Глава 19

— Конечно, это не мое дело, но…

— Вы правы, — оборвал его Билл Дикманн. Сидя за стойкой, он не отрывал глаз от кружки с пивом.

— А может, я смогу чем-либо помочь, — бармен принес пиво и Флетчу. — То, что произошло с вами в автобусе, повторяется часто?

— Вас это не касается.

— Вы обращались к врачу?

— Не ваше дело.

— Согласен, — не стал спорить Флетч. — Дайте мне знать, если вам понадобится помощь, — он оглядел бар. И бары похожи друг на друга, как две капли воды. Те же пьющие в одиночку бизнесмены, те же говорливые шоферы-дальнобойщики, да несколько горожан, невесть зачем забредших в мотель. — А где все? — знакомые лица в баре он мог пересчитать по пальцам одной руки.

— Наверное, сидят по номерам, — предположил Билл. — Бетси в клубе «4 Эйч», собачонкой бегает за Уолшем. Солов наверняка смотрит кабельное телевидение.

— Он когда-нибудь снимает свою шубу? — спросил Флетч.

— Нет, нет. Он в ней родился. Можно сказать, рос в ней. И каждый раз, когда «Правда» посылает его за границу, редактор лишь перешивает пуговицы.

— Шубка-то становится ему маловата. Наверное, пора редактору браться за иголку.

Подошел доктор Том. Поставил черный саквояж на стойку рядом с локтем Флетча.

— А вот и доктор, — Флетч широко улыбнулся.

— Лучшее предпостельное обслуживание. Если у вас нет температуры, когда появляется доктор Том, она обязательно будет к его уходу. Полезно для бизнеса, не так ли, доктор Том?

— Журналисты, — вздохнул доктор Том. — Если хоть один журналист скажет обо мне доброе слово, я готов принять двойную дозу слабительного.

— Похоже, вы ее уже приняли, — ввернул Билл Дикманн.

— Все журналисты рождаются с хроническим поносом. Это медицинский факт, — доверительно сообщил доктор Том Флетчу. — Двойное шотландское, без льда, — последнее предназначалось бармену.

— Я тоже журналист, — заметил Флетч.

— Насколько мне известно, вы сменили профессию до того, как пришли сюда.

— Мистер Флетчер? — справа от него возникла женщина.

— Да? — Флетч повернулся к ней.

— Вы — мистер Флетчер?

— Да. Но вы можете называть меня мистер Джонс.

— Я — Джуди Надич. Из «Фармингдейл вьюз».

— Вы пишете отличные статьи, — Флетч рассмеялся. — Я в этом уверен. Заулыбалась и Джуди.

— Вам понравился мой последний материал? О том, как чинить треснувшие чашки?

— Отличная работа. Прочитал несколько раз.

— Я знала, что эта заметка привлечет внимание.

— Естественно. У кого нет дома треснувших чашек.

— Вы знаете, я хотела взять интервью у Дорис Уилер.

— Полагаю, с этим вам нужно обратиться к мисс Салливан.

— Я обращалась и получила отказ.

— Почему?

— Она говорит, что день миссис Уилер расписан по минутам, и выкроить даже полчаса для интервью невозможно. То есть дала понять, что читатели «Фармингдейл вьюз» не стоят и получаса времени миссис Уилер. Она, разумеется, права. Но для меня это интервью очень нужно.

— Конечно, — Флетч отметил, что Джуди очень мила. Несмотря на забранные в пучок каштановые волосы, толстый свитер, юбку из грубого материала, плотные колготки и туфли на каучуковой подошве. — Так что вы хотите от меня?

— Организуйте мне интервью с миссис Уилер. В обмен возьмите мое тело.

— Чистый бартер. Око за зуб.

— Примерно так.

— Я еще не встречался с мисс Салливан. Никогда не видел ее.

— Попытаться-то вы можете.

— Вы хотите, чтобы я ей позвонил?

— Пожалуйста. Она в номере 940.

— Вас устроит сопровождение?

— Что-что?

— Вы будете сопровождать миссис Уилер час или два, понимаете? Находиться рядом с ней. Вы не будете брать у нее интервью. Но сможете написать о том, что она делала и говорила другим людям. «Час в жизни Дорис Уилер». Если постараться, получится хорошее чтиво.

— Конечно. Я согласна.

— Отлично. Я позвоню мисс Салливан. Постерегите мое пиво.

Под ухом бубнил доктор Том:

— …журналисты — единственная категория людей, которые просят не оставлять своих останков науке. Экспериментально установлено, что сердца у журналистов очень маленькие и пересаживать их можно только мышкам-полевкам.

— Не позволяйте им сойтись в рукопашной, хорошо? — попросил Флетч Джуди.

— Не беспокойтесь, — она забралась на стул Флетча. — Готова поспорить, уважаемые господа, что вы не знаете, как починить треснувшую чашку…

— Мисс Салливан? Это Флетчер.

— Что вам нужно? — голос удивительно низкий, чуть ли не бас.

— Добрый вечер. Мы еще не встречались.

— Вот и хорошо. Пусть так будет и дальше.

— Как? — деланно изумился Флетч. — А командная солидарность? Или мы гребем в разные стороны?

— Ближе к делу.

— Даже сотрудничества не получится?

— Получится. Но вы оставайтесь по вашу сторону забора, а я — по свою. Идет?

— Не идет. Ко мне обратилась юная дама, репортер из «Фармингдейл вьюз». Завтрашнее утро она проведет с миссис Уилер. Рядом, не более того.

— Только через мой труп.

— Это можно устроить.

— Кому нужна эта бестолковая провинциалка? И кто вы такой, чтобы планировать контакты Дорис?

— На завтра я выписываю ей журналистский пропуск. На сопровождение Дорис Уилер. Плюс фотографии. Если вам это не нравится, засуньте его себе в нос.

— Идите к черту, Флетчер.

— Едва ли я составлю вам компанию в аду, дорогая.

Доктор Том и Билл Дикманн ушли из бара. Джуди Надич дожидалась его над пустой кружкой из-под пива.

— Что случилось с моим пивом? — полюбопытствовал Флетч.

— Я его выпила.

— Пиво хорошее?

— Нет.

Он протянул ей журналистский пропуск, который заполнил и подписал, поднявшись в свой номер.

— Держите. Завтрашнее утро вы проведете, сопровождая миссис Уилер. Только не путайтесь у нее под ногами.

— Благодарю, — Джуди с сомнением смотрела на квадрат плотной бумаги. — Мисс Салливан не возражала?

— А с чего ей возражать? Миссис Уилер только порадует ваше присутствие.

Шустрик Грасселли поднялся из-за столика в дальнем углу и подошел к Флетчу.

— Когда мне отдать вам свое тело? — спросила Джуди. — Сейчас?

— В каком мы городе?

— В Фармингдейле, где же еще.

— Когда я окажусь здесь в следующий раз.

— Вы меня отвергаете?

— Нет, нет. Просто я не верю в предоплату.

— Мистер Флетчер, могу я угостить вас пивом? — подал голос Шустрик.

— Конечно. Надеюсь, следующая кружка будет лучше предыдущей. Джуди не понравилось пиво, которое принесли мне в прошлый раз.

— Почему вас зовут Шустрик?

Шустрик Грасселли и Флетч взяли по кружке пива и проследовали к столику Шустрика в дальнем конце бара. Джуди Надич, подхватив свою объемистую сумку, упорхнула, чтобы подготовиться к завтрашней встрече с Дорис Уилер.

— Так меня прозвали еще на ринге.

— За быстрый удар?

— Не уверен. Репортеры всегда подкалывали меня. Их интересуют только сведения об Уилерах. Но я им ничего не говорю, перевожу разговор на далекое прошлое.

— А о чем они вас спрашивают?

— Сами знаете, о жизни губернатора, — Шустрик посмотрел Флетчу в глаза. — Его исчезновениях.

Флетч понял, что от него ждут очевидного вопроса.

— Он исчезает? Что значит, исчезает?

— Его поездки на рыбалку. Так их иногда называли. Но ловить рыбу он не умеет. Тогда стали говорить, что он ездит на охоту. Но губернатор не смог бы подстрелить и кролика, даже если бы умирал с голода. Вы понимаете, — Шустрик улыбнулся. — Поездки губернатора с проститутками. Оргии, которые он устраивает по уик-эндам. Пьяные загулы. В тайных притонах.

По спине Флетча пробежал холодок.

— О чем вы говорите?

— Все это знают, — Шустрик продолжал улыбаться. — Вся пресса. Его запои. Контакты с мафией. Женщин, которые та поставляет ему по первому требованию. Он исчезает на несколько дней кряду. Это всем известно. Я езжу с ним.

— Губернатор не может просто исчезнуть.

— Он может. И на посту губернатора. И в бытность конгрессменом. Всегда исчезал. На несколько дней.

— Чепуха. Не может губернатор исчезнуть. Держать его под наблюдением — сущий пустяк.

— Просто невозможно. Он об этом заботится. Я — тоже. Суть в том, что никто не знает, когда это случится. Ночью, в два или три часа утра, он звонит мне в мою комнатку над гаражом и говорит: «Пора, Шустрик». Я отвечаю: «Да, сэр», — и подгоняю машину к черному ходу, где он меня уже ждет. Однажды он ушел с совещания попечителей университета, вроде бы в туалет. А сам сел в машину и сказал мне: «Пора, Шустрик». Я всегда знаю, что это значит.

— И пресса знает?

— Это великая неопубликованная сенсация. Они не решаются написать хоть строчку, потому что не знают, о чем писать. Доказательств ни у кого нет. Никому не известно, куда он ездит, и что там делает. Знаю только я, — Шустрик отпил пива.

— А мне дозволительно спросить?

— У губернатора была подруга, еще до того, как он женился. Барбара… фамилии не помню. Модельер, то ли по шляпам, то ли по одежде. Тот коттедж она получила в наследство. От отца. Когда-то давно они ездили туда вместе, молодыми, он еще учился на юридическом факультете. Она умерла. Коттедж оставила ему. Они знали, что она должна умереть. Рак. О том, что коттедж принадлежит ему, никому не известно. Самый большой его секрет.

— Значит, исчезая, он объявляется в коттедже? Один?

— С ним еду я. Я знаю все дороги, даже проселочные. Ведущие на север, юг, запад, восток. Я могу проехать по ним с завязанными глазами. И еще никому не удавалось проследить за мной.

— Вы говорите о коттедже, построенном лет тридцать тому назад.

— Раньше. Гораздо раньше. Дом гниет. Разваливается. По комнатам гуляет ветер. Там холодно, сыро. Я стараюсь хоть как-то подновить его. Он ничего не замечает. Крыша течет. Камин коптит. Трубы проржавели. Воду я ношу ведрами с озера. Дом не ремонтировали уже добрых тридцать лет. Что я могу сделать один? Ничего не умею. Вырос-то в городе.

Флетч молча смотрел на шофера-телохранителя губернатора. Шустрик наклонился вперед.

— И вы знаете, что он делает в коттедже? Никаких шлюх, никакой выпивки. Не говоря уж о гангстерах. Только я. И фотография этой девушки, Барбары, на комоде в спальне.

— Она красивая?

— Ничего особенного. Милая. С приятной улыбкой.

— И чем он занимается?

— Ложится в постель. Спит. Спит и спит. Забирается в постель, едва войдя в дом. Кровать там большая, мягкая, но белье отсыревает. Он этого не замечает. Он спит пятнадцать-шестнадцать часов. Когда просыпается, я приношу ему еду. Бифштекс и яичницу. Всегда бифштекс и яичницу. Там есть телефон, по-прежнему записанный на фамилию Барбары, хотя она тридцать лет, как умерла. Телефонной компании-то все равно. Лишь бы оплачивались счета. Он звонит своей секретарше, вице-губернатору, жене, Уолшу. Решает какие-то вопросы. Затем вновь засыпает. Не ходит гулять. Не тратит энергию. Он — как медведь. Впадает в спячку на несколько дней. За те годы, что я провел с ним, он ни разу не спустился к озеру. Вне коттеджа его можно увидеть, лишь когда он выходит из машины или садится в нее, а приезжаем и уезжаем мы обычно в темноте. Думаю, он даже не представляет себе, что это за лачуга.

— Шустрик, он принимает таблетки, чтобы так долго спать?

— Нет. Бифштекс и яичница. Вода из озера. В коттедже я не видел даже аспирина. Он просто спит. Сначала шестнадцать, пятнадцать часов. Потом восемь. Затем двенадцать. Там есть старые книжки. Эллери Куин. Ван Дайн. Иногда он читает, в постели. Но до конца обычно не дочитывает.

— И даже его жена не знает об этом коттедже?

— Никто не знает.

— Но он же говорит, где находится, когда звонит им?

— Не говорит. Он это делает с давних пор. Я знаю, что они думают. Что он с какой-то женщиной. В некотором роде так оно и есть. Те, кто интересуется местопребыванием губернатора, получают стандартный ответ. Он в отъезде. По личным делам. Большинство журналистов отдало бы руку, чтобы узнать, где находится губернатор. Чего мне только за это не предлагали.

— Это уж точно.

— А пока они ничего не знают, им не о чем и писать, так?

— Так. Джеймс знает об этих поездках?

— Нет. Иной раз он закатывал такие скандалы. Орал на губернатора. Он полагал, что отлучки эти потенциально опасны. «Когда-нибудь тебя поймают, Кэкстон, — говорил он, — и обольют грязью так, что отмыться уже не удастся».

— И что отвечал на это губернатор?

— Ничего. Джеймсу, кстати, ума хватает. Чего он только не делал, чтобы узнать у меня, куда же ездит губернатор. Мне известно немногое, мистер Флетчер, но то, что знаю, я держу при себе.

— Шустрик, а с чего такая секретность? Сон — совершенно безобидное занятие…

— Не знаю. Может, эти поездки показывают, что он всего лишь человек? Что запасы его энергии не безграничны. Что ему нужен сон. Может, он этого стыдится. Может, причиной всему та женщина. Хотя она давно умерла.

— А может, губернатора влечет все необычное?

— Он ездит туда с давних пор. Ездил до того, как мы познакомились. Может, так и рождаются секреты? Сначала ты ничего не говоришь, а потом выясняется, что ты не можешь ничего сказать. Или старику нравится дурить всем голову. Пусть все думают, что он пьянствует с бабами, когда на самом деле он спит в мягкой постели у озера. Спит, как младенец. Перечитывает одни и те же книги, никогда не доходя до последней страницы.

— И что потом?

— Через три, четыре, иногда пять дней, он встает, одевается, говорит: «Пора домой, Шустрик». Мы садимся в машину и возвращаемся в особняк.

Он никогда не говорит, где был.

Говорит, что уезжал. Только однажды произошло ЧП. Кажется, надо было за что-то голосовать. Наверное, его расчеты не оправдались, какие-то события накатились быстрее, чем он предполагал. И нам пришлось вернуться раньше обычного.

— Часто он уезжает?

— Три, четыре раза в год.

— Вам такая поездка — зеленая тоска.

— О, нет. Мне нравится смотреть на озеро. Я держу там свитера, толстую куртку. Там так тихо. Я беседую с птичками. Чирикаю в ответ. Знаете, если захотеть, с птицами можно разговаривать. Хотя бы пытаться. И мне нравиться помогать бурундукам.

Флетч вскинул глаза на здоровяка-экс-боксера.

— И как же вы помогаете бурундукам?

— Коттедж разваливается на глазах. Бурундуки роют норы под фундаментом. А камни из фундамента вываливаются, блокируя выходы из нор. Я убираю камни. Собираю орехи и кладу их у нор. Мне искать орехи проще, чем им. Я могу принести больше орехов, — говорил Шустрик совершенно искренне.

— Это понятно. Но благодарят ли они вас?

— Думаю, что да. Во всяком случае, орехи они утаскивают. Да и почему мне им не помочь? Я их сильнее.

— Конечно.

— Больше там делать особенно нечего.

— Не понимаю, как ему это сходило с рук столько лет. Как ему удавалось ничего не объяснять ни Дорис, ни Уолшу.

— А что тут удивительно? Ему же во всем сопутствует успех. Он уже кандидат в президенты. Чего еще можно желать? Они с этим смирились. Иной раз даже говорят мне, чтобы я присматривал за ним в эти отлучки. Они, конечно, не потеряли надежды узнать, где он скрывается. Но я молчу. Одному Богу известно, что они думают. Конечно, они волнуются. Но мистер Уилер живет, как в стеклянной клетке. Имеет же он право на уединение.

— Получается, полностью он никому не доверяет.

— Он имеет на это право.

— Шустрик, если бы губернатор пьянствовал с бабами, вы бы не возражали?

— Не знаю. Наверное, нет. Зачем? Женщины нравятся мне больше бурундуков.

— Сказали бы вы правду?

Глаза Шустрика сузились.

— Я бы молчал и об этом. Я считаю, что каждый должен стравливать пар, как ему этого хочется. Каждому нужно время, чтобы побыть с собой. Я вот иду в свою комнату над гаражом и делаю все, что мне вздумается. Правда, я никогда не привожу туда женщин. В губернаторский особняк. А в остальном могу делать все, что хочу. А губернатор постоянно в стеклянной клетке. За исключением тех дней у озера. Там он наедине с собой. И не принадлежит никому.

— Шустрик, а наркотики не имеют никакого отношения к этим поездкам?

— Абсолютно никакого. Он даже не пьет кофе. Заявись в коттедж доктор Том с его черным саквояжем, я бы выставил его за порог до того, как он успел бы обозвать меня.

— Однако, быстро.

— Доктор Том — оскорбление рода человеческого.

— А в последнее время он этого не делал? Не исчезал?

— Нет, — Шустрик нахмурился. — После начала избирательной кампании — нет. Последний раз мы уехали туда за день до Рождества. Вернулись перед Новым годом.

— Ясно. Теперь, Шустрик, очевидный вопрос.

Шустрик, однако, как понял Флетч по выражению его лица, понятия не имел, о чем его сейчас спросят.

— Почему вы мне это рассказали?

— Потому что меня попросил губернатор.

— Я так и думал. Ответ тоже очевидный. Но почему. Почему он попросил вас об этом?

Шустрик пожал плечами.

— Не знаю. Но догадываюсь.

— Так о чем вы догадываетесь?

— Он знает, что вы любите доктора Тома с его черным саквояжем не больше моего. Я слышал, Уолш говорил ему об этом.

Флетч покачал головой.

— Получается, я знаю то, чего не знает Уолш. Как такое возможно?

— Видите ли, мистер Флетчер, окружение губернатора не очень-то думает о нем, пока он двигается, ходит, говорит, остается Кэкстоном Уилером, шагает от победы к победе. В том числе, его жена и сын. Они напоминают мне футбольную команду. Работают, как единый, тщательно отлаженный механизм, похлопывают друг друга по плечам и так далее. Если кто-то из них ломает себе спину, вроде Джеймса или того парня, что погиб сегодня, Виктора как его там, они скоренько выясняют, как играть без него. И забывают и думать о нем. Ворота стоят на поле, и цель у них одна — забить в них мяч. Другой цели нет. А губернатор и есть этот мяч. По нему бьют ногами, бросают его на землю, дерутся из-за него. А он остается мячом, — Шустрик покачал головой. — Давно вы в команде губернатора? Уже двадцать четыре часа? И губернатор захотел, чтобы вы узнали о его отлучках. Я понятия не имею, какими таблетками кормит губернатора доктор Том. Но он хочет показать вам, что с ним все в порядке.

— Я не уверен, что вы правы насчет Уолша.

— В том, что губернатор ему безразличен? — Шустрик откинулся на спинку стула. — Нет, конечно. Он отца обожает. Отец для него — чудо из чудес, — Шустрик рассмеялся. — По-моему, губернатор хочет, чтобы сын думал, будто он сжигает лишнюю энергию с женщинами. Готов спорить, Уолш придет в ужас, если узнает, что старик просто спит в старом коттедже. Вы меня понимаете?

— Нагрузки у него большие.

— Да, и старик нашел способ справляться с ними. Представляете, что произойдет, если кто-нибудь напишет, что он уезжает отсыпаться? О Боже, да его карьера будет загублена. Пусть уж лучше все думают, что он участвует в оргиях, тем более, что доказательств ни у кого нет.

— Ну, ну, — Флетч покачал головой. — Отец говорил мне, что в баре можно узнать много интересного, если внимательно слушать.

Уолш сунул голову в дверь, оглядел зал, но не вошел.

— Губернатор хочет, чтобы я знал, что никакой он не наркоман, а просто соня. Так?

Шустрик пожал плечами.

— Губернатор умный человек. А у меня мозгов нет. И не было. Но я знаю, что все будет хорошо, если я буду во всем слушаться его.

— Что он просил рассказать мне о миссис Уилер?

— Ничего.

Флетч отпил пива.

— А что вы можете сказать мне о миссис Уилер?

— Ничего. Женщина она жесткая, умная. Со стальным характером.

— Умнее губернатора?

— Да.

— Сегодня она орала на губернатора.

— Я не слышал. Был в ванной.

— Вы специально ушли в ванную.

— Да, — признался Шустрик.

— Какой же в этом ум? Она просто сорвалась.

— Миссис Уилер позволяет себе такое не один год. Возможно, сегодня она говорила по делу. Я ее не слышал.

— Вам пришлось приложить немало усилий, чтобы не услышать ее.

— Это моя работа. Она использует свой язык, как хлыст. Сечет Уолша, кричит на губернатора, называет меня гунном.

— Не только язык, Шустрик. Руки тоже.

— Знаете, нельзя стать кандидатом в президенты, просто стоя под дождем. Кто-то должен толкать тебя, и толкать сильно. Видите ли, я знаю главную тайну губернатора — он хороший человек. Если б не она, губернатор впал бы в спячку давным давно. Читал бы детективы. Играл с детьми. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Что в этом плохого?

— Кто-то ведь должен стать президентом Соединенных Штатов? — бесхитростно ответил Шустрик. — Почему не умный, честный, хороший человек, такой, как Кэкстон Уилер?

Глава 20

— Я составил, ксерокопировал и разнес список завтрашних мероприятий, — доложил Флетч. — Передал журналистам три специальных пресс-релиза, подготовленных Нолтингом и Добсоном. Ты их видел. О положении в Центральной Америке, об использовании природных ресурсов резерваций, об экономике России. Я так же подкинул им неплохую тему для статьи.

— Какую же? — спросил Уолш. Они сидели в его номере на двенадцатом этаже, за маленьким столиком у торшера.

— Рассказал им, как твой папаша давал тебе карманные деньги. Они исчезали из его рук, а потом ты находил их в кармане, башмаке или ушной раковине. Нормально?

— Нормально, — кивнул Уолш.

— Я хотел как-то сгладить инцидент в школе. Подкинул журналистам идею, что к тем детям губернатор относился точно так же, как и к собственному сыну.

— Понятно, — в голосе Уолша звучали нотки нетерпения.

— Помог местной журналистке получить разрешение провести утро с твоей матерью.

— Через Салли? — уточнил Уолш.

— Совершенно верно.

— Ты столкнулся с ней впервые?

— Да.

— Вот уж сука, так сука.

— Полностью с тобой согласен.

— Флетч, я думаю, завтра тебе тоже надо провести какое-то время с матерью. Познакомиться с ней поближе. Понять, что она за человек.

— Конечно, надо.

— Я это устрою.

— У меня постоянно звонит телефон, Уолш. Весь мир желает знать, кто нацелил губернатора на «Новую реальность».

— И что ты им отвечаешь?

— Я говорю каждому, что речь в Уинслоу — плод многолетних раздумий кандидата.

— Это так? — резко спросил Уолш.

— Уолш…

— Так кто все-таки натолкнул его на эту мысль, Флетч?

— Я что-то сказал. Он спросил. Возможно, мои слова оказались той затравкой, на которой выкристаллизовалась речь. Утром, в автобусе. Твой отец поинтересовался моим мнением. Кандидат в президенты. Такое в моей жизни случилось впервые.

— Тебе это польстило.

— Естественно. Разумеется, у меня не было времени продумать идею до конца.

— Ты не спичрайтер.[12]

— А что я мог сделать?

— Спичрайтеры несут ответственность за каждое слово, что слетает с языка кандидата.

— Тем не менее, Уолш, не прошло и двух часов после нашего разговора, как твой папаша выступил в Уинслоу с блестящей речью, развив одну-две высказанных мною идей…

— Он злился на эту бабку из Конгресса. Злился на прессу, выставившую его чуть ли не растлителем малолетних. Вот он и нанес ответный удар. Мы… наверное, я слишком уж надавил на него, требуя от него чего-то существенного, лишь бы попасть в вечерние выпуски новостей.

— А я полагаю, что речь удалась.

— Еще бы. Ты же попал в творцы истории. На вопрос: «Почему Кэкстон Уилер не стал президентом Соединенных Штатов?», — твои правнуки смогут прочитать в книжке следующий ответ: «Потому что в Уинслоу, в снегопад, выступил с неудачной речью, критикуя христианство и демократию».

— Слушай, Уолш, может, я это делаю подсознательно, как только оказываюсь рядом с начальством? Любым начальством. Сразу начинаю закладывать мины. Твой отец — единственный начальник, который мне понравился. Я бы не хотел ставить под угрозу его карьеру.

— Эдипов комплекс. Ты об этом?

— Возможно. Я по натуре бунтарь. Никогда не ладил с начальством. Ты это знаешь не хуже меня. Ты помнишь холм 1918. А я помню, что щедро снабдил весь взвод марихуаной, дабы, накурившись, мы не смогли участвовать в более ранней операции. Я знал, что нас отправляют на смерть.

— Ты был прав.

— А тебя чуть не отдали под трибунал.

— Взвод все равно расчехвостили.

— Слушай, Уолш, я репортер. А не пай-мальчик. И мне чертовски противно говорить этим журналистам, что мне нравятся их статьи, когда они двух слов связать не могут.

Уолш вглядывался в темноту, окружающую пятно света вокруг торшера.

— Может, мне собрать вещи и ускакать вечерней лошадью?

— А зачем ты привел ко мне Бетси Гинзберг?

— Чтобы вы поздоровались.

Уолш покачал головой.

— Вот что еще, Уолш, — продолжил Флетч. — Дама, с которой я познакомился задолго до этой предвыборной кампании, сегодня отказалась поужинать со мной из-за моей работы. Из-за того, что я — пресс-секретарь. Как ты борешься с изоляцией, Уолш?

— Флетч, я думаю, что пока о сексе надо забыть.

— Я могу от этого заболеть.

— Болей на здоровье.

— Другая дама предложила мне свое тело в обмен на интервью с твоей матерью.

— Ты согласился?

— Разумеется, нет.

— Видишь? Ты уже болен.

— Может, мне лучше уехать, Уолш?

Уолш уставился на полированную поверхность стола.

— Ты лишь давал отцу монеты. Детей он одаривал сам. Некоторых детей. Ты лишь поделился с ним своими мыслями. А речь произносил не ты.

Флетч потянулся.

— Может, этим мне и нравится твой отец. У него тоже мятежная натура. Он ищет истину. И доносит до людей то, что считает нужным. Кстати, мне позвонил Джеймс. Он в Айове, на похоронах Вика Роббинса.

— Мерзавец. Он поехал туда в надежде, что Аптон возьмет его в свою команду.

— Я тоже подумал об этом.

— Сомнений тут быть не может.

— Он долго говорил со мной. Давал советы. Отвечал на вопросы.

— Небось, сказал, что любит отца больше, чем себя. Готов на все, лишь бы помочь ему. Предложил звонить в любое время. Я прав?

— Абсолютно.

— Плохо ли ему быть в курсе наших дел. Больше не говори с ним.

— Но я думаю, что он сказал правду. Двадцать три года…

— Ничего не значат.

— Возможно, но…

Уолш махнул рукой, отсекая возражения.

— Он стремился опорочить мою мать. Такое не прощается. Нельзя заявлять о верности моему отцу, предвыборной кампании и подкладывать матери такую свинью.

— Он трактует случившееся иначе.

— Тебе хочется, чтобы Джеймс получил прежнюю работу? Твою работу?

— Наверное, это невозможно.

— Невозможно. Этот подонок сам вырыл себе яму. Ошибки бывают и в нашем деле. Ничто человеческое нам не чуждо. Но, если ты пошел войной на жену кандидата, в избирательной кампании тебе места нет.

— Уолш, послушай меня. — Он говорит, что характер твоей матери становится все хуже. Это начинают замечать люди, журналисты…

Уолш покачал головой, показывая, что не согласен с таким выводом:

— Когда одновременно говорят десять человек, кому-то приходится кричать.

— Эта сцена в спальне твоего отца…

— Ерунда, мама просто стравила пар. Слишком уж велико напряжение, — Флетч всматривался в глаза Уолша. — Разве она причинила хоть какой-то урон? Люди узнали, что кандидат смотрит фильмы Арчи Банкера. Это и хорошо. Всем ясно, что ничто человеческое ему не чуждо.

— Не чуждо, Уолш?

— Естественно.

— Но только Шустрик Грасселли знает, насколько не чуждо, так?

Уолш коротко глянул на Флетча.

— Я вижу, репортеры пристали к тебе с вопросами об отлучках отца. Мне следовало предупредить тебя.

— Ты знаешь, куда он ездит, Уолш?

— Конечно. В один уединенный дом. Принадлежащий приятелю. Приезжает туда, ловит рыбу, отдыхает, читает исторические романы. Вырабатывает политическую стратегию.

— Откуда тебе это известно?

— Он сам сказал мне. Номер телефона не дает никому. Звонит нам сам. Регулярно. Мы его не беспокоим. Он не хочет, чтобы репортеры прознали об этом. Я его понимаю.

— Кто этот приятель?

— Его сокурсник по юридическому факультету. Адвокат.

Зазвонил телефон. Уолш схватил трубку.

— Слушаю… Уже иду, — он положил трубку, поднялся. — Мать.

Флетч остался в кресле.

— Когда ты спишь, Уолш? — спросил он.

— Отосплюсь в Белом Доме, — ответил тот.

Глава 21

Флетч вышел из лифта на пятом этаже и зашагал к своему номеру. В коридоре он увидел человека, стоящего спиной к лифту. Правой рукой человек опирался о стену, левой держался за голову.