Джордж МакДональд
      Дары младенца Христа
      перевод Светлана Лихачева
      Глава 1.
      - Паства моя, все мы стареем, - говорил священник. - Но будь то лето или весна надежд наших, осень вскорости сменится зимой, той зимой, снега которой тают только в могиле. Ветер мира дует в сторону кладбища. Одни радуются, уносясь вперед на его стремительных крыльях, и слыша, как ревет он в безднах земных и небесных, но ветер сей обернется ужасом для смертного, чей шаг нетверд, а мозг иссох, и со временем затоскует человек о пристанище, и захочет укрыться в могиле от ударов и гула. Счастлив тот, кто и тогда не усомнится: сама старость, с ее увяданием и немощью, и скорбными грезами о юности, есть наказание Господне, верный знак любви Отца нашего.
      То было первое воскресенье рождественского поста; но "наказание Господне" упоминалась почитай что в каждой проповеди священника.
      "Красноречиво, спору нет. Вопрос в другом: правда ли это?" размышлял про себя прихожанин лет тридцати, чинно внимавший словам проповеди. На протяжении многих лет он полагал, что верит во все это - но с некоторых пор отчасти утратил уверенность.
      Рядом с ним сидела его жена, в новом зимнем капоре; ее прелестное личико было обращено к священнику, но глаза - ничего более! - выдавали правду: она не слушала. Она была куда моложе супруга - ей едва исполнилось двадцать.
      В уголке скамьи примостилась бледная девочка лет пяти: засунув пальчик в рот, она неотрывно глядела на священника.
      Проповедь закончилась, и семейство отправилось домой - пешком, ибо особняк находился поблизости. Муж мрачно хмурился и смотрел в землю. Жена улыбалась, но как-то невесело, и постреливала прелестными глазками туда-сюда. Девочка шагала позади - размеренной поступью, глядя прямо перед собою.
      Этот район застроили не так давно: по обе стороны высились огромные, безликие особняки; к одному из них и свернули пешеходы. Дверь в столовую была открыта; в глубине комнаты виднелся стол, накрытый к воскресному обеду. Джентльмен проследовал в библиотеку, дама поднялась в спальню, а девочка - чуть выше, в детскую.
      До обеда оставалось около получаса. Мистер Гриторекс уселся, забарабанил пальцами по ручке кресла, взял книгу о полярных исследованиях, снова швырнул ее на стол, встал и отправился в курительную комнату. Владелец дома построил ее ради жены, но зачастую радовался ей и в собственных интересах. Он снова уселся в кресло, зажег сигару и угрюмо закурил.
      Поднявшись в спальню, миссис Гриторекс сняла капор и постояла минут десять, вертя его в руках. Молодая женщина сосредоточенно изучала головной убор - то изгибала так и этак проволочный стебелек цветка, то расправляла бант. Она скорее размышляла, чего же убору недостает до полного совершенства, нежели обдумывала его достоинства: она обожала капоры.
      Маленькая Софи - или Фоси (так она сама себя называла, поменяв согласные местами, как оно зачастую водится у детей) застала няню Элис в детской. Но няня Элис с головой ушла в чтение некоего лондонского еженедельника, весьма отвечающего ее нынешнему настроению, так что, когда ребенок вошел, она даже не подняла глаз. Фоси кое-как стянула перчатки и с еще большим трудом развязала шляпку. Затем она сняла жакет, пригладила волосы и забилась в свой уголок. На детском стульчике лежала огромная, видавшая виды кукла; девочка осторожно переложила ее на кровать, сама уселась на ее место, добыла из-под стула книжечку, оставленную там перед уходом, расправила юбки и, засунув палец в рот, принялась читать. То была вредная книга: чаша, до краев наполненная убогой, своекорыстной религией, такие всегда возникают, словно сыпь, тут и там на теле Церкви, вне всякого сомнения, избавляя организм от дурных соков, порожденных недостатком здоровой крови или приливом самосохранения. Удивительно, из какого гнилого плода дети зачастую черпают сладость.
      Но девочка недалеко продвинулась в чтении; мысли ее снова и снова возвращались к фразе, что преследовала ее с тех самых пор, как Фоси впервые пошла в церковь: "Кого Бог любит, того и наказует".
      "Ах, кабы Бог наказал меня!" - подумала она в сотый раз.
      Маленькая христианка и не подозревала, что вся ее недолгая жизнь доселе являлась нескончаемым наказанием - немногим детям выпадало жить в атмосфере столь пасмурной.
      Элис отшвырнула газету, выглянула в окно, выходившее на задний дворик соседнего дома, никого не увидела, кроме старика-слуги, вычищающего пальто, и обернулась к Софи.
      - Ну и кто станет убирать за вас жакет, мисс, хотела бы я знать? резко осведомилась она.
      Малышка встала, распахнула дверцу гардероба, подтащила к нему стульчик, вернулась к кровати за жакетом, взобралась на стульчик и, попытавшись дотянуться до вешалки, не удержалась на ногах и с грохотом кувырнулась прямо в недра гардероба.
      - Вот неумеха! - сердито воскликнула няня, ухватила девочку за руку, рывком выдернула ее на свет и основательно встряхнула.
      Обычно Элис не обращалась с девочкой грубо, но сегодня на то были причины.
      Фоси побрела обратно к стульчику - бледная и напуганная; впридачу она слегка ушиблась. Элис убрала жакет на место, закрыла гардероб и, обернувшись к зеркалу, висевшему на противоположной стене, залюбовалась на собственное прелестное личико и стройную фигурку. Раздался звонок на обед.
      - Ну вот, доигралась! - воскликнула она, резко разворачиваясь к Фоси. - И до сих пор не причесана! Стыдно, мисс! Ничегошеньки-то не сделает без напоминания! Слава Богу, недолго мне с тобой осталось мучиться! Но жалко мне ту, что придет на мое место; ох, до чего жалко!
      - Если бы только Бог наказал меня! - проговорила про себя девочка, вставая и со вздохом откладывая книжку.
      Няня грубо ухватила Фоси за руку и расчесала ей волосы со свирепой поспешностью, отчего на глаза у девочки навернулись слезы, а сама Элис при виде этого слегка устыдилась.
      - Ну как можно любить такую несносную девчонку? - вопросила няня, обращаясь за успокаивающим оправданием к самому ребенку.
      Бедная малютка только вздохнула в ответ. Очень бледная и серьезная, она вошла в столовую.
      Мистер Гриторекс был коммерсантом из Сити. Впрочем, от человека в нем было больше, нежели от коммерсанта, чего обо всех коммерсантах не скажешь. Кроме того, он отличался большей щепетильностью в ведении торговых дел, нежели некоторые его конкуренты, числившиеся, тем не менее, на столь же хорошем счету, сколь и он; но, с другой стороны, у него хватало низости гордиться собственной честностью, словно он мог бы обойтись без нее, и при этом высоко держать голову.
      Около шести лет назад мистер Гриторекс женился, чтобы доставить удовольствие родителям; а год назад женился снова, чтобы доставить удовольствие себе. Его первая жена была умна, образованна, сердечна - но, увы, ей недоставало индивидуальности; во всяком случае, для того, чтобы отразить индивидуальность мужа. В результате муж счел ее скучной. Тем не менее, он был добр и снисходителен, и даже лучший друг миссис Гриторекс не слишком винил мистера Гриторекс за то, что тот держится в границах разумной мужней привязанности, и не более. На самом-то деле у жены его были великие задатки, вот только развиться им не пришлось, и когда она умерла, спустя две недели после рождения Софи, муж даже не подозревал о том, что за необъятный кладезь несостоявшихся талантов утратил вместе с ней.
      Девочка так походила на нее и внешностью, и манерами, что непрестанно напоминала отцу о постылой матери; а мистер Гриторекс слишком мало любил и ту, и другую, чтобы обнаружить, что в известном смысле, столь же истинном, сколь и чудесном, дитя явилось тем самым бутоном, в котором запоздалый цвет материнского характера еще мог со временем достичь совершенства. Только любовь наделяет проницательностью, а отец видел в дочке всего лишь миниатюрное издание фолианта, как ему казалось, отложенного им навсегда в пыль земного чулана. Так что, вместо того, чтобы увлажнять корни крохотного одушевленного саженца из колодезя любви, до сих пор в отношении к дочке он воспринимал только одно: он по закону ответственен за ее существование и, следовательно, обязан обеспечить ей кров и стол. Если бы мистер Гриторекс сам себя допросил, он ответил бы, что в любви нехватки нет, любовь всего лишь ждет своего часа: чтобы девочка повзрослела и развилась в нечто, способное его заинтересовать.
      От первого брака мистер Гриторекс не вправе был ожидать многого; однако же он лелеял некоторые надежды, довольно неопределенные, это верно, но, судя по всему, не столь уж и слабые, ибо в них он разочаровался. Однако, избавившись от тягостных уз, он льстил себе, полагая, что носил их не зря, но благодаря им постиг женщин - и ныне может похвастаться осведомленностью столь же редкой, столь и глубокой! Но какою бы глубиной не отличались его познания, он самонадеянно рассчитывал так выбрать и так сформировать сердце и ум женщины, чтобы они стали вогнутыми зеркалами его собственных. Не стану утверждать, что он согласился бы с подобным сравнением, но именно к такому итогу он слепо стремился. Знать бы, сколь многие из тех, чьи сходные попытки окончились неудачей, в результате осознали, какой непоправимой бедой обернулся бы успех для обеих сторон! Достаточно плохо уже и то, что теории Августа Гриторекса помешали его собственному духовному росту; было бы в десять раз хуже, если бы они обеднили чужую душу.
      Летти Мереуэзер была дочерью епископа in partibus1.Она родилась относительно невинной, выросла более чем относительно миловидной, и, в возрасте шестнадцати лет приехав в Англию, являла собою "чистую табличку" Локка2: лучшего образчика и не могло попасть в руки экспериментатора, коим мечтал стать Гриторекс.
      В своих исканиях он преуспел - пожалуй, даже слишком легко. Он полюбил девушку - или, по крайней мере, полюбил искаженное ее отражение в собственном сознании; в то время как она, искренне восхищаясь достоинством, внешностью и умом человека, чье ухаживание льстило ее самомнению, выказывала жениху достаточно уважения, чтобы поощрить его самые тщеславные надежды. Хотя знала она мало, порхая лишь по поверхности бытия, у Летти хватало ума понять, что он рассуждает с нею о серьезных вещах, и хватало глупости поставить это себе в заслугу, в то время как до смысла как такового ей дела не было. И Гриторекс, даже не подозревая, к чему предназначен сей неограненный кристалл, самонадеянно рассчитывал придать ему желаемую форму! Сим честолюбивым замыслам Провидение не позволяет сбыться; тот, кто почитает себя скульптором, на самом деле - не более, чем резец, или даже молоточек в руке истинного ваятеля.
      Итак, в дни ухаживания Летти слушала да улыбалась, либо отвечала тем, что жених принимал за духовный отклик, в то время как то было лишь эхо мысли. Заглядывая в заводь ее бытия, гладь которой еще не растревожили струи донных источников, он видел свое отражение - и это его устраивало. Одаренный человек, оседлавший своего "конька", кажется кентавром мудрости и безрассудства; но если он и впрямь хоть сколько-нибудь мудр, в один прекрасный день скакун обернется клячей и сбросит седока на землю. А пока Август Гриторекс был одурачен - не бедной маленькой Летти, которая и не смогла бы его одурачить; нет, он обманывал сам себя. Летти не притворялась; она была искренне заинтересована - и выказывала интерес; она понимала, или казалось, что понимала рассуждания жениха - и напрочь забывала о них в следующую минуту; у нее не нашлось карманчика для этих мыслей, она не знала, что с ними делать - и роняла их в Лимб Тщеславия. Со дня свадьбы не прошло и недели, а предвестники грядущего разочарования не заставили себя ждать. Какое-то время Август мужественно сопротивлялся. Но правда заключалась в том, что им обоим еще предстояло неизмеримо возвыситься над нынешним своим состоянием, прежде чем согласие станет возможным. Он пытался заинтересовать жену то одним предметом, то другим - сперва испробовал, стыдно сказать, политическую экономию. Он вручил жене книгу, и, вернувшись домой к ужину, обнаружил, что дальше первой страницы Летти не продвинулась. Впрочем, у нее было превосходное оправдание, а именно: на помянутой странице она не поняла ни единой фразы. Супруг осознал свою ошибку и решил прибегнуть к поэзии. Но Мильтон3, с которого, к несчастью, он начал наступление, показался Летти если и не столь невразумительным, то столь же скучным. Август попытался обучить ее азам науки, но преуспел ничуть не больше. Он вернулся к поэзии и прочел вместе с женою несколько глав из "Королевы фей"; он рассказал ей о поэме в подробностях; она заинтересовалась (или сделала вид, что заинтересовалась) и выказала желание почитать дальше в его отсутствие, но первая же строфа ее утомила - ведь рядом не было мужа, способного вдохнуть жизнь в эти строки. Она ничего не могла дать поэме, и поэма ничего не давала ей взамен. Полагаю, Летти всякий день прочитывала главу из Библии, однако неподдельный интерес в ней вызывали только романы определенного сорта, Августу внушавшие презрение. Ему и в голову не приходило, что следует незамедлительно подружиться с этим неправедным Момусом, ведь с его помощью он отыскал бы вход в комнату за семью печатями. Ему следовало прочесть вместе с женой те книги, что ей и впрямь нравились, ибо только с их помощью он смог бы заставить ее думать и только отталкиваясь от них, смог бы привести жену к лучшему. Только с той самой ступени, на которой стоишь, возможно шагнуть на следующую. Помимо дешевых романов, ее система мироздания включала в себя только моды, наряды, визиты, парк, приятельский круг, концерты, пьесы, посещение церкви - все то, что могло отразиться в матовом стекле ее камер-обскуры, - что вызывало интерес движением теней и красок в ее полутемной комнате. Без них, в глубине души она сочла бы жизнь невыносимой, ибо она еще не взошла на отведенный ей трон, но резвилась на полу детской, окруженная игрушками, имитирующими жизнь.
      Неудивительно, что Август в итоге вынужден был признать, что разочарован. То, что винить следовало лишь собственную самоуверенность, дела не улучшало. Он был слишком человечен, чтобы не сохранить долю нежности к жене, но вскорости к вящему своему ужасу обнаружил, что к этой нежности примешался оттенок презрения. Он боролся - но с переменным успехом. Он все позже и позже задерживался в Сити, а по возвращении домой все больше времени проводил в курительной комнате, что мало-помалу обрастала книжными полками. Изредка он принимал приглашение на ужин и сопровождал жену в гости, но он терпеть не мог вечеринок, и когда Летти, которая по доброй воле никогда не отклоняла приглашений, отправлялась в гости, он оставался дома наедине с книгами. Но и книги утратили былую привлекательность. Он сделался беспокойным и раздражительным. Что-то точило его сердце. В нем образовалась язва. Язва
      распространялась все дальше и дальше, и, мало-помалу центр его сознания превратился в кровоточащую рану; его любимая идея себя не оправдала, он принял недалекую девчонку за одаренную женщину, чьи великие задатки еще не успели развиться; мыльный пузырь, на
      поверхности которого переливаются цветные краски - за кристалл в форме сердца.
      В свою очередь, Летти тоже горевала, но, в отличие от Августа, не скрывала своих обид, а подруги-утешительницы наперебой уверяли ее, что все мужчины таковы; для них женщины - только игрушки; едва игрушка им прискучит, они отбрасывают ее в сторону. Летти не понимала, что сама превращает жизнь в игрушку и что Август прав, отказываясь играть с предметом настолько дорогостоящим и хрупким. Август тоже не понимал, что, допустив промах и женившись на неразумном ребенке, он должен обращаться с женой именно как с ребенком; ведь негоже заставлять ребенка расплачиваться за собственную оплошность - по крайней мере, намеренно. Не навязывая собственной зоркости, но лишь промывая закрытые веки котят в человеческом обличии, возможно помочь им.
      Все это время бедная малышка Фоси находилась на попечении Элис, смышленой, легкомысленной, добросердечной, тщеславной особы. Няня нечасто обращалась с ней настолько грубо, как мы только что наблюдали, но почти не занималась с девочкой, предоставив ее самой себе. Как часто Фоси сидела в детской одна-одинешенька, мечтая о том, чтобы Господь наказал ее - ведь тогда Он ее полюбит!
      С первым блюдом почти покончили, когда Август, наконец, заставил себя спросить:
      - Ну, как тебе сегодняшняя проповедь, Летти?
      - Так себе, - отозвалась Летти. - Я не люблю велеречия; по мне, простота куда предпочтительнее.
      Август недовольно промолчал. Летти, сама того не зная, ценила в проповеди именно велеречие: то, что ему казалось вздорным краснобайством, пеной из священных слов, взбитой мутовкой риторики, очаровывало Летти; в то время как, если проповедник, вроде того, которого они слушали в тот день, увлекался мыслью, что так и рвалась с языка, результатом, по ее мнению, являлось витийство, а целью - показное рвение. В оправдание ей следует вспомнить, что Летти привыкла к стилю отца, а его бы никто не осудил за недостаток сдержанности.
      Спустя какое-то время она снова заговорила:
      - Гус, миленький, ты не надумал сопроводить меня завтра к леди Ашдейл? Мне ужасно стыдно, что я так часто появляюсь в гостях без тебя.
      - Есть и другой способ избежать этой неприятности, - сухо заметил муж.
      - Ах ты, жестокий! - игриво возразила Летти. - Увы, в этот раз я не могу не пойти, я обещала миссис Холден.
      - Ты знаешь, Летти, - сказал муж, помолчав немного, - сейчас ведь тебе никак нельзя переутомляться. Задерживаясь допоздна в душных комнатах, ты ставишь под угрозу две жизни - помни об этом, Летти. Если бы завтра ты осталась дома, я бы вернулся пораньше и весь вечер читал бы тебе вслух.
      - Гусси, это было бы восхитительно! Ты же знаешь, ничто в мире не доставит мне такого удовольствия. Но в этот раз я просто не могу не пойти.
      Она принялась со вкусом перечислять всех великих ничтожеств и незначительных знаменитостей, которые приглашены на вечер и которых ей просто необходимо повидать; возможно, это ее единственный шанс!
      Август уже собирался ответить саркастическим замечанием, но эти последние слова заставили его умолкнуть. Весь вечер он был добрее к жене, чем обычно, и почитал ей на сон грядущий "Путь паломника"4.
      Фоси сидела в уголке, слушала и все понимала. А если и не понимала кое-чего, то было честное непонимание, от которого большого вреда не случается. Ни отец, ни мать ни разу не заговорили с девочкой, покуда не настало время пожелать ей доброй ночи. Никто из них не умел разглядеть истосковавшегося сердечка под маской недвижного личика. Отец полагал, что она еще слишком мала для "формирования", без которого ей лучше было бы обойтись, а ее мачехе еще предстояло стать матерью, прежде чем она смогла бы по достоинству оценить дитя.
      Фоси отправилась спать и снилась ей Долина Уничижения.
      Глава 2.
      На следующее утро Элис уведомила хозяйку о том, что намерена уволиться. Не ожидавшая ничего подобного Летти пришла в ужас.
      - Элис, - отозвалась она, помолчав, - неужели ты меня оставишь в такое время?
      - Мне очень жаль, ежели причиняю вам неудобства, мэм, но выхода у меня нет.
      - Почему, Элис? Что произошло? Или Софи тебя не слушается?
      - Нет, мэм, этот ребенок и мухи не обидит.
      - Тогда в чем же дело, Элис? Или ты выходишь замуж раньше, чем собиралась?
      Элис слегка вздернула подбородок, поджала губки и промолчала.
      - Я всегда была к тебе добра, - продолжала хозяйка.
      - Согласна, мэм, так ведь и я никогда не жаловалась! - подтвердила Элис, но при этих словах с достоинством выпрямилась.
      - Так в чем же дело? - настаивала хозяйка.
      - Дело в том, мэм, что я больше не в силах выносить домашнего рабства! - выкрикнула девица исступленно.
      - Ничего не понимаю! - отозвалась миссис Гриторекс, пытаясь улыбнуться, но тщетно, и от этого показавшись более рассерженной, нежели на самом деле.
      - Я имею в виду, мэм - не вижу, почему бы мне и не выложить все напрямую, коли это чистая правда! - насквозь прогнили основы того общества, где один человек принужден делать грязную работу за другого. Я не прочь мести полы в собственном доме, но за других - извини-подвинься! Хватит мне унижаться! Ясно вам?
      - Выйди из комнаты, Элис, - приказала миссис Гриторекс, и когда, вскинув голову и громко фыркнув, девица исчезла за дверью, та разрыдалась от досады и гнева.
      Прошел день. Настал вечер. Миссис Гриторекс оделась без привычной помощи Элис и вместе с подругой отправилась к леди Ашдейл. Последствия дня не замедлили сказаться: подавленное состояние сменилось нездоровым возбуждением. Она даже потанцевала немного - к вящему негодованию одной-двух зорких матрон, сидевших у стены.
      Вернувшись домой, она обнаружила, что муж не ложится, дожидаясь ее. Он почти ничего не сказал и просидел за книгой еще час.
      Ночью ей сделалось дурно. Мистер Гриторекс кликнул Элис, а сам побежал за доктором. На протяжении нескольких часов положение больной оставалось весьма серьезным, но к полудню ей заметно полегчало. Оставалось лишь соблюдать величайшую осторожность.
      Как только Летти снова смогла говорить, она рассказала мужу про уведомление об уходе, полученное от Элис, и тот вызвал девушку в библиотеку.
      Элис предстала перед хозяином: щечки ее раскраснелись, а глаза метали пламя.
      - Я так понимаю, Элис, что ты собралась увольняться, - мягко начал он.
      - Да, сэр.
      - Твоя хозяйка очень больна, Элис.
      - Да, сэр.
      - Тебе не кажется, что было бы черной неблагодарностью покинуть ее в таком состоянии? Похоже на то, что она очень нескоро окрепнет и поправится.
      Слово "неблагодарность" сослужило ему дурную службу. Элис пожелала узнать, и за что же это ей следует быть благодарной? Или ее работа ничего не стоит? И хозяин, как оно и подобает любому, претендующему лишь на то, что дается по доброй воле, почувствовал, что неправ.
      - Ну, Элис, этого мы обсуждать не будем, - отозвался он, - но если ты и впрямь собралась уйти в конце месяца, за оставшееся время постарайся сделать для хозяйки все, что в твоих силах.
      Снисходительность хозяина заставила Элис отчасти примириться с обидой. Мистер Гриторекс всегда внушал ей немалое почтение, и девушка вышла из комнаты более спокойной, нежели вошла.
      Летти две недели не вставала с постели и слегка поразмыслила над происходящим.
      На следующий день после того, как больная впервые переступила порог комнаты, Элис попросила разрешения переговорить с хозяином и сообщила ему, что никак не может остаться до конца месяца; ей нужно срочно поехать домой.
      В течение последних двух недель она преданно заботилась о хозяйке; поведение столь необычное должно было иметь под собою некое объяснение.
      - Ну же, Элис, признавайся, - увещевал мистер Гриторекс, - что за всем этим кроется? До недавних пор ты была доброй, благонравной, услужливой девушкой; я уверен: ты никогда не стала бы так себя вести, если бы все шло своим чередом. Где-то что-то не заладилось, верно?
      - Не заладилось, сэр! Никоим образом, сэр! Тоже мне, "не заладилось": старый дядюшка умирает и оставляет целую кучу деньжищь - поверенные говорят, тысячи и тысячи!
      - И деньги переходят к тебе, Элис?
      - Мне причитается моя доля, сэр. Дядюшка завещал поделить деньги поровну между всеми племянниками и племянницами.
      - Да ты, выходит, теперь богатая наследница, Элис! - отозвался хозяин, про себя весьма сомневаясь, что состояние и впрямь так уж велико, как расписывает девица. - Но тебе не кажется, что как-то несправедливо получается, ежели твое счастье обернется несчастьем для миссис Гриторекс?
      - А что тут поделаешь-то? - фыркнула Элис. - До сих пор счастье хозяйки оборачивалось несчастьем для меня, согласитесь, сэр? Так почему бы нам и не поменяться местами?
      - Не вижу, с какой стати счастье твоей госпожи возможно назвать несчастьем для тебя, Элис.
      - Да это любому видно, сэр, ежели человек не ослеплен классовыми предрассудками.
      - "Классовыми предрассудками!" - воскликнул мистер Гриторекс, не веря ушам своим.
      - Есть такое слово, сэр: сама слышала! Так ведь яснее ясного: кабы хозяйка не оказалась побогаче меня, она бы не смогла нанять меня в услужение - как вы это называете.
      - Это и впрямь очевидно, - отозвался мистер Гриторекс. - Но предположим, никто не мог бы себе позволить нанять тебя в услужение: и что бы с тобой сталось бы?
      - К тому времени народ отстоял бы свои права!
      - Права на что? На наследство вроде твоего?
      - Да хотя бы на хлеб с сыром, - нахально возразила Элис.
      - Да, но у тебя было кое-что получше, чем хлеб и сыр.
      - Дом у вас и впрямь не бедный, сэр, и жаловаться мне не на что, да только это все едино, покуда благоденствие это зиждется на домашнем рабстве - и оправданий подобной гнусности нет и быть не может.
      - Тогда, вне всякого сомнения, теперь, хотя ты и сделалась состоятельной дамой, ты и не помыслишь о том, чтобы нанять служанку, предположил хозяин, от души забавляясь: нечасто приходится наблюдать человеческую натуру во всей ее полноте!
      - Одно скажу, сэр: теперь моя очередь; и я никому не позволю собой помыкать! Уж что-что, а долг перед собой я помню!
      - А я и не знал, что существует и такой долг, Элис, - заметил хозяин.
      Что-то в его тоне не понравилось девушке.
      - Так вот теперь узнали, сэр! - отрезала она и выбежала из комнаты.
      В следующее мгновение, однако, устыдившись собственной грубости, Элис вернулась, говоря:
      - Не хочу никого обидеть, сэр, но мне и впрямь страсть как надо домой. Брат у меня расхворался: хочет меня повидать. Ежели вы не возражаете, чтобы я съездила домой на месяц, я обещаю вам вернуться и ходить за хозяйкой до конца срока - то есть в качестве подруги, сэр.
      - Но сперва послушай меня, Элис, - проговорил мистер Гриторекс. - Мне в свое время приходилось иметь дело с завещаниями, и я уверяю тебя: прежде чем ты сможешь распоряжаться деньгами, пройдет, по всей вероятности, никак не меньше года. Разумнее было бы сохранить за собою место до тех пор, пока вопрос с наследством не уладится. Ведь никогда не знаешь, что может случиться. Ото рта до ложки длинная дорожка, знаешь ли.
      - Да нет, здесь-то все в порядке, сэр! Все знают, что деньги остались племянникам и племянницам, а мы с братом ничем не хуже прочих!
      - Не сомневаюсь; и все-таки, прислушайся к моему совету и сбереги надежную крышу над головой, до тех пор, пока не обзаведешься новой.
      Элис только вздернула подбородок и не без вызова осведомилась:
      - Так я могу уехать на месяц, сэр?
      - Я поговорю с хозяйкой, - отозвался мистер Гриторекс, не будучи уверен, что такое соглашение придется по душе его жене.
      Но на следующий день миссис Гриторекс имела долгую беседу с Элис, и в результате было решено: в следующий понедельник девушка уедет домой на месяц, а затем вернется еще месяца на два по меньшей мере. То, что мистер Гриторекс сказал о завещании, возымело эффект, и, к тому же, хозяйка искренне порадовалась ее удаче. О Софи никто не беспокоился; девочка никому не причиняла хлопот, и предполагалось, что за нею присмотрит горничная.
      Глава 3.
      Воскресным вечером воздыхатель Элис, прослышав, не от нее самой, но окольным путем, что та на следующий день уезжает домой, явился на Уимборн-сквер, изрядно озадаченный - как самим поступком, так и тем, что девушка не сочла нужным поставить его в известность. Он работал столяром-краснодеревцем в респектабельном магазинчике по соседству, и по образованию, способностям и личным своим достоинствам далеко превосходил Элис - прежде это ей изрядно льстило, а теперь придавало известную пикантность перемене, что, по ее мнению, в корне переиначила их былые взаимоотношения. Исполненная сознания новообретенной значимости, Элис встретила его, задрапировавшись в плащ неописуемой отчужденности. При первом же слове Джону Джефсону померещилось, что голос ее доносится словно с противоположного берега Английского канала. Бедняга недоумевал, гадая: что он такого натворил, или, скорее, что он натворил или сказал в воображении Элис, чтобы она так раскипятилась.
      - Элис, милая, - начал он, ибо Джон был из тех людей, что сразу берут быка за рога, - в чем беда? Что на тебя нашло? Ты нынче сама не своя! Я тут прознал, что ты уезжаешь, а мне и не словечка! Что я такого сделал?
      В ответ Элис только вздернула подбородок. Она ждала подходящего момента, дабы ослепить поклонника роскошью и величием повергнуть в ничтожество. Печальная правда заключалась в том, что Элис уже сомневалась, а стоит ли поощрять его на прежних условиях; разве она не стояла на цыпочках, подобрав юбки, на берегу ручья, что разделяет плебейство и знать, разве не готовилась изящно переступить на другой берег, оставляя позади домашнее рабство, красные руки, чепчики и покорность? Так как же ей выйти замуж за парня, у которого грязные ногти, а одежда пропахла клеем? Ей подобало, приличия ради, сразу дать ему понять, что с ее стороны обратить на него внимание - и то несказанное снисхождение.
      - Элис, девочка моя! - снова принялся увещевать Джон.
      - Мисс Кокс, если угодно, Джон Джефсон, - возразила Элис.
      - Да что на тебя нашло? - воскликнул Джон, и в голосе его впервые прозвучало негодование. - Ну, ежели ты сама от себя отрекаешься, так пусть будет мисс Кокс. Сдается мне, что и сам я - уже не я; словно влез в чужую шкуру, или, по крайней мере, приставил к собственной голове чужие уши. В жизни своей не видывал и не слыхивал, чтобы Элис так себя вела! - добавил он, мрачно и изумленно оборачиваясь к горничной за словечком сочувствия.
      Это движение не пришлось по душе Элис, и она решила, что пора себя обелить.
      - Видишь ли, Джон, - изрекла она с достоинством, поворачиваясь к нему спиной и притворяясь, что стряхивает пыль с абажура, - есть вещи, которые не во власти женщины, и, стало быть, ни один мужчина жаловаться не вправе. Не то, чтобы я нарочно так поступила, либо
      взяла да и переменилась - не больше, чем если бы это приключилось со мною еще в колыбельке. Что я могу поделать, коли мир меняется? Разве я виновата? - ответь! Не то, чтобы я сетовала, но говорю тебе: это не я, это обстоятельства взяли да переменились, а коли уж обстоятельства переменились, так к былому возврата нету, и тебе пристало обращаться ко мне "мисс", Джон Джефсон.