16

Длинный голубой автомобиль расквасил нос об алюминиевый бок автоприцепа. Регулировщик дирижировал движением вокруг поврежденных машин. У тротуара другой полицейский разговаривал с дюжим детиной в замасленном комбинезоне. С сердитым сочувствием они поглядывали вниз на третьего человека, который сидел на краю тротуара, пряча лицо в ладонях. Это был Фергюсон.

Уайти и его напарник выскочили из машины и зарысили к нему. Я не отставал от них. Уайти озабоченно спросил у полицейского:

— Бедняга сильно пострадал, Мейен?

— Не очень. Но лучше все-таки свезти его в больницу.

Фергюсон поднял голову.

— Чушь. Никуда меня везти не надо. У меня все нормально.

Он явно выдавал желаемое за действительное: из его ноздрей в рот ползли червячки крови.

— Поезжайте-ка в больницу, — сказал Мейен. — Похоже, у вас нос сломан.

— Пустяки. Не в первый раз. — Фергюсон был немного пьян от шока. — Мне надо глотнуть чего-нибудь покрепче, и все как рукой снимет.

Мейен и санитары переглянулись, тревожно улыбаясь. Детина в комбинезоне буркнул, ни к кому не обращаясь:

— Видно, уже перебрал. То-то попер на красный свет. Фергюсон услышал его и рывком встал на ноги.

— Уверяю вас, я не пил. Но всю ответственность за случившееся беру на себя и приношу извинения за причиненные вам неудобства.

— Еще бы! А кто будет платить за ремонт прицепа?

— Я, разумеется.

Фергюсон делал все, чтобы ему вчинили внушительный иск, и я не мог не вмешаться:

— Ничего больше не говорите, полковник. Возможно, вина и не ваша.

Мейен набросился на меня:

— Он держал на бульваре скорость в шестьдесят миль. Лепил нарушение на нарушение. Да вы поглядите на его тормозной след!

Я поглядел. Широкие черные полосы, которые фергюсоновские покрышки оставили на бетоне, тянулись почти на двести футов.

— Я же принес извинения.

— Это не так просто, мистер. Мне надо знать, как это произошло. Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Фергюсон, — ответил я. — И полковник Фергюсон не обязан отвечать на ваши вопросы.

— Как бы не так! Почитайте Правила дорожного движения.

— Я их читал. Я адвокат. Он представит вам объяснения позже. А сейчас он, совершенно очевидно, не в полном сознании.

— Правильно, — сказал Уайти. — Мы отвезем его в больницу, и все будет в порядке.

Он положил бледную худую руку на плечо Фергюсона, как мясник, щупающий тушу. Фергюсон нетерпеливо дернулся, оступился и чуть не упал. Он смотрел вокруг на разрастающееся кольцо зевак, и в глазах у него рождался страх.

— Выпустите меня отсюда. Моя жена... — Он прижал ладонь к лицу и отнял всю в крови.

— Ваша жена? — переспросил Мейен. — Она была в машине?

— Нет.

— Как произошло столкновение? Что вам вообразилось? Я встал между ними:

— Полковник Фергюсон ответит на необходимые вопросы позднее, когда придет в себя.

И, сжав костистый локоть Фергюсона, провел его через толпу к моей машине.

Мейен шел за нами, размахивая бланками протоколов.

— Куда это вы собрались?

— К врачу. На вашем месте я бы не торопился раскручивать это дело.

Я открыл дверцу перед Фергюсоном. Он забрался внутрь сам, не пожелав воспользоваться моей помощью. Мейен моргая смотрел нам вслед, а пальцы его теребили книжку бланков.

— Куда ни повернись, всюду вы, а? — сказал Фергюсон.

— Я случайно слушал полицейское радио, и тут сообщили про вашу машину. У вас есть в городе свой врач?

— Я по врачам не хожу! — Он гнусаво фыркнул через поврежденный нос. — Послушайте, мне надо выпить. Мы никуда не могли бы заехать?

Я отвез его в гриль-бар ближе к окраине. Полуденные посетители рассосались, и лишь за двумя-тремя столиками несколько человек еще допивали свой обед. Я провел Фергюсона в глубь помещения и порекомендовал ему умыться.

Из уборной он вышел в несколько более пристойном виде и заказал виски со льдом. Я заказал бутерброд с мясом. Как только официант ушел, Фергюсон наклонил ко мне через столик свое истерзанное лицо. Глаза у него были беспросветно унылыми.

— Что вы за человек? Могу я вам довериться?

— По-моему, можете.

— А вы не просто увиваетесь вокруг в надежде, что вам отвалится кругленькая сумма?

Вопрос был оскорбительный, но я не стал оскорбляться. Ради откровенного разговора стоило кое-что вытерпеть.

— Вполне естественная надежда, верно? Но деньги для меня еще не все, как, возможно, вы уже заметили.

— Да. Вы со мной говорили без экивоков. Хотелось бы мне поверить, что и я могу говорить с вами прямо. — Его голос дрогнул. — Видит Бог, мне надо с кем-то поговорить.

— Валяйте. Моя профессия подразумевает умение слушать и забывать услышанное.

Официант принес виски. Фергюсон жадно припал к бокалу, а потом поставил его со стуком.

— Я хочу прибегнуть к вашим профессиональным услугам, мистер Гуннарсон, что гарантирует вашу забывчивость, верно? Без права разглашения и все такое прочее.

— Для меня это вполне серьезно.

— Я не хотел вас задеть. Нет, я отдаю себе отчет, что держался с вами непростительно грубо, когда все это началось. Приношу свои извинения. — Он старался быть сдержанным и обаятельным. Мне он больше нравился несдержанным и естественным.

— Извинения не нужны. Вы были в шоке. Но мы не сдвигаемся с места.

— Сдвинемся, если договоримся. Согласны вы быть моим юридическим советником в этом деле?

— С удовольствием. До тех пор, пока не будут затронуты интересы моей клиентки. Моих других клиентов.

— Каким образом?

— Подробности можно опустить. Моя клиентка находится сейчас в окружной тюрьме. Она оказалась втянутой в дела Ларри Гейнса. Сама о том не подозревая, как и ваша жена.

Его глаза дрогнули.

— И, как вашей жене, — добавил я, — ей приходится терпеть последствия.

Фергюсон с зевком вздохнул.

— Я сегодня видел Гейнса. Вот почему я потерял голову. Послал всякую осторожность к чертям и попытался его нагнать. Только Богу известно, что произойдет теперь.

— Деньги вы отвезли?

— Да. И увидел его. Мне было велено взять картонную коробку, положить в нее деньги и оставить картонку на переднем сиденье, а дверцу не запирать. По их указанию я припарковал машину на Оушен-бульваре неподалеку от пристани и ушел, оставив ее стоять там с деньгами внутри. Мне было приказано дойти до конца пристани. Это шагов двести.

— Я знаю. Мы с женой часто там гуляем.

— Ну так вы, наверное, помните, что там установлен платный телескоп. Я не удержался, бросил пятицентовик в щель и навел трубу на мою машину. Вот так я их и увидел.

— Их?

— Его. Гейнса. Он затормозил рядом с моей машиной, забрал картонку и укатил. Будь со мной хорошее охотничье ружье, я бы мог его подстрелить. Надо было взять ружье.

— А его машина?

— Совсем новая, зеленого цвета. Марку точно не назову. Дешевые машины я знаю плохо.

— Так она была дешевой?

— Да. Возможно, «шевроле».

— Или «плимут»?

— Может быть, и «плимут». В любом случае, вылез из нее и взял деньги Гейнс. И тут я взбесился. Просто пролетел по пристани и решил догнать их... его любой ценой. Чем это кончилось, вы знаете.

Кончиками пальцев он легонько потрогал свой распухший нос.

— Вы лжете очень неумело, полковник. Кто был в машине с Гейнсом?

— Никого не было.

Но он отвел глаза. Взгляд его пошарил по комнате и остановился на голове лося на противоположной стене высоко над стойкой. Официант принес мой бутерброд. Фергюсон заказал еще виски — двойную порцию.

Я машинально откусывал и жевал, а мои мысли неслись вихрем, соединяя обрывки фактов. Картина вырисовывалась далеко не полная, но уже вырисовывалась.

— С Гейнсом в машине была ваша жена? Его голова упала, словно подрубленная.

— Она сидела за рулем.

— Вы уверены, что не обознались?

— Абсолютно.

Официант принес ему виски. Он выпил его, точно цикуту. Памятуя вчерашний вечер в «Предгорьях», я уговорил его не заказывать больше.

— Нам необходимо продолжить разговор, Фергюсон. Но не обязательно здесь.

— Мне здесь нравится. — Его взгляд вновь обежал комнату, уже совсем опустевшую, и вернулся к дружественному лосю.

— Вы охотились на лосей?

— Ну как же. У меня дома есть несколько прекрасных голов.

— А где, собственно, ваш дом?

— Свои трофеи я храню преимущественно в моем охотничьем домике в Банффе. Но ведь вы о другом? Вы хотите знать, где я живу постоянно, но на это трудно ответить. У меня есть дом в Калгари, а в Монреале и Ванкувере я постоянно держу номер в отеле. Но вот дома я себя нигде там не чувствую. — Как многие одинокие люди, он был рад облегчить бремя своего одиночества. — Домом для меня всегда была наша семейная ферма в Альберте. Но теперь это нефтяные разработки — и все.

— Про свой дом здесь вы не упомянули.

— Да. В Калифорнии я себя чувствую совсем чужим. Я приехал сюда в расчете на выгодное помещение капитала. И еще потому, что Холли не хотелось расставаться с Калифорнией.

— И вы поссорились из-за этого?

— Не сказал бы. Да нет. Мне приятно было уступать ей. Мы ведь женаты всего полгода. — Последние минуты он поутих, но мысль о жене словно обожгла его. Он извернулся на стуле, как от удара в пах. — К чему эти вопросы о домах и вообще? Почему мы говорим не о деле?

— Я пытаюсь получить какое-то представление о вас и о всей ситуации. Давать советы в полной темноте бессмысленно. Вы не разрешите задать вам еще несколько личных вопросов о вашей жене и ваших отношениях?

— Хорошо. Может, это даже поможет мне разобраться в собственных мыслях. — Он помолчал, а потом сказал с удивлением человека, открывшего в себе что-то новое и неожиданное: — Оказывается, я эмоционален! Всегда считал себя сухарем. Холли все это изменила. Не знаю, радоваться или жалеть.

— У вас к ней какое-то двойственное отношение. Горячо — холодно, горячо — холодно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Прекрасно понимаю. То вскипаю, то замораживаюсь. И оба эти состояния равно мучительны. — Фергюсон не переставал удивлять меня. Он добавил: — Odi et amo. Excrucior. Вы знаете латынь, Гуннарсон?

— Юридическую немного знаю.

— Сам я не латинист. Но моя мать кое-чему меня научила. Это Катулл. «Ненавижу ее, и люблю ее, и я на дыбе». — Он почти взвизгнул, точно его и правда вздернули на дыбу. — Потом сказал низким голосом: — Она единственная, кого я по-настоящему любил. За одним исключением. Но ту я любил недостаточно сильно.

— Вы были женаты прежде?

— Нет. Я успел прийти к убеждению, что брак не для меня. И не надо было отступать. Удача дважды не улыбается.

— Я не вполне понимаю...

— Мне повезло в том смысле, что я сумел разбогатеть. И инстинктивно понимал, что такому человеку, как я, в любви повезти не может. И всегда чурался женщин. Хотя женщины часто вешались мне на шею, но хвастать мне нечем, потому что я прекрасно знаю причину.

— И Холли?

— Вот она нет. Преследователем был я. И очень упорным.

— Как вам случилось с ней познакомиться?

— «Случилось» в строгом смысле слова тут не подходит. Я это устроил сам. Увидел ее в фильме прошлой весной в Лондоне — я туда ездил на торговую конференцию — и решил, что обязательно должен с ней познакомиться. Месяца три спустя в июле я проездом оказался в Ванкувере. У меня есть финансовые интересы в Британской Колумбии, и кое-какой моей недвижимости угрожали лесные пожары. В отеле я взял газету и увидел фотографию Холли. Там как раз шел кинофестиваль, где демонстрировался ее фильм, и она была приглашена на просмотр. С этой минуты я думал только о том, как с ней познакомиться.

— Не хотите же вы сказать, что влюбились в нее с первого взгляда прямо в кинозале?

— Это кажется глупым и сентиментальным?

— Невероятным.

— Нет, если вы поймете, что я чувствовал. Она воплощала все, чего мне не хватало всю мою жизнь. Все то, от чего я отвернулся в юности. Любовь, брак, отцовство. Чудесная девушка, которую я мог бы назвать моей. — Он словно погрузился в грезы, в розовые сентиментальные грезы того сорта, что вспыхивают как целлулоид и запорашивают глаза жгучим пеплом.

— И вы почувствовали все это, просто увидев ее на экране?

— Не только. Но этого я бы не хотел касаться.

— По-моему, у вас нет выбора.

— Но зачем? Та девушка никакого касательства к Холли не имеет. Разве что Холли мне ее напомнила.

— Расскажите мне про ту девушку.

— Копаться в этом теперь слишком поздно и бессмысленно. Просто девушка, с которой я сошелся двадцать пять лет назад в Бостоне, когда учился в Гарвардской коммерческой школе. Одно время я думал на ней жениться, а потом решил, что не стоит. Возможно, зря. — Он смотрел в свой бокал, поворачивая его так и эдак, словно волшебный хрустальный шар, который показывал прошлое вместо будущего. — Холли была как второе воплощение той девушки из Бостона.

Он умолк, точно забыв, что я сижу напротив него.

— И вы сумели познакомиться с Холли, — подсказал я.

— Да. Это было несложно. В Ванкувере у меня большие связи, в том числе и с устроителями фестиваля. В ее честь был устроен банкет, и меня посадили на почетное место рядом с ней. Она была обворожительна и так... так юна... — Его голос дрогнул, не вызвав у меня никакой жалости. — Словно мне был дан шанс снова стать молодым.

— Видимо, вы сумели его не упустить.

— Да. Мы с самого начала понравились друг другу — без всяких сложностей, открыто, по-дружески. Она ничего про меня не знала. Просто сосед за столом с какими-то деловыми интересами. В этом и была вся прелесть. Про мои деньги она узнала только после того, как мы начали постоянно видеться. — О своих деньгах Фергюсон говорил словно о заразной болезни.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. — Он энергично закивал, точно убеждая себя. — Холли не знала, кто я, пока не выяснилось, что она едет в Банфф. Я пригласил ее остановиться в моем охотничьем домике, — ну, разумеется, не одну. У нас образовалась небольшая компания, и мы поехали в собственном вагоне одного моего знакомого. Удивительная была поездка! Я чувствовал такое волнение от того лишь, что она рядом. Нет, не в сексуальном смысле. — Глаза Фергюсона становились тревожно-виноватыми всякий раз, когда он касался этой области. — Я бывал близок со многими женщинами, но к Холли я чувствовал совсем другое. Она сидела в вагоне у окна, точно золотое видение. Я стеснялся смотреть на нее в упор и глядел на ее отражение в стекле. Следил за ее отраженным лицом, а сквозь него скользили горы, и фоном были тоже горы. У меня возникло ощущение, что вместе с ней я погружаюсь в самое сердце жизни, в золотой век... Вы понимаете?

— Не очень.

— Я и сам толком не понимаю. Знаю только, что прожил двадцать пять лет без этого ощущения. Двадцать пять лет делал что-то, наживал деньги, приобретал недвижимость. И вдруг Холли стала причиной, смыслом всего. И она поняла, когда я вот так объяснил ей. Мы уходили вдвоем далеко в горы. Я изливал ей душу, и она понимала. Она сказала, что любит меня и разделит мою жизнь.

Шок и виски воздействовали на него, как вакцина правды. В его голосе не было и тени самоиронии, ничего, кроме трагической иронии обстоятельств. Он построил свой недолгий брак на грезах и пытался убедить себя, что мечта была реальностью.

— Разделит и ваши деньги? — спросил я.

— Холли вышла за меня не ради денег, — упрямо возразил он. — Не забывайте, она же была восходящею кинозвездой с большим будущим. Правда, студия связала ее очень невыгодным контрактом, но, останься она в Голливуде, ей был бы обеспечен денежный успех. Ее агент говорил мне, что она обязательно станет звездой первой величины. Но ее-то не интересовали ни деньги, ни жизнь, какую ведут знаменитые киноактрисы. Она хотела приобрести культуру, стать по-настоящему образованной женщиной. Мы ради этого и приехали сюда. Думали вместе учиться, читать стоящие книги, заниматься музыкой и другими искусствами.

Он оглядел убогий ресторанчик так, будто угодил в ловушку. Мне вспомнились задрапированная арфа, белый концертный рояль.

— Ваша жена занималась музыкой серьезно? Он кивнул.

— У нее ведь есть голос. Я нанял ей преподавателя пения. И преподавателя речи. Ей не нравилась ее собственная манера выражаться. Я сам говорю не так уж правильно, но все время должен был ее поправлять.

— Все эти уроки — инициатива была ее или ваша?

— Вначале только ее. У меня еще есть десяток лет в запасе, но мне не очень понравилось, что мы потратим из них год-два на приобретение культуры и так далее. И согласился только потому, что любил ее, был ей благодарен.

— За что благодарен?

— За то, что она вышла за меня. — Его как будто удивила моя тупость. Озадаченное выражение грозило навсегда застыть на его лице. — Я некрасив, я немолод. Собственно говоря, вряд ли у меня есть право винить ее за то, что она сбежала от меня.

— Но, может быть, это и не так. Гейнс, скажем, держал ее под прицелом.

— Нет. Я же видел, как он вышел из машины. Она сидела за рулем и ждала его.

— Ну так у него есть над ней еще какая-то власть. Она давно с ним познакомилась?

— Когда мы приехали сюда.

— Вы уверены?

Он покачал головой.

— Нет. Возможно, она была знакома с ним раньше и обманула меня.

— А ее прошлое вам известно? Откуда она? Какое у нее было детство?

— Тяжелое. Но почему и где оно прошло, я не знаю. Холли не любила говорить о себе. Когда мы поженились, она сказала, что намерена начать новую жизнь и не плакать над разлитым молоком.

— Вы видели ее родителей?

— Нет. Я даже не знаю, существуют ли они. Возможно, она их стыдится. И своего настоящего имени она мне не открыла, а вышла за меня под своим профессиональным псевдонимом.

— Она сама вам сказала это?

— Нет. Ее агент Майкл Спир. Я познакомился с ним осенью, когда добивался расторжения ее контракта. Он был долгосрочный и не содержал почти никаких зацепок.

— Вы не будете возражать, если я поговорю со Спиром?

— Только не рассказывайте ему, что случилось. — Голос Фергюсона стал почти жалобным. Прошлое раскрылось, точно рана, только вместо крови он терял душевные силы и энергию. — Мы должны оградить Холли, заслуживает она того или нет. Если бы мне только удалось вытащить ее из жуткой трясины, в которой она увязла...

— Большой надежды на это я не вижу. Но есть еще способ, которого мы не касались. В Лос-Анджелесе я знаю прекрасных частных сыщиков...

— Нет! На такое я не пойду!

Он стукнул кулаком по столику. Его бокал подпрыгнул и звякнул о мою тарелку. Из носа у него снова потекла кровь. Я встал и увел его.

— Едем к врачу, — сказал я в машине. — Вы, наверное, знаете какого-нибудь местного доктора. Если нет, поедем в больницу, в травматологию.

— С какой стати? Я нормально себя чувствую.

— Не будем спорить, полковник. Вы к какому-нибудь врачу здесь обращались?

— Як врачам не хожу. Эти сволочи убили мою мать! — Голос у него звучал напряженно и пронзительно. Возможно, он это услышал, потому что добавил уже спокойнее: — Холли раза два была в больнице в Буэнависте.

— Очень хорошая больница. А кто ее врач?

— Тип по фамилии Тренч.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, доктор Тренч. — Он вопросительно посмотрел на меня. — А он что, шарлатан?

— Отнюдь. Он врач моей жены. Лучший акушер в городе.

— А ваша жена ждет... — Тут он полностью осознал все и не договорил.

— Да, — ответил я. — А ваша?

— Не знаю. Мы об этом никогда не говорили.

Я все больше убеждался, что не говорили они об очень многом.

17

Я заставил Фергюсона войти в больницу и записал его к хирургу-травматологу доктору Руту. Там у них все поставлено на широкую ногу и буквально для каждого человеческого органа имеется свой особый врач. Я оставил Фергюсона в приемной, предупредив, что вернусь за ним через полчаса. Он сел на край кожаного кресла с прямой спинкой, держа спину не менее прямо, точно каменное изваяние на старинной гробнице.

Когда я вошел в свою приемную, миссис Уэнстайн подняла глаза на часы.

— Почти два, мистер Гуннарсон. Надеюсь, вы хорошо перекусили?

— Спасибо за напоминание. Будьте так добры, позвоните моей жене и скажите, что я не успею заехать домой.

— Полагаю, она уже это поняла.

— Но все равно позвоните, хорошо? А потом соедините меня с Майклом Спиром в Беверли-Хиллз. — Я продиктовал адрес, который дал мне Фергюсон. — Думаю, телефон вам даст справочная. Я буду ждать в кабинете.

Закрыв дверь, я сел за свой письменный стол, положил на него старую газетную вырезку из бумажника Ларри Гейнса и в алфавитном порядке переписал все упомянутые в ней фамилии: Ван-Хорн, Вуд, Дотери, Дреннен, Занелла, Мак-Наб, Рош, Спенс, Треко, Хейнс. У меня уже сложился план.

Зазвонил телефон.

— Мистер Спир на проводе, — сказала миссис Уэнстайн. Одновременно мужской голос произнес:

— Майкл Спир слушает.

— Говорит Уильям Гуннарсон. Из Буэнависты. Я адвокат. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Не сейчас. Я в телецентре. Моя секретарша дала станции этот номер. А в чем дело?

— Оно касается вашей клиентки. Холли Мэй.

— Что Холли нужно?

— Это не телефонный разговор, — ответил я как мог интригующе. — Нельзя ли нам поговорить лично, мистер Спир?

— Пожалуйста. После трех я вернусь к себе, в контору. Вы знаете адрес? Рядом с бульваром Санта-Моника.

— Спасибо. Приеду.

Я повесил трубку и отнес миссис Уэнстайн свой список.

— У меня для вас небольшая работа. Если повезет, она займет четверть часа. Но не исключено, что и весь день, и еще несколько часов завтра. Пожалуйста, ничем другим не занимайтесь, пока не доведете ее до конца.

— Но мне необходимо заполнить для мистера Милрейса кипу налоговых деклараций.

— Подождут. Это дело не терпит ни малейшей отсрочки.

— Почему?

— Я объясню, когда оно кончится. Может быть. Не исключено, что вопрос идет о жизни или смерти.

— Правда?

— Вот в чем ваша задача. В пятьдесят втором году перечисленные здесь люди жили в каком-то небольшом городке. Надеюсь, что в Калифорнии. Название городка я не знаю. И мне необходимо его установить. Название городка.

— Вы это уже сказали. — Миссис Уэнстайн явно заинтересовалась. — Так что я должна сделать?

— Отправляйтесь с этим списком в телефонную компанию и сверьте его с их загородными справочниками, предпочтительно небольших городов. Найдите такой, где будут фигурировать эти фамилии, хотя бы значительная их часть. Начните с ближайших.

Она пробежала список глазами.

— А имена?

— Имена роли не играют. Когда найдете группу этих фамилий в одном справочнике, выпишите для меня адреса.

— Вряд ли это будет так уж просто. С пятьдесят второго года много воды утекло, а люди теперь все время переезжают.

— Я знаю. Но все-таки попытайтесь. Это правда крайне важно.

— Можете на меня положиться.

Фергюсон ждал меня в тени козырька у входа в больницу. Глаза его хранили все то же невидящее выражение. Он, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Хотя мы говорили с ним на более или менее одном языке, я вдруг понял, насколько он чужероден в Южной Калифорнии. А то, что с ним происходило, удвоило эту чужеродность.

Я перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверцу машины.

— Как ваш нос?

— Мне не до носа, — ответил он, усаживаясь рядом со мной. — Я разговаривал с этим вашим доктором. С Тренчем.

— Что он сказал?

— Моя жена на третьем месяце беременности. Ребенок скорее всего Гейнса.

— Это Тренч сказал?

— Естественно, я его не спрашивал. Но и так очевидно. Неудивительно, что она решила бежать с ним. Неудивительно, что им понадобились деньги. Ну, теперь они у них есть. — Он свирепо улыбнулся неизвестно чему. — Отчего она попросту не попросила у меня денег? Я бы дал.