Мы пошли вдоль галереи к его кабинету. Он шел выпрямившись, широким шагом широкоплечего человека. Казалось, его движения контролировались системой внешнего давления, которая обволакивала его, как корсетом.
      Он вынул стаканы из своего портативного бара, налил мне хорошую порцию неразбавленного виски и еще большую порцию себе. Это была уже не та бутылка, что я видел утром, но и она почти опустела. И все же выпивка в течение длинного дня, как и переживания, в чем-то положительно сказались на Бассете. Он утратил свою беспечную самонадеянность и не старался казаться моложе, чем есть на самом деле. Черты лица обострились, как будто на него натянули посмертную маску.
      - Вы показали себя молодцом, - сказал я. - Я думал, вы побаиваетесь Граффа.
      - Это действительно так, когда я совершенно трезв. Он входит в совет попечителей, и можно сказать, что мое место находится в его ведении. Но существуют границы того, с чем может мириться человек. Прекрасно для разнообразия не чувствовать страха.
      - Надеюсь, я не причинил вам неприятностей.
      - Не беспокойтесь обо мне. Я достаточно пожил, чтобы позаботиться о себе. - Бассет указал мне на кресло, а сам сел за письменный стол с наполненным наполовину стаканом чистого виски в руке. Он отпил из стакана и посмотрел на меня через стекло. - Что привело вас сюда, старина? Что-нибудь стряслось?
      - Много чего стряслось. Сегодня я встретил Эстер.
      Он посмотрел на меня так, будто я сказал, что видел привидение.
      - Вы ее видели? Где же?
      - В ее доме в Беверли-Хиллз. Мы с ней побеседовали, но безрезультатно…
      - Сегодня?
      - Да, примерно в полдень.
      - Значит, она жива!
      - Если передо мной была не живая кукла. А вы думали, она погибла?
      Он немного помолчал перед тем, как ответить. Его глаза были влажные, со стеклянным отливом. Во всем его облике произошло что-то непонятное. Я предположил, что он почувствовал необычайное облегчение.
      - Я ужасно боялся, что она погибла. Весь день боялся, что Джордж Уолл убьет ее.
      - Это - чепуха. Джордж Уолл и сам пропал. Он может оказаться в тяжелом состоянии. Люди Граффа могли убить его.
      Но Уолл не интересовал Бассета. Он обошел вокруг стола и положил напрягшуюся руку мне на плечо.
      - Вы не обманываете меня? Уверены, что с Эстер все в порядке?
      - Физически она была в полном порядке пару часов назад. Я не знаю, что о ней и подумать. Она выглядит и разговаривает, как симпатичная девушка, но связалась с самой низкопробной шайкой на всем юго-востоке страны. Например, с Карлом Штерном. А вы, Бассет, что вы о ней думаете?
      - Я не могу понять ее. Никогда не мог этого сделать.
      Он облокотился на стол, приложил ладонь ко лбу и погладил свое длинное лошадиное лицо. Медленно поднялись его веки, и я увидел в его глазах тупую боль.
      - Она вам очень нравится, верно?
      - Очень. Не знаю, поймете ли вы это мое чувство к девушке. Это то, что можно назвать чувством доброго дядюшки. Во всем этом нет ничего плотского, совершенно ничего плотского. Я знаю Эстер с пеленок, так же как и ее сестру. Ее отец был членом нашего клуба, одним из моих лучших друзей.
      - Значит, вы работаете здесь очень давно?
      - Двадцать пять лет в качестве управляющего. Вхожу в число членов-основателей этого клуба. Первоначально нас было всего двадцать пять человек. Каждый внес по сорок тысяч долларов.
      - Вы внесли сорок тысяч?
      - Да, внес. Моя мать и я были довольно хорошо обеспечены в свое время, пока нас не разорила депрессия 1929 года. Когда это произошло, мои друзья по клубу предложили мне занять пост управляющего.
      Это - первое и единственное место, которое я когда-либо занимал.
      - А что произошло с Кэмпбеллом?
      - Он спился и умер. Что и я сейчас делаю, правда, с некоторым опозданием. - Горько улыбнувшись, он осушил свой стакан. - Его жена была глупой женщиной, совершенно не приспособленная. После смерти Раймонда они жили в районе каньона Топанга. Я сделал все, что смог, для осиротевших девочек.
      - Вчера утром вы не рассказали мне об этом.
      - Не рассказал. Воспитание не позволяет мне хвастаться своей филантропией.
      Говорил он довольно официально и несколько невнятно. Начинало сказываться воздействие виски. Он перевел взгляд с меня на бутылку, тяжело вращая зрачками. Я покачал головой. Он налил себе еще четверть стакана и отпил глоток. Если он достаточно примет спиртного, то из его глаз уйдет всякая боль. Или она приобретет иные формы. В этом заключается проблема, когда алкоголь используют как успокаивающее средство. На время он уносит человека от реальности, но затем возвращает в нее таким путем, который извивается среди помоек и свалок ада.
      Я наугад бросил ему наводящий вопрос, пока он совсем не отключился:
      - Обманывала ли вас Эстер?
      Он вздрогнул, но, несмотря на опьянение, ответил довольно осторожно:
      - О чем таком вы говорите?
      - Мне намекнули на то, что Эстер что-то украла у вас, когда покинула клуб.
      - Украла у меня? Ерунда.
      - Она не очистила ваш сейф?
      - О Господи, конечно, нет. Эстер не способна на такие веши. И дело даже не в том, что у меня и красть-то нечего. Вы знаете, что в клубе не водятся наличные деньги, все свои операции мы проводим по чекам…
      - Это меня не интересует. Единственное, что я хочу узнать: не обокрала ли Эстер в сентябре ваш сейф.
      - Конечно, нет. Не знаю, откуда вы почерпнули подобные, сведения. У людей такие ядовитые языки. - Он подался в мою сторону, слегка покачиваясь. - Кто это сказал?
      - Неважно.
      - А я говорю, что это имеет значение. Вам надо проверить свой источник, старина. Иные стараются так очернить репутацию девушки, что не отмыться… Что же из себя представляет, по-вашему, Эстер?
      - Это я и пытаюсь выяснить. Вы ее знаете не хуже других и утверждаете, что она не способна на воровство.
      - Она определенно не способна украсть что-либо у меня.
      - А у других?
      - Я не знаю, на что она вообще способна.
      - Способна ли она пойти на шантаж?
      - Вы задаете странные вопросы - все более непонятные и необычайные.
      - Несколько раньше вы не думали, что шантаж исключается. Со мной вы вполне можете быть откровенным. Подвергается ли шантажу мистер Графф?
      Он важно покачал головой.
      - В чем можно шантажировать мистера Граффа? Я взглянул на фотографию трех ныряльщиков.
      - Например, в том, что он имеет отношение к гибели Габриэль Торрес. Я слышал о том, что у Граффа была с ней связь.
      - Какая связь?
      - Не валяйте дурака, Кларенс. Вы же неглупый человек. Вы знали эту девушку, она работала у вас. Если у нее что-то было с Граффом, возможно, вы об этом знаете.
      - Если что-то было, - повторил он флегматично. - Но мне об этом ничего неизвестно. - Некоторое время он думал, слегка покачиваясь. - Господи помилуй, дружище, уж не думаете ли вы, что он убил ее?
      - Он мог бы это сделать, но я-то имел в виду миссис Графф.
      Бассет смерил меня удивленным и мрачным взглядом.
      - Что за чудовищная мысль!
      - Вы бы сказали то же самое, если бы покрывали их.
      - Но ведь… - Он состроил гримасу и начал фразу сначала: - Но ведь это совершенно нелепо и смешно…
      - Почему? Изабель достаточно невменяема, она может кого-нибудь убить. К тому же у нее есть причина.
      - Она не сумасшедшая. Она была… Одно время у нее были достаточно серьезные психические отклонения.
      - Ее ставили на учет?
      - Думаю, нет. Время от времени она лечилась в частном санатории. У доктора Фрея в Санта-Монике.
      - Когда она там была в последний раз?
      - В прошлом году.
      - Когда в прошлом году?
      - Весь прошлый год. Видите ли, она… - Он помахал рукой перед своим лицом, как будто отгоняя жужжащую у рта муху. - Вот видите, это совершенно исключается. Когда застрелили девушку, Изабель была в клинике под замком. Совершенно невозможно, чтобы она имела отношение к тому убийству.
      - Вы знаете это наверняка?
      - Конечно, знаю. Я тогда регулярно навещал ее.
      - Изабель тоже входит в число ваших старых друзей?
      - Конечно. Она - мой дорогой старый друг.
      - Достаточно старый и достаточно дорогой, чтобы можно было дать ложные показания.
      - Не говорите глупостей. Изабель не сможет обидеть ни одно живое существо.
      Его глаза начали туманиться, язык заплетаться, но он твердо держал стакан в руке. Он поднес его ко рту, осушил, затем довольно резко сел на край своего письменного стола.
      - Очень дорогой старый друг, - повторил он сентиментально. - Бедная Изабель, у нее такая трагическая судьба. У нее рано умерла мать, отец дал ей все, кроме любви. Она нуждалась в сочувствии, в ком-то, с кем можно поговорить. Я пытался быть для нее таким человеком.
      - В самом деле?
      Он посмотрел на меня проницательным печальным взглядом. Глоток виски частично отрезвил его на время, но он уже так опьянел, что возврат к трезвости был короток. Его лицо раскраснелось, жидкие волосы растрепались.
      - Я знаю, что сейчас это выглядит маловероятным. Но учтите, это было двадцать лет назад. Не всегда же я был стариком. Как бы там ни было, но Изабель нравились мужчины старше ее. Она была очень привязана к отцу, но он не мог отнестись к ней с должным пониманием. Ее тогда отчислили из колледжа, в третий или четвертый раз. Она была ужасно замкнутой. Обычно проводила свои дни здесь, на пляже, одна. Постепенно мы обнаружили, что между нами много общего. Мы общались с ней, говорили обо всем. Она не захотела продолжать занятия. Ей не хотелось покидать меня. Она в меня влюбилась.
      - Вы шутите.
      Я нарочно подзадоривал его, и он реагировал с живостью алкоголика. От злости его обычно серые щеки еще больше покраснели:
      - Это правда. Она полюбила меня. В то время у меня были свои переживания и я был единственным человеком, который ее понимал. И она уважала меня! Я закончил Гарвардский университет, вы знали об этом? В первую мировую войну три года прожил во Франции. Служил санитаром, таскал носилки.
      Я подумал, что ему, значит, около шестидесяти лет. И двадцать лет назад ему было не меньше сорока, Изабель же, вероятно, двадцать.
      - Кем вы ощущали себя с ней? - спросил я. - Добрым дядюшкой?
      - Я полюбил ее. Я любил только двух женщин в своей жизни - ее и свою мать. И я бы на ней женился, если бы этому не воспротивился ее отец. Питер Гелиопулос не одобрил меня.
      - Поэтому он выдал ее замуж за Граффа.
      - Да, за Саймона Граффа. - Он весь дрожал, переполненный страстью слабого и послушного человека, который редко проявляет свои истинные чувства. - За выскочку и нахала, бабника и обманщика. Я узнал Саймона Граффа, когда он только приехал сюда как иммигрант и был никем, ничтожеством в этом городе. Стал помощником режиссера на быстрых поделках вестернов, имея всего один приличный костюм. Он мне нравился, он делал вид, что и я нравлюсь ему. Я давал ему взаймы деньги, организовал гостевое членство в клубе, познакомил с нашими людьми. Господи, я же и познакомил его с Гелиопулосом! Через два года он стал постановщиком на студии Гелио и женился на Изабель. Все, что у него теперь есть, все, чего он добился, - результат его удачной женитьбы по расчету. И у него нет элементарной порядочности, чтобы хотя бы прилично с ней обращаться!
      Бассет встал и сделал широкий, размашистый жест, но не удержался: алкоголь шарахнул его не подотчетное мозгу тело к стене. Уронив стакан, Бассет уперся в стену, чтобы удержаться на ногах. Но стена наклонилась для него и не стала ему опорой: он согнулся и с глухим стуком плюхнулся на покрытый ковром пол.
      - Што-то т-т-ам так-кое, - пробормотал он удивленно.
      Я взял его за руки, поднял на, ноги и отвел к креслу. Он так и рухнул в него, руки повисли как плети, челюсть отвалилась. Его раздвоившийся взгляд опять сошелся вместе на бутылке. Он протянул к ней руку. На дне еще оставалось немного виски. Я опасался, что если он добавит, то полностью отключится, а то и даст дуба. Поэтому я перехватил бутылку, закрыл ее пробкой и поставил в портативный бар, ключ от которого торчал в замке. Потом повернул ключ и положил себе в карман.
      - На каком основании вы реквизируете выпивку? - Бассет старательно выговаривал слова и стал похож на жующего верблюда. - Это незаконно… Я требую предписания о передаче дела в суд…
      Он наклонился вперед, стараясь схватить мой стакан. Я помешал ему сделать это.
      - С вас достаточно, Кларенс.
      - Я сам принимаю такие решения. Я человек решительный. Выдающийся человек. Человек ежедневной бутылки, ей-богу. Я перебью вас, вы окажетесь под столом.
      - Не сомневаюсь в этом. Давайте вернемся к Саймону Граффу. Он вам не очень-то нравится?
      - Ненавижу его, - выпалил Бассет. - Будем честными. Он украл у меня единственную женщину, которую я когда-либо любил. Кроме мамы. Сплавил отсюда мэтра Д., опять же. Это был лучший мэтр на всем юге. Стефан. Дали ему двойную зарплату, сплавили его в Лас-Вегас.
      - Кто сделал это?
      - Графф и Штерн. Захотели его для своего так называемого клуба.
      - Коли уж мы заговорили о Граффе и Штерне, скажите, зачем Граффу служить прикрытием для бандита?
      - Вопрос стоимостью в шестьдесят четыре доллара. Я не знаю ответа. Не сказал бы вам, если бы и знал. Вам я не нравлюсь…
      - Встряхнитесь, Кларенс, вы мне очень нравитесь.
      - Врешь, жестоко и бесчеловечно. - Две слезы скатились из его глаз и покатились по впалым щекам, как два серебряных шарика. - Не даете мне выпить. Заставляете меня рассказывать. Нечестно, не по-людски.
      - Извините. На сегодня хватит выпивки. Вы же не хотите погубить себя.
      - Почему бы и нет? Один во всем мире. Никто не любит меня. - Он вдруг горько зарыдал, так что все его лицо намокло от слез. Прозрачная жидкость, сочилась из его носа и рта. Рыдания сотрясали его, как вырывающиеся наружу волны.
      Зрелище было не из приятных. Я пошел к выходу.
      - Не уходите, - вымолвил он между рыданий. - Не оставляйте меня одного.
      Бассет поднялся с кресла, споткнулся, как будто зацепился за невидимую проволоку, и вытянулся во весь рост на ковре, теперь уже отключившись полностью. Я повернул его голову немного в сторону, чтобы он не задохнулся, и вышел.
 

 
      Воздух становился холоднее. Смех и оживленный говор все еще громко звучали в клубном баре, но во дворе музыка смолкла. Вверх по дороге, ведущей к автостраде, с напряжением гудела машина, за ней тарахтела другая. Вечер заканчивался.
      В комнате спасателя, в конце цепочки кабинок, горел свет. Я заглянул туда. Там сидел молодой негр и читал книгу. При виде меня он закрыл книгу и поднялся. На обложке я с удивлением прочел: "Элементы социологии".
      - Вы довольно поздно принялись за это чтение.
      - Лучше позже, чем никогда.
      - Как вы поступаете с Бассетом, когда он отключается?
      - Он опять напился до бесчувствия?
      - Лежит на полу в своем кабинете. Есть ли у него тут кровать для отдыха?
      - Да, в задней комнате. - На его лице отразилась решимость. - Думаю, его надо пойти уложить, а?
      - Моя помощь понадобится?
      - Спасибо, нет. Я справлюсь один. У меня богатая практика. - Он улыбнулся мне не так механически, как прежде. - Вы - друг мистера Бассета?
      - Не совсем.
      - Он поручил вам какую-то работу?
      - Можно сказать и так.
      - Будете работать где-то здесь, в клубе?
      - Частично.
      Он постеснялся спросить, в чем заключались мои обязанности.
      - Вот что хочу сказать: я уложу мистера Бассета в кровать, а вы пока не уходите. Я вернусь и приготовлю вам чашечку кофе.
      - С удовольствием выпью кофейку. Между прочим, зовут меня Лью Арчер.
      - Джозеф Тобиас. - У него было такое рукопожатие, которым можно согнуть подкову. - Несколько необычная фамилия, правда? Если хотите, можете оставаться здесь, в комнате.
      Он поспешно вышел. Склад был забит сложенными пляжными зонтиками, стопками шезлонгов, спущенными пластиковыми кругами и пляжными мячами, Я разложил один шезлонг и растянулся на нем. Усталость подействовала на меня, как снотворное. Я заснул почти немедленно.
      Когда я проснулся, Тобиас стоял спиной ко мне. Он как раз открыл на стене черный электрощит с рубильниками, опустил несколько из них, и ярко освещенная ночь снаружи, за распахнутой дверью, превратилась в серую мглу. Он повернулся ко мне и увидел, что я проснулся.
      - Мне не хотелось вас будить. Вы выглядели таким уставшим.
      - А вы никогда не устаете?
      - Нет, почему-то я никогда не устаю. Устал один раз в жизни, но это случилось в Корее. Там я измучился до костей, толкал джип через глубокую грязь, которая у них там на дорогах. Хотите сейчас кофе?
      - Да, пойдемте.
      Он привел меня в ярко освещенную комнату с белыми стенами, над дверью которой было написано "Закусочная". На полке за стойкой булькала вода в стеклянном кофейнике. Стрелки часов на стене время от времени судорожно дергались. Они показывали без четверти четыре утра.
      Я сел на один из высоких стульев с подушечкой возле стойки. Тобиас наклонился над стойкой, оперся на ее поверхность с совершенно невозмутимым выражением на лице.
      - Кучулан, витязь Ольстера, - произнес он к моему удивлению. - Когда Кучулан уставал и изматывался в беспрерывных боях, он спускался на берег реки и начинал заниматься физическими упражнениями. Таким манером отдыхал. Я включил жаровню на случай, если вы захотите съесть яичницу. И сам, пожалуй, съем парочку, а то и три яйца.
      - И я тоже.
      - Три?
      - Да, три.
      - Не хотите ли вы для начала выпить томатного сока? Это способствует аппетиту.
      - Давайте.
      Он открыл большую банку и налил два стакана. Я приподнял свой стакан и посмотрел на содержимое. При флюоресцентном свете густой сок был похож на кровь. Я поставил стакан опять на стойку.
      - Вам не нравится сок?
      - По-моему, нормальный, - ответил я не очень убежденно.
      - Что такое, сок не совсем чистый? - Он беспокойно разглядывал банку. - Если там что-то есть; то это попало туда на консервном заводе. Некоторые из этих крупных корпораций думают, что им сойдет с рук даже отравление, особенно теперь, когда у власти стоит правительство бизнесменов. Хотите, открою другую банку?
      - Не беспокойтесь.
      Я выпил красную жидкость. По вкусу она отдаленно напоминала томатный сок.
      - Ну как, ничего?
      - Очень хороший.
      - Я было испугался, что с этим соком что-то не в порядке.
      - Дело не в соке. Дело во мне.
      Он достал шесть яиц из холодильника и разбил их на жаровне. Они приятно зашипели, побелев по краям. Тобиас сказал мне, не оборачиваясь:
      - Но это не меняет смысла того, что я сказал о крупных корпорациях. Массовое производство и массовая продажа, конечно, имеют определенные социальные выгоды, но сами размеры всего этого отрицательно сказываются на человеческой природе. Мы достигли такой стадии, когда должны считаться с человеческими затратами. Как вам поджарить яйца?
      - Слегка обжарить с обеих сторон.
      - Так и сделаем. - Он перевернул яичницу лопаточкой и в тостер с четырьмя отверстиями вставил ломтики хлеба. - Вы сами намажете маслом поджаренные хлебцы, или мне их вам намазать? У меня есть специальная щеточка для масла. Я предпочитаю делать это сам.
      - Намажьте мои тоже.
      - Какой вы любите кофе?
      - В такую рань - черный. У вас тут очень хорошо налажен сервис.
      - Мы стараемся доставить удовольствие людям. Раньше я работал посыльным в закусочной, но потом перешел в спасатели. Зарабатываю ненамного больше, но у меня остается больше времени для занятий.
      - Вы студент?
      - Да. - Он положил яичницу на тарелки и разлил кофе по чашкам. - Держу пари: вы удивляетесь той легкости, с которой я объясняюсь.
      - Вы как будто прочитали мои мысли.
      Он расплылся от удовольствия и откусил кусочек тоста.
      - Обычно я не позволяю себе много болтать здесь. Чем богаче становятся люди, тем меньше они хотят слушать, как негр выражает свои мысли правильно подобранными словами. Думаю, они считают, что нет смысла богатеть, если они не будут чувствовать превосходства над другими. Я изучаю английский язык по программам колледжа, но если бы я начал так говорить, то потерял бы работу. Люди очень чувствительны.
      - Вы посещаете Калифорнийский университет?
      - Подготовительный колледж. Готовлюсь поступить в университет. Черт возьми, - воскликнул он, - мне ведь всего двадцать пять лет, у меня много времени! Конечно, я бы продвинулся дальше, если бы взялся за это дело раньше. В армии я получил толчок, который заставил меня стряхнуть с себя глупое благодушие. - Он любовно закруглял свои фразы. - Однажды холодной ночью проснулся на холме, когда мы возвращались из Ялу. И вдруг меня осенило - бум! Я не понимал, что происходит.
      - Вы о войне?
      - Обо всем, о войне и о мире. О ценностях жизни. - Он отправил на вилке в рот кусок яичницы и начал жевать, важно глядя на меня. - Я понял, что не знаю, кто же я такой. Я сам и мой разум были закрыты какой-то маской, черной маской, и получилось так, что я не знал, кто я такой. Я решил выяснить это и стать человеком. Как вы считаете, не глупо ли я поступаю, приняв такое решение?