Лилит

Затем, трепеща крыльями, он поднял голову, и подбросил нечто высоко в воздух, взмахнув клювом. В это мгновение солнце село и стало очень быстро темнеть, но, будто маленькая огненная мушка, что-то продолжало сиять и пульсировать огоньком, только более желтым и сильным, рядом со мной. Оно кружилось над моей головой. Я повернулся и последовал за огоньком.

Здесь я вынужден прервать свой рассказ, чтобы заметить вам, какой постоянной внутренней борьбы требует от меня нужда рассказывать о том, что поддается описанию лишь с известной приблизительностью. Описываемые мною события, по своей природе и в связи с теми созданиями, которые принимали в них участие, столь невыразимо отличаются от тех, что мне удается описать своими убогими словами, что я могу представить их вам лишь как данность, в образах и языком их собственного мира – то есть тем, чем они мне показались. Иначе говоря, они в моем описании – не собственно то, что из себя представляют, а лишь совокупность чувств, которые они во мне пробудили. И тем не менее я переполнен окончательным и постоянным чувством собственной несостоятельности, находя невозможным представить более чем одну грань запутанной и многосторонней значимости, или лишь одну часть некоей изменчивой совокупности. Одно понятие может иногда включать в себя несколько понятий с неопределенной тождественностью своей сути, которая к тому же постоянно видоизменяется. Часто я был вынужден на ходу отказываться от своих неловких и сомнительных представлений о самых простых чувствах, не имея при этом каких-то других средств общения с миром, постоянно посягающим на то, чтобы подменить эти чувства чем-то другим, стремящимся из своей специфичной эксцентричности стать неопровержимым и сияющим фактом. Даже описывая все это кому-то более знакомому со здешними местами, я не мог бы ручаться за то, что я передам ему это таким образом, чтобы мой жизненный опыт не стал бы тому помехой.

Пока же, не подлежит сомнению лишь то, что я на самом деле всего лишь описывал место действия, хотя, по моему крайнему разумению, это больше было похоже на метафизический диспут.

Глава 10

ГРЯЗНАЯ НОРА

Сгущалась темнота, заполняя собой воздух; меня стремительно окружала зима, но мерцающий огонек сверкал все ярче и сдерживал свой полет, будто поджидая. Как только мне удавалось вновь оказаться под его сиянием, он медленно двигался дальше, задерживаясь то здесь, то там, в тех местах, где земля была каменистой. И каждый раз, когда я поднимал глаза, мне казалось, что он стал больше, а вскоре благодаря ему я стал отбрасывать тень. Легкомысленно, по-птичьи, он порхал точно ласточка. Его крылья, огромные и почти квадратные, переливались всеми цветами радуги. Залюбовавшись его сиянием, я был так поглощен его красотой, что споткнулся о небольшой камень и упал оглушенный. Когда я пришел в себя, это создание парило возле моей головы, рассыпая вокруг себя целые снопы лучей, разнообразных оттенков, притом некоторые цвета я никогда до сих пор не видел. Я встал и пошел дальше, но, будучи не в состоянии отвести взгляд от сияющего создания затем, чтобы посмотреть под ноги, я ударился ногой о камень. Чувствуя, что опять упаду, я сел, чтобы полюбоваться крохотным чудом. Как мне хотелось подержать его в своих руках! К моему несказанному удовольствию оно стало опускаться передо мной. Сначала медленно, затем все быстрее, оно опускалось и становилось, приближаясь ко мне, все больше и больше. Я чувствовал себя так, будто главное сокровище всей вселенной само спускалось в мою руку, и – я протянул руку и взял его. Но как только я дотронулся до него, его свет померк, он стал черным, как смоль; будто мертвая книга, раскинув мертвые обложки, тяжелая и холодная, лежала на моей ладони. Я подбросил его в воздух, но лишь затем, чтобы услышать, как он упадет в верески. Спрятав лицо в ладонях, я застыл в безмолвной скорби.

Но вскоре холод стал таким сильным, что, опасаясь замерзнуть, я поднялся. И, встав на ноги, я почувствовал свет, слабый, тусклый. «Неужели он ожил?» – закричал я, и надежда иглой кольнула сердце. Но увы!.. Это лишь кромка луны, острая и тонкая, перевалила через черту горизонта. Она принесла мне свет, но она не указывала мне дорогу! Оно не станет кружиться надо мной, не станет прислушиваться к моей нерешительной походке и дожидаться меня. Она предлагала мне лишь слепой выбор.

Полная луна взошла на небо, и я начал что-то видеть вокруг себя. К западу от нее и недалеко от меня цепь невысоких холмов уходила к линии горизонта, и я собрался идти туда.

Но что за ночь мне придется пережить прежде, чем я их достигну! Мне показалось, луна что-то знает; она странно и пристально смотрела на меня. Ее взгляд, конечно, был холоден, как лед, но он был полон интереса или, по крайней мере, любопытства. Это была не та луна, которую я видел на Земле, ее лик был странен, а ее свет – еще страннее. Может быть, это был свет незнакомого мне солнца! Каждый раз, когда я смотрел вверх, меня преследовал ее внимательный взгляд. Сначала меня это раздражало, как раздражает назойливость приятеля, но вскоре я увидел или почувствовал в ее взгляде удивительную жалость: что я делаю здесь, в принадлежащей ей ночи? И только тут до меня впервые дошло, что это такое – бодрствовать во вселенной: я-то не спал и ничего не мог с этим поделать!

Я шел и вскоре почувствовал, что мои ноги ступают уже не по вереску, а по голой, мягкой, упругой земле, вероятно, это был сухой торф. К моему ужасу, внезапно землю подо мной мгновенно вспучило, и я увидел нечто, что показалось мне подземной зыбью, будто бы от землетрясения, бегущей от меня прочь тенью от низкой луны. Она удалилась, но, пока я еще видел ее, одна волна отделилась от нее и медленно приблизилась ко мне. Всего в ярде или двух от меня она взорвалась, и из нее выпрыгнул, извиваясь, зверь, похожий на тигра. Из его рта и с его ушей свисали клочья плесени, а его сомкнутые глаза раскрылись и вспыхнули, когда он приблизился ко мне, показывая мне свои белые клыки в пасти, разверзшейся в безмолвном рыке. Я стоял, изумленный, не испытывая ни прилива мужества, ни страха. Он наклонился к земле и зарылся в нее.

«Эта луна помутила мой рассудок, – сказал я, продолжая свой путь. – Кто может здесь жить, кроме призраков? Чей бред их создал? Несомненно, я иду сквозь видимость!»

Так я старался уберечь свое сердце от накатывающих волнами приступов страха, не понимая еще, что та, к кому я отнесся с таким недоверием, на самом деле и есть моя настоящая защита от реальности, которую я полагал призрачной; свет луны отпугивал чудовищ, иначе бы мне не удалось сделать ни шагу по этой отвратительной земле. «Я не собираюсь пугаться того, что есть лишь видимость!» – сказал я себе, испытывая ужас оттого, что мне приходится ступать по поверхности моря, где водятся такие рыбки. Как раз в это время голова мертвого червя, огромная, с голову белого медведя и даже несколько похожая на нее, но с белой гривой на красной шее, медленно поднялась из земли вверх. Его извивающие кольца, которые он одно за другим вытаскивал из земли, были столь чудовищны, что я не осмеливался отвести от них глаз. И в тот момент, когда он вытащил свой хвост, он рухнул на землю, извиваясь в бессильных попытках зарыться назад.

«Живой он или мертвый? – удивился я.. – И может ли он чем-то навредить живому существу? Если они вынюхивают свою добычу и затем вылезают наружу, то почему он меня не тронул?»

Теперь только я понял: луна парализовала их. Всю ночь, пока я шел, мерзкие создания, среди которых не встретилось двух хотя бы отдаленно похожих друг на друга, преследовали меня. Некоторые из них были чудесно раскрашены будто переливающимися красками; одна большая змея была покрыта от головы до самого кончика хвоста перьями восхитительных оттенков.

В конце концов я так привык к этим завораживающим сердце опасностям, что меня даже стала развлекать дорога мимо всех этих будто бы выдуманных уродцев. У меня и мысли не было о том, что каждым мгновением своей жизни я обязан сияющей не небесах луне. Хотя свет ее был неярок, он так хорошо защищал меня от чудовищ, что я продолжал свой путь в безопасности. Ибо свет остается светом даже в последнем из своих бесчисленных отражений. Если бы ее безмолвный свет погас или хотя бы померк на мгновение, я был бы предоставлен милосердию тех, кто не знает пощады, оказавшись в центре копошащейся груды чудовищ, каждое из которых жаждало заполучить мою шкуру и было на самом деле столь же ужасно, каким до тех пор только казалось. Сколь быстро несли бы меня ноги по этой беспокойной земле, если бы я это знал. Будучи исполнен глупого невежества, я влачил свой путь в мертвой тоске под хранящим меня тревожным, наполняющим свод небес светом луны, не беспокоясь о том, что я могу сбиться с дороги, так как у меня и не было дороги, чтобы ее потерять.

Я шел рядом с холмами, которые и были целью моего путешествия, и луна была уже у самой линии горизонта, когда беззвучное шатание земли прекратилось и холмы оказались передо мной недвижные и голые. И тут я увидел, как по освещенной земле движется силуэт женщины. Белая дымка, окутывавшая ее, то казалась одеянием, то колыхалась вокруг, словно пытаясь одеть ее; и увивалась вокруг нее, словно ветер, который вихрился у ее ног.

Она была красива, но такая гордыня и такое страдание были у нее на лице, что я с трудом мог поверить, что все это я вижу на самом деле.

Она ходила туда-сюда, напрасно стараясь собрать дымку и укутаться в нее. Глаза на ее прекрасном лице были мертвы; а на ее левом боку было темное пятно, к которому она то и дело прижимала руку, словно у нее там что-то болело. Ее волосы ниспадали почти до пят, и временами ветер так перепутывал их с мхами, что я с трудом мог отличить одно от другого, но когда она подбирала их, в лунном свете они казались мягко-золотыми.

Вдруг она прижала обе руки к сердцу, упала на землю, и дымка взвилась над ней и растворилась в воздухе. Я побежал к ней, но ее вдруг скрутили такие судороги, что я в ужасе замер на месте. Еще через мгновение ее ноги превратились в змей и уползли прочь; руки в ужасе бросились прочь от ее плеч, также превратившись в змей. Затем что-то, похожее на летучую мышь, вылетело из нее, и, когда я взглянул на нее снова, она исчезла. Земля вспучилась, как штормовое море, и ужас охватил меня; я повернулся в сторону холмов и побежал.

Я был уже почти у основания их склонов, когда луна скрылась за вершиной одного из них, оставив меня в тени. За моей спиной раздался отвратительный вопль сожаления, словно кто-то жалеет о том, что упустил меня, и это был первый звук, который я услышал с тех пор, как упала на землю мертвая бабочка; и он заставил мое сердце затрепетать, словно флажок на ветру.

Я повернулся и увидел множество темных предметов, столпившихся за мной; они были похожи на гребень холма, который все еще освещала луна. Она будто хотела задержать меня, чтобы я смог увидеть, каких опасностей мне удалось избежать с ее помощью. Вскоре я вышел на лунный свет и стал подниматься быстрее.

Пересекая тень одной из скал, я услышал, как какие-то создания подкрадываются к моим пяткам. Но как только первый из них бросился на меня с рыком жадной ненависти, мы вместе с ним оказались в потоке лунного света. Луна сверкнула сердито, и он шлепнулся на землю бесформенной кляксой. Силы вернулись ко мне, и я повернулся к остальным тварям. Но раз за разом, как только они оказывались под лучами луны, они с воем падали на землю, и я видел, или мне это только казалось, странную улыбку на круглом лице, висящем в небесах надо мной.

Я взобрался на гребень холма; далеко-далеко светила луна, опускаясь к линии горизонта. Воздух был свежим и чистым; я немного спустился и обнаружил, что там немного теплее, и сел дожидаться рассвета.

Луна зашла, и мир снова окутала тьма.

Глава 11

ЗЛОЙ ЛЕС

Я быстро заснул, а когда проснулся, солнце уже встало. Я снова поднялся на вершину и снова осмотрелся: низина, которую я пересек при лунном свете, лежала передо мной без малейших признаков жизни. Да может ли быть, чтобы этот спокойный простор кишел созданиями, которые едва не сожрали меня?

Я повернулся и посмотрел на земли, через которые мне предстояло идти. Они казались дикой пустыней, с цветным клочком где-то вдали; возможно, это был лес. Признаков присутствия людей или животных не было – ни дымка, ни вспаханной земли. На чистых небесах не было видно ни облачка, ни тончайшей дымки – ничто не затмевало ни кусочка их опрокинутой чаши.

Я спустился и направился к тому месту, где, мне казалось, должен быть лес: там должно быть что-то живое; вряд ли есть смысл искать с другой стороны холмов!

Когда я добрался до равнины, она, насколько хватало глаз, оказалась каменистой, местами плоской и морщинистой, а местами бугристой и рваной – точь-в-точь русло быстрой пересохшей реки, испещренное бесчисленными потоками воды, только без малейших признаков влаги. Некоторые из этих каналов были заполнены сухими мхами, а некоторые из валунов заросли доверху лишайниками, казалось, такими же тяжелыми, как сами камни. Воздух, когда-то наполненный чудесным шумом воды, был тих, словно умер. Целый день я потратил на то, чтобы добраться до цветного пятна, которое и впрямь оказалось лесом, но я так и не встретил на этом пути ни ручейка, ни хотя бы канавы, заполненной водой!

Весь напролет пылающий полдень мне казалось, что меня преследует звуковая галлюцинация; она была так похожа на шум большой воды, что я с трудом мог поверить тому, что на самом деле видел вокруг себя. Солнце уже стремилось к горизонту, когда я, наконец, покинул русло и вошел в лес. Прячась за верхушки деревьев и посылая свои лучи сквозь колонны стволов, солнце открыло мне мир радостных и светлых полутонов, готовый принять меня под свою сень. Я думал, что это хвойный лес, но здесь было много деревьев разных видов, некоторые из них были очень похожи на хорошо мне известные деревья, другие же восхитительно отличались. Я шел под сучьями деревьев, которые были похожи на цветущие эвкалипты; тяжелые чашечки их цветков были подобны черепам, верхушки которых возвышались, будто крышечки, открывающие кипящий мозг, будто пену над чашкой. Под сенью их искривленных острых листьев мои глаза все глубже и глубже тонули в чаще леса.

Вскоре, однако, его окна и двери начали закрываться, пряча от взгляда лесные проходы, коридоры и опушки. Ночь подкрадывалась ко мне все ближе, а вместе с ней – ледяной холод. И снова – что за ночь ждет меня? Как смогу я поделиться со своим читателем ее дикой таинственностью?

Дерево, под которым я прилег, возносилось вверх сквозь собственные сучья, но эти сучья склонялись так низко, что, казалось, они вот-вот спрячут меня под собой, от лысых стволов, среди которых я лежал, позволяя своему взгляду бродить в сгущающихся сумерках исчезающего во мраке леса. И вот перед моим сонно блуждающим взглядом колеблющиеся очертания листвы стали притворяться или копировать… лучше будет сказать – внушать мне, что они не то, чем являются на самом деле. Подул легкий ветерок, он расшевелил сучья соседних деревьев, и все их ветви раскачались, каждый прутик, каждый листок приняли участие в движении каждой ветки, и в общем покачивании всех сучьев. Меж их теней я видел сгустки теней, которые, будто непослушные марионетки, боролись с замыслом мастера. Борзые не рвутся с цепи так свирепо! Я наблюдал за ними с интересом, возраставшим вместе с тем, как ветер набирал силу и движения их наполнялись жизнью.

Другие массы листвы, большие и более плотные, предстали перед моим воображением группой лошадиных голов, выглядывающих из своего стойла и укрытых попонами. Их шеи двигались вверх и вниз, они кивали, и их нетерпение усугублялось, когда порыв ветра ломал этот четкий вертикальный ритм – они дико шатались из стороны в сторону. О, что это были за головы! Страждущие, странные! У нескольких из них черепа были почти обнажены – лишь кожа да кости были на них! Нижняя челюсть одной из них отвалилась и свисала вниз, существо это выглядело донельзя изможденным – но то и дело поднимало голову вверх, будто ему немного полегчало. А выше, над ними, на самом кончике ветки, покачивалась фигура стоящей женщины, распростершей руки в повелительном жесте. Столь определенный вид этих и других лиственных скоплений сначала удивил, а затем насторожил меня. Что, если они смогут превзойти сопротивляемость моего разума и станут настоящими? Но вот сумерки превратились в мрак, стих ветер, и каждая тень слилась с ночью, а я уснул. Все еще было темно, когда я начал просыпаться, разбуженный каким-то далеким, неясным шипением, смешанным с тихими криками. Он становился все сильнее и сильнее, пока многочисленный топот и суматоха не заполнили собой лес. Звуки стекались все ближе, со всех сторон. Место, где я лежал, казалось средоточием беспорядков, которые охватили лес. Я боялся пошевелить рукой или ногой, чтобы не выдать врагам своего присутствия.

Луна, наконец, подкралась к лесу, и ее свет медленно проник в него: с первым же лучом шум вокруг меня перерос в оглушительный гул, и я увидел, что меня окружают со всех сторон какие-то темные тени. Пока Луна всходила и становилась ярче, шум стал еще громче, а тени – отчетливее. Неистовая битва бесновалась вокруг меня. Дикие крики и бешеный рев, вспышки атак и вечный бой – захлестнуло меня волной. Проклятия и клятвы, грызня и глумление, хохот и насмешки, божба и вопли ненависти летели в стороны, будто шелуха, и смешивались в беспорядке. Скелеты и призраки сплелись в безумный клубок. Клинки пронзали бесплотных – те только вздрагивали. Булавы обрушивались на скелеты, сокрушая их со страшной силой, но никто из них не прекращал бой, не выходил из сражения до тех пор, пока хотя бы пара костей на них держались друг за друга. Горы костей, человеческих и лошадиных, валялись, скрежеща и перемалываясь под ногами сражающихся. Повсюду костлявые белые кони, повсюду, пешком или на боевых конях, будто сплетенных из тумана, скакали, рыскали неразрушимые призраки, стучали копыта коней и дробилось, клацая, оружие; в то же время челюсти скелетов и глотки привидений испускали оглушающий вопль битвы.

В любом мире, с любой точки зрения, хорошей или плохой, все это было чудовищно несправедливо и жестоко. Священнейшие слова сопровождали жесточайшие удары. Извращенные истины сталкивали в воздухе кости и дротики.

Каждую минуту кто-то оборачивался против своих и начинал сражаться с ними пуще прежнего. За правду! За истину! – вопил он. Одного я заметил; он вертелся, как волчок, и рубил во все стороны, без разбора. Притомившись, двое могли отдохнуть бок о бок, затем вскакивали и возобновляли лютый бой.

Никто не выказывал жалости к упавшим, никто не спешил им на помощь.

Луна светила до восхода солнца, и всю ночь напролет я видел то тут, то там женщину, которая своей волей подхлестывала измученные сражением толпы, одной вытянутой рукой подталкивая сражающихся, а другой – не давая им разбежаться. «Вы люди – так грызите же друг друга!» – кричала она. Я видел ее мертвые глаза, ее темное пятно и вспоминал то, что я видел накануне ночью.

Такой была битва мертвых, и я увидел ее и услышал, лежа под деревом.

Перед самым восходом легкий ветер пролетел по лесу и раздался голос: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!» С этими словами сражающиеся толпы окутало безмолвие, и, когда выглянуло солнце, вокруг не валялось ни одной кости, лишь сухие ветки тут и там покрывали землю.

Я встал и отправился дальше, и лес вокруг меня был таким тихим, будто рос он на спокойнейшей из земель. Деревья стояли молча, ведь утренний ветер стих, когда взошло дневное солнце. Не слышно было пения птиц; ни белка, ни горностай, ни мышь не обнаруживали своего присутствия, и запоздалый ночной мотылек тоже не пересекал мою тропинку. Но, передвигаясь по лесу, я без конца озирался, не давая своему взгляду задержаться на какой-нибудь из лесных теней. Все время мне казалось, что я слышу какие-то слабые звуки, будто кто-то работал мотыгой и ломал и закапывал кости: каждую секунду моим глазам могли предстать существа незримого мира! Дневное благоразумие подсказывало мне, что, возможно, чтобы появиться на свет, десяти тысячам призраков необходимо всего лишь согласие моего воображения.

В середине дня я вышел из леса – и увидел перед собой вторую сеть пересохших ручьев. Сначала я даже подумал, что я отклонился от выбранного пути и сделал круг, но вскоре убедился, что это не так, и решил, наконец, что я вышел к другому притоку того же самого русла. И я тут же стал перебираться через него и оказался на самом дне русла, когда село солнце.

Я стал дожидаться, когда выглянет луна, и дремал, растянувшись во мху. И в тот момент, когда моя голова уже склонилась к земле, я услышал шум бурлящих потоков – все чудесные звуки бегущих вод. Прозрачная пелена плавной мелодии подарила мне глубокий сон без сновидений, и, когда я проснулся, солнце уже снова было на небе, а вокруг меня раскинулась ссохшаяся земля. Покрытая тенями, она была где полосатой, где крапчатой, как шкура какого-то дикого животного. Солнце поднималось выше и тени укорачивались; казалось, будто скалы всасывают темноту, которую источали ночью.

Боюсь, до сих пор я любил книги и мою арабскую кобылу больше, чем живых мужчин или женщин, и вот, наконец, моя душа жаждала человеческого присутствия, и я влачился среди обитателей этого чужого мира, которых ворон приблизительно описал, как существа, наиболее похожие на меня. С тяжелым сердцем, в котором все еще теплилась надежда, и с головой, разрываемой на части мыслью о том, что ведь я вообще не представляю, куда я иду, я устало брел куда-то «на норд-вест, где-то у самого юга».

Глава 12

ДРУЗЬЯ И ВРАГИ

По пути в одном из русел я обнаружил нечто, показавшееся мне маленьким кустарником, привязанным к колышкам, которые окружали его, как армия, готовая к бою. Я встал на колени, чтобы рассмотреть его поближе. На нем рос маленький фрукт, который не был мне знаком, и поэтому я побоялся его сорвать и съесть. Но мне вдруг показалось, что за мной следят из-за гор сотни глаз, жаждущих узнать, сорву я его или нет.

Я подошел к другому растению, повыше, чем тот, которое я только что оставил и, наконец, приблизился к зарослям таких же кустов, и только тут я понял, что это вовсе и не кусты, а карликовые деревья. Еще до того, как я приблизился к краю второго притока русла реки, по которому я передвигался, я встретил протоки, до того заросшие этими деревьями, что сквозь них было бы трудно пробраться, если только не прыгать через них. В одном из этих протоков я услышал сильный шум – будто птичьей стаи на стене, укрытой плющом. Но я никого не увидел.

– затем я приблизился к другим, более высоким фруктовым деревьям, но то, что на них росло, выглядело неприятно. Они стояли на берегу впадины, которая, несомненно, была когда-то берегом озера. Со стороны казалось, что деревья будто стекают во впадину и заполняют ее, но если деревья вокруг были разных видов, эти, в сухой впадине, почти все были фруктовыми.

Я прошел несколько ярдов вниз, по спуску, по траве, пробивающейся сквозь мхи, и, устав, растянулся на ней. Еще чуть ниже стояли крохотные деревца, сплошь покрытые розовыми яблочками, каждое из которых было не больше вишни, верхушки этих деревьев были совсем рядом, я мог дотянуться до них рукой. Я так и сделал: протянул руку, сорвал одно из яблок и съел. Найдя его чудесным, я уже потянулся за следующим, когда меня остановил детский смех, милый и прекрасный, как шум ручья, и мое сердце зашлось от радости.

– Ему понравились наши яблоки! Ему они нравятся! Он хороший великан! Он хороший! – кричало множество детских голосков.

– Но он – великан! – возразил один.

– Да, он великоват, – подтвердил другой, – но небольшой рост – это еще не все! Это не спасет тебя от того, чтобы ты стал большим и глупым! Конечно, если ты не будешь осторожен…

Я привстал на локте и осмотрелся. И выше, и рядом со мной, и ниже меня были дети; множество детей, почти любого возраста. Некоторые из них вполне могли гулять одни, а некоторым из них было лет по двенадцать-тринадцать. Трое или четверо выглядели старше. Они стояли на небольшом холмике чуть в стороне и не были так возбуждены и не суетились. Большинство сбились в кучки и шумели, и спорили о чем-то, как взрослые люди в городе, но чуть приличнее, немного веселее и более живо.

Я сообразил: когда я потянулся за вторым яблоком, они поняли, что мне понравилось первое; но почему они сделали вывод из этого, что я – хороший, я не понимал, тем более, если вспомнить, что один из них все же призывал к осторожности. Я не открывал рта, так как боялся их спугнуть. Я был уверен в том, что я узнаю больше, слушая, а не задавая вопросы. Тем более, что мне было доступно почти все, о чем они говорили, и это не было для меня откровением – понимать не более прекрасно, чем любить.

Какое-то движение произошло среди них, и они слегка рассеялись, и вот, чудный, выглядевший невинно и одновременно нежно и шаловливо паренек протянул мне огромное зеленое яблоко. Молчание окутало шумную толпу, все застыли в ожидании.

– Ешь, добрый великан. – сказал мальчишка.

Я сел, взял яблоко, поблагодарил, улыбнувшись, и стал было есть, но, лишь откусив кусочек, выбросил яблоко вон.

И снова раздался крик удовольствия; они бросились ко мне и чуть меня не задушили; они целовали меня, мое лицо, руки; они хватали меня за ноги, они лезли ко мне на руки и карабкались ко мне на плечи, обнимали мою шею и голову. В конце концов я снова оказался на земле, опрокинутый вверх ногами этими любвеобильными маленькими гоблинами.

– Хороший великан! Добрый великан! – кричали они. – Мы знали, что ты придешь к нам! О, добрый, дорогой, сильный великан!

Снова и снова рвался чистыми детскими голосками из сотен глоток торжествующий вопль.

И вдруг наступила тишина. Те, кто был вокруг меня, отошли в сторону, те, что были на мне, сползли вниз и попытались поставить меня на ноги. Вместо радости на их милых лицах появилась тревога.

– Вставай, добрый великан! – сказала маленькая девочка. – Торопись! Ну, скорее же! Он видел, что ты выбросил его яблоко!

Я оказался на ногах еще до того, как она кончила говорить. Она стояла рядом со мной, указывая на склон. На его кромке стоял неприятный, неотесанный тип, на несколько дюймов выше меня. Выглядел он недружелюбно, но я не видел причин его бояться, так как он был не вооружен. Но мои маленькие друзья подевались куда-то все до одного. Он начал спускаться ко мне, а я, в надежде занять позицию получше, стал подниматься. Он зарычал, как дикий зверь, и повернулся ко мне.

Забравшись повыше, я остановился и стал его поджидать. Он, подойдя поближе, протянул мне руку. Я попытался дружески ее пожать, но он отдернул руку назад, будто собираясь меня ударить, а затем снова протянул ее. Я подумал, что он требует назад свое яблоко, и сделал гримасу отвращения и жест отказа.

Он ответил бешеным воем. Мне послышалось: «Хочешь сказать, что мое яблоко не годится в пищу?»

– Одно плохое яблоко может вырасти на лучшем из деревьев, – сказал я.

Может быть, он не понял, что я имею в виду, но он сделал шаг вперед и встал в стойку, будто защищаясь. Однако он отложил нападение до тех пор, пока второй великан, такой же, как он, который подкрался ко мне сзади, не подошел достаточно близко. И тогда он бросился на меня. Я встретил его добрым ударом в лицо, но второй ударил меня по затылку, и вскоре они со мной справились.

Они уволокли меня в лес над долиной, где жило их племя в жалких шалашах, построенных, в основном, из ветвей и нескольких камней. В одной из таких лачуг они и бросили меня на землю и попинали ногами. Там была женщина, и она смотрела на все это с полным безразличием.

Здесь я хотел бы отметить, что, пока я был в плену, я так и не научился безошибочно отличать их женщин от мужчин. Иногда мне казалось, что, быть может, я попал в плен к какой-то особой расе людей, влачащих растительное существование, которое давало им возможность переживать только гнев и жадность. Их еда, состоящая из клубней и луковиц растений и фруктов, была мне совершенно отвратительна, но ничто не оскорбляло их больше, чем если бы кто-то брезговал их едой. Меня били женщины и пинали мужчины за то, что я не ел вместе с ними.

Этой ночью я лежал на полу и был едва в состоянии двигаться, но выспался я хорошо и проснулся слегка отдохнувшим. Утром они оттащили меня в долину и, привязав мои ноги к дереву длинной веревкой, в левую руку вложили камень с острой кромкой. Я переложил его в правую, они пнули меня и вернули камень в левую руку, объяснили, что я должен соскабливать этим камнем кору со всех веток, на которых не было плодов, а затем оставили меня.

Я взялся за нудную работу надеясь, что если я стану хорошо ее делать, то буду большее время предоставлен самому себе, чтобы понаблюдать и выбрать время для побега. К счастью, одно из чудесных карликовых деревьев росло совсем рядом, и я урывал свободную минутку и ел его крохотные плоды, которые чудесно меня освежали и подбадривали.

Глава 13

МАЛЮТКИ

Я только-только взялся за работу, когда услышал звонкие голоса, а некоторое время спустя Малютки (вскоре я узнал, что они себя так называют) приблизились ко мне ползком сквозь заросли крохотных деревьев, которые подлеском заполняли места между большими деревьями. Минуты не прошло, как вокруг меня собрались толпы малышей. Я делал им знаки, чтобы предостеречь их о том, что великаны только что оставили меня, и находятся поблизости, но они только смеялись и говорили мне что воздух достаточно чистый.

– Они слишком плохо видят, чтобы нас заметить, – говорили они мне и смеялись, как множество овечьих колокольчиков.

– Вам нравится эта веревка на ваших ногах? – спросил один из них.

– Я хочу, чтобы они думали, что я не могу ее снять. – ответил я.

– Да они же едва видят собственные пятки! – возразил он – Нужно ходить маленькими шажками, и они будут думать, что веревка на месте.

Он говорил, весело пританцовывая на месте.

Одна из старших девочек встала на колени, чтобы развязать корявый узел. Я улыбнулся, полагая, что эти милые пальчики ничего с ним не смогут сделать, но она развязала его в мгновение ока.