Глава 4

Еду принесла на подносе, закрытом салфеткой, женщина, которую я видел играющей в бадминтон. Она сменила шорты на гладкое льняное платье, скрывавшее фигуру, но не красивые загорелые ноги. Ее синие глаза внимательно смотрели на нас.

— Я заждалась тебя, Кэсси. Чем ты занималась?

— Готовила вам еду. А до этого играла в бадминтон с Шейлой Хауэл.

— Конечно, что и следовало ожидать. Вы двое развлекались, а я умирала здесь с голоду.

— Бросьте, зачем преувеличивать.

— Не тебе говорить это. Ты не мой доктор. Спроси Августа Хауэла, и он тебе скажет, как важно, чтобы я хорошо питалась.

— Извините, тетя Мария. Я не хотела вас беспокоить, пока вы беседуете.

Кэсси стояла в дверях, держа перед собой поднос, как щит. Она не была молода. Около сорока, судя по морщинам на ее лице и выражению глаз. Но держалась она, как неловкий подросток, охваченный чувствами, которые не может выразить.

— Ну, ладно. Не стой, как манекен.

Кэсси пришла в движение. Она быстро поставила поднос на стол и сняла салфетку. Миссис Гэлтон стала отправлять в свой рот салат с помощью вилки. Еды на подносе было много. Она ела быстро и как бы механически, без удовольствия, видя, что все мы наблюдаем за ней.

Мы с Сейблом вышли в коридор, а оттуда к лестнице, которая вела в прихожую. Сейбл облокотился о витые перила и зажег сигарету.

— Что вы думаете обо всем этом, Лью?

Я тоже закурил, прежде чем ответить ему.

— Думаю, это потеря времени и денег.

— Я говорил вам то же самое.

— Но вы, тем не менее, хотите, чтобы я этим занялся?

— У меня нет другого выхода. Я не могу с ней справиться. У миссис Гэлтон твердый характер, она любит командовать.

— А ее памяти можно доверять? Создается впечатление, что она переживает все заново. Иногда старики смешивают воображаемое с действительным. Эта история с деньгами, например, вы ей верите?

— Она никогда не лгала мне. И сомневаюсь, что она что-то путает, как это может казаться. Может быть, излишне драматизирует... Это единственное развлечение, которое у нее осталось.

— А сколько ей лет?

— Семьдесят три, кажется.

— Не так уж много. А ее сыну?

— Ему должно быть сорок четыре, если он жив, конечно.

— Кажется, она этого не понимает. Она говорит о нем, как о ребенке. Сколько времени она сидит в этой комнате?

— Сколько я ее знаю. Десять лет. Иногда, когда у нее бывает хорошее настроение, она разрешает мисс Хилдрет покатать ее на машине. Но это не способствует возвращению из прошлого в настоящее. Обычно они едут на кладбище, где похоронен ее муж, который умер вскоре после того, как Энтони исчез. Миссис Гэлтон считает, что исчезновение сына убило ее мужа, а мисс Хилдрет говорит, что он умер от сердечной недостаточности.

— Мисс Хилдрет их родственница?

— Далекая. Троюродная или четвероюродная племянница. Кэсси знает эту семью всю свою жизнь. Она еще до войны стала жить с миссис Гэлтон и, думаю, сможет рассказать кое-что, что вам поможет.

— Хорошо бы.

Где-то резко зазвонил телефон. Он звонил и звонил, как сверчок за стеной. Кэсси Хилдрет быстро вышла из комнаты миссис Гэлтон и направилась к нам.

— Вас к телефону, мистер Сейбл. Это миссис Сейбл.

— Что ей нужно?

— Ничего не сказала. Но она чем-то расстроена.

— Она всегда расстроена.

— Вы можете поговорить с ней внизу, если хотите. Телефон под лестницей.

— Знаю. Я так и сделаю, пожалуй. — Сейбл говорил с ней сухо, как со служанкой. — Это мистер Арчер, кстати. Он хочет задать вам несколько вопросов.

— Прямо сейчас?

— Если у вас есть несколько минут, — вмешался я. — Миссис Гэлтон сказала, что вы можете дать мне несколько фотографий и кое-что рассказать.

— Фотографий Тони?

— Если они у вас есть.

— Я храню их для миссис Гэлтон. Она иногда любит их рассматривать. Когда у нее бывает настроение.

— Вы у нее работаете?

— Если это можно назвать работой. Я ее компаньонка и получаю за это деньги.

— Я считаю это работой.

Наши глаза встретились. У нее были темно-синие, как вода в океане. Кэсси серьезно сказала:

— Миссис Гэлтон неплохая женщина. Просто сегодня у нее неважное настроение. Ей тяжело вспоминать прошлое.

— Зачем же тогда она это делает?

— Миссис Гэлтон очень испугалась недавно. Сердце чуть не отказало. Ее поместили в кислородную камеру. Она хочет помириться с Тони перед смертью. Хочет, чтобы он простил ее. Она плохо к нему относилась.

— Как плохо?

— Она не хотела, чтобы у него была своя личная жизнь, старалась держать его у своей юбки, как будто он вещь. Лучше не будем об этом.

Кэсси Хилдрет прикусила нижнюю губу. Я вспомнил, что говорил доктор о ее чувствах к Тони. Все жители этого дома, казалось, вращались вокруг пропавшего человека, словно он исчез только вчера.

Кто-то быстро прошел по холлу под лестницей. Я наклонился и увидел, как Сейбл быстро открыл и захлопнул за собой дверь на улицу.

— Куда это он?

— Вероятно, домой. Эта его жена... — Она заколебалась, думая, каким образом лучше закончить предложение. — С ней всегда что-то случается. Она живет этим. Если вы хотите посмотреть фотографии, они у меня в комнате.

Дверь в ее комнату была рядом с гостиной миссис Гэлтон. Она была заперта на английский замок. Кроме ее размера, формы и высокого потолка, комната ничем не напоминала остальные помещения в доме. Она была обставлена современной мебелью. На стенах висели репродукции картин Пауля Клее[1]. На книжных полках стояли книги современных авторов. Безобразные окна скрывались занавесками. Кровать стояла в углу за деревянной резной ширмой.

Кэсси Хилдрет подошла к стенному шкафу и вынула оттуда пачку фотографий.

— Покажите вначале те, где он больше всего похож на себя.

Она порылась в фотографиях и протянула мне портрет, сделанный в фотоателье. Энтони Гэлтон был красивым парнем. Я смотрел на фотографию и старался запомнить его черты: широко расставленные светлые глаза, умный лоб, короткий прямой нос, маленький рот с довольно пухлыми губами, круглый девичий подбородок. В нем не видно было характера, личности, чего-то, что объединяло бы все эти его черты. Единственной чертой, указывающей на его характер, была косая улыбка. Она, казалось, говорила: пошли вы все к черту. А может быть, и черт со мной тоже.

— Это он сфотографировался для получения диплома.

— Я думал, что он не окончил университет.

— Вы правы. Он не окончил колледж. Но сфотографировался до того, как бросил учиться.

— А почему он не окончил колледж?

— Назло отцу. Или матери. Они заставили его поступить на факультет инженеров-механиков, а Тони это не интересовало. Он учился этому четыре года, но под конец не выдержал и бросил.

— Его выгнали?

— Нет. Тони был очень способным. Некоторые преподаватели даже считали его талантливым.

— Но не как инженера-механика?

— Он все мог делать прекрасно, если хотел, конечно. Но интересовался только литературой. Хотел стать писателем.

— Я вижу, вы хорошо его знали?

— Конечно. Я тогда не жила с Гэлтонами, но часто приезжала к тете, когда у Тони были каникулы. Мы с ним много разговаривали. С ним было очень интересно говорить.

— Опишите мне его.

— Но вы же видели его фотографию. И здесь есть другие фото.

— Я потом посмотрю их. А пока хочу, чтобы вы рассказали о нем.

— Постараюсь, если вы так настаиваете. — Она закрыла глаза. Лицо ее стало гладким. Казалось, она опять стала юной. — Он был прекрасен. Очень пропорциональный, стройный и сильный. Голову держал гордо. Волосы светлые и вьющиеся. — Она открыла глаза. — Вы когда-нибудь видели Гермеса работы Праксителя[2]?

Я чувствовал себя немного неудобно. Ее описание Тони было равносильно страстному признанию в любви. Такого я не ожидал. Волнение Кэсси было как внезапная вспышка огня в давно погасшем костре надежды.

— Нет, — ответил я. — Какого цвета были у него глаза?

— Серые. Прекрасного мягкого серого цвета. Глаза поэта.

— Понимаю. Вы были в него влюблены?

Она удивленно на меня посмотрела.

— Вы, надеюсь, не рассчитываете, что я отвечу на этот вопрос?

— Вы уже ответили. Вы сказали, что он беседовал с вами. Вы когда-нибудь обсуждали с ним планы на будущее?

— Только в общем. Он хотел уехать и писать.

— Уехать куда?

— Куда-нибудь, где спокойно и тихо.

— Покинуть страну?

— Не думаю. Тони не одобрял тех, кто уезжал из страны. Он всегда говорил, что хочет быть ближе к Америке. Тогда была депрессия, как вы знаете. Он всегда выступал за права рабочего класса.

— Он был радикалом?

— Думаю, его можно так назвать. Но не был коммунистом, если вы это имеете в виду. Он считал, что богатство мешает ему жить настоящей жизнью. Тони презирал социальных снобов — вот одна из причин, почему ему не нравилось в колледже. Он часто говорил, что хочет жить, как все простые люди, смешаться с массами.

— Кажется, ему это в конце концов удалось. А он когда-нибудь говорил что-либо о своей жене?

— Никогда. Я даже не знала, что он женат или собирается жениться. — Она очень стеснялась. Не зная, какое выражение придать своему лицу, Кэсси улыбнулась. Ее зубы казались белыми костями, проглядывающими сквозь красную рану губ.

Чтобы отвлечь от себя мое внимание, она протянула мне другие фотографии. Большинство из них — любительские снимки Тони, занимавшегося разными делами: он верхом на лошади, сидящий на камне у бассейна, с теннисной ракетной и улыбкой победителя на лице. Судя по этим фотографиям и по тому, что мне рассказывали, у меня создалось впечатление, что это был мальчик, делавший то, что нужно было делать. Иногда Тони улыбался, но чувствовалось, что он был очень скрытным. Это было видно даже по фотографиям. Я начал немного понимать, почему ему захотелось уйти.

— А чем он любил заниматься?

— Писать. Читать и писать.

— А кроме этого? Он любил теннис или плавание?

— Нет. Тони презирал спорт. Он смеялся надо мной, зная, что я обожаю спорт.

— А как насчет выпивки и женщин? Доктор Хауэл сказал, что он был шалопаем.

— Доктор Хауэл никогда его не понимал, — сказала она. — У него были связи с женщинами, и он выпивал. Но делал это из принципа.

— Он вам так объяснял это?

— Да. Но это так и было. Он пытался проверить на практике теорию Рембо о насилии над чувствами. Он считал, что ему, как поэту, необходимо испытать в жизни все. Именно так поступал Рембо. — Она увидела по моим глазам, что я ее не понимаю, и добавила: — Артюр Рембо — французский поэт. Он и Шарль Бодлер были любимыми поэтами Тони.

— Ясно. — Мы начали уходить от практики в теорию, где я не чувствовал себя уверенно.

— А вы когда-либо встречались с его женщинами?

— Что вы! Никогда. — Такая мысль ее шокировала. — Он никогда не приводил их сюда.

— Но он привел свою жену.

— Да, я знаю. Когда это произошло, меня здесь не было. Я была в школе.

— Когда это произошло?

— Этот скандал? Мистер Гэлтон сказал ему, чтобы он никогда больше не появлялся в этом доме. Все это было так несовременно, по-домостроевски. И Тони больше здесь не появлялся.

— Давайте посмотрим. Это было в октябре 1936 года. Вы видели Тони после этого?

— Никогда. Я была в школе на востоке страны.

— И ничего о нем не слышали?

Она собиралась сказать «нет», потом передумала:

— Я получила от него маленькую записку где-то в середине зимы. Кажется, перед Рождеством. Я получила ее, когда еще была в школе. А после Рождества уже не вернулась в школу. Это должно было быть в начале декабря.

— Что он вам писал?

— Ничего особенного. Просто, что у него все в порядке. Что его начали печатать. Журнал в Сан-Франциско напечатал его стихотворение. Он прислал мне, и я его сохранила. Если хотите, дам прочитать.

Она держала журнал в конверте на верхней книжной полке. Он был тонким, печать размазана, бумага плохая. Назывался «Зубило». Она открыла его где-то посередине и протянула мне. Я прочел:

ЛУНА

Джон Браун

Ее груди белы, как прибрежная

Пена волны.

Чайки видят в ней отдых,

Но вовсе не дом свой.

Зелень глаз ее,

Как зеленая тень глубины.

Дом рождения тихих приливов,

Но вовсе не штормов.

Но когда надвигается шторм

И небо сливается с морем,

Я, моряк,

Начинаю дрожать за судьбу.

Потому что я твердо уверен:

Она может уйти

И оставить меня,

Пока сплю.

— Это написал Тони? Но здесь подписано: Джон Браун.

— Это его псевдоним. Он не хотел подписываться своей фамилией. Имя Джон Браун имело для него особое значение. Он считал, что в нашей стране будет еще одна гражданская война — между богатыми и бедными. Он считал, что бедные люди — это белые негры. И хотел сделать для них то, что сделал Джон Браун для рабов. Освободить их от бремени — в духовном смысле, конечно. Тони был против насилия.

— Ясно, — сказал я, хотя все это казалось мне очень странным. — А откуда он прислал вам этот стих?

— Журнал издавался в Сан-Франциско, и Тони прислал его оттуда.

— Он вам писал всего один раз?

— Всего один раз.

— Можно, я возьму эти фотографии и журнал? Постараюсь все это вам вернуть.

— Если это поможет найти Тони, возьмите.

— Как я понимаю, он уехал жить в Сан-Франциско. У вас есть его последний адрес?

— Он был у меня. Но ехать туда не стоит.

— Почему?

— Потому что я туда ездила. Через год после того, как он исчез. Это был старый, разрушенный дом. Его тогда как раз ломали.

— А вы делали дальнейшие попытки найти его?

— Я хотела, но боялась. Мне было тогда всего семнадцать лет.

— А почему вы не вернулись в школу, Кэсси?

— Мне не очень хотелось. Потом мистер Гэлтон заболел, и тетя Мария попросила меня пожить у нее. Это она отправила меня в школу, поэтому я не могла ей отказать.

— И с тех пор вы здесь?

— Да, — сказала она напряженно.

Как бы подтверждая ее слова, за стеной послышался громкий голос миссис Гэлтон: «Кэсси! Кэсси! Где ты? Что ты там делаешь?»

— Пожалуй, я лучше пойду.

Она заперла дверь в свое убежище и ушла, опустив голову.

Если бы мне пришлось прожить двадцать с лишним лет такой жизни, я бы, наверное, уже только ползал.

Глава 5

Я встретился на лестнице с дочерью доктора. Она улыбнулась мне:

— Вы детектив?

— Да, я детектив. Моя фамилия Арчер.

— А меня зовут Шейла Хауэл. Как вы думаете, сможете его найти?

— Постараюсь, мисс Хауэл.

— В вашем ответе не чувствуется уверенности.

— Я и не хотел, чтобы ответ мой звучал уверенно.

— Но ведь вы действительно сделаете все возможное?

— А для вас это очень важно? Вы слишком молоды для того, чтобы знать Энтони Гэлтона.

— Это важно для тети Марии. — И она с чувством добавила: — Нужно, чтобы у нее был кто-то, кто бы любил ее. Я пытаюсь ее любить. Честно. Но у меня не получается.

— Она ваша родственница?

— Не совсем. Она моя крестная. Я называю ее тетя, потому что она так хочет. Но я никогда не смогу себя чувствовать ее племянницей.

— Думаю, с ее характером это действительно трудно.

— Она неплохой человек, но просто не знает, как обращаться с людьми. Она так долго всеми командовала. — Девушка покраснела и поджала губы. — Я вовсе не хочу ее критиковать. Вы, наверно, считаете меня ужасной, потому что я разговариваю о ней в таком тоне с незнакомцем. Я действительно хочу, чтобы она была счастлива, хотя папа и не верит мне. И, если ей так хочется, я могу почитать ей вслух.

— Вы молодец. Я шел позвонить по телефону. Здесь поблизости есть телефон?

Она показала мне телефон под лестницей. Это был старинный стенной телефон. Никто в этом доме и не подумал сменить его на новую модель. На столике под телефоном лежала телефонная книга Санта-Терезы. Я нашел там телефон Сейбла.

Он долго не отвечал. Наконец я услышал его голос. Я едва узнал его. Он говорил так, как будто перед этим долго плакал:

— Гордон Сейбл у телефона.

— Арчер. Вы убежали, окончательно не договорившись со мной. Берясь за такое дело, я должен получить аванс и представительские. По крайней мере, сотни три.

В трубке послышался щелчок, и кто-то стал набирать телефон. Женский голос сказал:

— Оператор! Соедините меня с полицией.

— Положи трубку, — сказал Сейбл.

— Я звоню в полицию, — это был голос его жены, она была в истерике.

— Я уже позвонил в полицию. А теперь положи трубку. Я разговариваю.

Когда она повесила трубку, я спросил:

— Сейбл, вы меня слышите?

— Да. Здесь произошел несчастный случай, как вы могли догадаться. — Он замолчал.

Я слышал его дыхание.

— С миссис Сейбл?

— Нет. Хотя она очень расстроена. Моего слугу, Питера, зарезали. Боюсь, он уже мертв.

— Кто его зарезал?

— Пока не знаю. Я ничего не могу понять у моей жены. Кажется, какой-то бродяга постучал в дверь. Когда Питер открыл ее, тот пырнул его ножом.

— Хотите, чтобы я приехал?

— Если вы считаете нужным. Питеру уже не поможешь.

— Буду у вас через несколько минут.

Но у меня ушло на дорогу больше времени. Парк Арройо был незнакомым для меня местом. Я не там свернул и запутался в системе его вьющихся дорог. Они все были похожи одна на другую с белыми, серыми и кирпичного цвета домами с плоскими крышами, стоявшими у обочин и на склонах холмов. Я какое-то время ехал кругами и оказался не на том холме, который был мне нужен. Дорога привела меня к полю, где ничего не было, кроме водонапорной башни. Я развернулся и остановился, чтобы разобраться, куда ехать.

На холме слева, с милю или больше от меня, я увидел светло-зеленую плоскую крышу, похожую на крышу дома Сейбла. Справа, далеко внизу, узкая заасфальтированная дорога бежала вниз, как черный поток, устремившийся в долину. Между дорогой и группой маленьких дубков то появлялось, то исчезало оранжевое пламя. Черный дым поднимался из пламени в еще голубое небо. Когда я пошевелился, то увидел луч солнца, осветивший металл. Это была машина, въехавшая носом в канаву. Она горела.

Я спустился с крутого склона и повернул направо по асфальтовой дороге. Вдалеке слышался звук пожарной сирены. Дым над горящей машиной поднимался все выше и выше, медленно превращаясь в облако, нависавшее над деревьями. Пока я смотрел на дым, чуть не наехал на человека. Он шел в мою сторону, опустив голову, как бы задумавшись. Это был крепкий молодой парень с плечами атлета. Я дал сигнал и нажал на тормоз. Он продолжал идти. Одна его рука безжизненно болталась, с пальцев капала кровь. Другая была засунута между полами его фланелевой куртки.

Он подошел и прислонился к машине.

— Вы не можете меня подвезти?

Черные маслянистые кудри падали ему на глаза. Яркая кровь на губах придавала ему ужасный вид, он выглядел как раскрашенная девка.

— Разбили машину?

Он хмыкнул.

— Подойдите с другой стороны, если можете.

— Нет. Только с этой.

Я увидел по его глазам, что он хочет украсть мою машину, если не хуже, и потянулся за ключами. Он опередил меня. Маленький синий револьвер, который он держал в правой руке, смотрел на меня своим дулом через открытое окно машины.

— Не трогайте ключи. Открывайте дверь и выходите из машины. — Кудрявый парень говорил и действовал как профессионал или же как одаренный любитель, знающий свое призвание. Я открыл дверь и выше из машины. Он махнул мне рукой, чтобы я отошел подальше: — Проваливай.

Я заколебался, взвешивая свои шансы на победу.

Он показал дулом револьвера в сторону города:

— Иди, приятель. Ведь ты не будешь со мной связываться?

Я пошел. Мотор моей машины шумел сзади. Я сошел с дороги. Но кудряш развернулся и поехал в другую сторону, подальше от сирен.

Когда я подошел к машине, огонь уже был потушен. Пожарные свертывали свои шланги и укладывали их в длинную красную машину. Я подошел к кабине и спросил сидящего там человека:

— У вас есть радиосвязь?

— А вам зачем это знать?

— У меня угнали машину. И парень, который угнал ее, кажется, был водителем машины, которая сейчас в кювете. Нужно сообщить об этом дорожному патрулю.

— Расскажите, как это случилось, и я передам им.

Я сообщил ему номер машины и описал ее, а заодно и внешность кудряша. Он передал все это по радио. Я спустился с обочины, чтобы посмотреть на машину, которую парень сменял на мою. Это был черный «ягуар» пятилетней давности. Он соскользнул с дороги, оставив глубокие следы в земле, и уткнулся носом в большой камень. Одно переднее колесо спустило. Ветровое стекло разбилось, краска от огня полопалась. Обе двери были открыты.

Я записал номер машины и подошел поближе, чтобы посмотреть на рулевую колонку. Номера регистрации на ней не было. Я открыл бардачок. Он был пуст.

На дороге послышался скрип тормозов. Машина остановилась. Из нее вышли два помощника шерифа, каждый через свою дверь, и стали спускаться по склону, взметая клубы пыли. В руках они держали по револьверу и выглядели очень решительными.

— Это ваша машина? — спросил у меня тот, кто спустился первым.

Я стал ему рассказывать, что случилось с моей машиной, но он не стал слушать.

— Отойдите отсюда. Руки держите на виду.

Я отошел. У меня было такое чувство, что все это я уже переживал. Первый помощник шерифа держал меня под прицелом своего револьвера, пока второй обыскивал. Делал он это тщательно. Даже проверил швы карманов. Я прокомментировал его действия, и он сказал:

— Это не шутка. Как вас зовут?

Пожарники стали собираться вокруг нас. Я был зол и вспотел, поэтому сказал.

— Я — капитан Немо. Только что сошел с вражеской подлодки. Странно, но наши подлодки работают на морских водорослях. Даже корпус ее сделан из спрессованных водорослей. Отведите меня к самому большому начальству. Мы не можем терять времени.

— Он чеканутый, — сказал первый помощник шерифа. — Я так и думал. Я же говорил тебе, Барни. Помнишь?

— Да... — Барни читал содержимое моего бумажника. — У него права на имя какого-то Арчера из Западного Голливуда. И лицензия частного детектива на то же имя. Но, возможно, все это фальшивки.

— Это не фальшивки. — Мне надоел водевиль. К тому же, он грозил новыми неприятностями. — Моя фамилия Арчер. Я частный детектив. В настоящее время работаю на мистера Сейбла, адвоката.

— На Сейбла? — помощники шерифа переглянулись. — Отдай ему его бумажник, Барни.

Барни протянул мне бумажник. Я потянулся за ним, и наручники защелкнулись на моей руке.

— Другую руку, пожалуйста, — сказал он мне вежливо. Ведь я был ненормальным. — Давайте другую руку.

Я заколебался. Но сопротивление было не только бесполезным. Я буду виноват. А я хотел, чтобы виноваты были они. Чтобы их глупость вышла наружу.

Без сопротивления протянул им другую руку. Глядя на свое запястье, когда они надевали на него наручники, я увидел, что один палец у меня в крови.

— Пошли, — сказал первый помощник шерифа и положил мой бумажник к себе в карман.

Они потащили меня вверх по склону и посадили на заднее сиденье своей машины. Водитель пожарной машины высунулся из окна и закричал им:

— Не упускайте его из виду, ребята! Он крепкий орешек. Он тут наговорил мне целую историю о том, что у него украли машину, и я ему поверил.

— Ну, нас-то он не проведет, — сказал первый помощник шерифа. — Мы натренированы и можем запросто узнавать, кто преступник, а кто нет. Как вы можете запросто тушить пожары. Не позволяйте никому подходить к «ягуару». Поставьте здесь человека. А я пришлю ему замену, как только представится возможность.

— А что он сделал?

— Зарезал человека.

— Господи Иисусе, а я думал, что он честный гражданин.

Первый помощник шерифа сел на заднее сиденье рядом со мной.

— Предупреждаю, все ваши слова могут быть использованы против вас. Зачем вы это сделали?

— Сделал что?

— Зарезали Питера Каллигана.

— Я этого не делал.

— У вас рука в крови. Откуда кровь?

— Возможно, я измазался, когда осматривал «ягуар».

— Вы имеете в виду вашу машину?

— Это не моя машина.

— Так я вам и поверил! У меня есть свидетель, который видел, как вы уезжали с места преступления.

— В этой машине был не я. В ней был человек, который только что украл мою машину.

— Давайте не будем. Вы можете обмануть пожарника, но не полицейского.

— Это произошло из-за женщины? — спросил Барни, обернувшись к нам. — Если здесь замешана женщина, мы можем это понять. Преступление совершено в состоянии аффекта и все прочее. — И он добавил: — За это вам могут дать два-три года. Ведь так, Конгер?

— Конечно, — подтвердил Конгер. — Расскажите нам всю правду и облегчите свою душу.

Мне они надоели.

— Это была не женщина, а морские водоросли. Я всегда любил морские водоросли. Мне нравится добавлять их в пищу.

— А какое это имеет отношение к Каллигану?

Барни сказал с переднего сиденья: