Глава 21

Прежде чем вновь затянуть портьеры в своем номере в «Желтом попугае», Флетч заметил, что в комнате напротив мужчина опять красит стены. «Если он вскорости не закончит, — сказал себе Флетч, — придется пойти ему помочь».

Улегшись в постель, под барабанный бой двух или трех оркестров, расположившихся в непосредственной близости от «Желтого попугая», Флетч изо всех сил пытался уснуть. Долгое время он ровно, глубоко дышал, убеждая свое тело, что спит.

Тело провести не удалось. Сон не приходил.

В его голове вертелись извивающиеся тела, люди, переодетые кроликами и змеями, арлекинами и шлюхами, знатными дамами и школьниками, злодеями и благородными кавалерами, преступниками и поварами, пиратами и священниками. «Естественно, ты не можешь заснуть», — послышался в его ушах голос Лауры. «Ты заснул? — вопрошал Теу. — Нет? Я так и думал». Толстая Королева Шебы ела пирожки из бумажного пакета. Мужчина с ножом в груди жаловался полиции, что у него украли фотоаппарат.

Когда он вернулся в отель, его поджидала Идалина Баррету. Рядом с ней стоял ее пра-правнук с деревянной ногой. В руке она держала какую-то матерчатую куклу.

Он метнулся в дверь, а она что-то кричала вслед и трясла матерчатой куклой.

Вновь Флетч положил подушку на голову. Вновь попытался уговорить свое тело уснуть. Он думал о том, как устали его ноги от танцев с Жеттой, как…

Бесполезно.

Бум, бум, патикум бум.

С трудом он выбрался из постели. Раздвинул портьеры.

Нашел в телефонном справочнике номер Марилии Динис.

Пругурундум.

Набрал номер. Трубку сняли после пятого звонка.

— Марилия? Доброе утро. Это Флетчер.

— Доброе утро, Флетчер. Наслаждаетесь Карнавалом?

— Марилия, я знаю, что сегодня воскресенье. В разгаре Карнавал. Время для звонка я выбрал крайне неудачное, но мне нужно поговорить с вами. Я не спал с четверга.

— Должно быть, вы в восторге от Карнавала.

— Не совсем. Вы заняты? Можем мы где-нибудь встретиться?

— Прямо сейчас?

— Если я не смогу уснуть в ближайшее время… Я не знаю, чем это все кончится.

— Где Лаура?

— Поехала с отцом в Байа. Вернется сегодня к вечеру.

— Вы хотите увидеться со мной, прежде чем сможете уснуть?

— Да. Мне нужно что-то понять, что-то сделать. Кто-то должен мне объяснить, что к чему.

— Вы встревожены?

— Я ничего не могу понять.

— Приезжайте. Вы знаете, как добраться до Леблона?

— Да. Ваш адрес есть в телефонном справочнике. А ничего, что я приеду прямо сейчас?

— Карнавал я игнорирую. Жду вас.

— Вы с Лаурой поссорились? — спросила Марилия. В маленьком домике в Леблоне, за высоким деревянным забором, Марилия провела Флетча в кабинет.

— Вчера я видела вас в одной машине с чечеточниками.

Флетч не рискнул спросить, в какое время она видела его, днем или ночью, и все ли чечеточники были тогда живы.

— Я обыграл их в покер.

В кабинете Марилия вставила дискету в персональный компьютер.

— Бразильские мужчины славятся своей энергией.

— Да, да, говорят, причина кроется в высококалорийной пище.

— Бразильский мужчина остается мужчиной до глубокой старости, — она включила компьютер и подождала, пока застрекотал принтер, печатая рукопись. — В семьдесят, восемьдесят лет он все еще юноша, — принтер продолжал стрекотать. — Извините, такой уж у меня распорядок по воскресеньям. Утром я печатаю все то, что сделала за неделю, — она уселась в удобное кресло у стола и указала Флетчу на двухместную софу. — Раньше я пользовалась услугами машинистки, но теперь… Потеряно еще одно рабочее место. Теудомиру прислал мне этот компьютер.

Флетч сел.

— Вы хорошо выглядите, — заметила бледнокожая Марилия. — Пышете здоровьем.

— Сегодня утром я уже побывал в полицейском участке. Одна женщина, моя знакомая из Калифорнии, вчера рано утром пришла ко мне в отель. Ее ограбили. Я пообещал принести ей денег. Она возвращалась в «Жангаду», отель, где остановилась, и исчезла.

— Ах, Карнавал…

— Действительно исчезла, Марилия. С помощью Теу я осмотрел ее номер в «Жангаде». Все наряды на месте. У нее нет ни денег, ни паспорта, ни кредитных карточек, ни документов, удостоверяющих ее личность.

— Волнуетесь вы не напрасно. Во время Карнавала может случиться, что угодно. И случается. Могу я как-нибудь помочь вам?

— Я думаю, нет. Мы побывали в больнице, обслуживающей тот район. Теу говорит, надо еще немного подождать.

— Ждать нелегко.

— Но я приехал к вам по другой причине. Как я и сказал по телефону, я не спал с четверга.

— Никто не спит во время Карнавала, — заметила Марилия, — Может, сварить вам кофе?

— Нет, благодарю. Вы знаете об этой старухе, которая заявляет, что я — ее убитый муж, вернувшийся к жизни?

— Что-то такое я слышала вчера у Теу, — Марилия искоса взглянула на компьютер. — Расскажите мне поподробнее.

— Ладно, — сидя на софе, Флетч подсунул ладони под бедра. — Когда вы, Лаура и я сидели в кафе на авениде Атлантика в пятницу днем, по тротуару проходила старуха в длинном белом платье и заметила меня. Она остановилась у самого бордюрного камня. И смотрела на меня, пока мы не ушли. Вы, случайно, не обратили на нее внимания?

— Должна признаться, что нет.

— Она стояла позади вас.

— Именно из-за этой старухи вы и спрятались под столик?

— Нет. Я спрятался от другой женщины, из Калифорнии, которая тоже проходила по этой улицы. Я просто не ожидал увидеть ее в Рио.

— Той женщины, которая потом исчезла?

— Да.

Марилия встала, прошла к компьютеру, просмотрела уже отпечатанную рукопись.

— Когда Лаура и я вернулись в «Желтый попугай», старуха выпрыгнула из кустов. Она орала и тыкала в меня пальцем. Лаура поговорила с ней, — Марилия снова села и слушала Флетча с каменным выражением лица. — Старуха заявила, что узнала меня. Что в предыдущей жизни я был ее мужем. Жаниу Баррету. Что сорок семь лет назад, примерно в моем возрасте, меня убили. И теперь я должен сказать ей, кто меня убил.

Марилия промолчала.

— Лаура сказала: «Естественно, ты не сможешь заснуть, пока не назовешь его».

— И вы не можете заснуть.

— Не могу.

— Вы думаете, что старуха наложила на вас заклятье?

— Марилия, она крутится возле моего отеля, постоянно обращается ко мне, как только я подхожу к отелю или выхожу из него. Сегодня утром она стояла на тротуаре, что-то вопила и трясла какой-то колдовской куклой.

— Она называется калунга.

— Вам лучше знать.

Принтер отпечатал последнее слово, поставил точку, и компьютер автоматически выключился.

— Интересная история, — подвела итог Марилия.

— Никто не хочет помочь мне в понимании происходящего, — продолжил Флетч. — Отавью Кавальканти не отвечает ни на один мой вопрос, чего бы он ни касался. Только кивает и говорит: «Да». Теу говорит, что он ничего не понимает, не знает, что надо делать. Тонинью Брага то ли шутит, то ли говорит серьезно. Хуже всего, я не могу понять Лауры. Она — интеллигентная женщина, профессиональная пианистка, выступает с концертами. Ее абсолютно не интересует мое прошлое, но этого Жаниу Баррету она приняла на веру.

Марилия вздохнула.

— Такова Бразилия.

— И у меня такое ощущение, что со мной разыгрывают какую-то шутку.

— Вы действительно так думаете?

— Не знаю. Лаура говорит, что я не смогу уснуть, пока не назову имя убийцы. Так оно и выходит. Теу ничуть не удивляется тому, что я не сплю. Чечеточники принимают мою бессонницу как должное. Как я могу узнать, что произошло в Рио-де-Жанейро за двадцать лет до того, как появился на свет? Что же мне теперь, умирать от бессонницы?

— Старуха сказала, что вы не сможете заснуть, пока не дадите ей ответ?

— Не знаю. С ней говорила Лаура. Мои познания в португальском не настолько глубоки. Думаю, старуха сказала, что я не смогу уснуть. С какой стати Лауре все это выдумывать?

— И вы поверили?

— Разумеется, нет. Но я чуть ли не схожу с ума от бессонницы.

Марилия пробежалась взглядом по полкам с книгами.

— О чем вы хотели меня спросить?

— Первое, не разыгрывают ли меня Лаура и чечеточники? Чечеточники, похоже, знали обо всем до того, как впервые встретились со мной.

— Такое возможно, — кивнула Марилия.

— Они все друзья. Я — иностранец. Нанять старуху, десятилетнего ребенка с деревянной ногой, других детей — пара пустяков.

Марилия нахмурилась.

— Маленький мальчик с деревянной ногой?

— Да. Мой пра-правнук. Зовут его, естественно, Жаниу Баррету.

— Но возможно и то, что вы — Жаниу Баррету, — продолжала Марилия, голос ее смягчился, — и вас убили много десятилетий назад, и вы вернулись в Рио, чтобы назвать того, кто убил вас.

Флетч вытаращился на нее.

— Вы тоже разыгрываете меня?

— Флетчер, мой новый друг из Северной Америки, вы же должны знать, что большая часть человечества верит в переселенье душ в той или иной форме.

Марилия подошла к принтеру. Начала отрывать и складывать страницы рукописи.

— Марилия, позвольте отметить, что, пока мы сидели вот в этом кабинете и говорили о духах, заклятьях и колдовских куклах, вашу рукопись печатала машина, вобравшая в себя последние технические достижения.

— В вашей стране эту книгу читать не будут, — она подложила только что отпечатанные листы под стопку уже лежащих на столе. — Меня не переводят и не издают в Соединенных Штатах Америки. У тамошних издателей, да и у читателей тоже, иное восприятие реальности. Они представляют себе иначе, что важное, а что — второстепенное, от чего зависит судьба людей, происходящее с ними, что такое жизнь и что такое смерть, — Марилия вновь села в кресло. — Вы хотя бы завтракали?

— Да.

— Так что же мы будем делать?

— Скажите мне прямо, должен ли я отнестись ко всему этому серьезно?

— Это серьезно, раз вы не можете уснуть. Вы можете заболеть от недостатка сна. Вы можете врезаться на машине в фонарный столб.

— Марилия, в моем прошлом не было ничего подобного. Я застигнут врасплох. Я работал в газете. Был репортером, имел дело с реальными проблемами, коррупцией в полиции…

— А это не реально?

— Как может быть реальным мое убийство, совершенное сорок семь лет назад? Что же я, встал из могилы?

Марилия хохотнула.

— Реально ваше возвращение в Рио-де-Жанейро. Реально то, что думает одна старуха. Реальна ваша бессонница. Ах, Карнавал. Люди сходят с ума во время Карнавала.

— Я не собираюсь пополнить их число.

— Совмещая несовпадающие реалии, — Марилия, похоже, кого-то процитировала. — Вы репортер, вам приходилось вести расследование. Вы попали в ситуацию, которая вас смущает. Что подсказывает вам предыдущий опыт?

Флетч задумался.

— Надо выяснить все обстоятельства дела.

— И я пришла к тому же выводу. Давайте выясним, что к чему. Где живет семья Баррету?

— Кто-то говорил… кажется, Тонинью… Сантус Лима. Тонинью говорил, что я жил в фавеле Сантус Лима.

— Так поедем туда, — Марилия поднялась и взяла со стола связку ключей. — Поедем и узнаем, что произошло с вами сорок семь лет назад.

Глава 22

— Вам уже приходилось бывать в фавелах? — спросила Марилия.

— В трущобах я бывал. В Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Чикаго.

Они медленно проехали мимо «Желтого попугая». Ни одного представителя семьи Баррету перед входом в отель.

Флетч остановил «МР» там, где сказала Марилия, на городской улице, в нескольких кварталах от границы фавелы.

— На прошлой неделе наш промышленный гигант, Сан-Паулу, произвел десять тысяч «фольксвагенов», — Марилия открыла дверцу. — И двенадцать тысяч восемьсот пятьдесят детей. Таковы реалии Бразилии.

Фавела Сантус Лима прилепилась к горному склону неподалеку от центра Рио-де-Жанейро. Море лачуг, сколоченных из самых различных материалов, досок, упаковочных ящиков, толя. Крыши более всего напоминали лоскутное одеяло. В ход шло дерево, жесть, алюминий. Особым почетом пользовались консервные банки, раскатанные в лист. Встречались и настоящие дома, старые, маленькие, с облупившейся краской. Крохотные магазинчики, торгующие рисом, фасолью, пивом. Как и в большинстве жилых кварталов, дома, расположенные выше по склону, выглядели чуть больше, чуть респектабельнее. Отбросы верхних домов стекали по грязным улочкам, образуя зловонные лужи при подходе к фавеле.

Во всех лачугах на полную громкость ревели транзисторы. В одной из лачуг, по существу в большом ящике, кто-то настраивал барабан. Чуть вдалеке репетировал целый оркестр.

Появление Марилии Динис и Флетча не осталось незамеченным. Их сразу же окружили тридцать, сорок, пятьдесят оборвышей, босоногих, грязных. Кое у кого из детей постарше сгнили все зубы. У некоторых, самых маленьких, распухшие от недоедания животы торчали над тонюсенькими ножками. Но в основном дети, достаточно взрослые, чтобы кормиться самим, то есть старше шести лет, выглядели вполне здоровыми, хорошо сложенными, подтянутыми, быстрыми, как ртуть. Их пальцы тянулись к Марилии и Флетчу, в тихих голосах слышалась мольба, у большинства блестели глаза.

— Более половины населения Бразилии моложе девятнадцати лет, — пояснила Марилия. — И половина из них беременна.

Марилия спросила детей, как пройти к дому Идалины Баррету. Они же начали драться за право отвести ее туда.

Флетча сопровождала собственная ватага детей. Раз, наверное, пятнадцать он почувствовал, как их ручки ныряли и выныривали из его пустых карманов.

Женщины смотрели на него через дверные проемы без дверей, через окна без стекол. Ничто не отражалось на их усталых лицах, даже любопытство. Они понимали недоступность его обыденной жизни, больших чистых домов, в которых он жил, самолетов, в которых летал, ресторанов, в которых обедал, автомобилей, телефонов, кондиционеров. А недовольство, улавливаемое в их взглядах, напоминало недовольство людей, никогда не видевших снега. Он принадлежал к другому миру, совершенно другому, словно жил он на Марсе или Венере. Слишком другому, чтобы вызывать какие-либо эмоции.

Мужчина из-за стойки бара под жестяной крышей позвал Флетча на португальском: «Иди сюда! Я угощу тебя пивом!»

— Благодарю, — по-португальски ответил Флетч. — Может, позднее.

И, естественно, Флетч размышлял об их жизни, шагая через их мир. Жить без всего того, к чему он привык, без денег, возможности уединиться, без машин, в большинстве случаев без работы. Обходиться без всего, кроме друг друга. Смог бы он приспособиться к такой жизни, спрашивал он себя? И пришел к выводу, что с тем же успехом мог спросить, а сможет ли он приспособиться к жизни на Юпитере или Сатурне?

Когда они проходили мимо маленького дома, беззубая лысая старуха, сидевшая в кресле-качалке, уставилась на Флетча и выкрикнула: «Жаниу! Жаниу Баррету!»

Она попыталась выбраться из кресла, но упала назад.

Флетч не сбавил шага.

Они повернули за угол довольно-таки большого розового здания и метрах в тридцати от себя Флетч увидел юного Жаниу Баррету. Тот повернулся и заспешил на деревянной ноге, несомненно, чтобы сообщить родным о визите Флетча.

Дом семьи Баррету находился невысоко по склону. Идалина Баррету ждала его в дверях, уперев руки в бедра. Жаниу и другие маленькие дети высыпали на улицу. Ее глаза сузились, когда она заметила Марилию.

— Добрый день, — поздоровалась Марилия. Представилась. Объяснила, что они пришли для того, чтобы услышать историю Жаниу Баррету и узнать, что же произошло сорок семь лет назад.

Старуха ткнула пальцем во Флетча и что-то спросила.

— Она хочет знать, — перевела Марилия, — скажете ли вы ей, почему вас убили и кто это сделал.

В голосе Марилии не слышалось ни юмора, ни иронии.

Одуревший от недосыпа, с кружащейся от яркого солнца головой, окруженный толпой что-то шепчущих оборванцев, Флетч покачал головой.

— Я ничего не знаю.

Идалина Баррету пригласила Флетча и Марилию в дом, а малышню отправила за родственниками.

Внутреннее пространство дома составляла одна комната, защищенная от непогоды стенами из досок разнообразных размеров и формы, прикрытых жестяной крышей.

Сухой, недавно подметенный земляной пол. Сверкающие чистотой тарелки, чашки, стаканы, кастрюли рядом с раковиной. Круглый полированный стол в центре комнаты. Вышитая салфетка, на ней — вазочка с цветами. Рядом колдовская кукла, калунга. Вдоль стен — стулья, стулья, стулья. На одной стене, по обе стороны полочки с транзисторным радиоприемником, вырезанные из журналов изображения Иисуса и Папы.

У дома густела толпа.

— Идалина хочет знать, будете ли вы пить кофе? — спросила Марилия.

— Да. Поблагодарите ее.

Идалина махнула рукой и стайка детей выбежала на улицу.

Потом она села в кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Поправила подол длинного белого платья.

Взмахом руки показала, что Марилия и Флетч могут сесть, где им больше нравится.

Флетч выбрал себе табуретку.

Пока они ждали, дети принесли им по чашке крепкого, очень сладкого кофе.

В комнату потянулись взрослые, четыре женщины, двое мужчин. Их представляли Флетчу, как детей и внуков Идалины. Флетч вставал, чтобы поздороваться с каждым, но имен не запоминал.

Они смотрели на него круглыми глазами, затаив дыхание. А потом рассаживались вдоль стен.

Наконец, появился тот, кого, похоже, все ждали: мужчина лет пятидесяти пяти, без рубашки, в черных шортах и сандалиях. Аккуратно подстриженный.

— Я говорю по-английски, — он пожал руку Флетчу. — Я — Жаниу Баррету Филью. Я много лет проработал официантом, на Копакабана, — он всмотрелся в глаза Флетча. Затем добавил. — Я — твой сын, — он притянул Флетча к себе, крепко обнял. — Мы так рады, что ты вернулся.

Глава 23

— Насколько смогу, я буду говорить по-английски, — Жаниу Баррету Филью улыбнулся. — По словам мамы, ты хочешь, чтобы я рассказал о том, что произошло.

— Да, пожалуйста, — кивнул Флетч.

— Если это поможет тебе назвать нам имя убийцы… Баррету Филью сидел в кресле у задней стены. Идалина, как герцогиня, у боковой. Флетч и Марилия — напротив хозяйки дома.

Взрослые заняли остальные стулья. Четверо стояли у двери. Дети устроились на полу. В окна заглядывали лица слушателей. Улицу перед домом запрудила толпа.

Замолкли все радиоприемники и телевизоры. Лишь барабаны по-прежнему выбивали самбу. Репетиции не прекращались ни на миг.

Жаниу Баррету Филью начал рассказ. Поминутно Идалина и другие взрослые, как сидевшие на стульях, так и стоящие у окон, перебивали его, поправляли, напоминали о каких-то нюансах. Марилия помогала переводить там, где Баррету Филью не мог подобрать нужных слов.

В комнате становилось все жарче, воздух тяжелел, а Флетч жадно вслушивался в каждое слово, чтобы ничего не упустить при последующем анализе.

— История моего отца не имеет завершения, — начал Жаниу Баррету Филью. — И даже после стольких лет моя мать хочет знать, что же произошло.

Мой отец, Жаниу Баррету, был красивый мужчина, светловолосый, светлокожий, хорошо сложенный. Утверждают, что он был лучшим танцором фавелы, а может, и всего Рио-де-Жанейро. По крайней мере, люди до сих пор помнят его мастерство. Иногда, обслуживая молодых мужчин из Северной Америки, а раз или два из Чили или Аргентины, в отелях Копакабана, я думал о нем, таком, как мне его описывали, светлокожем блондине, беспечно, словно богач, взирающем на тяготы жизни.

Говорят, он приехал из Сан-Паулу, возможно, потомок одного из тех североамериканцев-южан, что появились там в конце вашей Гражданской войны. Они хотели сохранить привычный жизненный уклад, с плантациями и рабами. Таких было немало, но красота и соблазнительность наших женщин не позволили им выполнить задуманное. Скоро они стали частью бразильской нации, а их дети с примесью негритянской и индейской крови не смогли держать в рабстве своих братьев и сестер.

Но ты был светлокож, светловолос и пришел в фавелу Сантус Лима, как долгожданная гроза в разгаре лета, рассыпая всюду свои молнии. Почему пришел сюда, ты, возможно, скажешь нам сам.

Тебе было четырнадцать или пятнадцать лет, когда ты появился в фавеле, энергичный, улыбающийся, смеющийся. Тебя видели то здесь, то там, везде одновременно. И скоро все только говорили, что о тебе: «Где Жаниу?», «Чем сейчас занят Жаниу?», «Вы слышали, что учудил Жаниу прошлой ночью?» Когда брюки продажного полицейского оказались на голове статуи святого Франциска, когда новый велосипед владельца продуктового магазинчика нашли в борделе, когда вокруг дома, построенного верующими для сурового североамериканского миссионера, соорудили заборчик из дерьма, все знали, что это сделал ты, все смеялись вместе с тобой и ерошили твои светлые волосы.

Престиж каждой девушки, с которой ты переспал, немедленно поднимался. Я полагаю, некоторые девицы лгали, утверждая, что спали с тобой, потому что мне представляется невероятным, что один юноша мог поднять престиж стольких девушек. В моей молодости от меня, твоего законного сына, также ждали многого. И, проходя по улице, мне приходилось остерегаться не только девушек, но и их матерей. Однако, надо признать, что в фавеле Сантус Лима светлокожих гораздо больше, чем в любой другой фавеле Рио-де-Жанейро.

Разумеется, у тебя появились приятели, трое или четверо, двое из них — братья Идалины. Дни вы вместе проводили на берегу, возились на песке, плавали, играли в футбол, по ночам пили, танцевали, играли в карты и поднимали престиж девушкам.

Отец Идалины был очень уважаемым человеком. Работал он кондуктором троллейбуса, но все свободные часы отдавал тому, чтобы выучиться на бухгалтера. Бухгалтером его нигде не брали, но он не отчаивался и продолжал упорно заниматься. И очень надеялся, что если не он, то хотя бы один из сыновей реализует его мечту.

Он не разделял всеобщего восхищения Жаниу Баррету. Ему казалось, что ты сбиваешь его сыновей с пути истинного, толкаешь к жизни, для которой они не созданы, не даешь им даже задуматься о достоинствах профессии бухгалтера.

Через людей, которых он знал по школе самбы, ему удалось получить для сыновей работу на рыбацкой лодке. Но старики, владельцы лодки, поставили условие, весьма неприятное для Фернанду — его сыновей они наймут только в компании с Жаниу Баррету. То ли они полагали, что моим дядьям не обойтись без твоего руководства и головы, несмотря на то, что ты приехал из глубинки, ничего не знал о море, то ли хотели, чтобы ты хотя бы часть времени проводил вне фавелы, уменьшив тем самым число твоих проделок и количество зачатых тобой детей. Так или иначе, они выставили такое условие, и Фернанду, если он хотел получить работу для сыновей, не оставалось ничего другого, как согласиться.

Ты вышел в море на рыбачьей лодке вместе с братьями Гомес, и скоро пошли разговоры о дохлой рыбине длиной пять футов, подложенной в постель к самому педантичному холостяку фавелы, когда тот спал (печально, конечно, что с той ночи он уже не мог ни спать в своей постели, ни есть рыбу), о гонке рыбачьих лодок, когда твой соперник, старше по возрасту, так хотел выиграть, что врезался в пристань под всеми парусами.

Фернанду смиренно воспринимал все твои выходки. По крайней мере, его сыновья имели работу, а тяжелая работа лучше всяких других доводов могла подтолкнуть их к мысли о том, что быть бухгалтером куда как лучше. Но он озверел, когда ты начал захаживать к его дочери Идалине, любезничать с ней через окно, рассыпать на крыше цветы, украденные с кладбища.

И он не увидел ничего забавного в твоей шутке, когда ты сбрил у него один ус. Произошло это в день его святого, поздним вечером, когда он выпил лишку и лежал, ничего не соображая.

И вот, в возрасте восемнадцати лет, когда большинство юношей предпочитают не высовываться и вести себя скромно, ты, вероятно подзуживаемый открытой враждой Фернанду, объявил во всеуслышание, что собираешься жениться на Идалине.

Радовалась вся фавела. Они знали, что женитьба никак не повлияет на твой образ жизни, не изменит твоих привычек.

Радовалась и Идалина. Ее ничуть не беспокоила мысль о том, что цепи Гименея, связывающие ее с самым популярным юношей фавелы, будут не из прочного железа, но из эластичной резины.

Фернанду буквально почернел от злобы и на несколько недель даже забыл о том, что хочет стать бухгалтером. С Идалины он не спускал глаз.

— Неужели я — единственный здравомыслящий человек в этом мире, который видит, что Жаниу Баррету — плохой парень и не пара моей Идалине? — вопрошал он. — Он причинил мне немало горя, отвлекая моих сыновей от мыслей о приходах и расходах! Зачем ему жена, если все девушки фавелы готовы из-за него выцарапать друг другу глаза? Он же никогда не утихомирится! Неужели он хочет жениться на моей дочери и продолжать прежнюю жизнь, чтобы помучить меня? Из него такой же муж, как из кота — ломовоз.

— Идалина! — взывал он к дочери. — Ну что ты в нем нашла? Он сбежит при первых же житейских трудностях. Один раз он уже ушел из дома. Хотел бы я знать, почему? Если человек уходит из родного дома, доверять ему нельзя! Он уйдет снова!

Поверь мне, он кончит в канаве! Ты не сможешь гордиться таким мужем!

И умрет он, скорее всего, не своей смертью! Придет день, когда кто-то ткнет его ножом, положив конец и Жаниу Баррету, и твоему замужеству!

Но молодых поддерживало общественное мнение фавелы. Люди, которых непосредственно не затрагивает та или иная жизненная ситуация, отдают предпочтение романтике, а не логике, и, несмотря на сопротивление Фернанду, ты и Идалина поженились.

Далее, как ты должен помнить, ты не только мог танцевать лучше и дольше всех под восхищенными взглядами зрителей, но и принес в фавелу новые элементы кикданса, капоэйры, ибо искусство этого танца получило наибольшее развитие в глубинной части Бразилии, а не на побережье. Ты научил молодежь Сантус Лимы всему тому, что умел сам, и многие из новых элементов не знал ни один человек в других фавелах.

В те годы Карнавальный парад становился все более организованным, превращаясь из соревнования улиц в величественное зрелище, каким мы видим его теперь.

И сразу же школа самбы Сантус Лимы стала самой знаменитой благодаря группе капоэйрус, подготовленных тобой. И до сих пор считается, что в Сантус Лиме лучшие капоэйрус Рио-де-Жанейро.

Но тут сбылось первое пророчество Фернанду.

В тот год ты не вернулся домой по завершении Карнавала. Много дней никто не знал, что с тобой.

Наконец, ты появился в Сантус Лиму неизвестно от куда. Кто-то жестоко избил тебя. Твое тело почернело от синяков. На руках и плечах виднелись ножевые порезы. На твоем лице не было живого места. Похоже, тебя действительно бросили в канаве, решив, что ты — уже труп. Ты притащился домой, как побитая собака.

И люди сразу заметили происшедшую с тобой перемену. Ты молча сидел в своем маленьком доме, зализывая раны. Ты никому не рассказал, что произошло. Ты вообще ни с кем не разговаривал. В фавеле больше не слышали твоего смеха. Ты никуда не выходил и не встречался с другими женщинами, как бывало раньше.

Все это рассказывали мне моя мать и дядья. Теперь ты начинаешь вспоминать собственную жизнь. Потом сбылось второе пророчество Фернанду. Просидев дома почти весь великий пост, не работая, не развлекаясь, ты поднялся и с пустыми руками, в одних шортах, ни с кем не прощаясь, ушел из фавелы. Исчез.

И никто уже не сомневался, что больше не увидит тебя. Веселье покинуло фавелу.

Все сочувствовали Фернанду, оставшемуся с брошенной дочерью и двумя маленькими внуками, и поздравляли с точностью его пророчеств.

Но следующей зимой, почти через девять месяцев, ты вернулся. Ты приплыл в бухту Ганабара на рыбачьей лодке, заявив, что она принадлежит тебе, большой лодке, длиной в десять метров. Ты сказал, что выиграл ее в карты в Уругвае. Называлась твоя лодка «Ла Муньека». Это испанское слово было написано на борту. Ты проплыл долгий путь. Исхудал, как дворовый пес, солнце ожгло тебе нос и плечи. Кое-кто говорил, что ты украл лодку в Уругвае. Правда ли это?

Но теперь у тебя была своя лодка.

Пока тебя не было, один из братьев Гомес от безделья очень растолстел, второй стал пьяницей. Оба они теперь желали остаться на берегу и размышлять о бухгалтерском учете.

Ты взял в помощники другого юношу, моложе тебя. Звали его Тобиас Новаэс.

Ты весь ушел в работу. Скоро у тебя был свой дом, у вершины фавелы, выше дома Фернанду. И каждый год Идалина приносила тебе ребенка. И каждый из них играл с детьми своего возраста, тоже с более светлой кожей и волосами, похожими на него, как двоюродные братья или сестры.