Глава 15

— Привет, Боб? Это Роберт Макконнелл?

— Это. Кристал Фаони… Кристал Фаони. Вчера вечером мы сидели за одним столом. Я — та, что побольше, в цветастой палатке… Да, Фредди — потрясающая женщина. Фредерика Эрбатнот. А вторая — я, чтобы оглядеть которую, нужно в два раза больше времени…

— Знаете, Боб, я в восторге от ваших статей. Не пропускаю ни одной… Да, утреннюю тоже прочла. Об убийстве Уолтера Марча. Вы упомянули в ней Флетчеpa, так? Ирвина Флетчера. Я работала с ним в одной газете. В Чикаго. Приложили вы его крепко. Насчет того, что он фигурировал в двух судебных процессах и едва избежал обвинительного приговора… и к тому же работал у Марча… Я могу вам кое-что рассказать о Флетче… Ценная ли информация? Ну конечно, дорогой… Очень забавная история… В Чикаго был один парень, которого Флетч терпеть не мог. Отъявленный подонок, звали его Апси… сутенер с целой конюшней проституток, все молоденькие, четырнадцати, пятнадцати, шестнадцати лет. Он подбирал их на автовокзале, едва они сходили с автобуса, обламывал в тот же день, да умудрялся уже вечером выпускать на улицу.

Как только они выходили в тираж, ну, вы понимаете, на них уже никто не смотрел, а обычно такое случалось через несколько месяцев, этих девчушек находили мертвыми в темных переулках, смерть наступала от злоупотребления наркотиками, или они попадали под машину.

Апси работал по-крупному. Быстрая смена девушек не позволяла собрать достаточно улик. Более того, получаемого дохода с лихвой хватало для подкупа полиции.

Скользкий был тип.

Флетч хотел выставить его напоказ. Для этого требовались детали. Весомые улики.

Разумеется, рассчитывать на содействие полиции не приходилось. И в редакции его идею встретили более чем прохладно. Подумаешь, какой-то сутенер, сказали ему в директорате. Не стоит тратить на него место. Типичная ситуация.

Да и Флетч во многом играл не по правилам. Каждый раз, когда ему удавалось войти в доверие к девушке и получить компроментирующие Апси показания, его начинали терзать сомнения. А имеет ли он право втягивать ее в это дело. Газеты, телевидение, суд, который может затянуться на долгие месяцы. Апси уже исковеркал судьбу девушке. Он, по существу, собирался сделать то же самое, хоть и иным способом. Девушки-то были такие молоденькие, Боб…

Короче, добыв нужные ему сведения, Флетч не садился за пишущую машинку, но отводил девушку в агентство социальной защиты, в больницу, а то и просто сажал на автобус до ее родного городка. Так он поступил с шестью, может, с восемью девушками.

Апси, разумеется, рассердился. Он-то понимал, что Флетч ничего не напечатает, не имея поддержки ни полиции, ни директората, но его бесило, что благодаря Флетчу девушки выходят из оборота, не выработав ресурс. Грех, конечно, говорить так о людях, но очень уж доходчивое сравнение.

Вы меня понимаете, не так ли?

Короче, Апси посылает пару громил, они находят Флетча, вытаскивают из машины, а машина у него была отличная, темно-зеленый «фиат» с откидным верхом, отводят в сторону, заламывают руки за спину, достают фитиль, один конец суют в бак, второй поджигают и вместе с Флетчем смотрят, как машина от взрыва разлетается на куски.

А потом говорят: «Апси нервничает. В следующий раз один конец вставят тебе в зад, так что можешь представить себе, что из этого выйдет».

И следующим вечером, аккурат в субботу, уже Флетч подстерегает Апси, когда тот вылезает из автомобиля, подходит к нему, улыбаясь во весь рот, протягивает руку и говорит: «Апси, я извиняюсь. Давай выпьем. Позволь мне угостить тебя». И тому подобное. Апси сначала держится настороже, но потом приходит к выводу, что Флетч струсил. Собственно, он привык, что люди его бояться, а тут подворачивается возможность заиметь ручного репортера…

Апси позволяет Флетчу увлечь его в ближайший бар, тот покупает сутенеру виски, пытается объяснить, что просто выполнял свою работу, но директорату на все начхать, даже если его найдут мертвым на тротуаре.

Флетч принес с собой маленькую таблетку, его снабдила одна из девчушек Апси и, когда последний расслабился и даже, расчувствовавшись, начал рассказывать о том, что в девять лет продавал газеты в Саут-Сайд, бросил ее в бокал Апси.

Несколько минут спустя Апси ведет вбок, так что Флетч едва успевает подхватить ничего не соображающего сутенера и вывести из бара. Он усаживает Апси на место пассажира в его же машине, сам садится за руль и едет в известную ему англиканскую церковь, зная, как войти в нее глубокой ночью. Заводит Апси в церковь, усаживает в проходе, где тот и отключается.

Флетч раздевает лежащего на полу Апси догола.

Затем укладывает на спину, в чем мать родила, и привязывает за лодыжки и кисти к ножкам скамей последних рядов… все это в темноте.

Достает моток тонкой проволоки, обматывает один конец вокруг мошонки и пениса Апси, а второй, предварительно натянув проволоку, привязывает к огромной бронзовой ручке тяжеленной входной двери. Ее обрамляют бархатные гардины, а сама дверь из мореного дуба.

Убеждается, что проволока не провисает, ноги и руки Апси надежно привязаны, идет к алтарю, а Апси, как вы должно быть уже поняли, лежит распластанный ногами к двери, и садится на кресло епископа, так что он видит Апси, а тот его — нет.

По прошествии какого-то времени Апси приходит в себя и начинает стонать, наверное, испытывая какие-то неприятные ощущения. Пытается перевернуться и обнаруживает, что привязан в четырех местах. Тут он уже оклемался окончательно, дергает за веревки, поднимает голову, понимает, наконец, что привязан и в пятом месте.

Рассвет еще не наступил, поэтому видно плохо и едва ли он осознает, где находится, а потому прекращает попытки освободиться и спокойно лежит, все еще под действием выпивки и наркотика, дожидаясь восхода солнца.

Вы знаете, какие в церквях красивые витражи, из цветного стекла, синего, желтого, красного. Вот уже в падающем через них свете засверкала проволока. Апси поднимает голову, насколько возможно, чтобы посмотреть, куда же уходит второй ее конец.

В церкви становится все светлее, вот появились очертания гардин, затем двери и, наконец, блеснула и большая бронзовая ручка. Даже Флетч видит ее от алтаря, как и натянутую проволоку, от мошонки Апси до ручки двери, весящей не меньше тонны.

Видит проволоку и Апси, смекает, что это означает, начинает дергаться, в тщетной надежде освободиться от веревок.

Но поначалу он не осознает до конца, что его ждет, что ему уготовано, и прозревает лишь в тот момент, когда слышит плывущий над Чикаго колокольный звон. Тут он начинает кричать: «О, нет! О, Боже! О, нет!»

Он вспоминает, что наступило воскресное утро и вот-вот, может чуть раньше, может, позже, тяжелая дубовая дверь откроется, чтобы впустить прихожан, спешащих к мессе.

Мужество окончательно покидает Апси. Он обделывается, прямо на полу церкви, словно скунс, выпускающий зловонное облако в минуту опасности. Он лежит в собственном дерьме, которое все валит и валит из него. Он потеет, дрожит всем телом, рвется из веревок.

Он знает, что произойдет, когда распахнется дубовая дверь.

А я упомянула, что ко всему прочему, он и кричит? Кричит во весь голос. Поначалу: «Помогите! Помогите!» А церковь каменная, с массивными стенами, превосходной акустикой. Потом приходит черед ругательствам, за веревки он дергает так сильно, что сдирает кожу, лодыжки и кисти начинают кровоточить. Крики сменяются всхлипываниями. «Я этого не заслужил, не заслужил», — стенает Апси. Выворачивает голову к алтарю: «Господи, прости меня! Прости!»

Флетч выбрал особую церковь, в которой служба начиналась в одиннадцать утра. Позже, чем в большинстве других церквей. И всякий раз, когда звонит колокол очередной церкви, Апси еще сильнее бьется в связывающих его веревках, которые уже прорезали его плоть до костей.

Он даже начинает рвать зубами левую руку, думая, что сможет откусить ее, но оставляет это занятие, осознав, что с откушенной рукой все равно не сможет развязать остальные веревки. Это ясно, не так ли?

Звонят все новые и новые колокола, созывая паству к утренней молитве, а Апси все кричит и кричит, пусть уже и осип, предчувствуя, что его ждет, по-прежнему дергает веревки, надеясь, что хоть одна да лопнет, весь в дерьме и крови, с вылезающими из орбит глазами.

В половине одиннадцатого, а после того, как зазвонил первый колокол, прошел не один час, оживают колокола и этой церкви, и Апси буквально безумеет от ужаса. Он знает, что еще несколько минут, и тяжелая дубовая дверь откроется.

Он извивается на полу, насколько позволяют веревки. Даже Флетч не слышит криков Апси, заглушенных колокольным звоном, но видит его раззявленный рот, выпученные глаза.

Большая бронзовая ручка начинает поворачиваться. Медленно, медленно. Апси замирает, руки его инстинктивно тянутся к мошонке, он пытается оторваться от пола… Разумеется, тщетно.

Между прочим, мы увидимся за ленчем, Боб? В меню говорится о цыплятах и салате по выбору. Зная себя, я отведаю все…

В каком смысле: «Что произошло?» Я рассказала вам забавную историю. Флетч вообще большой шутник…

Вы не можете догадаться, что произошло? Боб, да вы совсем как Апси.

Дверь открывалась вовнутрь. Боб. Из-за гардин Апси не мог этого видеть…

Флетчер? О, он ушел через ризницу.

А я-то думала. Боб, что вы хорошо знаете Флетчера.

Глава 16

— К ленчу готова?

— Уже надеваю шляпку.

— Зачем она тебе? Нам же нет нужды выходить из здания.

— Будь у тебя такие же жидкие волосы, как мои, Нетт…

— Я бы никогда не выходила из номера, — ответила Нетти Хорн. — Как будто кто-то смотрит на наши волосы.

— Мне нравится носить шляпку.

— Я удивляюсь тебе, Леона. При твоем-то тщеславии и так напиваться.

— О чем ты говоришь?

— Вчера ты так набралась, что не дошла до столовой.

— А ты?

— Я дошла.

— А как ты вела себя после обеда?

— Точно не помню. Кажется, пела у пианино…

— Нетти, вчера вечером я просто легла спать пораньше. Легла, как полагается. Разделась, аккуратно повесила одежду, даже сняла корсет. Причем полностью расшнуровала его. Сделать это, уверяю тебя, весьма непросто. Ума не приложу, зачем мне это понадобилось. Сегодня я битый час зашнуровывала его. А где ты спала этой ночью?

— Проснулась я в кресле в своей комнате.

— Полностью одетая?

— Ну…

— Я знаю тебя, Нетти. Кто-то втащил тебя в номер и бросил в кресло. Скорее всего, коридорный. А я спала в кровати со снятым корсетом. Так что не тебе говорить, что я напиваюсь на людях…

Флетч выключил чудо-машину, чтобы ответить на телефонный звонок.

— Флетчер, старина, дружище ты мой!

— Дон?

— Да, сэр. Я здесь.

— Если это Дон Джиббс, то позвольте напомнить вам, что в ходе нашего разговора, когда я звонил вам из Вашингтона, мы установили, что никогда не были близкими, тем более закадычными друзьями, и наши отношения подпадают под категорию «случайные знакомства».

— Как ты можешь так говорить? Перестань. Разве мы не разучивали вместе марш Северо-Западного университета?

— Мне не удалось продвинуться дальше первого куплета. Что это с тобой, Дон? Ты сегодня само добродушие.

— И как оно на вкус? Чем-то напоминает бербон «Дикая индюшка»?

— Вы там на государственной службе привыкли к изысканным напиткам.

— Лично мне редко предоставлялась возможность выжать хоть цент из кошелька налогоплательщика. Как идет конгресс?

— Если я спрошу, где ты сейчас, могу я надеяться на ответ?

— Попробуй.

— Откуда ты говоришь. Дон?

— Отсюда.

— Потрясающе. Не можешь ли ты расшифровать термин «отсюда», дать конкретную привязку к местности?

— Плантация Хендрикса, Хендрикс, Виргиния, Соединенные Штаты Америки.

— Ты здесь?

— Наконец-то до тебя дошло.

— И что ты тут делаешь?

— Да вот решили подъехать, посмотреть, как у тебя дела.

— Решили?

— Да, со мной Боб.

— Какой еще Боб.

— Боб Энглехардт, глубокоуважаемый и всеми любимый начальник моего отдела.

— И каким ветром вас сюда занесло?

— Убили Уолтера Марча, Флетч. Естественно, нас это тревожит.

— Почему? Причем тут ЦРУ? Убийство гражданина Соединенных Штатов на их территории — сугубо внутреннее дело.

— У «Марч ньюспейперз» есть зарубежные представительства, не так ли?

— Чувствуется ваше нетривиальное мышление.

— Между прочим, ты что-нибудь выяснил насчет убийства?

— Даже знаю, кто прикончил Марча.

— Правда?

— Будь уверен.

— Поделись.

— Еще не время.

— Подожди, Флетч. С тобой хочет поговорить Боб. А потом я снова возьму трубку.

— Мистер Флетчер? — Роберт Энглехардт пытался изгнать из голоса начальственные нотки. — Могу я называть вас Флетч?

— Валяйте.

— Так вот, нам нужно, чтобы вы нас прикрыли. Потому-то Дон и звонит вам заранее, чтобы, внезапно увидев нас в отеле, вы от удивления не произнесли вслух название государственного учреждения, в котором мы работаем. Флетч, здесь мы — наблюдатели от Канадского союза журналистов.

— Кто-нибудь в Канаде знает об этом?

— Нет. Наша официальная «легенда» такова: мы намереваемся организовать аналогичный конгресс в следующем году. В Онтарио. Естественно, мы ожидаем, что вы никому не скажете, ни сейчас, ни потом, кого мы представляем на самом деле.

— С какой стати я должен вас прикрывать?

— Причины вам уже назывались.

— Значит, опять за старое?

— Уклонение от уплаты налогов, незаконный вывоз денег с территории Соединенных Штатов…

— Не зря мне столько раз говорили, что сохранить состояние куда труднее, чем сколотить его.

— Так мы рассчитываем на ваше полное содействие?

— Как вы могли подумать иначе?

— Отлично, — подвел черту Роберт Энглехардт. — Даю вам Дона.

В паузе Флетч услышал, как звякнул кубик льда, брошенный в бокал.

— Флетч? — голос Джиббса. — Это Дон.

— Послушай, Дон, твой шеф не сказал, что с нетерпением ждет встречи со мной.

— Откровенно говоря, Флетч, такого желания у него нет.

— Как интересно, Дон.

— Как работает магнитофон? Что-нибудь уже записал.

— Изумительная машина. Очень чувствительная.

— Так что ты нарыл?

— В основном спускаемая в туалетах вода, струя душа, бьющая в ванну, треск пишущих машинок, да журналисты, говорящие сами с собой. Я и не подозревал, что журналисты очень одиноки.

— Это все?

— Нет, полностью записал «Симфонию нового мира», которую кто-то слушал по радио.

— Я думаю, ты записал что-то более важное.

— Храп, кашель, сопение…

— Ладно, Флетч, мы еще увидимся.

— Между прочим. Дон, а где вас поселили?

— В третьем «люксе». Том самом, где убили Марча. Все остальные заняты.

— Роскошно живете, а?

— В инструкции записано, что мы можем снять «люкс», если нет других свободных номеров.

— Как хорошо, что я не налогоплательщик. Чао, — и Флетч положил трубку.

Флетч переключил свою чудесную машину на приемный блок 5, установленный в третьем «люксе».

— …учились вместе, — говорил Дон Джиббс. — Всегда был сам по себе.

— Что еще? — спросил Роберт Энглехардт.

— Никто не мог понять, что это все значит. Уходил неизвестно куда вечер за вечером. Никогда не участвовал в наших пирушках. Скоро по кампусу начали ходить шутки, начинающиеся с вопроса: «Где Флетч?» Ответы могли быть самые разные. К примеру: «Обнюхивает сидения велосипедов около женского общежития».

— Понятно. Допивай бокал и пойдем на ленч.

— Эй, Боб. Мы же работаем под журналистов, не так ли? А журналисты никогда не приходят вовремя. В одном фильме…

Глава 17

Флетч припозднился и, подойдя к столу, протянул руку уже сидевшему за ним Роберту Макконнеллу.

— Боб, я извиняюсь. Давай выпьем. Позволь мне угостить тебя.

У Роберта Макконнелла отвисла челюсть, глаза вылезли из орбит, лицо стало белым, как мел. Макконнелл отпрянул от стола, вскочил и, как ошпаренный, вылетел из столовой.

Кристал Фаони смотрела на Флетча.

— Что это с ним? — пожал он плечами. — Я лишь хотел извиниться за то, что обвинил его в убийстве…

Фредди Эрбатнот после тенниса благоухала, как садовая роза. Свежая, чистенькая, она, несомненно, опять помыла колени.

Льюис Грэхэм занял одно из пустующих мест. Флетч пожал ему руку.

— Несете вздор? — пробурчал Грэхэм.

На телевидении Льюис Грэхэм играл ту же роль, что передовица — в газете. Седовласый, с длинной физиономией и узким подбородком, обычно с грустно-унылым выражением лица он ежевечерне отнимал у телезрителей девяносто секунд, со скоростью пулемета выстреливая в них комментарий к какому-либо событию дня или недели, позволяя гражданам Америки осознать, что без его высокоинтеллектуального комментария они никогда бы не разобрались в происходящем.

К сожалению, его коллеги читали «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Атланта конститьюшн», «Лос-Анджелес таймс», «Тайм», «Ньюсуик», «Форин Эфеэз» и Старый завет, а потому могли точнешенько определить, откуда взяты те или другие факты или предположения, изрекаемые с экрана. Потому-то журналисты и называли Льюиса Грэхэма не иначе, как Ридерз дайджест эфира.

— Я не знал, где сесть, — объяснил Грэхэм свое появление за столом Флетча. — Полагал, что ленч для всех одинаков.

Кристал Фаони не отрывала взгляда от Флетча, даже когда тот сел.

— Играли мы на равных, — подала голос Фредди. — Шесть-четыре в вашу пользу, шесть-четыре — в мою, и семь-пять — в нашу.

— В мою, — поправил ее Флетч.

— То говорит ваш мужской шовинизм.

— В мою, в мою, — упорствовал Флетч.

— Это не чистая победа. Ваши руки и ноги длиннее моих.

— Особенность тенниса состоит в том, что кто-то должен выиграть, а кто-то — проиграть, — вмешался Льюис Грэхэм.

Кристал Фаони перевела взгляд на него.

— В теннисе всегда ясно, кто выиграл, — добавил Льюис Грэхэм.

— Где вы это вычитали? — поинтересовался Флетч.

— Я заказала тебе порцию цыпленка и салат, — сообщила ему Кристал Фаони.

— Благодарю за заботу. Но мне столько не нужно.

— То есть тебе хватит одного салата?

— С лихвой.

— Тогда цыпленка съем я. Мне, как ты понимаешь, неудобно заказывать себе две порции.

— Почему это неудобно?

— О, перестань, Флетч. Ты когда-нибудь спал с толстухой?

Грэхэм заелозил локтями по столу. Затронутая тема показалась ему излишне вольной.

— Я взвешиваю ответ.

— Такой вот, как я.

— Тяжелый вопрос.

Льюис Грэхэм откашлялся.

— А вы, похоже, привыкли к легким ответам. За ленчем (Флетч съел салат, Кристал — две порции цыпленка) разговор коснулся и убийства Уолтера Марча. Выслушав Льюиса Грэхэма, изложившего прочитанное в утренних газетах вкупе с цитатой из Ветхого завета касательно бренности человеческой жизни, Кристал оторвалась от тарелки, чтобы сказать: «Вы знаете, Уолтер Марч объявил о своем уходе на пенсию».

— Я этого не знал, — повернулся к ней Грэхэм.

— Объявил.

— И что? — хмыкнула Фредди. — Ему же было за семьдесят.

— Но произошло это более пяти лет тому назад.

— Мужчины относятся к уходу на пенсию со смешанными чувствами, — изрек Льюис Грэхэм. — С одной стороны, они осознают, что устали, и хотят напоследок насладиться жизнью. С другой, с содроганием думают о потери власти, вакууме, в котором окажутся после ухода на пенсию.

Кристал, Фредди и Флетч одарили Грэхэма короткими взглядами.

— Он объявил об этом публично? — спросил Флетч.

— О, да. При большом стечении народа. На открытии новой типографии «Марч ньюспейперз» в Сан-Франциско. Меня специально послали туда. Большое событие, знаете ли. Знаменитости, дамы, сверкающие драгоценностями, словно рождественские елки, моя газета не могла остаться в стороне. Роскошный был прием. Горы закусок, ветчина, паштет из гусиной печенки, разнообразные пирожные…

— Кристал, — оборвал ее Флетч.

— Что?

— Ты голодна?

— Нет, благодарю. Только что откушала.

— Тогда не отклоняйся от темы.

— Марч воспользовался этим случаем, чтобы объявить о своем решении удалиться от дел. Сказал, что ему шестьдесят пять, он сам ввел порядок, согласно которому сотрудники корпорации, достигнув этого возраста, уходят на пенсию, и не считает возможным сделать для себя исключение, хотя теперь лучше понимает, что чувствуют те, кто достиг этого возраста. Силы-то еще есть, опыта не занимать, но закон есть закон.

— А мне-то казалось, что по его разумению установленным им правилам должны подчиняться все, кроме него самого, — ввернула Фредди.

— Так оно и было, — кивнул Льюис Грэхэм.

— Он даже сказал, — продолжила Кристал, — что распорядился перегнать яхту в Сан-Диего и ждет не дождется, когда сможет отплыть с женой в дальний круиз по островам южной части Тихого океана. Нарисовал такую идиллистическую картину, что у меня на глазах навернулись слезы. Закат солнца, надутые ветром паруса и он с женой, верным спутником жизни, на корме, взявшись за руки.

— Ему принадлежал большой катамаран, не так ли? — осведомилась Фредди.

— Тримаран, — поправил ее Грэхэм. — Три корпуса. Я однажды плавал на нем.

— Правда? — удивился Флетч.

— Довольно-таки давно. Назывался он «Лидия». Я полагал Уолтера Марча своим другом.

— И что произошло? — спросил Флетч. — Почему сорвался круиз? Тримаран дал течь?

Льюис Грэхэм пожал плечами.

— Не вижу в этом ничего удивительного, — заметила Фредди. — Многих начинает бить мелкая дрожь, когда приходит пора удаляться от дел.

— Он сказал, когда уйдет на пенсию, Кристал? Назвал конкретный срок? — Флетч не испытывал недостатка в вопросах.

— Через шесть месяцев. Тиографию открывали в декабре. Я четко помню его слова о том, что на юг они с Лидией поплывут в июне.

— Так и сказал?

— Именно так. Я сообщила об этом в газету. Все сообщили. Чтобы убедиться, достаточно заглянуть в архив. «УОЛТЕР МАРЧ ОБЪЯВЛЯЕТ ОБ УХОДЕ НА ПЕНСИЮ». Заголовок на первой полосе. А более всего в сложившейся ситуации радовало его то, что «Марч ньюспейперз» остается в надежных руках.

— Чьих же? — последовал естественный вопрос Флетча.

— Догадайся, — улыбнулась Кристал.

— Маленького мерзавца, — ответил Льюис Грэхэм. — Младшего.

— Я видела его сегодня утром, — сообщила Кристал. — В лифте. Выглядел он ужасно. Мертвые глаза на сером лице. Казалось, умер он, а не его отец.

— Его можно понять, — такая перемена в Младшем не удивила Флетча.

— А выражение лица у него было такое, словно он уже лежит в гробу. В лифте все молчали.

— Так почему же Уолтер Марч не ушел на пенсию, если объявил об этом? — Флетч оглядел своих собеседников. — Вот в чем вопрос.

— Потому что хотел стать президентом Ассоциации американских журналистов, — ответил Льюис Грэхэм. — Как видите, все ясно, как божий день. Очень хотел. Я это знаю наверняка.

Вновь на нем сошлись взгляды Фредди, Кристал и Флетча.

— Он хотел увенчать свою карьеру президентством в ААЖ. Говорил мне об этом давно. Лет восемь-десять назад. Просил поддержки.

— И вы обещали поддержать его?

— Разумеется. Тогда. Ему до пенсии оставалось несколько лет, мне — почти целое десятилетие. Тогда.

Официант налил всем кофе.

— Два или три раза его имя значилось в списке претендентов. Мое — ни разу. Но побеждал не он, — Грэхэм отодвинул от себя полную чашку. — До последнего года. Когда мы оба претендовали на этот пост.

— Понятно, — отозвался Флетч.

— Уолтер Марч и я в разных весовых категориях. У него есть своя корпорация, у меня — нет, — на бледных щеках Грэхэма затеплился румянец. — Первого января следующего года я должен уйти на пенсию. Так что до следующих выборов мне не дотянуть.