Глава 1

В феврале 1945 года Гонолулу представлял собой этакий гибрид Лос-Анджелеса в миниатюре и довоенного Шанхая, который потрясало окончание карнавала по поводу сельской ярмарки. Улицы допоздна переполняли мужчины в униформах всех цветов — белого, серого, темного, защитного. Они искали местечко, где могли бы почувствовать себя как дома, и не находили.

Мы ехали через город в джипе Эрика со стороны Перл-Харбора, мимо протянувшихся на целые мили магазинчиков подарков и забавных вещиц, баров и закусочных, турецких бань, фотоателье, заведений для любителей секса. "Сфотографируйтесь с гавайской девочкой"; "Центральный распределитель алкогольных напитков"; "Настоящие американские хот-доги; "Танцуйте у нас"; "За семью вуалями" — всего пять центов", — кричали вывески.

Все это я видел и раньше, здесь ничего не изменилось. Только год моего пребывания на фронтовых позициях сделал все это более привлекательным и городским. Но все же этому городу было далеко до Детройта.

— Где же выпивка, о которой ты говорил? — спросил я Эрика.

Движение перед нами временно застопорилось, автобус остановился у военно-морской пристани, чтобы посадить моряков. Эрик сердито насупился за рулем. Светловолосый мужчина лет тридцати, поджарый, с резвыми мальчишескими жестами подростка. С тех пор как я видел его в последний раз, его воротничок украсился двойными посеребренными полосками полного лейтенанта. Я заметил также, когда впервые столкнулся с ним в тот вечер в административном здании, что по выражению его глаз пока что нельзя определить, циник он или благоразумный человек.

Наконец автобус тронулся, выравниваясь, как полено в завале дров, и наш джип поплыл в середине возобновившегося потока движения.

— Ну, так как насчет выпивки, которую ты обещал?

— Попридержи коней, — отозвался Эрик. — Ты кто — отпетый алкаш, что ли?

— Я не принял ни грамма с тех пор, как отчалил с Гуама. А до того не прикасался к этому зелью целых три месяца. Похож я после этого на алкаша?

— Не очень. Но не беспокойся, этого добра найдется для тебя вдоволь.

— Разве не в шесть часов закрывается бар в "Гонолулу-Хауз"?

— Теоретически закрывается. Но мы все запаслись бутылками. Если выпивон прекратится в шесть, то на кой шут нам сдалась корабельная вечеринка?

"Гонолулу-Хауз" представлял собой пришедший в упадок большой особняк в восточной части города. Его построил в конце девятнадцатого столетия между горами и морем богатый плантатор в надежде на то, что его наследники будут жить в нем из поколения в поколение. Когда же он умер, то его сыновья и дочери перебрались на материк, и постепенно особняк превратился в клуб с неопределенным членским составом.

Трехэтажное сборное строение со всех сторон окружали широкие веранды. Когда мы подъехали к дому, то цветники, обрамлявшие его, уже укутывала дымка ранних сумерек.

Мы запарковали джип в глубине двора и направились в бар, располагавшийся в полуподвале. В узком помещении с кирпичными стенами протянулись до середины его длины два стола, уставленные бутылками виски. Мы нашли пару незанятых стульев, и я сел на один из них, а Эрик отправился в бар за льдом. Но не дойдя до цели, он присоединился к группе, стоявшей у двери. Там были невысокая смуглая девушка с вьющимися черными волосами, морской офицер с каштановыми усами и с бородой немного посветлее, чем у знаменитого священника Вэндайка, грузный мужчина со значком военного корреспондента на груди и блондинка, стоявшая лицом ко мне, довольно высокая — пяти футов семи дюймов. Едва увидев ее, я почувствовал, будто зал завертелся вокруг нее, как блестящее колесо.

Эрик склонился над смуглой девушкой и не проявлял никакого намерения оторваться от нее. Я встал, подошел к группе, и Эрик представил меня. Бородач оказался доктором Саво, хирургом с эсминца Эрика. Брюнетка с энергичным дерзким лицом — Сью Шолто. Военного корреспондента звали Джин Хэлфорд. Его тяжелые челюсти и наполовину облысевшая голова потемнели от загара так сильно, как это может случиться только в тропиках.

— Ты слышал о мистере Хэлфорде, — пояснил Эрик. — Он пишет для двух журналов и девяноста семи газет, не так ли, Джин?

Я о нем ничего не слышал, но любезно соврал, что конечно же слышал.

— Сэм когда-то тоже занимался журналистикой в Детройте.

— В самом деле? — воскликнул Хэлфорд. Мне не понравились несколько покровительственные нотки в его голосе, а также то, что его левое плечо прислонилось к правому плечу блондинки, наподобие знака "занято".

Ее звали Мэри Томпсон. Их плечи разомкнулись, когда она изменила позу, чтобы подать мне руку. Когда она улыбнулась, ее глаза, прежде голубые, стали казаться аквамариновыми.

— Рада познакомиться с вами, мистер Дрейк.

Высокая блондинка, но не того типа, как те женщины, которые питаются кукурузой. У нее была стройная и подтянутая фигура, настолько складная, что девушка не казалась крупной. На лице отражалось загадочное сочетание того, что мне нравилось, и того, что я не понимал. Я гадал, как мне отнестись к этому. Мужчина, подобный Хэлфорду, обласканный вниманием миллиона читателей, хотя ему за сорок и он начал лысеть, обладает обаянием. Джин Хэлфорд посматривал на нее так, как будто знал об этом.

Пока я подыскивал возможность начать игру, он ее закончил.

— Пойдем на улицу и купим гирлянды, — предложил он ей. — На углу их продает пожилая женщина.

Когда они уходили, Мэри Томпсон взглянула на меня с улыбкой, как бы желая сказать, что попозже мы еще увидимся. Я набрал немного льда в баре и вернулся к столу, на котором стояли бутылки. Затем изобразил небольшую холостяцкую церемонию, смешав напитки и выпив коктейль двойной крепости. Я сконцентрировал внимание на приятном чистом вкусе виски с содовой, на ощущении льда возле зубов, на холодном влажном стакане, зажатом в моих пальцах. Затем почувствовал легкую теплоту в желудке, которая, нарастая, разливалась по всему телу, как расходится щепотка синьки в плошке воды. Наконец она достигла головы, смягчив и окрасив в розовые тона окружающее.

Первые моменты опьянения нежны, обманчивы и безмятежны, как первые мгновения любви. Мне понравилась суматоха в ярко освещенном зале, веселый пьяный смех, сладкое позвякивание льда в бокалах, гул разговоров о делах и женской болтовни, рассуждений о войне и о любви. Но больше всего понравилось то, что зал не раскачивался из стороны в сторону, взад и вперед или по диагонали. Он оказался самым приятным залом на твердом основании, в который я попал после долгого отсутствия.

— Ну, как дела, Сэм? — Эрик сел рядом со мной и налил себе стопку.

— Я вот сейчас думал о том, что мне нравится этот зал и все, кто в нем находятся. Даже помощники капитанов. А где твоя подружка?

— Поднялась наверх причесаться. Но она не моя девушка.

— Я не собираюсь рассказывать об этом Хелен. Ты нравишься этой девушке.

— Знаю, — отозвался он. На его лице отражалось весьма неприятное сочетание тщеславия и стыда. Тщеславия, потому что красивая девушка полюбила его. Стыда, потому что у него была жена в Мичигане и ему следовало бы вести себя иначе. — Если ты когда-нибудь расскажешь об этом Хелен, то поступишь очень скверно.

— Зачем мне это делать?

— Да и рассказывать-то не о чем. — Он неловко пожал плечами, а его светлое открытое лицо вспыхнуло. — Даже чудно, что ты уже через неделю или две увидишь Хелен. Я не видел ее уже два года.

— Я непременно повидаюсь с ней, когда вернусь домой. Не хочешь ли передать ей что-нибудь?

— Черт, скажи ей, что я здоров. И, конечно, что люблю ее. Подтверди, что мы не подвергаемся никакой опасности, когда действуем здесь. Она мне совершенно не верит, когда я пишу ей об этом в письмах.

Он выпил свою стопку, по-моему, чересчур быстро. Я налил ему снова и наполнил свой бокал.

— Ну, они опять принялись за свое, — заметил Эрик. — Постоянно рассуждают о войне.

Младший лейтенант с крылышками в петлицах, который сидел за столом напротив нас, рассказывал потускневшей блондинке, как чувствуешь себя, когда летишь среди рвущихся зенитных снарядов на высоте пятисот футов. Он объяснял, что это не так страшно, потому что осознаешь все по-настоящему только потом. Но что действительно ужасно — это посадка на авианосец ночью...

— Это у всех на уме, — заметил я.

— Но нам нельзя говорить об этом. — Однажды Эрик побывал в Вашингтоне на недельных курсах по вопросам безопасности, что не прошло для него бесследно. — Когда операция прошла, это еще туда-сюда, но когда они начинают рассуждать по поводу предстоящей большой операции...

— А сам-то ты как поступаешь?

— Ну, я этого не делаю. — Он покраснел. — Если бы я был шпионом наших врагов и находился бы здесь...

— Тогда бы ты не родился в Толедо и у тебя были бы раскосые глаза, а люди с презрением показывали бы на тебя пальцем.

— Не надо обманывать себя. Япошки готовы раскошелиться, и в то же время есть много кавказцев, для которых деньги — все.

— Скажем, ты был бы шпионом и тебе удалось пробраться на офицерскую вечеринку и собрать какую-то информацию. Можно тайком торжествовать по этому поводу, но не знаю, что ты стал бы делать с этой информацией. Каналы утечки плотно перекрыты еще седьмого декабря, уже довольно давно.

По лестнице спустилась Сью Шолто и направилась через зал к нам. Движения ее маленькой отточенной фигурки походили на птичьи. У меня создалось впечатление, что она возвратилась к Эрику, как сокол возвращается на руку охотника. Мы встали, и она села между Эриком и мной. Он налил ей стопку и опять наполнил свой бокал. Ее блестящие черные глаза следили за движениями его рук, но казалось, он этого не замечал.

Он пригубил из своего бокала и сказал:

— Может быть, их и перекрыли. Но могу держать пари, что ловкий оперативник сумеет сделать свое дело.

— О чем это ты, Эрик? Ты выглядишь глупо, когда принимаешь такой торжественный вид.

— Сэм считает, что вражескому агенту невозможно получить информацию на этих островах. А что ты об этом думаешь? Ты ведь работаешь на радиостанции.

— Странно, что девушке вы задаете такие вопросы. Я никогда об этом не думала. В рассказах о шпионах всегда упоминаются тайные передатчики, спрятанные в горах, правда?

— Это исключается, — заметил я. — У нас теперь есть такие пеленгаторы, которые накроют незаконный передатчик через два часа после его выхода в эфир. А ближайшие японские острова очень далеко отсюда. Нужна большая мощность, чтобы сигнал дошел туда.

— Да нет надобности достигать ближайшего японского острова, — возразил Эрик. — В окружающих водах снуют японские подлодки. Они могут всплывать по ночам, принимать слабый сигнал и перегонять его в Токио.

— Но мы услышим обе передачи, — сказал я. — И, понятно, покончим с этим. Здесь живет много япошек, и, несомненно, некоторые из них втайне верны своей родине. Но я все же не могу представить, что они могут сделать в этих условиях.

— Сделать в каких условиях? — раздался глубокий бас позади меня. Голос принадлежал Джину Хэлфорду. Он вернулся с Мэри Томпсон, купив ей две желтые гирлянды.

Мы с Эриком опять поднялись, и они сели рядом с нами. Мэри села между мной и Хэлфордом. Желтая гирлянда придала ее глазам яркую голубизну васильков. Ее волосы блестели и благоухали, от полотняного костюма пахло свежестью.

Взгляд черных глаз Сью Шолто ушел в себя, точно девушка разглядывала что-то скрывающееся за закрытыми занавесками ее сознания.

— Мы говорили о том, сможет ли враг передать секретную информацию с этих островов. — Она выговорила это с кажущимся трудом.

— Думаю, для этого можно отправить письмо в нейтральную страну, — высказала предположение Мэри. — Конечно, пользуясь шифром. Вы знаете, как это делается: "Дядя Гарри простудился", что означает: "У американцев в Перл-Харборе появился новый линкор".

— Это все устарело, — заметил я. — Не забывайте, у нас довольно эффективная цензура.

Эрик задумчиво произнес:

— Интересно, сможет ли небольшая лодка подплыть к японской подлодке?

— Исключается, — отрезал я. — Вы лучше меня знаете, какие здесь установлены ограничения на прогулки на лодках.

Мутноватые зеленые глаза Хэлфорда внимательно наблюдали за нами. Он опустил свои толстые ладони на стол со шлепком, звук которого дернул мои нервы. У него было выражение человека, умеющего взять ситуацию в руки, а потом вернуть ее первоначальным владельцам в качестве личного подарка.

— Не ведем ли мы себя несколько неосторожно? — произнес он напористо. — Тем более что в Перл-Харборе подмечена утечка информации.

— Наблюдается утечка? — по-дурацки переспросил я.

— Мужики, вы служите в военно-морском флоте. Я думал, что вы знаете об этом. Сотрудники службы общественных связей и цензуры без устали вдалбливают нам, корреспондентам: гражданские лица не должны знать то, что известно на военно-морском флоте. Я никогда и не считал, что дело может обстоять иначе.

— Откуда у вас такая информация? — спросил я.

— У меня есть свои источники. Я знаю многое такое, о чем не могу напечатать. Ради Бога, не распускайте языки насчет того, что я вам сказал.

— Мой-то язык на привязи. А вот ваш язычок не очень-то контролируется.

Он вспыхнул, загар скрыл волну краски, которая поднялась от шеи к челюстям и припухшим скулам, но лицо заметно потемнело, контрастируя с желтой гирляндой. Я принялся размышлять, не придется ли мне съездить ему по морде. Год на передовых позициях обостряет бойцовские инстинкты и пробуждает желание врезать тому, кто не нравится. Но Хэлфорд ограничился словами:

— Думаю, я не первый проявил неосторожность.

— Черт, какая неосторожность! — воскликнул Эрик. — Мы рассуждали предположительно.

— Может быть, мы и продолжим этот разговор в условном виде, — произнесла Сью тоном маленькой девочки. — Когда мы говорили об этом условно, в воздухе не было такой напряженности.

— Давайте будем считать это сплетней, — предложил я. — Вполне может случиться, что мистер Хэлфорд не знает, о чем он говорит.

Хэлфорд метнул в меня недоброжелательный взгляд. Но если бы он ввязался в спор, то ему пришлось бы признать, что он допустил основательный промах. Он благоразумно предпочел не спорить.

— Здесь становится очень многолюдно, — весело пропела Мэри. — Наверху уже подают ужин. Я умираю с голоду.

Мы решили поужинать. Я прихватил с собой одну из бутылок, которую мы уже опорожнили на две трети. Возле ступенек на втором этаже стоял администратор в пыльном смокинге, как охранник в униформе. На его желтоватом лице застыла заученная приветливая улыбка.

— Пожалуйста, не несите бутылку так открыто, сэр, — посоветовал он мне. — Уже седьмой час, и нам бы не хотелось неприятностей.

— Ладно, мы ее во что-нибудь закутаем.

— Дайте ее мне, — сказала Мэри и положила бутылку в свою большую соломенную сумку. Сью взяла бутылку Эрика.

Мы облюбовали пустой столик на веранде с противоположной от улицы стороны. Море оттуда еле виднелось. Пока я смотрел в сторону моря, ночь быстро скатилась с гор и поглотила густые серые сумерки.

Блондинка стояла рядом со мной. Я спросил ее резко:

— Вы с Хэлфордом? Если да, то я слиняю.

— Нет, я не с ним. Я его едва знаю. — Она мягко притронулась к моей руке. — Не линяйте.

Хэлфорд и Эрик стали в очередь возле буфетной стойки, я направился вслед за ними. Но не успел Хэлфорд дойти до стойки, как его перехватила миссис Мерривелл, тем самым оказав мне услугу. Она была дамой неопределенного возраста, хотя догадаться о нем было можно. Ее волосы, уложенные тугими завитушками, скрывали морщинки на лбу. Но ничто не могло скрыть двух резких бороздок, которые протянулись от бесцветного носа к ярко накрашенным губам. Карие глаза назойливо бегали по сторонам. Природную резкость голоса немного смягчал южнокаролинский акцент.

— Джин Хэлфорд? — Она изобразила приятное удивление. — Я вас разыскиваю весь вечер.

Она выжидательно посмотрела на Эрика и на меня, и Хэлфорд представил нас. Она в восторге, заверила нас Мерривелл, для нее очень интересно познакомиться со всеми нами. Мы все выстроились в очередь возле буфета, где обслуживали стюарды кают-компании с эсминца Эрика. Миссис Мерривелл сказала, что она, может быть, возьмет крохотную порцию куриного салата и, возможно, маленький бутербродик.

На лице Хэлфорда отразилось выражение иронического протеста, но он недостаточно напился, чтобы отделаться от нее. Вчетвером мы вернулись к столу на веранде. Я принес тарелку для Мэри и сел рядом с ней. Мы выпили по стопке, которые Эрик налил под столом.

— За старых друзей, — провозгласил он. — Как тебе нравится наша вечеринка?

Эрику явно казалось, что вечеринка удалась. Его светло-голубые глаза влажно поблескивали. Он сидел, повернувшись к Сью Шолто так, что их колени должны были под столом соприкасаться.

— Мне очень нравится, — ответил я и посмотрел на Мэри.

Хэлфорд изобразил признательную улыбку из своих запасов, до которых миссис Мерривелл еще не дотрагивалась.

— Думаю, это очень мило, просто очень мило, — лепетала миссис Мерривелл. — Все вы — красивые молодые люди в форме. И официанты в белых пиджаках. Вы знаете, мне это напоминает мой старый клуб тех дней, когда еще не умер мой дорогой муж... Но мне не следует говорить об этом. Мне не надо даже думать об этом.

Она опустила глаза, посмотрела на бокал и сделала из него большой глоток.

— Это похоже на старые времена на Юге, правда? — Эрик слегка подался вперед, лицо его было серьезно. — Я часто спрашиваю себя, действительно ли это хорошо.

— Что действительно хорошо? — пропищала Сью своим детским голоском. — Что хорошо?

— Я сомневаюсь в правильности политики поручать неграм исключительно физическую работу. В этом квартале мне выпало быть комендантом в нашей бестолковой офицерской кают-компании, и в мои обязанности входит наблюдение за стюардами. Я часто думаю, что в моральном отношении они стояли бы выше и больше бы приносили пользы общему делу, если бы не чувствовали себя чертовски зажатыми.

— Я согласна с вами! — прокричала миссис Мерривелл. — Я целиком с вами согласна! Каждый должен получить равные возможности, даже черномазые. Понятно, что они не достигнут такого же положения в жизни, как белые. Но я скажу вам: предоставьте всем равные возможности, если, конечно, они этого заслуживают.

— Разве черный человек не заслуживает того же, что имеет англосаксонец? — тихо спросила Сью. В ее глазах сверкнули враждебные презрительные искорки, но миссис Мерривелл их не заметила.

— Вы знаете, иногда я склонна с вами согласиться. Есть что-то ужасно неприятное в их черной коже. И как этот верзила-самец посмотрел на меня, когда накладывал салат! Меня всю просто передернуло.

— Гектор Лэнд? — догадался Эрик. — Громила с перебитым носом?

— Да, он самый. Эти радикалы в Вашингтоне распинаются о социальной справедливости, и все это правильно и хорошо, но я не выношу сидеть за одним столом с черномазым. Чувствую себя замаранной.

— Но вы не отказываетесь есть пищу, которую они приготовили, — вставила Сью. — Наоборот, вам нравится такое положение вещей.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Я — еврейка, — сказала Сью. Ее глаза напоминали черные угольки. Голос звучал напряженно. Она была совершенно пьяна. — Поэтому у меня есть некоторое представление о том, что значит чувствовать себя негром. Если в других отношениях они равны, то я предпочитаю белым негров. Особенно если это не перевоспитанные белые с Юга.

— Прекрасно! — отрезала миссис Мерривелл. Слово с шипением вырвалось из ее рта. Она встала, держа в одной руке недоеденное блюдо, а в другой — бокал. — Вы сказали, что хотите поговорить со мной наедине, Джин. Пойдемте?

Хэлфорд неохотно поднялся, невнятно извинился и вошел во внутреннее помещение дома вслед за рассерженно постукивающей каблучками дамой.

— Этого оскорбления она никогда не простит, — сказал я Мэри. — Кто она такая?

— Секретарша у одного из начальников в Хикеме. Возможно, она один из источников Хэлфорда.

Худое лицо Эрика застыло, готовое выразить возмущение или отчаяние.

— Тебе не стоило так говорить, — обратился он к Сью. — Она растрезвонит всем в городе, что ты — поклонница негров.

— Мне наплевать, — отозвалась она высоким звонким голосом. — Может быть, так оно и есть.

Его лицо покраснело и пошло пятнами.

— Прости. Очень любопытно.

— Не пытайся унизить меня, воздействовать на мои чувства. Разве ты всегда держался только за белых госпожей? Пожалуйста, расскажите нам о своих любовных похождениях, джентльмены.

Она настолько опьянела, что Эрик решил не принимать ее всерьез.

— Ты взвинчена, моя девочка. Тебе не следует больше пить. Нельзя ли, ради Христа, поговорить о чем-нибудь отвлеченном и не переходить на личности?

— Мы разговаривали о любви, — подсказал я. — Нет ничего более отвлеченного, чем любовь. У всех она бывает, проявляется теми же симптомами, и все одинаково реагируют на эти симптомы.

— Ерунда, — отпарировала Мэри. — Любовь — это исключительно индивидуальное искусство. Очень многие вообще не способны ее испытать. По тому, что вы сказали, я могу заподозрить, будто вы — один из них.

— Из того, что вы сказали, следует, будто вас нет среди них.

В танцевальном зале заиграл оркестр. Сью заявила Эрику, что она хочет потанцевать. Они направились вместе неуверенной походкой, как будто знали друг друга очень хорошо. Она прижималась к его руке. Когда они вошли в дверь и оказались в пятне яркого света, он посмотрел на нее с озабоченной нежностью, которая отразилась даже в развороте плеч.

— Сью и Эрик — давние друзья, правда? — спросил я.

— Думаю, они дружат уже с год. Он отыскивает ее всегда, когда оказывается в порту. Она полюбила его.

— Странно, что он даже не упомянул о ней до приезда сюда.

— Нет, это не странно. Их отношения развиваются не очень складно. Эрик ведь женат?

— Да, я знаком с его женой. Она по нему сходит с ума. Думаю, он загнал себя в угол.

— Жалеть надо Сью. — Ее взгляд скользнул по моему лицу. — Вы женаты?

— Нет. Поэтому потанцевать со мной будет совершенно безопасно.

Оркестр был наспех собран из шести случайных музыкантов, но она танцевала так хорошо, что я почувствовал себя легко и свободно. Ее высокие каблуки почти уравняли нас, и я получил возможность изучить ее лицо. Это было лицо точно с картины Леонардо да Винчи, с крупными алыми губами и чувственным носом, высокими скулами и непостоянным цветом глаз, который менялся в зависимости от настроения, придавая их выражению удивительную глубину. У нее было шикарное тело, упругое, как китовый ус, а ноги — само совершенство. После двух танцев она сказала:

— Мне скоро надо уходить.

— Почему?

— В четверть десятого выхожу в эфир.

— Скажите, вы не та девушка, которая объявляет музыкальные номера на радио?

— Мы чередуемся с Сью. Вы нас слышали?

— Слышал последние несколько вечеров, когда мы входили в порт. Неудивительно, что у меня появилось чувство, будто знал вас раньше.

— Не пускайтесь в отвлеченные рассуждения. Я хотела бы знать, что вы думаете о наших программах.

— Мне они нравятся. Нравится также ваш голос. Странно, что я его не узнал.

— По радио голоса всегда звучат несколько иначе.

Опять заиграла музыка, и мы начали очередной танец. Я не видел Сью и Эрика в толпе танцующих.

— Никакой критики? — спросила Мэри.

— Да нет. Ну, маловато Эллингтона. Его не хватает на всех станциях. Слишком часто даете "Не держите меня в ограде". Я восхищаюсь как Кросби, так и Колем Портером, но я мог бы придумать и лучшее сочетание их талантов.

— Знаю, но масса людей любит именно такое сочетание. А лучшие вещи Эллингтона не так-то легко достать. Я разбила пластинку "Портрет Берта Уильямса" на прошлой неделе, села и заплакала.

— Ущипните меня поскорее. Девушкам моей мечты всегда нравился "Портрет Берта Уильямса".

— Вам не понравится, если я ущипну вас. Я щиплюсь очень больно. Так какой мечты?

— Моей мечты. Я люблю помечтать. И вот свершилось: мечта сбывается.

Она немного отстранилась и посмотрела мне в глаза:

— У вас это прозвучало красиво. Вы долго были в отъезде?

— Целый год. Мне показалось, что очень долго. Вот почему я размечтался.

— Не заставляйте меня чувствовать себя какой-то необходимой вещью. С тех пор как я приехала сюда, успела понять, что значит находиться в дефиците.

— Последняя пачка сигарет из-под прилавка?

— Последний кусок мяса, брошенный волкам. Я предпочитаю оставаться человеком.

— В моей породе нет абсолютно ничего волчьего.

Она отвела от меня взгляд. Желая вернуть его назад, я переменил тему.

— Давно ли вы находитесь здесь?

— Всего несколько месяцев. Пять с половиной.

— Вы из Огайо, Мичигана или Иллинойса?

— У вас хороший слух. Я жила в Кливленде. Сколько сейчас времени?

— Половина девятого.

— Я должна уйти, когда закончится этот танец.

— Разрешите мне подвезти вас? Я возьму у Эрика джип.

— Это было бы мило с вашей стороны. Впрочем, ни Эрика, ни Сью не видно. Может быть, они вышли в сад.

Пока Мэри ходила наверх, чтобы взять жакет, я стал разыскивать Эрика и Сью на первом этаже. В танцевальном зале их не было, как и в затемненной столовой, хотя там сидели парочки. Я обошел весь дом по веранде, но не смог отыскать их. Ночь выдалась очень темной. Стояло полнолуние, но через плотные тучи проглядывало лишь бледное пятно. На далеких холмах мигали цепочки огней, но черные тучи, которые тяжело и, похоже, надолго повисли над горными вершинами острова Оаху, вырисовывались на небесах, как гнетущая судьба.

Я решил не искать их в саду, потому что мог бы попасть в неловкое положение. Из цветников доносились приглушенные голоса и виднелись неясные двойные силуэты как в вертикальном, так и в горизонтальном положении.

Когда я все же нашел Эрика, он был один и сидел на перевернутой урне в углу прихожей мужского туалета, обнимая полупустую бутылку виски. Влажный блеск его глаз превратился в остекленелость. Тонкие губы вытянулись и побагровели. Расслабленное тело вздрагивало. Капли пота скатывались с кончиков волос на открытый лоб. Изредка я видел мужчин и в более пьяном состоянии, но они не могли оставаться в сидячем положении.

— Сью ушла и бросила меня, — сказал он нараспев приглушенным голосом. — Она ушла и оставила меня совершенно одного. Она адская бабенка, Сэм. Никогда не путайся с такими черненькими крошками. Они как роковые ночные тени. От них не отделаешься.

Мне не нравился такой разговор, а главное, не хотелось заставлять Мэри ждать.

— Не дашь ли ты мне свой джип на время? Через час я вернусь.

Он нашел ключи, основательно покопавшись в своих карманах.

— Забирай машину, Сэм. Не знаю, куда ты направляешься, и не хочу знать.

— Тебе бы лучше подняться наверх и прилечь.

— Не хочу ложиться. Буду сидеть здесь до петухов. Здесь, с этими настенными надписями. Очень приятные надписи на стене, отвечают моему настроению. — Он вслух продекламировал несколько слов из трех и больше букв. — Это соответствует моим чувствам. Грубо, но прямолинейно. "Кувшин вина и ты рядом со мной, напевающий в писсуар", — захихикал он.

Я оставил его с этими неприятными глупостями и прошел в фойе. Мэри спускалась с лестницы. Она выглядела слегка побледневшей и взвинченной.

— Сью там, наверху?

— Нет. Я думала, что она, быть может, прилегла в дамской туалетной комнате. Она слишком много выпила до ужина. Но там никого не оказалось.

— Возможно, она ушла домой. Эрик не в лучшей форме. Я нашел его в сортире.

— Может быть, и ушла. Я позвоню ей из студии.

До радиостанции было пять минут езды. Когда мы добрались туда, Мэри усадила меня на складной стул в темном зале для зрителей и отправилась звонить по телефону. Через минуту она вернулась и сообщила взволнованным голосом:

— Ее нет дома. Во всяком случае, сейчас. Надеюсь, она не потеряла где-нибудь сознание.

— Найдется, — успокоил я.

— У меня еще есть несколько минут до передачи. Хотите взглянуть на нашу подборку пластинок? Или предпочтете посидеть и послушать музыку?

Она кивнула в сторону застекленной комнаты радиостудии. Пять или шесть гавайцев наигрывали на гавайских гитарах и на скрипке с бычьими струнами. В тот момент они играли мелодию "Голубые Гавайи".

— Пожалуй, я смогу оторвать себя от этого экзотического великолепия.

Проведя меня по темному проходу к двери, которую открыла ключом, она нащупала выключатель и зажгла свет в комнате с пластинками. Это было узкое помещение с высоким потолком, целиком заставленное полками с пластинками. Мэри показала мне разные наборы: классику и полуклассику, новые популярные песенки, запасные песни, которые никогда не устаревают, записи музыкальных программ крупных американских компаний и набор крупных пластинок, на которых целиком записаны программы военного ведомства.

Я увидел знакомую пластинку, взял ее с полки и протянул ей:

— Проиграйте это.

Она поставила пластинку на крутящийся диск. Это была вещь Фэтса Воллера "Мы не шалим" в исполнении на органе.

Мы стояли рядом и слушали ритмичную меланхолическую музыку, которую Воллер выдавил из органа в Париже много лет назад. Я полуобернулся к ней под влиянием неотразимой сексуальности этой музыки. Возможно, она догадалась о моих намерениях и спросила сухим, официальным голосом: