Посвящается светлой памяти Джозефа Томпсона Шоу

Глава 1

Я проснулся с ощущением полной дезориентации в пространстве, невольно возникающим, когда спишь не в своей постели, в незнакомой комнате, к тому же слишком маленькой и непривычно тихой. Мне потребовалось несколько томительных секунд, чтобы вспомнить: это же «Светлая заря», яхта Джорджа Тарлесона, которую я позаимствовал у него вчера, в субботу днем, якобы для того, чтобы порыбачить. На самом деле мною владело почти непреодолимое желание оказаться как можно дальше от неимоверно шумной, «балдежной», как любил говорить Тарлесон, вечеринки, которую он собирался устроить вечером.

Мой собственный, относительно небольшой коттедж на побережье Индиан-Рокс стоял всего в нескольких десятках метров от его огромного дома. Когда четыре года назад я его покупал, то думал в основном о веселой, беззаботной жизни... и получил ее сполна! В течение первого года мне все это представлялось просто замечательным: участники менялись, но сам праздник продолжался, казалось, вечно. В последующие два года вечеринки стали заметно короче, хотя оставались такими же бурными и шумными, но мне они особенно не досаждали. А вот на четвертый год терпеть их стало, откровенно говоря, почти невыносимо, теперь я старался под любым предлогом оказаться от них как можно дальше.

Поэтому вчера попросил Джорджа позволить мне воспользоваться его крытой яхтой и тут же отчалил — как раз вовремя, чтобы избежать встречи с загорелой девицей в крошечном бикини, которая почему-то решила, что мне очень хочется взять ее с собой в море. Увы, ей пришлось в гордом одиночестве стоять на мокром пирсе, с тоской наблюдая, как предмет ее вожделений медленно, но неотвратимо исчезает из виду.

Тихо радуясь своему добровольному одиночеству, я на всех парах направился на север и уже ближе к закату оказался в уединенном заливе совсем рядом с Дунединскими островами, надо заметить весьма элегантно обрамленными мангровыми деревьями, где встал на якорь — впрочем, достаточно далеко от берега, чтобы случайно не оказаться по соседству со всякого рода кровососущими насекомыми... Итак, настало прекрасное апрельское воскресенье. Я проснулся после долгого и глубокого сна, встал, натянул любимые плавки и поднялся на палубу. День выдался на редкость тихий и какой-то — как бы это пообразнее сказать? — вот: серо-серебряный! Из чистой, глубокой воды то и дело весело выпрыгивала кефаль, оставляя после себя расходящиеся круги. Я подержался за поручень на корме яхты, чтобы установить равновесие, а затем решительно нырнул. Прохладная вода сразу же смыла с меня последние остатки сна. Я на полной скорости поплыл по направлению к берегу, а когда наконец выдохся, остановился и перевернулся на спину. Отсюда «Светлая заря» казалась бело-голубой игрушкой, неподвижно застывшей на зеркальной поверхности залива. В этом году, как, впрочем, и раньше, я загорел почти до цвета вощеного красного дерева, а брови и волосы стали совсем белыми. Но если раньше это было всего лишь видимостью здоровья, скрывающей либо истинное и довольно постоянное состояние тяжелого похмелья, либо невольно царапающее душу недовольство самим собой, то теперь я снова вернул свою былую форму, что приносило мне определенное внутреннее удовлетворение, особенно на фоне совсем не желанных, но тем не менее почему-то все чаще и чаще возникающих угрызений совести.

Ведь основным нашим занятием были те самые вечеринки, на которых гости Мидж и Джорджа Тарлесон от безделья придумывали и с жаром обсуждали различные, по их искреннему убеждению, серьезные, деловые проекты, такие, как, например, строительство новой веранды, или поездка в Нассау, или даже устройство выставки «беспредметных произведений искусства». Впрочем, я тоже, особенно когда считал себя значительно выше всех остальных или испытывал к ним непонятное чувство презрения, придумывал себе какое-нибудь «стоящее занятие» — такое, как, скажем, отделка фасадных окон моего коттеджа или замена колышков невысокой ограды. Кроме игр и развлечений, других дел у нас просто не было. Я получил совсем неплохое наследство — ни много ни мало, а целых восемь тысяч акций нашей семейной компании «Дин продактс», на которые годовые дивиденды, как правило, составляли минимум восемь долларов за акцию!

В свое время я поведал Мидж о моих душевных переживаниях более чем достаточно, чтобы она страстно захотела как можно быстрее меня чем-нибудь излечить, и одним из таких лекарств, по ее твердому убеждению, могла стать женитьба. Однако, к ее глубочайшему разочарованию, моими подружками, как правило, становились загорелые, спортивного вида пляжные девушки, которые отдавали явное предпочтение неформальным и, значит, достаточно необременительным отношениям. Что меня тоже вполне устраивало.

Что ж, моя великая американская мечта стала реальностью — деньги и безделье! Но вместе с этим пришло непонятное и, увы, неистребимое чувство собственной вины. Ощущение нередко было такое, будто меня молча обвиняют в совершении какого-то необъяснимого преступления. Наверное, мои приятели, особенно когда оставались одни, испытывали такие же чувства. Отсюда и все наши непрерывные бурные вечеринки. Отсюда и смутный душок гниения... Мир необратимо катился в какую-то неизвестную пропасть, а мы сидели на песочке у прекрасного лазурного моря, безмятежно играя в милые сердцу дворцы и куличики. На фоне этого гнетущего чувства внутренней тревоги одиночество, которое я сам себе устраивал со все учащающейся регулярностью, безусловно, имело свои положительные стороны — один во всем мире, и только стремительно мечущиеся в небе чайки пронзительно кричат что-то свое да серые скаты внезапно выпрыгивают из водной глади и с шумом плюхаются обратно в море.

Уже подплывая назад к «Светлой заре», я вдруг услышал едва различимый гул мотора и бросил внимательный взгляд в сторону канала. Оттуда в моем направлении на всей скорости неслась моторная лодка. Я поднялся на корму яхты и, слегка прищурившись, разглядел пятиметровый, сделанный из красного дерева корпус стосильной лодки Джиггера Келси. За штурвалом стоял сам Джиггер, а рядом сидели две женщины. Одна из них приветственно помахала мне рукой — это была Мидж.

На какое-то мгновение у меня в душе шевельнулось чувство непонятной тревоги, почти суеверное ощущение того, что случилось нечто ужасное, но оно исчезло так же быстро, как и появилось. Я не пришел на вечеринку, поэтому Мидж, очевидно, решила хоть как-то скрасить мое одиночество. Меня практически наверняка ждали захваченный ими с собой ром, вкусные бутерброды с ветчиной и тунцом и максимально полный отчет о веселье, которым мне так и не удалось насладиться.

Джиггер не без показной элегантности сделал крутой вираж, резко убавил обороты мотора, плавно причалил к борту яхты и схватился рукой за кормовой поручень.

— Нелегко же оказалось тебя найти, Гев, — с белозубой ухмылкой произнес он. — Ты хоть когда-нибудь связываешься по рации с берегом?

Я честно попытался изобразить самую искреннюю радость при виде друзей. Вторая девушка, с потерянным взглядом красивых серых глаз, лишь бросила на меня мимолетный отсутствующий взгляд и продолжила молчаливое изучение широких загорелых плеч Джиггера.

— Как вам удалось меня найти?

— Мы сделали по радио общий вызов, и одно чартерное судно сообщило, что видело «Светлую зарю» стоящей здесь на якоре, — охотно объяснил Джиггер.

Я хмуро посмотрел на Мидж:

— Общий вызов?

Она ловко перепрыгнула с катера на палубу яхты, демонстративно проигнорировав мою протянутую руку. Высокая, худая, с копной густых темных волос и неизменно бледным лицом, цвет которого не в силах было изменить даже палящее флоридское солнце, Мидж всегда выглядела довольно нелепо в своих небрежных, но при этом весьма претенциозных пляжных одеждах.

— Большущее спасибо, Джиггер, — коротко поблагодарила она.

Джиггер в ответ шутливо по-военному отдал честь, оттолкнулся от яхты, плюхнулся на сиденье рядом с девушкой, и его мощная резвая моторка красиво заскользила по водной глади. Вода за кормой искрилась, превращаясь в белый волновой шлейф, неторопливо огибавший красный сигнальный буй у самого входа в канал.

— В чем, собственно, дело, Мидж? — Я протянул ей сигарету. — Джорджу срочно понадобилась «Светлая заря»?

— Да нет. Просто с твоей стороны было не очень-то любезно вот так взять и исчезнуть. Кстати, Гев, в последнее время ты все чаще и чаще ведешь себя как самый настоящий рак-отшельник.

— И ты проделала весь этот путь специально для того, чтобы сообщить мне об этом?

Она присела на низенький стульчик для рыбной ловли, высоко подняла правое колено и обхватила его руками.

— Нет, не только для этого.

— Тогда, похоже, тебе захотелось поиграть в загадочную женщину, — как бы отмахиваясь от очевидной чепухи, произнес я нарочито небрежным тоном.

Уж кого-кого, а Мидж я знал очень хорошо. И знал, что чем интереснее новости, тем дольше придется их из нее вытаскивать. Все это каким-то странным образом вполне увязывалось с внезапным и острым чувством страха, которое я вдруг испытал при виде моторной лодки Джиггера.

Почему-то я подумал о моем брате Кене и снова испытал чувство вины. Нет, не той старой вины за то, что четыре года назад бросил его, а какой-то совершенно иной, новой. Вначале его письма были довольно сдержанными, холодными, затем постепенно стали какими-то странными, полными неясных намеков на проблемы с заводом, женой... При этом никогда ничего определенного или хотя бы положительного.

Впрочем, в последних письмах появилась еще одна очевидная странность: все они были полны воспоминаниями о тех старых добрых временах, когда мы еще не разошлись. Например, как мы ходили на озеро искать пропавшую дочку Гаррисона и потерялись сами... Он будто пытался восстановить теплоту наших былых отношений. Конечно, ко всему этому можно было отнестись весьма и весьма скептически, но факт оставался фактом. Такие вещи нельзя в себе вот так просто взять и убить.

Мидж с подчеркнутым вниманием изучала дымящий кончик своей сигареты. Я, с трудом скрывая нетерпение, ждал, когда она наконец-то соизволит заговорить.

— Послушай, Мидж, ведь рано или поздно ты все равно не выдержишь. Лично мне спешить некуда. У меня впереди целый день.

Она недовольно скривилась, но все-таки заговорила:

— Тебя ждет один человек. Говорит, это очень важно. На вид редкий зануда. Меня, похоже, принял в штыки. Его зовут Лестер Фитч.

— Фитч?!

Это имя повергло меня в состояние близкое к самому настоящему шоку! Какого черта Лестер делает во Флориде? Что он здесь забыл? Неужели решил провести тут отпуск или... или приехал специально, чтобы повидаться со мной? И то и другое казалось просто невероятным. Лестер целиком и полностью принадлежал к миру, с которым я давным-давно расстался. Расстался навсегда!

— Он говорит, это очень важно, и, чем бы это ни было, мне кажется, телефонный звонок касался того же самого, — добавила она.

— Возможно, мне следует узнать и об этом, — с подчеркнутым спокойствием сказал я.

— Звонили по междугородному из Арланда. Вчера. Сразу после того, как ты украдкой убежал от нас на «Светлой заре».

— Я и не думал убегать. Тем более украдкой. Яхту мне одолжил сам Джордж. Ну и кто звонил?

— Я сняла трубку и объяснила, что с тобой невозможно связаться и мы не знаем, когда ты вернешься. — Она сделала свою знаменитую мелодраматическую паузу, а затем со значением сообщила: — Звонила жена твоего брата, Геван.

Не расскажи я тогда Мидж обо всем этом-, возможно, мне и удалось бы сохранить невозмутимое выражение лица. Впрочем, может, и нет. Даже сейчас, четыре года спустя, все произошедшее тогда оставалось слишком близким, слишком живым, слишком ранящим... Мне пришлось отвернуться, и это само по себе красноречиво показало ей именно то, что она и хотела видеть, подтвердило все ее подозрения и заставило меня отнестись к ней как к непрошеному, совершенно нежелательному гостю.

Известие о звонившей мне Ники действительно поразило меня, будто удар острым ножом. Итак, Ники позвонила, а Лестер Фитч даже прибыл лично. Что это, новый оригинальный трюк в старой как мир игре с целью заставить меня вернуться в компанию и к той самой жизни, которая казалась мне полностью лишенной смысла и абсолютно невозможной? Нет, здесь что-то не так. В такое трудно, просто невозможно поверить. Ники никогда не приняла бы участия в подобных играх, если... если только, конечно, по каким-то никому не ведомым причинам не изменила своего решения. Меня снова стал охватывать ужас, который я вдруг испытал при виде несущейся на полной скорости моторной лодки Джиггера.

Мидж незаметно подошла ко мне и положила холодную руку на мое плечо. Не имея достаточно своего собственного тепла, она тем не менее отчаянно в нем нуждалась и достигала этого, всеми правдами и неправдами вовлекаясь в эмоциональные проблемы других. Моя беда тоже не являлась для нее секретом, и мне стало искренне жаль, что когда-то, не подумав, я поделился с ней самым сокровенным, тем более что теперь она, похоже, даже и не собиралась хоть как-то скрыть своего назойливого интереса к моей персоне.

— Этот Фитч не захотел мне сказать, что ему надо. Просто без конца повторял, что это очень важно, Геван. Не захотел воспользоваться и катером Джиггера, поэтому я пообещала, что сама тебя привезу. Он прилетел самолетом только сегодня утром. То есть отправился в путь, когда они поняли, что по телефону с тобой связаться нельзя.

— Становись к штурвалу, Мидж, а я подниму якорь. Отплываем.

Когда я, перебирая руками мокрый трос, поднимал якорь, до моего слуха донеслось сначала визгливое подвывание стартера, а затем рев мощных моторов. Я, как мог, очистил якорь от налипшей грязи и закрепил его на привычном месте на носу яхты. Тем временем Мидж медленно развернула «Светлую зарю» и направила ее прямо к каналу.

Я спустился вниз, переоделся в рубашку и джинсы, а когда снова поднялся на палубу, яхта уже поворачивала в открытое море.

— Думаешь, они хотят, чтобы ты к ним вернулся? — спросила Мидж.

— Не знаю. Они давным-давно прекратили просить меня об этом.

— Но может, тебе все-таки лучше к ним вернуться?

— Слушай, Мидж, здесь так здорово и весело... Ну кому же захочется уезжать отсюда?

— Зря шутишь, Гев! Ты не хуже меня знаешь, в чем дело. Ты сильно, даже слишком сильно захандрил. Пытался справиться со своим горем, перепробовал все возможные способы, а теперь сдался и вот, похоже, начинаешь впадать в самую настоящую депрессию.

Я бросил взгляд в ее темные, жадные на любые новости глаза и попутно заметил высунувшийся от нетерпения кончик языка. Да, это ее мир...

— Когда-то, Мидж, я был настолько глуп, что непростительно много рассказал тебе о своей жизни. Но я не «мыльная опера» для ублажения твоего непомерного любопытства.

Мидж только слегка улыбнулась.

— Боюсь, тебе вряд ли удастся вывести меня из себя, мой друг, — твердо и уверенно заявила она. — Даже и не мечтай об этом.

Я сошел с мостика и встал на корме, молча наблюдая за белыми пенящимися бурунчиками от винта уже набравшей ход яхты. Повторять Мидж, а тем более самому себе, мое отношение ко всему случившемуся было просто бессмысленно. После смерти моего отца мне волей-неволей пришлось взять управление всеми делами нашей семейной компании в свои руки. В тот момент я был слишком молод — молод и неопытен — для такого рода работы, но, оказывается, иногда, когда требуется расти предельно быстро, это, как ни странно, становится вполне возможным. Вероятно, два года в Гарвардской школе бизнеса все же не прошли даром, хотя теория — это теория, а практика — это практика. К сожалению, в Гарварде до сих пор не учат тому, как надо должным образом реагировать на действия работников, которых в свое время нанимали твой отец и твой дед. Для них ты не более чем молокосос, выскочка, засранец, подставить которому подножку им доставит только искреннюю радость.

Сначала меня все это сильно пугало, но я не сдавался, упрямо вставал каждый раз, когда меня швыряли вниз, и однажды все-таки настал момент, когда я вдруг понял, что мне все это очень и очень нравится. Наверное, в конечном итоге нравится все, что ты научился делать как надо. Ведь рано или поздно невольно познаешь: самое важное не сырьевые материалы, не производственное оборудование, не ряды современнейших машин, а люди, из которых ты, как из сырой глины, шаг за шагом лепишь свою команду, делаешь их неотъемлемой частью всего производственного процесса... и себя самого. Тогда остальное, как бы само собой, становится все легче и легче. В первое время ботинки казались слишком большими, шаги — слишком широкими, но затем я все-таки приспособился, и мы начали получать прибыль, что было вдвойне приятно, поскольку стало по-своему достаточно объективным мерилом моего личного успеха на этом совершенно новом и безумно сложном для меня поприще.

Затем в мою жизнь неожиданно вошла Ники, сделав ее по-своему восхитительной и желанной. Она должна была стать моей женой, родить мне кучу детей, и мы все вместе стали бы счастливо жить в большом, теплом, светлом, наполненном чистой и вечной любовью доме.

Работа и женщина. Никакая работа сама по себе не может быть и средством, и целью. У каждого человека всегда должен быть кто-то, с кем он может делиться своими маленькими победами, удачами или неудачами, кто неизменно будет его самым терпеливым и благодарным слушателем!

Но не далее как всего тысячу двести вечеров тому назад я шел по мокрой от недавнего дождя улице к ее дому, шел торопливо, с бьющимся от волнения сердцем, как всегда случалось со мной от предвкушения скорой с нею встречи. Я вошел, нет, скорее вбежал в дом, даже не думая позвонить в дверь или как-либо иначе известить о своем приходе, что совсем не означало ни преднамеренного коварства, ни даже самой заурядной бестактности, а объяснялось всего лишь простым нетерпением поскорее ее увидеть.

Я, очевидно, застал их врасплох, поскольку то, что предстало моему взору, показалось мне каким-то нереальным сюрреализмом: она стояла на цыпочках в сильных руках моего родного брата, сжимавших ее красивое, зрелое тело, и тянулась своими полураскрытыми от желания губами к его... Услышав мое сдавленное восклицание, Ники медленно повернулась ко мне с видом ничего не понимающей и крайне недовольной девушки, которую — какая наглость! — так некстати оторвали от столь приятного поцелуя.

В конце того самого месяца мы собирались пожениться...

Бывают картины, которые надолго и с особой яростью отпечатываются в памяти — как правило, либо очень радостные, либо крайне удручающие. Я до сих пор отчетливо вижу его руки на ее груди и то, как она, спотыкаясь, отлетела в сторону, когда я резко оттолкнул ее, чтобы ударить брата, взгляд его немигающих глаз, глаз очень сильного человека, даже не пытающегося увернуться или блокировать удар, который до крови разбил ему рот. И при этом никаких воспоминаний о том, что я им тогда сказал, прежде чем выбежал на улицу, и как, забыв о своей стоящей рядом машине, под проливным дождем добирался до собственного дома...

После недельных мучительных раздумий я понял: так продолжаться не может. Мне никогда не удастся приспособиться к роли по-настоящему сильного человека, который молча переносит любые удары судьбы и с головой отдается любимой работе, начисто забыв о потрясающей девушке, которую судьба сначала милостиво ему уготовила, а затем сама же безжалостно, более того, предательски отняла. Конечно, будь это кто-то другой, может быть, я как-нибудь и справился бы с постигшим меня горем, но Кен... Мы ведь были с ним так близки! Я всегда считал нас одним единым целым, одной абсолютно неразрывной командой, в которой каждый из нас органически дополнял другого: его практичность и методичное, упорное движение к поставленной цели всегда крайне плодотворно компенсировали мою импульсивность, мое извечное стремление сделать все сразу, как можно быстрее... и наоборот. Если бы ее у меня отнял кто-нибудь другой, мне, наверное, было бы куда проще его ненавидеть, а это отвратительное чувство только способствовало бы моей полной самоотдаче делам нашей семейной компании «Дин продактс», коей волей судьбы мне приходилось тогда управлять. Увы, в тот момент, когда мой брат украл у меня Ники Уэбб, он раз и навсегда лишил меня всякого удовольствия как от работы, так и от многого, многого другого.

Я просто молча ушел, и президентство компанией автоматически перешло к Кену. Вначале он часто писал мне письма с просьбой вернуться обратно. Потом письма стали приходить реже, но все равно рука, подписывающая их, для меня так и оставалась рукой, лежащей тогда на ее груди, рукой, которая вскоре после случившегося надела в церкви обручальное кольцо на палец Ники. Моей Ники!

Небольшой уютный коттедж на берегу моря в Индиан-Рокс стал для меня совершенно новым миром, и я делал все возможное, чтобы не допустить туда ничего, абсолютно ничего постороннего, что могло бы хоть как-нибудь заставить меня снова вспоминать, снова думать о прошлой жизни, о том, что могло бы со мной произойти. Конечно, если бы, если бы, если бы... Когда у меня по тем или иным причинам бывало дурное настроение, я невольно думал, что все это вызвано не более чем печальными воспоминаниями о тех трагических для меня событиях четырехлетней давности; когда же на небе сияло теплое и ласковое солнце, вокруг раздавался здоровый веселый смех наших молоденьких загорелых пляжных девушек, а из портативных радиоприемников лились сладострастные латиноамериканские мелодии, все казалось на редкость приятным, успокаивающим душу и желанным.

«Светлая заря» на всей скорости шла на север практически параллельно береговой линии. Погода, а вместе с ней и восприятие дня незаметно изменились: откуда-то совершенно неожиданно начали появляться сильные порывы ветра, вызывая на безмятежной до того поверхности водной глади белую пенящуюся рябь, а затем столь же неожиданно исчезали; гребешки на западе приобрели желтоватый цвет, как бы предупреждая о надвигающемся шторме. Здесь у нас день мог меняться в течение получаса совершенно независимо от научных прогнозов, боли в затылке, ломоты в костях и иных народных, то есть практически «безошибочных», методов определения, какую погоду следует ожидать в ближайшее время.

Я бросил взгляд на отвратительную желтую коробку — отель «Форт Хариссон» в Клиауотере, служивший для мореплавателей своеобразным, но достаточно надежным ориентиром, и вдруг, неизвестно почему, вспомнил о Лестере, о его вроде бы вполне естественном желании вернуть меня назад в компанию. В его последнем годовом отчете акционерам особо подчеркивалось растущее количество государственных контрактов, что неизбежно влекло за собой увеличение занятости, поставок ну и всего прочего. Короче говоря, без талантливого Гевана Дина им теперь просто не обойтись.

«Конечно же, ясное дело», — сказал я сам себе, решив не верить ни единому его слову.

Вместе с тем мне никак не удавалось убедить себя в том, что здесь что-то не то, абсолютно не то. Если не сказать больше...

— Знаешь, нам совсем не хотелось бы, чтобы ты уезжал отсюда, Гев, — неожиданно произнесла Мидж. — Ни Джорджу, ни мне. Ты же понимаешь.

— Спасибо, Мидж. Я и не собираюсь туда возвращаться.

— Ты только так говоришь, а я уже начинаю без тебя скучать, — поежившись, с нервным смешком произнесла она. — У нас ведь были по-настоящему хорошие времена, мы все были счастливы, разве нет?

— Что да, то да.

— Хотя, как мне кажется, в последнее время счастья становится все меньше и меньше.

Я промолчал. Далеко впереди «Светлой зари» большая группа начинающих рыболовов неистово тренировалась в забрасывании наживки в море со скоростью добротного пулемета. Чайки громко верещали и друг за другом пикировали за, так сказать, «дармовой» добычей. Залив, начинающий незаметно для новичков принимать угрожающий вид приближающегося шторма, грозно повышал свой обычный уровень. Суда одно за другим спешили побыстрее вернуться домой, к безопасности.

А я четыре, целых четыре года не слышал голоса моей Ники...

Глава 2

На фоне лазурного моря и солнечного пляжа Лестер Фитч в строгом темно-сером костюме, белой рубашке, однотонном галстуке, очках в роговой оправе и фетровой шляпе с маленькими полями казался пришельцем из другого мира. Неторопливо мы шли с ним по песчаной дорожке к моему дому.

В свое время, наблюдая за его добросовестными попытками изобразить из себя эдакого молодого, блестящего и преуспевающего юриста, общества которого все только и жаждут, я всегда испытывал по отношению к нему смешанное чувство жалости и легкого презрения. Хотя со мной он чувствовал себя куда как менее уверенно, впрочем, полагаю, и со всеми, кто помнил его еще по школьным годам. Не сомневаюсь, ему очень хотелось бы, чтобы никто никогда больше не вспоминал того прыщавого, вечно слезливого и неуклюжего подростка, который и существовал-то, похоже, только для того, чтобы его безнаказанно пинал практически любой кому не лень. С теми из нас, кто знал его таким, он изо всех сил старался быть исключительно юристом, и никем иным, однако эта маска время от времени упрямо с него спадала, выставляя напоказ во всей красе его вечную неуверенность и гнетущий страх.

Всего полчаса тому назад Фитч хмуро наблюдал, как я тщательно пришвартовываю «Светлую зарю», и выглядел при этом даже более неуверенным, чем обычно. Стараясь не показывать ему своего желания поскорее узнать причину его столь неожиданного и, похоже, весьма большого интереса к моей персоне, я нарочно делал все медленно, так сказать, «как положено». Когда же наконец закончил, он недовольным тоном пробурчал, что хотел бы побеседовать со мной, но не здесь, на пирсе, а в доме, и пошел за мной вверх по песчаной дорожке, выглядя здесь, в Индиан-Рокс, столь же неуместно, как, наверное, выглядели бы наши пляжные девушки в своих миниатюрных бикини дождливой осенью где-нибудь на Уолл-стрит в Нью-Йорке...

Войдя в свою уютную, отделанную кипарисовым деревом гостиную, я первым делом распахнул все окна, поскольку накануне перед отплытием плотно их закрыл, и теперь воздух в ней, естественно, был довольно спертым и сырым. Лестер присел на кушетку, поставил шикарный кожаный портфель рядом, а на него аккуратно положил фетровую шляпу. Затем скрестил ноги, не забыв при этом поправить складки на брюках. Во всех его движениях было что-то не то, что-то совершенно неправильное, хотя, как до меня дошло чуть позже, именно так он и должен был бы себя вести, пытаясь уговорить меня вернуться в компанию. Затем следовало ожидать фальшивого доброжелательства, потока пустых, ровно ничего не значащих слов о том, какое это милое местечко, как прекрасно я выгляжу, ну и всего такого же. Однако на этот раз, судя по всему, я ошибся — вместо показушного дружелюбия Фитч повел себя как адвокат в суде.

— Вчера вечером Ники пыталась связаться с тобой по телефону, Геван, — с ноткой непонятного осуждения произнес он.

— Да, мне говорили, как и то, что ты прилетел сюда на самолете. Может, сначала скажешь зачем?

Вместо ответа, Фитч снял очки и тщательно протер их белоснежным носовым платком. Без очков его глаза казались какими-то робкими и совершенно беспомощными. Обычно мне не составляло особого труда практически моментально догадаться, какую именно роль Лестер собирается сыграть, какую конкретно маску он выбрал из своего довольно скудного набора, но на этот раз его поведение меня даже несколько встревожило, так как время шло, а я так и не мог толком понять, что, собственно, ему будет от меня нужно...

Он снова надел очки, не забыв при этом виновато улыбнуться. Чувствуя, как внутри меня начинает нарастать какое-то непонятное раздражение, я нетерпеливо спросил:

— Давай ближе к делу! Что тебе надо?

— Геван... честно говоря... честно говоря, я просто не знаю, как тебе об этом... В общем, Кен умер, Геван.

Я медленно подошел к окну, обвел взглядом дорожку, ведущую к морю, песчаный пляж, маслянисто-серую рябь залива: там вздувались и тут же гасли небольшие волны, уже с белыми гребешками, ветер становился все свежее и свежее, в небе величаво парила стайка серьезных пеликанов, на берегу двое крепких, очень похожих друг на друга парней в темно-синих шортах — скорее всего, братьев — старательно отрабатывали стойку на руках...

Кендал мертв!

Одно слово, всего одно короткое тяжелое слово. И будто что-то с грохотом обрушилось вниз. И произвело совершенно неожиданный эффект. В мгновение ока превратило Кена из человека, которого я, как мне казалось, смертельно ненавидел, в моего любимого брата. Родного брата, ушедшего от нас в мир иной, когда ему не исполнилось даже тридцати одного года. Мертв. Это короткое слово мгновенно пробудило во мне воспоминания, которые я все эти четыре долгих года упорно гнал из своей памяти, стараясь думать о брате только как о человеке, подло, исподтишка укравшего у меня любимую женщину, как о человеке, который не вызывал и при всем желании не мог вызывать у меня ничего, кроме чувства злости и ненависти. Самой настоящей лютой ненависти!

И вот одного короткого слова оказалось вполне достаточно, чтобы это, казалось, вечное чувство испарилось. В памяти вдруг ожили картинки старых добрых времен — передо мной будто наяву предстало его горько рыдающее в окне лицо, когда меня увозили в школу, а он оставался, поскольку был еще слишком мал, но теперь ему не с кем было играть, строить шалаши, раскрашивать военные карты, охотиться на индейцев...

Я вспомнил тот страшный день, когда наш серый пони сбросил его со спины и он сломал себе левую руку, но по дороге до дому не проронил ни единой слезинки...

Эти воспоминания вызвали у меня острые угрызения совести за то, что в течение последних четырех лет я не написал ему ни одного, даже самого коротенького письма, и за то, что на прощанье разбил ему рот, а он даже не попытался сопротивляться. Если раньше я винил во всем только его одного, то теперь все изменилось. Я вдруг отчетливо понял, что это не он украл у меня Ники, а Ники украла у меня целых четыре года жизни моего младшего брата! И вот теперь я остался совсем один. Мать, отец, сестра, брат — все они уже на том свете. Сестра умерла, когда ей было всего семь, и единственное, что я о ней помнил, — это как она со всех ног бежала по лужайке, будто изо всех сил старалась подальше убежать от того рокового дня...

Много, слишком много смертей! Кен был последним, кого искренне волновало все, что со мной происходит, все, что доставляло мне радость или горе. Последние четыре года я старательно убеждал себя, что всей душой его ненавижу, но при этом даже не осознавал на редкость простой истины: сам факт его существования являлся животворной нитью, которая связывала меня со всем по-настоящему хорошим в моей жизни.

Парни в темно-синих шортах уже закончили тренировку и теперь неторопливо шли по песку, лениво перебрасываясь большим ярко-желтым пляжным мячом. Пожилая женщина в темном купальном костюме, наклонившись, стояла у самой кромки воды и перебирала выброшенные на берег волнами морские ракушки. Порывы ветра проникали и в дом, неся с собой запах моря и надвигающегося дождя.

Неожиданное прикосновение руки Лестера к моему плечу заставило меня вздрогнуть. Я повернулся, и он тут же убрал руку.

— Я... прости, я совсем не хотел сообщать тебе этого... все произошло как-то так сразу.

— Как это случилось?

— Знаешь, по всей видимости, какая-то нелепая случайность. — В его голосе явственно прозвучали нотки недовольства, может, даже гнева. — Это произошло сразу после полуночи в пятницу. Господи, Геван, сейчас кажется, будто прошла уже целая вечность! Они с Ники мирно поужинали при свечах, затем она отправилась спать, но еще не уснула, когда все это случилось. Кен, как обычно, совершал перед сном небольшую прогулку. Полиция считает, что он, сам того не ведая, застал врасплох вора или бродягу. Короче говоря, кто-то выстрелил ему в затылок. Он умер практически мгновенно.

Я в упор посмотрел на Лестера:

— В самый затылок?

— Да, в самый...

Нелепость, да и только. Такое всегда случается с незнакомыми людьми, о которых читаешь в газетах, невольно думая, что тебя это никак не касается, поскольку такое никогда не случалось с теми, кого ты знаешь.

— Когда похороны?

Лестер бросил взгляд на часы:

— Сегодня, часа через три. Поскольку желание прийти на похороны выразило довольно много работников компании, было решено сделать это сегодня. Ники, как ты понимаешь, конечно, в жутком шоке. Вообще-то этот несчастный случай всколыхнул весь город. У него же было немало друзей, Геван.

— Да, знаю, — сказал я, садясь в кресло.

Естественно, у Кена было много друзей, поскольку он сам был очень хорошим другом и... человеком. Столь неожиданно принесенная Лестером трагическая весть заставила меня буквально в мгновение ока изменить мое отношение к окружающему миру. Некогда милая взору гостиная вдруг показалась чужой... Будто мне совершенно случайно довелось забрести туда, где проживает кто-то другой. Я встал, чтобы налить себе виски. К моему удивлению, Лестер тоже не отказался. Ему я разбавил содовой, а себе налил даже безо льда. Свихнувшийся вор и палец на спусковом крючке! Выстрел в затылок. Глупость какая-то. Впереди меня ожидало еще множество стаканчиков с неразбавленным виски, но их все равно не хватит, чтобы забыть о том, что так нежданно-негаданно, так ужасно и нелепо обрушилось на меня...

Когда я ставил бокал с виски на столик перед Лестером, он уже с мягким шуршанием расстегивал «молнию» своего портфеля из шикарной кожи.

— Что там у тебя? — нетерпеливо поинтересовался я.

Переход к профессиональной области явно придал ему уверенности. Наконец-то он не в мире человеческих страстей, а в райском саду столь любимых им гражданских правонарушений и судебных предписаний. Наверное, именно поэтому уже совершенно иным, где-то даже менторским тоном Лестер сказал:

— Знаешь, Геван, сейчас, как сам понимаешь, мне не хотелось бы озадачивать тебя такого рода вещами, но, наверное, имеет прямой смысл не откладывать их на потом. Как говорят, сделал дело — гуляй смело. У меня скоро вылет, только, если не хочешь, разумеется, мы могли бы...

— Давай, давай, показывай, что там у тебя.

Он протянул мне бумагу, в которой было черным по белому написано:

«Мне требуется твоя личная подпись на этом документе для суда по делам о наследстве. Поскольку Кен не успел оставить наследников, то по условиям завещания вашего отца его доля в собственности переходит к тебе. Личная собственность Кена, естественно, остается Ники. Можешь обратиться к другому юристу, чтобы проверить все это, хотя...»

Убедившись, что я полностью и внимательно ознакомился с документом, Лестер тут же протянул мне авторучку. Причем как раз вовремя. Если он занимался юридическими делами Кена и Ники, то его, полагаю, ожидал немалый куш. Я, не раздумывая, подписал бумагу и молча передал ее ему.

Он тут же протянул мне другую — стандартный бланк доверенности, выписанный на Ники, на миссис Кендал Дин.

— Боюсь, это может потребовать определенных дополнительных пояснений, — помолчав, произнес он.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Ведь я никак — ни устно, ни письменно — не подтверждал мои акции с того момента, как покинул компанию.

Лестер только пожал плечами:

— Вообще-то вся проблема заключается в том, чтобы найти приемлемого для тебя человека, Геван. Как нам всем показалось, тебя вряд ли устроило бы, если бы от твоего имени твоими акциями распоряжался... ну, скажем, я.

Заметив мой пристальный взгляд, Лестер слегка покраснел, потупился и, досадливо поморщившись, начал суетливо и в общем-то совершенно бесцельно перебирать бумаги в своем роскошном портфеле. Похоже, он вспомнил то, что невольно пришло в голову и мне: тот день много лет назад, когда он явился ко мне с некоторым, якобы чисто деловым предложением, включавшим в себя участие «своего» офицера по утилизации списанных материалов и, соответственно, гарантированную аукционную продажу кое-каких «излишков» имеющихся у нас на заводе военных запасов. Тогда он попытался представить все это таким образом, будто делает мне огромное одолжение, — эту на редкость выгодную сделку, дескать, можно провернуть и без меня, поскольку требовалось всего лишь обеспечить относительно небольшое финансирование, но ведь лучше дать хорошо заработать своим, чем чужим, разве нет? К его глубочайшему сожалению, он обратился ко мне в тот момент, когда у меня не было ни малейшего желания ни миндальничать, ни даже терпеливо выслушивать такого рода сомнительные предложения, поэтому я простыми и доходчивыми словами объяснил ему все, что думаю о его плане, о «своем», то есть продажном, офицере и о самом Лестере Фитче, после чего он с пылающим лицом, как пробка, вылетел из моего кабинета.

— Послушай, Лестер, не скажешь, что, интересно, могли бы означать твои слова «как нам всем показалось»? — тихим, даже несколько вкрадчивым тоном поинтересовался я.

— Нам всем? А, вот что ты имеешь в виду! Понятно. Просто в последнее время я довольно много и успешно занимался налоговыми делами компании, в силу чего был введен в состав членов Совета... на временной основе, что будет официально подтверждено буквально на следующем заседании.

— Полагаю, Ники тоже?

— Она примет участие во внеочередном заседании. Через восемь дней. Это будет открытое заседание членов Совета и акционеров. Официальные уведомления будут разосланы не далее как завтра.

Я снова выразительно посмотрел на бланк доверенности.

— Да, но это отнюдь не объясняет, почему вы так этого хотите, Лестер.

Он бросил на меня снисходительный взгляд — большой бизнесмен снисходит до разговора с пляжным мальчиком!

— Геван, ты дал нам всем более чем ясно понять, что не собираешься возвращаться. Был серьезный разговор. Не имея никакой практической возможности срочно связаться с тобой, мы... то есть все присутствующие пришли к выводу, что ты предпочтешь решить это именно таким образом, чем самому проделывать долгий путь только для того, чтобы лично присутствовать на заседании.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать его слова, поскольку на меня снова неожиданно нахлынули воспоминания о Кене. Неохотно оторвавшись от них, я в упор посмотрел на Лестера:

— Само собой разумеется, мне не хотелось бы выглядеть занудой, но, по-моему, мои вопросы достаточно просты. Почему вы хотите, чтобы я подписал эту доверенность? Для какой цели?

Он радостно взмахнул пухлой белой рукой:

— Тут нет ничего такого уж особенного, Геван. Не более чем самая обычная ерунда. Просто небольшая группа наших акционеров пытается нанести удар по действующему руководству компании, и нам надо продемонстрировать им свою силу. Пусть знают...

— Какая еще небольшая группа? Чего они хотят?

Лестер издал глубокий вздох, по-видимому означающий, что его вызванное чрезвычайными обстоятельствами долготерпение в разговоре с несмышленышем подходит к концу.

— Тебя слишком долго не было, Геван, ты отстал от жизни и, похоже, многого, очень многого просто не знаешь. Что ж, придется тебя несколько просветить. Если ты случайно просматривал наш годовой отчет, то, должно быть, обратил внимание на...

— Почему же? Я прочел его с большим интересом.

— Прекрасно! Просто великолепно! Это позволит нам заметно сэкономить время. Дело в том, что нам совсем недавно перевели очередной «взнос» в размере — можешь себе представить? — двадцати пяти миллионов долларов! Мы уже давно внедрили в дело полковника Долсона, отличного армейского офицера, со всей его высокопрофессиональной и готовой к любым действиям командой. Честно говоря, полковнику довольно скоро показалось, что Кен — как бы это попроще сказать? — ну вроде как не совсем готов к работе в новом формате. Кстати, какое-то время тому назад он совершенно конфиденциально поведал мне, что уже беседовал с Кеном относительно его добровольной замены мистером Стэнли Мотлингом, и тот, во всяком случае судя по его естественной реакции, был совсем не против и, более того, обещал детально обдумать это предложение в самое ближайшее время.

— Стэнли Мотлинг? Ну и кто же, черт побери, это такой?

Брови Лестера взметнулись вверх, явно демонстрируя нечто вроде: «Как, неужели ты его не знаешь? Сам Кен привел его в компанию в качестве первого вице-президента! Потрясающий человек! Способен работать, просто как вол! Кена надо благодарить за то, что он его вовремя заметил и сумел уговорить работать на компанию. Практический опыт в нашем деле главное, уж поверь мне. Чтобы снова поднять „Дин продактс“ на ноги, сейчас нам нужен именно такой человек, и никто другой».

— И что? У него из-под ног вдруг выбили почву?

— Боюсь, ты не совсем отдаешь себе отчет, Геван, какие важные и подчас болезненные проблемы вольно или невольно могут возникать при создании совершенно иной схемы производства. К тому же...

— Не стоит напрасно тратить силы, Лестер. Не забывай, в ваших делах я всего лишь профан и невежда, не более того.

Он изобразил натянутую улыбку:

— Именно об этом я и хотел тебе сказать. О совершенно новом количественном и качественном аспекте, с которым нам теперь приходится иметь дело. Он, должен заметить, весьма велик, поэтому теперь, когда Кена с нами больше нет, мы с Ники... ну и, конечно, сам полковник... короче говоря, мы считаем, что Стэнли Мотлинг должен как можно скорее взять дела в свои руки. Без промедления! Мы все, само собой разумеется, бесконечно ему благодарны за готовность заняться нашими проблемами, но, видишь ли, являясь председателем нашего Совета, хорошо тебе известный банкир мистер Карч с самого начала, так сказать, «раскачивает лодку»! Организует других акционеров, сплачивает их вокруг старого Уолтера Грэнби, науськивает на захват компании!..

— Такое вполне могло бы происходить и в любой другой компании. Уолтер умен и прекрасный профессионал.

Лестер покачал головой:

— Да, в свое время он действительно был, подчеркиваю, был одним из самых умных и лучших. Но времена меняются, Гев, и, с тех пор как ты пропал, многое изменилось. Радикально изменилось. Сейчас, боюсь, тебе совсем, совсем не хотелось бы его видеть. Хотя, если уж разговор пошел начистоту, даже когда он был на вершине славы, то и тогда до Мотлинга и ему, да и тебе тоже было, честно говоря, далеко. Слишком неравны ваши силы, как и возможности... Нам нужны твои акции прежде всего и только для того, чтобы подкрепить формальный статус Стэнли Мотлинга и практически реализовать искреннее желание Кена не лишить маленьких людей их доли яблочного пирога. Уверен, никто из них никогда даже не решится подать на нас иск. Главное сейчас — скинуть старого Грэнби. Кроме того, даже если предположить, что они вдруг захотели бы сделать это, то у них не было бы ни малейшего шанса выиграть дело. Слишком уж крепки и надежны позиции мистера Мотлинга. Уж кому-кому, а им такое просто не по зубам, это уж точно...

— Ну, если этот ваш Мотлинг так силен, то откуда вдруг появилась оппозиция?

— Ревность. Самая обычная ревность и зависть. Нежелание или неумение идти в ногу со временем. Полная неспособность понять, что «Дин продактс» находится на крутом подъеме, переживает, так сказать, звездный час!

— Мне кажется, не далее как всего лет десять тому назад «Дин продактс» уже была на крутом подъеме, разве нет?

Лестер бросил на меня заговорщический взгляд и даже придвинулся поближе, будто намереваясь сообщить что-то уж очень интимное, не предназначенное для чужих ушей:

— Слушай, Геван, только слушай внимательно: нам доверили, подчеркиваю, доверили производить... ну, скажем, в высшей степени важные продукты. Извини, больше мне, увы, просто не разрешено говорить...

— Ну а зачем, скажем, убирать Уолтера? Ведь, по-моему, он работает как надо, в своем деле просто ас, разве нет?

— Да, конечно, но вот только он, увы, давно уже живет в своем собственном мире, который незаметно для него остался в далеком прошлом.

Я небрежным щелчком выбросил окурок в небольшой, мягко мерцающий камин и медленно повернулся к Лестеру:

— А знаешь, похоже, все эти события развиваются очень быстро, по-моему, даже уж слишком быстро, тебе так не кажется, Лестер? Кена убили не далее как в эту пятницу. Сегодня всего лишь воскресенье, и тут же появляешься ты с этой доверенностью... Ну и что следует дальше?

— Ты, наверное, даже понятия не имеешь, какое давление оказывают сейчас на нашу компанию, Гев, — серьезно, чуть ли не мрачно ответил он.

Интересно, слышит ли он сам, как сейчас звучит его голос, почему-то подумал я. Одно его появление здесь сразу же вызвало у меня чувство тревоги! Почему? Ну допустим, Лестер с искренней готовностью отдал компании и сердце и душу и со временем стал весьма преданным ей, как принято говорить, молодым и подающим большие надежды специалистом. Допустим, хотя это никак не вязалось с моим представлением о мистере Лестере Фитче. И что, значит, если он вернется с подписанной мной доверенностью, ему дадут премию или какое-либо иное вознаграждение?

— Наверное, не имею, — как можно спокойнее ответил я. — Но видишь ли, Лестер, все дело в том, что мне совсем не хочется, чтобы кто-то распоряжался моими акциями. Ни ты, ни Ники, ни Карч, вообще никто!

Он бросил на меня печальный взгляд и, не скрывая разочарования, покачал головой:

— Искренне жаль, Геван, что ты предпочитаешь эмоциональное решение столь важного рационального вопроса.

Как я и предполагал, это была заранее заготовленная фраза, которую он наверняка отрепетировал, еще сидя в самолете, включая, естественно, печальное покачивание головой. Совсем как в театре абсурда.

— Ну и что конкретно ты имеешь в виду?

Лестер сначала демонстративно закашлялся, затем не менее демонстративно начал теребить ручку своего кожаного портфеля.

— Знаешь, Гев, если бы ты смог хоть на мгновение забыть о своих вполне естественных эмоциях по отношению к Ники, то правильное решение тут же пришло бы само собой. Поверь мне, уж в таких делах я не ошибаюсь.

— Ну зачем же ты так стараешься все упростить, Лестер? Если голосование моих акций на самом деле так уж важно для нашей компании, то почему бы мне лично не сделать это? По-моему, дело стоит того, разве нет?

Он отвел взгляд в сторону. Чуть помолчал. Затем ответил:

— Возможно, в чем-то ты и прав, да, я несколько упростил свои аргументы. Но сделал это вполне сознательно, поскольку даже не предполагал, что у тебя появится настолько важная причина для неожиданного возвращения в компанию.

Он что, пытается меня оскорбить? Специально? Причем в такой грубой форме? Забавно, забавно...

Я схватил его левой рукой за лацканы пиджака, резко приподнял над кушеткой и занес правую для удара. Очень сильного удара. Но, увидев его открывшийся от животного страха рот, мелко затрясшиеся губы, вдруг передумал. А стоит ли он того? Вряд ли. Я отпустил его, и он тихо опустился на собственную шляпу. Наверное, не веря своему счастью.

— Прости, я знаю, мне не следовало...

— Заткнись, Лестер, — устало произнес я. — Уезжай. Ничего не говори, только поскорее уезжай отсюда. Постарайся не опоздать на самолет.

Он с каким-то удивленным видом расправил смятую шляпу, надел ее.

— Доверенность я тебе все-таки оставлю, не возражаешь? — Помолчав, как-то неуверенно добавил: — Ну и что ты теперь собираешься делать? Что им передать?

— Возвращайся к своим и передай им, что не знаешь, что я собираюсь делать. А теперь дуй отсюда, да побыстрее!

Фитч торопливо засеменил, но у самой двери вдруг остановился:

— Мне жаль... поверь, очень жаль, что с Кеном все так случилось, Геван. Но когда ты отойдешь от эмоционального шока и серьезно подумаешь, то поймешь, что самое лучшее в данной ситуации — это...

Я медленно повернулся к нему. Сразу же все поняв, Лестер выскочил за дверь. Я даже не стал провожать его взглядом. С таким бледным лицом в наших солнечных краях ему просто нечего делать.

Спортивные парни снова вернулись на пляж, но теперь с ними была еще и девушка в желтом купальном костюме, который полностью подходил под цвет их большого пляжного мяча. Один из парней тут же игриво запустил его в нее. Она радостно взвизгнула, припустилась за ним. Молодые, довольные, веселые...

Глядя на них, я невольно вспомнил мою прошлую жизнь. Будто взял и пролистал семейный альбом. В не такой уж далекой молодости мир казался мне веселым и удивительным, полным шикарных автомобилей, красивых девушек, яхт, верных друзей, загородных пикников...

Великая депрессия, для тех, конечно, кто ее помнит, просто и однозначно положила всему этому конец. Никого ни о чем не спрашивая. Многие, очень многие фирмы тогда разорились, их владельцы повыпрыгивали из окон, а вот мой отец выжил, стиснул зубы и выжил, сохранив нашу «Дин продактс». Не только не дал ей умереть, а даже расширил! Хотя я до сих пор отчетливо помню, с каким хмурым, мрачным лицом он сидел с нами за обеденным столом. Да, те плохие времена длились далеко не один день...

В тридцать девятом мы получили от Британской комиссии по закупкам военного снаряжения заказ на солидную партию пулеметных опор. Для нас с Кеном это было событие, равно как и последовавшая за этим война, обязательные для допризывников медосмотры, рентгенограммы, сахар в крови Кена, диабетная диета, ну и все прочее. Короче говоря, «здоровое, на редкость здоровое поколение», иначе не скажешь.

Затем был колледж, полное ощущение того, что нас бросили, что мы никому не нужны, что кругом только формы, униформы, тренировочные лагеря, военная подготовка, переподготовка... Я поступил в Гарвардскую школу бизнеса, вполне успешно закончил ее, не менее логично оказался в нашей семейной фирме, с удовольствием набирался там ума-разума по меньшей мере целый год, затем папин инфаркт, болезнь, смерть, конец войны, возвращение нации к нормальной жизни, назначение меня гендиректором — а кого же еще? Тогда мне все помогали, и я неожиданно сам для себя ощутил, как это хорошо — держать поводья в узде. Процветать в молодом возрасте всегда хорошо! Затем я встретил Ники и вдруг отчетливо понял, что именно ее мне всегда так не хватало. То самое недостающее звено...

Зазвонил телефон. Я протянул руку и снял трубку сразу же после первого звонка.

— Мистер Дин? Секундочку, пожалуйста. Вам звонят из Арланда. Соединяю...

Я точно знал, кто это. Знал даже, какие интонации прозвучат в ее голосе, когда она спросит: «Гев?»

— Привет, Ники. — Просто так на этом остановиться было нельзя. Надо было сказать что-то еще. Стандартное. — Мне очень, очень жаль насчет Кена, Ники.

— Это... это так несправедливо, Гев! Это все, о чем я сейчас могу думать. Чудовищно несправедливо!

— Я знаю, знаю...

— Гев, я потеряна, потеряна и одинока. Ужасно одинока! Мне хочется уползти куда-нибудь и спрятаться. Куда-нибудь далеко-далеко... Чтобы никто меня не нашел! А тут еще все эти дела с вашим бизнесом... В котором я ничего, ровным счетом ничего не понимаю... Я только что говорила с Лестером. Ему кажется, ты очень расстроен. Просто не в себе.

— Естественно. Насчет Кена. А Лестер просто вывел меня из себя.

— Ему не надо было к тебе приезжать. Но он посчитал, что так будет лучше. Вчера мы не смогли связаться с тобой, ну и...

— Полагаю, он уже успел сообщить тебе, что я наотрез отказался подписывать вашу доверенность?

— Не знаю. Наверное, что-то говорил, но, боюсь, я не очень вникала в его слова. Знаешь, Геван, здесь так дождит, что кажется, этому никогда не будет конца. Дождь все идет, идет, идет...

Говорят, лучшего дня для похорон не придумаешь... Мне от этих слов хочется то ли рыдать, то ли смеяться, сама не знаю...

— Успокойся, Ники.

— Лестер до сих пор не знает, собираешься ли ты приехать или нет. Может, все-таки приедешь, Гев? Я... мне очень хотелось бы тебя увидеть.

Да, очень. Тебе наверняка очень хочется меня увидеть. Может, только для того, чтобы лично удостовериться в том, что потеряла. Или можешь потерять. Только помни, Кен тебе этого не простил бы. Сука!

Интересно, как она сейчас выглядит? На четыре года старше? Всего на четыре? Сидит вцепившись побелевшими пальцами в телефонную трубку и хорошо знакомым жестом нетерпеливо откидывает назад непокорный локон волос со лба? Когда она нервничала или чувствовала возбуждение, то ее глаза всегда становились темно-темно-синими. Сейчас она, наверное, смотрит ими в пустоту, абсолютную пустоту... Все то же и все те же.

— Как сказал Лестер, я еще не решил. Пока не решил.

— Прости за эти слова. Я не хотела. Просто мне сейчас трудно о чем-либо думать. Надеюсь, ты понимаешь. Конечно же у меня нет никакого права просить тебя приехать или... о чем-нибудь еще.

— У тебя есть полное право просить. Ты была женой моего брата, и я, само собой разумеется, готов сделать все, чтобы помочь тебе.

Ее голос начал куда-то пропадать. Наверное, помехи на линии. Такое бывает. Я с трудом расслышал ее последние слова:

— Все эти дела с компанией, я ничего в них не понимаю... Мне надо бежать. Прости, Гев. До свидания...

— До свидания, Ники.

Я повесил трубку и отошел к окну. Дождь, ослабевая, потихоньку удалялся на запад. Парни с девушкой уже ушли с пляжа. Наверное, пошли пить пиво. Тем более, что на берегу уже начиналась буря...

Какой смысл туда ехать? Что я смогу там сделать? Ничего, ровным счетом ничего. Напрасно потерянные четыре года уже не вернуть. Жизнь никогда не дает двух шансов подряд, это уж точно. Тогда зачем? Кости брошены на стол, ставки сделаны... Кена нет и уже никогда не будет. Так что смирись, Геван. И даже не думай туда ездить! Будет только хуже.

Ненависть не поможет полиции поймать мерзавца, который, как они считают, совершенно случайно убил Кена. Так что оставайся здесь, Геван, и живи как прежде. Живи и ни о чем не думай! Так будет легче. Ведь четыре года уже прошли... Кен больше не выбежит встречать тебя даже в дождь! Родной брат с ясными глазами! Он всегда и во всем следовал моему примеру. Даже в случае с Ники, невольно, хотя и не без мрачного сарказма, подумал я.

Сколько сейчас времени? Скоро начнется панихида. Хоронить будут, естественно, на нашем семейном участке на холме. Под кедрами. Он их всегда любил. На большой гранитной плите будет крупная надпись: «Кендал Дин». Если Ники больше не выйдет замуж, то когда-нибудь тоже наверняка будет покоиться именно там. И я тоже. Да, странное будет воссоединение на зеленом холме...

А дождь все шел и шел. «Нет, никуда не поеду, — сказал я сам себе, закрывая окно. — Возврата нет и не должно быть!»

И тем не менее во вторник утром, после многих бессонных часов, тревожных раздумий и бокалов виски, Джордж Тарлесон все-таки повез меня в аэропорт, стараясь успеть к самому раннему рейсу. Причем при этом непрестанно чертыхался и искренне переживал, что машина едет слишком медленно...

Глава 3

Городок Арланд, с населением почти в полмиллиона человек, обрамляют два конических холма, которые, если, конечно, смотреть на них сверху, образуют восьмерку — число в каком-то смысле знаменательное. В ее центральной части многочисленные магазины, три моста, железнодорожная станция и автострада. Все не хуже, чем где-либо еще.

Северная часть «восьмерки» чисто деловая — рабочие районы, мотели, офисы, притоны, городские свалки, донельзя загаженные улицы, таверны, игральные дома, ну, в общем, как положено в современном городе...

А вот южная совсем другое дело — вся в зелени, в поистине викторианском спокойствии и бюргерском благополучии. Короче говоря, чего иного желать?

Когда раздался долгожданный и вместе с тем почему-то очень громкий и совсем неожиданный сигнал, что самолет заходит на посадку, я пристегнул ремень, покрепче сжал бокал с виски, бросил взгляд вниз на ту самую северную деловую часть города, пытаясь отыскать наши законные сто акров компании «Дин продактс», однако брызги ночного дождя на иллюминаторах и обманчиво мерцающие огоньки где-то далеко внизу сделали мою задачу, увы, недостижимой. Так что придется набраться терпения и подождать. Тем более, что ждать, похоже, осталось совсем немного. К тому же никуда они не денутся.

Когда государство начинает очередную кампанию по вооружению, то оно ищет прежде всего подрядчиков, которые могут достаточно быстро, то есть в указанные им сроки, работать с металлом, то есть имеют требуемое высокоточное оборудование, специалистов-инженеров, специалистов-управленцев, специалистов-ученых, специалистов-надзирателей, специалистов-плановиков, специалистов-контрразведчиков, ну и так далее и тому подобное. Главное, чтобы вся эта военная махина исправно работала и не давала сбоев... Поскольку в такого рода делах столько скрытых сложностей и минимальных допусков, что даже талантливым, но молодым инженерам приходится ой как нелегко!

В течение двух последних войн нашей «Дин продактс» удалось завоевать себе репутацию вполне надежного и верного производителя всего, чего угодно, — начиная от легких алюминиевых оптических приборов, которые можно носить в обычных дорожных сумочках, и кончая массивными платформами для орудийных лафетов. Кроме того, мы делали и комбинированные системы, не говоря уж о траверсных пружинах для средних танков, взрывателях для гранат, подвесках для джипов...

Во время Второй мировой войны тоталитарные нации обычно замораживали военное производство на достигнутом уровне и всячески старались вносить в него минимум изменений, даже если таковые казались на тот период важными. У нас все было совсем иначе. Декретированные условиями военного времени изменения происходили, как теперь принято говорить, «пачками», причем каждое из них неизбежно заметно влияло на весь ход будущего производства. Да, мы выиграли эту войну, и, значит, с системой вроде бы все в порядке.

Колеса самолета коснулись земли, скорость резко уменьшилась, мы подкатили к терминалу. Дождь продолжал хлестать по асфальту и фюзеляжу. Женщины, прикрывая прически газетами и радостно повизгивая, густой стайкой устремились к входу. За ними уже более спокойно шли мужчины. Как ни странно, но теперь, когда я был уже не в веселой Флориде, а дома, у меня сразу же появилось такое чувство, будто я никогда отсюда не уезжал. Быстрое перемещение в пространстве многое изменило. Флориды словно никогда и не было. Как будто просто вышел из кинотеатра на улицу в проливной дождь.

Получив наконец мой багаж, я сел в такси и вместе с невольным попутчиком добрался до самого центра города, где находился отель «Гарленд». Мокрые от дождя улицы, залитые мертвым неоновым светом... Город как любой другой город, в котором каждый вечер — субботний. Так всегда бывает, когда тяжелая промышленность испытывает перегрузки и вынуждена вводить дополнительные рабочие смены. Точно так же было и в сороковых. Кому, как не мне, это помнить: девушки в рабочих джинсах, переполненные пивные бары, грохот музыкальных ящиков, тупые лица, с жадным восторгом глядящие на раздевающихся на сцене женщин... Дорогие «девушки по вызову» со своими непомерно большими шляпными коробками и миниатюрными домашними собачками... Слишком молодые бездомные бродяги в слишком узких штанах, с нелепо раскрашенными ртами... Да, так всегда бывает, когда город вдруг просыпается к активной жизни, когда начинают продаваться дорогие машины, когда банки выдают кредиты, когда...

А ведь в свое время я знал Арланд совсем другим. Полным загаженных улиц, попрошаек, пустых домов, которые никто даже и не пытался продать, полным какой-то бессмысленности самого человеческого существования. С промышленными, особенно металлургическими, городами-анклавами всегда так: либо вечный праздник, либо вечный голод, третьего, увы, не дано.

Сейчас здесь правил бал праздник, сейчас здесь все веселились и не хотели задумываться над тем, что будет завтра. Пусть будет что будет, а там посмотрим!

Довольно большой для далеко не самого крупного города Америки, отель «Гарленд» был будто специально задуман как идеальная сцена для вооруженного ограбления. Все двигались в каких-то бессмысленных направлениях, все выглядели какими-то необычно озабоченными... Чем? Пропажей багажа? Крахом Нью-Йоркской биржи?

Я честно отстоял очередь у стойки регистрации, за что был сполна вознагражден словами преждевременно постаревшего клерка: «Простите, сэр, но у нас для вас ничего нет... Следующий, пожалуйста... У вас забронировано, сэр? Нет?.. Тогда, простите, у нас все занято. Приезжайте, пожалуйста, как-нибудь в другой раз».

Пришлось обратиться к самому главному менеджеру, который тут же подбежал ко мне. Хотите верьте, хотите нет, но совсем как пингвин, которого оторвали от внезапно свалившегося с неба завтрака.

— Что вам угодно, сэр?

— Мистер Гарленд сейчас в офисе?

— Если вы насчет свободного номера, сэр, то могу вас заверить, это совершенно бессмысленно, так как...

— Вас не затруднит позвонить ему и сообщить мое имя?

— Конечно же нет, сэр, но...

— Никакие «но» вам не понадобятся. Просто скажите ему, что его хочет видеть Геван Дин. Буквально на секунду, не больше.

«Мистер Дин?» Искренне удивленные глаза менеджера, казалось, увидели меня в первый раз. Он торопливо пробормотал что-то в телефонную трубку и нервно сообщил:

— Пройдите в дверь за приемной стойкой, его кабинет последний в конце коридора...

Я жестом руки прервал его, сказав, что знаю. Джо Гарленд, восторженно улыбаясь, встретил меня чуть ли не в самой середине коридора. Небольшого роста, полный, несколько лысоватый, намного моложе, чем говорили, но с очень умными, если не сказать проницательными, глазами. Если бы не они, то давно бы ему быть каким-нибудь управляющим по-настоящему крупной фирмы. Риелторской, финансовой, ну, какой-нибудь в этом духе, а вот он почему-то захотел остаться тем, кто он есть. То есть формально никем.

Джо горячо затряс мою руку.

— Боже мой, Геви! Как же давно мы не виделись! Кажется, в последний раз это было где? В Майами? Точно, точно... Боже ты мой! Целая вечность. Ну, входи, входи...

Когда мы вошли в его кабинет, там нас встретила на редкость симпатичная молоденькая девушка в халате медсестры.

— Ну, надеюсь, теперь вам все ясно? — не скрывая нервного напряжения, спросил ее Гарленд.

— Да, конечно, — так же нервно ответила она.

— Тогда идите работать.

— Благодарю вас, благодарю, я сделаю все как надо!

— Идите, идите. И только будьте повнимательнее.

Девушка встала, радостно улыбнулась:

— Господи, да конечно же! — И буквально выпорхнула из кабинета, не забыв еще раз обольстительно улыбнуться через плечо.

Джо только покачал головой:

— Надо было бы ее хорошенько выпороть, да вот рука не поднимается. Старею, наверное, становлюсь все мягче и мягче. Присаживайся, пожалуйста. Виски?.. Со льдом? — Наливая виски и кладя лед в большой старомодный бокал, он, не поворачиваясь, сказал: — Искренне жаль насчет Кении. Очень, поверь, очень жаль...

— Для этого я и здесь, Джо.

— Хорошо хоть, что они все-таки поймали того парня, который сделал это.

— Поймали?!

— А ты что, не знал этого?

— Откуда? Я ведь только что прилетел.

— Да-да, конечно. Откуда тебе знать? Его взяли вчера днем около двенадцати в мотеле в северной части города. Об этом сообщили все вечерние газеты. Его «послужной список» длиннее нашей центральной авеню! Теперь ему конец.

— Что ж, я рад, Джо.

— А знаешь, Гев, лично меня все это даже несколько удивляет, — произнес он, задумчиво глядя в свой бокал с виски.

— Что именно? То, что его так быстро поймали? Хочешь сказать, не ожидал от полиции такой прыти?

— Нет, совсем не это. Но это не мое дело. И вообще забудь, пожалуйста, мои слова. Навсегда. Я их не говорил, понятно?

— Не говорил? Не твое дело? Тогда чье же? Чье это дело, Джо? Мы же столько лет были с тобой друзьями, совсем неплохими друзьями! Случилось что-то не так, и ты тут же в кусты? Думаешь, поможет?

Он медленно сел за свой огромный письменный стол. С весьма смущенным видом.

— В нашем деле приходится видеть и не такое, Гев. Два плюс два не всегда четыре. Иногда получается и шесть...

— Ну а Кен?

Он бросил на меня печальный взгляд:

— Мне пришло в голову, а не было ли это на самом деле самоубийством? Ну а вдруг за этим стоит что-нибудь вроде страховки или чего-то в том же духе? Тебе не кажется? Я в любом случае решил держать рот на замке. Вот только не надо на меня так смотреть. Да знаю я, прекрасно знаю, что он совсем не из тех, кто способен на самоубийство! Во всяком случае, до прошлого года.

— До прошлого года?

Джо пожал плечами:

— Увы, именно так, как правило, и бывает. Когда тебе стукнет сорок три, в глазах вдруг появляются чертики, и ты уже не видишь, кто куда идет... Потом потихоньку приходишь в себя и, никому не мешая, топаешь домой. К семье, к детям. А в голове по-прежнему сидит то же самое, от чего уже никогда не избавиться.

— Компания так и не стала главным делом его жизни, Джо. И не могла стать. Он прекрасно знал, что у него совсем не тот уровень.

— Если его не знать изнутри. Черт побери, Гев! Он же был твоим родным братом! Надеюсь, и остается...

— Это ты правильно заметил, Джо. Очень правильно. Я хорошо, очень хорошо его знал. Теперь, вспоминая все эти последние, так бездарно прошедшие четыре года, я понимаю, каким же я был дураком!

— Такая женщина, как она, может любого заставить сначала почувствовать себя дураком, а потом так и поступать.

— Это что, следует понимать как оправдание?

— Не возникай понапрасну, Геви, — неожиданно мягко сказал он. — Снявши голову, по волосам не плачут. Какой смысл бередить старые раны? Мы все в одном и том же дурацком поезде, с которого уже никому не сойти. Более того, если хочешь, можешь не принимать мои слова всерьез. Считай, что я их никогда не произносил. Хотя сегодня в одиннадцать я представлю тебя молоденькой девушке, которая знает куда больше меня. Она просто прелесть, с большим успехом здесь выступает. Поет. Ее зовут Хильди Деверо.

— Хочешь сказать, мой брат круто гулял?

— И да и нет, Гев. Они дружили. Больше я ничего не знаю и свечку, увы, не держал. Если между ними что-то и было, то не здесь, это уж точно. Тогда рапорт сразу же лежал бы у меня на столе, ты же знаешь. — Он внезапно стал выглядеть намного постаревшим. — Тебе надо хоть немного поспать, Гев.

— Думаешь, надо? Наверное, да. Только вот ведь беда: оставил все вещи у стойки регистрации. Номер снять пока не удалось. У вас тут все занято.

Джо поднял телефонную трубку, попросил регистрацию.

— Ральф? Что у нас сейчас есть? — Не перебивая выслушал, затем сказал: — Хорошо. Тогда сделаем так: мистер Геван Дин поселится в люксе на восьмом. Немедленно. Пришлите, пожалуйста, посыльного ко мне в офис. С карточкой и ключом.

Он налил нам еще виски. Правда, на этот раз куда меньше. Буквально через минуту-другую в кабинет, вежливо постучавшись, зашел посыльный с карточкой и ключом. Я подписал карточку, объяснил ему, где оставил свои вещи, и попросил принести мне ключ как можно скорее. Затем, когда посыльный ушел, мы, как водится, поговорили о том о сем, вспомнили старые времена, и Джо, с бодрым видом выпив со мной на посошок, проводил меня до самой двери, сказав на прощанье:

— А знаешь, жизнь, оказывается, довольно паскудная штука, Геван. Мне будет очень не хватать Кении. Он был совсем другой, чем мы. Такие вот, брат, дела... Только не опоздай к одиннадцати.

Я не опоздал. Пришел даже чуть раньше. Притушенный свет ламп, оголенные плечи женщин, полные непонятного ожидания взгляды мужчин... Девушка в серебристой парче наигрывала на пианино старые мелодии, бросая почти призывные взгляды на огромного мужчину в смокинге, который стоял, небрежно облокотившись на ее музыкальный инструмент, с бокалом шампанского в руке.

Что это — переизбрание мэра или поминки? Сразу понять трудно. Ладно, сначала надо осмотреться. Вокруг все было как в старые добрые времена. Смех, вино, рассказы о сороковых годах, когда все только начиналось.

— ...Получили мы тогда, значит, груз, когда Техас наложил на нас — как это?.. — а, вот, называется «вето», ну а мы, значит, наложили на него... вот-вот, с большим приветом! Ну и утерли им нос, после чего они стали присылать сюда делегацию за делегацией. Чтобы, значит, с нами побыстрее договориться...

— ...А помнишь, они попробовали установить нам даты? Прямо, говорят, без опозданий! Ну мы им тогда показали!

— ...Последний раз я был дома в середине февраля, а откуда мне знать, чем она там занималась? Ведь меня тогда носило туда-сюда по всей стране, пойди разберись...

— ...Ну тогда скажи, почему бы Джорджу не нанять самолет до Кливленда и не сэкономить нам целый день? Ну скажи, скажи...

— ...чтобы они приготовили нам люкс в Чикаго? С шикарными девушками, выпивкой, ну и всем остальным... А что, было бы просто здорово!

Да, все как сто лет назад. Ничего не изменилось. Те же люди, те же желания. Та же самая давно заигранная пластинка. Я внимательно осмотрел лица мужчин у стойки бара. Напряженные губы, полураскрытые рты, тревожные глаза, ожидание чего-то... Да, на шикарный салон совсем, совсем не похоже.

— ...Вот так, вот так, видишь, совсем не страшно. Теперь тебе надо будет пустить в дело свой пластиковый рукав, и все будет в полном порядке. Только не бойся. Ничего не бойся. Все будет как надо.

Шестерки. Мальчики по вызову. Спекулянты. Расходный материал. За все заплачено. Большинство из них только и мечтает о том, чтобы немедленно и желательно без очереди заработать быстрые деньги, получить какие-нибудь привилегии. Какие? Этого они толком не знают. Просто хотят, вот и все. Хотя некоторым из них это нравится делать ради азарта, возбуждения, неизвестности того, что произойдет дальше. Бог им судья! Раньше таких презирали и, как известно, даже изгоняли. А теперь? Теперь железный пресс весом в сто тонн стоит, как минимум, двух батальонов солдат, один физик — двух союзников. Да, категория сравнений меняется со скоростью космического лучевого потока. Новое, новое...

Девушка в серебристом парчовом платье закончила играть и, скромно откланявшись под звуки громких аплодисментов, куда-то вышла. Ее место тут же занял хлыщеватого вида мужчина, который глядел не столько на клавиши, сколько на девушку, неожиданно откуда-то появившуюся у микрофона. Невысокого роста, с каштановыми волосами, смуглой блестящей кожей. Но что это? Она вдруг остановилась, прикусила нижнюю губу... Почему? Занервничала? С чего бы?

В ней было что-то совершенно беззащитное, требующее к себе абсолютного внимания. Девушка кивнула аккомпаниатору, произнесла несколько ничего не значащих слов и запела старинную балладу об одиночестве, страстном желании. Слова, конечно, были не новыми, давно всем известными, но ее голос, низкий, глубокий, идущий от самого сердца, и искренняя манера поведения доходили до каждого. Вне всяких сомнений. Это была настоящая профессионалка, которая, в отличие от большинства любителей, даже не пыталась вихлять телом. А оно между тем вполне стоило того. Включая одежду. Вроде бы достаточно формальную и приличную и в то же время откровенную. В зависимости от того, как посмотреть.

Пока я искренне вместе со всеми аплодировал певице, ко мне подошел Джо:

— Ну, как тебе наша маленькая Хильди?

— Нет слов. Просто прелесть. Где вы ее только нашли?

Он жестом подозвал официанта и попросил его, нет, скорее вежливо, по-моему даже слишком вежливо, приказал накрыть для меня столик в углу зала.

— Хильди присоединится к тебе сразу после того, как закончит выступать.

Так оно и случилось. Она подошла ко мне с широкой улыбкой на милом лице, вызывающем моментальную симпатию.

— Здравствуйте, я Хильди. Джо сейчас очень занят, поэтому я не стала его дожидаться и пришла сама.

Неизвестно откуда появившийся официант подвинул ей стул.

— Кен очень часто говорил о вас, Гев.

Вблизи черты ее лица оказались более решительными, чем на сцене. Куда только делась застенчивость робкого ребенка, поющего нежные слова? Для артистов вообще характерны свой собственный жаргон и особая манера поведения. В чем-то они у всех одинаковые, а если повнимательнее присмотреться, совершенно различные. Им всегда нужна публика. Хватит даже одного зрителя, во всяком случае на короткое время. Иногда мне невольно приходила в голову мысль: а что они делают, когда остаются совсем одни? Если когда-то остаются...

— Благодарю вас. С вашей стороны это очень мило.

— Я пою слова, которые написали другие люди, Гев. Они совсем не отражают того, что я чувствую на самом деле.

— Спасибо, Хильди. Должен заметить, вы поете чужие слова будто свои, — неожиданно сам для себя резковато ответил я.

Она иронически склонила голову набок:

— Спасибо вам. Вы очень на него похожи. Те же обороты речи. Наверное, сейчас вы просто хотите защитить себя. Смотрите на меня, будто я была его женщиной.

Да, похоже, мнение о ней придется менять, и как можно быстрее.

— Вся проблема в том, Хильди, что я до сих пор не знаю, как на вас реагировать. Кем вы были Кену? Джо сказал, что у него были какие-то трудности, поэтому, как мне показалось, вы, может быть...

— Думаете, часть из них связана со мной? Вряд ли. Он был другом. Просто очень хорошим другом. Мы много говорили. Знаете, если бы он вдруг захотел как-то изменить наши отношения, то, честно говоря, я не знаю, как бы все это вышло. Такой вопрос никогда между нами не возникал... Может, и жаль. — Она горько улыбнулась. — Для маленькой Хильди это было совершенно новым ощущением жизни. Понимаете? Нравилось это мне или нет? Не знаю. Скорее всего, да. Ему был нужен кто-то рядом, кто никогда ничего не требует и не собирается требовать, только и всего.

— Все равно, что-то здесь не вяжется. Кен вроде бы не был таким уж впечатлительным, разве нет?

— Не сердитесь, но другим я его никогда не видела. Что-то его постоянно грызло изнутри, но мне так и не удалось узнать, что именно. Он говорил и говорил, но так и не сказал самого главного. Так и не сказал.

— Какие-нибудь зацепки были?

У нее оказалась довольно забавная, но не лишенная приятности манера поднимать одну бровь, якобы изображая искреннее удивление. Будто что-то видит или слышит впервые в жизни.

— Он много пил. Даже слишком много. Хотя держался при этом молодцом. Но однажды вечером все-таки чуть перебрал и сказал мне загадочную фразу: «Вот, запомни: у мертвых никогда не бывает проблем». Знаете, пьяные иногда говорят, с одной стороны, глупости, а с другой — в их словах часто скрыт глубокий смысл. Вот только, к сожалению, далеко не сразу удается в нем разобраться. Тогда я сказала ему, что он несет чушь, а Кен тут же возразил, что это совсем не чушь и ему не составило бы труда наглядно объяснить любому медику, каково это, когда тебя разрывают пополам. Я ничего не поняла, посадила его в такси и отправила домой. Весь следующий день его беспокоила мысль, не сказал ли он мне чего-нибудь лишнего, и, похоже, успокоился только после того, как убедился, что я все равно ничего не поняла из того, что от него услышала.

— Разрывают пополам... Странно. Может, ему надо было принять какое-то важное решение, а он никак не мог это сделать?

Совсем как царь Соломон, когда он грозил разделить ребенка на две равные части...

Она задумчиво постучала костяшками пальцев по столу.

— Когда-то мне совершенно случайно довелось прочитать про одну хитрую лабораторию, в которой крыс специально тренировали находить выход из запутанного лабиринта. Хотя его вообще не было. В конечном итоге обессиленные крысы ложились на пол, отгрызали себе лапы и умирали.

— И Кен хотел сделать то же самое?

— Да, что-то вроде того. Ощущал себя так, словно не мог найти выхода. Я пыталась разговорить его, надеялась, это хоть как-то поможет. А ему нравилось просто быть со мной, с миленькой, простодушной певичкой из провинциального ресторана. Когда я, как у нас любят говорить, вдруг вышла из образа, он тут же заволновался.

Я положил ладонь на ее руку.

— Рад, что ты была рядом с ним, Хильди.

Она медленно ее убрала.

— Не надо, прошу вас. Вы заставите меня заплакать, а я не хочу. Давайте лучше вернемся к догадкам, Гев. Что у него было: проблемы с женой? Я знаю, что-то было не совсем так на заводе, но ведь это никогда его особенно не волновало, поскольку он, так сказать, не уделял этому все свое внимание. Тогда что?

Сначала мне пришло в голову: причина в том, что она бросила меня ради Кена. Или, может быть, затем бросила его ради кого-нибудь еще? Нет, судя по ее голосу в телефонной трубке, такое просто невозможно. Да, но ведь буквально за день до того, как я застал ее с Кеном, она была в моих объятиях — ласковые слова, охи, вздохи... Причем вроде бы совсем искренние. Неужели мы все так и не поняли Ники?!

— Не знаю, Хильди. Просто не знаю.

— Иногда любовный вирус всего только вирус: сначала он проникает внутрь, а потом все там разъедает. Я знаю.

— Я тоже.

Приложив красивую руку ко лбу, она несколько мгновений изучающе смотрела на меня. Совсем как доктор. Затем, снова приподняв левую бровь, спросила:

— Значит, теперь конец всей вашей семье?

Вот теперь я увидел то, что видел в ней Кен: теплоту и понимание, свойственные только определенному сорту людей — вымирающей породы.

— Вы намного сильнее его. Это заметно. Теперь мне ясно, почему ему так вас не хватало.

— Он говорил об этом?

— Да, говорил. Говорил, Геван. Хотя в общем-то не винил вас за то, что вас не было рядом.

— Не стоит меня разыгрывать, Хильди. Я должен был быть рядом с ним, но не был, вот и весь ответ.

Как же мне хотелось поверить ее словам о Кене! Другого выхода просто не было.

Она бросила быстрый взгляд на наручные часы с маленькими бриллиантиками:

— Извините, Гев, мне пора идти и петь для других.

Хильди резко встала, и я тоже. Какая же она маленькая! Выжидающе глядя на меня, она куснула нижнюю губу...

— Ты еще вернешься? — спросил я.

— Мы уже сказали друг другу все, что должны были сказать о Кене, и мне совсем не хотелось бы взваливать на себя еще и ваши проблемы.

— Мне бы тоже совсем этого не хотелось.

— Вы даже сами не заметите, как сделаете это.

— Ты что, умеешь сканировать людей?

— Нет, скорее догадываться, что они думают. Хотя даже это иногда заставляет меня чувствовать себя старше, чем древние, мудрые горы. Поэтому я не хочу мудреть и дальше. Хватит! Приходите в другой раз, Геван. Когда решите свои проблемы и мы сможем просто посмеяться, пошутить... Как нормальные люди.

— Хорошо, Хильди. Приду. Рано или поздно, но приду. Обещаю.

Теперь она положила свою руку на мою, но уже с совершенно другим выражением лица — каким-то робким, стесняющимся... И ушла на сцену к микрофону. Когда я уходил, Хильди в притушенном свете прожекторов пела о вечной любви, которая никогда не умрет, даже если ее убить. Эти слова звучали в моих ушах, когда я выходил из зала.

Думы и мечты так и не дали мне уснуть в ту ночь. Сути собственных размышлений я так и не уловил — слишком уж все было туманно и расплывчато, но одно ясно: везде присутствовала Ники. А вот ее слов мне так и не довелось услышать...

Глава 4

Звонок, раздавшийся в девять утра, заставил меня выскочить из душа. Лестер Фитч слащавым голосом сообщил, что был бы просто счастлив угостить меня завтраком.

Я молча стоял, сжимая трубку, стирая полотенцем стекающие капли воды и не зная толком, что ответить.

— Геван? — настойчиво спросил он.

— Да здесь я, здесь!

— Извини, мне показалось, нас прервали. Я буду ждать тебя внизу в вестибюле. Помимо всего прочего мне хотелось бы ввести тебя в курс дел нашего завода.

Ну это уж слишком! Чего-чего, а меньше всего мне сейчас хотелось выслушивать его занудливые нравоучения относительно того, как себя вести в данной ситуации... Господи, сколько же приходится попусту тратить времени на людей, которые нам совсем, ну совсем не интересны! Лучше всего в таких случаях помогает одно простое короткое слово «нет!». Которое я, не особенно задумываясь, и произнес.

— Как-как? — переспросил он, похоже не поверив собственным ушам.

— Нет, Лестер, не жди, — повторил я и повесил трубку.

Было утро среды. Все они — и Лестер, и Ники, и Мотлинг — уже давно прекрасно все знали и хотели только одного: как можно скорее выяснить, кого из них буду поддерживать я. Хотелось бы и мне это знать. Наверное, именно для того я и приехал сюда. Чтобы провести собственное маленькое расследование. Почему бы и нет? Ну, скажем, долг перед семьей, перед братом и все такое прочее... Четыре, целых четыре года полнейшего равнодушия — и вдруг такой взрыв преданности? Прекрасно. Но ведь вчера вечером Джо и Хильди задали мне еще одну проблему, на которую, скорее всего, нет ответа. Может, она навеки похоронена в мозгу моего безвременно и трагически ушедшего брата. Рано или поздно мне все равно придется встретиться с Ники и поговорить. Но это рано или поздно. Сейчас к встрече с ней я еще не был готов. Пока не готов.

Невольно почувствовав себя намного лучше от того, что послал Лестера к чертовой матери, я быстро оделся, спустился на лифте этажом ниже вестибюля — на случай, если он не поверил моим коротким, но, как мне казалось, весьма решительным словам и выслеживает меня в бесплодной надежде, что я вдруг могу передумать, — и через черный ход вышел на улицу Перни. Ночной дождь заметно освежил воздух. В общем-то, несмотря ни на что, хорошо было вот так вдруг оказаться там, где в свое время произошли, наверное, главные события твоей жизни. Даже на этой улице Перни. Наш выпускной бал проходил в отеле «Гарленд». Я закончил колледж, а Кен тогда был только на втором курсе. Сейчас я уже не помню имени его девушки, а вот своей помню — Конни Шерман. Кто-то принес с собой бутылку виски, и мы с Кеном не раз и не два прикладывались к ней в мужском туалете. Затем, когда танцы уже заканчивались, мы отвели девушек в ресторан. Свою машину — старый, здоровенный, как сарай, и разбитый «шевроле» — я, помнится, тогда припарковал в самом конце улицы, поэтому нам пришлось идти к ней пешком.

А на улице нас поджидали парни, которых мы толком не знали, — скорее всего, с северных улиц города, очевидно желавшие наказать «выскочек из южной части». Когда мы вышли, один из них с наглым хохотком тут же отпустил грязное замечание насчет девушки Кена. Просто чтобы его спровоцировать и вызвать на драку. Тот моментально взъерошился и, хотя она, дернув его за рукав, попросила не обращать внимания, все-таки пошел к ним выяснять отношения. Конечно же зря, поскольку их было намного больше, они были готовы к любой подлости. Короче говоря, его тут же сильным ударом сбили с ног. Понимая, что нам сейчас меньше всего нужны проблемы, особенно в присутствии девушек, я сразу же схватил Конни и девушку Кена за руки и постарался втащил их обратно в вестибюль ресторана. Слава богу, они не очень возражали и быстренько вбежали внутрь. Тут Кен вскочил и яростно набросился на тех парней. Завязалась потасовка, но толком мне ее не удалось увидеть — кто-то здорово трахнул меня сзади по голове, и я практически тут же отключился. А эти трусливые подонки мгновенно попытались испариться. Не удалось. Все вдруг смешалось. Я сильно ударил кого-то между ног, кто-то шарахнул меня в живот... Ну и так далее и тому подобное. Мычание от боли, звуки ударов, а потом, потом кто-то дул мне в рот, пытаясь вернуть дыхание, кто-то сорвал с меня куртку, я схватил чью-то кисть руки, резко вывернул ее и услышал крик боли, затем послышались сирены полицейских машин, как всегда, собралась толпа зевак... Напавшие на нас парни, само собой, тут же исчезли, нас сначала хотели забрать в полицию, как виновных в беспорядках, но Конни, уж не знаю каким образом, все-таки удалось убедить их, что мы не виноваты. Короче говоря, нас отпустили.

Помню, как мы все громко хохотали в моей машине. Да так, что я чуть не врезался в грузовик. Когда мы наконец добрались до дому, мой левый глаз окончательно заплыл, как у нас тогда любили говорить, до полной неузнаваемости. А к тому времени, когда рассказы обо всем этом добрались до колледжа, их, то есть этих «крутых» подонков, оказалось уже по меньшей мере девять, причем пятерых из них мы с Кеном практически полностью вырубили. И мне даже стало чуть-чуть обидно, когда, глядя в зеркало, я заметил, что следы фингала под левым глазом проходят.

Воспоминания, воспоминания, воспоминания... В этом городе они преследовали меня чуть ли не на каждом шагу. Ладно, хватит. Кена я и так никогда не забуду. Пора возвращаться к реальности. Если за его столь внезапной и неожиданной смертью крылась какая-либо причина, то кому, как не мне, ее найти? Узнать или хотя бы попытаться выяснить, почему жизнь потеряла для него всякий смысл, почему во всех его последних письмах было столько внутренней боли, неуверенности, тревоги... Сначала Ники, затем Кен, потом всякие хитромудрости с нашим заводом, удары судьбы. Короче говоря, всего не перечислишь, и, значит, надо разбираться, причем как можно быстрее. Даже если деталей, как в известной «китайской головоломке», не так уж мало и при этом многие из них скрыты где-то в тени, чтобы как можно дольше нельзя было разглядеть их истинный цвет.

Я торопливо позавтракал в ближайшем кафе и прошел восемь кварталов до центрального полицейского участка, где сообщил дежурному сержанту свое имя, показал документы и попросил немедленно отвести меня к офицеру, занимающемуся делом об убийстве моего брата. Он, как положено все зарегистрировав, передал меня другому полицейскому, который неторопливо прошел со мной через небольшой дворик в левое крыло здания. Там мы поднялись по крутой лестнице на второй этаж и оказались в большой комнате с дубовыми столами, за которыми усердно работали какие-то люди, преимущественно в штатском. Полицейский подвел меня к одному из них. Деревянная табличка на столе гласила: «Сержант-детектив К.В. Португал». Внимательно выслушав полицейского, сержант что-то ему пробормотал, затем указал рукой на стул у противоположной стороны стола. Я сел, поблагодарил полицейского, и тот, молча кивнув мне, вышел из комнаты.

Португал работал не спеша, но с видом человека, которому хочется как можно скорее закончить рутинные дела, чтобы спокойно поговорить со столь неожиданным посетителем. Просмотрел несколько документов, завизировал их, небрежно бросил в металлическую корзину с надписью «Для исходящих» на левом краю. На вид ему было где-то около сорока. С очень бледным лицом, тучный, темно-каштановые волосы с перхотью, кожа со щек свисает чуть ли не до самого ворота темно-серой рубашки... Тяжело дышит ртом, иногда, будто вытащенная из воды рыба, жадно хватая очередную порцию воздуха, пальцы покрыты темно-бурыми пятнами никотина. Наконец сержант закончил со своими бумажками, облегченно вздохнул, откинулся на спинку стула и бросил на меня по-своему даже радостный взгляд:

— Значит, вы его брат, так? Да, печально все вышло. Хорошо хоть, что нам удалось так быстро во всем разобраться. К вашим услугам, сэр.

— Я прилетел только вчера вечером, прочитал обо всем в газетах и подумал, что вы сможете рассказать мне о каких-нибудь деталях.

— Ах вот вы о чем! Тогда слушайте. Просто нам во время позвонили и кое-что сообщили. Должен заметить, без информаторов это дело оказалось бы гораздо сложнее. Мы немедленно отправили по указанному адресу наряд и схватили этого парня. Его зовут Шеннари. Два свидетеля готовы подтвердить под присягой, что он вышел из своей комнаты в ту пятницу около десяти вечера и отсутствовал, как минимум, часов до двух ночи. Там же нашли и пистолет — автоматик 38-го калибра. Не чистился с того момента, когда из него был произведен этот роковой выстрел. — Тяжело вздохнув, сержант не без труда нагнулся, достал из нижнего ящика стола простую картонную папку, вынул оттуда цветную фотографию и положил ее передо мной. Карандаш он использовал как указку. — Это заключение наших экспертов по баллистике. Вот пробный образец, а вот кусочек металла, извлеченный из тела вашего брата. Как видите, они идеально совпадают. Шеннари оказался отпетым преступником, по которому тюрьма только и плачет. Три раза привлекался за вооруженный разбой, два срока отсидел полностью, третий раз был досрочно освобожден, но, само собой разумеется, нарушил все мыслимые и немыслимые условия. Давно в розыске. Вот, кстати, его милое личико. Хотите полюбоваться? — Он небрежно бросил снимки на папку с заключением.

Я взял их, внимательно всмотрелся. Так, анфас, профиль... На вид парню где-то около тридцати. Темные, глубоко посаженные глаза, квадратная челюсть, длинные черные волосы, густые брови, пересекающиеся на переносице... Невзрачный, совершенно ничем не примечательный тип. Неужели такой мог убить Кена? Нет, нет, это просто невероятно. Такое себе невозможно даже представить...

— Кажется, вы сказали, досрочно освобожден?

Португал снова откинулся на спинку стула, бросил хмурый взгляд на кончик своей потухшей сигары, подчеркнуто медленно разжег ее.

— Послушайте, я ведь всего-навсего полицейский, а не работник по общественным связям, мистер Дин. Многие считают, что преступников нельзя освобождать досрочно, что они всегда должны целиком и полностью отсиживать свой, как правило, заслуженный срок. Если бы вы тоже так думали, я бы вас не осудил. Ну, скажем, в силу того, что произошло с вашим братом. Но ведь факт и то, что, благодаря этой мере, многие из них порывают с прошлым и становятся на правильный путь. А вот такие, как Шеннари, только подрывают их веру в милосердие и справедливость. Он, может быть, даже вполне искренне уговорил судью освободить его, но, оказавшись на свободе, вдруг понял: а идти то ему совсем некуда и не к кому. Ну и что дальше? Тогда он принимает самое простое и самое глупое решение в своей жизни — берет револьвер и нечаянно, поверьте, совершенно нечаянно убивает вашего брата. Сам того не желая. Хотел-то всего лишь ограбить.

— Могу я с ним поговорить?

Португал только пожал плечами:

— Если так уж хотите, то можно.

— Поверьте, мне бы совсем не хотелось доставлять вам лишние проблемы.

— Да какие там проблемы! Пойдемте.

Мы спустились по лестнице, прошли по внутреннему дворику к другому крылу здания. Португал шел тяжело, склонившись вперед, сосредоточенно попыхивая своей сигарой. Темно-коричневые брюки, заметно протертые внизу, измятый пиджак неопределенного цвета... Вооруженный охранник внимательно оглядел нас через смотровое окошко и впустил вовнутрь.

— Ральф, — обратился к нему сержант, — мы хотим навестить моего приятеля мистера Шеннари. Не возражаешь?

Когда мы на лифте спустились глубоко в подвал и камеру открыли, Ральф шутливо произнес:

— Только не забудьте как можно громче позвать меня, если мистеру Шеннари вдруг захочется, чтобы ему взбили подушку, принесли свежего чая или что-нибудь в этом роде...

Шеннари, одетый в полосатую арестантскую одежду, сидел на скамье в самом конце камеры, окрашенной почему-то в светло-голубой цвет. Крошечное окошко было наглухо запечатано массивной решеткой. Когда мы вошли, он встал и, как бы не замечая нас, медленно подошел к зарешеченному окну, схватился тонкими грязными пальцами за толстые прутья.

— Как ты себя ощущаешь в такое прекрасное утро, Уолли? — издевательски ухмыльнувшись, поинтересовался Португал.

Шеннари бросил на меня мимолетный взгляд и тут же перевел его на сержанта:

— Ну, нашли того, кто вам нужен?

— Нам нужен ты, Уолли, ты, и никто другой. И кончай валять дурака.

— Сколько же раз вам повторять, что это не я?! — неожиданно тонким и дрожащим голосом воскликнул Шеннари.

— Вот видишь, у тебя уже сдают нервы. Признавайся скорее, а то будет еще хуже. Чего зря тянуть время?

— Приведите сюда того адвоката. Говорю же вам, это подстава. Чистейшая подстава, любому дураку понятно... Кто это такой?

— Это родной брат человека, которого ты убил, Уолли.

Шеннари, прищурившись, долго смотрел на меня немигающим взглядом. Затем покачал головой:

— Не давайте им обмануть вас, мистер. Они просто хотят облегчить себе жизнь. Зачем работать, если можно все получить на халяву? Я человек пропащий, а для них главное — не испортить отчетность, лишь бы бумажки были в срок и в полном порядке, а там хоть трава не расти. Поэтому хватают первого попавшегося за руку, особенно такого удобного, как я, и накручивают на него по полной программе. Клянусь вам, я сроду не видел того пистолета, пока этот блондинистый коп не достал его из-под моих рубашек. Да там такие замки, что пальцем откроешь! Любой мог зайти туда и подложить пушку. Даже тот блондин, который нашел его. Послушайте, мистер, я ведь, как вам, наверное, известно, не лох. Будь это делом моих рук, первое, что сделал бы, так это тут же избавился бы от пушки и скрылся из города, так ведь?

— Просто ты был тогда пьян, — со значением произнес Португал. — Пьян как свинья.

— А что, есть закон, запрещающий человеку выпить?

— Если он условно-досрочно освобожден, то есть. К тому же ты до сих пор нигде не работаешь, а при тебе нашли ни много ни мало пару сотен долларов. Интересно, откуда, Уолли?

— Я ведь уже признался в этом! Да, пару недель назад взял супермаркет, так и сажайте за это! Но зачем навешивать на меня убийство? Человека, которого я и в глаза-то никогда не видел... Спросите Литу, она скажет вам, где я тогда был и чем занимался. Почему вы не хотите этого сделать?

Португал повернулся ко мне:

— Ну как, насмотрелись?

Я молча кивнул. Когда мы уже подходили к лифту, до нас все еще доносились истошные вопли Шеннари:

— Мистер, мистер, они все равно ничего не будут делать, не будут даже пытаться найти настоящего убийцу, уж поверьте! Им это по барабану! Им лишь бы бумажки были в порядке и удобный козел отпущения! Не давайте им водить себя за нос...

Как ни странно, его слова произвели на меня впечатление. Португал, похоже, тоже заметил это, поскольку торопливо сказал:

— Они все поют одну песню: «Клянусь, это не я, клянусь мамой, это просто ошибка, случайное совпадение...» Так уж они устроены. 44

Думают только об одном. — Он помолчал, а затем, когда мы были уже во внутреннем дворике, продолжил: — Мы считаем, Уолли намеревался ограбить один из богатых домов в том районе, а ваш брат случайно застал его врасплох. Шеннари был сильно «под парами», естественно, очень нервничал, поэтому и сделал этот роковой выстрел. Все остальное — чистая рутина. Они все ведут себя именно так. Кричат, закатывают истерики, настаивают на своей невиновности... Не сомневаюсь, этот парень расколется еще до суда и письменно подтвердит все свои показания.

— Когда будет суд?

— Помощник окружного прокурора уже был здесь не далее как сегодня утром и полностью одобрил все наши бумаги. Так что мы в самое ближайшее время закрываем дело, а судебное слушание, думаю, состоится где-то в начале осени.

— Кто эта Лита, о которой он упоминал?

— Его подружка. Итальянка. Лита Дженелли.

— Где ее можно найти?

Он бросил на меня настороженный взгляд:

— Послушайте, мистер Дин, неужели вы купились на его байки? А зря, поверьте мне. Я уже много лет слышу это. Одно и то же, одно и то же. Их не изменишь, уж поверьте.

— Нет-нет, мне просто интересно, что он за человек. Зачем ему было убивать? Деньги — да, но убийство?.. Ну и кто она такая?

— Одна из тех недоделанных девиц, которые только и мечтают стать героиней из последнего фильма, поэтому готова в любой момент подтвердить под присягой, что Шеннари провел с ней всю ночь до утра.

— И тем не менее мне очень хотелось бы поговорить с ней.

Ему это явно не понравилось. Помолчав, Португал тяжело вздохнул:

— Хорошо. Она работает дорожной проституткой на перекрестке Южной долины. Не ошибетесь. Заведение называется «Обжираловка». Там соответствующая крупная неоновая надпись и рисунок. Валяйте, но только не пожалейте.

— Спасибо, сержант. Постараюсь.

Он задумчиво вытер нижнюю губу от прилипших сигарных листочков.

— Все в порядке, мистер Дин. Дело в том, что мы всегда ощущаем особую ответственность, когда имеем дело с такими, как вы. Особенно если они становятся жертвами какого-нибудь уголовного придурка.

Мы вежливо распрощались, и он пошел к себе. Какой-то усталый и, похоже, расстроенный. Может, мне больше повезет от встречи с этой девушкой, Дженелли? Но это произойдет, если, конечно, вообще произойдет, намного позже, так что, надеюсь, у меня еще предостаточно времени, чтобы разобраться, что, собственно, происходит на нашем заводе, ну и вообще вокруг.

Надежных источников информации было два, и первый из них — Том Гэрроуэй, смышленый молодой инженер по производству, которого я в свое время, четыре года назад, дважды повышал по службе.

Не тратя времени, я позвонил на завод из телефонной будки, на мое счастье стоявшей буквально рядом с полицейским участком, и попросил оператора соединить меня с техническим отделом, то есть с мистером Гэрроуэем.

— Простите, но мистер Гэрроуэй от нас уволился, сэр, — вежливо и равнодушно произнес неизвестный мне женский голос. — Соединить вас с кем-нибудь еще?

— Нет, я по личному делу. Скажите, вы не могли бы подсказать, где его можно сейчас найти?

— Одну минутку, сэр, подождите. — Она отсутствовала довольно долго, где-то около минуты, но затем все-таки объявилась: — Алло, алло? Сэр, мистер Гэрроуэй сейчас работает в корпорации «Стрингболт», это в Сиракьюс, недалеко от Нью-Йорка. Он ушел от нас чуть более пяти месяцев тому назад, сэр.

Чертыхаясь про себя, но вежливо, как мог, я поблагодарил ее и медленно побрел в отель. То, что Том вдруг решил уволиться, меня не на шутку встревожило. С чего бы это? Способный инженер, с большими перспективами в нашей компании. Зачем? Неужели ему предложили больше денег и лучшие условия? Вряд ли. Он слишком умен. И к тому же обладает неким талантом организатора. Да, странно, очень странно.

В отеле у стойки регистрации меня ждал запечатанный серо-стальной конверт со знакомым почерком Ники. Взяв его, я сел на ближайший стул, поднес к носу, принюхался к слабому запаху духов. Затем нарочито медленно вскрыл:

"Гев, Лестер сообщил мне, что ты уже в городе. Несказанно рада узнать об этом. Ты вернулся, и это самое главное! Хочу как можно скорее увидеться с тобой. Жду в половине пятого дома.

Твоя Ники".

Я смял записку, затем снова ее расправил и перечитал. Никаких сомнений: Ники абсолютно уверена, что я сделаю все точно так, как она желает. Или думает, я забыл тот дождливый вечер четыре года тому назад?..

Я вспомнил, как встретил Ники впервые. Тогда тоже шел сильный дождь. Был один из тех занудливых декабрьских дней, когда на улице начинает темнеть уже часа в три и нет ни малейшего желания куда-либо выходить из светлого, теплого помещения. Когда рабочий день кончился, я все-таки вышел из здания заводоуправления, пошел к машине, и тут прямо передо мной, будто из ниоткуда, возникла девушка — стройная, темноволосая, в серебристом дождевике, с которого стекали капли дождя.

— Если вы мистер Дин, то у меня к вам всего один вопрос, — решительно и сердито проговорила она.

В рабочих кварталах нередко можно встретить людей, у которых, как говорят, «не все в порядке с головой», но она на такую совершенно не походила.

— Ну, если у вас только один вопрос, тогда прячьтесь от дождя и валяйте задавайте его.

— Нет, спасибо, я люблю быть под дождем, но вот чего категорически не воспринимаю, так это когда от меня отмахиваются, как от назойливой мухи! Если ваш управляющий по кадрам не хочет принять меня, то пусть так и скажет, я пойму это и не обижусь. Но пусть скажет он, а не какой-то мелкий клерк с бегающими глазками!

— Вы что, договаривались о встрече?

— Во всяком случае, пыталась.

Я внимательно ее осмотрел: ремешок маленькой черной сумочки вокруг правой кисти, руки засунуты глубоко в боковые карманы дождевика, широко расставленные ноги, ярко-голубые горящие глаза... Решительная женщина. Настоящая женщина! Причем очень и очень привлекательная.

Тут все и началось. Мы выпили по чашке горячего кофе в ближайшем баре, поговорили, а затем... затем я, наплевав на свои принципы, позаботился о том, чтобы она немедленно получила именно ту работу, которую так хотела. Конечно же все это вызвало массу ненужных сплетен, разговоров, но я махнул на них рукой, правда не забыв дать ей ясно понять, что быть моей протеже означает прежде всего хорошую работу.

Она оказалась на редкость эффективным и прекрасно подготовленным работником. Одевалась всегда скромно и в деловом стиле — строгие костюмы, белые, безукоризненно накрахмаленные блузки, которые, впрочем, так и не могли скрыть великолепных, свободных движений ее восхитительного тела, даже когда она деловито шла по коридору. Мужская часть нашего управления, похоже, просто сходила от нее с ума. Они постоянно старались найти любые предлоги, чтобы подойти к ее столу, наклониться над ней, сказать какую-нибудь служебную белиберду...

Тогда в том маленьком баре, где мы пили кофе и скрывались от дождя, Ники вкратце поведала мне историю своей небольшой, но достаточно бурной жизни. Осиротев в пятнадцать лет, она года два жила у своих двоюродных кузенов, затем, закончив школу, устроилась на работу в Кливленде, которую скоро бросила, поскольку у ее женатого начальника начали появляться, как она выразилась, «не совсем те мысли», и выбрала «Дин продактс» в Арланде наугад, практически чисто случайно, и то только потому, что хотела начать свой путь наверх в какой-нибудь действительно крупной фирме, а не в мелкой, захудалой компании.

Я часто встречал ее в офисе; она всегда мило и вежливо мне улыбалась, но, скорее всего, только вежливо, и не более того. Ничего иного в ее улыбке никогда не было. Во всяком случае, мне тогда так казалось. Хотя потом, каждый раз после встречи с ней, когда я просматривал деловые бумаги, мне почему-то виделись не столько цифры или статьи очередного важного контракта, сколько она — как ни в чем не бывало шагает по моим аккуратно напечатанным страницам, юбка тесно обтягивает крутые бедра, высокие, твердые груди свободно и грациозно колышутся под белой, безукоризненно накрахмаленной блузкой, темные волосы разительно контрастируют с грациозной шеей...

Но однажды я совершенно случайно наткнулся на нее у питьевого фонтанчика в общем зале. Она, как всегда, мило улыбнулась и, сделав шаг назад, сказала:

— О, ради бога, простите, мистер Дин.

— Вы не откажетесь поужинать со мной? Сегодня вечером?

— Но... но, мистер Дин, не будет ли это выглядеть с вашей стороны, как бы это сказать, несколько опрометчиво?

— Возможно, но об этом я еще не думал и, наверное, вряд ли буду думать. Пусть будет как будет, но вам совершенно необязательно говорить «да» исключительно потому, что я принял вас на работу. Надеюсь, вам это понятно. Вы можете принять мое предложение, только если сами хотите этого.

— А знаете... знаете, мне вдруг захотелось его принять.

После этого я часто с ней встречался и еще больше думал о ней. Полностью игнорируя неписаные законы о личных отношениях с подчиненными. У нее была маленькая квартирка, но все мои, надо заметить, настойчивые попытки воспользоваться ею оказались напрасны. У меня, увы, ничего не выходило. Полагаю, тогда она просто хотела меня на себе женить, только и всего. Сейчас-то это ясно, но тогда... Не помню точно, как я сделал ей предложение, но она сказала «да», после чего на какое-то время мир стал для меня самым настоящим раем. Я думал о ней день и ночь напролет. Она, само собой разумеется, продолжала отлично работать, старательно избегая любых проявлений показной фамильярности. И хотя сплетни на заводе все росли и росли, со временем даже самые свирепые волки наконец-то угомонились.

Затем я совершенно неожиданно для себя застал ее в объятиях Кена, и с тех пор мы больше не виделись. И вот сегодня в четыре тридцать мне предстоит встретиться с безутешной вдовой, выпить с ней траурный бокал и смотреть на женщину, которая встала между мной и моим родным братом, сделав нас врагами на целых четыре года! Правда, теперь меня вызвали будто судебной повесткой. И все равно я пойду. Пойду хотя бы для того, чтобы посмотреть ей в глаза, попытаться еще раз ее понять, разгадать ее истинные мотивы.

Затем я вспомнил, как однажды вечером, сидя в моем автомобиле, мы азартно планировали наш медовый месяц. Тихо наигрывало радио, рядом проносились огоньки других машин... Да, только острова Британской Вест-Индии! Года два тому назад Джо Гарленд сказал мне в Майами, что Кен и Ники провели медовый месяц где-то на северо-западе Тихого океана. Честно говоря, тогда мне было приятно узнать, что они не отправились на острова, а выбрали другое место.

Я открыл дверь моего номера и застыл на месте, чуть ли не физически почувствовав странное покалывание в задней части шеи. Будто кто-то здесь уже побывал до меня. Причем совсем недавно. Во всех нас где-то глубоко сидит атавистический инстинкт, в определенные моменты невольно обостряющий все наши чувства. Я на цыпочках прокрался к спальне, осторожно заглянул внутрь — вроде никого, затем подошел к ванной комнате, резко распахнул дверь...

Тоже никого, но сомнений не было — совсем недавно в номере кто-то побывал. В моих еще не распакованных вещах, похоже, никто не рылся, что, впрочем, было неудивительно: если кто-то хочет на меня напасть, он вряд ли станет предупреждать об этом, устраивая бардак в комнате.

На какое-то мгновение меня вдруг охватил непонятный физический, именно физический, иначе не назовешь, страх. Но только на мгновение, затем он ушел так же неожиданно, как и появился. Наверное, потому, что я с самого начала подсознательно ощущал себя кем-то вроде бесстрашного детектива, твердо намеренного раскрыть сложное и непонятное убийство близкого мне человека.

Я вроде бы непринужденно засвистел знакомую мелодию, хотя на самом деле свист прозвучал слишком громко и весьма неестественно, включил воду в ванной комнате, бросил взгляд в висящее над умывальником зеркало, обернулся, чтобы посмотреть в прихожую, затем сделал сам себе недовольную гримасу. Спокойно, парень, спокойно...

Глава 5

Был уже почти полдень, когда мне в номер наконец-то позвонил Том Гэрроуэй из Сиракьюс. У них ушло всего минут пятнадцать, чтобы найти его в каком-то магазине. Это сразу же напомнило мне о тех, теперь уже далеких временах, когда я часами не мог его нигде найти и тратил много времени и сил, как правило безуспешно требуя, чтобы он всегда оставлял координаты, где его искать.

— Гев, привет! Как я, черт побери, рад слышать твой голос! Послушай, я уже прочитал про Кена в газетах и даже собирался тебе написать. Какая жалость, Гев, какая жалость! Хороший был парень.

— Спасибо, Том. Можешь сейчас говорить или перезвонишь позже?

— Конечно могу. Какие-нибудь проблемы?

— Почему ты ушел из компании? Тебе же было там совсем не плохо.

— Было, было. Что было, то было... Знаешь, просто, после того как ты ушел, мне вдруг стало очень одиноко. Можно сказать, даже невыносимо...

— Не валяй дурака, Том, выкладывай!

— Ладно, слушай: когда там появился этот Мотлинг, все пошло шиворот-навыворот.

— В каком это, интересно, смысле?

— А в таком, что мне совсем не нравится, когда кто-то вечно торчит у меня за спиной. Подглядывает, подсматривает, проверяет... Каждый человек хотел бы сам возделывать свое поле. А тут если бы мне вдруг захотелось просто чихнуть, то все равно пришлось бы делать, как минимум, три копии специального прошения, причем с обязательной визой Мотлинга на каждой из них! Знаешь, такое совсем не по мне — делай только так, а вот так даже не думай делать, отчитывайся за каждый час и шаг... Нет уж, извините.

— Да, Том, я знаю, с твердолобым Гэрроуэем такие штучки не проходят, это уж точно.

— Может, ты и прав, Гев. Только знаешь, честно говоря, работа там что надо. Отличная команда, интересные дела... Поэтому, как только ты выкинешь оттуда Мотлинга, я в тот же день прибегу назад. Со всех ног. Если, конечно, захочешь и позовешь. Думаю, Поулсон и Фитц сделают то же самое.

— Они что, тоже ушли?

— Естественно! Неужели ты не знал об этом? Где ты только был? Мотлинг давно прибрал все и всех к рукам. Включая твоего брата! И как это Кен мог терпеть такое? Уму непостижимо. Мотлинг и его оловянный солдатик Долсон действуют подло, но быстро. Следующим шагом будет вынос тела Грэнби, и тогда со всей нашей старой гвардией будет покончено. Раз и навсегда. Причем учти, Гев, во мне сейчас говорят отнюдь не сантименты, а всего лишь суровая действительность. Если бы ты был чем-то вроде безвольного флюгера, я первый послал бы все к чертовой матери и даже не подумал бы говорить тебе обо всем этом. Но ты, именно ты тот самый Дин, который может и должен управлять своей собственной компанией. Почему бы тебе снова не стать ее настоящим хозяином?

— Боюсь, уже несколько поздновато, Том.

— Не бойся. Я тут же вернусь и быстро всему тебя научу. На какое-то время снова станешь стажером. Одним из лучших молодых учеников Гэрроуэя.

— Я лицо без определенных занятий, Том. Какое уж тут может быть будущее? Тем более настоящее.

Его тон вдруг заметно изменился.

— Я не шучу, Гев. Это серьезно. Несколько раз я даже собирался тебе написать. Оттуда дурно, очень дурно пахнет. Будто кто-то забрался в подвал здания и умер там. Конечно, может быть, мне следовало бы остаться и побороться, но так уж случилось. Хотя и жаль. Безопасность другой работы тогда показалась мне намного более привлекательней. Только не думай, что я пытаюсь оправдаться, Гев. Просто те два года были на редкость хорошими и, если так можно сказать, плодотворными. Господи, как бы мне хотелось, чтобы все вдруг стало точно таким же, как было тогда!

Я искренне поблагодарил его за честность — хотя, во многом в силу его аргументов, решил, что возвращаться не имеет смысла, — перевел звонок на сервисную службу и заказал в номер пару сандвичей и выпить. Затем неожиданно для самого себя задумался над словами Гэрроуэя. Ощущение было такое, будто мне по локоть отрезали обе руки.

Это же не более чем всего лишь еще одна корпорация, которая будет продолжать тлеть своим путем, следовать собственным законам совершенно независимо от того, вернется туда Геван Дин или нет...

Но ведь именно этого мне так всегда не хватало! Не хватало жаркого запаха смазки, не хватало рокота и скрежета машин в цехах, где с металла на станках аккуратно и, как требуется, снимают стружку точно до микрона. А после всего этого как же приятно было перейти в отдел доставок и там с удовольствием вдыхать запах свежего дерева больших упаковочных ящиков, видеть только что сделанные жирной черной краской крупные надписи: «ДИН ПРОДАКТС». И испытывать невольную гордость, глядя на все это!

Затем, когда очередной производственный аврал заканчивался, я отправлялся в отдел приемки и доставки, следил за поставками материалов, проверял документацию, заготовки, литье, складские помещения, ну и так далее, и тому подобное, вплоть до окончательной машинной обработки, сборки, упаковки и отправки готовой продукции... Все это началось давным-давно, когда некий доисторический гений, сидя на корточках, сделал головку топора и приспособил ее к деревянной ручке. Можно вполне представить его неподдельную радость, когда он вертел в руках готовый инструмент! Точно такое же удовлетворение, очевидно, испытывали те, кто управлял «Дин продактс», делая компанию хорошо отлаженным механизмом, производившим нечто очень нужное и полезное. Искусство и умение — вот что являлось истинной и важнейшей добавленной стоимостью.

Помню, точно так же было и с моим отцом. Когда в производство планировалось запустить какой-нибудь новый продукт, то его большой стол в кабинете был буквально завален его составными частями, и он очень любил брать в руки то одну, то другую из них, вертеть, поворачивать разными сторонами к свету и с нескрываемой любовью, если не сказать обожанием, смотреть на них. В стенном шкафу его офиса всегда висел рабочий комбинезон, который он, как предполагалось, должен был надевать, когда ему по тем или иным причинам надо было пройти в производственные цеха, чтобы решить срочную проблему, но папа частенько забывал об этом и возвращался весь перепачканный машинным маслом. Тогда дома его неизбежно ждала хорошая взбучка от мамы. А еще до этого от его секретарши, старой мисс Браунвел.

Невольное воспоминание о мисс Браунвел заставило меня подумать о возможном втором ценном источнике информации. Когда престарелая мисс Браунвел в конце концов ушла на заслуженную пенсию, я попросил Хильдермана порекомендовать мне какую-нибудь стенографистку, кого-нибудь, так сказать, на «испытательный срок». Он пообещал и скоро прислал мне Джоан Перри, которая быстро вынудила меня подумать, все ли у него в порядке с головой. Ей было всего девятнадцать — неуклюжая, крайне застенчивая, на редкость нервная, появляющаяся в офисе с таким безумным желанием угодить, что я постоянно боялся, как бы она не переломала себе кости о нашу мебель или просто не вылетела из окна. Но зато когда ее пишущая машинка работала, то звучала так, будто целая куча ребятишек бежит, ведя железными палками вдоль решетчатой металлической изгороди. Не говоря уж о том, что она могла без видимого труда подробно и точно записать, расшифровать, а затем распечатать практически любой звук, любое бормотание или мычание, даже во время бурного совещания, человек десяти — двенадцати, когда все перебивают друг друга.

Не прошло и месяца, как Джоан Перри знала мой стиль выражения мыслей настолько хорошо, что мне порой было крайне трудно отличить, какие письма я продиктовал ей сам, а какие она написала по моей просьбе. Ей каким-то совершенно неведомым образом удавалось выпроваживать назойливых или нежеланных посетителей, которые смогли бы пробраться даже через «железную» мисс Браунвел, и без очереди впускать ко мне тех, кого я на самом деле очень хотел видеть. В ее аккуратной головке прекрасно умещались все мои встречи и расписания, поэтому каждое утро, когда я приходил на работу, на моем письменном столе поверх почты уже лежало напечатанное напоминание не только о запланированных встречах, но и о тех, которых, скорее всего, следовало ожидать.

Она была милой молоденькой девушкой со светло-рыжими волосами, всем своим видом производившей впечатление абсолютной девственной свежести. Причем настолько была преданной и верной, что иногда меня это даже приводило в смущение. В то утро, когда я продиктовал ей мое прошение об отставке, она ушла его напечатать, а когда по меньшей мере минут через десять вернулась, ее глаза были красными от слез, но голос оставался таким же твердым и спокойным, будто ничего не случилось.

Я дозвонился Джоан по телефону, и ее голос был таким же, как в то последнее утро.

— Я уже слышала, что вы в городе, мистер Дин.

Интересно, насколько эти долгие четыре года ее изменили?

— Мисс Перри, не могли бы мы с вами встретиться и поговорить?

— Конечно, мистер Дин. Когда?

— Ну, скажем, сегодня вечером.

— Хорошо. В девять часов на углу у магазина скобяных изделий вас устроит?

— Вполне. Тогда до встречи.

Хотя ее голос совсем не изменился, по интонации было ясно, что она прекрасно понимает, для чего именно мне нужна эта встреча. Информация! И, судя по скорости ее ответов, ей, похоже, было о чем мне рассказать.

После обеда я нашел в телефонном справочнике ближайшее к гостинице прокатное агентство, заказал на весь день новый «шевроле»-седан, а когда его пригнали, сел за руль и на небольшой скорости проехал мимо дома, где когда-то родился. Затем направился на юг, к выезду из города. Покатавшись какое-то время по некогда родным окрестностям, я остановился поблизости от местечка, где мы любили устраивать семейные пикники. Увы, все здесь изменилось до полной неузнаваемости: ни вязов, ни тополей, пруд, в котором мне однажды удалось поймать трехкилограммовую рыбину — кажется, это была бурая форель, — засыпали, шоссе выпрямили и сильно расширили, а там, где мы с Кеном до самозабвения играли в индейских разведчиков, прячущихся среди густых кустов и готовых в любой момент выскочить с громкими криками, теперь стоял открытый придорожный кинотеатр с удобными подъездами и паркингами для автомобилистов, современного вида кафе, крупные рекламные щиты с блондинистыми полураздетыми красотками, целый ряд магазинчиков и лотков...

Не без грусти осматривая все это, я не забывал время от времени поглядывать на ручные часы и с еще более грустным чувством думать о Ники. Неизвестно, по какой именно причине, у меня в горле иногда даже появлялся противный комок.

Ровно в четыре тридцать я подъехал к дому, который Кен построил для Ники в районе Лайм-Ридж. Гладкая, широкая и извилистая асфальтовая подъездная дорожка вела наверх, к стоянке у бокового входа.

Да, это был дом, который я и сам хотел бы построить для нее, — белый, низкий, продолговатой Г-образной формы, с широкой белой трубой, черными жалюзи, низкими, по-своему даже элегантными спусками карниза... Газон был идеально подстрижен, от соседей участок отделяла высокая живая изгородь; гараж на три машины располагался за застекленной перегородкой между секциями дома, а за ним виднелось небольшое, но тоже симпатичное строение, которое, судя по всему, предназначалось для прислуги. Вообще весь этот комплекс создавал впечатление полного благополучия и в лучах весеннего солнца выглядел как идеальное место, где люди живут счастливо, в атмосфере полного мира, согласия и уверенности в завтрашнем дне.

Около гаража стояло два автомобиля — большой серый «кадиллак» и маленький темно-синий «ягуар» с открытым верхом. Обе машины имели местные номера, поэтому я решил, что большая раньше принадлежала Кену, а вторая... Впрочем, теперь и та и другая принадлежали Ники, равно как и дом, гараж, идеально подстриженная лужайка, живая изгородь — короче говоря, все. Что ж, неплохое, очень неплохое приобретение для безработной девушки, которая относительно недавно, всего четыре года тому назад, с горящими от гнева глазами поджидала меня на улице под проливным декабрьским дождем. Такие мысли, похоже, помогали мне справиться с нарастающей нервозностью от ожидания предстоящей встречи.

На мой звонок дверь открыла привлекательная и совсем молоденькая чернокожая девушка в белом фартуке. Она взяла у меня шляпу и почему-то очень тихим голосом сообщила, что мне следует идти прямо по коридору в гостиную, а она тем временем предупредит миссис Дин о моем приходе.

Так, большая светлая комната, низкая элегантная мебель под цвет шоколада, лимонно-желтые портьеры на большом квадратном окне, выходящем на огромную, тихую, аккуратно подстриженную зеленую лужайку; небольшой бар на колесиках в одном из углов, везде свежие цветы, справа встроенные полки, заставленные множеством книг, в основном в светло-серых переплетах, нейтрального цвета ковер во весь пол... Я закурил сигарету, выбросил обгоревшую спичку в камин, рядом с которым высилась небольшая стопка не без изящества уложенных березовых поленьев. Бросив безразличный взгляд на названия книг, я прислушался. Ни в самой гостиной, ни в доме, ни на лужайке — ни звука. Кругом тишина, почти мертвая тишина! Меня снова охватило непонятное ощущение нервозности. С чего бы это? Я бросил взгляд через большое окно: интересно, любили ли они стоять там, на лужайке, вечерами — его рука на ее талии, ее голова на его плече, — перед тем как отправиться в постель? И читали ли хоть когда-нибудь все эти книги вслух друг другу? Вставал ли он со стула или дивана, чтобы помешать кочергой горящие поленья в камине, в то время как Ники продолжала сидеть, наслаждаясь своим заслуженным счастьем?

— Геван!

Оказывается, она совершенно бесшумно уже вошла в гостиную и теперь стояла прямо за моей спиной, протянув ко мне руки и широко улыбаясь.

Да, четыре года заметно изменили Ники. Талия осталась такой же тонкой и элегантной, как раньше, однако и грудь, и бедра явно увеличились, что — пока неизвестно, к лучшему или худшему, — особенно подчеркивало ее легкое яркое платье без бретелек. Щеки были по-прежнему чуть втянутыми и овальными, рот выразительно изогнутым, чувственным, требовательным и безусловно властолюбивым.

Ее свободная, ничем не скованная походка невольно напоминала движения какого-нибудь яростного, но бесконечно восхитительного дикого животного, а запах... Такой знакомый запах ее любимых духов!..

— Ты изменила прическу, — растерявшись от неожиданности, наверное, очень глупо и уж точно совершенно бессмысленно произнес я.

— О, Геван, Геван! Какое необычное, просто на редкость оригинальное приветствие! Похоже, ты совсем не изменился.

Мое имя она всегда произносила совсем не так, как другие: задерживая зубы на нижней губе на звуке "в", в результате чего эта согласная звучала подчеркнуто долго.

Я попытался было взять ее правую руку, чтобы пожать ее в знак пустой, но, полагаю, необходимой вежливой формальности, однако ее другая рука совершенно неожиданно нашла мою кисть, длинные теплые пальцы плотно обхватили ее, и мы вдруг оказались практически прижатыми друг к другу.

— Рад видеть тебя, Ники, — внезапно осипшим голосом сказал я.

Она на секунду закрыла глаза. Затем снова открыла.

— Боюсь, чуть поздновато.

Ники отпустила мою руку и с совсем необычной для нее неловкостью отвернулась. Она явно нервничала. Похоже, наша сегодняшняя встреча была для нее ничуть не менее сложной, чем для меня. А может, вся эта сентиментальная поза не более чем расчетливая игра, чтобы я, тут же забыв обо всем, что произошло, и сейчас принял ее за ту самую девушку, которая некогда якобы мечтала выйти за меня замуж? Ники предала меня, и из ее весьма необычной манеры поведения постепенно становилось все более и более ясным — она об этом тоже не забыла! И если раньше я привык, как само собой разумеющееся, считать абсолютно естественным ее совершенную манеру поведения и, мягко говоря, полное отрицание даже малейшей возможности собственной неправоты, то теперь видеть ее явную неуверенность, причем на ее собственной территории, означало только одно — в моих глазах Ники, увы, утратила свой былой и, вполне возможно, ложный имидж величавой неотразимости. А может, его никогда и не было? Иллюзии, только иллюзии... Она и должна была чувствовать себя виноватой. Каким-то непонятным образом уничтожила Кена, принесла несчастье всей нашей семье Дин. Слава богу, теплота, которую я вдруг, ожидая и одновременно боясь этого, почувствовал к ней, скоро испарилась. Слава богу!

Очевидно, Ники интуитивно поняла это, потому что, решив покончить со своей игрой, тут же повернулась и с уже совсем не искренней, чисто светской улыбкой произнесла:

— Ты выглядишь на редкость великолепно, Геван.

— Я же теперь всего-навсего пляжный мальчик, ты же знаешь. Веду здоровый образ жизни, наращиваю мышцы, улучшаю свой внешний вид и не думаю ни о чем другом.

— И не позволяешь себе никаких отклонений? Даже мартини? Молодец! А вот я позволяю. Особенно в последние дни.

Это невольно заставило меня вспомнить о чудовищных смесях, которые она когда-то любила делать для нас.

— Позволяешь? Прекрасно, тогда подтверди это.

Я сидел, наблюдая за тем, как она хлопочет у мини-бара на колесиках. На какое-то время в гостиной воцарилась полная тишина, которую нарушали только звуки легкого позвякивания ледяных кубиков в бокалах. Она отмеряла пропорции напитка с напряженной тщательностью маленькой девочки, затем со столь же серьезным выражением лица взболтала все в шейкере, разлила по бокалам и принесла их к большому низенькому столику. Я встал, взял из ее рук бокал, чуть отхлебнул из него.

— Теперь это выходит у тебя намного лучше, чем раньше.

Она молча, как бы благодарно кивнула, села напротив со своим бокалом в руке. Мы оба старались не переступать черту формальных, но достаточно вежливых отношений. Будто понимали, что идем по разным сторонам гибельной пропасти.

— У тебя очень милый дом, Ники.

— Да, но, на мой взгляд, слишком большой. Впрочем, Кен всегда хотел иметь по-настоящему большой дом. Скорее всего, я его продам.

— И что потом?

— Наверное, уеду. Пережду немного, пока все... как бы это сказать, станет на свои места. Затем вернусь. Стэнли считает, что мне следует, как он говорит, «более активно заниматься делами компании».

Снова последовало долгое молчание. Крайне неудобное, напряженное, тягостное, полное скрытой тревоги молчание... Ее новая прическа нравилась мне больше, чем прежняя. С одной стороны, она делала ее лицо более хрупким и по-своему более привлекательным, а с другой, напротив, создавала впечатление какой-то неискренности, даже некоторой ложности образа.

— Тебе нравится Флорида, Геван?

— Очень.

— Собираешься туда вернуться?

— Да, конечно.

Ники молча отпила из бокала. Затем нахмурилась:

— Знаешь, если мы будем продолжать в том же духе, то можем говорить, говорить и говорить, так ничего и не сказав друг другу.

— Да, но зато так надежней.

Она, прищурившись, посмотрела мне прямо в глаза:

— Думаешь? Ладно, тогда скажу я. Мне вообще не надо было выходить замуж за Кена. Вообще!

— Тебе не следует выходить из образа, Ники. Во всяком случае, пока, — сказал я. — Не забывай, ты ведь убитая горем вдова.

— Да, я причинила тебе боль, я знаю. Очень сильную боль.

— На самом деле?

— Не надо отвечать ударом на удар. Только не сейчас. Может быть, чуть попозже, но только, пожалуйста, не сейчас. Вот что я хочу тебе сказать....

— Слушаю.

— Наш брак был большой ошибкой, я поняла это уже через шесть месяцев после свадьбы. Но Кен искренне любил меня, а я уже успела причинить боль слишком многим людям, поэтому изо всех сил старалась сделать его счастливым.

— Боюсь, не очень успешно, Ники. Мягко говоря. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось слышать...

— Значит, тебе прекрасно известно, каким он был последние несколько месяцев. И я ничего, поверь, совсем ничего не могла сделать, Геван. Господи, как же я старалась! Но он... он догадывался, что все совсем не так, что я просто притворяюсь... делаю ему что-то вроде одолжения. Хотя я никогда, ни разу не сказала, даже не намекнула, что сожалею о своем замужестве.

Я поставил пустой бокал на стол и отодвинул его в сторону.

— Что само по себе вызывает забавный вопрос, Ники. Зачем же ты вышла за него замуж?

— Честно говоря, Геван, долгое время я сама не понимала, как это случилось, почему я сделала эту ужасную вещь по отношению к тебе... к нам обоим. У нас ведь все было так хорошо. Просто прекрасно. Нельзя было так поступать. Увы, я только потом это поняла. Слишком поздно.

— При помощи диаграмм?

Она наклонилась вперед:

— Мы с тобой оба сильные люди, Геван. По-своему, может, даже слишком сильные. Желаем всегда быть только хозяевами положения и, как ты бы сказал, все решать самостоятельно. Кен был намного слабее. Ему нужна была я, нужна была опора в жизни, наверное, даже кто-то вроде матери. Тебе я такой никогда не была нужна. Вообще! А ему — да. У него это было написано на лице.

— А у меня, значит, нет.

— Не совсем так. Все началось так странно, как бы застало нас врасплох. Мы ведь совсем не ожидали, что так случится. А потом все дальше и дальше. Обратного пути, казалось, уже не было, и у нас не оставалось иного выхода, кроме как найти время и место, чтобы сказать тебе об этом. Мы собирались сделать это как раз в тот вечер, когда ты неожиданно пришел и... все увидел. Я никогда не забуду ни тот вечер, ни твоего взгляда, Геван.

— Вообще-то моя память тоже хранит эти воспоминания, Ники. Четко и, думаю, навечно.

— Знаешь, я слишком долго тебе врала, Геван, и сейчас хочу быть с тобой честной. До конца честной. Хочу сказать тебе все как есть. Мне его не хватает, очень не хватает. С ним было хорошо, иногда даже очень хорошо, но я его не любила, поэтому без него мне совсем не так, как без тебя, Геван. Мне трудно, поверь, очень трудно глядеть на тебя, говоря эти слова, но... но даже если бы не этот дурацкий, нелепый несчастный случай, мы с Кеном рано или поздно, но все равно разошлись бы, и тогда... тогда, дорогой, я в любом случае прибежала бы к тебе и на коленях умоляла бы о прощении. На любых условиях, лишь бы ты принял меня назад. Сейчас я говорю честно, Геван. Еще раз прошу, поверь. — Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. — Я приползла бы к тебе, Геван.

Я тоже посмотрел ей в глаза. Они, казалось, заметно потемнели.

— Думаешь, это поможет?

— Хочешь сказать, уже поздно, да? — спросила она. Ее голос звучал мягко и как бы издалека, отстраненно. Не вопрос, а скорее констатация печального факта, принятие трагической ошибки, навсегда изменившей наш личный, некогда особый мир. — Слишком поздно, — обреченно покачивая головой, повторила она, отворачиваясь от меня.

Ники, моя Ники, прямо напротив меня, совсем рядом, стоит только протянуть руку... такая близкая и такая доступная. Импульс внезапного и столь хорошо знакомого желания заставил меня вскочить на ноги до того, как я успел бы взять себя в руки. Мой уже пустой бокал опрокинулся и с мягким стуком упал на ковер. Она сидела, по-прежнему отвернувшись от меня. Так длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Затем, неторопливо поставив свой бокал на стол, она со свойственной ей природной грациозностью и непринужденностью тоже встала, подошла ко мне, остановилась всего в нескольких дюймах, затем медленно начала поднимать на меня глаза с беспощадностью, как у нас в свое время было принято говорить, «взрыва без предупреждения».

После этого осознания происходящего ее взор вдруг затуманился, рот чуть затрепетал, губы стали мягкими, влажными и даже слегка набухли, когда она их раскрыла. Голова чуть склонилась набок, колени, будто от необъяснимой слабости, слегка согнулись, тело, казалось, стало мягким и податливым, а мышцы бедер и живота слегка, но заметно запульсировали.

Для нас это всегда означало впадение в состояние некоего магического транса, которое неизбежно кончалось бешеной и ненасытной любовной игрой на ближайшей кушетке, кровати, ковре или даже на травянистой лужайке. Где угодно, но только немедленно, не откладывая ни на секунду! Мы этого никогда заранее не планировали — оно как хищный зверь вдруг накидывалось на нас, и мы уже ничего не могли с собой поделать... Я крепко обхватил ее плечи, сильно сжал руки, ощутил горячее дыхание на своей шее, услышал громкий призывный зов боли и страстного желания, почувствовал, как напряглись ее упругие мышцы, якобы пытаясь освободиться от моих объятий. Наша обычная игра, подсознательное продление предстоящего наслаждения. Я знал, с какой страстью она снова бросится в мои объятия, как только я ее отпущу, какими поразительно сильными окажутся ее руки, каким счастливым будет ее громкий вскрик страстного желания, какими необычайно вкусными покажутся мне ее жаркие, влажные губы, которые с силой вопьются в мои...

Неожиданно снаружи послышался отчетливый шорох автомобильных шин. Затем он прекратился, громко хлопнула дверца. Я держал ее в объятиях, пока не почувствовал, как ослабла сила ее рук, затем отпустил в реальный мир — рот вдруг закрылся, взгляд стал отчетливо осознанным, тело напряглось и выпрямилось... После нескольких секунд почти животной ярости от того, что столь желанная жертва ускользнула, я почувствовал огромное облегчение. Если бы не эта случайность, я вряд ли смог бы остановиться — впрочем, равно как и она, — после чего мне всю жизнь пришлось бы стыдиться и горько жалеть о том, что случилось. Без каких-либо оправданий!

Она одним уверенным движением поправила прическу, бросила взгляд на часы:

— Это приехал Стэнли Мотлинг. Я совсем забыла, что попросила его заехать. — Ники высоко подняла голову и вызывающе посмотрела на меня. — Ничего страшного, еще совсем не поздно, дорогой.

— Ах да, извини, я совсем забыл, дорогая. Что ж, иди встречай такого милого, такого чудесного человека. Что он предпочитает пить? Поскольку мне, полагаю, следует немедленно начать готовить его любимый напиток...

Стэнли Мотлинг вошел, когда я размешивал сахар в чайной ложечке. Так как никто мне никогда не рассказывал, как он выглядит, я почему-то ожидал увидеть одного из тех крутых типов с квадратной, как у терьера, челюстью, осторожным и свирепым взглядом, однако он оказался просто поджарым, скромным и в принципе довольно затрапезного вида человечком с сонным взглядом совиных глаз... Не больше сорока, на вид даже несколько застенчивый, мятый костюм из твида, будто он в нем спал две ночи подряд, рост около метра восьмидесяти пяти и, как ни странно, очень твердое рукопожатие.

— Рад наконец-то познакомиться с вами, мистер Дин. Чертовски жаль, что вас привела сюда такая беда. Очень жаль. Искренне надеюсь, мы сможем поладить с вами, так же как и с вашим братом Кеном.

В ответ я произнес несколько обычных, банальных фраз, одновременно пытаясь как можно скорее «определить», что он, собственно, собой представляет. Вообще-то вполне приятный, легкий в общении, даже какой-то естественный... Но при этом, хотя и появился он в гостиной всего несколько минут тому назад, вел себя так, будто был здесь не случайным гостем, а скорее хозяином.

Я принес напитки и сел рядом с Ники. Обе кушетки стояли практически под идеальным прямым углом к камину, а между ними — низенький продолговатый журнальный столик под стеклом.

Мы некоторое время поговорили о разных, совершенно ничего не значащих вещах, так сказать, вели светскую беседу, а затем я решил сделать шаг, который помог бы мне поскорее понять, для чего Мотлинг вдруг сюда заявился.

— Мистер Мотлинг, признаться, меня почему-то несколько встревожило известие о довольно неожиданном уходе Тома Гэрроуэя.

Он кивнул:

— Да, это действительно было довольно неожиданно и, можно сказать, неприятно. Прекрасный работник, прекрасный человек. Один из тех, за которых в принципе надо держаться обеими руками. Если бы не обстоятельства того времени, я бы, поверьте, сделал все возможное, чтобы попытаться его хоть как-нибудь, так сказать, перевоспитать. Но он оказался на редкость избалованным и упрямым человеком.

— Избалованным? В каком, интересно, смысле?

Мотлинг изобразил улыбку на добродушном лице:

— Мистер Дин, вы сами, хотите того или нет, приглашаете себя на одну из коротких лекций на мою любимую тему о теории управления. На мой взгляд, промышленные технологии давно уже перешли ту грань, когда какой-то один, пусть даже самый гениальный человек, но один сможет контролировать производство сам по себе, как ему того хочется. Увы, такое уже давно невозможно. Я искренне полагаю, что сейчас работать можно только в команде. Причем в команде единомышленников. Ну, предположим, например, передо мной поставили задачу создания какого-то высокоточного инструмента для произведения определенной высокоскоростной технологической операции, и мне, естественно, требуется срочно образовать группу специалистов, состоящую, скажем, из инженера, металлурга и опытного практика, производственника, который будет быстро и эффективно сводить все это вместе. Быстро и эффективно, заметьте! Причем без каких-либо дурацких навязчивых идей, связанных с собственной гениальностью, амбициями, ну и тому подобной белибердой. Если вопрос количества тоже имеет значение, то тогда мне в этой команде конечно же понадобится кто-то вроде грамотного дилера или, как у нас принято говорить, распространителя. Но Том Гэрроуэй, к сожалению, так работать не мог и, главное, не желал. Это полностью противоречило его понятиям. А у меня, кстати к не меньшему сожалению, тогда совершенно не было времени его переубедить. Хотя я и старался, честное слово, очень старался.

Да, такие вещи обычно звучат вполне правдоподобно, особенно если их произносить достаточно быстро. Прекрасная теория, и она мне совсем не понравилась.

— Интересно, и что, та же самая проблема возникла с Фитцем и Поулсоном? — как бы невзначай поинтересовался я.

Его глаза чуть сузились, и на какой-то момент со мной заговорил настоящий Мотлинг:

— Вообще-то я всегда предпочитаю иметь дело с теми, кто работает со мной, а не против меня, мистер Дин.

Настоящий Мотлинг, следует признаться, производил должное впечатление: холодный, прямой, жесткий и, скорее всего, даже безжалостный. Божество, которое не потерпит ни малейших проявлений атеизма. Но затем он тут же надел свою любимую маску и снова стал большим, чуть неуклюжим и милым, полным внешнего дружелюбия парнем, который любит курить трубку, обожает птиц, собак, ну и вообще всех остальных домашних животных.

— Говорят, у вас, судя по всему, великолепный послужной список, мистер Мотлинг, — с подчеркнутой вежливостью заметил я.

Он только пожал плечами:

— Просто везение, и ничего другого. Мне приходилось работать в компаниях, которым грозили определенные весьма очевидные проблемы. Причем слишком близкие к ним, чтобы они могли объективно их оценить. Но указывать очевидное отнюдь не является показателем гениальности.

— Значит, нам тоже грозила какая-то очевидная проблема?

— Безусловно. Ваш дедушка решал организационные вопросы в полном соответствии со своими собственными понятиями об управлении. Ваш отец не только не стал ничего в них менять, но и добавил к ним часть своих. А затем вы с братом сделали то же самое, в результате чего почти полностью размылись, пропали четкие грани личной ответственности и полномочий. Компания управлялась практически на ощупь или, если вам так приятнее, по старинке.

Эти слова фактически перечеркивали все, что сделал мой отец, грубо и безжалостно выбрасывали даже то, как он сумел не дать компании утонуть, удержал ее на плаву в те черные дни, когда конкуренты готовы были вот-вот ее сожрать! Всю без остатка... Во мне начинало закипать сильное раздражение. Бросив взгляд на Ники, я увидел на ее лице, как мне показалось, тоже выражение явного недовольства столь грубым, бестактным подходом и в первый момент почувствовал нечто вроде искренней радости, но затем невольно подумал: а может, ее неодобрение было вызвано только тем, что ей совсем не хотелось, чтобы Мотлинг производил на меня плохое впечатление? Интересно, что же ей от него надо на самом деле?

— Возможно, компания и управлялась, как вы изволили выразиться, на ощупь, по старинке, но при этом оставалась весьма эффективной и приносила немалый доход, — отрезал я. — И вам это прекрасно известно.

Он снисходительно усмехнулся:

— Конечно известно, но все это уже в прошлом. Далеком и, увы, безвозвратном прошлом. Продолжать в том же духе сейчас было бы, мягко говоря, просто неразумным. Моя главная задача состояла в том, чтобы, так сказать, расчистить структуру, отрубить и выбросить засохшие, мертвые ветки, перераспределить сферы личной ответственности и полномочий, сделав их более четкими и рациональными, стандартизировать методы производственного контроля, создать по-настоящему действенную систему поощрений и наказаний. Все, разумеется, с полного согласия и одобрения вашего брата. Продолжать ли мне эту программу или вернуться к старому — теперь зависит только от вас. Из того, с чем мне уже удалось ознакомиться, видно, что в свое время и в тех условиях ваша деятельность была вполне адекватной. Конечно, в рамках серьезных ограничений, в которых вам приходилось управлять вашей компанией. Надеюсь, вам интересно было бы узнать, что мне уже удалось сделать. Тогда в вашем распоряжении будут факты. Факты, которые вам будут очень и очень важны, какое бы решение вы ни захотели принять.

Что ж, похоже, он сумел загладить свою первую ошибку. Ники с явным облегчением откинулась чуть-чуть назад, на ее лице появилось выражение благожелательности и интереса. Собственнического интереса! Казалось, в нее вселился вирус, крайне редко поражающий красивых женщин, — заниматься скучнейшими делами чисто промышленной компании. Конечно, она не могла вот так взять и возглавить ее, но если бы у нее появилось что-то вроде "второго "я", которое можно было бы держать полностью под своим контролем, — скажем, человек вроде Мотлинга, — то тогда... тогда это означало бы, что все ее отговорки насчет плохого знания дел компании, полного отсутствия какого-либо юридического образования и так далее и тому подобное являлись не более чем дымовой завесой, скрывавшей от меня ее истинные намерения. Если она сможет удерживать Мотлинга под контролем силой своих женских чар, в то время как Кен, похоже, стал к ним относительно равнодушным, то...

— Прежде всего скажите, зачем Кен вас пригласил? — требовательно спросил я.

— Он видел, что компании предстоит серьезное расширение, что количество заказов будет резко возрастать и что одному ему просто не справиться. А поскольку надежды на ваше возможное возвращение практически исчезли, ему надо было срочно найти подходящего человека. Ему порекомендовали меня, а я тогда был в общем-то свободен и без особых колебаний принял его приглашение заняться управленческими делами компании. С его стороны это было, безусловно, очень разумное решение.

— Очевидно, ожидается, что мне следует поступить точно так же?

Мотлинг усмехнулся, широко развел руками:

— Я этого не говорил. Я всего лишь порекомендовал вам внимательно ознакомиться с реальными фактами.

— Что ж, звучит довольно логично. Но одна вещь меня все-таки беспокоит. Причем достаточно серьезно. Скажите, если у вас все так хорошо получается, то почему в таком случае группа наших акционеров столь сильно и активно возражает против вас? Чем это объяснить?

Мотлинг нахмурился, медленно, с подчеркнутой тщательностью набил свою трубку, разжег ее и только потом ответил:

— Это не так легко объяснить, мистер Дин. Несмотря на внушительные размеры компании, в ней всегда ощущался эдакий, простите великодушно за невольное сравнение, местечковый дух. Свои владельцы, свои таланты и, еще раз простите меня, атмосфера полнейшего благодушия, неизбежно возникающая в подобных случаях. Мне пришлось ее нарушить. Я здесь чужак, чужак, который не позволяет им расслабляться. Их естественная реакция на меня вызвана в основном причинами чисто эмоционального характера. Для них я пришелец, ни за что ни про что обижающий таких милых, приятных людей. Своих людей!.. Например, мистер Карч, организовавший группу мелких акционеров и пользующийся полнейшей поддержкой вашего дяди с его пакетом акций, недоволен потому, что я уволил его сына. За абсолютную некомпетентность. Грэнби, боюсь, символизирует удобное во всех отношениях прошлое, в то время как я символизирую неудобное будущее. Человек всегда недоволен переменами, всегда старается их избежать.

Как ловко он все расставил по своим местам, просто прелесть. И к тому же точно рассчитал время, так как, закончив, бросил взгляд на часы:

— Простите, но, боюсь, мне пора возвращаться на завод.

— О, Стэнли! — протестующе воскликнула Ники.

— Ничего не поделаешь, Ники. Увы. Очень приятно было с вами познакомиться, мистер Дин. И спасибо за возможность, хотя, боюсь, и несколько прямолинейно рассказал вам о моем отношении к работе. Вас ждать завтра утром?

— Да, возможно, я там появлюсь, но мне совсем не хотелось бы вам мешать. Просто поброжу по заводу. Если вы, конечно, ничего не имеете против...

— На мой взгляд, так было бы лучше всего. Мне бы совсем не хотелось, чтобы у вас создалось впечатление, будто я хоть как-то стараюсь ограничить ваше присутствие. Впрочем, полагаю, вы в любом случае вряд ли позволили бы мне сделать это.

Мы пожали друг другу руки, и Ники проводила его к выходу из дома. До меня доносились невнятные обрывки их короткой беседы в коридоре. Судя по интонации звуков, они оба были в высшей степени довольны. Интересно, уж не поздравляют ли они друг друга с тем, как успешно они «обработали» Гевана Дина? А может, договариваются об очередной тайной встрече? Между ними явственно ощущалась определенная и безошибочная близость — одинаковая аргументация, единые точки зрения... Будто они были членами одного закрытого клуба, хорошо знали его правила, пароль и даже клубные песни. А может, говорили совсем о другом, куда более важном? Большая прибыльная компания — слишком лакомый кусок, чтобы упустить такую прекрасную возможность его отхватить!

Меня раздражало, будто я только что стал свидетелем некоей пьесы, особой пьесы, прекрасно разыгранной специально для меня профессиональными актерами. Меня раздражало, что я должен действовать по чьей-то указке. Меня раздражало, что мне понравился этот парень. Меня раздражало, что я по-прежнему хочу Ники. Меня раздражало желание уехать отсюда. Причем как можно скорее.

До меня донесся звук отъезжавшей машины, и в гостиную тут же вернулась Ники:

— Ну и как он тебе, Геван?

— Впечатляет. Даже слишком.

— Знаешь, что он мне сейчас сказал? Что ненавидит обижать людей, но частенько просто вынужден делать это, чтобы не нанести вреда производству. Иначе все может пойти прахом. А ему этого совсем не хотелось бы.

— А мне, значит, хотелось бы?

— Ну зачем ты так, Геван? Кстати, когда завтра будешь на заводе, постарайся, пожалуйста, не забывать о его принципиальной точке зрения на управление компанией. Да, чтобы попасть в корпус "С", тебе понадобится специальный пропуск. У полковника Долсона. И если у вас вдруг зайдет разговор о Стэнли, уверена, полковник будет отзываться о нем в высшей степени положительно.

— Что там происходит, в этом корпусе "С"?

— Какой-то сверхсекретный государственный заказ. Я толком не знаю. Помню только, как Кен однажды сказал, что для его выполнения им потребовалось закупить неимоверное количество специального оборудования. Полковник Долсон появился там в тот день, когда контракт был подписан. А где-то буквально через неделю — и капитан Корнинг, офицер по безопасности. Наверное, там делается что-то для военных.

— Ники, кто рекомендовал Кену этого Мотлинга?

— Не имею ни малейшего понятия, Геван.

Нахмурившись, я опустил глаза на мой бокал.

— И тем не менее мне очень бы хотелось это знать.

Ее голос неожиданно изменился:

— Давай не будем больше говорить о заводе, о Мотлинге и всем таком прочем.

— Тогда добавь чуть больше сладости, чуть больше романтичности в свои интонации, и мы сможем поговорить о нас.

Ники присела рядом со мной, наклонилась глубоко вперед, коротким движением головы отбросила свои иссиня-черные волосы набок, и я увидел такую знакомую мне и такую поистине великолепную шею... Вот она, совсем рядом, стоит только протянуть руку, коснуться ее кожи, почувствовать тепло ее тела... Мы снова вернулись в мир безмолвного ожидания. Я опять увидел нетерпеливое трепетание мышц ее живота и бедер...

— Переживаешь?

Она коротко кивнула, но не произнесла ни слова. В тот момент Ники казалась мне не реальным существом, а скорее чем-то вроде мечты. Я положил руку ей на плечо, почувствовал, как она замерла, будто перестала дышать, и вспомнил все те долгие ночи в моем домике на пляже, когда лежал без сна, думая о Ники и Кене, мучая себя беспощадными картинами их любовных утех, ее почти животной страсти... Нет, так не пойдет. Так не должно быть. Она вышла замуж за моего родного брата. Это был их дом. Кен лежал в земле. Я убрал руку. Ники тут же встала и, повернувшись одним быстрым движением, направилась к каминной полке. Я поставил пустой бокал на кофейный столик. В мертвой тишине гостиной его в общем-то негромкое прикосновение со стеклом прозвучало как пистолетный выстрел. Когда я тоже встал, Ники снова повернулась ко мне. Ее рот по-прежнему выглядел теплым и влажным, но теперь на лице появилось выражение какой-то таинственной загадочности — будто за время затянувшегося молчания мы стали друг другу намного ближе. Мне это совсем не понравилось.

— Что ж, мне пора бежать.

— Но ты ведь еще вернешься, Геван?

Что это — вопрос или утверждение?

— Если нам будет что обсуждать, Ники.

Она молча улыбнулась. Улыбкой победившей женщины, заставившей меня снова почувствовать себя молодым, неопытным и ничего не понимающим провинциальным парнишкой. Преимущество, судя по всему, незаметно перешло к ней, а вот этого мне совсем, совсем не хотелось допускать.

Я прошел по коридору к выходу. У дверей миловидная чернокожая горничная с вежливым поклоном подала мне шляпу. Я сел в машину, завел мотор, медленно поехал к воротам. Там чуть притормозил, оглянулся. Ники стояла у большого окна, наблюдая за моим отъездом. В ее стройной фигуре чувствовалась какая-то странная неподвижность. Будто она собиралась стоять там целую вечность, желая показать, что, когда я приеду сюда в следующий раз, она будет ожидать меня, стоя на том же самом месте и в той же самой позе. Интересно, хватит ли мне сил никогда больше сюда не возвращаться? Кен женился на ней, и его убили. Но хотя никакого смысла в этом не было, я знал, что мне необходимо считать Ники по крайней мере морально ответственной за его смерть, иначе никакие силы на свете не смогут меня удержать от того, чтобы снова к ней вернуться. А она будет, обязательно будет меня там ждать. Слишком уж очевидным был ее последний полувопрос-полуутверждение!

События развивались слишком быстро и совершенно не в том направлении. Если бы все происходило так, как она говорила, то есть если бы они разошлись и она «приползла бы ко мне на коленях», то тогда другое дело. Все было бы намного проще. Надо было бы только заставить ее почувствовать горечь и страдания унижения, а затем начать все с самого начала. Но Кен неожиданно умер, и все смешалось. Полной ясности теперь никогда не будет. Он, даже мертвый, будто молча сидел между нами, осуждающе глядя, как я пытаюсь за его спиной вернуть себе его жену Ники.

Глава 6

Ровно в девять я припарковал машину у магазина скобяных изделий. Джоан Перри стояла у витрины, поджидая меня. Я коротко и негромко посигналил два раза, она тут же повернулась и направилась прямо ко мне. Я протянул руку, открыл для нее правую дверцу. Джоан быстро влезла в машину, улыбнулась, захлопнула за собой дверцу, а затем без малейших колебаний протянула мне руку. Свет уличного фонаря падал на ее лицо. Да, она заметно повзрослела. Стала настоящей женщиной. С хорошим, четко очерченным нежным овалом лица.

— Рад снова видеть тебя, Джоан.

— Рада, что вы вернулись, мистер Дин. — Ее голос звучал мягче и несколько ниже, чем раньше. — Сожалею об этой истории с вашим братом. Ужасно.

У нее появилось качественно новое самообладание и умение держаться. Я медленно повернул за угол.

— Есть какое-нибудь местечко, где мы могли бы поговорить, Джоан?

— Поезжайте в район южного Арланда, мистер Дин. Там сразу за городом есть маленький уютный бар, где можно спокойно и совсем неплохо посидеть.

Видеть ее сидящей рядом со мной в моей машине было по-своему странно. Когда она работала на меня, такое невозможно было себе даже представить. Вообще-то я приготовил что-то вроде полушутливого-полуфамильярного вступления, чтобы помочь ей преодолеть вполне естественную неловкость при встрече со своим пусть бывшим, но тем не менее начальником и вообще человеком несколько иного социального статуса, но это оказалось ненужным — она была прекрасно и со вкусом одета, вела себя совершенно спокойно, без каких-либо проявлений страха или неуверенности. Когда я остановился на красный светофор, Джоан наклонилась вперед, зажгла боковой свет и открыла свою сумочку, чтобы достать сигареты. Я бросил на нее мимолетный взгляд и поймал себя на мысли, что мне понравился, очень понравился тусклый блеск ее светло-рыжих волос.

— Называй меня просто Геван, Джоан.

Не знаю почему, но прозвучало это до крайности банально и заставило понять, что я чувствую себя куда более скованно и неуверенно, чем она.

— Про себя я, наверное, так и делаю. Подсознательно, но делаю. В любом случае это не выглядит странным или чем-то неестественным. Вообще-то для друзей я — Перри, а для домашних — Джоан. Перри привычней.

— Хорошо, пусть будет Перри. Надеюсь, тебе понятно, что я бы никогда не попросил об этой встрече, будь ты секретаршей Мотлинга. Но на коммутаторе мне сообщили, что теперь ты работаешь у Грэнби.

— Мне кажется, это что-то вроде того, сколько будет два плюс три и сколько три плюс два, я ошибаюсь?

— Наверное, нет. Честно говоря, я об этом даже не думал. Но ведь ты согласилась со мной встретиться!

— Я бы сделала это независимо от того, на кого в данный момент работаю, Геван.

— Что бы это могло означать?

— Только то, что в душе я, очевидно, по-прежнему считаю себя вашей секретаршей. Первая настоящая работа в большой компании или что-то вроде этого. После того как вы ушли, меня снова отправили в отдел стенографисток. А затем, когда уволилась секретарь мистера Грэнби, он попросил дать ему именно меня. Но... но для меня вы остаетесь частью компании, и я, поскольку вы у меня были первым, кажется, навечно сохраню к вам личную преданность. — Она коротко рассмеялась приятным, тихим, теплым смехом, который всегда доставляет удовольствие слышать. — Господи, стоит только вспомнить, через что вам пришлось пройти, прежде чем я научилась что-либо делать как положено. Просто невероятно!

— Да нет, ты все схватывала на лету.

— Простите, вон то самое место. Впереди слева.

Я пропустил небольшой поток встречных машин, резко свернул налево и припарковался у «того самого места», небольшого, с мягким освещением, приглушенными звуками пианино, хорошо одетыми посетителями, незаметно и ловко движущимися официантами... Я оставил шляпу в крошечном гардеробе, последовал за Джоан по узкому проходу зала к столику на двоих. Молча отметил про себя, как она идет, как совершенно неожиданно — по крайней мере, для меня — ее угловатая, неуклюжая походка превратилась в настоящую грацию. Официант практически немедленно принял наш заказ — джин с тоником для нее, скотч со льдом для меня. Джоан медленно обвела взглядом зал, сняла перчатки. Я зажег спичку, чтобы она смогла прикурить сигарету, и посмотрел ей прямо в глаза, понимая, что, возможно, делаю это первый раз в жизни. Джоан отвела глаза в сторону, и, как мне показалось, кончик ее сигареты чуть задрожал.

— Вы такой загорелый, Геван. Знаете, на вашем фоне все люди вокруг выглядят такими, будто их только что отбелили. Будто они всю свою жизнь провели под дождем и никогда в жизни не видели солнца.

— Мне вдруг вспомнился твой отпуск, когда ты тоже вернулась с хорошим загаром.

— Думаю, мне просто повезло. Большинство рыжих под солнцем вечно сгорают и шелушатся. Да, я прекрасно помню тот отпуск, его, признаться, трудно забыть. Помню даже, что очень тогда не хотела его брать. Наверное, боялась, что если уеду, то без меня компания тут же рухнет.

— Серьезно?

— Более чем. Именно так оно и было.

Она подняла свой бокал. Я бросил мимолетный взгляд на ее безымянный палец и, увидев, что он свободен от соответствующего кольца, почему-то испытал странное — иначе не назовешь — облегчение.

— Может, мне уже пора начать отрабатывать мой джин с тоником? — чуть улыбнувшись, спросила она.

— Что ж, вперед, Перри.

Она нахмурилась, затушила сигарету.

— Все это совсем не так уж и сложно, Геван. Просто мистер Мотлинг прочно взял в свои руки бразды правления с того самого момента, как только появился в компании. Он медленно, но верно оттеснял вашего брата от дел, а тот, казалось, не обращал на это никакого внимания. Более того, ему, похоже, это даже где-то нравилось. Вроде как освобождало от лишних хлопот. Первое, что сделал мистер Мотлинг, — это немедленно уволил всех несогласных с его политикой. Мистер Грэнби оказался ему не по зубам, потому что был одним из руководителей корпорации, но конфликт между ними разгорался с каждым месяцем все сильнее и сильнее. Внезапная смерть вашего брата только ускорила неизбежную развязку. В субботу, буквально на другой день после этого трагического события, война пошла в открытую. Миссис Кендал Дин встала на сторону мистера Мотлинга, а председатель Совета мистер Карч и ваш дядя поддерживают Уолтера Грэнби. Силы примерно равны. Заседание акционеров назначено на следующий понедельник, но решающий голос за вами, Геван, и обе стороны будут стараться переманить вас к себе. Не знаю, начали ли они уже как-то давить на вас. Ну, за исключением поездки к вам мистера Фитча с той доверенностью. Из этого, как я и ожидала, само собой разумеется, ничего не вышло.

— Откуда ты узнала?

— Когда я работала у вас, то хорошо знала ваше мнение о нем. И конечно, понимала, почему вы ушли от нас. Равно как и догадывалась, что, прежде чем принять какое-либо решение, вы захотите лично узнать как можно больше реальных фактов. Поэтому нисколько не сомневалась в исходе этой попытки.

— Ты еще не знаешь, Перри, что давление не только продолжается, но даже усиливается. Не далее как сегодня Ники попросила меня срочно к ней приехать, и догадайся, кто туда явился? Да, не кто иной, как Мотлинг собственной персоной!

— Что вы о нем думаете, Геван?

— Впечатляет. А что думаешь о нем ты?

— С точки зрения секретарши?

— С точки зрения логически мыслящего человека, Перри.

Она задумчиво повертела бокал в руках. Затем ответила:

— По-моему, он неплохой, совсем неплохой управленец. Если у него и есть слабое место, то это его отношения с людьми. Он, как правило, добивается поставленной цели, но в основном через страх, а не через верность делу.

— Лично мне всегда казалось, такой подход только вредит.

— Не похоже. Впрочем, есть и кое-что еще... — Джоан улыбнулась. — Хотя все слишком неясно, чтобы говорить об этом.

— Иногда догадки ценнее решений.

— Геван, как только Мотлинг здесь появился, я прочитала о нем все, что смогла. Чем он занимался, где и кем работал... Оказывается, у него были должности куда больше этой, Геван.

Великолепная профессиональная репутация. Чем, интересно, ему так понравилась «Дин продактс» — просто непонятно. Что его здесь привлекает? Впрочем, боюсь, я залезаю не совсем в свою область, и вам это прекрасно известно.

— Не уверен. Послушай, если бы ты вдруг оказалась на моем месте, то... то поддержала бы Грэнби?

— Нет.

— Значит, Мотлинга? Несмотря даже на то, что ты о нем думаешь?

— Нет, Геван. Ни того ни другого. Мистер Грэнби финансист, а заводу нужен прежде всего производственник. Ему это тоже хорошо известно, так что я никак его не предаю.

— Тогда кто?

Она постучала концом сигареты по тыльной стороне ладони и совершенно спокойным голосом сказала:

— Вы, конечно.

— Минутку, минутку...

— Грэнби с превеликим удовольствием отдаст вам все свои голоса, Геван.

— Но у меня нет и десятой доли опыта Мотлинга. Кроме того, я вот уже четыре года не делал ничего подобного. Точнее говоря, вообще ничего не делал.

— Я вот уже года два как не плаваю, но, полагаю, вряд ли утону, если вдруг окажусь в воде. Мне кажется, у вас долг не только и не столько перед самим собой, Геван, сколько перед компанией вашей семьи!

— Послушай, ты, случайно, не забыла, почему мне пришлось отсюда уехать? — сердито, чуть ли не гневно спросил я.

— Да нет, Геван, все это помнят. Ваш брат увел у вас любимую девушку, и вы решили погромче хлопнуть дверью.

— Господи, Джоан, в твоем изложении это выглядит совсем как поступок обиженного недоросля.

— А разве нет? Ну хотя бы чуть-чуть?

— Моя личная жизнь не подлежит обсуждению!

В ее глазах промелькнул немой укор, и мне стало вдруг стыдно за то, что, сам того не желая, я обидел ее.

— Вы ведь сами попросили меня высказать мое мнение, Геван.

— Да, понятно, конечно, но...

— Высказать мнение и при этом, вольно или невольно, не затронуть чего-нибудь личного? Простите, если случайно задела ваши чувства. Хотя все равно считаю, что ваши отношения с Ники важны и сейчас, поскольку будут оказывать самое прямое воздействие на дальнейшее развитие событий в компании.

Я в упор посмотрел ей прямо в глаза, но она не отвела их. Даже не моргнула.

— Ладно, Перри, извини. Я действительно сам попросил тебя высказать твое мнение и услышал его. Спасибо.

Она тепло улыбнулась:

— Послушайте, Геван, мне совсем не хотелось бы испытывать судьбу, но все-таки... вы по-прежнему относитесь к ней как тогда?

— Честно говоря, не знаю. Когда я сюда ехал, то мной владело только одно желание — ее ненавидеть. Хотя, наверное, это все-таки слишком сильное слово. Затем увидел ее, и все будто вернулось. Совсем как тогда вначале... в самом начале. Увлечение, желание, страсть... Все как прежде.

Я жестом подозвал официанта, заказал еще выпить. Бросив взгляд в сторону Джоан, заметил, что лицо ее болезненно скривилось.

— Я ненавидела ее, Геван. Причем для меня это слишком мягкое слово.

— Ты? За что?

Она отвела глаза в сторону:

— Наверное, вполне обычная вещь. По уши влюбиться в своего первого большого босса! Детское увлечение. Роскошный офис, милые улыбки... Господи, я была так молода, Геван. Если бы вы тогда попросили меня выпрыгнуть в окно, я не стала бы даже ждать, пока его откроют. Затем, когда вы устроили ее на работу и начали с ней встречаться, все знали об этом. Мне было больно видеть все это, но я убеждала себя, что так и положено. Рано или поздно она все равно вам надоест, так что нечего переживать. Надо просто смириться и ждать. Это было очень заметно, Геван. Мои чувства, переживания, ну и все прочее...

— Мне казалось, ты просто довольно неуклюжа, часто краснеешь, сшибаешь все вокруг, но такое мне даже не приходило в голову.

— А мне казалось, это было написано на моем лице. И что вас это очень забавляет. Что-то вроде бесплатного развлечения. Может, со смехом рассказываете друзьям о влюбившейся в вас молоденькой глупенькой секретарше.

— Нет, не было. И совсем не забавляло. Да и в любом случае я бы даже и не подумал ни с кем этим делиться. Тем более для развлечения. Даже бесплатного.

Она, согнув в локте руку, положила подбородок на кулак.

— А знаете, у меня все было продумано заранее. Настоящий сценарий. Просто гениальный, во всяком случае, как мне тогда казалось. Когда-нибудь вы неизбежно остановите на мне свой взгляд, я имею в виду настоящий взгляд, и обратите внимание, что буквально рядом с вами такая красота и очарование, а вы настолько слепы, что даже не замечаете этого. Затем вы произнесете торжественную речь, и мы, обнявшись, пойдем навстречу рассвету...

— Перри, но я никогда не...

— Я тогда была просто маленьким несмышленышем, Геван. И каждый вечер молилась, чтобы завтра наступил тот самый день. А он все не приходил и не приходил. Когда я услышала о вашей помолвке, то, поверьте, чуть не умерла. Жуткая зима и весна. Помните, вы часто задавали мне всякие глупые вопросы... ну о всяких там девчоночьих делах? О том, какие цвета они предпочитают, что любят носить... Я знала, вы покупаете ей разные вещи, но все равно продолжала надеяться, что рано или поздно все это закончится. Потом Господь услышал мои мольбы. Я будто родилась заново. Лежала в постели и хохотала от счастья. Будто на моем небе снова взошло солнце. Но затем вы вдруг уехали.

— И ты спокойно пережила это?

— Да, но только далеко не так быстро, Геван. Я написала вам по меньшей мере писем пятьдесят и порвала их. Серьезно думала убежать к вам. Интересно, а как, собственно, такие увлечения проходят? Лично я, честно говоря, до сих пор не знаю. Наверное, для этого надо сначала увидеть много обнадеживающих снов, вдоволь нагуляться под проливным дождем, выплакать много слез в подушки, чтобы как-нибудь утром понять — наконец-то этот долгожданный день наступил, все, славу богу, закончилось. Совсем как в романе: в последней главе героиня понимает, какой глупой она была. Частично в этом есть и ваша вина, Геван. Вам не следовало быть со мной таким милым и обходительным, когда мне было так мало лет. Таким терпеливым, все понимающим. Знаете, я тогда просто физически обмирала, услышав, что вы вызываете меня к себе в кабинет.

— Бог ты мой, — прошептал я.

Она рассмеялась:

— О, ну не стоит, совсем не стоит так пугаться. Я давно уже далеко не такая, как раньше.

Да, признаться, вот так сразу привыкнуть к совершенно новой Джоан Перри было нелегко, очень нелегко. Я помнил ее неуклюжей, нервной молоденькой девушкой, почти девочкой, но никогда даже не догадывался о том, что происходит у нее в душе. Рассказав мне о себе, она вдруг стала по-настоящему и полностью живой, с весьма привлекательным подвижным лицом, быстрыми выразительными жестами, нежным, но решительным голосом...

— Жаль, что мне не довелось узнать тебя раньше.

— Вряд ли, Геван. Тогда я была всего лишь маленькой и очень глупенькой девочкой.

— Тогда, возможно, тем более жаль, что все уже прошло.

Она слегка наклонила голову:

— Вообще-то довольно странно слышать это от вас, вам не кажется?

— Извини, я сказал прежде, чем подумал. Наверное, у тебя есть что-то вроде этого и сейчас... ну, допустим, безумное влечение к кому-то.

— Вообще-то пока нет.

— Но может, тебе захочется и... — Я остановился, вдруг совершенно неожиданно осознав, что сам себя загоняю в угол, что она просто смеется надо мной, и... покраснел.

Джоан взглянула на ручные часики:

— Извините, но, боюсь, работающей девушке уже пора домой.

Я подозвал официанта, расплатился. Она назвала мне свой адрес. Это была узкая тихая улочка в одном из старых жилых районов города. Мы выкурили по последней сигарете, и, прежде чем выйти из машины, Джоан сказала:

— Подумайте хорошенько о возвращении на работу, Геван. Когда я думаю о вас там, во Флориде, мне прежде всего приходит в голову мысль о бессмысленной и обидной потере времени.

— Я слишком долго был не у дел и теперь собираюсь пробыть здесь ровно столько, сколько потребуется, чтобы принять правильное решение при голосовании. А затем тут же назад. Но... но мне бы очень хотелось до отъезда еще раз тебя повидать, Перри.

— Почему?

Ее прямой вопрос вызвал у меня раздражение.

— Почему? Да может, просто потому, что у меня, черт побери, сегодня был очень хороший вечер, вот почему!

— К собственному удивлению? Спокойной ночи, Геван. Не надо провожать меня до двери. Я дойду сама.

Джоан захлопнула дверцу машины и ушла. В тусклом свете уличного фонаря я видел, как она открыла дверь, обернулась, помахала мне рукой и скрылась в доме. Я медленно отъехал, продолжая о ней думать. Да, забавно. Забавно и приятно было узнать о ее чувствах. Пусть даже о тех, которые были давным-давно. Джоан сильно изменилась. Превратилась в красивую, уверенную в себе молодую женщину. Куда менее забавно было вдруг понять, что ты потерял нечто, чего у тебя, собственно, никогда и не было.

Я нашел нужную мне улицу и свернул на юг, в сторону Южной долины.

Глава 7

Было уже где-то около полуночи, когда я наконец добрался до открытого кафе под многообещающим названием «Обжираловка». Небольшое белое здание посреди огромной залитой ярким светом площадки для парковки, мощные динамики на столбах, из которых неслась оглушительно громкая музыка, несколько десятков машин... Дул сырой ночной ветерок, и официанткам в их облегающих коротких юбочках, белых русских блузках, белых туфельках на высоких каблуках и нелепых шляпках было, наверное, совсем не жарко, хотя они изо всех сил старались это скрыть.

К окну моей машины тут же подскочила блондинка с блокнотом для заказов в руках:

— Хотите чего-нибудь?

— Лита сегодня работает?

— Работает. Позвать ее?

— Да, будьте любезны.

— Без проблем, — ответила она и направилась к группке официанток, зазывающе покачивая мощными бедрами.

К машине вскоре подошла темноволосая девушка. Небольшого росточка, с очень тонкими ногами, карие глаза на неестественно белом лице... Она заглянула в окошко машины, с угрюмым равнодушием, но внимательно посмотрела на меня:

— Вам что-нибудь от меня надо?

— Если вы Лита Дженелли, то надо.

— Ну тогда, да, мистер, это я. Что вы хотите?

— Меня зовут Дин, Лита. Геван Дин.

Она слегка оцепенела, прикусила нижнюю губу, затем ее глаза резко расширились.

— Дин? Геван Дин? Господи Иисусе! Значит, это был ваш брат, которого... Послушайте, а что вам надо от меня?

— Я говорил с Уолтером Шеннари, Лита. По словам сержанта Португала, вы пытались обеспечить Шеннари алиби. Мне стало интересно, говорили ли вы Португалу правду или врали ему. Кроме того, мне хотелось бы быть полностью уверенным, что они задержали именно того человека, который убил моего брата.

— Подождите минутку, — быстро попросила она, почти бегом дошла до белого здания, через окно посмотрела на висящие внутри огромные часы и тут же вернулась к машине. — Мне тоже очень хотелось бы с вами поговорить, но только не здесь. — Засунула руку в карманчик своей красной мини-юбки, вытащила оттуда горсть мелких монет, нашла среди них какой-то ключ и протянула его мне. Наши руки соприкоснулись. Ее пальцы были холодными, почти ледяными. — Поезжайте, пожалуйста, вон туда, по той дороге. Метров через пятьдесят увидите мотель «Бердленд». Это ключ от моего номера 9. Предпоследний справа, если стоять лицом к зданию. Припаркуйтесь прямо перед мотелем, проходите в мой номер и дождитесь меня. Там вас никто не побеспокоит. Вообще-то я работаю до часу, но сегодня посетителей мало, так что, может быть, удастся освободиться пораньше. Чувствуйте себя там как дома, мистер Дин. На кухне, если хотите, найдете виски, содовую и лед. Слушайте радио, читайте журналы, делайте все, что вам угодно, но только, пожалуйста, дождитесь меня. Хорошо?

— Да, дождусь, не беспокойтесь, Лита.

— Не забудьте: номер 9, и там вас никто не побеспокоит.

Она отступила, обхватив себя руками, как бы пытаясь защититься от холодного ветра, и я уехал. Чуть позже припарковался точно там, где она сказала. Тускло горящая неоновая вывеска неназойливо напоминала, что пустых мест в мире нет. Мои фары, в свою очередь, осветили желтоватую веранду, деревянные ступени, окна с потускневшими жалюзи, карнизный лоток с увядшими растениями...

Я осторожно вошел в комнату, пахнущую пылью и духами, недавней стиркой и застарелым перегаром, постельным бельем и... молодой женщиной. Чтобы найти выключатель, который оказался прямо рядом с дверью, мне пришлось зажечь спичку. Свет исходил от одной-единственной лампы на потолке с множеством насекомых на плафоне. Так, посмотрим: незаправленная кушетка, на стоящем рядом низеньком столике — чашка с засохшими на дне остатками недопитого кофе, черные полосы от незагашенных сигарет... Вообще все вокруг вызывало ощущение какой-то неухоженности, если не сказать бардака, беспорядочной любви и жутких похмелий.

На стуле валялась кипа старых газет, а на самом ее верху был номер, где подробно описывались обстоятельства, связанные с расследованием по делу об убийстве моего брата: «Грабитель застрелил Кендала Дина, президента и владельца крупной компании „Дин продактс“!» — и была помещена старая фотография Кена, слегка улыбающегося, спокойного, с почти безмятежными глазами.

Я внимательно прочитал статью, затем медленно обвел взглядом комнату. Да, человек вроде Португала сразу же понял бы значение этого места. Жалкого, убогого места, из которого в любой момент мог выскочить ублюдок с пистолетом в руке и полным желудком виски. Меня же оно заставляло чувствовать себя неким Дон Кихотом, кем-то, кто думает, что понимает этих людей, хотя на самом деле ничего, вообще ничего о них не знает. Мне вдруг захотелось немедленно уйти отсюда, предоставив Португалу самому проявлять свой профессионализм и проницательность, но, во-первых, я уже зашел слишком далеко, а во-вторых, это было бы неоправданно жестоко по отношению к ни в чем не повинной девушке. Она ведь хотела только помочь своему любимому. Кстати, интересно все-таки, что она за человек? Убедившись, что жалюзи окна плотно закрыты, я начал, естественно по-любительски, обыскивать ее комнату.

Первое, что мне практически сразу же удалось найти, были письма в верхнем ящике туалетного столика, отделанного под кленовое дерево. Я немного поколебался, затем взял их и отнес в центр комнаты, где свет был заметно ярче. Все они были написаны карандашом на дешевой бумаге, адресованы Лите либо в мотель «Бердленд», либо в «Обжираловку» и начинались приблизительно одинаково:

«Лита, малышка! В Норфолке грузовик сломался, и я лажанулся с буффальским грузом, поэтому вряд ли нам удастся увидеться, как рассчитывали. Сейчас у меня груз для Филли, который рано или поздно приведет меня туда к вам. Так что будь в готовности, золотце. Мы здорово проводили время, и я жду не дождусь поскорее увидеть тебя снова».

Практически на всех письмах, отправленных по меньшей мере больше двух месяцев назад из всех мыслимых мест Восточного побережья, были заметны грязные следы пальцев, а под ними стояли подписи и Джо, и Эла, и Шорти, и Реда, и Пита, и Уитли.

Судя по гардеробу, Лита питала явную склонность к дешевым и ярким одеждам, а также к косметике, как правило, во флаконах и коробочках довольно вычурной формы. Больше ничего сколь-либо существенного о ней мне узнать не удалось. Я настроил стоящий на тумбочке у постели маленький радиоприемник на какую-то музыкальную волну, включил настольную лампу под красным абажуром и выключил верхний свет. В наступившей полутьме комната тут же приобрела заметно более приятный вид.

Где-то без двадцати час громко хлопнула входная дверь — значит, наконец-то вернулась Лита. У нее был несчастный, совсем промерзший вид, а ее рабочая форма официантки открытого кафе выглядела здесь как аляповатый наряд на провинциальной сцене.

— Извините, ради бога, раньше просто не смогла. Хотя боялась, вас уже не застану. Поэтому очень обрадовалась, увидев вашу машину. Господи, как же там холодно! У меня по всему телу бегают мурашки. Вы что, даже ничего еще не выпили? Давайте я налью вам, ладно? Но сначала мне надо поскорее скинуть эти чертовы туфли. Ноги от них просто горят. И мне нужно немедленно что-нибудь выпить. Немедленно!

Она со скоростью пулемета выплескивала слова, будто изо всех сил старалась изобразить из себя веселую, гостеприимную хозяйку. Я молча кивнул, Лита с радостным возгласом бросилась на крохотную кухоньку, и скоро оттуда вместе со стуком ледяных кубиков о стенки высокого стеклянного бокала послышался ее жизнерадостный голос:

— Знаете, я чуть с ума не сошла, пытаясь хоть кого-нибудь заставить меня выслушать. Ужасно рада, что вы пришли, поверьте. Я знаю, Уолли не убивал. Он вообще не способен кого-либо убить. Не в его натуре. Если бы я знала, даже хотя бы подозревала, что в нем это сидит, то не подпустила бы его к себе даже на сантиметр, мистер Дин, можете не сомневаться. Когда убили вашего брата, его там вообще не было, он на самом деле был вот здесь, рядом со мной. Но как это можно доказать? Ему, мне...

Она столь же стремительно вышла из кухни с подносом в руках, передала мне бокал с какой-то гремучей смесью черного, почти как кофе, цвета, поставила свой на неприбранную кушетку, сняла наконец-то туфли и буквально плюхнулась туда же, скрестив ноги в позе будды и не забыв при этом одернуть коротенькую красную юбочку, как бы ненароком подчеркивая свою естественную скромность.

— Полагаю, они ожидали, что вы в любом случае постараетесь обеспечить ему полное алиби, — осторожно заметил я.

— Да, этот клоун Португал рассмеялся мне прямо в лицо. Хотя, конечно, если бы у Уолли не было судимости, кто знает, может быть, он и поверил бы.

— Но они нашли у него пистолет и...

— Не у него, а в его комнате! — поправила она меня. — Большая разница, неужели непонятно? Подбросить этот пистолет мог кто угодно. Я расскажу вам, как все это было. У меня был выходной. Мы приехали сюда где-то около десяти. Немножко выпили, посмеялись. Он собирался остаться у меня до утра. А потом, ну знаете, как это бывает, когда выпиваешь лишнего, мы неизвестно из-за чего слегка поссорились, начали орать друг на друга. Уолли вдруг захотел куда-то поехать, я возражала, говорила, что этого нельзя делать, что он освобожден условно-досрочно, что комиссия по надзору не простит ему этого, ну и пошло-поехало... Вся беда в том, что никто, кроме меня, его тогда не видел.

— Кажется, он признался Португалу, что совсем недавно ограбил супермаркет. Так ведь?

— Точно. Признался только потому, что здорово перепугался из-за этой истории с убийством. У него было шесть сотен баксов, но это не было вооруженным ограблением. Он всего лишь разбил окно черного входа, влез туда и взломал ящик с деньгами. За это ведь сейчас не убивают. Года три-четыре, наверное. Не больше.

Она говорила об этом деловито, как о вполне ожидаемых и само собой разумеющихся издержках любого бизнеса. Господи, на вид ей же не более восемнадцати!

— Скажите, а как вы вообще связались с этим Шеннари?

Лита пристально посмотрела на меня:

— Он с самого начала не пудрил мне мозги. Сразу сказал, что сидел, что освобожден условно-досрочно. Мне казалось, он искренне хочет начать новую жизнь. Я тоже. Для него не было секретом, что и я не подарок, что и у меня было прошлое. В общем, сначала мы встречались вроде как бы просто так, для кайфа. А потом... потом я запала на него по-настоящему. Такое случается, и тут уже, боюсь, ничем не поможешь. Конечно, я чувствовала, что ничего путного не выйдет. С таким-то ужасным характером? Он считал, что все против него, что все только и мечтают, как бы причинить ему зло. Бил меня, когда злился. Но потом мы быстро мирились, я все ему прощала и была готова сделать для него все, что угодно. Все! Такое, наверное, просто не укладывается в вашей голове, мистер Дин.

— Какой он, собственно, человек? На самом деле?

— Как я и сказала, он думал, что весь мир против него, что все его ненавидят, поэтому они не заслуживают пощады. Но глубоко внутри Уолли совсем не такой. Любит детей, собак, вообще все живое... Просто ему не повезло начать жизнь так, как надо бы. Боюсь, как и мне. Мы выросли почти рядом, здесь, в северном районе, хотя в детстве никогда не знали друг друга, ведь он намного старше меня. Забавно, не правда ли? Поверьте мне, мистер Дин, Уолли просто не способен убить кого-либо... если только, конечно, кто-то не пытается убить его самого.

— Он умен?

Она пожала плечами:

— Достаточно, чтобы тут же избавиться от пистолета, которым только что кого-то убил, если вы это имеете в виду.

— Да, полагаю, вам будет трудно, если не сказать больше, убедить Португала, что в тот вечер он был именно здесь, с вами.

Лита медленно допила свой бокал и вытерла рот рукой.

— Послушайте, мистер Дин. Они не хотят даже попытаться! Им лишь бы поскорее закрыть дело — и с плеч долой. Вот смотрите, им я этого не сказала, хотя, может, и надо бы. Идите сюда.

Она вскочила, подошла к шкафу и вытащила второй сверху ящик. Полностью. Стояла и держала его в руках.

— А теперь зажгите спичку и посмотрите.

Я встал, не торопясь подошел. Посмотрел. Да, там, действительно, к левой боковой стенке ящика был скотчем прикреплен — что бы вы подумали? — полуавтоматический пистолет. Лита с громким треском вставила ящик обратно.

— Это его. Уолли не хотел держать его у себя дома. Ну, на случай обыска или чего-нибудь еще. И попросил меня. Тогда зачем ему тот, другой? Какой в этом смысл? Вам все это не кажется странным?

Мне не оставалось ничего иного, кроме как признать, что все это действительно было бы несколько странно.

— Кроме того, он частенько говорил мне, что всегда работает один. Только один. Так намного надежнее. Тогда, спрашиваю вас, кто же в тот вечер позвонил ему и сделал какую-то подсказку по телефону? Откуда кто-нибудь мог знать, где он? А теперь попробуйте на секунду, только на секунду, представить себе, что он на самом деле убил вашего брата. Ну откуда, откуда кто мог бы знать, что он был один? — Она остановилась, бросила на меня почему-то осуждающий взгляд, в котором, впрочем, была и некоторая проницательность. Затем продолжила: — Понимаете, вообще-то вышло все, как Уолли и предвидел. Все против него, и он — самая легкая добыча. Его взяли, и дело закрыто. Точка! Они даже слышать не хотят ни о чем другом! Зачем им это? Лишние хлопоты. Поэтому он и предпочел сознаться в ограблении супермаркета. Только поэтому. Знаете... вы не будете смеяться, если я вам кое-что скажу?

— Вряд ли, Лита.

— Может, вам сначала еще налить?

— Нет, спасибо.

— Ладно, а себе я все-таки налью. Чуть-чуть.

Она вскочила с кушетки, быстро, не надевая ничего на ноги, прошла на кухоньку и тут же вернулась с полным бокалом в руках.

— Я ведь все время старалась его перевоспитать. Своими собственными методами. — Она застенчиво опустила глаза. — Знаете, мне хотелось выйти за него замуж. По-серьезному. Но только не за грабителя и вора. И у меня, кажется, получалось. Еще неделя, ну, максимум две, и я бы наверняка уговорила его самого пойти и сдаться. Вот, посмотрите.

Она подошла к туалетному столику, выдвинула верхний ящик, пошарила в нем рукой и достала то, чего я не заметил, когда сам его осматривал, — небольшую банковскую книжку с золотистыми буквами.

— Вот, смотрите.

Да, со счета ничего не снималось, были только мелкие вклады по два, пять, девять, одиннадцать долларов. Всего где-то около сотни. Я вернул ей книжку.

— Из-за этого мы все время и ругались, но он постепенно сдавался. Я старалась убедить его, что мы сможем собрать деньги, которые он украл, и тогда он отсидит только оставшиеся два года. Ну даже пять. С этим еще можно как-нибудь примириться и подождать. Но когда на него навешивают это убийство, то... нет, я бы такого не пережила.

— Мне все-таки не совсем понятно, каким образом...

— Мистер Дин, вы большой, очень большой человек в этом городе. Здесь вообще любой Дин в почете. Вас они сразу послушают. Вы можете пойти к начальнику полиции, или к прокурору, или даже к самому мэру и сказать им, что вас не удовлетворяет проведенное расследование. Потребовать нового. Вам они возразить не смогут, и тогда, может быть, найдут того, кто сделал это, и отпустят Уолли.

— Я совсем не уверен, что они послушают меня, Лита.

— А вы попробуйте. Мы будем молиться за вас, даже если ничего не выйдет. Хотя бы только попробуйте!

Я ничего не ответил. Ее аргументы в защиту Шеннари были, надо признаться, весьма убедительными, но, поскольку слова, сказанные мне тогда в тюремном блоке Португалом, по-прежнему не выходили у меня из головы, мне совершенно не хотелось оказаться наивным дурачком. И тем не менее...

Лита положила книжку назад в ящик, задвинула его, затем необычно медленно и задумчиво пошла назад к кушетке, почему-то вдруг остановилась, повернулась ко мне. Комнату чуть сотряс грохот проходящих мимо тяжелых грузовиков. Она облизнула губы острым ярко-красным язычком. Нервно, как бы в чем-то очень и очень сомневаясь. Потом, сделав первый нерешительный шаг, вдруг торопливо подбежала ко мне, запрыгнула на мои колени, свернулась там калачиком, прижалась, обняв холодными пальцами мою шею и нежно покусывая ее остренькими зубками.

— Ты можешь нам помочь, — прошептала Лита мне в ухо. — Уолли и мне. Бери за это все, что только захочешь! Только помоги!

Свободной рукой она нащупала мою правую руку, подняла ее и сильно прижала к своей на удивление большой — во всяком случае, по сравнению со всем остальным — груди. Запах ее волос почему-то напоминал жареное мясо и цветы. Нет, никакого желания она у меня, конечно, не вызывала, но ее стремительное наступление, должен признаться, застало меня врасплох, и я просто не знал, что делать, — наверное, в тот момент не очень хорошо соображал, хотя искренне пытался найти достаточно благовидный предлог отказаться, чтобы ненароком не унизить ее гордость. С моей стороны это, конечно, была бы маленькая лицемерная жертва, но для нее она бы кое-что значила, это уж точно. Боже, помоги мне!

Пока я лихорадочно искал способ как можно мягче закончить все это, то совершенно неожиданно для самого себя вдруг почувствовал тепло женщины, ее вес на моих коленях, горячее дыхание. Затем последовал ряд хорошо всем известных в таких случаях логических действий — треск расстегиваемых застежек, шорох снимаемой одежды, одновременно с которыми ее на удивление свежие губы впились в мои, а грудь под моей рукой, казалось, становилась все больше и больше...

Как ни странно, хотя разумного объяснения этому, пожалуй, не было, в ее поведении появилось скорее больше невинности, чем сексуальности. Просто уличная девчонка, играющая в игру, правила которой ей были прекрасно известны, только и всего. Причем играющая точно, сосредоточенно и с большим интересом, как много лет тому назад играла в классики или в пятнашки.

Самооправдания чего-то недостойного, особенно в сфере сексуальных взаимоотношений, всегда коварны и мучительны. Я начал убеждать самого себя, что никому об этом совсем не обязательно знать, что это самый простой способ снять то напряжение, которое возбудила во мне Ники, что у занятой решением своей личной проблемы таким банальным способом самки может не быть ни имени, ни личности...

— Ты поможешь Уолли, поможешь, — пробормотала она и, не отрывая своих губ от моих, почувствовав мою полную готовность к действию, шепотом добавила: — Отнеси меня туда, в постель.

Но я, проведя рукой по ее худой, изящной спине, коснувшись острых, как у заморыша, лопаток, вдруг болезненно остро почувствовал, что это просто не может, не должно случиться. Ни в коем случае!

Каким-то женским чутьем ощутив перемену, Лита, на которой уже не было ничего, кроме узеньких бежевых трусиков, отодвинулась. Настолько худенькая, что даже бедра казались будто вогнутыми внутрь, но при этом с непропорционально пухлой и великолепной грудью, она повернулась ко мне. Совсем как встревоженная птица.

— В чем дело? Что-то не так?

— Боюсь, нам не следует этого делать, Лита.

— Интересно, почему? В последнее время так говорить стало даже модным.

— Мне не хотелось бы — как бы это попроще сказать? — не хотелось бы усложнять ситуацию, Лита.

Она усмехнулась. Продолжая сидеть на моих коленях практически голой с бесстыдством невинного ребенка.

— Усложнять ситуацию? А мне казалось, так будет намного проще. — Ее глаза хищно сузились. — Выставил меня в хорошем свете, да? Заставил почувствовать себя шлюхой? Тебя это устраивает, так?

— Не надо, Лита, не надо. Посмотри на меня. В тот вечер Уолли действительно был здесь, с тобой? Скажи мне правду.

Не отнимая моих рук от своей талии, она выпрямилась, подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и медленно, почти торжественно перекрестилась.

— Да, весь тот вечер Уолли был здесь, со мной, клянусь Господом Богом и Божьей Матерью. В то время, когда убили вашего брата, он был именно здесь, на этом самом месте, мистер Дин, и гореть мне в вечном аду, если я сказала хоть слово неправды!

Я поверил ей. Сразу же. Мы вдруг стали близки друг другу. Сознательно или нет, но Португал, безусловно, ошибался. Моего брата убил кто-то другой. Кто угодно, только не Уолтер Шеннари. Кто-то намного умнее и коварнее.

— Я верю тебе и сделаю для вас все, что смогу.

В ее глазах заблестели слезы, выглядевшие чуть ли не трагическими в неярком свете настольной лампы под красным абажуром. Не вытирая их, она тихо, но уже совсем неуверенно прошептала:

— Ну и на чем мы остановились? Продолжим?

— Не стоит, Лита. Тебе это совершенно необязательно делать.

Слезы полились ручьем.

— Мистер Дин, сначала я, конечно, хотела затащить вас в койку для дела, но сейчас... сейчас это вроде бы как сказать вам спасибо. Чем же еще я могу вас отблагодарить? У меня больше ничего нет. Может, все вышло бы вроде как по любви, разве нет?

Истинная красота может проявляться в самых неожиданных формах и местах. Но красота всегда неразрывно связана с чувством собственного достоинства. В этой жалкой убогой комнате, с этой дешевой, готовой на все девушкой ни о каком достоинстве, казалось бы, не могло быть и речи, но оно тем не менее было. Причем намного большее, чем у шикарных пляжных девушек, с которыми я имел дело в течение последних четырех потерянных лет, которые страстно срывали с себя одежду на мой ковер, громко шептали похотливые слова о большой любви, о Божьей воле, смазывали свои прекрасные молодые тела маслом стоимостью по меньшей мере сорок долларов за унцию и были вполне искренни в своих попытках хоть как-то смягчить мою вечную боль от грустных воспоминаниях о так коварно изменившей мне Ники.

Лита, словно маленькая, все понимающая обезьянка, посмотрела на меня.

— И все-таки вы хотите, очень хотите меня, — с довольным вздохом заявила она, соскочила с моих коленей, подошла к шкафу, достала оттуда бледно-лиловый халат из искусственного шелка, надела его и почему-то застегнула «молнию» до самого горла. Затем вынула из пачки сигарету.

Я тоже встал, подошел к ней и зажег спичку.

— Наверное, я ни с того ни с сего сочла себя такой уж неотразимой, — с грустной иронией сказала Лита. — У вас конечно же есть куда лучше, так ведь? Простите.

— Дело совсем не в том, Лита. Мне действительно не захотелось усложнять ситуацию. Нам надо решать твою проблему вместе. И мою тоже. Другого варианта просто нет. Давай так и будем делать.

Она бросила на меня взгляд, полный какой-то особой, неконтролируемой, но сидящей внутри людей классовой враждебности.

— Такие, как вы, любят слишком много думать.

— Лита, поверь, ты мне очень, очень нравишься. На самом деле. Это правда. Поэтому прежде всего давай вместе подумаем, как помочь Уолли. Нет, он не убивал моего брата, теперь я в этом уверен.

Мы подошли к двери. Когда я взялся за ручку, чтобы ее открыть, Лита остановила меня, положив свою руку на мою кисть, странно посмотрела на меня — несмотря на бледно-лиловый халат из искусственного шелка за девять долларов и девяносто восемь центов, она выглядела как двенадцатилетняя девочка — и сказала:

— Знаете, мистер Дин, мне теперь в любом случае придется жить без него. Если вы попытаетесь и ничего не выйдет, значит, навсегда. Если поможете, ему за супермаркет все равно сидеть полный срок. Так или иначе, я все равно буду обязана вам всю жизнь. Когда все закончится, я буду здесь, кроме, конечно, времени, когда буду работать или его навещать. Боюсь, с ним все кончено. Навсегда. Я уже говорила ему об этом. Он знает. Да, мне будет одиноко. Но вам я никаких проблем не доставлю. Ни хлопот, ни суеты, ни просьб, ни приставаний. Я просто до блеска вычищу эту комнату и, как могу, украшу ее, чтобы вам было приятно сюда приходить. Поэтому, когда все закончится, знайте, в любое время, когда вам станет вдруг плохо, когда вам понадобится женщина, которая не будет вам досаждать глупыми просьбами, будет с желанием принимать вас как есть, приходите. Я буду только рада стать вашим зонтиком от проливного дождя.

Я положил руки на ее хрупкие плечики, наклонился и поцеловал. Легко, нежно, но прямо в губы. Мы понимающе улыбнулись друг другу. Никаких слов не потребовалось. Они нам были уже просто не нужны. Вот так.

Когда я включил фары машины, они ярко осветили ее силуэт в дверном проеме — маленькая фигурка, дрожащая от холода, героически пытающаяся спастись от него, обняв себя руками за худенькие плечи. Она прищурилась от яркого света, помахала мне рукой на прощанье, будто я был не в двух метрах от нее, а по меньшей мере в двадцати пяти. Я медленно подал назад и поехал в направлении города.

Да, я ей поверил. Полностью поверил. И пусть Португал назовет меня дураком. Пусть даже болезненно скривится, услышав от меня это. Пусть! Мы еще посмотрим. Въезжая в гараж отеля, я невольно улыбнулся, вспомнив прощальный взгляд темных глаз Литы.

Если Кена убил не Шеннари, то тогда рушилась вся структура якобы проведенного следствия. Очевидная нелепость становилась умным, умышленным замыслом: чужой пистолет, спрятанный в его комнате, никому не понятная мотивация убийства... Ночь и город показались мне темнее, чем они были. Итак, появилось нечто загадочное под названием ОНИ. Зачем ИМ понадобилось его убивать? Чем он ИМ мешал?

В любом убийстве всегда незримо присутствует элемент болезненности. И он невольно вынудил меня думать иначе, в каком-то смысле даже извращенно, о моем городе и его обитателях. Потом, конечно, взойдет солнце, все станет радужным и искрящимся, словно дети на воскресном пикнике. Но эта часть пути, увы, уже была пройдена, и теперь надо было въезжать в темный, мрачный туннель, где нельзя было ни остановиться, ни повернуть назад.

Я стоял в темной комнате моего отеля, глядя на розоватые отблески неоновых ламп на фоне затянутого облаками неба. Ощущение было такое, будто где-то там, далеко, за горизонтом, бушевал пожар. Такая же эмоциональная предгрозовая атмосфера, похоже, нависла и над самим городом — внешнее спокойствие, вроде бы незначительные порывы ветра, то возникающие, то вдруг тут же снова пропадающие в никуда. Мне пришла на память девушка, приезжавшая в гости к Тарлесонам около года тому назад. Мы тогда сидели вместе с ней на пляже у моего дома, и я никогда не забуду то странное возбуждение, которое она не скрывала, глядя, как со стороны залива на нас неотвратимо надвигается мощный шторм.

Тот день был каким-то на редкость тяжелым, полным непонятных предчувствий. Мы ждали до самого последнего момента и, только когда начали падать первые крупные капли дождя, а на резко потемневшем небе засверкали молнии и вдали послышались мощные раскаты грома, быстро подхватили свои пляжные причиндалы и с громким хохотом изо всех сил понеслись к моему дому.

Оказавшись наконец внутри, мы первым делом плотно позакрывали все окна, затем включили свет, но уже вовсю бушевавший снаружи шторм скоро его отключил. Мы самозабвенно занимались любовью в полной темноте под мощные раскаты грома, пронзительные завывания ветра и грохот сердито обрушивающихся на берег волн. Когда все закончилось, у нас было такое ощущение, будто мы друг друга совсем не знаем и даже не можем вспомнить, как, собственно, все происходило.

На следующий день на вечеринке у Тарлесона она сильно напилась, ее тошнило, а потом, после того как я долго выгуливал ее по берегу залива, расплакалась, уткнувшись лицом в мое плечо. Потом она уехала к себе на север.

Сейчас у меня было точно такое же ощущение, что на город надвигается буря и свет погаснет для нас всех...

Ночью мне приснился сон, будто я снова в открытом кафе и Ники, одетая совсем как Лита, обслуживает клиентов в машинах, но не смотрит в мою сторону, а я не могу позвать ее, потому что все окна в моей машине наглухо закрыты и заблокированы.

Глава 8

На следующее утро, ровно в девять тридцать, я подъехал к заводу, поставил машину на место с табличкой «К. Дин» и по привычке направился к отдельному входу для руководства, которым обычно пользовался в старые добрые времена.

Неожиданно оттуда шагнул вперед охранник в серой форме и, выставив руку, преградил мне путь:

— У вас есть специальный пропуск, сэр?

— Нет, специального пропуска у меня нет. Дело в том, что я — Геван Дин, и мы с мистером Мотлингом...

— Простите, сэр, но, если у вас нет специального пропуска, вам придется воспользоваться входом с улицы. Мы ни для кого не делаем исключений, мистер Дин.

Равнодушно пожав плечами, я молча прошел через ворота парковочной площадки на улицу, обогнул здание и вошел через главный вход. Там внутри, как и раньше, толпился народ: коммерсанты бесстрастно ожидали своей очереди, желающие получить работу нервно озирались по сторонам, очевидно гадая, примут их сегодня или нет.

Служащая за окошком приемной бросила на меня холодный, оценивающий взгляд, затем, вдруг узнав, наградила широкой, радостной улыбкой:

— Доброе утро, мистер Дин! Рада вас видеть. Подпишитесь, пожалуйста, вот здесь. Пока вы будете на заводе, боюсь, вам придется все время носить эту бирку на пиджаке. Мистер Мотлинг просил передать вам, чтобы вы сразу же поднялись к нему.

Я молча подписал какую-то бумажку и прикрепил бирку к лацкану пиджака. На ней было написано: «Гость. Только на территории Управления».

— Мистер Дин, мне позвонить и предупредить, что вы уже идете?

— Нет, спасибо. Сначала мне хотелось бы повидаться с мистером Грэнби.

Сообщать ей об этом, конечно, не было никакой необходимости, но я сознательно сделал это, прекрасно зная, что такая «лакомая» информация будет немедленно, буквально со скоростью света передана по служебному беспроволочному телеграфу и максимум через полчаса все здесь будут считать меня горячим сторонником Грэнби в его междоусобной войне с Мотлингом. Хотя лично мне самому еще было далеко не ясно, на чьей я, собственно, стороне! Ладно, бог с ними, в любом случае пусть Мотлинг тоже чуть-чуть понервничает. Если такое, конечно, в принципе возможно.

Джоан Перри, как и положено, сидела за своим серо-стального цвета огромным столом в просторной приемной Уолтера Грэнби. Оклеенной обоями цвета морской волны. На их фоне ее безукоризненно белоснежная блузка и копна светло-рыжих волос смотрелись особенно эффективно, а все вместе производило впечатление отлично, с большим вкусом выполненной рекламной картинки весьма преуспевающего офиса. Она подняла на меня глаза, слегка улыбнулась и сказала:

— Доброе утро, мистер Дин.

С профессиональной точки зрения и улыбка и тон были абсолютно выдержанными и корректными. Ни намека на предыдущий вечер. Само собой разумеется. Ничто и ни при каких обстоятельствах не должно мешать обычному рабочему ритму. Это закон.

Когда я отвечал на ее приветствие, на моем лице, очевидно, проявилось что-то не совсем то, поскольку она почему-то чуть покраснела.

— Уолтер у себя, Перри?

— Да, но сейчас у него полковник Долсон, мистер Дин. — Она протянула руку к интеркому. — Но наверное, ему надо сообщить, что вы уже...

— Не стоит. Я подожду, спасибо. Вчера был очень приятный вечер, Перри.

— Да... действительно приятный.

— Не трать на меня время. Занимайся своими делами. Я просто посижу.

Я сидел и молча наблюдал за ней. Поскольку у нее была электрическая пишущая машинка и ей не надо было отнимать пальцы от клавиш, чтобы переходить на следующую строку — машинка это делала сама, — мягкий стрекот звучал практически непрерывно. Конечно же Джоан прекрасно знала, что за ней наблюдают. Она вдруг нахмурилась, сердито поджала губы, схватила ластик, стерла напечатанное слово, исправила его. Затем закончила, вынула, скорее даже выдернула страницу из машинки, положила ее к другим. Я не очень решительно, но все-таки сказал:

— Вообще-то сам факт, что я встречаюсь с Уолтером до Мотлинга, наверное, вызовет на заводе кучу слухов, как ты считаешь, Перри?

— Да, само собой разумеется. Не далее как вчера до меня дошли слухи, что если вы поставите на мистера Грэнби, то счет, скорее всего, может быть семь к одному.

Дверь кабинета неожиданно открылась, и оттуда энергичной поступью вышел человек в военной форме. Широкоплечий, где-то чуть за пятьдесят, короткие, даже без намека на залысины волосы, аккуратная стрижка, свежее, даже слишком свежее для его возраста лицо, безупречно пошитая и идеально подогнанная форма, полковничьи орлы на погонах будто только что из монетного двора. Довольно напевая, будто ему присвоили очередное звание, он вежливо улыбнулся Джоан Перри, бросил на меня быстрый оценивающий взгляд голубых, молодо и вполне невинно выглядевших глаз, решительно направился к выходу, затем вдруг остановился, с военной точностью, будто на плацу во время парада, сделал поворот ровно на сто восемьдесят градусов, снова внимательно посмотрел на меня, широко улыбнулся, подошел, растянув губы во вроде бы приветственной улыбке:

— Ах вот кто здесь! Вы, очевидно, сам мистер Геван Дин? Да, видно, явно заметно семейное сходство. Я — полковник Долсон.

Мы пожали друг другу руки. От него исходили запахи дорогих парикмахерских, престижных салонов, элитных спортивных залов. Я кивком, но не более, подтвердил правильность его догадки.

— Чертовски рад познакомиться с вами, Дин, чертовски рад! Господи ты боже мой, ведь Стэнли обещал связаться со мной сразу же, как только вы появитесь на заводе!

— Я еще не виделся с мистером Мотлингом, полковник.

Он бросил взгляд на дверь кабинета и, похоже, понял, почему я здесь. На долю секунды непроизвольно поджал губы, затем снова широко улыбнулся:

— Хорошо, тогда давайте встретимся с вами у Стэнли, когда вы закончите свои дела здесь, мистер Дин. Надеюсь, вас это устроит?

Его слова прозвучали для меня почти как приказ, поэтому я предпочел промолчать. А он, возможно почувствовав это, добавил:

— Примите мои искренние сочувствия насчет вашего брата, Дин. Большое горе для всех нас, поверьте. Такой милый мальчик...

Да, похоже, полковник не упустил столь удобной возможности «укусить» Кена, не столько словами, сколько самим тоном дав понять, что он был просто никчемным, ни к чему путному не способным балбесом. Я с не менее подчеркнутой вежливостью поблагодарил его, после чего ему не оставалось ничего иного, кроме как, четко, будто на плацу под треск боевых барабанов, печатая шаг и горделиво подняв подбородок, удалиться.

Я, взглянув на Перри и не без удовольствия увидев, что выражение ее лица полностью подтверждало мои чувства, отсалютовал уже закрытой двери со словами:

— Да, сэр, так точно, сэр, само собой разумеется, сэр!

Перри рассмеялась самым добрым смехом:

— Боюсь, другого он просто не мог себе позволить, мистер Дин.

— Он что, все еще на службе?

— Нет, всего лишь офицер запаса. Кроме того, говорят, у него магазин скобяных товаров где-то на Гранд-Рэпидс.

Она снова протянула руку к интеркому, но я жестом остановил ее, сказав, что предпочитаю нанести визит Грэнби без предупреждения.

Увидев меня в своем кабинете, Уолтер Грэнби от удивления хмыкнул. Потом его рот растянулся в широкой улыбке — совсем так, будто кто-то двумя руками вдруг взял и раздвинул шторы окна.

— Значит, все-таки решил вернуться домой, мой мальчик? Что ж, садись, садись. Тебя здесь здорово не хватало.

Я сел, улыбнулся ему в ответ... Уолтер начал работать на моего дедушку, когда ему было всего семнадцать. Сейчас же для меня лично, помимо всего прочего, он, вольно-невольно, каким-то образом олицетворял естественную связь с тем добрым старым прошлым.

— Знаешь, мой мальчик, я ничего не буду говорить про Кена. Все и так ясно. Мои чувства, полагаю, тебе также прекрасно известны.

— Да, Уолтер, конечно. Хотя здесь все, похоже, только и говорят о какой-то личной, междоусобной войне между вами.

— Я не доброволец, мой мальчик. Меня просто призвали.

Он выглядел намного старше, чем я ожидал, намного более усталым, но его голос звучал по-прежнему уверенно и твердо.

— Послушай, Уолтер, скажи прямо — ты действительно хочешь продолжать это дело? Хочешь продолжить и возглавить его?

Его глаза вдруг сузились, смех напоминал скорее рокот совершенно нежданного потока воды.

— Эгомания в моем-то возрасте? Нет-нет, мой мальчик, единственно для чего я готов попытаться это сделать, так это для того, чтобы на этом месте вдруг не оказался Мотлинг, который рано или поздно загубит все, что мы сделали.

Вы, молодые и энергичные, похоже, редко когда понимаете, что человек никогда не считает себя старым, никогда не признается в этом даже самому себе. Мотлинг всегда обращается ко мне уважительным «сэр», всегда ведет себя так, будто от всего сердца готов помочь мне, пожилому человеку, подняться или спуститься с лестницы. Когда-нибудь он, наверное, попросит меня поделиться с ним малоизвестными деталями доисторического события — о том, как убили Линкольна! Господи, как ни странно, я вполне мог бы поведать ему это.

— Значит, все это нужно только потому, что тебе не нравится его подход к делу?

— Да, мой мальчик, видно, ты меня не очень-то хорошо помнишь, начинаешь забывать. Если говорить о нем как о производственнике, то, за исключением некоторых вполне очевидных устремлений, которые нельзя назвать иначе как фашистскими, он вполне компетентен, даже более чем вполне. Само собой разумеется, когда ему в конечном итоге все-таки удастся избавиться от всех, у кого есть свои собственные мозги, разговор пойдет совсем другой. Лично я определил бы его как одного из тех великолепных, иногда просто незаменимых людей для решения срочных и порой весьма болезненных производственных проблем. Но как только они решены, он начинает все только портить. В долгосрочном плане.

— Уолтер, как бы ты поступил, будь наш завод твоим собственным творением?

— Прежде всего постарался бы как можно скорее вернуть сюда всех производственников, кого он так или иначе заставил уйти. Ты же знаешь, я финансист, я думаю прежде всего языком цифр. Мне нужны, очень нужны все эти люди!

— Как справлялся со всем этим Кен?

Он бросил на меня долгий, задумчивый взгляд.

— Полагаю, ответ тебе известен. Ничего хорошего, Гев. Слишком мягок для этого дела. Без стальной пружины внутри. Не такой, совсем не такой, каким был ты. Никогда не врывался ко мне, чтобы грохнуть кулаком по столу и категорически потребовать срочно выделить резервные деньги, убедить меня принять то или иное решение.

— Господи, можно подумать, будто это твои деньги, Уолтер.

— Я же сторожевая собака, мой мальчик, не забывай. Это моя работа. Без таких, как мы, любая компания рухнет в мгновение ока. А сейчас у нас все в порядке. Более того, не приходится оглядываться по сторонам, не надо бояться каких-то неопределенностей. Во всяком случае, пока. Расширяя производство на условиях фиксированных цен, мы полностью получим свой процент, причем, учти, очень хороший процент от контрактной цены, как только пойдет готовый продукт. В каком-то смысле это можно считать гарантируемой формой предоплаты. О чем лучшем можно мечтать?

— Да, звучит совсем так, будто здесь наверняка приложил руку Уолтер Грэнби, — не без улыбки заметил я.

— Может, и так. Просто я чуть-чуть подумал, пораскинул мозгами, вник в кое-какие детали и понял: мы зря предпочитали краткосрочные займы, вместо того чтобы окунуться с головой в полную бочку.

Мне почему-то пришла в голову мысль, что в жизни все повторяется. Все как в те старые добрые времена. В кабинете Уолтера, на письменном столе, стояла мемориальная дощечка, сделанная в честь нашего самого первого продукта военного времени, — деталь для пулемета. Точно такая же дощечка стояла на письменном столе моего деда в старом здании компании. Когда он умер, отец сделал точную копию специально для Уолтера. Наверное, впервые я увидел ее только тогда, когда подрос достаточно, чтобы рассмотреть, что находится на столе.

— Значит, с финансами все в порядке и проблема только в междоусобной сваре? — спросил я. — Что еще?

— В корпусе "С" мы делаем совершенно секретный военный заказ, более конкретные и весьма выгодные для нас условия которого подлежат дальнейшему обсуждению. Полковник Долсон здесь не более чем просто армейский посредник. Нечто вроде лица свободной профессии, использующего возникшие обстоятельства для своей, так сказать, собственной выгоды. Причем, обрати внимание, он может принять решение, даже не позвонив в финансовый отдел. То есть мне! Хорошенький вариант для налогоплательщиков!

— А что, сейчас уже разрешается работать на условиях издержек плюс фиксированная цена? Вот уж не думал...

— Нет, на стандартные продукты нельзя. Ну, скажем, на танки, самолеты, пушки и тому подобное. Но поскольку то, что производим в настоящее время мы, не подпадает ни под одну из этих категорий, нам пока делают исключение, хотя в дальнейшем, конечно, этого уже не будет. Станем работать как все — фиксированная цена и периодический пересмотр условий контракта. Ну, так как насчет того, чтобы пожалеть старика, который был живым свидетелем убийства президента Линкольна?

— Что ты имеешь в виду, Уолтер?

— Не я, а ты, мой мальчик. Только скажи, и все образуется практически само собой. Карч будет просто счастлив отдать тебе все свои голоса, и уже через неделю ты снова станешь точно таким же безжалостным эксплуататором, как раньше.

— Судя по твоим словам, можно подумать, ты советовался со своей мисс Перри.

Он удивленно поднял мохнатые брови:

— Да? Она тоже так считает? Что ж, умная девушка, ничего не скажешь. Очень умная, Гев. Причем, судя по твоим словам, можно подумать, что ты сам советовался с моей мисс Перри. Сама по себе она никогда не осмелилась бы высказываться на эту тему.

Мне оставалось только надеяться, что загар хоть как-то поможет скрыть невольный румянец, вдруг заливший мои щеки. Да, проницательности старику не занимать, это уж точно. Как всегда. Будто ничего не изменилось.

— И к тому же весьма привлекательная, — добавил он. — Будь мне лет на тридцать меньше, я бы ни за что не взял бы ее на работу. Слишком отвлекает. Сплошное расстройство. Я всегда питал слабость к рыжеволосым девицам. — Он положил белую пухлую руку на трубку телефона. — Только скажи, Гев, и не более чем через три минуты Карч будет твой. Только скажи, и не пытайся оттянуть время. Сейчас лучше принять решение сразу — да или нет! Поверь мне, мой мальчик. Так хотел бы и твой отец.

— Но ведь я столько времени был не у дел, Уолтер, наверняка столько всего изменилось, что даже страшно подумать, смогу ли я...

Он тяжело вздохнул, снял руку с телефона.

— Знаешь, твой дед взял меня на работу, когда я был еще совсем сопливым мальчишкой. Затем моим боссом стал твой отец. Мне нравилось выполнять их распоряжения. И того и другого. Во-первых, всегда по делу и всегда как-то по семейному, а это, поверь мне, удается далеко не каждому. Потом появился ты, и сначала мне казалось, что у нас ничего не выйдет, но, оказалось, я был не прав, совсем не прав. Все вышло, причем вышло намного лучше, чем я думал. Теперь ты на целых четыре года старше и на целых четыре года сильнее, по-своему даже мудрее. Если ты вернешься, я смогу спать спокойно. Вот так, мой мальчик.

Я, неизвестно почему, протянул руку, взял со стола декоративную дощечку орехового дерева с деталью для пулемета, задумчиво повертел ее перед глазами. В кабинете повисло тягостное молчание.

— Нет, Уолтер.

Он, не скрывая искреннего разочарования, пожал плечами:

— Не обижайся, пожалуйста, мой мальчик, но, говоря словами моей внучки, ты вольно-невольно превратился в некое подобие мокрой курицы. Ответственность за будущее вашей, подчеркиваю, вашей семейной компании оказалась для тебя настолько велика, что ты просто боишься хотя бы попробовать не дать ей умереть.

— Вот только не надо психологии, Уолтер. Это уже лишнее. Мое решение вызвано совсем не тем, что ты думаешь.

Он остановил на мне долгий взгляд прищуренных глаз, затем неожиданно придвинул к себе какой-то документ на столе, явно давая понять, что наш разговор подошел к концу, и медленно, со значением протянул:

— Что ж, выясняй реальные обстоятельства дела и делай свой окончательный выбор между Мотлингом и мной. От этого тебе не убежать. — Он замолчал, подождал, пока я дойду до двери, и добавил: — Только знаешь, у меня почему-то есть предчувствие, что ты и в том и в другом случае окажешься не прав.

Сердито хлопнув дверью, я выскочил в приемную и направился прямо в свой бывший кабинет, который теперь занимал Мотлинг. Его секретарша, худенькая блондинка с большим хищным ртом и тусклыми светло-голубыми глазами, одарила меня улыбкой номер семнадцать и подчеркнуто вежливо открыла дверь.

Мотлинг сидел в кресле, по-хозяйски положив ногу на подлокотник, и курил трубку. Полковник Долсон стоял у окна и резко повернулся, как только услышал стук двери и мои неторопливые шаги.

— Рад, что вы нашли время навестить нас, Геван, — медленно, как бы лениво произнес Мотлинг, тыкая в меня концом своей трубки. — Курт Долсон давно уже хотел бы вам кое-что сообщить и раз и навсегда с этим покончить. Давайте, полковник, вперед, используйте свой звездный час. Может, такого больше не будет.

Долсон, на этот раз даже без малейшего намека на вежливую улыбку, выпрямился, встал чуть ли не по стойке «смирно» — ну прямо совсем как на плацу во время парада, — выпятил вперед челюсть и, нахмурившись, бросил на меня почему-то явно осуждающий взгляд:

— Мистер Дин, позвольте мне сразу же приступить к делу и сэкономить вам и нам массу времени. Так будет и проще, и яснее. Я здесь представляю Пентагон. Более того, можете смело считать, что в отношении компании «Дин продактс» я и есть Пентагон. Ни больше ни меньше. Так что обмениваться любезностями нам вроде бы ни к чему. Нравится вам это или нет. Итак, давайте приступим.

Его тон и манера вызвали у меня нечто вроде отвращения. С чего бы это? Кто, собственно, он такой, чтобы так со мной разговаривать? Я молча подошел к столу, присел на его край, затем, зачем-то улыбнувшись, сказал:

— Полковник, если вам есть что сказать по существу, валяйте! Чем скорее, тем лучше. Пока что все, что я от вас услышал, — это то, что вы здесь Пентагон. Ни больше ни меньше.

Хотя я сказал это ни на йоту не повысив голоса, Долсон, похоже, был шокирован. От возмущения покраснел, глаза налились кровью. Чего-чего, но такого он совсем не ожидал. А вот Мотлинг от удовольствия — чего совсем не ожидал я — даже хрюкнул.

— Хорошо, очень хорошо, сэр, тогда давайте приступим. Так вот: вашему брату оказалось не по плечу справиться с поставленной задачей, хотя без Стэнли было бы еще хуже. В соответствии с имеющимися у меня приказами и полномочиями я здесь всего лишь офицер по контролю за секретностью и выполнением данного контракта, но по сути передо мной поставлена задача — обеспечить эффективное управление компанией, которой доверено столь секретное и в высшей степени важное для страны дело. Мистеру Мотлингу лично я верю на все сто процентов и, уж поверьте, сделаю все необходимое, чтобы не допустить к управлению всяких бывших вроде Грэнби. Если не сказать больше!

— То есть просто выживших из ума стариков? — вежливо поинтересовался я.

Он на секунду запнулся, облизнул губы...

— Мистер Дин, если вы настоящий патриот, а я надеюсь, это именно так, то тогда вы просто обязаны в предстоящий понедельник отдать все свои голоса мистеру Мотлингу. Другого варианта просто не может и не должно быть! Ну а в случае, если у вас имеются иные соображения, мне бы очень хотелось их выслушать. Сейчас и здесь! — Полковник вытянул челюсть еще дальше вперед и впился в меня чистыми голубыми глазами вояки.

Я закинул ногу за ногу. Медленно и подчеркнуто внимательно осмотрел свой левый ботинок. Затем прикурил сигарету, небрежно выбросил обгоревшую спичку в пепельницу Мотлинга на столе.

— Знаете, полковник, пожалуй, я буду с вами столь же откровенным, как вы со мной.

— Иного и не ожидаю.

— Тогда так: судя по вашим словам, вы намерены не пожалеть сил, чтобы в этой гонке выиграл именно Мотлинг, так ведь? Иначе говоря, у вас есть некий прямой и личный интерес ко внутренним делам нашей компании.

— Ровно настолько, насколько это относится непосредственно к производству ключевых элементов секретного продукта. Буду рад при случае, если таковой представится, объяснить вам все это куда более детально.

— Хорошо, тогда давайте на секунду представим, что в ваши обязанности входят одновременно и право и обязанность вмешиваться во внутренние дела этой организации.

— Я не считаю это вмешательством во внутренние дела, сэр.

— Тогда в вашей, с позволения сказать, логике обнаруживается явный пробел, полковник. Хотя с чего бы вроде? Утверждая, что Мотлинг лучший из всех, вы тем самым выносите, можно сказать, официальное суждение. Но тут невольно возникает естественный вопрос: а какие у вас основания для вынесения такого суждения? У вас что, большой опыт управления крупными компаниями?

— Да, я не без оснований считаю себя серьезным специалистом в области человеческой натуры, Дин.

— Забавно. Скажите, вам когда-нибудь приходилось слышать, что кто-то считает себя несерьезным специалистом? Кстати, мы все в той или иной степени именно такие. Всегда и во всем только самые лучшие. Увы, полковник, человек — это всего лишь человек. Эгоизм, боюсь, неистребим. Интересно, а какой у вас опыт промышленного производства, чтобы так категорически судить о способностях того или иного управленца? Вы что, когда-либо занимались промышленностью, полковник? Конкретно...

— Молодой человек! — чуть ли не брызгая слюной, взорвался Долсон. — Я здесь чуть ли не с самого начала и наблюдал, как работают Мотлинг и Грэнби. Поэтому могу и имею полное право делать профессиональные выводы относительно того...

— Полковник, давайте не будем отклоняться от темы, — перебил я его. — Сейчас вы говорите совсем не как выпускник Вест-Пойнта[1], а скорее, простите, как не самый удачливый бизнесмен, поскольку вряд ли можно оставаться полковником и одновременно заниматься серьезными делами. Такое, конечно, случается, но, по-моему, не часто. Так на чем же, позвольте спросить, основывается ваш деловой опыт, позволяющий делать столь категорические выводы относительно способностей других людей в этой весьма специфической сфере?

— У меня вот уже много лет свое собственное дело, сэр, если вам об этом пока неизвестно! Так что...

— Ах вот как? И какое? Крупный промышленный концерн или что-то в этом роде?

— Нет. Совсем не крупный. Ну, хотя... хотя вообще-то можно назвать и так. Все зависит от того, как посмотреть.

— И сколько у вас работников?

— Да какое у вас право? Это же неслыханная наглость!

— Полковник, учтите, если вы мне не ответите, я сам это узнаю. Не сомневайтесь.

Он, как-то вдруг обмякнув, пожал плечами:

— Если вам так уж хочется, то четыре. Хотя мне совсем непонятно, зачем...

— В таком случае, полковник, позвольте мне напомнить вам, что во время Второй мировой войны в компании «Дин продактс» работало свыше трех тысяч человек. Сейчас проблемы, само собой разумеется, несколько иные. И тем не менее. Вам нужен мистер Мотлинг. Что ж, это вполне понятно. Он на самом деле очень приятный человек. А вот мистер Грэнби совсем наоборот — весьма колючий и неудобный... если, конечно, не знаешь его по меньшей мере двадцать лет. Вы говорите, что выступаете от имени Пентагона. Тогда, значит, знаете генерала Макги. Он всю жизнь занимается военным производством и считается ведущим специалистом в этой области, не говоря уж о том, что вот уже много лет является профессором на кафедре Гарвардского университета. Заметьте, Гарвардского! Если, полковник, наш разговор вас по-прежнему интересует, то я хоть завтра с огромным удовольствием слетаю с вами в Вашингтон и послушаю, как вы лично изложите ему ваши аргументы, почему вас так интересуют внутренние дела нашей компании. Ну как, согласны?

— Вы что, пытаетесь угрожать мне, молодой человек?

— Нет, не пытаюсь, а угрожаю, полковник. Я акционер этой компании и, как таковой, требую от вас абсолютной беспристрастности. Другого быть не может. Это наше право, которое никто не сможет оспорить. Вы здесь представляете государство, военных, ну а меня же, как нормального акционера, интересуют прежде всего и в основном мои личные дивиденды, мои права избирать тех, кто будет хорошо их обеспечивать, ну и так далее. Надеюсь, суть вам предельно ясна. И при этом, должен заметить, мне совершенно не нравится, когда мной и остальными акционерами пытаются управлять, вертеть туда-сюда, заставлять делать что-либо против их воли. Мы сами решим, что лучше. Итак, полковник, телефон прямо перед вами. Решайте: если «да», то я в течение пяти минут организую нам завтра встречу с генералом Макги.

Все это время я не только не повысил голоса, но и улыбался ему. Что, похоже, повергло его в полное смятение. Такого полковник не ожидал.

— Полагаю, вам следует знать, Дин, что я, как мог, старался исполнять порученное мне правительством дело, только и всего, уверяю вас.

— Прекрасно, полковник, но я полагаю, вы, по каким-то, пока еще не совсем известным причинам, вторглись в область, к которой, по сути, не имеете ни малейшего отношения. Кстати, вы еще даже не удосужились сообщить мне о ваших полномочиях, впрочем, равно как и о вашем реальном опыте в качестве руководителя производства. И почему это, интересно, вы позволяете себе обращаться ко мне «Дин»? Для вас я был, есть и всегда буду «мистер Дин». Надеюсь, для вас в этом ничего странного нет? Ну так как, полковник: решим вопрос прямо здесь или слетаем в Вашингтон? Завтра же!

Мой экспромт с именем какого-то несуществующего генерала в Пентагоне и немедленной поездкой в Вашингтон был конечно же не более чем заурядной детской глупостью, но ведь надо же было сбить с него спесь?! Причем резко и неожиданно. На военных если что и действует, так это только фактор неожиданности. Нормальные аргументы тут помогают довольно редко.

Чтобы прийти в себя, полковнику потребовалось по крайней мере секунд двадцать. Очень долгих секунд. Уже не выпячивая подбородка, он подошел к Мотлингу, протянул ему руку.

— Стэнли, Бог свидетель, я сделал все, что мог. Желаю удачи. До встречи, мистер Дин! — Он по-военному коротко кивнул и вышел, тихо закрыв за собою дверь.

Мотлинг выбил трубку и, не торопясь, начал снова наполнять ее табаком. Затем, покончив с доставляющей ему явное удовольствие процедурой, медленно протянул:

— Скажите, когда вы были совсем маленьким мальчиком, то, наверное, любили отрывать крылышки у мух? — И усмехнулся.

— Увы. И делал это с завидным постоянством.

— Правильно. Только так и надо. Долсон очень хотел мне помочь, но я как-то совсем не ожидал, что ему за это надерут уши. Причем так больно.

— Лично мне все это представляется несколько иначе, мистер Мотлинг. Просто я не хотел, чтобы он путался под ногами, только и всего.

— Что ж, вы своего добились. Причем весьма эффектно. Ни разу даже не повысив голоса. Поздравляю... Путаться под ногами теперь он, похоже, не будет. Кстати, Геван, кто такой этот ваш Макги? Странно, но никак не могу припомнить.

— И не старайтесь. Я его придумал.

Мотлинг внимательно посмотрел на меня. Затем зажег спичку, неторопливо раскурил погасшую трубку, сделал несколько затяжек и выбросил почти до конца обгоревшую спичку в пепельницу на столе.

— Только, ради всего святого, не вздумайте доводить это до сведения Курта Долсона, Геван. Это будет уже слишком.

— Можете не волноваться. В мои намерения такое не входит.

— И пожалуйста, не вынуждайте меня играть с вами в покер. С закрытыми картами. Кстати, интересно, вы за или против меня?

Честно говоря, мне понравилась прямота его вопроса.

— Пока еще не знаю.

— Что ж, когда примете окончательное решение, буду вам искренне признателен, если заранее предупредите. То есть если по тем или иным причинам захотите поддерживать Грэнби. Естественно, в сугубо приватном порядке, естественно, никто об этом никогда не узнает, что я могу вам полностью гарантировать. Понимаете, в случае моего ухода желательно было бы, как теперь принято говорить, как можно скорее активизировать запасные аэродромы.

— Согласен. Вполне разумно.

— Спасибо. Знаете, признаться, мне очень понравилось то, как вы расправились с Долсоном. У вас светлые мозги, Геван. Теперь я намного лучше понимаю различие между вами и вашим братом.

Останься я здесь в качестве президента, то непременно и весьма настоятельно просил бы вас тоже остаться. Вместе, как мне кажется, мы могли бы многое сделать.

— У меня нет планов задерживаться здесь.

— Все-таки собираетесь вернуться во Флориду?

— Видимо, да.

— Ники искренне надеется, что вы не уедете. Во всяком случае, так она мне сказала. — Он снова сосредоточенно занялся своей трубкой.

Понять его было трудно, очень трудно. Слишком дружелюбный, слишком приятный во всех отношениях. Иногда такое случается с деньгами: даже абсолютно честно заработанные, они вдруг предстают совершенно в ином свете, как только появляются хоть малейшие подозрения относительно реального источника их происхождения.

— Вы с ней, наверное, близкие друзья.

Он бросил на меня ледяной взгляд:

— Да, мы добрые друзья. Не менее добрым другом был для меня и ваш брат.

Мне тут же вспомнилось, как он вел себя там, в доме Ники и Кена. Уверенно, как человек прекрасно знакомый со всеми мелочами и обстановкой... Странно, я, скорее всего автоматически вспомнив навыки четырехлетней давности, на удивление легко расправился с Долсоном, казалось бы, в на редкость трудной и неожиданной обстановке, но, как только в дело вмешивался личностный фактор «Ники», вся моя уверенность исчезала, как по мановению волшебной палочки. Куда-то испарялась, другого слова не придумаешь. Наверное, потому, что когда имеешь дело с посторонними людьми, то заранее продумываешь свои шаги и нащупываешь их слабое место, а потом все идет как по маслу. Одних расцелуй, другим пригрози... В нужный момент сделай акцент на страхе, лояльности, компетентности, ну и так далее и тому подобное. Но с Ники было иначе. Стоило лишь ей появиться в картине, как вся моя объективность немедленно пропадала. Возможно, именно поэтому четыре года назад мне и пришлось все бросить, уехать. А потеряв ее, я потерял мою самую важную функцию — способность добиваться от людей того, чего хотел!

Что ж, боюсь, придется вспомнить былые времена. Надеть нейтральную маску и поиграть. Я мило улыбнулся Мотлингу:

— Сейчас Ники друзья не помешают.

— Да, конечно. Лично мне кажется, ей следовало бы проявить чуть больше интереса к делам компании. Вообще-то, честно говоря, я много раз пытался склонить ее к этому. А что? Умна, достаточно образованна, имеет опыт...

— Ладно, благодарю вас. Ну а теперь, с вашего позволения, хотел бы немного здесь побродить, вспомнить прошлое, встретить тех, кого когда-то знал...

— Полагаю, проводник вам, скорее всего, не понадобится, — с милой улыбкой сказал он. Может быть, даже искренней.

В любом случае с его стороны это был вполне хороший профессиональный ход. Попытайся Мотлинг предложить мне пойти вместе, это могло бы выглядеть так, будто он хочет показать мне только то, что посчитает возможным. Так бывает, причем в моей ситуации мы, как правило, только этого и ожидаем. Отпустив же меня в свободный полет, он тем самым демонстрировал свою абсолютную уверенность. Все под контролем!

— Да, но сначала вам придется получить специальный пропуск у полковника Долсона, — добавил Мотлинг, когда я уже собрался уходить.

— Где? Надеюсь, в старом здании?

— Да, угадали. Кстати, если возникнут какие-либо вопросы, приходите, и мы их с вами тут же решим. Не сомневаюсь.

Мы мило улыбнулись друг другу, и я отправился по своим делам.

В любой социальной группе незыблемо действует правило, объясняя которое психологи почему-то ассоциируют это с цыплятами и называют «порядком заклевывания». Соберите любую стайку цыплят, говорят они, и буквально через день-два увидите: после серии неизбежных ссор и драк между ними установится жесткая, никем не нарушаемая система взаимоотношений. Раз и навсегда! Например, цыпленок номер восемь может ударить клювом цыпленка номер девять, совершенно не опасаясь, что в ответ может получить то же самое. В свою очередь, цыпленок номер семь не боится «клюнуть» номер восемь, ну и так далее, и так далее. Соответственно и наоборот — в случае, если какая-либо особь вдруг заболеет или почему-либо ослабнет, данная кастовая система автоматически временно приостанавливает свое действие, но ровно настолько, сколько потребуется, чтобы остальные заклевали неудачника до смерти.

Стоит только присмотреться чуть внимательнее, и вы тут же своими собственными глазами увидите, как этот «порядок заклевывания» наглядно и неотвратимо действует в любой социальной группе наших с вами соотечественников — архитекторов, слесарей, профсоюзных деятелей, домохозяек, редакторов... Просто, незатейливо и безжалостно. В несуществующей книге жизни, которую, на мой взгляд, можно было бы назвать «Человеческие игры», наверняка были бы конкретные рекомендации, как заклевывать друг друга более цивилизованными способами. Пусть даже не столь заметными. Назревающий конфликт между мной и Мотлингом был вызван прежде всего тем, что мы не установили между собой достаточно четкого «порядка заклевывания». Значит, его необходимо немедленно установить. Он более чем достойный противник, а у меня на шее была, есть и, боюсь, всегда будет Ники!

Глава 9

Полковника Долсона на месте не оказалось, он по каким-то срочным делам ушел в цех, но вместо него меня немедленно принял капитан Корнинг. Большой, крупный, с простодушными голубыми глазами невинного ребенка, который тут же сообщил, что полковник дал распоряжение обеспечить меня специальным пропуском во все, абсолютно во все без исключения подразделения завода. Он тщательно заполнил его, «прокатал» на нем мой большой палец, вместо салфетки предложил вымыть руки, затем, когда я наконец-то нацепил на лацкан пиджака тот самый «Специальный пропуск», на котором так и было крупными черными буквами написано: «СПЕЦИАЛЬНЫЙ ПРОПУСК», подчеркнуто вежливо поинтересовался, не нужен ли мне провожатый. Я не менее вежливо отказался — как-нибудь сам разберусь. Не в первый раз...

Мне встретилось немало знакомых лиц: тех, кого в свое время нанимал отец, и даже тех, кого когда-то брал на работу мой дед. Которые постарше, естественно, помнили, хотя и необязательно, как, приходя сюда с отцом, мы с Кеном в силу детского любопытства все время пытались сунуть пальцы в какой-нибудь станок, а они почему-то старались не позволить нам этого сделать. Дай бог им счастья!

Сейчас во всех без исключения цехах у каждого станка был свой собственный силовой привод, широкие проходы, температура регулировалась независимо от времени года, кругом чистота, не то что раньше. Бригадиры в костюмах с галстуками, пульты управления... Хотя запах машинного масла и раскаленного металла остался тем же самым. И слава богу!

Темп работы заметно ускорился, но везде явственно ощущалось напряжение, обычно свойственное предприятиям, в которых возникают проблемы на верхних этажах управления. Я не мог не заметить косых взглядов, не мог не почувствовать в них явного осуждения. Еще бы! Шикарный флоридский загар, четыре года отсутствия...

Причем на деньги, которые в конечном итоге сделали они! На их добавленную стоимость. Когда они вкалывали по сорок два часа в неделю. «Видел сегодня этого Дина? Видел, как он здесь болтался? Совсем как хозяин. Еще бы, имеет, сукин сын, самую главную долю и четыре, целых четыре года развлекается в своей Флориде за наш счет! Орел, ничего не скажешь!»

Кивая в ответ на приветствия тех, кого узнавал, я чуть ли не физически ощущал свою вину перед ними. Да, в свое время меня сделали их руководителем, в каком-то смысле вершителем их судеб, что, само собой разумеется, предполагало большую ответственность, а я вот взял и ушел. Бросил их. Просто так, по своим собственным причинам. Думал, рано или поздно все равно найдется кто-нибудь, кто за меня все это сделает.

Так я и бродил по некогда хорошо знакомым местам, все время отчаянно пытаясь вспомнить имена тех, кому молча, хотя вполне искренне, кивал в ответ на приветствие. Стандартные производственные линии выглядели вполне удовлетворительно, но при этом я не мог не заметить, что большинство из них уже были модернизированы автоматическим оборудованием, управлявшимся с дистанционных пультов работниками в чистых зеленых халатах, которым даже не приходилось пачкать руки. Интересно, а не приведут ли все эти технико-электронные нововведения в конвейерном производстве к потере конкурентоспособности на нашем рынке сбыта? Что ж, посмотрим, посмотрим. Кое-какие детали, впрочем, остались старыми, по-своему даже допотопными и, значит, явно дорогими, нерентабельными для массового производства. Более того, безусловно требуемый в таком случае практически стопроцентный контроль конечной продукции был и намного более дорогим, и существенно менее надежным, чем простой метод статистики по качеству, который я в свое время сделал обязательным для всего производства.

У входа в здание "С" меня остановили охранники, которые по внутренней связи тут же связались с капитаном Корнингом, чтобы подтвердить действительность моего специального пропуска. На данный момент времени. Получив его, они пропустили меня, и когда я наконец-то вошел внутрь, то сразу же увидел Майлса Беннета, сидевшего в крошечном офисе практически сразу же за входной дверью. Простодушный, но вполне надежный инженер средних способностей. Когда он тепло и искреннее тряс мне руку, я заметил на его лице озабоченность. Надеюсь, мне вполне искренне удалось поинтересоваться, как поживают Молли и дети, в ответ на что он почему-то спросил, не найдется ли у меня для него работы во Флориде. Любой, вплоть до мойки машин. Беннет, конечно, старался выглядеть совершенно спокойным, но какую-то внутреннюю суетливость, боюсь, скрыть ему так и не удалось.

— Да, с безопасностью у вас здесь, похоже, действительно круто, Майлс, — заметил я.

— Тут ты прав, Гев. Еще как прав! Настолько круто, что иногда сам не знаю, зачем я вообще здесь. Кому все это нужно?

Кивнув, он подвел меня к широкому проходу в цехе, в самом начале которого стояла новая — во всяком случае, для меня — стена, наглухо отгораживающая последнюю треть огромного производственного зала. У входной двери с важным видом стояло несколько вооруженных охранников.

— Кто туда может пройти? — поинтересовался я.

— Я не могу. Ты не можешь. Мотлинг, полковник и капитан могут. Когда-то мог и твой брат, но потом его почему-то лишили допуска. Чтобы попасть туда, надо получить сверхспециальный пропуск, Гев.

— Ну и что, интересно, там происходит?

— Толком, конечно, не знаю, но здесь мы производим различные детали для какой-то военной штуковины под кодовым названием «Д-4-Д». Сделав одну, что, поверь мне, случается далеко не каждый день, мы тут же отправляем ее прямо туда. Из наших там никто не работает. Не пускают. Только какие-то совершенно незнакомые нам ребята со стороны с крутыми должностями и степенями. Нам категорически запрещено. Там, полагаю, производится конечная сборка. Затем, когда готовых изделий набирается где-то около полудюжины, хотя это не более чем моя личная догадка, основанная на количестве того, что мы сами здесь производим, они, как правило, глубокой ночью увозят их на специальных армейских грузовиках в сопровождении джипов с черт-те сколькими до зубов вооруженными солдатами.

Я медленно, в сопровождении Майлса, обошел весь цех. Так, никакой автоматики, старое, управляемое вручную оборудование и та самая штуковина «Д-4-Д», уже почти готовая пересечь тщательно охраняемую дверь. Отличная работа.

Мы вернулись в крошечный офис Майлса. Закрытая дверь оградила нас от громких звуков цеха. Беннет пожал плечами и покачал головой.

— Да, похоже, допуски у вас здесь близкие к запредельным, — заметил я.

— Это уж точно. Там есть одно хитрое коническое отверстие, которое нам приходится просверливать в каком-то специальном сплаве с точностью до одной тысячной миллиметра, а они потом сто раз проверяют это своими... нам, увы, совсем незнакомыми приборами. Даже если поставить тройную пробку, молекулы все равно пробьются туда, и потом их уже ни за что не вытащить.

Я с искренним восхищением свистнул:

— Вот это да! Ну и как это делается?

Он затравленно посмотрел на меня и тут же виновато отвел глаза:

— Догадайся сам, Гев... Извини.

Что я и сделал. Вслух.

— Значит, так: вы делаете множество частей из так называемых легких сплавов, то есть как можно более маленький вес является одним из наиболее важных факторов, правильно? Но там также обязательно должна быть очень прочная сталь для создания максимального поперечного сопротивления. Кроме того, наверняка есть детали не проводящие электричества, а в удобных и доступных местах должны быть предусмотрены различные карманчики, щели, пустоты для множества миниатюрных электронных устройств. Черт побери, Майлс, да ведь если это так, то тогда там, в том закрытом цехе за железобетонной стеной с вооруженной охраной и сверхсекретными спецпропусками, собирается то, что требуется даже больше чем для одного огромного взрывателя! Если, конечно, не принимать во внимание эту полусферическую полость, которая...

Я вдруг остановился. Ведь к ней вела здоровенная труба. Через нее специальное активирующее устройство со взрывным механизмом вполне могло бы подать туда некий редкий материал, соединив его со вторым компонентом, и создать таким образом требуемую критическую массу, а тогда...

Заметив выражение моего лица, Беннет покачал головой:

— Знаешь, Гев, мне не хотелось бы даже думать об этом.

— Но ведь это всего лишь догадка! Может, все совсем и не так.

Он, казалось, не слушал меня. Нахмурился, почему-то бросил внимательный взгляд на тыльную сторону своего левого кулака. Затем, не поднимая опущенных глаз, медленно, как бы размышляя про себя, заговорил:

— Значит, так: будем считать, что до окончательной сборки перед отправкой надо вставить туда, как минимум, три-четыре предохранительных механизма или электроцепи, а после них еще пару и несколько бортовых дублирующих устройств, чтобы исключить малейшую возможность случайного или, скажем, несанкционированного прерывания. Ну и в идеальном варианте конечно же систему автономного наведения, способную самостоятельно, без какого-либо вмешательства извне, корректировать курс полета.

— Ну а вдруг наша догадка не имеет ничего общего с тем, что происходит на самом деле, Майлс?

— Тогда на первое место выходит проблема сверхсекретности. Потому что, как ни гениально сделано изобретение, а всегда найдется кто-то другой, кто, украв его, сможет сделать то же самое и в случае необходимости использовать против тебя самого. — Он поднял на меня глаза. — Они мне все время снятся, Гев. Хочешь верь, хочешь не верь, но на самом деле снятся. Целая стая из ста штук на хмуром небе несется со скоростью шестнадцать тысяч миль в час. И никогда, никогда не поворачивает обратно. Они летят на нас!

— Не долетят, если мы сможем запустить столько же на них.

— При условии, если мы уверены, что они сработают.

Майлс проводил меня до выхода из блока "С". Мы бросили друг на друга прощальный взгляд и сразу отвернулись. Как будто чувствовали себя виноватыми в убийстве кого-то совершенно ни в чем не повинного. Да, странное чувство.

И все это происходило, когда я загорал, пил и развлекался на флоридских пляжах. Уму непостижимо! Я не стал подниматься к Мотлингу — просто зашел в контору, вернул пропуск, сел в машину и тут же уехал. От них. А от себя? Боюсь, это было куда сложнее. Впрочем... впрочем, надо срочно, ни в коем случае не откладывая, повидать еще одного человека. Моего последнего прямого родственника, брата отца, дядю Альфреда Дина.

Перекусив на скорую руку в ближайшем кафе, я бросил машину и пешком дошел до арландского гимнастического зала. Когда много лет тому назад умерла тетушка Маргарет, дядя Альфред сразу же продал гранитный дворец, который в свое время построил для них мой отец. Вместо него там возвели современный супермаркет, а дядя переехал в отвратительное красно-коричневое здание центрального городского гимнастического клуба. Почему-то ему так захотелось.

В приемной мне сказали, что постараются вызвать мистера Альфреда Дина из карточного зала. Как только смогут. В ответ я попросил их не беспокоиться, поскольку без труда смогу это сделать и сам. В свое время я тоже был постоянным членом этого клуба. Купил у них пачку сигарет и не торопясь отправился в карточный зал.

Там, увлеченно играя в бридж, сидело шесть человек. Дядя Альфред, сразу же заметив меня, сначала поднял вверх три пальца — очевидно, именно в этот момент объявляя ставку, — а затем указал ими на холл. Я послушно вышел, сел в удобное кресло, взял с низенького столика какой-то яркий журнал. Когда дядя Альфред буквально через несколько минут вышел, я отбросил журнал в сторону и встал.

Когда-то у него был острый, птичий, даже по-своему хищный взгляд и манера поведения, в которой чувствовалась жажда жизни.

Он несколько раз писал мне, просил вернуться на фирму. В его письмах всегда ощущалась тревога за невольное осознание своей собственной никчемности и вынужденного безделья. Хотя все время подчеркивал, что совершенно не приспособлен ни к какому делу. Скучно, неинтересно, ну и тому подобное.

Теперь ни в его походке, ни в глазах уже не было ничего подобного — заметно пожилой, уставший от жизни и в каком-то смысле испуганный человек. Может быть, даже боящийся всего на свете. Мне было грустно видеть, как у него время от времени нервно подрагивает голова, моргают глаза.

— Позволь мне угостить тебя стаканчиком виски, Геван, — сказал он, отводя меня к бару. Мы сели за стол. И я вдруг увидел в его глазах слезы. Дядя смахнул их ладонью и смущенно улыбнулся. Как бы извиняясь. — В последнее время со мной что-то происходит, мой мальчик, но вот что — толком не знаю. Совсем как маленькая девочка...

— Рад видеть тебя, дядя Ал.

Официант принес виски. Он взял свой бокал, поднял его.

— За Кена. Пусть земля ему будет пухом!

Мы выпили. Помолчали, потом начали говорить. Его речь была уже далеко не такой внятной и связной, как когда-то в старые добрые времена.

— Да, Кен до сих пор стоит у меня перед глазами, как живой. Никогда не вставал на задние лапки. Никогда! Господи, как же он переживал все это! Ты ушел, но именно тебе тогда этого и не надо было делать. Так он считал. Как же, как же, до сих пор помню тот день, когда мне пришлось сказать твоему деду, что я собираюсь уйти с завода. Но у него был твой отец. И этого оказалось достаточно. Ты же мог вести дело сам. Без нас. Без меня, без Кена... Мы, наверное, слишком мягкие или что-то в этом роде. Не знаю...

— Дядя Ал, что сейчас происходит на заводе?

— Тогда, в тот день, он был просто вне себя. Слышал бы ты его!

— Кто такой Мотлинг и что он там делает, дядя Ал?

— Мотлинг? Плюс полковник и жена Кена? Не те люди, совсем не те люди, мой мальчик. Так считает Карч. Говорит, Мотлинг ненадежен. Там нужен Уолтер Грэнби. Знаешь, ведь Мотлинг тоже живет здесь, в клубе, прямо надо мною. Всего этажом выше. Когда мы вдруг совершенно случайно встречаемся на лестнице, он иногда даже покровительственно поглаживает меня по головке. Вот так! — На какой-то момент в моих глазах промелькнул тот самый былой дядя Ал, живой, энергичный, полный жизни и желаний...

Значит, все, как Уолтер и говорил. Похоже, так оно и есть. Я вдруг вспомнил, как много лет назад мы с дядей Алом ездили поездом в Нью-Йорк. Мне тогда было всего двенадцать, и все казалось просто фантастикой — обед в шикарном вагоне-ресторане, пролетающие за окном вагона рощи, озера, ожидание того, что скоро предстоит увидеть в главном городе страны... Это было уже после смерти тети Маргарет. Мы пообедали, он выпил маленькую бутылочку джина, а мне купил пива. В моем-то возрасте! Дядя Ал. Потом он ненадолго куда-то отлучился, а когда я снова увидел его через час, то рядом с ним уже стояла какая-то очень красивая девушка. Совсем как на обложке модного журнала. Она стояла и смеялась низким, глубоким, почти мужским смехом.

Нью-Йорк оказался настолько большим и деловым, что я моментально почувствовал себя не двенадцатилетним подростком, а шестилетним ребенком. Мы жили в трехкомнатном номере какого-то жутко старомодного отеля в самом центре, где дядя Ал всегда любил останавливаться и где все его знали.

Наш визит длился целых три дня и был совсем не таким, как я ожидал. Вечерами дядя Ал обычно приглашал женщину, с которой познакомился в поезде, мы ходили куда-нибудь ужинать, он, само собой разумеется, покупал мне что-то вкусненькое, а затем говорил, что мне пора идти спать. Я возвращался в свою комнату, а они продолжали развлекаться. Поскольку вставал он не раньше полудня, утром я сам ходил в ближайшее кафе и завтракал. Днем дядя показывал мне город — водил на крышу небоскреба или в музей. Причем в это время он обычно выглядел усталым и очень сердитым.

Когда мы ехали поездом домой, то почти не разговаривали. Только уже перед самым Арландом он бросил на меня пристальный взгляд и сказал, будто хотел о чем-то попросить. О чем-то важном и особенном.

— Ты хорошо провел время, Геван. Запомни, мой мальчик, ты очень хорошо провел время!

— Да, конечно же, дядя Ал. Я на самом деле очень хорошо провел время.

Он довольно улыбнулся и откинулся на спинку сиденья. Именно таким я его в основном и запомнил — жизнерадостным, вечно пахнущим сигарами, дорогим одеколоном, каждый день со свежим цветком в петлице...

— Послушай, дядя Ал, мистер Карч на самом деле считает, что его голоса могут решить судьбу Мотлинга? В ту или иную сторону.

— Да, как он говорит, мои четыре тысячи акций вместе со всеми остальными, которые готова отдать ему старая гвардия, могут поставить на Мотлинге крест. Но это только без учета твоих голосов, Геван. Все теперь зависит от тебя одного, мой мальчик.

Если ты с нами, ему здесь больше нечего делать, если против, делать здесь нечего нам. Лично мне, должен признаться, этот человек, мягко говоря, очень, очень даже не по душе. Хотя вряд ли это можно считать достаточной причиной.

— Почему же? Она не хуже, чем любая другая.

Его рука заметно дрожала, когда он ставил свой пустой бокал на стол.

— Этот дурацкий трагический случай с Кении меня здорово подкосил, Геван. Знаешь, он ведь был почти совсем как я, совсем каким когда-то был я сам...

Его уже не совсем внятное бормотание насчет схожести с Кеном не могло не вызвать у меня некоторого раздражения. Совсем маленькими мы восхищались дядей Алом и старались быть к нему как можно ближе. Он разговаривал с нами как с равными, никогда не позволял себе покровительственного или пренебрежительного тона. Помню, как-то раз мы с Кеном, как нам тогда казалось, крупно повздорили. Дядя Ал отнесся к этому очень серьезно: достал откуда-то боксерские перчатки, сам лично зашнуровал их на наших руках, торжественно объявил условия поединка. Конечно же ему, наверное, было смешно смотреть, как два малолетних несмышленыша на полном серьезе размахивают руками, не нанося при этом никакого вреда друг другу. Потом он заставил нас пожать друг другу руки и объявил, что бой закончился вничью.

Позже мы видели дядю Ала уже совсем в другом свете. И хотя наш отец никогда не говорил об этом прямо, было очевидно, что он категорически не одобряет безделье своего брата, что его явно раздражает его нахлебнический подход к жизни, что долго это продолжаться просто не должно и не может. Мы с Кеном тоже начали относиться к нему как к пустому и смешному щеголю, эдакому веселому и беспечному «кузнечику», у которого полностью отсутствует чувство собственного достоинства и которого совсем не за что уважать. Он тоже почувствовал заметную перемену в нашем к нему отношении, и со временем мы все больше и больше друг от друга отдалялись.

Сидя и слушая полупьяное бормотание дяди Ала, я вдруг отчетливо, как бы со стороны, увидел самого себя. Наверное, так часто бывает. Будто с отвращением смотришь в зеркало жестокой правды. Даже если она совсем неприятна. Внезапная и совершенно неожиданная аналогия, подчеркнуто шокирующий момент истины... Как же мне теперь считать себя выше дяди Ала? С чего бы? Ведь, несмотря на прямо противоположные причины, в конечном итоге мы повели себя совершенно одинаково. И он и я, не очень задумываясь, взяли и переложили все бремя ответственности на плечи своих родных братьев. Значит, и мне, так же как и ему, не за что себя уважать. Значит, и у меня не может быть мужской гордости. Миру обычно плевать на мотивацию, его интересует факт, и только факт. Какая ему разница между бесцельным одиноким стариком и бесцельным одиноким молодым человеком? Да никакой. Потому что и тот и другой шикарно живут за счет других. Пусть даже самых близких и родных...

Я поступил с Кеном точно так же, как в свое время поступил со своим братом дядя Ал, и дал ему естественный повод меня осуждать. И хотя видимых признаков его недовольства моим внезапным для всех решением переложить на его плечи полную ответственность за то, что по всем параметрам следовало бы делать именно мне, Кен в то время не выражал, теперь я вдруг отчетливо понял: больше никогда в жизни мне не удастся сказать ему, что я о нем думаю, к чему все это его и меня привело. Кто-то украл у меня эту возможность, и я страстно хотел, чтобы этот «кто-то» вдруг оказался в пределах моей досягаемости!

А старик все говорил и говорил...

— Знаешь, я все время думаю о Кении. Мысли о нем почти никогда не выходят у меня из головы. Он был славным парнем. Спокойным, уравновешенным. Ты же был шумным и неугомонным, втягивал его в какие-нибудь истории. Мне всегда казалось, вы оба переживете меня. Вчера я изменил мое завещание, Геван. Даже не вспоминал о нем, пока Кении не умер. Теперь все, что у меня имеется, будет принадлежать тебе, мой мальчик. Акции, недвижимость и достаточно наличных, чтобы, как минимум, полностью оплатить налоги на наследство. Еще даже останется. Знаешь, тебя ведь назвали именем моего отца. Крутой был старик. Геван Дин. Тебе надо возвращаться, Геван. Пора снова приниматься за работу. Твой отпуск и так продлился четыре долгих года. Ну а мой... мой целых шестьдесят.

Его голос неожиданно задрожал. Я поспешно отвернулся в сторону бара, чтобы дать ему возможность взять себя в руки, не заплакать или даже не зарыдать. Видеть это было бы просто невыносимо. Когда он наконец пришел в себя и снова заговорил, его голос зазвучал уже более уверенно. Без слезливых ноток.

— Если говорить с практической точки зрения, то все сработает как надо, Геван. Насчет этого можно не волноваться. И Карч, и Уолтер Грэнби будут на твоей стороне. Между вами были кое-какие проблемы насчет той женщины, я знаю, но теперь, когда Кении больше нет, отпала и сама причина для того, чтобы обиженно стоять в стороне.

— Нет, дядя Ал, причина не отпала сама по себе.

— Ерунда! Господи ты боже мой, да пока ты и другие Дины занимались делами, настоящими делами нашей компании, а я был в добровольном, но хорошо оплачиваемом отпуске, мне во всяком случае удалось научиться довольно неплохо разбираться в женщинах, мой мальчик, уж поверь. Такие, как она, совсем не стоят того, чтобы делать из себя дурака. Я много видел ее, частенько бывал у них дома. Эта женщина одна из тех... ненасытных.

— Что ты имеешь в виду?

— Конечно, мне не следовало бы говорить так о вдове Кена, но если уж честно, то... то она из тех женщин, при виде которых по телу начинают бегать странные мурашки.. Как будто на ней крупными буквами написано одно, всего одно слово — «СЕКС»! Среди них есть такие, кому ничего другого не надо, и эти самые лучшие, с ними можно и нужно иметь дело. Но та, о которой мы говорим, использует свое оружие, чтобы чего-то добиться. Эти крайне опасны. От них лучше держаться подальше. Я не знаю, чего она добивается. Денег, положения, успеха? Она получила все это, выйдя замуж за Кена, и тем не менее все равно не успокоилась. Ей нужно что-то еще. Но что? Лично мне пока не совсем понятно. Мальчик мой, только не принимай меня, пожалуйста, за старого, выжившего из ума дурака, исключительно для собственного удовольствия бубнящего какую-то бессмыслицу. Она переиграла вас с Кеном. Обоих. Каждого по своему. Доставала твоего брата — не знаю, для каких конкретно целей, — до тех пор, пока он не сломался, пока окончательно не сдался и начал поступать так, будто жить ему было больше совсем не для чего. Остерегайся ее, Геван, держись как можно подальше от нее, мой мальчик. Эта женщина что-то задумала... Вот только что? — Его голос затих, но губы продолжали молча шевелиться, будто он про себя проговаривает невысказанные вслух мысли. Затем дядя Ал вдруг резко выпрямился и посмотрел на часы. — Рад был повидаться с тобой, Геван. Чарльз, налей этому молодому человеку еще бокал и запиши на мой счет. — Он встал, снова бросил взгляд на часы. — Боюсь, мне давно пора вернуться к игре. — В его глазах промелькнула тревожная нотка. — Что-то в последнее время я совсем не выигрываю. Даже забавно. Может, просто не везет с картами? Заскакивай как-нибудь сюда на ужин, мой мальчик. В любое время.

Дядя Ал ушел, в общем-то тщетно и неизвестно зачем пытаясь имитировать былую энергичную походку. Официант принес мне заказанный бокал с виски. Кругом спокойствие, тишина, запах сигар, лакированного дерева, бармен с тяжелыми мешками под глазами с серьезным видом университетского профессора тщательно протирающий стаканы и внимательно разглядывающий их на свет...

Да, Кении на самом деле был спокойным мальчиком. Особенно по сравнению со мной. Когда мама уехала в Калифорнию, отец приводил нас сюда почти каждый вечер. Мы тогда испытывали скрытое чувство гордости, узнав, что женщин в этот клуб никогда не пускают, за исключением одного, всего одного дня в году — специальной вечеринки... Мы ужинали, с интересом смотрели, как мускулистые мужчины играют в гандбол, плавали в бассейне. То были славные годы в надежном мире, в котором не надо было тревожиться за будущее. Помню, мы с Кеном, бегая вокруг бассейна, играли в пятнашки, и он, поскользнувшись, упал, ударился головой о кафельный пол. Через минуту шишка достигла размеров здоровенного грецкого ореха. Друзья отца осмотрели ее и уважительно похвалили Кена за то, что он даже не заплакал. Помню, я тогда стоял рядом и жалел, что упал он, а не я, что взрослые хвалили его, а не меня. Интересно, а заплакал бы тогда я?

Я допил бокал, встал и вышел на залитую солнцем улицу. Там стало уже намного теплее. Встреча с дядей Алом принесла мне мало радости. Скорее повергла меня в уныние. Теперь мне предстояло принять уже два конкретных решения: во-первых, относительно неизбежного выбора между Грэнби и Мотлингом, а во-вторых, насчет наследства, которое мне оставил мой родной брат Кен. Кому и зачем понадобилось его убивать? Кто это сделал? Кто пустил ему пулю прямо в затылок? Что может стоять за всем этим? Вопросы, вопросы... И пока никаких ответов.

Увы, придется снова поехать к Ники. Было бы просто нелепым совсем по-детски пытаться избегать ее, когда только она и могла хоть как-то пролить свет на истинные причины убийства моего брата.

Я вывел мою прокатную машину из гаража отеля и уже без колебаний направился на Лайм-Ридж.

Глава 10

Симпатичная чернокожая служанка, как и в прошлый раз, впустила меня и, приняв у меня шляпу, вежливо попросила чуть подождать. Торопливо куда-то ушла и буквально через полминуты вернулась:

— Пойдемте за мной, сэр.

Мы прошли через длинные, чуть ли не бесконечные коридоры дома на небольшую, вымощенную каменными плитами террасу, пристроенную к боковому крылу здания. Ники, облаченная в раздельный ярко-желтый махровый купальник, полулежала-полусидела там в простом, деревенского вида шезлонге, облокотившись на правую руку. Блестящее от специальных масел шикарное тело, копна будто случайно разметавшихся иссиня-черных волос... Увидев меня, она элегантным жестом сняла темные солнечные очки и улыбнулась:

— Как мило с твоей стороны, Геван!

Я медленно обвел глазами лужайку, красиво обрамленную несколькими березами и тополями.

— Да, здесь очень красиво.

— Обрати внимание: вон та дверь, слева от тебя, ведет прямо в спальню, и в принципе мы любили завтракать именно здесь. Но получалось это далеко не так часто, как нам хотелось бы, потому что в это время нас не очень жаловало солнце. Знаешь, как-нибудь я покажу тебе весь дом, Геван. Проведу сама лично.

Я невнятно пробормотал, что это было бы просто чудесно. Она снова надела темные солнечные очки зеркального типа, за которыми совершенно не было видно ее глаз, и откинулась на спинку шезлонга. Кожа ее великолепного тела уже приобрела заметный розоватый оттенок.

— Уверена, что не перебарщиваешь? — заметил я неожиданно хриплым тоном.

— Абсолютно. Я никогда не сгораю.

Я присел на низенькую широкую стенку и закурил сигарету. Зеркальные очки создавали полное впечатление, что она слепа и совсем меня не видит.

— Раскури, пожалуйста, еще одну, доро... Геван. Господи, глупость какая! Представляешь? Чуть не назвала тебя дорогим. Наверное, все-таки сказывается жара. Чувствуешь себя будто сама не своя.

— Да, это ощущение мне тоже знакомо.

Я закурил вторую сигарету, поднес к ней. Она чуть приподняла подбородок, чтобы взять ее в губы, сделала глубокую затяжку, затем ленивым жестом вынула изо рта. Я снова присел на низенькую стенку.

— Знаешь, Геван, оказывается, горе — весьма забавная штука. Оно совсем не так постоянно, как можно было бы подумать. Приходит и уходит, приходит и уходит. На какое-то время ты почему-то о нем забываешь, а потом оно вдруг снова обрушивается на тебя. Интересно, а у тебя такое бывало?

— Да, бывало.

— Ах да, ну конечно! Похоже, не успеваю я и рта раскрыть, как из него вылетает очередная нелепость. Как бы мне хотелось...

— Хотелось бы чего, Ники?

— Это прозвучит еще более нелепо. И тем не менее мне бы очень хотелось, чтобы мы не были так привязаны друг к другу, Геван. В эмоциональном плане, само собой разумеется. Тогда нам было бы куда легче разговаривать. Ну а так... так я все время чувствую себя виноватой и не знаю толком, что говорить, что делать. — Не дождавшись от меня никакого ответа, Ники глубоко вздохнула, чуть помолчала, затем почти шепотом добавила: — Ты, наверное, ненавидишь меня, так ведь?

Я, слегка пожав плечами, изобразил подобие улыбки:

— Я был единственным, неподражаемым и неотразимым. Мне никогда даже в голову не приходило, что меня кто-нибудь может бросить.

— Слишком горькая улыбка, Геван.

— Уязвленная гордость.

Ники резко села, подчеркнуто внимательно осмотрела свои уже порозовевшие от загара длинные ноги, ткнула себя в бедро, долго глядела, как на нем исчезает след белого пятнышка, затем снова откинулась на спинку, ловким щелчком выбросив остаток сигареты через низенькую стенку прямо на траву зеленой лужайки.

— Боюсь, так мы никогда ни до чего не договоримся. — Солнце уже передвинулось по небосклону, тень от навеса крыши дома дошла до ее правого плеча. — Тебя не затруднит откатить меня чуть подальше?

Спереди у шезлонга имелись специальные колесики, сзади — две выдвижные ручки. Я обошел вокруг, взялся за них, приподнял шезлонг и метра на два откатил его от стенки, нисколько не сомневаясь, что Ники не перестает все время внимательно наблюдать за мной через зеркальные очки.

— Кстати, почему бы тебе не снять пиджак, Геван? Смотри, ты весь вспотел.

— Да, пожалуй, ты права. Неплохая мысль. — Я снял пиджак, небрежно бросил его на низенькую стенку, засучил рукава белой рубашки.

На террасу мягкой походкой вышла та же самая на редкость миловидная темнокожая горничная, уже без обязательного фартука, в отлично покроенном весеннем костюме.

— Миссис Дин, извините, пожалуйста...

— О, Виктория! Ты уже собралась уезжать?

— Да, мэм. Я приготовила для вас фруктовый салат. Как вы хотели, мэм. Он в высокой желтой миске на второй полке снизу, обернутый в вощеную бумагу. Приправа в бутылке рядом. Если я не нужна вам раньше, то, с вашего позволения, вернусь, скорее всего, около полуночи.

— А что, твой молодой человек уже за тобой приехал? Почему-то я не слышала, как он въезжал.

— Он остановился за воротами, на дороге, мэм.

— Пожалуйста, напомни ему еще раз, Виктория, что, когда он заезжает за тобой, пусть не стесняется подъезжать прямо сюда.

— Хорошо, мэм. Обязательно напомню, мэм. — На ее лице появилась и тут же исчезла вежливая улыбка признательности. — До свидания, миссис Дин. До свидания, сэр.

Проводив ее долгим взглядом, Ники сказала:

— Виктория просто куколка, правда? Знаешь, она два года проучилась в колледже, а сейчас вот уже несколько месяцев работает у меня, чтобы заработать достаточно денег на дальнейшее обучение. Хочет вернуться в колледж уже этой осенью. Собирается стать учительницей... В этом доме нам иногда приходится буквально искать друг друга. Он такой огромный. Вчера я попросила ее перебраться из домика для прислуги сюда, в одну из комнат для гостей. Чтобы не было так одиноко. После того, что случилось, многие из моих друзей советуют мне продать дом и переехать куда-нибудь. Но это мой дом, Геван, мой. Здесь мне хорошо, здесь я чувствую себя в комфорте и полной безопасности.

— Не многовато ли всего для одного человека?

— Ты имеешь в виду участок и стоимость содержания? Садовник, причем очень хороший и относительно недорогой садовник, у нас один на двоих с моими соседями Делахеями. Вон там, Геван, сразу за тополями виднеется кусочек крыши их дома. Да, конечно же ты прав — для меня одной этот дом несколько великоват. Но уж если говорить прямо, пусть даже для тебя это прозвучит слишком вульгарно, в нем, как ты можешь догадаться, совсем немало денег. Вряд ли я останусь здесь навсегда, но и просто так уезжать тоже не собираюсь. Сначала мне надо точно определиться, куда и зачем переезжать.

— Разве ты всегда не знаешь этого заранее?

— Геван, ты что, специально приехал сюда только для того, чтобы говорить мне гадости? Зачем тебе это?

— Вообще-то, Ники, я приехал, чтобы поподробнее узнать о том вечере, когда убили Кена. Из газетных сообщений мало что поймешь. То ли им ничего толком не известно, то ли просто ничего не хотят говорить.

Она долго, до неприличия долго молчала. Затем сказала:

— Наверное, у тебя есть полное право на это. И моральное, и просто человеческое. Мне придется сообщить тебе кое-какие сопутствующие детали, чтобы ты смог лучше понять события того вечера.

— Я знаю, что прошу слишком многого.

Ники встала, передвинула рычажок углового запора, спинка шезлонга медленно опустилась вниз, превратив его в длинную низкую лежанку. Нагнувшись, подняла с пола стоявший там флакон с жидким кремом для загара, протянула его мне со словами:

— Боюсь, это будет долгая история, дорогой, так что тебе лучше заодно заняться полезным делом.

Она неторопливо легла лицом вниз, отодвинув длинные ноги к дальнему краю лежанки, чтобы освободить для меня место, устроилась поудобнее, закинула руки назад и одним ловким движением расстегнула узенькое подобие махрового лифчика, правой рукой сняла зеркальные очки, аккуратно положив их рядом с собой на пол, удовлетворенно вздохнула, а потом, отвернув от меня лицо и обняв пальцами голову, с явным предвкушением предстоящего блаженства погрузилась в состояние полной и вполне очевидной расслабленности.

Я плеснул себе в ладонь чуть-чуть теплого жидкого крема из флакона и начал медленными круговыми движениями втирать его в нежную, уже слегка потемневшую от загара кожу спины, физически чувствуя твердые, плоские соединения мышц, слегка выступающие округлости позвонков и лопаток. Ники еще раньше предусмотрительно — чтобы не мешались — убрала вверх копну своих густых черных волос, и теперь ее открытая шея выглядела удивительно нежной, девичьей и... и по-своему даже какой:то уязвимой.

— Знаешь, Геван, последние шесть или семь месяцев мы вели на редкость спокойную, если не сказать скучную, жизнь. Абсолютно монотонную, практически без какого-либо разнообразия. Что совсем не удивительно. Когда перестаешь делать ответные приглашения, то рано или поздно перестают приглашать и тебя. Наши вечера постепенно становились... становились одинаковыми, похожими один на другой. Как будто мы погрузились в глубокую спячку. Будни, будни... Кен обычно приходил с работы где-то сразу после семи. Пойми, мне нет никакого смысла скрывать что-либо от тебя, Геван. Приходил всегда насупленный, закрытый. Будто в футляре. А когда был пьян, то вообще замыкался в себе.

— Да, я знаю.

— Никогда не шатался, не позволял себе ничего недостойного, отчетливо артикулировал каждый слог произносимого слова, но... но был полностью отключенным от всего, что его здесь окружало. В тот вечер нам надо было поужинать быстрее, чем обычно, так как я обещала Виктории отпустить ее пораньше. Она должна была успеть на вокзал — уезжала в Филадельфию навестить брата, который находился там в больнице. Поэтому, как только ужин был готов, а стол накрыт, она с моего разрешения тут же ушла. За столом, когда мы молча ужинали, я читала. Приобрела эту отвратительную привычку, не без чувства искренней горечи и сожаления поняв, что, как ни странно, нам друг с другом уже, собственно, совершенно не о чем говорить. — Ники слегка изменила положение тела. Наверное, чтобы было удобнее исповедоваться. — После ужина я убрала со стола и положила все в посудомойку. К... к тому времени... к тому времени мне...

Похоже, она начала терять нить повествования. Голос зазвучал заметно глубже и чуть более хрипло, дикция стала менее разборчивой. Что именно с ней в тот момент происходило, мне, естественно, было полностью понятно. Конечно же мне давно надо было бы завинтить крышечку флакона с ароматно пахнущим кремом, встать и снова вернуться туда, на низенькую широкую стенку, сесть, закурить сигарету, опустить рукава рубашки, надеть пиджак, принять нейтральный, совершенно незаинтересованный вид. Сколько же раз я сам себе говорил об этом! И все равно каждый раз делал все наоборот. Теперь ее спина была надежно защищена от палящих лучей солнца, но, вместо того чтобы немедленно остановиться, немедленно прекратить агонию чувств, я, сам того не осознавая, упрямо продолжал с непонятной мне нежностью водить и водить руками по ее гладкой коже. Медленно, со скоростью одного движения на два удара моего сердца.

— ...К тому времени как я, помыв посуду и убрав ее в шкаф, вернулась в гостиную, он... он уже... он уже уснул... уснул прямо на кушетке. Я... я укрыла... укрыла его... укрыла одеялом... укрыла...

Невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шепот, дыхание становилось все более глубоким и долгим. Плавные, почти непрерывные движения моих рук от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя ее тело вместе с головой, опущенной лицом на белый пластиковый подголовник шезлонга, ритмично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз...

При каждом прикосновении, при каждом долгом нажатии моих пальцев она начала слегка извиваться, а кожа ее спины, клянусь всем, чем хотите, буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Я, сам того не желая, разделился на двух Геванов Динов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, мучимый угрызениями совести за то, что делает сейчас, и еще большими чувствами острого стыда за то, что неизбежно должно произойти в самом ближайшем будущем, — совсем как ребенок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно его прекратить и больше никогда не повторять, но, несмотря на все свои усилия и раскаяние, не может; другой Геван гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе, сам того не сознавая, радовался, что вводит ее, хотя вполне добровольно, в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, -полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и которое не подлежало никакому измерению, ко мне пришло внутреннее осознание пустого дома, тихого солнечного дня, до моего слуха донеслись звуки щебета птиц, порхающих в отдалении среди веток деревьев, руки, с силой растирающей молодую упругую спину, столь знакомые короткие всхрапывания ожидания экстаза, уже начавшие сопровождать ее заметно участившееся дыхание...

Ники вдруг, извиваясь совсем как угорь, неожиданно выскользнула из моих рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, возможно означавшими мое имя, которое ей в тот момент было трудно произнести, резко перевернулась на спину. В лучах яркого солнца ее зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения, нацеленная прямо на меня грудь... Она чуть приподнялась, схватила меня за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе. Закрыв глаза, постанывая, тяжело, прерывисто дыша, горя непреодолимым желанием довести до логического конца все требуемые детали моего очевидного поражения и последующей полной капитуляции. Как она, очевидно, рассчитывала всегда и во всем.

Так я и взял жену, нет, вдову моего родного брата — яростно, всю намазанную жидким кремом для загара, обнаженную, дергающуюся и страстно всхлипывающую на превращенном в лежанку шезлонге, стоящем совсем рядом с низенькой широкой стенкой террасы в лучах яркого апрельского солнца, на фоне по-своему величественного дома когда-то живого, а теперь уже мертвого человека. Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намека на любовь. Почти совсем как если бы загнал в угол оголтелого преступника и неуклюже, жестоко, страшась и ненавидя, как можно скорее убил его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый звук плохо скрываемого нетерпеливого раздражения, я, вздохнув, снял с нее тяжесть моего тела. Так сказать, освободил ее, дал ей свободу. Ники встала, непроизвольно сощурив глаза от яркого солнечного света, наклонилась, подняла с пола террасы оба кусочка своего махрового бикини, но надевать их не стала — просто держала в опущенной руке, чуть споткнулась, выпрямилась и усталой, чуть ли не обессиленной походкой направилась к большой стеклянной двери, ведущей в спальню. Широко распахнула дверь, вошла, не останавливаясь, не произнося ни звука и не оглядываясь назад. Последнее, что мне бросилось в глаза, — это ее затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки и какая-то почти парадоксальная белизна медленно, но ритмично движущихся ягодиц.

Я сел на край шезлонга, спустил ноги, наклонился, пошарил в беспорядочно разбросанной куче одежды, нашел сигареты и зажигалку, закурил и, сложив руки на коленях, тупо, бездумно уставился на плитки каменного пола. Опустошенное, усталое и униженное животное во плоти прекрасно загорелого пляжного плейбоя, которое против его воли довели до самой высшей точки деградации. Вскоре до моего слуха донеслись отдаленные звуки падающей воды — очевидно, Ники принимала душ.

Чтобы придумать для себя ложный образ благородности и войти в него, особого воображения не требуется. Любой человек способен на это. Даже не задумываясь, не прилагая специальных усилий. Мой собственный рухнул со страшной силой, буквально в считанные минуты. Если раньше мне без труда удавалось убедить себя в наличии у меня определенной гордости, внутреннего достоинства и порядочности — нечто вроде кодекса чести Гевана Дина, — то сейчас я с ужасом увидел в самом себе совершенно противоположное: жалкую слабость и отвратительное стремление всему найти оправдание, обычно свойственное всем пустым, тривиальным людям. Увы, либидо не имеет совести!

Пока, липкий от жидкого крема Ники и собственного высыхающего пота, я безвольно и, главное, безуспешно пытался спрятаться от болезненных угрызений совести за панцирем своей предательской плоти, мысли о Кене со все большей и большей силой продолжали жестоко преследовать меня, невольно вызывая жалкие, но больно жалящие слезы стыда, раскаяния и... жалости к самому себе.

Звуки падающей воды вдруг прекратились. Лучи яркого солнца уже начали касаться черных верхушек гордо стоявших неподалеку тополей. Боковым зрением я заметил какое-то движение в проеме стеклянных дверей террасы.

— Геван?

Я медленно повернул голову и бросил на нее долгий взгляд. Ники держала перед собой большое, полностью прикрывающее ее от горла до колен голубое махровое полотенце. Ненакрашенные губы выглядели непривычно бледными, но при этом, справедливости ради следует отметить, у нее, как ни странно, почему-то хватило милосердия обойтись без торжествующей улыбки.

— Можешь пойти и принять душ, — сказала она тоном, которым, скорее всего, обратилась бы к своей горничной. — В конце спальни налево. — Она сделала несколько шагов назад и скрылась из виду.

Подождав еще несколько минут и докурив сигарету, я поднял с каменного пола мою одежду и неторопливо зашел внутрь. Бросил ее кучей на темно-вишневый ковер, на несколько секунд задержался, чтобы осмотреть роскошную по всем меркам спальню с двумя сдвинутыми вместе гигантского размера кроватями. У дальней стены низенькая кушетка, глубокое, тоже темно-вишневого цвета кожаное кресло, два невысоких книжных шкафа, встроенный телевизор и проигрыватель.

Это была спальня, специально построенная и обставленная для двоих любящих друг друга людей — по-своему трагический эвфемизм того, что мы с Ники сотворили всего несколько минут тому назад! Как сейчас общепринято называть, занимались любовью. Хотя на самом деле это было все, что угодно, только не любовь. Даже когда она в момент кульминации, то есть оргазма и завершения акта, с громкими воплями страсти судорожно вонзила длинные изящные пальцы в кожу моей спины, это тоже вряд ли можно было назвать любовью. Даже ее подобием. Любви органически присуща нежность. То же, чем занимались мы, больше подходило на грубое, чисто физическое совокупление в зловонной неандертальской пещере, после того как ее обитатели, чавкая и отрыгивая, до отвала набили ненасытные желудки дымящимся мясом только что убитого зверя.

Яркий свет плоских неоновых ламп делал ванную комнату более похожей на современную операционную, где только и ждут нового пациента, но воздух был насыщен свежим паром и ароматными запахами, а уголки больших зеркал покрыты крошечными капельками влаги. На специальной низенькой подставке с изящно изогнутыми ножками лежало большое, аккуратно сложенное полотенце кораллового цвета и пластиковый пакет со всем необходимым — бритвенные принадлежности, расческа, зубная щетка, пилка для ногтей, дезодорант... Короче говоря, стандартный комплект вещей, обычно предусматриваемый в дорогих отелях для тех, кто ненадолго остановился там в силу вдруг возникших обстоятельств. Да, почему-то не без нотки ностальгической горечи подумал я, обслуживание гостей, особенно неожиданных, здесь поставлено на вполне высоком, если не сказать профессиональном, уровне.

Душ, конечно, после того как я не без труда освоился с многочисленными хромовыми рычажками, кранами, цифровыми шкалами и регуляторами, был просто великолепен. Не только освежал, но и повышал моральное состояние. Что было особенно важно, учитывая мое недавнее падение. Или, точнее, грехопадение. Наверное, именно поэтому я принимал душ намного дольше обычного.

Когда я с коралловым полотенцем, обернутым вокруг талии, вернулся в шикарную спальню, Ники, свернувшись калачиком и поджав ноги, сидела в глубоком кожаном кресле у окна с хрустальным бокалом в руке. На ней была скромная, безукоризненно белая блузка и узенькая, плотно облегающая темно-синяя юбка цвета морской волны, блестящие черные волосы уложены в тугой узел на затылке, на лице практически никакого или, в лучшем случае, минимум макияжа. Совершенная картина невинности! На низеньком столике около кресла — серебряный поднос, запотевший от льда серебряный шейкер и точно такой же пузатый бокал, как у нее. Только пока еще пустой.

Здорово придумано, ничего не скажешь. Главное — умно и с вполне конкретной целью: не только наглядно напомнить мне о былых, куда как более счастливых временах, но и привнести отчетливую нотку такой беспристрастности, что вполне могло заметно облегчить наш неизбежный деловой разговор. Надень она что-нибудь более вызывающее, ну, скажем, даже просто скромный, но открытый домашний халатик, и распусти свои длинные черные волосы по плечам, кто знает, меня, возможно, вывернуло бы наизнанку...

— Виски вон там, дорогой. Налей себе сам, если хочешь, — сказала она, изобразив застенчивую улыбку и бросив на меня испытующий взгляд.

Я прошел мимо нее, наполнил свой бокал. Попробовал. Что ж, совсем не плохо. Увидев выражение моего лица, Ники одобрительно кивнула:

— Твоя одежда вся перепачкана кремом.

— Я сумасшедшее, импульсивное животное, ты же знаешь.

— Вряд ли тебе захочется возвращаться в ней в отель. Я сложила все в пакет. Попозже отправлю в чистку и буду хранить здесь. Пока ты не решишь вернуться и забрать ее... Взамен я тебе кое-что приготовила. Там, на постели.

Что ж, посмотрим: трусы, носки, белая рубашка в целлофановом пакете, твидовые брюки, которые вполне подходили к моему пиджаку.

— Надеюсь, не возражаешь? — кротким голосом поинтересовалась она.

— Нет. Я уже сотворил по отношению к нему нечто куда более значительное, чем позаимствовать на время его вещи.

— Он надевал эти брюки всего два раза, не больше. Они всего раз были в химчистке. Зато все остальное, поверь мне, абсолютно новое, прямо из магазина. Кроме, конечно, этого. — Она выложила мой брючный ремень и туфли.

— Я же сказал тебе, что теперь это уже не имеет значения. Ровно никакого.

— Но ведь ты был у меня до него! — Прозвучавшее в ее голосе отчаяние заставило меня повернуться и внимательно посмотреть на нее: бледное лицо только чуть темнее, чем белоснежная блузка.

— Задолго до него! Ты взял меня первым!

— По-твоему, это дает мне особые права? — спросил я, сбрасывая полотенце.

Ники отвернулась к окну, сделала большой глоток из бокала. Я неторопливо надел одежду моего брата. Брюки оказались чуть великоваты в талии и несколько коротковаты, но в целом ничего страшного. Рукава рубашки тоже были не совсем моего размера. Покончив с гардеробом, я подошел к бару, снова наполнил себе бокал, затем сел на кушетку, глядя ей прямо в лицо.

— Геван, — мягко, чуть ли не вкрадчиво сказала она. — Мы ведь оба знали, что это случится. Рано или поздно...

Я поспешил ее перебить:

— Кажется, ты говорила, что он тогда уснул и ты накрыла его одеялом.

— Геван, дорогой!

— Что происходило после того, как ты накрыла его одеялом?

— Но это же просто нечестно, Геван! Жестоко! Я хочу говорить о нас, и только о нас!

— Дорогая, искренне благодарю тебя за весьма успокаивающий душ, за одежду моего брата, за отличное виски и, само собой разумеется, за активную физиотерапию на шезлонге, но не надейся, пожалуйста, на то, что я позволю тебе ради развлечения ходить вокруг да около. Итак, ты говорила мне, что накрыла его одеялом. Что было дальше?

Ники, опустив глаза, долго с задумчивым видом смотрела в свой бокал с виски. Затем наконец выпрямилась, подняла подбородок вверх, бросила на меня какой-то оцепенелый, но полный решимости взгляд:

— Я читала интересную книгу и не отрывалась от нее, пока не дошла до самого конца. Была уже полночь. Я спустилась вниз, разбудила Кена и сказала ему, что собираюсь ложиться спать. Он ответил, что у него сильно разболелась голова и что ему лучше побыть на свежем воздухе. Может, станет полегче. Я посоветовала ему пить поменьше, но он ничего мне не ответил. Просто взял и вышел. Больше, как ты сам понимаешь, я не услышала от него ли слова. Милое прощание, не правда ли?

— О таких вещах никто не может знать заранее. Откуда же это было известно тебе?

— Спасибо, дорогой мой, спасибо. Так вот, я пришла сюда и легла спать. Моя постель вон та, справа. Свет настольной лампы с его стороны и в ванной продолжал гореть. Я заснула настолько быстро, что когда услышала звук выстрела, то сначала приняла это за начало какого-то сна. Потом подумала, может, он просто упал и сшиб что-нибудь на пол. Знаешь, ночью у нас здесь обычно фантастически тихо. Полежав чуть-чуть, прислушиваясь и ничего не услышав, решила попытаться снова уснуть, но, поскольку мысли о том, что же все-таки это было, упрямо не выходили из головы, я встала, накинула ночной халат, шлепанцы и прошла по дому. Я громко звала его, но, не дождавшись ответа, вышла на улицу и снова еще громче стала выкрикивать его имя. В тишине ночи мой голос наверняка можно было услышать на очень большом расстоянии. Обошла вокруг дома. Ничего и никого...

Тогда я вернулась домой, взяла электрический фонарик и пошла по подъездной дорожке к воротам. Там-то он и был. Лежал лицом вниз на траве, прямо у ворот, рядом с кустами сирени. Собственно, воротами их можно назвать только весьма условно — просто два столба с лампами наверху, между которыми надо проезжать. Ты наверняка видел их. Свет не горел.

Когда я увидела его, то сначала совсем не узнала. Распластавшись на траве, он казался каким-то съежившимся, маленьким, плоским... В слишком большой для него одежде. Будто надел чью-то чужую. Лицо уродливо вспухло, говорят, такое происходит из-за давления пули на мозг и... — На какой-то момент она, казалось, утратила самообладание: неподвижно, будто застыла, сидела с закрытыми глазами, но когда наконец их открыла, то продолжила рассказ все тем же ровным, бесстрастным тоном: — Смутно, как в тумане, помню: со всех ног побежала домой, позвонила в полицию, схватила одеяло, вернулась и накрыла его. Тем же самым, которым обычно накрывала, когда он до бесчувствия напивался и заваливался спать где попало. Я знала, ему не захотелось бы, чтобы его видели таким. Полиция приехала очень быстро. Много-много разных полицейских. В форме и в штатском. Появились Лестер и Стэнли. Последовало чудовищное количество ужасных вопросов. Их было столько, что в конце концов я чуть не потеряла сознание, и моему доктору пришлось срочно сделать мне укол, а медсестре сидеть со мной рядом до самого утра. Когда в субботу поздно утром я проснулась, то сразу же позвонила тебе, но... но тебя нигде не было. Остальное, полагаю, тебе известно. — Она медленно наполнила свой бокал.

— Да, известно, — покачав головой, подтвердил я. — Мне известно все остальное, включая даже твои любимые способы горячо оплакивать утрату любимого человека.

Ники бросила на меня долгий взгляд, в котором явственно просматривалось искреннее удивление. С чего бы это? Может, потому, что я перегнул палку? Потом рассмеялась. Рассмеялась мне прямо в лицо:

— Мои способы горячо оплакивать утрату любимого человека? Мои?! А ты, Геван Дин, будто чист и невинен, словно новорожденный младенец? Дорогой мой, неужели ты на самом деле собираешься убедить себя в том, что тебя изнасиловали? Против твоей воли! Знаешь, если бы так случилось на самом деле, то тогда это был бы хороший, просто отличный ход. Но все было совсем иначе. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что хотел только намазать кремом для загара спину голой женщины. Причем сделать это как можно лучше. Не более того! Ради бога, Геван, давай оба попробуем быть честными друг с другом. Может быть, это единственное достоинство, которое у нас пока еще осталось. Поэтому давай лучше называть это нашими способами оплакивать утрату любимого человека — мужа и брата. Так будет и точнее, и честнее. Кроме того, дорогой, я ведь сожалею куда меньше, чем ты. Как тебе прекрасно известно, я его не любила. А ты любил и продолжаешь любить!

Ники медленно встала и подошла ко мне — высокая, стройная, с лоснящейся нежной кожей, уверенная в себе и уже не скрывающая радости от только что полученного удовольствия... Давным-давно, когда мы знали или, по крайней мере, думали, что рано или поздно обязательно поженимся, то любили друг в друге бесконечную, неуемную жажду физической любви. Она была великолепным партнером — постоянно требовала удовольствий со смелостью и радостью, которые возбуждали меня все снова и снова. И так без конца, в любом месте и в любое время. Казалось, это будет длиться вечно... Но та Ники была всего лишь неопытной, страстно желающей познать как можно больше девчонкой, а не этой зрелой женщиной, которая сейчас стояла передо мной с усмешкой на лице. В расцвете женственности, уверенная в своих силах, точно знающая, когда и как их употребить, чтобы добиться желаемого результата.

Я закрыл лицо руками, почувствовал, как она села на постель рядом со мной, мягко коснулась моей правой кисти и прошептала:

— Давай не будем стараться делать друг другу больно, хорошо?

— Ты говоришь так, будто это ничего не стоит. Мелочи жизни. Пустяки.

— Нет, стоит. Но мы можем попробовать совершить невероятное. Ну, скажем, вернуть время назад. Нам ведь тогда было так хорошо! Может, стоит рискнуть и хорошенько поискать? Когда по-настоящему ищешь, всегда находишь. Помнишь меня?.. Ники. Меня зовут Ники. Я твоя девушка.

В комнате стало уже почти темно. Каким-то невероятным образом Ники удалось создать атмосферу, в которой я, вполне возможно, смог бы искренне поверить в то, что потерянные четыре долгих года были всего лишь глупой, нелепой ошибкой, которую не так уж сложно исправить и снова начать все с самого начала. Я отнял руки от лица, внимательно посмотрел на нее, сидящую совсем рядом.

— Да, помню. Помню тебя очень хорошо.

— Я тоже, Геван. Ты тот самый человек, у которого было все... сила, воля, энергия, но однажды все это почему-то остановилось. Ушло в никуда. Пропало...

— Потому что пропало все, для чего имеет смысл жить и работать.

— Чувствуешь себя виновным за это?

— А что, следовало бы?

— Мне надо было задать тебе этот вопрос. В темноте всегда легче спрашивать. Особенно о по-настоящему важных вещах. Не хотелось бы, чтобы ты впал в раж и мы снова начали все эти крысиные гонки.

— Какое, черт побери, это может иметь отношение к...

— Ш-ш-ш, подожди, не надо, — тихо прошептала она, нежным движением прикасаясь пальцем к моим губам. — Знаешь, у меня для нас с тобой есть один сумасшедший план. Но тут, боюсь, ничего не выйдет. Слишком уж много здесь всего произошло. К сожалению, далеко не самого лучшего. Нам надо придумать что-нибудь другое, надо начать новую жизнь, чтобы попытаться вернуть себе все то, что мы потеряли. Давай куда-нибудь уедем, дорогой. Куда угодно! Как можно скорее. У нас есть деньги. Мы могли бы сесть на пароход или, скажем, взять моторную яхту и... и отправиться куда глаза глядят. Вслед за солнцем... — Она вдруг повернулась, положила голову мне на колени, подняла глаза вверх. — Давай сделаем это, Геван, давай! По-настоящему. Только ты и я, ну а все остальные пусть делают что хотят!

Ее слова звучали так убедительно, так здорово и так просто...

— И что, вот просто так взять и оставить все это? Судя по словам Мотлинга, в последнее время ты, похоже, проявляешь немалый интерес к делам нашей компании.

— Пустяки! Он специально заводит обо всем эти разговоры и вовлекает в них меня. Наверное, хочет утешить, только и всего. Так сказать, своего рода терапия, по Мотлингу. Чем, собственно, я могу им помочь? Да ничем. Впрочем, им это и не требуется. Мотлинг сам вполне способен прекрасно вести все дела компании без моей и даже твоей помощи, дорогой. Нам даже не потребуется приезжать сюда. Вообще!

Да уж, конечно: мы уплывем в синие моря-океаны и годика так это через два сможем с любовью вспоминать старину Кена, испытывать искреннюю признательность нашему доброму другу Стэнли за то, что он так здорово охраняет наши интересы и так эффективно приумножает наши законные дивиденды, в то время как мы путешествуем, как она образно выразилась, «вслед за солнцем», наслаждаемся жизнью в райских местах, останавливаемся в самых шикарных отелях, занимаемся любовью, много, возможно, даже слишком много пьем, но зато всегда в обществе состоятельных, милых, замечательных и, само собой разумеется, на редкость приятных людей. А затем, когда со временем секс и желанное предвкушение его постепенно начнут угасать, мы всегда сможем стимулировать это, найдя в очередном турне подходящую пару, которая будет слишком уязвима, чтобы болтать языком, и вернуть себе то, для чего, собственно, и болтались по миру, — удовольствие. Иными словами, будем продолжать смазывать трущиеся части нашего старого доброго механизма до тех пор, пока они не износятся до самого конца. До самого конца, когда починить их уже будет невозможно, когда санитары выпотрошат сам механизм, как пойманную форель, а у меня тоже, соответственно, аккуратно отрежут все, что положено. Затем нам понадобится корабль и покрупнее, и покомфортабельнее, и капитан, который должен управлять им для нас в любую погоду, пока мы, полностью довольные, сытые, загорелые, будем сидеть рядом друг с другом в шезлонгах где-нибудь на корме, совершенно не зная, о чем говорить, и, уж черт побери, точно давно не испытывая совершенно никаких желаний. Короче говоря, блаженство без конца. Вечное блаженство!

Похоже, Ники предвидела, что я собираюсь или могу сказать, поскольку вдруг резко встала со словами:

— Знаешь, мне почему-то здесь неспокойно, дорогой. Давай пойдем погуляем на свежем воздухе.

Мы молча, неторопливо ступали по мягкой свежей траве в темноте наступившего вечера. На небе уже высветились первые звезды. Ники вроде бы абсолютно естественным жестом нащупала мою левую руку, крепко сжала ее своей. Где-то далеко-далеко на южном горизонте мелькнули и тут же исчезли до странности — во всяком случае, так тогда казалось — ритмически чередующиеся кроваво-красно-белые проблески с башни сигнального авиамаяка. Мы шли вниз по лужайке мимо гаража, пристройки для прислуги, по красивой, ухоженной аллее к затейливому, хорошо продуманному рисунку молодых березок, относительно недавно посаженных у самой кромки леса. Затем остановились совсем недалеко от него.

— Господи, как же мне стыдно, — с искренней грустью признался я. — Очень стыдно!

— Мне тоже, дорогой! Поверь, мне тоже. Но ведь, кроме нас двоих, больше никто об этом не знает, разве нет? Кому мы причинили боль? Мертвому человеку? Понимаешь, нам стыдно не за то, что мы сделали. Мы слишком поторопили события, и теперь нам стыдно, потому что мы пошли против принятых правил приличия и не выдержали должного интервала. Сам по себе наш поступок не может быть постыдным. Таких более чем естественных желаний вообще никогда нельзя стыдиться. Все дело только в том, когда и при каких обстоятельствах они совершаются. Неужели неясно, дорогой? Мы в любом случае собираемся снова быть вместе. Ничто и никто не в состоянии помешать этому, и мы оба прекрасно это знаем. Я никогда, ни одну минуту не прекращала любить тебя, Геван, никогда не прекращала остро чувствовать, как мне тебя не хватало! Так что у нас нет никаких причин чего-либо стыдиться, дорогой.

— Господи, твои слова звучат так рассудительно, Ники. У тебя вообще прекрасный и на редкость удачный дар представлять все, что тебе требуется, очень убедительно и всегда в разумном свете.

— Раньше ты таким не был, Геван. Что случилось? Почему тебе обязательно надо к чему-нибудь цепляться, выискивать что-то плохое? Какой смысл? Просто старайся получать от жизни максимум удовольствия, только и всего. Не стоит так много думать, не стоит себя терзать. Зачем? Что это тебе даст?

Я издал звук, похожий на короткий смешок.

— Совсем недавно кое-кто посоветовал мне то же самое.

— Кто?

— Не имеет значения. Ты ее не знаешь.

Она пожала плечами, отвернулась от меня и подняла глаза вверх к ночному небу.

— Как я люблю тишину и спокойствие здесь! Сейчас мы с тобой только два человека во всем мире, и никого больше, дорогой. Только ты и я.

— Как изысканно.

Ники снова повернулась ко мне, положила обе руки на мои плечи.

— Ты все еще сердишься на меня, дорогой? Видит бог, после того как я совершила ту чудовищную глупость, в результате которой чуть не потеряла тебя навсегда, конечно же ты имеешь на это полное право. Но неужели я не заслуживаю хотя бы еще одного, всего одного последнего шанса постараться все исправить? Неужели ты откажешь мне в этом шансе? Пусть твоим сердцем управляет доброта, дорогой. Знаешь, враждебность — это что-то вроде дурной болезни. Которая, похоже, распространяется даже на Стэнли.

— Мотлинг?! Какое, черт побери, он имеет ко всему этому отношение?

— Я всего лишь пытаюсь открыть тебе глаза на твое собственное смятение, Геван, на то, что творится в твоей душе, — ответила она, плавно опуская руки на мои кисти. — Ты сразу же невзлюбил Стэнли, причем агрессивно и явно, и, пока я во всем не разобралась, меня это, признаюсь, очень и очень беспокоило. Понимаешь, он мне нравится как человек, и я полностью ему доверяю как управляющему. Теперь же мне ясно: просто ты оказался в плену волны неразумных, совершенно нерациональных эмоций, которая заставляет тебя любыми доступными способами бороться против него только для того, чтобы иметь возможность презирать меня еще больше.

— Побойся бога, Ники!

— Мне хотелось бы, чтобы ты был сам с собой честен, Геван. Только так мы сможем начать все правильно. Дорогой, второй шанс такая редкая возможность, что на нее не жалко никаких усилий и времени. Да, я причинила тебе страшную боль. Но ведь и себе тоже не меньше! Неужели ты не видишь? Эти четыре года были для меня такими же ужасными, как и для тебя. Поэтому вряд ли стоит пытаться продолжать меня наказывать даже такими вещами, как борьба против Стэнли. Он ведь на самом деле очень хороший управляющий, и, кроме того, у тебя лично против него ничего нет и не может быть.

— Слишком уж он приятный и благовидный. При этом умудрился выгнать много хороших, испытанных людей, и у меня возникают законные сомнения насчет его методов руководства. Но какое, черт побери, все это имеет отношение к нам?

— Самое непосредственное, поскольку ставит твое чисто эмоциональное неприятие на достаточно логическую основу.

Почувствовав мое слабое движение плечом, она освободила кисти моих рук. Я закурил сигарету. В мгновенном пламени спички увидел четкие черты ее овального лица, высокие скулы, большие глаза... Становилось заметно холоднее. Мы медленно пошли вверх по склону назад к дому. Дому, который мой брат построил для своей жены.

— Тебе придется мне кое-что объяснить, — сказал я. — Ведь мы говорим вроде о нас, и только нас, и вдруг, совсем как черт из табакерки, выпрыгивает этот Стэнли Мотлинг и проблема управления нашей компанией. Какая между всем этим может быть связь? Какая, черт побери, тебе разница, кто именно будет ею управлять — Мотлинг, или Грэнби, или Джо Сэнвич, или кто-нибудь другой? В чем, собственно, дело?

Ники шла низко опустив голову, почти не отрывая ног от травы.

— Дело в том, что мне хотелось бы сразу расставить все по своим местам, чтобы ты не воспринимал любое мое слово в ином свете, совсем не так, как я имела в виду.

— Не торопись. Подумай.

Последовало долгое молчание, затем она вздохнула, неожиданно остановилась, повернулась ко мне лицом:

— Может быть, мое объяснение покажется тебе слишком запутанным, может, даже слишком женским взглядом на все, что сейчас происходит, но я постараюсь объяснить мою точку зрения. Ну, во-первых, Стэнли Мотлинга пригласил управлять компанией не кто иной, как сам Кендал Дин. Можешь смеяться надо мной сколько хочешь, но у меня на самом деле имеются определенные моральные обязательства перед твоим братом, и я считаю моим прямым долгом их исполнять. Да, жизнь у нас с ним, к сожалению, не сложилась, и не он один в том виноват. Кен делал все, что было в его силах. Мы оба, каждый по-своему, старались сохранить нашу семью. Он был очень хорошим человеком. Ты знаешь это.

— Я не смеюсь.

— Спасибо, Геван. Хоть за это... Во-вторых, для нас с тобой совершенно неожиданно все, что здесь произошло и происходит, стало чем-то вроде испытания. Просто тебя здесь слишком долго не было, дорогой, и о Стэнли ты мало что знаешь. Практически вообще ничего. Поэтому и воюешь с ним, используя его как средство в борьбе со мной. Ну и чего мы с тобой достигнем, если в душе ты будешь продолжать пытаться меня унизить или уничтожить? На что будет похожа наша совместная жизнь? И, кроме того, Геван, есть еще одна вещь, может быть самая важная: я более, чем кто-либо другой, понимаю и, в отличие от всех других, принимаю близко к сердцу твое ощущение ответственности. Оно гнетет тебя. Ну, предположим, ты выкинешь Стэнли. Что дальше? Грэнби не справится, и ты прекрасно это понимаешь. Впрочем, равно как и он. Значит, тебе в любом случае придется оставаться здесь, чтобы помогать ему, значит, ты неизбежно будешь все больше и больше втягиваться во все это, значит, и мне тоже придется быть здесь хотя бы для того, чтобы быть вместе с тобой. Но, господи ты боже мой, ведь я хочу уехать отсюда! Навсегда и только с тобой! Пойми, именно здесь моя жизнь чуть не полетела под откос, Геван. Не думаю, чтобы я хоть день, хоть минуту, хоть когда-нибудь смогу здесь быть счастлива. А нам с тобой так нужно счастье! Так нужно! Ты же знаешь.

Я бросил взгляд на темный силуэт дома. В тот момент ничто в мире не казалось таким надежным и одновременно таким уязвимым. Интересно, что бы о ее аргументах сказал дядя Ал? И кстати, о мотивах тоже. Не знаю почему, но дом выглядел совсем как огромная, мрачно затаившаяся мышеловка, только и выжидающая, когда в нее попадется очередная жертва. Мой брат Кен сам ее построил и сам первый же в нее попался. Что-то в нем вдруг безжалостно сломалось, а что-то другое тайно и подло убило. Боже мой, все так неопределенно, все так неуловимо... Эта немыслимая, роковая женщина... Ведь, по сути дела, я ее никогда не знал и, впрочем, вряд ли когда-нибудь узнаю.

— Нет, не знаю, — неожиданно громким и хриплым после долгого молчания голосом ответил я. — Сначала мне надо во всем разобраться. Вернуться в город. Там у меня дела.

Честно говоря, я ожидал бурных возражений, просьб, категорических требований, что нам нужно все решить здесь и сейчас, но вместо всего этого Ники ласково похлопала меня по плечу и по-своему даже нежно прошептала:

— Дорогой, все случилось слишком быстро, слишком неожиданно, я знаю. Всего сразу не сделаешь. Так не бывает. Но ведь у нас есть время, любимый, нам хватит. Не сомневайся.

Мы подошли к моей машине. Я открыл дверцу и повернулся к Ники, чтобы попрощаться. Она оказалась намного ближе, чем я ожидал. Быстро прижалась ко мне, расстегнула пуговицы моего пиджака, просунула туда руки и крепко сцепила пальцы за моей спиной, упершись своими твердыми, требовательными грудями прямо в меня. Не желая стоять как дурак, с опущенными по бокам руками, я тоже обнял ее. Правда, только слегка, не прижимая, вроде как бы из вежливости, никак не обозначая четкого сигнала, что тоже хочу это делать.

— Каким же ужасным образом он от нас ушел, — невнятно пробормотала она.

Ее артикуляция уже начинала терять привычную четкость, голос приобретал знакомую глубину и хрипловатость, дыхание становилось все более и более прерывистым, тело постепенно обмякало...

— Разве мы не...

— Нам не нужны слова, Геван, — перебила она меня. — Неужели не видно? Тем более, что опасный поворот мы, слава богу, уже прошли. Теперь все стало намного проще. Ты же знаешь, голодные еду на вкус не пробуют, они ее сразу же пожирают. Набивают желудки, не тратя времени. Как можно быстрее. Иногда даже слишком быстро. Это зов природы, дорогой. Против него не устоишь. Тут уж ничего не поделаешь.

Ее горячее, жаркое дыхание обвивало мое горло, словно петля.

— Мы не должны были позволять, чтобы это случилось...

— Я знаю, знаю, знаю! Но оно случилось, оно уже есть, и почему бы теперь не взять от него все самое лучшее? Мы уже не умираем с голоду и можем позволить себе побыть гурманами. Давай зайдем внутрь, дорогой, и позволим себе настоящее удовольствие. Насладимся всеми запахами и ароматами. Не будем пожирать все сразу. Будем пробовать все по кусочку. Медленно, долго, со вкусом...

Она бормотала и бормотала, но тихое, монотонное журчание ее слов становилось все менее и менее разборчивым — будто совсем рядом протекал горный ручеек или кружил в воздухе большой рой пчел, — а тело начало медленно и ритмично пульсировать. В последнюю секунду, прежде чем окончательно потерять голову и на веки вечные провалиться в преисподнюю, я все-таки нашел в себе силы медленно, но решительно оторвать ее от себя. На расстояние вытянутой руки. В мерцающем свете ночных звезд было отчетливо видно, как она от неожиданности сначала растерянно поднесла сжатые кулачки к щекам, как бы пытаясь восстановить равновесие, а затем резко выпрямилась.

— Да, конечно же ты прав, дорогой. Абсолютно прав, — сказала она точно таким же тоном, каким договаривалась о чем-то совсем не важном по телефону.

— Не более одной вины за один раз.

— Полагаю, мне следовало бы чувствовать себя достойной презрения, но я почему-то этого не ощущаю. У тебя, Геван, потрясающая способность превращать меня в... в некую страстно дышащую вещь. Делать из меня бездушную, расчетливую секс-машину. Практически мгновенно, без какого-либо предупреждения. Это что, ублажает твое мужское эго?

— Спокойной ночи, Ники.

— С дружеским поцелуем, само собой разумеется, — отозвалась она и снова приблизилась почти вплотную.

Я нежно, но вежливо, скорее даже формально, поцеловал ее в щеку и сел в машину. Ники рассмеялась и назвала меня трусом. Затем с озорным выражением лица и какой-то загадочной улыбкой наклонилась к открытому окошку:

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что, стараясь полностью соблюдать принятые условности, ты обманываешь нас обоих. Потому что в следующий раз нам снова придется делать все спонтанно и яростно, а совсем не так, как мы хотим. Возвращайся поскорее или... или наберись смелости, прояви благородную слабость, непоследовательность и выходи из машины прямо сейчас. Я не буду над этим подсмеиваться, обещаю.

Она снова громко рассмеялась и отошла от машины. Когда я разворачивался, свет фар на секунду полностью осветил ее — гордую, сильную, уверенную в себе, улыбающуюся, — и эта улыбка, в которой, безусловно, была и доля какой-то скрытой, но тем не менее явной издевки, с тех пор навсегда запечатлелась в моей памяти.

Подъезжая к залитому желтыми огнями городу, я изо всех сил старался не думать о Ники и вообще не думать ни о чем. Десятилетним мальчиком я проводил лето на ферме моего дедушки. Помимо отдыха у нас с Кеном, естественно, были определенные обязанности. В этом вопросе дедушка никогда не шутил. На ферме все должны работать, даже дети. Так вот, у одной из свиней была поистине дьявольская способность не заходить с другими в загон, и, как только это хитрое, все понимающее животное выкидывало свой очередной номер, нам приходилось бросать все порученные нам дела, чтобы любым образом загнать ее туда. Иногда даже при помощи толстых палок. Тогда начинались маневры. Мы медленно, самыми разными способами оттесняли ее к загону, а потом один из нас, кто оказывался ближе, стремительно прыгал, открывал воротца и пихал ее внутрь, прежде чем остальные могли разбежаться в разные стороны. Трудная это была работенка. Малейшая ошибка — скажем, чуть больше свободного пространства справа, слева или посредине, между нами, — и она тут же стрелой пролетала мимо, заставляя нас начинать все сначала. И так каждый раз. Раз за разом. Практически каждый день. Мы тихо ее ненавидели и... уважали. За несгибаемый характер, за способность никогда не сдаваться.

То же самое чувство владело мной и сейчас, по дороге в сияющий огнями город. Будто я безуспешно пытаюсь загнать в загон нечто, а оно упорно не желало туда идти и всеми способами этому сопротивлялось.

И вдруг ему это удалось. Удалось снова вырваться на свободу. Странно, но факт. Вот так, сразу. Все мое страстное, неутолимое желание иметь Ники неожиданно нахлынуло на меня, словно бурный поток, затопило, восстановило более чем живую эротическую картину ее движущихся бедер, бешено покачивающихся упругих и вдруг набухших грудей, крепко сжимающих меня рук... Нет, все это было слишком, чтобы вести машину. Я усилием воли заставил себя свернуть на обочину и остановиться. Затем, не искушая судьбу, выключил мотор. С трудом преодолел в себе вполне естественное желание даже выбросить к чертовой матери ключ от зажигания, хотя так конечно же было бы куда надежнее. Безвольно опустил голову на руль, долго сидел, тупо покачивая ею из стороны в сторону, вспоминая ее обнаженное тело, откровенные сцены из нашей жизни, никогда не забываемые мелодии, сопровождавшие наши встречи...

Когда я наконец пришел в себя и снова завел мотор, то остро почувствовал, насколько же был близок к тому, чтобы вернуться к Ники. Слава богу, со временем, казалось, почти непреодолимое желание постепенно стало угасать. Я победил, но победил всего лишь в одной маленькой битве, как зрелый, взрослый человек, прекрасно понимая, что один эпизод победы над самим собой отнюдь не означает возможности последующих поражений. Причем, скорее всего, уже в самом ближайшем будущем. Значит, остается только одно: ждать и молить Бога дать мне силу достойно противостоять неизбежным и несущим в себе смертельную опасность атакам противника!

Мне совсем не хотелось становиться неким безвольным существом, в которое она вольно или невольно стремилась меня превратить, не хотелось приносить в жертву собственную гордость и впадать в пучину прекрасного, но слепого, тупого сексуального влечения. И вместе с тем если человек не в состоянии разумно, доказуемо оправдать свои поступки, если он стал невольной, самодостаточной жертвой случая, беспомощной соломинкой в бурлящей пучине совершенно новой, неизведанной планеты, то...

Да, моя аргументация была не более чем слабой попыткой оправдать себя и свои, увы, уже совершенные поступки. Вконец устав от бесплодных переживаний, я включил первую передачу и, набирая скорость, поехал в мой город.

Глава 11

Не успел я войти в вестибюль отеля, как из кресла встала и стремительно направилась ко мне Джоан Перри — серьезная, привлекательная, нет, даже красивая и... чем-то явно озабоченная.

— Мистер Дин, я вас ждала, чтобы...

— Мы не на работе, Перри.

Она слегка покраснела:

— Хорошо, тогда Геван.

— Ты сейчас какая-то взвинченная. Хочешь выпить?

Она понизила голос:

— Кое-кто очень хочет поговорить с вами, Геван. Эта девушка сейчас в супермаркете. Совсем рядом. Ждет. Если у вас найдется время, я приведу ее к вам в номер через несколько минут. Мы много звонили вам, но нам все время говорили, что вас нет и что никто не знает, когда вы будете.

Я сказал ей, что нисколько не возражаю и буду их ждать у себя в номере. Перри нервно улыбнулась и торопливо куда-то отошла. Буквально через несколько минут они действительно тихо постучали в дверь, и, когда вошли, я сразу понял, что совсем недавно где-то уже видел эту девушку. Но где? Затем вспомнил: когда мне выписывали специальный пропуск в кабинете капитана Корнинга, она сидела там в углу, за столиком машинистки.

Пышная блондинка в дешевеньком ярком платье, явно намеренно подчеркивающем ее выдающуюся грудь и бедра. Голливудский идеал восходящей старлетки с симпатичной мордашкой девочки-подростка: чуть вздернутый носик, пухлые, будто чем-то обиженные губки, чистый лобик, широко раскрытые ярко-голубые глазки... И хотя в тот момент она почему-то выглядела довольно испуганной и настороженной, судя по ее виду, легко можно было представить, что ей более свойственны другие, радостные состояния духа, такие, как бездумное хихиканье, девичья манерность, любовь, как сейчас принято говорить, к «приколам».

— Мистер Дин, позвольте представить вам Альму Брейди. Она работает в офисе полковника Долсона помощником бухгалтера и хочет вам кое-что сообщить.

— Знаешь, я прождала тебя чуть ли не целый час и уже собиралась домой, — почему-то обратилась блондинка не ко мне, а к Перри тонким, высоким, еще не окрепшим голосом. — Пока ждала, много думала обо всем этом и решила, что мне совсем не хочется ему что-либо сообщать. Вообще ничего!

Перри с горящими глазами резко шагнула к ней:

— Но ты же обещала мне, Альма! Обещала! Ты должна сказать ему!

— Минутку, минутку, — поспешно вмешался я. — Сначала сядьте обе и успокойтесь. А потом мы поговорим.

Чуть поколебавшись, Альма царственной походкой, не забывая при этом активно работать бедрами, подошла к стулу, села, неторопливо разгладила юбку, достала из сумочки сигарету. Я с готовностью поднес ей горящую спичку.

— Если не секрет, как вы познакомились, девушки?

— Нет, не секрет. Альма снимает комнату в здании рядом с моим домом, поэтому нам часто приходится вместе ждать автобус, так мы и подружились, — ответила Перри. — Она оформляет ваучеры, которые полковник Долсон направляет мистеру Грэнби в качестве платежек по контрактам типа издержки плюс фиксированная прибыль. Так вот...

— Мне не нужны проблемы, — детским голоском перебила ее Альма. — Совсем не нужны, поверьте.

— Так вот, поскольку в мои прямые обязанности входит документирование копий всех этих ваучеров, — терпеливо продолжила Перри, — я не могла не заметить, как много их поступает именно от полковника в виде платежек по контракту «Д-4-Д», поэтому где-то пару месяцев назад поинтересовалась у Альмы, скоро ли он собирается закончить покупки своих секретных материалов. Мне это надо было знать, так как я должна была заменить файлы на новые и, соответственно, переиндексировать их.

С упрямым видом, очевидно демонстративно изображая полнейшее равнодушие ко всему происходящему, капризно уставившаяся в окно Альма вдруг резко повернулась к Перри:

— Тебя совершенно не касалось, что он собирался или не собирался закупать!

— Да, не касалось, — мягко подтвердила Перри. — Не касалось до того, как мы сегодня побеседовали на работе. Теперь касается. Благодаря тебе, Альма.

— Сказать тебе или сказать ему — большая разница, Перри. Я не хочу влипать ни в какую историю. Я просто поделилась с тобой, и ничего больше.

Она снова отвернулась и уставилась в окно. Как ни странно, но выходящий из ее ноздрей сигаретный дым делал ее похожей на злобного, но вполне симпатичного дракончика. Перри бросила на меня вопросительный взгляд и пожала плечами. Я неторопливо подвинул свой стул поближе к Альме и сказал:

— Знаете, мне меньше всего хотелось бы втянуть вас в какую-либо неприятную историю, мисс Брейди. Более того, мне бы очень хотелось, чтобы вы мне поверили. Поверьте, простите за невольную тавтологию, поверьте, это стоит того.

— Тогда говорите, я вас слушаю.

— Благодарю вас. Так вот, официально к этой компании я в данный момент не имею никакого отношения, но, когда я был ее президентом, мисс Перри работала моим личным секретарем, и у меня не возникло причин сомневаться в правильности ее суждений. Если она считает, что вам следует мне о чем-то сообщить значит, у нее есть для этого серьезные основания, которым, не сомневаюсь, имеет прямой смысл последовать.

Альма, нахмурив чистый лобик, внимательно изучила кончик своей дымящейся сигареты, затем искоса посмотрела на меня:

— Она в любом случае все вам скажет.

— Думаю, да. Скорее всего, скажет. Но куда лучше, если скажете вы сами, и я обещаю вам сделать все возможное, что в моих силах, чтобы у вас ни в коем случае не возникло никаких проблем. Поверьте, никаких.

Колесики в ее милой головке, казалось, скрипели на всю комнату. Затем, выждав достойную паузу, она наконец глубоко вздохнула:

— Ну ладно. Будь по-вашему. Господи, как же мне все это надоело! Но ведь надо же хоть кому-нибудь довериться в этом противном, чертовом деле. Хотя вообще-то главное совсем не в этом, главное в том, что мне очень, очень хотелось бы, чтобы нашелся хоть кто-нибудь, ну хоть один человек, который схватил бы этого засранца Курта Долсона за руку и по-настоящему надрал ему задницу! Но только при одном условии — я тут ни при чем. Ни при чем, учтите! И чтоб без шуток. — Альма затравленно оглянулась вокруг. — Ладно, раз уж я решила все рассказать, то, пожалуй, стоит дополнить картину тем, о чем мне почему-то совсем не хотелось говорить тебе сегодня, Перри. — Она опустила глаза на свои стройные скрещенные ноги, чуть одернула вниз юбку, каким-то неведомым образом задравшуюся выше колен. — Он нашел и нанял меня в Вашингтоне с условием, что я выражу желание, чтобы меня перевели именно сюда. Скоро так оно и вышло. Я оказалась здесь в этом скучном, занудливом месте, тем более в канун Рождества. Ни друзей, ни веселья... Вообще никого. Он был ко мне очень добр, делал все, чтобы мне не было одиноко. Конечно же у него были свои соображения. Понятно какие. «Отцовская забота», ну и все такое... Ежу понятно, но я вставала в позу, так как мне было на самом деле очень тоскливо, и к тому же я знала: если уж дойдет до этого, то смогу разобраться со всем этим, не очень его расстраивая и не раня его мужскую гордость. Сразу после Рождества меня, само собой разумеется, повысили в должности и, кроме того, обещали повышать и дальше. Он сделал мне рождественский подарок, надо заметить совсем неплохой, и мне даже показалось, что он совсем не такой, каким кажется. Потом пригласил вместе отметить Новый год. Вдвоем. Только он и я. И никого больше. Тогда я выпила столько шампанского, что мне показалось: вот так, запросто, пойду к нему в номер и справлюсь, сделаю, что хочу. Так или иначе, но закончили мы все это с ним, естественно, в постели. Как же иначе? Больше такого, поверьте мне, уже не должно было повториться, но он был таким милым, продолжал делать мне подарки, никогда не напоминал о случившемся, и рано или поздно я подумала: да бог с ним, что сделано, то сделано, потерянного все равно уже не вернешь, ну и у нас начался «роман». Постельный. Не более того. Потом я ему надоела, он увлекся этой шлюшкой, которая поет в местном кабаке. Хильди, или как ее там... На меня у него уже больше просто не было времени. Вчера я попробовала поговорить с ним, но в ответ он напомнил мне об очередном повышении и вежливо попросил заткнуться. Вот так. Вот почему я хочу, очень хочу, чтобы его взяли за шкирку и выволокли на солнышко. Он самый настоящий засранец, и пусть ему не сойдет с рук то, что он сделал со мной — попользовался и выбросил, как ненужную половую тряпку, — и, может быть, с многими другими.

— Да, человеку в его положении вроде бы ни к чему оказываться в такой ситуации, мисс Брейди, — осторожно заметил я. — Но... но и сколь-либо законных оснований обвинять его в чем-нибудь пока нет.

Она пристально посмотрела мне прямо в глаза, прищурив свои, красивые, ярко-голубые, с появившимся в них вдруг странным блеском.

— Все, что вы пока выслушали, мой новый друг, было только «почему» и «зачем», но мы пока еще не дошли до главного — «как»!

Да, похоже, ее смышленность я явно недооценил. Эти ярко-голубые, совершенно глупые, наивные девчоночьи глаза видели намного больше, чем казалось!

— Вообще-то я попросила ее прийти сюда по другому вопросу, — заметила Перри.

— Мистер Дин, знаете, раз уж со мной такое случилось, я начала задумываться, сильно задумываться. И многое стало всплывать в памяти. Ну, скажем, когда мы с ним куда-нибудь вместе ходили, у него всегда были проблемы с деньгами, так как он любил шикануть и ему частенько приходилось занимать их у капитана Корнинга. Чаще всего в конце месяца, перед зарплатой. Но потом, это было в конце января — начале февраля, когда мы еще продолжали... так сказать, «дружить», положение заметно улучшилось. У него вдруг появилось много, очень много свободных денег. Он начал водить меня в лучшие рестораны, делать мне дорогие подарки. Вот эти часы, например.

Раньше меня это только радовало, но потом, после того как он перестал со мной встречаться, я задумалась, откуда у него вдруг появилось столько денег. Как с неба свалились! Когда я приехала сюда, Курт Долсон и мистер Мотлинг не очень-то между собой ладили, и Курт частенько отзывался о нем, мягко говоря, далеко не самым лучшим образом. Но затем, кажется где-то в конце января, они вдруг вроде как помирились, даже стали большими друзьями, и вот тогда-то у Курта начали появляться деньги. Все больше и больше...

Потом я вспомнила, как Перри спрашивала меня про эти ваучеры, хорошенько подумала, и мне в голову вдруг пришла догадка: уж не мухлюет ли Курт с ними? Я стала сравнивать наши заказы со счетами за поставки. Большинство из них подлежали оплате по контракту на условиях издержки плюс фиксированная прибыль. Что-то поступало вовремя, что-то с опозданием, а что-то не поступало вообще, хотя общие суммы счетов и платежей всегда полностью совпадали. Вплоть до цента. Что, с одной стороны, конечно, странно, а с другой — совсем нет. Ведь раз Курт одновременно и производит заказы, и ведет бухгалтерию, то что мешает ему сделать оплаченный заказ, а потом переадресовать его куда-нибудь в другое место? Я также вспомнила, что как раз в январе, то есть когда они с Мотлингом так неожиданно и так моментально подружились, ему вдруг дали разрешение на аренду пустого склада в городе, поскольку на заводе складских мощностей вроде бы уже не хватало. С чего бы вдруг? Я терпеливо продолжала все проверять, конечно только когда имела возможность, и наконец заметила один подозрительный счет, который выглядел не как оригинал, а скорее как не очень удачный дубликат. Выписанный на какую-то никому не известную контору с названием «Акме сапплайз». Она прямо здесь, в Арланде. Ривер-стрит, 56, совсем рядом с тем самым складом, который арендует полковник. Все бумаги от «Акме» подписываются человеком по имени Лефей. Мистер Дин, я уверена, абсолютно уверена: Курт делает вполне законные заказы, но затем переадресует поступающие товары в эту подставную контору и выписывает на нее дубликат заказа...

— Минутку, минутку, пожалуйста, — перебил я ее. — Давайте расставим все по своим местам. Мне хотелось бы выяснить это поточнее. Ну, допустим, Долсону требуется несколько пишущих машинок. Значит, он заказывает три, а затем переадресовывает доставку двух из них на тот самый арендованный склад, так?

— Именно так. Затем он закажет эти две машинки у «Акме», которая, в свою очередь, возьмет их с арендованного склада и доставит на завод, а Долсон все, само собой разумеется, совершенно официально оплатит. По документам будет видно: закуплено пять машинок, три переданы в отделы, две — в резерве на складе, и, поскольку полковник в одном лице, то есть своем собственном, совершает и то и другое, проверить это практически никак не возможно. Как ни старайся. Скорее всего, Курт каким-то образом направляет их в «Акме», поэтому они так и не оказываются на складе, а потом делает дубликат на эту подставную контору. В результате получается, что одни и те же товары оплачиваются дважды, а разницу полковник и этот никому не ведомый Лефей, наверное, делят между собой.

— И большие, интересно, суммы?

— Разные. Самая крупная, которую мне удалось отследить, была в сорок тысяч. Другие, как правило, поменьше — пять, десять, двадцать... Обычно за покупку небольших запчастей, офисного оборудования, ножниц, кусачек, ну и тому подобной мелочи, о которой я не имею никакого понятия. Что ж, теперь вы знаете ровно столько, сколько знаю я, и можете делать все, что хотите, но только при условии, что я тут ни при чем. Не имею ко всему этому ни малейшего отношения. Не ждите от меня никаких свидетельских показаний. Лично я вам ничего и никогда не говорила! Пожалуйста, имейте это в виду. — И Альма снова отвернулась к окну. По-прежнему упрямо сжав пухлые губки и сощурив ярко-голубые глаза. Всем своим видом изображая решительность стоять до конца.

Да, схема полковника в принципе была вполне ясна. В бизнесе она общеизвестна под названием «быстрые грязные деньги». Но отнюдь не безопасные. Игра для дураков. Рано или поздно эти тайные дела становятся явными, а затем суд, позор и тюрьма. Девушка, скорее всего, не врала. Просто она случайно, в силу природной любознательности, наткнулась на что-то, выходящее за рамки обычного, и не побоялась рассказать об этом хозяину. Пусть даже бывшему. Причем у нее вряд ли хватило бы ума придумать все это только для того, чтобы отомстить полковнику Долсону, бывшему любовнику, бросившему ее.

Первой несколько затянувшуюся паузу нарушила Перри:

— Сегодня днем я не поленилась потратить целый час, чтобы еще раз проверить и перепроверить все наши файлы. Она говорит правду, мистер Дин.

Возможно, вполне возможно, Альма действительно сказала правду, но меня смущало то, как она настойчиво притягивала сюда Мотлинга. Он-то здесь при чем? Стать соучастником дешевой финансовой аферы, на которую клюнет только очень жадный и очень глупый человечек? Нет, это не для Мотлинга.

Ему нужны не деньги, тем более маленькие, а власть! Как можно больше власти!

— Альма, большое вам спасибо, — произнес я. — Все это крайне важно, и я вам искренне признателен. А теперь постарайтесь забыть все, о чем вы мне только что рассказали. Никому и нигде не упоминайте об этом. Да, вот еще: как по-вашему, полковник Долсон может подозревать, что вы знаете о его, скажем, не совсем законных делишках?

Она встала и с достоинством произнесла:

— Полковник? Да он никогда не подумает, что у меня хватит на это ума.

— Еще раз спасибо. Перри, не могла бы ты чуть задержаться? — обратился я к своей бывшей секретарше.

Она кивнула. Я проводил Альму до дверей, посмотрел, как она, с гордо поднятой головой, фигуристо вышагивает к лифту на непомерно высоких каблуках, закрыл дверь, повернулся к Перри.

— Ну и что вы обо всем этом думаете, Геван? — спросила она.

— Пахнет достаточно плохо, чтобы быть правдой, или звучит достаточно правдиво, чтобы плохо пахнуть. Я рад, что ты привела ее сюда.

— Вообще-то прежде всего мне следовало бы сообщить об этом мистеру Грэнби. Но формально, во всяком случае что касается финансовой документации, компания абсолютно чиста. У нас нет никаких оснований требовать проверки счетов и платежек полковника Долсона. Конечно же у мистера Грэнби есть к кому обратиться в Вашингтоне, но я знала, была просто уверена — она ни за что не согласится рассказать все это ему, а мне надо было, чтобы кто-нибудь как можно скорее узнал обо всем этом. Правда, Альма даже словом не упомянула мне о... об их отношениях. Ужасно, просто ужасно.

— Что ж, можно оценить и так.

Джоан села на кушетку, разгладила на коленях юбку светло-голубого костюма из грубой шерсти. Я отошел к окну. Долго в него смотрел, потом повернулся:

— Перри, мне кажется, нам надо исходить из того, что при малейшем подозрении или даже намеке Долсон предпримет все возможное, чтобы полностью себя прикрыть, и тогда схватить его за руку будет намного сложнее. У тебя есть копии дубликатов всех этих ваучеров?

— Да, конечно. Я могу немного покопаться и сделать детальный список всех дубликатов платежек «Акме». Естественно, включая конечные суммы.

— Отлично. Но постарайся сделать это как можно незаметнее, а я в свою очередь попробую как можно подробнее разузнать об этой «Акме». Затем последует срочный звонок в Вашингтон. Они отреагируют немедленно. В таких делах только так и бывает. Сюда для проверки тут же явится куча людей. Долсон даже не успеет связаться со своим человеком. Если все произойдет достаточно быстро, то, можно надеяться, наружу во всей своей красе всплывет его преступная связь с Мотлингом.

Серые глаза Перри задумчиво сощурились.

— Знаете, я тоже думала об этом. Мне тоже всегда казалось, что мистер Мотлинг не из тех, кто пошел бы на такое... сотрудничество. Для него это так мелко... И тем не менее...

— О чем ты?

Она пожала плечами:

— Боюсь, это бессмысленно. Но вы ведь, Геван, теперь уже знаете, что за человек полковник Долсон. Самоуверенный, самодовольный... Месяц тому назад кое-что случилось. На моих глазах. Они вместе с мистером Мотлингом вышли из офиса мистера Грэнби и проходили прямо мимо моего стола. Я невольно услышала, как полковник говорил мистеру Мотлингу, что ему надо срочно вернуть какие-то чертежи. Немедленно! Мистер Мотлинг довольно-таки резко ответил ему, что вернет их, как только сочтет нужным, и не ранее. И знаете, как ни странно, полковник Долсон проглотил это, даже не моргнув глазом. Даже не попытался хотя бы при мне сделать вид, будто не привык получать приказы, да еще в такой форме. Мне уже тогда пришла в голову мысль, что мистер Мотлинг его серьезно на чем-то прихватил и теперь распоряжается им как хочет.

— На этом далеко не уедешь.

— Да, я знаю.

— Хорошо, ты можешь попробовать узнать, через сколько государственных чеков проводились счета «Акме»?

— Нет, здесь совсем другая схема: сначала «Акме» получает платежки от «Дин продактс» по контракту «Д-4-Д», а потом министерство финансов его полностью проплачивает. Мне кажется, но, конечно, это всего лишь догадка, Геван, общая сумма может составить где-то от ста до двухсот тысяч долларов.

Хотя по сравнению с выполняемой нами многомиллионной сделкой это было ничтожной частью, сама по себе цифра — от ста до двухсот тысяч долларов, плюс-минус, — внушала уважение. Вполне. Причем одновременно вызывала вполне естественный вопрос, который, боюсь, я задал слишком безразличным тоном:

— Как ты думаешь, Кен мог догадаться об этом? Или случайно узнать?

Долсон, само собой разумеется, убийцей быть просто не мог. Не его дела. Но вот кто такой этот Лефей? Кто и зачем? Перри — похоже, на редкость сообразительная девушка — тут же догадалась, что я имел в виду.

— Нет, Геван. С тех пор как мистер Мотлинг стал главным менеджером компании, ваш брат практически не выходил из своего кабинета и не подписывал никаких бумажек. Он потерял интерес ко всему, что здесь происходит, и ему их просто не направляли. Он физически не мог ни узнать, ни догадаться об этом.

Я не без скрытого сожаления отбросил эту версию. Хотя она была весьма заманчива: и мотив, и логические объяснения возможного убийства. Все, ну буквально все, чтобы раз и навсегда покончить с этим трагическим и загадочным делом. Я бросил взгляд на часы. Уже перевалило за восемь. По одежде Джоан было видно, что, прежде чем приехать сюда, в отель, она успела заскочить домой и переодеться.

— Ты ужинала, Перри?

— Нет. Пока вас здесь не было, я воспользовалась моментом, позвонила маме и сказала, что приду домой поздно.

— Тогда, значит, нам придется поужинать вместе?

— Да. Спасибо, Геван. — Она улыбнулась, и в тот стремительный момент я успел заметить ямочку на ее правой щеке. — Знаете, даже как-то забавно вслух, никого не боясь, называть вас Геваном. Вроде как друга.

Мы спустились в ресторан и прекрасно поужинали при свечах. После десерта Джоан вдруг сказала:

— Геван, мне надо вам кое в чем признаться. Я ведь люблю честность. Как это ни странно, но честность во всем. Особенно в отношениях. Поэтому теперь мне придется исправить одну полуправду.

— Перри, любая полуправда — это не более чем полуложь.

— Да, конечно. Я сказала вам, что привела ее сюда, потому что знала: она не захочет даже встретиться с мистером Грэнби. Не скажет ему ни слова. Но у меня была и другая причина. Мне, как никому другому, хочется, чтобы вы вернулись сюда, в свой «Дин продактс», чтобы вы больше не пропадали в никуда.

Она сидела напротив меня — такая молодая, улыбающаяся, красивая, особенно в мерцающем свете горящей между нами свечи! Слишком молодая, свежая и слишком красивая, чтобы я не испугался и... забыл о Ники, о живой Ники, трепещущей в моих объятиях. О господи, эта сероглазая девушка заставила меня забыть о Ники! Единственной и неповторимой. Забыть? Ну а если?..

После ужина я предложил ей сходить куда-нибудь еще. Ну, например, посмотреть шоу Хильди. Джоан вежливо отказалась, сказав, что обещала быть дома. Тогда я предложил довезти ее до дому, но она снова отказалась, заявив, что ее вполне устроит такси. Не желая настаивать, сам себя боясь, я посадил ее в такси, потом посмотрел, как она отъезжает, как глядит на меня через заднее стекло...

Оказавшись в гордом одиночестве, я отправился в «Коппер лаундж». Хильди Деверо стояла там у стойки бара, весело смеясь и мило болтая с молодой парой. Поймав ее добрый взгляд, я кивнул на пустой столик в углу зала и вопросительно поднял бровь. Она понимающе улыбнулась и тоже слегка кивнула. Через несколько минут, когда я уже сидел там в ожидании бокала виски, подошла Хильди, а я вместо приветствия произнес:

— К сожалению, я здесь не просто так, Хильди. Прости. Мне надо с тобой поговорить.

— И тем не менее я рада видеть вас, Геван. Спасибо, что нашли время зайти. В последний раз, похоже, мы расстались не совсем удачно. Во всяком случае, что касается меня.

— Лично я этого не заметил. Но ты заставила меня подумать в определенном направлении, поэтому, прежде чем задать тебе главный вопрос, мне бы очень хотелось послушать, как тогда развивались события.

— События?

— Да, Хильди, события. Хотя, боюсь, далеко не самые удачные. Или приятные. Сядь, пожалуйста. — Я встал, придвинул ей стул, снова сел на свой. — Не буду вдаваться в ненужные подробности, но хотелось бы сразу же сказать тебе, что я не верю, ну просто не могу поверить, что Шеннари убил моего брата. Его просто очень ловко подставили. Вот только пока не знаю, кто и почему это сделал. Но одно ясно: это не Шеннари, и, значит, кому-то очень сильно понадобилось не пожалеть времени и сил, чтобы тщательно, до малейших деталей, все заранее продумать, спланировать и... сделать.

Хильди задумалась. Почему-то поежилась, будто от внезапного порыва холодного ветра.

— Это точно. Слишком уж гладко все прошло.

— Что поделаешь, мир становится все мрачнее. Надеюсь, мне не надо просить тебя никому не рассказывать о нашем разговоре?

— Нет, Геван, не надо.

— Хорошо. Тогда напрягись и постарайся ответить мне на один вопрос. На первый взгляд не имеющий к этому делу прямого отношения. Что ты думаешь о Курте Долсоне? Как о человеке.

Она слегка вздрогнула, глаза заметно расширились.

— Что я думаю о полковнике? О Курте Долсоне? Ну и темпы у вас. Господи, да ничего особенного! Такой же, как все остальные только намного более толстокожий и самовлюбленный. Например, никак, ну никак не может вбить себе в голову, что я совершенно не собираюсь вот так взять и упасть в его объятия. Но он упрямо продолжает и продолжает. Предлагает заманчивые круизы по теплым морям, изумруды, золотые горы...

— Изумруды, круизы, золотые горы... Не слишком ли жирно для простого полковника на государственной службе?

— Не волнуйтесь, этот простой полковник упакован как надо. У него свой частный бизнес, который его полностью обеспечивает. Хотя сам по себе он чопорный, ограниченный и на редкость тщеславный. Все время выпячивает подбородок вперед, чтобы не так бросался в глаза второй. Не жалеет денег на дорогие мужские духи, всегда пахнет как рождественская елка. Если не ошибаюсь, даже носит корсет. По-моему, в душе он так и остался мальчишкой. Самовлюбленным мальчишкой в полковничьих погонах.

— Ну а что, если он додумается до какого-нибудь предложения, от которого будет трудно отказаться? Такой вариант возможен?

— Надеюсь, это была всего лишь шутка, уважаемый. Причем очень неудачная шутка. Советую вам самому от души посмеяться над ней, а то вам придется сидеть здесь в гордом одиночестве, совсем одному.

— Шутка, согласен, очень неудачная шутка. Прошу простить меня. Уже смеюсь. Искренне и от души.

— Никакого ореола над всем этим лоском нет и никогда не будет. Во всяком случае до сих пор пока еще все его благодеяния носили чисто благотворительный характер. Без последующей оплаты. В любой форме!

— Я же сказал, это была всего лишь шутка. Неудачная шутка. И даже смиренно попросил прощения.

— Ладно, прощаю. Тогда слушайте. — Она великолепно, иного не скажешь, изобразила густой баритон Долсона: «Ты же можешь петь только для меня, дорогая. Более благодарного слушателя тебе все равно не найти. Эта ужасная жизнь совсем не для тебя». В ответ я сказала ему, что люблю, просто обожаю эту ужасную жизнь, и если уж когда-нибудь решусь ее бросить, то уж ни в коем случае не из-за него или кого-либо даже отдаленно похожего на него. Думаете, это его остановило? Да. Ровно на одну десятую долю секунды. Именно столько ему понадобилось, чтобы нащупать под столом мою коленку. Ровно столько же мне понадобилось, чтобы воткнуть кончик моей горящей сигареты прямо в его похотливую ручонку...

Я, неизвестно почему, бросил взгляд через ее плечо. Наверное, интуитивно.

— Ба! Вы только посмотрите. Правильно говорят: упомяни о черте, и он тут же появится. Собственной персоной!

Хильди театрально закатила глаза к потолку:

— Нет, только не это! Господи, помоги, господи, дай мне силы!

Долсон подошел к нам, четко печатая шаг, коротко, по-военному кивнул мне и подчеркнуто тепло улыбнулся Хильди.

— Добрый вечер, дорогая, здравствуйте, мистер Дин. — Он выдвинул стул. — Надеюсь, здесь еще не занято?

— Теперь уже занято, — хмуро пробормотала Хильди.

— Маленькая проказница! — не скрывая восторга, воскликнул Долсон, садясь на стул и с шумом пододвинув его к столику. Прямая спина, квадратные плечи, выпяченный вперед подбородок...

— Кстати, полковник, мы как раз только что о вас говорили, — как бы невзначай заметил я.

Он целых пять секунд обдумывал, как ему на это отреагировать. Затем показал белые зубы и пробормотал:

— Полагаю, вряд ли что-нибудь хорошее.

— Нет, просто нам стало вдруг интересно, почему человек с вашими финансовыми возможностями продолжает тянуть лямку на действительной службе?

Долсон пожал плечами:

— Нет, не на действительной, а в активном резерве. Долг каждого человека, получившего специальную военную подготовку, — всячески помогать правительству своей страны. Сейчас, как вам известно, далеко не самые легкие времена, мистер Дин, и мы все нужны. Как говорят, труба зовет. Настоящие мужчины и истинные патриоты не имеют права прятаться за чужие спины, отсиживаться в кустах!

Чего-чего, а осуждения в его словах хватало. Скрытого осуждения меня и моей жизненной позиции. Он сидел с абсолютно прямой спиной, будто аршин проглотил. Блестящие от тщательного, профессионально сделанного маникюра ногти, слабый, едва уловимый запах дорогого виски, розовое, на редкость здоровое лицо. Отличный фасад, за которым без труда можно спрятать сущность истинного человека. Но в отличие от тех, кто предпочитает время от времени менять маски, Долсон избрал одну, всего одну простую линию поведения — открытый, прямой, даже в чем-то грубоватый вояка незабвенной эпохи империи и королей, аристократии, элитных военных колледжей...

Да, похоже, он активно занимается местной политикой в своем родном городке. Интересно, сколько сил ему пришлось потратить, сколько любезностей расточить, чтобы заслужить этот орден почета за выдающиеся заслуги? Интересно, как он выглядит, когда сидит совершенно один в своем кабинете, подсчитывая заработанные деньги и невольно думая о том, каким образом он их «зарабатывает»? Каким становится тогда его лицо — осунувшимся, побледневшим от страха перед неизбежным разоблачением? Остаются ли его плечи такими же квадратными, а спина безукоризненно прямой?

Ну, в таком случае почему бы не принять предложенный им самим вариант беседы? Лично мне он почему-то сразу интуитивно понравился.

— А знаете, полковник, — кивнув, начал я. — Я сам нередко думал об этом. О патриотическом долге, о необходимости не отсиживаться в кустах в трудные для страны времена, не прятаться за чужие спины, ну и все такое прочее.

Он буквально расцвел:

— Вот это по-нашему! Только так и надо. Да вы и сами оцените это, уж поверьте!

— Кстати, возвращаясь к столь вовремя затронутой вами теме. Вам известно, что мистер Грэнби выразил полную готовность отдать мне все свои голоса? Равно как и мистер Карч. Так что в понедельник на встрече акционеров я вместе с ними проголосую сам за себя и начну с того, на чем остановился мой брат Кен.

Долсон был настолько поражен, что зубастая улыбка бравого вояки необычно долго сходила с его вдруг побледневшего от неожиданности лица, а выпученные глаза будто застыли. Он облизнул пересохшие губы. Куда только девалась — и это в течение всего лишь пяти-шести коротких секунд! — его нахальная самоуверенность, поза одного из великих мира сего?! Перед нами сидел поникший, совершенно невоенного вида, маленький, затравленный человечек. Не более того. Наконец он, похоже, кое-как собрался с духом. Даже попытался изобразить некое подобие вежливой улыбки. Хотя она выглядела скорее как гримаса боли пациента в кресле зубного врача.

— М-м-м... ваше намерение, конечно, достойно всяческого одобрения. Мне это более чем понятно. Желание помочь делу, не стоять в стороне... Вот только зачем так спешить, мистер Дин? Ну, вроде как если бы я, рядовой полковник, вдруг прямо завтра решил командовать ни много ни мало, а целой пехотной дивизией...

Вот так взял и решил... Прямо завтра. Надо же находить в себе силы объективно и реально смотреть на вещи, уметь видеть, что тебе по плечу, а что нет. Во всяком случае, пока...

— Не по плечу, полковник? Вы сказали, не по плечу? Боюсь, я чего-то недопонимаю. Как вам, очевидно, известно, я уже управлял компанией. Причем вполне успешно.

— Да, конечно, известно, но ситуация сейчас, полагаю, совсем иная. Тогда продукция носила в основном гражданский характер. — Он явно преодолевал первоначальный шок и приходил в себя. — У Стэнли Мотлинга общепризнанная деловая репутация и потрясающий, просто потрясающий послужной список! Лишить его места, куда он так великолепно и с такой пользой для общего дела вписывается, стало бы для компании, мягко говоря, весьма существенной потерей. К тому же, надеюсь, вы простите мое упоминание об этом, четыре года не у дел отнюдь не повышают квалификацию. Ничью. Особенно в таких высокотехнологичных и, как правило, секретных государственных делах, какими сейчас занимаемся мы. А Стэнли Мотлинг, следует отметить, за последние четыре года добился просто впечатляющих успехов! И об этом не следует забывать.

Я сложил губы трубочкой и кивнул:

— Да, вполне возможно, во всем этом что-то и есть.

Похоже, мои слова вернули полковнику уверенность в себе.

— Знаете, что я вам скажу? Хотите — соглашайтесь, хотите — нет, но почему бы вам не поговорить с самим Стэнли и не принять его предложение — оно, кстати, буквально витает в воздухе — стать его первым заместителем? На этом посту вы вполне могли бы принести большую пользу компании. Благодаря вашему большому опыту, в чем никто, естественно, никто не сомневается, избавили бы его от большой головной боли и помогли бы компании. Вашей компании!

— Да, вы правы, наверное, мне следует об этом хорошенько подумать, полковник. Или даже передумать.

— Отлично, но только не поддавайтесь старому мышлению, мистер Дин. Так сказать, былым, уже давно канувшим в лету стереотипам. Простите, но я сторонник объективности. Полной и максимальной объективности во всех делах. — Он взял свой бокал со стола, одним глотком выпил и с весьма заметным облегчением снова наполнил его. Искренне был сам собой доволен и даже не хотел этого скрывать.

— Согласен, я несколько устарел или, как вы, возможно, сказали бы, заржавел, покрылся мхом, — не торопясь, как бы раздумывая, ответил я. А затем продолжил: — Хорошо, считайте, что вы меня почти уговорили: пожалуй, я отдам мои голоса Уолтеру Грэнби, и пусть он сам делает все остальное. Почему бы и нет?

Долсон резко поставил бокал с недопитым виски на стол. Недоуменно уставился на меня:

— Грэнби?! Господи ты боже мой! Вы с ума сошли?

— А почему бы и нет? Кстати, мистера Грэнби я давно и прекрасно знаю, полностью ему доверяю. А вот с политикой мистера Мотлинга, увы, далеко не совсем во всем соглашаюсь. Такая вот история, полковник.

— Господи ты боже мой! — тупо, механически повторил он, похоже не совсем понимая, что, собственно, происходит.

Я знал, что поступаю не совсем честно, не совсем по-спортивному, сначала выбивая его из равновесия одним неожиданным ударом, а затем, не давая возможности даже встать на ноги, другим. Да, прием, конечно, жестокий и не очень справедливый, но зато весьма эффективный, особенно когда хочешь получить информацию, которая тебе важна и которую растерявшийся противник может выдать, только невольно проговорившись. Не намеренно. Случайно. От растерянности.

Полковник, очевидно сочтя, что уже пришел в себя, попытался в свою очередь нанести, как ему показалось, ответный удар:

— Мистер Дин, ну нельзя же видеть мир через прицел игрушечного ружья. Грэнби — это совершенно не приспособленный к такому делу пожилой человек. Так сказать, живая история, не более того.

Так, уже интересно. Может, он успел забыть нашу беседу в кабинете Мотлинга? Значит, пора напомнить. Причем не обязательно самым вежливым образом.

— Полковник, мне по-прежнему кажется довольно странным ваш большой, я бы даже сказал, слишком большой интерес к внутренним делам нашей компании. Кажется, мы уже говорили на эту тему, не так ли?

В ответ он начал бормотать что-то невнятное насчет непоправимого ущерба, важных военных заказах...

Я демонстративно повернулся к Хильди:

— Сколько ты еще собираешься здесь работать? Долго?

— Не знаю. Наверное, пока здесь есть деньги. Джо говорит, если они будут так же, как сейчас, я могу здесь петь, пока окончательно не состарюсь, пока не стану совсем как мамаша Уистлера. Впрочем, надеюсь, до этого еще далеко. — Она произнесла это вроде бы равнодушным тоном, но при этом успела многозначительно мне подмигнуть.

Я бросил взгляд на Долсона. Он, казалось, забыл о нашем существовании — неподвижно сидел, тупо глядя на гладкую поверхность стола. Что-то в выражении его лица наводило на далеко не самую приятную мысль: полковник не такой уж благожелательный и не такой простодушный. Загнанные в угол существа вполне способны за себя постоять. Во всяком случае, попытаться. Причем у них может оказаться много очень острых зубов! Дай ты бог, чтоб не слишком... Он тоже посмотрел на меня и без тени былой улыбки сказал:

— Да, вот еще что, мистер Дин. Это ваше собственное решение? Которое никто и ничто не может изменить?

Нет, конечно же это не было моим собственным решением, но оно, похоже, было основано на каком-то не совсем понятном и сильном предчувствии, поэтому особых сомнений у него не вызвало. Слишком уж спокойно, даже невозмутимо я его выразил.

Долсон вдруг встал. Вкрадчиво улыбнулся:

— Что ж, полагаю, это ваши, и только ваши голоса, мистер Дин. А жаль, очень жаль... Я скоро вернусь, Хильди.

— Приложу все силы, чтобы не показывать своего нетерпения, полковник. Уж как-нибудь постараюсь. Не сомневайтесь, пожалуйста.

— Спасибо, моя маленькая озорница, спасибо, — с отсутствующим взглядом ответил он и механически похлопал ее по плечу, даже не заметив, как она при первом же прикосновении его руки инстинктивно чуть отпрянула назад.

Мы молча смотрели, как Долсон направляется к боковой двери зала, ведущей к широкому лестничному проходу в вестибюль.

Хильди церемонно протянула мне маленькую изящную руку:

— Поздравляю. Вы здорово расстроили полковника. Вам это удалось на все сто процентов. Он стал почти сам не свой. Потерял весь свой лоск. Лично мне наблюдать это, честно признаюсь, было очень приятно. Считаете меня садисткой?

— Своими соображениями по этому поводу я поделюсь с тобой чуть позже. А сейчас, похоже, наш полковник собирается срочно кое-кого проинформировать. Если он собирается сделать звонок из телефонной будки в холле, то тогда... тогда ничего не поделаешь. Но вот если он решит позвонить из номера, что мне почему-то кажется более вероятным, то... Слушай, какие у тебя отношения с девочками на коммутаторе?

— Они меня обожают, — ответила она, тут же встала и пошла к выходу, не забыв, впрочем, оглянуться и заговорщицки мне подмигнуть.

Как же хорошо, когда ничего не надо объяснять, когда люди, тем более приятные, понимают все с полуслова... Хильди вернулась через пять томительно долгих минут. Села в кресло напротив меня.

— Звонок был из номера. Как вы и предполагали. Вот. — Она передала мне клочок бумаги с цифрами. Редвуд 8-71-71. Мне они ничего пока не говорили. — Ладно, пойду снова петь.

— Спасибо, Хильди. Очень тебе признателен.

— Ха! Ха-ха! Пора бы уже научиться благодарить не словами, а делами. Лучше держите меня в курсе и передавайте ваши суперсекретные сообщения невидимыми чернилами на спине какого-нибудь пожилого игрока в теннис.

— Это может ровно ничего не значить.

— Тогда приходите снова, когда узнаете. Буду рада вас видеть.

Я прослушал еще одну хорошую песню, встал, вышел в вестибюль, опустил монетку в телефон-автомат, набрал тот самый номер. Линия оказалась занята. Пришлось закурить сигарету, подождать минуту, затем еще раз набрать номер. На этот раз после двух звонков трубку сняли, и в ней раздался голос:

— Алло?

Я молча, ничего не ответив, повесил трубку и вышел из кабины. Голос был вполне узнаваем: густой, жизнерадостный и елейный. Ошибка была практически исключена. Голос благородного Лестера Фитча. Я быстро перелистал телефонный справочник, нашел тот самый номер и адрес. Его адрес.

Что ж, вполне предсказуемо. Другого и не следовало ожидать. Все начинало становиться на свои места. Для Хильди все это, конечно, ничего не значило, а для меня стало прямым и наиболее вероятным подтверждением возможных преступных замыслов Лестера. Конечно, надо было бы предпринять какие-нибудь шаги, чтобы попытаться узнать, не сделал ли полковник другие звонки — и кому? — но теперь, боюсь, уже поздно. Раньше надо было думать. Ладно, кое-что и так уже все-таки есть, и на том спасибо: мне удалось кое в чем убедить Долсона, и он тут же, даже резко прервав свидание с девушкой свой мечты, передал кое-куда требуемую информацию. Значит, я привел что-то в движение, заставил их зашевелиться. Не знаю кто, но они явно вздрогнули, явно забеспокоились. А это уже нечто, над чем стоит подумать.

Я вдруг физически ощутил, как смертельно устал. Да, денек выдался хоть куда. И это всего-навсего третий вечер после моего возвращения в родной город Арланд... Нет, это не пляжная жизнь на побережье. Там совсем другое дело. Здесь же ситуация постепенно становилась слишком запутанной, непонятной. Почти совсем как на настоящей рыбалке, когда не знаешь: то ли ты вытащишь крупную рыбину, то ли она утащит тебя на твоей же леске в открытое море. Но рыба, в отличие от нас, всегда уверена, что стоит ей посильнее дернуть разок-другой — и она свободна. И даже не подозревает, бедняга, что у настоящего рыбака в запасе, как минимум, еще пара крючков и он при необходимости тут же их использует. К великому сожалению самой рыбы.

Нет, пора спать. Подождем до завтра. Лежа в постели своего номера с закрытыми глазами, я смотрел на вертящуюся карусель, полную радостно смеющихся детей, а среди них почему-то были лица Мотлинга, Долсона, Фитча, Грэнби, Ники и Перри. Рядом с ними деревянная голова безликого Лефея... И одно пустое место — моего брата Кена. Они крутились и крутились под звуки банджо, но с каким-то непонятным мотивом. Мелодия мне была неизвестна.

Той же ночью хитрая рыба тарпон отсиживалась в своей глубоко запрятанной под водой норе, совсем рядом с заливом Бока-Гранде. Бог с ней, пусть себе прячется. Рыбаки все равно найдут ее. Будут кидать приманки, настраивать лески и... петь. Громко, весело, ей назло. Некоторые, конечно, могут счесть это варварством, но, на мой взгляд, такое «варварство» в любом случае куда лучше злобного оскала хищных зубов, старательно спрятанных за джентльменской улыбкой убийц. По крайней мере, оно не кривит душой.

Последнее, о чем я подумал перед тем, как крепко уснуть, была мысль о Перри: интересно, как она отреагирует на сто сорок фунтов живого тарпона, который, сияя серебристой чешуей, сначала гордо висит, именно висит в воздухе на внешне практически незаметной леске, а затем с позором и оглушительным грохотом падает вниз?!

Глава 12

Утро пятницы выдалось дождливым, с порывистым ветром, обещая, что так будет практически весь день. Или по крайней мере большую его часть. Пришлось остановиться, зайти в магазинчик на углу Ривер-стрит и купить дождевую накидку. На всякий случай. Кто знает, где мне придется сегодня побывать?

Казалось бы, крепкий ночной сон не принес желанного облегчения. Наверное, сказалось напряжение предыдущего дня. Слишком много самых разных снов и лиц: Ники, Перри, Хильди, Лита, Альма... все вперемежку, все как бы в сонном тумане, произносящие какие-то слова, значение которых до меня никак не доходило. Даже Мотлинг, появившись совершенно неожиданно, как черт из табакерки, начал вдруг четко и детально объяснять мне, что проект «Д-4-Д» — это живое существо, что я сам могу убедиться в том, что оно дышит, и в подтверждение этого силой наклонил мою голову к какому-то железному каркасу. Как мощно бьется чье-то сердце! Как ни странно, тепло, не ударяя по барабанным перепонкам. Когда я снова выпрямился, то с удивлением увидел перед собой гигантскую женскую грудь, но почему-то только одну — оказывается, я слушал биение сердца какой-то женщины. Силуэт второй столь же неимоверно огромной груди виделся на фоне спящего рядом лица Мотлинга. Бред какой-то, но когда я, благополучно убежав от них, проснулся, то почувствовал себя совершенно разбитым и ни к чему не способным. Господи, за что мне все это?

Ривер-стрит шла вдоль реки, но ее почти полностью закрывали складские строения. Там жизнь кипела как в муравейнике, практически круглые сутки: в доках для транзитных перевозок железнодорожным и автомобильным транспортом разгружались баржи и пароходы, у дебаркадеров складов и причалов парковались огромные грузовики, по подъездным проходам туда-сюда непрерывно сновали легковые машины и такси, через многочисленные ворота въезжали и выезжали вильчатые подъемники... Какие-то невзрачные типы, то и дело воровато оглядываясь по сторонам, договаривались со складскими агентами насчет купли-продажи товаров, в дверных проемах и у стен скрючились жертвы похмелья, мрачно наблюдая за развитием серого утреннего мира и вздрагивая от неожиданных, слишком громких звуков. Один за другим открывались бары, источая привычный запах несвежего пива.

Я нашел номер 56 на восточной стороне улицы — узкий дверной проход с не менее узкой лестницей. Прямо между дешевым пивным баром и морским грузовым складом. Внутри, на нижней лестничной площадке, прямо на стенах красовалось множество небольших деревянных табличек: «Школа современного танца», «Русские бани», «Ткацкое предприятие», «Ремонт часов», «Обработка кожи», «Уроки испанского» и «АКМЕ — как достигнуть вершины мастерства!». Последняя табличка явно была самой свежей, прикрепленной совсем недавно. Стрелка и надпись на ней указывали на четвертый этаж.

За пятьдесят лет существования практически никогда не ремонтировавшиеся деревянные ступени всех трех пролетов лестницы значительно истерлись. Серовато-коричневая от вековой грязи штукатурка облупилась, то тут, то там обнажив голую обшивку. Да, странноватое место для компании, которая могла зарабатывать по меньшей мере четверть миллиона долларов в год. На площадке второго этажа до меня донеслись звуки голосов, старательно повторяющих хором по-испански «Yo tengo un lapiz».

На третьем этаже слышались ритмические звуки самбы, которые исходили, само собой разумеется, из школы современного танца. В холле какой-то моряк почти шепотом разговаривал с женщиной в черных вельветовых брюках и светло-вишневой блузке. Когда я проходил мимо, они не обратили на меня ни малейшего внимания. Женщина только покачивала головой, приблизив губы чуть не вплотную к самому его уху.

«Акме» делила четвертый этаж с «Обработкой кожи». На стеклянном окошке в верхней части двери из старого, выцветшего дуба была надпись без заглавных букв: «акме — промышленные поставки — арманд лефей, президент». Где-то в самой середине двери виднелась щель для почты.

Постучав и не услышав никакого ответа, я бросил внимательный взгляд на дверную ручку — она была покрыта толстым слоем пыли. Мои попытки открыть ее также не увенчались успехом, поскольку она была явно заперта.

Дверь «Обработки кожи», наоборот, похоже, была не заперта, поскольку прямо на ней красовалась крупная надпись: «Входите». Открыв ее, я вошел. Сидевшая за столом девушка в чем-то белом посмотрела на меня с явным недовольством. Блондинка с землистым цветом лица и очень, даже слишком близко поставленными глазами. Перед ней лежала раскрытая книга в дешевой бумажной обложке, которую она, очевидно, читала, одновременно обрабатывая пилкой свои длинные ногти.

— Вам назначена встреча? — спросила девушка бесцветным, чуть гнусавым голосом.

— Нет. Дело в том, что мне совсем не нужен ваш доктор. Мне просто хотелось бы узнать, как можно связаться с вашим соседом мистером Лефеем. Не более того. Скажите, он часто сюда приходит?

— Откуда мне знать?

— Вы его здесь видите?

— Я не обращаю внимания.

— А вы хоть когда-нибудь его видели?

— Ну, пару раз наверняка.

— Не могли бы вы сказать мне, как он выглядит?

— А в чем, собственно, дело? Вы что, полицейский, или налоговый инспектор, или что-нибудь в этом роде? Или, может, хотите ему что-то продать?

— Ни то, ни другое, ни третье. Просто надо с ним встретиться и поговорить. Ничего больше. Мне почему-то показалось, что вы сможете мне помочь. Поверьте, я вам буду очень признателен.

Она неохотно улыбнулась:

— Вы не очень-то похожи на остальных, кроме, конечно, торговых агентов. Ладно. Он маленький, крысиного вида. Где-то метр шестьдесят — метр шестьдесят два, не больше. Лет тридцати пяти или тридцати семи. Один из тех, на кого совсем, ну совсем не хочется смотреть.

— У него есть секретарша?

— Если и есть, то я никогда ее не видела и ничего о ней не слышала. Кроме того, я слишком занята здесь, чтобы совать свой нос в то, что происходит по ту сторону холла. Честно говоря, мне жаль, что я ничем не могу вам помочь, но, клянусь богом, я не могла бы точно сказать, даже если бы вы спросили, что написано на другой стороне нашей двери. В общем-то мне наплевать на все это.

Я невольно улыбнулся:

— Вообще-то у меня было желание спросить вас, где он живет, но теперь, полагаю, это не имеет смысла.

Как ни странно, она тоже улыбнулась в ответ, хотя по-прежнему так, будто это доставляло боль ее рту.

— Почему же? Как раз в этом, может быть, я и могла бы вам кое-чем помочь. Какое-то время он жил прямо здесь, в своем офисе. Это не положено, но кому надо проверять? Я догадалась об этом потому, что когда приходила утром на работу, то слышала сильные запахи готовящейся еды. А вот в последнее время они почему-то пропали.

— Скажите, а вам здесь, ну, скажем, на лестнице, случайно, никогда не доводилось встречать офицера в армейской форме? Лет пятидесяти или что-то около этого, с весьма цветущим, здоровым видом....

— У меня нет времени ходить вниз-вверх по лестнице, и к тому же моя дверь всегда закрыта. Эта дурацкая музыка снизу иногда просто сводит меня с ума. Все время одни и те же пластинки! И крутят, и крутят... Там, этажом ниже, школа танцев. Поверьте, я готова лично съесть все их чертовы пластинки. Мы здесь вот уже девять лет, и с каждым годом это становится все хуже и хуже. Доктор все время говорит о необходимости сменить место, но дальше этого пока не идет. И никогда не пойдет. Не такой он человек. В тот день, когда это здание рухнет к чертовой матери, все по-прежнему будем все еще здесь, это уж точно.

Я повернулся к двери:

— Большое вам спасибо.

— За что?

На площадке третьего этажа моряка уже не было, хотя женщина в черных брюках и светло-вишневой блузке по-прежнему стояла прислонившись спиной к стене и подперев подбородок рукой. Она задумчиво курила и смотрела себе под ноги. Когда я проходил мимо, женщина бросила на меня отсутствующий взгляд, загасила почти докуренную до конца сигарету и пошла в студию школы. Там как раз поставили новую пластинку.

Дождь уже прекратился, поэтому я, не торопясь, пешком прошел три квартала до моей машины. Открыв ключом дверь, бросил дождевик на заднее сиденье, завел мотор. Доехав до отеля, оставил машину на стоянке, поинтересовался у портье, нет ли для меня сообщений, поднялся в номер и, позвонив оттуда, попросил соединить меня с Мотлингом. Когда нас наконец соединили, я как можно более безразличным голосом сообщил ему о моем решении поддержать Грэнби.

— Мне, конечно, жаль, — на удивление спокойно ответил он, — но все равно спасибо за то, что дали мне знать.

— Если помните, такова была наша с вами договоренность. Рад, что сумел оправдать ваши ожидания.

— Наверное, вы понимаете, как жаль мне расставаться с этой работой. Еще раз спасибо за предупреждение. Пока.

Я повесил трубку. Нахмурившись, задумчиво уставился на противоположную стену. Его реакция была слишком спокойной, слишком равнодушной. Значит, он уже все знал, никаких сомнений. Все они знали: и Долсон, и Лестер, и, само собой разумеется, Мотлинг. Вдруг зазвонил телефон. Заставив меня вздрогнуть. Я снял трубку.

— Геван? Это снова Стэнли Мотлинг. Забыл спросить вас, можно ли сообщить об этом миссис Дин? Она очень хотела бы знать.

— Я думал, что попозже сам поеду туда и лично сообщу ей об этом.

— Что ж, неплохая мысль. Увидимся на заседании в понедельник.

Не успел я повесить трубку, как телефон снова зазвонил, и в ней прозвучал голос девушки с коммутатора:

— Я держу на линии для вас срочный звонок, мистер Дин... Соединяй, Пегги.

— Геван?

Я сразу же узнал голос Перри. Она была явно чем-то встревожена.

— Да, Перри?

— Я напротив, в главном офисе. Два раза уже пыталась связаться с вами, Геван. Мне страшно. Вчера вечером или сегодня рано утром до моего прихода кто-то вскрыл мой сейф. Досье «Акме» исчезло. Наверное, из моих рабочих записей я смогу восстановить большую часть конечных цифр, но, боюсь, от них будет мало толку, потому что там не будет разбивки по конкретным статьям расходов.

— Сейф был закрыт?

— Да. Замок с цифровым кодом. Но практически сразу после того, как здесь появился капитан Корнинг, ему тут же дали право по собственному желанию изменять любые комбинации всех сейфов. Их список, естественно, хранится в его кабинете, и полковник Долсон вполне мог ознакомиться с ним. — Она замолчала, но, не услышав моего ответа, неожиданно слабым голосом спросила: — Геван, вы меня слушаете?

— Прости, я просто задумался. Слушай, ведь в сейфах армейского офиса наверняка должны быть дубликаты. Как ты считаешь, не могла бы их достать Альма Брейди? Если, конечно, они уже тоже не исчезли.

— Я подумала об этом, когда не смогла сразу до вас дозвониться. Поэтому под благовидным предлогом пришла сюда. Дело в том, что как раз сегодня утром она вдруг не пришла на работу.

— Может, слишком расстроилась после вчерашнего вечера? У тебя есть ее адрес? Я мог бы съездить к ней. Кажется, ты упоминала какой-то арендный дом, так ведь?

— Проезжайте мимо моего дома на восток, затем сразу же сверните направо. Дом в середине квартала. Зелено-белый на левой стороне. По-моему, номер 881. Извините, Геван, мне надо возвращаться. Мистеру Грэнби о пропавших досье я пока еще не говорила. Может, надо? Он сойдет с ума.

— Нет, не надо. Придержи на некоторое время. Если по этому поводу сразу же не поднимется большой переполох, кое-кто обязательно начнет задумываться, почему бы это. И тогда они занервничают, начнут делать ошибки.

Было почти одиннадцать, когда я припарковался перед единственным на всей улице бело-зеленым домом в середине квартала, хотя Джоан чуть перепутала номер, медленно поднялся на крыльцо, в левом уголке которого от порывов ветра медленно покачивалось плетеное кресло-качалка, тоже бело-зеленого цвета, чуть поколебался, затем решительно нажал на кнопку звонка. В небольшом проеме между кружевными занавесками на стеклянной двери было видно, как из полумрака прихожей ко мне раскачивающейся походкой приближается женщина поистине огромных размеров.

Ей не хватало, пожалуй, всего килограмм десяти — двенадцати, чтобы с оглушительным успехом исполнять роль супертолстой женщины в любом цирке мира. Милые, симпатичные глаза на огромном, покрытом складками жира лице. Где-то внутри бочкообразных бедер, массивных колышущихся грудей и выпиравшего далеко вперед живота передо мной стояла еще совсем не старая женщина — пленница в своем собственном теле, которая некогда была, наверное, даже весьма привлекательной.

— Доброе утро, сэр, — открыв дверь, произнесла она неожиданно высоким и мелодичным голосом.

— Доброе утро. Скажите, не мог бы я повидать мисс Альму Брейди?

— Вы легко можете найти ее в «Дин продактс». Она работает там в отделе полковника Долсона.

— Спасибо, но дело в том, что сегодня утром она не вышла на работу.

— Не вышла на работу? Это забавно. Обычно, если кто-нибудь заболевает, другие девушки сразу же мне об этом говорят. Сама я практически не могу подниматься к ним наверх по лестнице, поэтому точно не знаю, там она или нет. Хотя... хотя вообще-то сегодня утром я на самом деле не видела, как она выходила.

Она сделала несколько шагов к лестнице. Под тяжестью ее веса пол жалобно заскрипел.

— Альма! Альма, дорогая!

Мы оба внимательно прислушались, затем она громко позвала еще раз, но, поскольку никакого ответа не последовало, я сказал:

— Возможно, она еще не проснулась. Если бы вы сказали мне, в какой она комнате, я мог бы сходить и проверить.

— Ну... видите ли, мы здесь стараемся не нарушать правил, а это как раз одно из самых главных: никаких мужчин на втором этаже.

Пришлось снова попробовать применить мое арландское волшебство.

— Меня зовут Геван. Геван Дин. «Дин продактс». Если хотите, могу показать вам мое удостоверение.

— То-то мне сразу показалось, я где-то вас уже видела. Теперь знаю. В газетах. Ну, раз такое дело, думаю, в порядке исключения вам можно разрешить подняться туда, мистер Дин. Ну надо же, я и не подозревала, что Альма с вами знакома. Значит, так: поднимайтесь наверх, идите прямо по коридору в самую заднюю часть дома, последняя дверь налево. А знаете, забавно, но в последнее время я часто о ней думала. Обычно всегда такая веселая, вся светилась, а совсем недавно вроде как потускнела, стала как в воду опущенная.

Я быстро, перешагивая через ступени, поднялся на второй этаж. Там отчетливо ощущались различные девичьи запахи — духов и лосьонов, кремов и бальзамов... А также будто наяву звучали приглушенные ночные хихиканья, шепот близких подруг, доверительно делящихся друг с другом самыми сокровенными тайнами...

На мой стук в дверь комнаты Альмы ответа не последовало. Немного подождав, я осторожно открыл ее, обвел взглядом вокруг и, убедившись, что в комнате никого нет, тихо вошел внутрь. Этой ночью в ее постели явно никто не спал. Скорее всего, Альма провела бурную ночь где-то еще. Что совсем не удивительно, особенно учитывая ее нынешнее состояние. Я вспомнил, что там, у меня в отеле, она держала в руках красное пальто. Я открыл платяной шкаф. Красного пальто в нем не было. Да, похоже, вчера вечером она сюда вообще не приходила. На туалетном столике у постели стояла какая-то фотография. Цветная фотография молодого человека в купальных трусах. Он напряженно смотрел прямо в объектив фотоаппарата, не улыбаясь, неуклюже сложив руки так, что мышцы непроизвольно набухли.

Спустившись вниз, я обнадеживающе улыбнулся ожидавшей меня толстухе:

— Похоже, вчера вечером она вообще там не появлялась.

— Нет-нет, приходила, это точно.

— Вы ее видели?

— Нет, но поскольку моя комната прямо под ее, я слышала, как она там ходила. Ее шаги разбудили меня. Я вообще сплю очень чутко, и к тому же у меня часы со светящимися стрелками. Было чуть после трех.

— Наверное, она пришла, побыла там, а затем снова ушла, потому что постель осталась совершенно нетронутой.

— Знаете, помню, той ночью мне еще подумалось: хорошо, что она опять с кем-то встречается. Раньше Альма частенько приходила поздно ночью, иногда на рассвете, усталая, еле волоча ноги, немного спала, вскакивала и тут же снова на работу. Счастливая, искрящаяся радостью и весельем. В ее возрасте только так и должно быть, а как же иначе? Тогда она, как я уже говорила, была бодрой и жизнерадостной, а вот когда начала проводить вечера у себя в комнате, то стала непривычно задумчивой, даже мрачной. Ни улыбки, ни приятного слова. А ведь она была одной из моих самых приветливых, самых любимых девушек! На неделе, кроме, конечно, субботы с воскресеньем, они обычно редко ходят на поздние свидания, потому что многие из них готовятся к экзаменам в колледже.

— Вас не очень затруднит узнать у других девушек, не видел ли кто ее вчера вечером или сегодня утром, миссис...

— Колсингер. Марта Колсингер, мистер Дин. Конечно же. Куда мне позвонить вам, если что-нибудь узнаю? Или вы сами приедете еще раз?

— Можете звонить мне в «Гарленд». Если меня там вдруг не окажется, то оставьте, пожалуйста, ваше имя, и я при первой же возможности вам перезвоню. Надеюсь, это не доставит вам слишком много хлопот.

— Нет-нет, абсолютно никаких, потому что я все равно хочу сама лично во всем убедиться. Знаете, у меня какое-то неприятное предчувствие. С ней не могло что-нибудь случиться, как вы думаете?

— Вряд ли. Искренне надеюсь, нет.

Поблагодарив ее, я вышел из дома и сел в машину. Теперь мне прежде всего надо было увидеться с Ники, посмотреть на ее реакцию на мое решение поддержать Уолтера Грэнби. Конечно же решение совсем не было окончательным. Это был чистой воды блеф, не более того. Настоящее решение мне надо принять не раньше следующего понедельника. Так что времени было более чем достаточно.

Слава богу, еще по дороге туда у меня хватило по крайней мере частичной порядочности быть условно честным с самим собой. Я хотел ее увидеть. Наша бурная оргия чувств на залитой солнцем террасе почему-то казалась мне уже не совсем реальной, так сказать лишенной материальной основы, и, значит, возможно, ее вообще никогда не было. Всего лишь незначительный эпизод, который надо изо всех сил постараться как можно скорее забыть. И тем не менее мне страстно хотелось получить от нее подтверждение, что это был не сон, а реальная явь. Это было, было, было! Было на самом деле.

Когда человек спит, даже если его, как меня вчера ночью, мучают кошмарные сны, в его мозгу возникает любопытный барьер сознания. Сумасшедшие воспоминания такого рода очень напоминают состояние после очень сильной попойки, когда мало что толком помнишь, когда туманные воспоминания о том, что сказал и сотворил, отнюдь не делают тебе чести. В таких случаях начинаешь сам себя убеждать: «Это не мог быть я. Я совсем не такой. Это какое-то недоразумение. Я наверняка забыл что-то очень и очень важное, что, безусловно, полностью оправдывает мое поведение».

Мимо стремительно проносились низкие туманные облака, время от времени почти касавшиеся вершин многочисленных холмов. Насыщенный влагой воздух становился все теплее и теплее.

Открывшая мне дверь Виктория, как всегда, приветливо улыбнулась и попросила немного подождать в гостиной, пока она сходит за хозяйкой. Я внимательно наблюдал за ней, стараясь заметить хоть какой-нибудь признак, хоть малейший намек на то, что она каким-то, пусть даже самым неведомым образом узнала о случившемся. Прислуга всегда способна сделать весьма ненужные выводы даже из-за самой незначительной небрежности хозяев. Интересно, достаточно ли осторожно Ники распорядилась моей запачканной одеждой? Не допустила ли случайной оплошности? Надеюсь, нет. И хотя обычно мне практически наплевать на то, кто и как думает о моем образе жизни или поступках, на этот раз я с удивлением обнаружил, что, оказывается, мнение Виктории обо всем этом мне далеко не безразлично. Если она узнала, то сам факт внезапного и бурного совокупления свежеиспеченной вдовы с родным братом совсем недавно погибшего человека может показаться ей самой отвратительной мерзостью на свете. Каковой она, собственно, и была. Иначе, как ни старайся, не назовешь.

Но никаких изменений в ее явно дружелюбной вежливости не наблюдалось. Во всяком случае, пока. Когда Виктория, грациозно повернувшись, ушла за Ники, до меня вдруг дошло: ведь если бы горничная так или иначе догадалась о том, что тут произошло после ее ухода, ее бы давно здесь не было. Похоже, она была именно таким человеком. И значит, Ники, независимо от каких-либо иных соображений, наверняка приняла все необходимые меры предосторожности, чтобы, упаси господь, не потерять такую на редкость хорошую прислугу.

Я напряженно ждал, молча сидя в гостиной. Большая, красивая, но неестественно стерильная комната. Никаких признаков, ни пятнышка, ни даже намека на то, что в ней могут обитать живые существа. (Перед вами элемент образцового дома стоимостью свыше ста пятидесяти тысяч долларов. Профессионально и со вкусом подобранные цвета. Маленькие таблички с точным указанием, где можно купить каждый предмет обстановки, и с небольшим добавлением: «Убедительно просим руками ничего не трогать».)

Ники вошла стремительной и, как всегда, грациозной походкой. Нежно поцеловала меня в уголок губ и с приветливой улыбкой хозяйки дома сказала:

— Привет, мой любимый. Я по тебе уже соскучилась.

На ней была белая мужская рубашка с высоко засученными рукавами и плотно облегающие светло-голубые джинсы. Закинутые назад волосы перевязывал шерстяной шнурок, тоже светло-голубого цвета. На правом колене засыхал кусочек садовой грязи, в руках рабочие рукавицы и какой-то инструмент, который выглядел как хищная лапа с когтями вместо пальцев. (А эта модель не менее достойно представляла владелицу образцового американского дома стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов, которая весенним чудесным утром просто обожает работать в своем любимом саду.)

— Если тебе так уж нужна здесь садовая утварь, ты вполне могла бы вкатить сюда тачку или что-нибудь еще в этом роде.

Ники бросила взгляд на рукавицы и инструмент:

— Действительно. Знаешь, я даже не заметила, что держу их в руках. Вообще-то мне тоже позволено нервничать, разве нет, Геван? Позволь мне хоть это, любимый.

Она отошла, чтобы положить рукавицы и садовый инструмент на каминную полку. Кусочек бледной засохшей грязи отвалился с правого колена ее бледно-голубых джинсов и упал на ковер, испортив его безупречную чистоту. Она, спиной ко мне, присела на корточки и тщательно собрала все до мельчайшего кусочка. При этом грубая ткань стала такой же туго натянутой, как и ее кожа. Никаких мешочков жира, никаких провисающих мест выше элегантного темно-синего кожаного ремешка на талии. Только извивающаяся линия молодого тела, безукоризненно прямая спина и эффектно выделяющиеся упругие, округлые ягодицы. Особенно когда она сидела на корточках спиной ко мне. Ее фигура вообще была до странности обманчивой: казалось бы, и снизу и сверху всего более чем достаточно, а общее впечатление все равно — изящная субтильность. Наверное, оно создавалось из-за ее высокого роста, удлиненного овала лица, которое, по идее, должно бы принадлежать несколько более хрупкой женщине, стремительной походки, длинных ног и практически полного отсутствия каких-либо жировых отложений. Ники была будто специально, экономно и без каких-либо излишеств создана для совершенного исполнения одной только ей известной функции — стать оружием, при помощи которого безжалостно убивают. Таких в мире в принципе всегда крайне мало, а уж как Ники, выполненных в духе абсолютного совершенства, может быть, вообще нет.

Весь ее вид наглядно и безошибочно подтверждал каждую частичку, каждый детальный эпизод моих мучительных воспоминаний о вчерашнем дне, искренне заставляя меня желать простить прежде всего самого себя. Ее земная, требовательная плотская натура и абсолютная готовность вызывали настолько мощную атавистическую реакцию, что весь интеллект и моральные основы современного человека отлетали от него, словно пыль от бешено вращающегося колеса.

Собрав все крошки грязи, она аккуратно сложила их в пепельницу, подошла к столу, присела на подлокотник одного из стоящих рядом по-настоящему дорогих и красивых кожаных кресел, устремила на меня изучающий взгляд:

— Вчера вечером я думала, что ты вернешься. Даже придумывала разные маленькие женские хитрости, чтобы тебе легче это было сделать.

— Полагаешь, они бы сработали?

— Скорее всего, нет. Но через пять минут после твоего появления это уже не имело бы никакого значения, так ведь?

— Я почти вернулся.

— Ты был бы набитым дураком, не сделав этого. — Она внимательно осмотрела свои ногти. — Хотя время ты выбрал, боюсь, не совсем удачное. Ее, конечно, можно было бы отправить по каким-нибудь срочным делам, причем надолго, но, мне кажется, это было бы слишком очевидным. Как считаешь?

— Я приехал сюда не для...

— Не так громко, дорогой! — вставая, перебила она меня. — Я пойду переоденусь. Виктория сейчас принесет лед. Ты приготовишь нам выпить, а затем мы вместе пообедаем.

— У меня нет времени на обед.

Изобразив обиженный вид, она не без нотки язвительности заметила:

— Знаешь, дорогой, ты, будто нарочно, стараешься заставить меня забыть, что мне предстоит провести с тобой всю оставшуюся жизнь.

— Разве все уже решено?

— А разве нет?

— Кажется, не далее как вчера ты выдвигала какие-то условия.

— Ах это! Это только для того, чтобы побыстрей покончить с чувством враждебности. И не затягивай со своим решением. Я хочу как можно скорее стать твоей, и только твоей без всех этих... обсуждений.

Я отошел к окну, присел на низенькое сиденье, бросил на Ники долгий взгляд, помолчал, затем сказал:

— По-моему, мы и так несколько торопим события.

— Да, знаю. Я сама не хотела, чтобы все происходило именно так. Собиралась быть примерной, убитой горем вдовой, где нужно вздыхать, где требуется время от времени опускать мокрые глаза и потерянно хлюпать носом. Я очень, очень хотела, чтобы все выглядело как положено. До мельчайших деталей. Но как только увидела тебя в первый раз, еще до того, как пришел Стэнли, — помнишь? — все мои благочестивые намерения моментально испарились. Это было... совсем как наваждение. Если не хуже. Тогда я сразу же поняла, что все равно не смогу с тобой изображать из себя безутешную вдову, но всячески пыталась оправдать себя, говоря, что это всего лишь один случайный промах, который не может иметь большого значения. Ты, наверное, не поверишь, дорогой, но вчера я придумала этот трюк с кремом для загара только для того, чтобы доказать самой себе, что у меня хватит и характера, и силы воли. Я собиралась только подразнить тебя, дорогой, хотела заставить тебя захотеть меня, а самой проявить волю и ничего не делать. Мне казалось, ты просто завинтишь крышечку, отойдешь и сделаешь вид, будто ничего не случилось, а я... я про себя буду молча над тобой смеяться. Но... вдруг что-то случилось, и назад пути уже не было. Ни для тебя, ни для меня. Да, ты прав, мы несколько торопим события. Я знаю и тоже не хотела бы этого. Но оно уже свершилось, дорогой, и, боюсь, мы с тобой уже вряд ли сможем что-либо сделать.

— Мы можем стараться избегать подобных ситуаций.

— Ну не будь таким дурачком, дорогой! Мы будем создавать подобные ситуации! Во всяком случае, я — это уж точно. Геван, дорогой мой, есть еще кое-что, чего ты, боюсь, не знаешь. Я хотела сказать тебе об этом вчера, но не успела. Дело в том, что почти весь последний год он был практически полным импотентом. Думаю, это было связано с каким-то травматическим явлением в его психике — возможно, та ужасная сцена, когда ты застал нас врасплох, возможно, знание того, что я всегда принадлежала тебе, стало в его подсознании настолько сильным... Когда я пыталась поговорить с ним об этом и пробовала уговорить его сходить к психологу, он будто срывался с цепи... Так что назвать нашу жизнь совместной в полном смысле этого слова можно было только с очень большой натяжкой. Теперь ты знаешь и об этом, Геван. И не забывай: Кен хотел бы, чтобы мы с тобой были счастливы. Он очень, очень любил нас обоих.

Правдоподобность ее слов снова вызвала у меня какое-то смутное раздражение. С одной стороны, все это, возможно, вполне объясняло его пьянство, слезливость, потерю интереса к работе, может, даже объясняло его чисто платоническую любовь к Хильди, но с другой — как же все это было не похоже на Кена, которого знал я!

— Да, тяжелый случай. Особенно для такой женщины, как ты, — проговорил я. — Полагаю, Стэнли смог доказать свою эффективность и в этой области тоже?

Быстро оправившись от явного шока, она с искаженным лицом подошла, нет, подбежала ко мне:

— Как ты смеешь! Как у тебя язык повернулся сказать мне такое, такое... — Тяжело дыша, она закрыла глаза. Затем, взяв себя в руки, снова их открыла, неожиданно улыбнулась доброй, по-своему даже загадочной улыбкой. — Мне не следовало забывать, что ты на редкость чувствительный парень, мой Геван. Ты чувствуешь себя виноватым перед Кеном, тебя терзают угрызения совести за вчерашнее, поэтому ты, искренне желая наказать самого себя, хочешь как можно больнее ударить меня.

Она подошла еще ближе, медленно опустилась на колени, взяла мою руку в свои, поцеловала в ладонь, затем на секунду прижала ее к своей щеке.

— Не Стэнли, мой друг. Вообще никто, хотя многие мужчины, очевидно каким-то шестым чувством догадавшись о том, что происходит, весьма прозрачно намекали на свою готовность проявить деликатность и не раскрывать секретов наших отношений. На определенных условиях, конечно. Черт побери, я ведь не лицемер, Геван! Да, такой уж меня создала мать-природа: чтобы мной овладевали по меньшей мере тысячу раз в год. Конечно же меня не раз и не два мучили соблазны, конечно же не раз и не два я была на грани срыва, была готова им поддаться. Бывали моменты, когда я бешено металась по дому, как разъяренная тигрица, страшась того, что вот-вот не выдержу и либо, презирая себя, начну в отчаянии одиночества удовлетворять себя сама, либо просто сойду с ума. Но каждый кусочек, каждая частичка моего тела желала тебя, Геван. Тебя, только тебя, и никого другого! Именно это и случилось с нами вчера, дорогой, когда вся моя нерастраченная энергия, все мои накопившиеся чувства вдруг выплеснулись наружу. Помню, всего за секунду до того, как я полностью потеряла способность что-либо соображать, у меня в голове стояла глупая мысль: хочу ли я вызвать у тебя чувство животного страха или причинить тебе боль? — Она поцеловала костяшки моих пальцев, слегка откинулась назад, сев на пятки, и снова улыбнулась. — Знаешь, проснувшись сегодня рано утром, я долго лежала в постели. Все потягивалась и потягивалась... Будто проснулась в мире полном роз, музыки и любви. Расчесывая после душа мокрые волосы, я представляла себе, как вот-вот залезу к тебе под одеяло, разбужу тебя нежными, полными чувства ласками и мы снова займемся любовью. Я понимала: скоро, вот уже очень скоро я на самом деле смогу это делать, и мне стало так хорошо, что я вроде бы ни с того ни с сего громко рассмеялась. То, что мы вчера сделали, Геван, тебе, может быть, кажется ужасным, а вот я сегодня чувствую себя совсем как невеста. И если это вызывает у меня такие счастливые чувства, такие добрые ощущения, то разве может оно быть ужасным? Ты не находишь?

— Да, наверное, только такими и должны быть наши разговоры, — помолчав, ответил я. — Искренне надеюсь, они такими и будут, если все пойдет именно так, как ты хочешь, как ты предполагаешь, но сейчас, Ники, нам надо прежде всего поговорить о том, для чего я, собственно, сюда и приехал.

— У тебя такой ужасно серьезный вид, Геван!

— Поскольку тебе удалось убедить меня в том, что вопрос с Мотлингом для тебя почему-то достаточно важен, я счел, что будет честным и справедливым приехать и лично сообщить тебе о моем решении. Я не считаю, что Мотлинг тот человек, которому следует доверить управление «Дин продактс». Это целиком и полностью объективное решение. Оно не продиктовано ни желанием сорвать на тебе зло, ни попыткой таким образом отомстить.

— Но неужели ты не понимаешь...

— Позволь мне договорить. Да, у Уолтера Грэнби есть слабые стороны и недостатки, но немало и сильных. Я могу оставаться здесь ровно столько, сколько потребуется, чтобы вернуть сюда всех тех, кого Мотлинг заставил уйти, наладить стабильную работу компании и повернуть ее в правильном направлении. Таково мое решение, именно таким образом я твердо намерен распорядиться моими голосами в понедельник.

Ники, нахмурившись, медленно поднялась. Отошла к кофейному столику, прикурила две сигареты, так же неторопливо вернулась к окну, присела рядом со мной на низенькое сиденье и протянула мне одну из них. Сделав глубокую затяжку, она задумчиво сказала:

— По идее, мне следовало бы взорваться от бешенства.

— Именно этого я и ожидал.

— Да, но тогда бы ты ничего не захотел слышать, а я хочу, чтобы ты спокойно все выслушал. А теперь наберись терпения и послушай, пожалуйста. Мы с самого начала делали все не так. Хотя нами руководят совершенно различные соображения, мы все, Лестер, Стэнли, полковник Долсон и я, начали оказывать на тебя давление, Геван. К сожалению, просто забыв про твое упрямство, про твое категорическое нежелание следовать чьей бы то ни было указке. А нам следовало бы просто выложить перед тобой все имеющиеся факты, реальные факты и дать тебе возможность самому принять абсолютно объективное логическое решение. Надо было полностью довериться твоему пониманию. Тогда бы ты, уверена, наверняка встал на сторону Стэнли.

— А может, и нет, Ники. Может, совсем наоборот. Может, он не так уж хорош, как вам всем кажется?

Она стукнула кулачком по моему колену.

— А ты уверен, что достаточно компетентен судить такого человека, как Стэнли Мотлинг, Геван? Да, ты управлял «Дин продактс», и, говорят, управлял совсем не плохо. Но за четыре года в мире произошло немало изменений, и некоторые из них весьма серьезны. Стэнли приходится иметь дело с такими сложными проблемами, которые тебе и не снились. Да, он действительно избавился от некоторых милых твоему сердцу людей, и тебе это не по душе. Но были ли они так хороши, как тебе казалось? А может, они просто умели хорошо тебе продаваться? Будь до конца честным, Геван, и признай, что не следует исключать и такую возможность тоже. А может, ты позволил им почувствовать себя настолько незаменимыми, что они сочли возможным игнорировать предложенные Стэнли новые методы управления? Подумай обо всем этом, Геван. Я знаю, у тебя очень сильное чувство самоуверенности, но не превращается ли оно в... в самую настоящую эгоманию, когда ты начинаешь судить о человеке только на основании слухов, сплетен и одного, всего одного посещения завода? Тебе это не кажется, как бы это сказать, несколько легкомысленным, дорогой?

Я встал, принялся задумчиво расхаживать по большой комнате. Ники удалось-таки задеть меня за живое, коснуться самого больного места. И хотя первоначально вся эта история с поддержкой Грэнби была задумана как чистый блеф, и ничего более, я все больше и больше склонялся к тому, что именно такое решение и было бы самым правильным. Да, Карч, дядя Ал и сам Грэнби не очень-то высокого мнения о способностях Мотлинга, но не вызвано ли их активное неприятие его прежде всего и в основном эмоциональным, иррациональным сопротивлением переменам? Любым переменам.

Интересно, насколько сильно четыре года абсолютного безделья притупили остроту моего суждения? Если я сам совсем недавно счел себя слишком отставшим от жизни, чтобы управлять современной компанией, то, может быть, то же самое можно сказать и о моей способности решать, кто лучше всего способен ею управлять? Ведь при Мотлинге компания приносит доходы, причем доходы вполне приличные. Чем не прекрасный и объективный показатель профессионального мастерства? Что, если я выкину его, а дела пойдут совсем не так, как ожидалось, в результате чего ни за что ни про что пострадает бог знает сколько невинных людей?

Внезапно мне в голову пришел самый простой ответ на столь болезненную проблему. Надо принять сторону Мотлинга. Конечно, я буду выглядеть дураком, но чего же иного и ожидать от пляжного повесы? Я могу легко и вроде как безрассудно проголосовать за него, тут же уехать назад во Флориду и там, безмятежно купаясь и загорая, с нетерпением ждать приезда Ники. Моей Ники.

Продолжая про себя размышлять, я сел в большое кресло. Она тоже подошла к креслу, присела на его подлокотник, положила мне руки на плечи.

— Геван, дорогой мой Геван. Не стоит так печалиться. Дело совсем не в том, чтобы доставить мне удовольствие, нет, все дело только в том, чтобы принять самое мудрое решение.

Я посмотрел ей прямо в глаза:

— Послушай, у меня никак не выходит из головы одна мысль: почему ты не хочешь просто уйти в сторону и, ни о чем не думая, получать свои дивиденды? Зачем тебе все это?

— Могла бы, конечно, если бы ситуация вдруг так не усложнилась. Я хочу гордиться тобой, Геван. Хочу, чтобы ты проявил силу воли и мудрость.

— Скажи, ты, случайно, не заключила с Мотлингом какой-нибудь сделки?

— Ну не будь таким наивным и подозрительным, Геван! Ты упрямо пытаешься найти то, чего вообще нет!

— И тем не менее у меня есть предчувствие, очень сильное предчувствие, что мне следует проголосовать против Мотлинга.

Ники резко вскочила с подлокотника и пристально посмотрела мне прямо в глаза:

— Предчувствие! Очень сильное предчувствие! Боже ты мой! Ты готов принять столь важное решение только потому, что у тебя есть предчувствие? Господи, а еще говорят о женском мышлении!

— Но я не могу игнорировать его.

— Знаешь, мы оба продолжаем упрямиться и делать глупости. Из этого тупика, Геван, есть очень простой выход. Воздержись от голосования. Тогда, что бы ни случилось, ни у тебя, ни у меня не будет повода для каких-либо сожалений.

Что ж, ее предложение было не лишено здравого смысла. Я вспомнил, как дядя Ал оценивал совокупную силу их голосов. Даже если я присоединю к ним мои, их все равно будет недостаточно, чтобы наверняка провалить Стэнли Мотлинга. Таким образом, воздержавшись от голосования, я не задену самолюбия Ники, да и своего тоже. Правильно, именно так и надо сделать. Я встал. Но тут наступил тот самый странный момент, когда последние остатки желания не сдаваться, некий врожденный дух противоречия заставил меня неожиданно даже для самого себя произнести:

— Интересно, а чего мне будет стоит голосование в пользу Грэнби?

Она остановила на мне долгий немигающий взгляд. Красивые губы сжались в узенькую щелочку.

— Меня.

Потрясенный ее словами, я тоже уставился на нее. Невероятно!

— Ты это серьезно? На самом деле?

— Я люблю тебя, Геван. Очень, очень сильно люблю. Люблю всем сердцем, душой и телом. Но даже такая любовь не стоит того, чтобы провести всю оставшуюся жизнь в аду. А я сильно подозреваю, что это и станет самым настоящим адом — жить с самодовольным, глупым человеком, который настолько упрям и предвзят, что не желает идти ни на какой, даже на самый разумный компромисс, человеком, которому тупо требуется всегда только выигрывать и выигрывать! Посмотри на меня, Геван. Посмотри хорошенько, не упуская деталей. Я знаю, чего стою, Геван. Я стою куда больше того, что готов мне предложить взамен ты. Я терпеливо ждала тебя четыре, четыре долгих года и даже почти привыкла к этому состоянию. Думаю, рано или поздно смогу привыкнуть и теперь. Если решишь, что я стою моей цены, то возвращайся и сообщи мне... до понедельника.

Слегка прищуренные глаза Ники выглядели мрачными, но спокойными. Она повернулась и вышла из комнаты. Несколько долгих минут я задумчиво стоял в наступившей тишине. Она будто швырнула свой ультиматум мне прямо в лицо. Нет, я не могу платить такого рода цену ни за нее, ни за кого-либо другого. Наконец придя в себя от ее шокирующего требования, я вышел из дома, сел в машину, завел мотор и уехал.

Неторопливо катясь по Ридж-роуд, я, хотя и без особого успеха, пытался сравнить ее упорную решимость победить любой ценой, во что бы то ни стало, с ее поведением четыре года тому назад, в первые несколько месяцев после нашей помолвки. Нет, тогда она казалась вполне уравновешенной девушкой, полностью лишенной этой навязчивой, почти маниакальной одержимости настоять на своем.

Я попробовал сопоставить факты в их логической последовательности. Итак, допустим, Кену потребовалась помощь в управлении компанией. Ники порекомендовала Мотлинга, старого приятеля или, возможно, даже бывшего объекта обожания. Мотлинг явился сюда, и между ними начался пылкий роман. Каким-то образом Кен узнал об этом, но, так как слишком сильно любил Ники, побоялся пойти в открытую, потерять ее навсегда... Здесь мое чисто теоретическое построение начало безнадежно рассыпаться. Зачем же ей тогда так настойчиво добиваться, чтобы Мотлинг остался в нашей компании? Может, их связывает что-то другое, чего я не знаю? Но что может между ними быть, если она собирается уехать из Арланда и никогда больше сюда не возвращаться?

Я неторопливо вел машину по двухполосной дороге со скоростью не более тридцати пяти миль в час — так медленно обычно ездят, когда о чем-то напряженно раздумывают. Скоро впереди показался крутой длинный спуск в долину. Внезапно сзади послышался громкий рокот другого мотора, причем совсем близко. Кто-то явно меня догонял. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, я увидел нос здоровенного грузовика, готового буквально врезаться в хвост моей машины. Он уже не мог вывернуть влево и объехать меня, так же как и я, нажав на педаль газа, не успевал оторваться от него на достаточно безопасное расстояние. Время вдруг сжалось в микросекунды. Его не осталось даже на моментальное изучение ближайшего изгиба дороги. Я резко вывернул руль вправо: левые колеса моего автомобиля вздыбились вверх, повисели в воздухе, затем плюхнулись в широкую, но, к счастью, неглубокую придорожную канаву и увязли в грязи. Мотор заглох. Казалось, неминуемого сокрушительного удара грузовика в зад моей машины не последовало, он с диким ревом промчался мимо и быстро скрылся из виду.

В неожиданно иступившей тишине я слышал только, как капли дождя, падающие с листьев соседнего дерева, мерно разбивались о крышу моего «шевроле».

Достав слегка трясущимися руками сигарету, я закурил. Затем открыл дверцу, вылез из машины. Ноги мои были словно ватные. Этот грузовик мчался, наверное, со скоростью в восемьдесят миль, не меньше. А учитывая его размеры, он раздавил бы меня, как клопа. Похоже, водитель заснул за рулем, или в стельку пьян, или преступно небрежен... Или?

Почему-то я вдруг вспомнил тот отвратительный момент в номере отеля, когда по моей спине поползли мурашки ничем не объяснимого ужаса. Что это, хладнокровная попытка меня убить? Неожиданно я почувствовал себя всеми брошенным и ужасно одиноким. Одним во всем мире. Скорее всего, во мне заговорило чувство инстинктивного страха перед неизвестным. Но затем, окончательно придя в себя, попытался рассуждать логически. Нет, убийца не мог настолько точно рассчитать время и место для совершения своего преступного замысла. Это невозможно. Я просто придумал никому не нужную мелодраму.

Чтобы окончательно успокоиться и прийти в себя, я не торопясь обошел вокруг машины. Никаких внешних повреждений не обнаружил, но с колесами или рамой вполне могли оказаться серьезные проблемы — удар при съезде в канаву был совсем нешуточный. Так что же получается? Никакого транспорта на Ридж-роуд не было, кроме меня и огромного серого грузовика, непонятно почему мчащегося на огромной скорости, причем на крутом склоне. Вот и все, что мне известно. Я успел бросить на него лишь мимолетный взгляд в зеркало заднего вида. Да, не густо. Маловато для сообщения о произошедшем инциденте дорожной полиции.

Почувствовав себя намного лучше, я щелчком отбросил почти догоревший окурок, сел за руль, включил мотор и попробовал враскачку вывести машину из ямы. Мне удалось отвоевать не больше метра, и тут задние колеса увязли еще глубже, чем раньше. К счастью, буквально минут через десять рядом остановился небольшой грузовичок, принадлежавший торговцу фермерским оборудованием.

Я торопливо рассказал ему, что случилось, услышав в ответ проклятия в адрес местных шоферов вообще и скоростных грузовиков в частности. Затем он достал из кузова буксирную цепь, прикрепил ее к моей машине и вытащил ее на дорогу с первой же попытки. Я попытался было заплатить ему, но он сердито отказался, забросил цепь в свой грузовичок и тут же уехал.

Я старался вести машину как можно медленнее и осторожнее. Передние колеса вроде бы не вибрировали, но мне-то было прекрасно известно, что это совсем ничего не значит. Слава богу, до прокатного агентства я добрался без приключений. Объяснив им, что произошло, и вытерев тряпкой ботинки, я отправился в небольшой бар напротив пообедать, пока они осматривали машину. Когда я вернулся, мне сказали, что сильно повреждены шарниры и патрубки коробки передач, а также серьезно нарушен развал передних колес, но у них уже готов для меня новый седан, мне остается только подписать бланк договора, и можно снова отправляться в путь.

Все эти события совершенно выбили меня из колеи. Чувствуя себя полностью опустошенным, я припарковался на городской стоянке и забрел в ближайший кинотеатр. Там я тупо сидел в полутьме где-то около часа. Слышал раскаты грома на улице, смотрел на экран, но ничего на нем не видел. Перед глазами неотрывно стояли Ники, дядя Ал и Кен, вяло идущий после пьяного забвения по ночной тропинке к кому-то, кто терпеливо поджидал его у самого входа. А что, если посмотреть на все это под совершенно другим углом, как бы со стороны?

Итак, сегодня снова пятница. Ровно неделю назад мой брат был жив и не ведал, что это будет последний день его жизни, что ему осталось совсем немного вдохов и выдохов, что его измученное сердце совсем скоро перестанет биться. Навеки. С точки зрения сержанта Португала, это была нелепая, случайная смерть, совершенно бессмысленная, как при всех актах варварского насилия. А вот мне почему-то кажется, что она стала результатом хорошо продуманного плана. Слишком много из того, что мне удалось узнать, включая сегодняшний случай со мной, указывало на это. Значит, если найти движущий мотив, то тогда может стать понятным и необычно упорное сопротивление Ники в деле с Мотлингом.

Мне все сильнее и сильнее начинало казаться, что в последний день своей жизни Кен сделал какой-то шаг, который и заставил кого-то выпустить ему точно в затылок пулю 38-го калибра.

Устав от тупого сидения и мучительных размышлений, я встал и вышел из кинотеатра в сплошную пелену дождя, звонко шлепавшего по темному асфальту арландских улиц. Надо вернуть время назад. Надо стать Кеном в ту прошлую пятницу и постараться сделать то, что тогда сделал он, побывать там, где в тот роковой день был он, попробовать почувствовать все то, что чувствовал он. И начинать надо, скорее всего, с завода, откуда мой уже отмеченный смертной меткой брат Кен начал свой трагический путь к последней встрече у самого въезда в его собственный дом.

Глава 13

В здании управления «Дин продактс» светились практически все окна. Вежливо попросив меня расписаться в журнале регистрации, сидящая за столом миловидная девчушка выдала мне требуемый пропуск. На фоне монотонного шуршания непрекращающегося дождя доносившиеся сюда из производственных цехов звуки напоминали мощное, одновременное биение нескольких сотен механических сердец.

Перри подняла на меня искренне удивленный взгляд, когда я, само собой разумеется постучав, вошел в ее офис.

— О, это вы! Видели Альму?

Неожиданный и на редкость категорический ультиматум Ники и произошедший со мной на дороге инцидент заставили меня напрочь забыть об Альме Брейди. Она просто вылетела у меня из головы. Какое-то время, очевидно вспоминая, я тупо смотрел на Перри, затем, придя в себя, ответил:

— Вчера она не ночевала дома. Забежала буквально на несколько минут где-то около трех ночи, а затем, очевидно, снова куда-то ушла.

— Вы думаете, она... она могла быть с полковником Долсоном, Геван?

— Вряд ли, особенно учитывая ее отношение к нему. Во всяком случае, не вчера, да еще так поздно ночью.

Я подошел поближе к ее столу, и мы оба понизили голос. На ее письменном столе стояла смутно знакомая мне маленькая статуэточка, и я, не задумываясь, почти машинально взял ее в руку. Господи ты боже мой, да ведь это та самая ярко раскрашенная глиняная фигурка бьющего по мячу игрока в гольф, которую мне когда-то, давным-давно, вручили в арландском гольф-клубе в качестве утешительного приза. Когда я, как мне казалось, навсегда уезжал во Флориду, она стояла на моем столе, и я, собирая мои пожитки, выбросил ее в мусорную корзину вместе со всем остальным ненужным хламом, потому что в тот день мне почему-то было совсем не до комических фигурок. Тем более напоминавших об очередной неудаче. Поставив статуэтку на место, я в упор посмотрел на Перри. И увидел, что она покраснела.

— Мне он всегда очень нравился. Конечно, по-своему. И я решила спасти ему жизнь. Вы тогда отбили ему нос, бросив в корзину. Я нашла его и приклеила. Он стал для меня чем-то вроде талисмана.

— А вот лично мне он ничего хорошего так и не принес.

Однако Перри, как ни странно, предпочла снова вернуться к проблеме Долсона — Брейди.

— Знаете, с одной стороны, конечно, ей было совсем ни к чему возвращаться к полковнику Долсону, мистер Дин, но с другой — материалы могли пропасть потому, что Альма проговорилась ему, что сказала об этом нам. Хотя потом она вполне могла пожалеть об этом.

— После того как ты уехала на такси, Перри, я отправился в «Коппер лаундж» и совершенно случайно наткнулся там на Долсона. Неожиданно у меня возникло желание попытаться спровоцировать его на какое-нибудь действие. Мои слова о том, что я собираюсь поддержать Грэнби, похоже, до смерти его испугали. Наверное, потому, что, если во главе всего станет Уолтер, он очень скоро начнет проверять все счета Долсона гораздо более внимательно, чем раньше, и тогда... Может, именно поэтому он поспешил изъять эти досье из своего кабинета... или заставил сделать это кого-нибудь другого. Если так, значит, я действовал слишком поспешно, мне следовало бы чуть подождать.

Джоан протянула руку и переставила статуэтку туда, где ее не могла случайно сбить каретка печатной машинки.

— Перри, в каком кабинете работал Кен?

— Как только здесь появился мистер Мотлинг, он сразу же отдал ваш кабинет ему, а сам перебрался в офис, где раньше был мистер Мирриан.

— Да, знаю. А теперь туда кого-нибудь уже поселили?

— Нет. Насколько мне известно, пока еще нет. Думаю, вообще с прошлой пятницы туда никто не заходил. Там ведь вряд ли можно найти что-нибудь интересное. Или важное для работы.

Я заметил у нее под глазами слабую тень синевы.

— Ты выглядишь очень усталой, Перри. Чем ты занималась после того, как мы расстались? Позднее свидание?

— Нет. Просто... просто не могла уснуть. Слишком много нестыковок, совершенно нелогичных, внешне никак не связанных друг с другом фактов. Будто над нами неотвратимо висит что-то очень большое и важное, но мы не знаем что. Если узнаем или хотя бы догадаемся, что это такое, то тогда поймем и все остальное. Может, когда вы сходите в эту загадочную контору «Акме», то...

— Я был там сегодня утром. Никого. Просто дыра, подставной почтовый адрес, не более того. Перри, о моем присутствии на заводе, и в особенности в твоем офисе, уже наверняка ходят слухи. Тебя могут проверить. Позвони мне и скажи, кто мной интересовался. Я буду ждать в кабинете моего брата.

— Да, сэр, — ответила она, и я не без удивления для себя отметил, что снова начинаю отдавать ей приказы. Похоже, ее это даже забавляло.

Я добрался до кабинета, где работал Кен, не встретив по дороге ни одного знакомого лица. Дверь была закрыта на ключ. Я ее отпер, вошел, закрыл за собой. Типичная, как и все остальные, приемная без окон, где располагалась секретарша. На письменном столе толстый слой пыли — куда больше, чем могло бы скопиться за неделю, что наглядно подчеркивало ту реальную роль, которую мой брат играл или, точнее, не играл в делах компании. Оглядев все вокруг и печально покачав головой, я открыл его личный кабинет. Так: относительно небольшой, с серой, невыразительной деревянной облицовкой стен, стальным письменным столом тоже серого цвета. Собственно, вся комната была такой же бесцветно-серой, как мрачный беспросветный осенний дождь...

Я уселся в кресло Кена, устроился поудобнее, немного посидел, нажал кнопку стоящей на столе лампы дневного света. Трубка сначала нервно замигала, затем засветилась ровным белым светом, который сразу же высветил фотографию Ники. В красивой рамке.

Торопиться мне было особенно некуда, поэтому я долго неподвижно сидел в кресле, пытаясь поставить себя на место Кена, представить, о чем же он тогда думал, что именно собирался сделать... Может, просто тупо сидел, с нетерпением ожидая конца рабочего дня, когда можно будет уйти отсюда, направиться к Хильди и виски с содовой, чтобы поскорее забыться? Но чтобы понять причину его тревоги, мне не хватало конкретных зацепок, поэтому я, не теряя времени, начал внимательно просматривать содержимое его письменного стола.

В самом верхнем ящике лежали карандаши, скрепки и блокноты. В остальных также различные мелочи, никак, даже малейшим намеком не отражавшие личности некогда сидевшего за этим столом человека, — сигары, несколько совсем старых номеров технических журналов и «Бизнес уик», пачка каталогов конкурентов с вписанными в них карандашом прайс-листами. Кен никогда не стремился быть руководителем, никогда не хотел быть лидером. Для этого у него не хватало ни силы воли, ни поступательного порыва. Но как исполнитель он был мне крайне полезен. С удовольствием позволял мне принимать все решения, а когда я просил его что-нибудь сделать, то выполнял это тщательно, досконально и хорошо. Работал он всегда медленно, методично и лучше всего, когда на него никто не давил, когда над ним не висели сроки.

Да, я оставил брата одного барахтаться в кипучем водовороте стремительно развивающегося бизнеса, в глубине души прекрасно зная, что по своей природе он не менеджер, тем более высшего уровня, а скорее просто хороший служащий. От ответственности ему всегда становилось не по себе.

Его календарь деловых встреч со встроенными в середине часами стоял на правом углу стола. Внимательно его осмотрев, я тут же отметил, что абсолютно все страницы до последнего понедельника были вырваны, а последняя — девственно чиста. Интересно, почему на самом верху оказался понедельник, а не предыдущая суббота? Ведь суббота была рабочим днем. Ну допустим, «пятницу» он вполне мог вырвать, уходя с работы, но с какой, скажите, стати вырывать листок субботы? Какие для этого могли быть веские причины? Деловые люди так никогда не делают. Сам знаю. Проверив оставшиеся чистые страницы, я обратил внимание, что в календаре также имелись и листки на «воскресенье». Значит, кем-то были вырваны не один, а целых два листка!

Тщательный просмотр бумаги на свет ничего не дал — листок «понедельник» был абсолютно чист. Никаких следов предыдущих записей. Повторный осмотр карандашей в ящике стола тоже ничем не помог. У всех у них были очень мягкие графитовые стержни.

Ясно было одно: действовать надо было, исходя из предположения, что если одна догадка окажется нелогической, неверной, то неверной и бессмысленной станет и вся цепь возможных умозаключений. Хорошо, ну допустим, Кендал сделал некую запись в календаре о встрече с кем-то в пятницу или субботу, но кто-то другой по тем или иным соображениям очень не хотел, чтобы она состоялась. Тогда уничтожение этих инкриминирующих или, по меньшей мере, наводящих на след листков календаря могло иметь самое непосредственное отношение к его смерти, которая, в свою очередь, безусловно имела прямую причинно-следственную связь с указанной выше гипотетической встречей.

И хотя явная шаткость такого рода предположений могла быть весьма опасной, она тем не менее позволяла, пусть даже крайне условно, идти дальше, делать следующий шаг. Раз Джо Гарленд и Хильди так уверенно обрисовали мне портрет человека, столкнувшегося с колоссальной внутренней проблемой, то не следовало ли в таком случае считать пропавшую запись в календаре прямым указанием на то, что мой брат наконец-то принял окончательное решение? А если он его принял, то разве можно позволить ему жить дальше?

Эта запутанная и почти неразрешимая проблема включала в себя некие грани, тесно связанные с Ники.

Дядя Ал почувствовал что-то необычное, даже странное в ее мотивах.

У меня появилось точно такое же смутное ощущение.

Ники знала, почему жизнь Кена стала просто невыносимой.

Она становится невыносимой, когда внутреннее разногласие с самим собой переходит все допустимые границы. Какого рода разногласие? Между любовью к Ники и... чем? Честью, порядочностью, достоинством, самоуважением? Или чем-нибудь еще? А может, кем-то?

Ники ворвалась в наши жизни из проливного декабрьского дождя и при неярком, греющем душу свете свечей на столе того бара наглядно продемонстрировала мне свой в высшей степени соблазнительный ротик и манящий блеск ярко-голубых глаз. Ники Уэбб из Кливленда. Негодующая, но при этом сама, похоже, несколько удивленная своим негодованием, своей решимостью остановить меня под проливным дождем только для того, чтобы высказать это негодование! И я надавил на Хильдермана, буквально заставив его взять ее на работу, хотя в то время мы сокращали штат...

Да, она неожиданно появилась и полностью изменила наши жизни... вернее, изменила только мою, а жизнь моего брата Кена просто уничтожила. Я попытался вспомнить, что она рассказывала мне о себе, о своем прошлом во время нескольких месяцев нашей помолвки. Затем чисто рефлекторно протянул руку к трубке телефона и тут же резко отдернул ее назад — ничего не подозревающая девушка на коммутаторе просто упадет в обморок, увидев на панели мигающий огонек сигнальной лампочки, а затем услышав в трубке мой очень похожий на Кена голос, просящий соединить его с Хильдерманом. Лучше пойти к нему в офис.

Хильдерман был где-то в цехах. На месте его секретарши сидела новенькая молоденькая девушка с мощными бедрами и на редкость самоуверенными манерами. Что, впрочем, типично для новеньких и молоденьких. Представившись, я попросил ее принести мне досье на мисс Н. Уэбб, которую приняли к нам на работу четыре с половиной года тому назад и которая буквально через несколько месяцев уволилась.

— Оно должно быть в хранилище.

— Совершенно верно.

— Простите, но без разрешения мистера Хильдермана я никому не могу выдавать никаких документов. Не говоря уж о том, что их можно выдавать только тем работникам, которые имеют специальный допуск. В случае...

Нет уж, хватит с меня! Надо же! Маленькие люди всегда и при любой возможности любят подчеркнуть свою якобы значительность и даже власть. К тому же, как, впрочем, я и предполагал, мое имя ей ровным счетом ничего не говорило и она, судя по всему, ничего обо мне не знала. И тем не менее поставить «маленького человечка» на место, думаю, никогда не помешает. Тем более, что меня все это начало уже раздражать.

— Послушайте, юная леди, может быть, вы не знаете, но я — Геван Дин, и, если у меня ровно через две минуты, повторяю, ровно через две минуты в руках не будет этого досье, мистеру Хильдерману придется, не откладывая, произвести кое-какие изменения в своем персонале. Начиная прямо с сегодняшнего дня.

У нее буквально отвисла челюсть, со щек сполз румянец, а лицо вдруг осунулось. Будто из него выпустили воздух.

— Я... я... Ради бога, простите меня, мистер Дин. Я ведь не знала, то есть... я... Не сердитесь на меня. Я совсем не хотела...

— Мне нравится ваш серьезный подход к работе, юная леди.

— Да-да, конечно, конечно. Я его сейчас же вам принесу. Кажется, вы сказали — Уэбб? У-э-б-б, так ведь?

Она развернулась и торопливо ушла, если не сказать убежала. Впрочем только для того, чтобы тут же вернуться, старательно стряхивая пыль с папки. — Вот, пожалуйста, сэр. Еще раз простите, сэр.

Когда девушка передавала мне досье, то в ее движениях чувствовалась явная нерешительность и даже страх. Значит, наверняка задумалась: а вдруг за столь откровенное нарушение правил — пусть даже по требованию некоего Гевана Дина — мистер Хильдерман даст ей крутую взбучку? Накажет на всю катушку. Не сомневаюсь, тогда она только и мечтает получить папку назад до того, как ее начальник может узнать, что кто-то брал какой-то «материал» без его специального разрешения.

Я вернулся в кабинет Кена, сел за его письменный стол, устроился поудобнее, положил досье прямо под бело-голубоватые лучи настольной лампы дневного света, открыл его и начал внимательно изучать. На первой странице маленькое фото довольно плохого качества. На нем лицо Ники выглядело худым, чуть ли не костлявым, а рот — суровым и злым. Дальнейшая информация лишь подтверждала то немногое, что она сама говорила мне о своем прошлом. Родители умерли. Братьев или сестер нет. Школа бизнеса. Работа в Кливленде. Страховая компания «Палмер». Должность — секретарь старшего страхового инспектора. При поступлении к нам на работу она ссылалась на рекомендацию именно этой компании, и запись в личном деле показывала, что проверка эти сведения полностью подтвердила.

Прямо напротив названия компании было небольшое грязное пятнышко. Приглядевшись, я заметил, что кто-то сначала поставил там карандашом знак вопроса, а затем, очевидно, попытался его стереть. Но сделал это не полностью. В личном деле также имелась специальная карточка с отметками, когда и кому из сотрудников оно выдавалось. Пробежав по ней глазами, я заметил, что приблизительно год тому назад досье брал из хранилища мой брат Кен.

Так-так-так... Вот это уже какая-то зацепка! Причем вполне конкретная. Значит, Кен тоже почему-то захотел ознакомиться с содержанием ее личного дела. Возможно, именно он и поставил этот маленький знак вопроса. Это могло означать только то, что его вдруг сильно заинтересовало прошлое Ники и он затребовал ее досье, чтобы проверить какие-то сведения о ней. И раз поставил этот вопросительный знак, значит, с компанией, где она работала и на которую ссылалась, было что-то не совсем так. Благодаря логике и удаче я нашел свободно болтающийся конец. Теперь надо было только покрепче за него потянуть и посмотреть, к чему это может привести.

Юное создание в отделе кадров было до смерти счастливо, что досье так быстро вернулось назад, и просто горело желанием как можно скорее получить мою подпись на специальной карточке и отнести досье в хранилище.

В холле я задержался на несколько секунд, раздумывая, не зайти ли к Перри, чтобы сообщить ей о своем уходе, но решил, что в этом нет большого смысла. Надел плащ, вышел на улицу, где уже вовсю лил проливной дождь, сел в машину и отправился в отель. Там, поднявшись в номер, я первым делом связался с коммутатором, заказал разговор с Кливлендом — попросил соединить меня с кем-либо из страховой компании «Палмер» — и только потом снял плащ, сел рядом с телефоном в ожидании звонка.

Звонок с коммутатора раздался где-то минуты через три.

— Можете говорить, сэр.

— Страховая компания «Палмер», — послышался в трубке женский голос.

— Здравствуйте. Моя фамилия Дин. Я звоню из Арланда. Мне бы хотелось переговорить с вашим старшим страховым инспектором.

— Вы хотите сообщить о смерти какого-то держателя страхового полиса, сэр?

— Нет. Скажите, как давно ваш старший инспектор работает в компании «Палмер»?

— О, давно. Мистер Уилтер работает здесь очень давно, сэр. Если не ошибаюсь, то по меньшей мере двенадцать лет.

— Не могли бы вы меня с ним соединить?

— Одну минутку, сэр.

Мне действительно пришлось ждать почти целую минуту, прежде чем в трубке раздался басовитый и дружелюбный мужской голос:

— Еще раз здравствуйте, мистер Дин. Что вас интересует на этот раз?

— На этот раз?.. Ах да, понятно. В тот раз вам, должно быть, звонил мой брат.

— Возможно. Мне показалось, снова звонит тот же самый мистер Дин из Арланда.

— Когда это было?

— Наверное, где-то около года тому назад.

— Вас не затруднит сказать мне, что его тогда интересовало?

— Что ж, не вижу в этом никакого греха, мистер Дин. Он звонил насчет какой-то девушки, которая раньше работала у нас. До того, как ее взяли на работу в «Дин продактс». Вот только забыл, как ее звали...

— Мисс Уэбб. Мисс Ники Уэбб.

— Совершенно верно. Именно эта девушка. Он спросил, не могу ли я в порядке личного одолжения достать из ее личного дела копию нашей рекомендации, и терпеливо ждал, не вешая трубку, пока мне не принесли досье. С ней было все в порядке. Трудолюбивая. Честная. Энергичная и приятная в обращении. Нам с ней было даже жаль расставаться. Она сказала, у нее неожиданно возникли проблемы чисто личного характера. Конкретных деталей мы никогда так и не узнали.

— Это все, что мой брат хотел узнать?

— В тот раз — да. Но буквально на следующий день он снова позвонил мне и попросил сделать весьма забавную вещь. Знаете какую? Попросил ее описать. Его просьба несколько освежила мою память, и, хотя я не видел девушку вот уже где-то года три или даже больше, описать ее не составило особого труда. Высокая, темноволосая, очень привлекательная, ну и так далее. С серыми глазами.

— Серыми?

— Знаете, ваш брат тоже сразу обратил на это внимание. Но как раз глаза-то я и запомнил лучше всего. Сияющие серые глаза. Я даже не поленился порасспросить об этом тех, кто ее еще помнил. Они все до одного настаивали на том, что глаза у нее серые, а не голубые, как считал ваш брат. Меня это тоже сильно заинтересовало, и он обещал, что позвонит мне или напишет попозже и обо всем мне расскажет, но ни того ни другого не последовало. Похоже, цвет глаз здорово задел его за живое. Вы понимаете, что я имею в виду? У него тогда даже задрожал голос. В чем, собственно, дело, мистер Дин?

— Пока еще сам толком не знаю, мистер Уилтер.

— Но у вас вдруг тоже задрожал голос. Совсем как тогда у вашего брата.

— Задрожал голос? Что ж, возможно, возможно. Просто для меня... Как бы это получше сказать... для меня все, что вы только что сказали, оказалось полнейшей неожиданностью. Я думал совсем не об этом. Теперь понятно, почему для моего брата это вполне могло оказаться даже более чем просто шоком.

— Мистер Дин, наверное, это совсем не мое дело, и если вы так считаете, то так и скажите, я не обижусь, поверьте, но мне все-таки очень хотелось бы узнать, что происходит.

Его слова подсказали мне одну интересную мысль.

— Мистер Уилтер, скажите, у вас в Кливленде есть какая-либо специальная организация или служба, которая занимается расследованиями страховых злоупотреблений или жульничеств?

— Да, конечно, но только относительно мелких, мистер Дин. В случаях с крупными мы обычно обращаемся в специальные организации федерального уровня. Хотя лично мне не совсем понятно, чем можно оправдать какое-либо расследование, если дело не связано с так называемым событием страхования и...

— Ну а если я оплачу все расходы плюс дополнительная премия за скорость?

— Мы занимаемся страхованием жизни, мистер Дин.

— В таком случае не могли бы вы назвать это услугой потенциальному держателю страхового полиса вашей компании?

— Насколько большого? — быстро спросил он.

— Ну, скажем, на сто тысяч долларов. Проверить меня вам не составит особого труда.

— Мне нет нужды этого делать, если вы действительно один из тех Динов. После того телефонного звонка я уже проверил вашего брата. И хотя мне не следует ничего делать держателю страхового полиса нашей компании даже в виде услуги потенциальному клиенту, я, как ни странно, принадлежу к тем любознательным, может быть, даже слишком любознательным людям, которых могут заинтересовать любые достаточно странные события или явления. Так что бы вы хотели узнать?

— Наведите справки о девушке, которая работала у вас. С серыми глазами. Ники Уэбб. Думаю, в Кливленде у нее наверняка должны быть двоюродные братья или сестры. Достаньте какие-нибудь фотографии и, если сможете, отпечатки пальцев. Постарайтесь узнать, что именно произошло после того, как она уехала из Кливленда. Та, которая называет себя Ники Уэбб, с голубыми глазами, объявилась здесь в декабре. Из вашей компании она уволилась, полагаю, несколько раньше.

— Точнее, в сентябре, мистер Дин.

— Постарайтесь сообщить мне сразу же, как только что-нибудь обнаружите. Можете звонить мне прямо сюда, в Арланд, отель «Гарленд». Меня зовут Геван Дин. Запишите, пожалуйста, номер моего телефона...

— Хорошо. Счет за услуги я пришлю вам после того, как мы закончим работу. Кстати, нам было бы намного легче, если бы мы знали причины этого «перевоплощения».

— Мне самому тоже очень бы хотелось это знать, поверьте, но пока, увы, толком еще ничего не ясно.

— Можете не сомневаться, я займусь всем этим в первую очередь... Скажите, вы сейчас очень заняты? Сможете найти время ознакомиться с документами по указанному полису?

— Сейчас нет. Скорее всего, где-нибудь на следующей неделе.

Попрощавшись, я повесил трубку. Затем вымыл почему-то вдруг ставшие липкими руки. Но зато я, похоже, нашел другой, совершенно новый способ постараться поставить себя на место Кена. Предположим, вы женаты на очень привлекательной женщине, в которую к тому же страстно влюблены, но затем неожиданно узнаете, что она совсем не та, за кого себя выдает, — ее истинная личность скрыта за какой-то маской. Сорвав эту маску, вы рискуете навсегда ее потерять. Ваша женитьба оказывается чистой фикцией, но без этой женщины жизнь потеряет для вас смысл.

Да, теперь, пока не поступит какая-нибудь проясняющая информация от Уилтера, меня ждут нелегкие времена. Напряжение будет только нарастать. Интересно, а Кену удалось узнать, почему она скрывается под чужим именем? Кто она на самом деле? Почему люди вообще изменяют свою личность? Наверное, чтобы спрятаться от чего-то или кого-то. От последствий уголовного преступления. Или от ответственности. Или для совершения преступления... История девушки, чье имя присвоила себе Ники, в общих чертах мне была уже известна, а вот история самой «Ники» пока еще оставалась покрытой густым мраком. Мне в голову приходили самые ужасные варианты, но при этом, как ни странно, Ники стала намного реальнее, намного понятнее и проще. Для девушки, у которой, по логике, не должно было быть больше жизненного опыта, чем у настоящей Ники Уэбб, в ней с самого начала проявлялось слишком много внутренней усложненности, слишком много самообладания взрослой, опытной женщины. Теперь мне стало ясно, что именно это подспудно тревожило меня четыре года тому назад, но тогда я почему-то не догадался попробовать выяснить точные причины. Нет, это не было ее бездумной или, может быть, даже коварной попыткой стать светской дамой. Похоже, все было намного тоньше и глубже.

После несколько затянувшихся и практически бесплодных логических построений я наконец-то кое-что вспомнил, снова подошел к телефону и сделал звонок, который мне надо было бы сделать сразу после встречи и знакомства со Стэнли Мотлингом. Чтобы найти Морта Брайса и соединить меня с ним, у оператора ушло приблизительно полчаса. В свое время, когда я учился в школе бизнеса, Морт был там одним из молодых помощников декана. Впоследствии он создал свою собственную компанию в Нью-Йорке, которая на контрактной основе частично занималась оказанием помощи в решении проблем промышленного менеджмента, но в основном являлась банком руководящего персонала для всей страны и для большинства регионов мира, быстро подыскивая и незамедлительно предлагая именно тех людей, которые нужны для требуемой работы.

— Господи ты боже мой! Наш пляжный мальчик! — раздался в трубке его бодрый, веселый голос. — Чем, скажи мне, ты там, в Арланде, занимаешься? Возвращаешься на работу? — Тут он вдруг замолчал, а когда снова заговорил, то его голос неожиданно переменился. Я понял, что он вспомнил о смерти Кена. Новости такого рода до его компании доходят быстро. — Извини, Гев, я совсем не хотел шутливого тона. Мне совсем не до веселья. Просто от неожиданности твоего звонка на минуту забыл о твоем брате. Это ужасно, Гев.

— Более чем ужасно, Морт. Куда более. Вот в связи с этим я как раз и пытаюсь кое-что выяснить.

— Надеюсь, ты не забудешь про нас, когда тебе понадобится пара смышленых ребят, чтобы заполнить освободившиеся вакансии. Конечно, производственники сейчас в большом дефиците, но для тебя я уж как-нибудь найду то, что надо. Насколько мне известно, вас завалили госзаказами, так ведь?

— Да, завалили, и еще как. Но я звоню совсем не по этому поводу. На меня с самых разных сторон сильно давят, чтобы теперь, когда Кена больше нет, президентом нашей компании стал некто по имени Стэнли Мотлинг. Мне бы очень хотелось услышать твое мнение о нем, если, конечно, ты его знаешь.

— Да, конечно же я его знаю, но мне, Гев, совсем не хотелось бы высказывать о нем мое мнение.

— Подожди, подожди, разве это не часть твоей работы?

— Да, но только когда я остаюсь спокойным, рассудительным и, самое главное, объективным. А в данном случае все совсем не так. Этот джентльмен мне просто активно не нравится, только и всего. Он умен, очень способен, может, даже талантлив. Выбирай любое из прилагательных этого ряда, и не ошибешься. Но вот мне он почему-то сильно не нравится. Сам не знаю почему, но не нравится, и все тут.

— Он заставил уйти, то есть фактически выгнал нескольких человек, которым я в свое время полностью доверял.

— Значит, они того заслуживали. Вот что я точно знаю про Мотлинга, так это про его способность трезво и объективно оценивать людей. Более того, его готовность делегировать им определенные полномочия, ну и, само собой разумеется, ответственность тоже.

— Ерунда! Вот как раз этого он здесь никогда не делал и, похоже, не собирается делать. Зато хороших работников выгнал. Впрочем, одного из них ты наверняка знаешь. Он пришел к нам через твою контору. Поулсон.

— Значит, ему предложили более хорошую работу.

— Нет, просто Мотлинг заставил его уйти. Равно как и нескольких других, таких же отличных специалистов.

На другом конце провода несколько затянулось молчание. Затем послышалось:

— Может, они его подсиживали?

— Поулсон на такое просто не способен, ты же знаешь.

До меня донеслись какие-то странные звуки, но тут я вспомнил: Морт Брайс еще с тех самых молодых лет имел неисправимую привычку постукивать ногтем большого пальца по зубам, когда напряженно о чем-то думал. Наконец он медленно протянул:

— Да, забавно, а знаешь, весьма и весьма забавно.

— Слушай, Морт, тебе не кажется, что я плачу за междугородный разговор только для того, чтобы узнать то, что уже давно знаю?

— Ладно. Уговорил. Вот что я тебе скажу, Гев. Если Стэнли Мотлинг на самом деле сотворил то, о чем ты мне только что сообщил, то, ради бога, даже не пытайся думать, что это было сделано по глупости, случайно, по причине небрежности или чего-либо в том же духе. У него наверняка была достаточно веская причина, уж поверь мне, старина. Мотлинг не из тех, кто вообще что-нибудь делает без причины. Никогда и ни за что на свете! Поэтому попробуй подумать вот о чем: что конкретно ему даст спад вашего производства? Ты утверждаешь, он выгнал ваших лучших производственников. Зачем? Понизит ли это со временем стоимость ваших акций настолько, чтобы он смог каким-либо образом скупить их все или хотя бы более-менее значимую часть? Хочет ли и, главное, может ли он в конечном итоге стать полным и абсолютным владельцем вашей компании?

— Нет, вряд ли. Структура такова, что у нас более семидесяти процентов акций, и даже временный спад производства не сможет сколь-либо заметно изменить общую картину дивидендов.

— Да, согласен, тогда это может не сработать. Но учти вот еще что: у Мотлинга большой карман денег. В свое время его отец был чертовски талантливым инженером. Мало того, в двадцатые он с большой выгодой для себя строил для русских сталелитейные заводы и предприятия по производству гидравлических узлов к пушкам. Включая рамы для самолетов на Урале. Да, платили ему тогда щедро, даже слишком щедро. Не обошлось, конечно, и без уклонения от налогов, на что тогда, само собой разумеется, обратила внимание налоговая полиция. Впрочем, все так или иначе, можно сказать, образовалось к их полному и обоюдному удовлетворению. Но затем его жена связалась с каким-то русским генерал-лейтенантом или генерал-полковником, точно уже не помню, они быстро развелись, тогда это было просто, и Мотлинг-старший привез еще совсем маленького Стэнли домой. Ему было лет четырнадцать или что-то около этого. Мальчик получил образование сначала в Технологическом институте, а потом в Стэнфордской школе бизнеса.

— Мне совершенно не хотелось бы выглядеть банальным, Морт, но давай все-таки попробуем посмотреть на все это с другой стороны. Как ты думаешь, по какой еще причине можно хотеть сорвать госзаказ?

Морт тихо присвистнул:

— Намекаешь на внезапно вспыхнувшую любовь к России, новой стране его матери? Боюсь, это не пройдет, Гев. Его уже слишком много раз проверяли и перепроверяли. По полной программе. Насколько мне известно, у вашего Стэнли Мотлинга был допуск даже в «Оук Ридж», а секретнее места, как ты сам понимаешь, просто не бывает. Он провел там целый год, прежде чем перешел на работу в «Нэшнл электронике». Так что, боюсь, шпионские страсти тут ни при чем, надо думать скорее о его деньгах. Больших деньгах. А что, если он давно уже положил глаз на вашу «Дин продактс» и все это время только ждал удобного момента? Денег у него меньше не стало даже после смерти отца, уж поверь мне. Как ты считаешь, ну, скажем, десять миллионов долларов при определенных обстоятельствах могут купить контрольный пакет компании? По-моему, именно в этом направлении тебе сейчас прежде всего и следует думать, Гев.

— Спасибо, Морт. Думаю, так я и сделаю.

— И не спускай с него глаз.

— Да, конечно. Послушай, Морт, раз у него уже столько денег, то ему нет никакого смысла ввязываться в какие-либо грязные финансовые сделки, так ведь?

— Нет, для этого он слишком умен. Если бы не мое чисто инстинктивное предубеждение против него, я бы, поверь мне, с чистым сердцем посоветовал тебе как можно быстрее избавиться от него. Но я, прости за невольный каламбур, объективно не объективен, поэтому не могу этого сделать. Не исключено, что он как раз тот человек, который вашей компании нужен. Причем именно сейчас. При, так сказать, сложившихся обстоятельствах.

Я еще раз от всей души поблагодарил его и, предваряя более чем естественный вопрос о моих планах на будущее, торопливо сказал, что пока точно не знаю, когда буду в Нью-Йорке, но когда буду, то тут же свяжусь с ним и непременно постараюсь повидаться. Вспомнить былые времена.

Незаметно наступили сумерки, дождь наконец прекратился. Но нас всех, безусловно, ждала новая буря. Неизбежно наступающая на долину откуда-то с севера. Это было заметно по сгустившемуся и будто нависшему небу. Я против своей воли выбрался из постели. Заодно взяв в руки полную пепельницу.

Перед бурей в человеке почему-то нередко просыпаются животные инстинкты, и он, как ни прискорбно, начинает рассуждать, в основном исходя из них. Я достаточно много слышал и читал обо всем этом. Об изменении барометрического давления, о мощном отрицательном электрическом заряде, который, воздействуя на нас, является по сути предвестником грозы, ну и о многом другом, умно, подробно и очень научно объясняющем наше поведение в такие моменты, но есть в этом и что-то другое, нечто тесно связанное с нашим далеким пещерным прошлым.

Мне невольно вспомнилось то воскресенье, когда я вел яхту на север, к скалистому берегу Индиан-Рокс, запахи соленого морского воздуха, томительное ожидание чего-то опасного, неведомого и... неотвратимого.

Вот и сейчас над Арландом нависло то же самое тягостное, томительное ожидание неотвратимой бури. И в воздухе, и среди людей. Город буквально пронизывали мощные токи эмоционального электричества, эпицентрами которых были безутешная вдова Ники, бесцеремонный полковник Долсон и конечно же приятный во всех отношениях управляющий компанией Стэнли Мотлинг. Мне уже довелось стать невольным свидетелем нескольких поступков, которые выглядели не совсем уместными, услышать несколько фраз, которые как-то странно совпадали по времени, каким-то «третьим ухом» уловить несколько слов, которые никогда не были произнесены, но тем не менее буквально висели в предгрозовом воздухе моего родного города. Боюсь, прежде всего надо мной. Кроме того, как мне все-таки удалось выяснить, причем в очень короткое время, одна из них была самозванкой, а другой — самым банальным вором. Тогда кто такой Мотлинг? Тоже самозванец или... или, чтобы уж полностью замкнуть классический порочный круг, убийца?

Возможно, только, конечно, он не убивал собственными руками. Кто угодно, но не Стэнли Мотлинг. Он ведь настолько талантлив, что всегда может делегировать свои полномочия тому, кто способен это сделать. Хотя именно в этой области делегировать свои полномочия кому-либо просто так не разрешается.

Возможно, он и желает моей смерти, если...

Я резко затушил сигарету в стоящей рядом пепельнице. Большой серый грузовик! Совсем как новый. У таких грузовиков обязательно должен быть мощный гудок, который, чтобы расчистить перед собой дорогу впереди, ревет будто неандертальское чудище. А этот догнал меня на горной дороге молча, буквально подкрался, как хищник за жертвой. Вот только забыл вовремя отключить двухсотсорокапятисильный двигатель. Который выл громче самой сильной сирены. Хотя время и место были выбраны практически идеально. Как в хорошо продуманном плане. Заранее спрятанный в зарослях холма грузовик. Водитель, с биноклем в руках нетерпеливо ожидающий сигнала Ники, что жертва не согласилась на предложенные условия. И вот раздается долгожданный сигнал! Теперь надо только щелчком выбросить недокуренную сигарету, быстро забраться в кабину, включить мотор, подождать, когда моя машина покажется на ближайшем повороте, — и вперед, чтобы покончить со мною раз и навсегда.

Да, похоже, мой врожденный инстинкт не подвел меня и на этот раз. Как тогда, когда он во время предупредил меня о том, что кто-то успел побывать в моем номере с намерениями куда более злонамеренными, чем можно было бы ожидать.

Может, смерть Кена была только предвестником бури на горизонте моей жизни? Или первыми дуновениями шквала, которые сначала всего лишь слегка рябят ровную гладь воды, чтобы потом вздыбить ее до неимоверных размеров и затянуть в пучину все живое вокруг... Спящее в нас животное инстинктивно чувствует и боится наступления бури. В тот момент остро чувствовал его и я. Тем более, что растущие подозрения все больше и больше подтверждались фактами. К сожалению, далеко не самыми приятными.

Мое решение, уже отнюдь далеко не интуитивное, основывалось на ожидании некоего действия со стороны Стэнли Мотлинга. Его ход. Один, пусть не совсем удачный, он уже сделал, и теперь, без сомнения, очередь за другим. Ему в любом случае отступать практически некуда, особенно учитывая, наверное, очень высокие ставки в игре, которую он вел с маниакальным, но при этом весьма расчетливым упорством профессионального и на редкость способного игрока.

Прислушиваясь к приближающимся раскатам грома, я напряженно пытался понять, кто же она такая, эта красивая голубоглазая женщина, занявшая место настоящей Ники Уэбб? Может, сейчас она тоже лежит, со страхом прислушиваясь к звукам надвигающейся бури, может, по-своему тоже панически боится неизбежных последствий? А ведь я вполне мог быть там, вместе с ней! Мог бы даже без особого труда оправдать это интересами моего личного, но весьма важного расследования. Касающимися непонятной, загадочной смерти моего родного брата Кена. Вот только угрызений совести уже никаких не было. Раз она не Ники Уэбб, то с точки зрения закона не было и никакой женитьбы; раз она уже сделала попытку лишить меня жизни, значит, адекватной должна быть и месть — сделать вид, что хочу ее, как и раньше, а затем громко и отчетливо сказать ей, как я ее презираю, какое она дерьмо...

Телефон настойчиво и пронзительно прозвонил по меньшей мере три раза, прежде чем я нашел в себе силы подойти и снять трубку, не без труда отбросив эротические мысли о Ники.

Глава 14

Звонил сержант Португал. Он был в холле отеля, хотел подняться ко мне, поговорить. После небольшой паузы я пригласил его к себе. Сполоснул лицо холодной водой и, услышав тихий стук в дверь, открыл ее. Вежливо улыбнувшись, впустил сержанта в прихожую. Он, слегка кивнув мне, молча прошел к окну, грузно плюхнулся в кресло, снял и бросил на пол рядом с собой шляпу. Я, как положено, спросил, не хочет ли он, чтобы я заказал ему что-нибудь выпить. Португал ответил, что пиво было бы кстати. Я позвонил и попросил принести нам пару бокалов пива. Затем сел на кушетку, внимательно на него посмотрел: так, болезненный вид, тяжелое дыхание... Он предложил мне сигару. Покачав головой, я отказался. Молча. Он достал сигару из внутреннего кармана, сорвал с нее целлофановую обертку, откусил кончик, выплюнул его себе в ладонь и аккуратно положил в стоящую рядом пепельницу. Затем на редкость неторопливо — очевидно, не без определенной, только ему известной цели — разжег сигару.

— Учтите, наш разговор строго между нами, — наконец произнес он, сделав две глубокие затяжки. — Никто не должен о нем даже подозревать.

— Что вы имеете в виду?

— Тогда у меня тоже возникли подозрения, что все прошло слишком, даже слишком гладко. Я часто повторяю себе, что сложные дела не решаются просто, но на этот раз, похоже, забыл себе об этом напомнить. И, вполне возможно, оказался в дураках. Да, я знаю, нелепо даже пытаться искать какие-либо следы, после того как окружной прокурор уже закрыл дело. Глупее быть ничего не может. Мне бы тоже успокоиться и забыть про все, но я, сам не знаю почему, решил посмотреть на дело совсем с другой стороны. Вы же, судя по всему, не купились на убийцу Шеннари, так ведь?

— Я задумался.

— Ну а к какому пришли выводу, после того как повидались с его девушкой?

— Решил, что он этого не делал. Кто угодно, только не он. Она оказалась права.

— Вы же могли тут же позвонить мне и сказать про пистолет. Почему не сделали этого? Разве кому-нибудь от этого стало бы хуже?

— Мне казалось, сержант, вы на сто процентов уверены, что это дело рук Шеннари, и мой звонок вряд ли что изменит.

— Когда я заставил ее расколоться, она сказала, что показала его и вам тоже. Тогда мне пришлось опросить всех до одного в том крысином мотеле, и наконец повезло — нашел проститутку, ну из тех, кто работает по машинам. Живет совсем рядом с девушкой Шеннари и в тот момент, поздно вечером, когда это случилось с вашим братом, возвращалась домой. Она видела у дома Дженелли большой грузовик, который какое-то время там постоял, а потом уехал. Даже запомнила название компании. Мне подумалось, что если удастся найти водителя этого грузовика и он скажет, что после полуночи у Дженелли никого не было, то дело Шеннари можно точно считать закрытым. И спать спокойно. Компания называлась «Братья Кобарт». Там мне охотно пошли навстречу, нашли парня Джо Руссо который воспользовался их грузовиком в ту пятницу вечером. Сегодня утром я его видел. Он сказал, что «позаимствовал» грузовик только для того, чтобы покататься с Литой. Приехал к ней, собирался постучать в дверь, но тут услышал, что в комнате кто-то на нее орет и она отвечает тем же. По его словам, он предпочел не вмешиваться в эту ссору и тут же ушел. Я нашел шестерых парней, посадил их в соседней комнате и попросил громко побазарить. Очень громко. Как можно громче. Руссо тут же узнал среди них голос Шеннари. Я не поленился проделать это три раза, меняя участников. И каждый раз он узнавал Шеннари. Без колебаний.

— Ну что тут можно сказать? Прекрасная работа, сержант.

— Да, вот только совсем не хотелось бы ее делать.

— И почему вы сочли нужным поделиться этим со мной?

— Поделиться? Хотя, пожалуй, вы правы, именно поделиться. Проблема в том, что теперь, когда дело Шеннари официально закрыто, мне придется работать на собственный страх и риск. А времени мало. Поэтому-то я вдруг и вспомнил, что вы не купились на версию, что убийца Шеннари, более того, взялись сами за расследование. Если бы это был он, то тогда подброшенный в его комнату пистолет не вонял бы так сильно. Тут что-то не так. А кроме вас, нет никого другого, кто мог бы мне подсказать иной мотив убийства вашего брата. Если вы по каким-то причинам не захотите мне помочь, Бог вам судья, мне придется искать самому. И на этот раз я начну с безутешной вдовы. Она очень красива и к тому же наследует немалые деньги. Вообще-то очень большие деньги. Это грязное дельце конечно же сотворил мужчина. Так что пока я считаю ее только пособницей. Или, скажем так, соавтором преступления. Ну, так, может, вы введете меня в курс дела?

— Любопытно, а почему вообще у вас зародилась именно такая версия, сержант, а не какая-нибудь иная?

— Потому что у меня есть опыт полицейской работы. А с ним рано или поздно кое-что начинаешь понимать. Это убийство по меркам людей из высшего общества. В принципе достаточно типичное: деньги, секс, шантаж... Не знаю, как у вас, а лично у меня это сомнений, увы, не вызывает. Уж простите. Знаете ли, слишком много аналогий. В такого рода убийствах жертвами становятся те, кто чего-то стоят, или если кого-то надо вытащить из чьей-то постели, или кому-то заткнуть рот. Обычное дело. А планируются они, должен заметить, отлично. На хорошем уровне. Иногда, конечно, кто-то напивается и неосторожно делает глупости, нарушает разработанный план, но это, судя по моему опыту, случается редко. Вашего брата, вероятно, что-то очень встревожило. Насколько нам известно, не деньги. У него их и так хватало — большая зарплата, хорошие дивиденды... Значит, его беспокоило что-то связанное либо с сексом, либо с шантажом. Хотя практически его не из-за чего было шантажировать, сам по себе он был чист, абсолютно чист, мы все это тщательно проверили. Значит, какой-то не совсем обычный секс. Значит, кто-то подобрался под бочок к жене вашего брата, а он прознал про это...

— Боюсь, это бредовая версия.

Он буквально вперился в меня взглядом:

— У вас есть что-нибудь получше?

— Вообще ничего.

— Мистер Дин, вот только не надо играть со мной в прятки! Прошу вас. Не говоря уж о том, чтобы дурачить меня. Я же знаю, вы что-то скрываете. Причем что-то очень важное. Поначалу это, конечно, может пройти. Но не забывайте, я ежедневно имею дело с фактами подобного рода. Причем не только их собираю, но и анализирую. Кроме того, к вашему просвещенному сведению, мистер Дин, учтите: любитель, даже учитывая его огромный энтузиазм, крайне редко выигрывает у профессионала.

Да, похоже, я недооценил этого человека. Его ум оказался более острым и глубоким, чем я предполагал.

— Хорошо, считайте — уговорили. Ладно уж, попробую быть с вами откровенным. Правда, до известной степени. Здесь что-то происходит, что-то крайне важное и опасное, и, как мне кажется, моему брату об этом вдруг стало известно. Все или какая-то часть. Но какая?! Скорее всего, это касается дел нашей компании или... или, может быть, вы правы, его жены. По-моему, Кен неожиданно для всех вдруг взял и выпустил кошку из темной комнаты, за что и был тут же убит. А больше, боюсь, мне нечего вам сказать, сержант. Все остальное, что я, по-вашему, скрываю, лишь глупые догадки, возможно не имеющие ни малейшего отношения к делу. Но я не сдамся, продолжу поиски и, как только мне удастся узнать хоть что-нибудь определенное, тут же вам сообщу. Обещаю.

Португал остановил на мне тупой, будто засыпающий взгляд. Затем лениво встал, стряхнул сигарный пепел с лацканов пиджака.

— Ладно, бог с вами. В конце концов, не могу же я давить на вас, коли вы так не хотите, чтобы на вас давили. Но и я теперь этого дела не брошу. Пойду своим путем. В свободное от работы время. Но если все это так круто, как следует из ваших намеков то не откажите мне хотя бы в одной услуге.

— Слушаю.

— Запишите, пожалуйста, все ваши дикие, возможно, нелепые догадки на бумаге, адресуйте их мне и оставьте в сейфе отеля. Знаете, с любителями частенько происходят самые нелепые случаи. Обычно несчастные.

Терпеливо подождав моего согласия, он кивнул и неторопливо вышел. Даже не попрощавшись. Когда я закрыл за ним дверь, по моей спине от страха снова пробежали мурашки. С чего бы это?

Тем не менее я сразу же сел и изложил на бумаге все мои дикие, возможно, нелепые догадки. Глупо, конечно, но, наверное, он прав. Кто знает? Я вложил листки в конверт, заклеил его и надписал: «Передать сержанту Португалу. Немедленно!»

Тут вдруг зазвонил телефон. Тонкий, высокий женский голос напевно произнес:

— Мистер Дин? Простите, это Марта Колсингер.

Я тут же вспомнил необычно крупную женщину из общежития. По телефону ее голос звучал молодо и даже чуть застенчиво.

— Да, я. Вы что-нибудь узнали?

— Не знаю, но две мои девушки сейчас дома. Я говорила с ними об Альме. Она сюда не приходила. Странно.

— Девушки сказали вам что-нибудь определенное? Почему? Часто ли так бывает?

— Они живут вместе в самой большой комнате. Раньше она считалась гостиной. Свет у них вчера ночью не горел, но они сидели у окна и любовались заливом. Девушки, сами знаете. Любят помечтать, глядя на что-нибудь красивое. Они не спали, потому что у одной из них возникла какая-то большая проблема и она очень это переживала, а ее подруга старалась ей помочь. Ну, вроде как подбодрить. Понимаете, они очень хорошие девушки. Копят деньги, чтобы поступить в колледж. Мириам из Олбани, она-то и...

— Так они не видели Альму Брейди?

— К этому-то я и клоню. К тому самому. В том-то все и дело, что не видели! Никого, вообще никого не видели, но зато где-то около трех ночи слышали, как стукнула входная дверь и кто-то вышел из дома. Мужчина. Тайком. На цыпочках. Вы знаете, сколько раз я просила наших начальников получше осветить улицу?! Думаете, один или два раза? Нет, сотни раз! Уж никак не меньше. Когда на улице темно, то очень страшно. А я за этих девушек в ответе. Ведь кругом столько придурков и пьяных матросов... Совсем рядом с нами учебный полигон, ну и...

— Девушки смогут его описать?

— Вряд ли. Было очень темно, а эти говнюки из управы не обращают внимания на мои слова... Сто раз им говорила, и никакого толку! Хотя девушки заметили, что он был маленького роста и одет во что-то черное. Может, он-то и ходил тогда в комнате Альмы? Может, это его шаги я слышала? Или считала, что слышала? Страшно даже подумать, почему она так и не пришла домой с работы. С четверга. Как вы считаете, мне надо позвонить в полицию и сообщить об этом?

— Честно говоря, это было бы лучшим, что вы можете сделать. А знаете, девушки ничего мне не говорили, пока я сама не начала их расспрашивать. Им тогда показалось, к ней приходил любовник, а потом, когда я уже легла спать, пытался незаметно уйти... Но когда я рассказала им об Альме, они тоже не на шутку встревожились. Уж даже не знаю, смогут ли они теперь уснуть. Мне пришлось вызвать слесаря, чтобы сменить замок. У нас по два ключа на каждую комнату: один у девушек, другой у меня. А если этот человек проник туда, значит, у него был ключ Альмы? Только так. Страшно даже подумать! Я немедленно звоню в полицию.

— Миссис Колсингер, я был бы вам очень признателен, если бы вы постарались не упоминать моего визита к вам. Это возможно?

— Ну, даже не знаю, — с сомнением в голосе ответила она. Затем, помолчав, нерешительно добавила: — А если они меня спросят, не наводил ли кто о ней справки? Знаете, врать я совсем не умею. Да и не хочу.

— Нет, врать не надо. Если они вас спросят прямо, так и ответьте. Только постарайтесь обойтись без добровольного энтузиазма, хорошо? Я с превеликим удовольствием сказал бы вам истинную причину, но, к сожалению, пока не могу. Прошу вас, поверьте, она не заставит вас стесняться. В ней нет ничего дурного.

Похоже, она меня поняла.

— Может быть, мистер Дин, может быть. Но ведь мне надо известить ее родных. Они живут где-то в Канзасе.

— Вряд ли это следует делать прямо сейчас, миссис Колсингер. Зачем беспокоить их, когда от них все равно ничего не зависит? А что, если она возьмет и придет сегодня ночью? Или завтра утром.

— Дай-то бог. Я искренне надеюсь, что с нашей Альмой ничего не случилось. — Миссис Колсингер тяжело вздохнула и повесила трубку.

Я надел пиджак, спустился вниз, передал письмо для сержанта Португала дежурному клерку и попросил положить его в сейф. Он не без удивления посмотрел на фамилию адресата.

— В случае, если... ну, скажем, в случае, если мне вдруг срочно придется уехать отсюда, пошлите письмо сержанту Португалу. Только немедленно и с нарочным. Проследите лично. Вас не затруднит это сделать?

— Конечно же нет, сэр. Не беспокойтесь, сэр. Сделаю все, как сказали, сэр.

Когда я, кивком поблагодарив клерка, отходил от стойки регистрации, рядом со мной неожиданно возник — кто бы вы подумали? — Лестер Фитч собственной персоной! Вот уж сюрприз так сюрприз!

— Геван! Рад тебя видеть, дружище.

— Привет, Лестер.

Он весь светился от радости.

— Как насчет пары коктейлей за встречу, старина? К тому же есть о чем поговорить.

— К сожалению, я очень занят, Лестер.

— Занят? Что ж, тогда буду с тобой откровенен. Мне звонила Ники. И попросила с тобой поговорить. Много времени это не займет. Пожалуйста.

Пожав плечами, я позволил отвести себя к стойке бара, который постепенно уже начал заполняться людьми. Пять часов...

— После Флориды наш климат должен казаться тебе ужасным. Геван, — начал Лестер, когда бармен налил нам по вишневому коктейлю. — Не хочешь туда вернуться?

— А тебе хочется, чтобы я поскорее уехал?

Он обидчиво поджал губы.

— Уходишь в глухую защиту? Не возражаешь, если я попробую поставить тебе маленький диагноз? По-дружески, можешь не сомневаться.

Да уж какие тут сомнения! Лестер Фитч — семейный юрист. Совсем как семейный доктор. «Это лекарство может показаться тебе горьким, старина, но в конечном итоге именно оно тебе и поможет, не сомневайся. Закрой глаза, выпей его и ничего не бойся. Все будет в полном порядке». Причем говорил бы он это с самым серьезным видом и благородным тоном.

Я сделал глоток из моего бокала.

— Ладно, валяй, доктор! Ставь свой маленький диагноз. А вдруг на самом деле поможет?

— Геван, все дело в твоей, как тебе кажется, задетой гордости. Именно из-за нее, прости, ты так неадекватно воспринимаешь ситуацию в нашей компании. Никто из нас не сомневается, что глубоко в душе ты понимаешь: Стэнли Мотлинг лучше кого-либо способен управлять тем, чем за последние четыре года стала «Дин продактс». Попробуй быть честным сам с собой, старина, признай этот, пусть для тебя горький, факт, и все сразу же встанет на свои места. Иного мы от тебя и не ожидаем.

— Ну а как насчет несчастной старой развалины Грэнби?

— Ты совсем не так уж далек от истины, Геван. Его убьют первые же шесть месяцев работы. К тому времени Стэнли уже найдет себе новое и, поверь мне, очень хорошее место. Его везде с руками оторвут. Ну а где окажемся мы?

— Наверное, в большой жопе, и все из-за моей глупой гордости.

— Прибереги свой сарказм для другого случая, Геван. Я ведь искренне пытаюсь вам всем помочь. Ты всегда был мне очень симпатичен, и... короче говоря, мне совсем не хотелось бы видеть, как из-за какой-то глупости ты отказываешься от стольких многих вещей. Очень важных вещей, старина.

Его намек мне совсем не понравился. Мягко говоря. Кто он такой, чтобы позволять себе так говорить?

— Многих вещей, Лестер? Говоришь, очень важных?

Он подвинулся ближе, нервно крутя пустой бокал в руках.

— Ты обидишь не только компанию, Геван. Ты сильно обидишь и Ники. Очень сильно. Такое не прощается, уж поверь мне. Она тебя любит, очень любит, Геван, а твое отношение ко всему этому... получается, вроде как бы ей назло. Иначе как саботажем это не назовешь.

Да, вот он, старый добрый друг семьи! Вроде как назло. Саботаж. Ну надо же, какое придумал красивое словечко! Прямо-таки создал наглядную картину: грязный маленький человечек бегает по складам, разбрасывая по темным углам поджигательные бомбы. Его, видите ли, обидели, и он хочет взорвать все вокруг. Но ведь есть и другие, не менее заинтересованные люди. Интересно, кто может лучше саботировать, скажем, систему школьного образования — свихнувшийся маленький мальчик или соответствующий министр?

— Ты меня слушаешь, Геван?

— Да-да, конечно. Что ты сказал?

Он продолжал что-то говорить, а я обдумывать эту неожиданную, но весьма забавную мысль. Действительно, а что случилось бы, если бы свихнувшийся маленький мальчик на самом деле захотел взорвать всю систему школьного образования? Что бы он сделал? Может, стал бы примерным мальчиком, чтобы со временем стать министром, и тогда...

— ...У Ники ведь своя гордость, Геван, и об этом не следует забывать. Она искренне хочет увидеть претворение планов Кена. С помощью Стэнли Мотлинга. Ты ведь помнишь, кто его сюда пригласил? Твой брат Кен. У него тогда хватило здравого смысла переступить через свои тщеславие и гордость, передать ему бразды правления компанией. Мы надеемся, ты тоже сможешь доказать всем свое здравомыслие...

— Да, наверное, ты прав, Лестер. Именно это и портит всем нам жизнь. Моя легкомысленная, упрямая гордыня.

Он подвинулся еще ближе:

— Геван, я знаю, ты сейчас пытаешься сделать из меня болвана, но только не забывай: я здесь не сам по себе. Поговорить с тобой меня просила Ники, так сказать, воззвать к твоему благоразумию. Сделай в понедельник так, как она хочет, и больше тебе ничто не помешает тут же уехать вместе с ней, куда пожелаешь. Вместе с ней! Организовать это не составит проблем. Сделаем все это так, что комар носа не подточит. Ты же меня знаешь. — И он подчеркнул свое предложение, заговорщически ткнув меня в бок локтем. Вроде как соратника по тайному грязному делу.

Мне вдруг стало ужасно противно, а сам Лестер до смерти надоел. И зачем я потратил на него столько времени? Чтобы выслушать, как мне хорошо будет с Ники, если в понедельник я побуду пай-мальчиком и наступлю на горло собственной песне? Не слишком ли много всего лишь за возможность обладать молодым красивым телом?

Я сжал мои хорошо тренированные парусами яхты пальцы вокруг кисти его правой руки. Сжал изо всех сил и держал до тех пор, пока от напряжения у меня не заболело плечо, а у него от боли не отвисла челюсть и он на минуту снова не превратился в того маленького, вечно хныкающего и всего боящегося Лестера Фитча из арландской начальной школы. Сорвав с него маску, я на какой-то момент ощутил дикую радость, но на смену ей тут же пришло отвращение, и я отпустил его руку.

— А теперь, Лестер, позволь мне тоже сделать маленький диагноз. Ты влез в дело, которое тебе не по плечу. И уже дрожишь от страха. Совсем потерял голову. Ты оказался в крутой вонючей каше, из которой любой ценой хотел бы вылезти, вот только уже не можешь. Вот так, старина. Ну, как тебе мой диагноз?

Он, само собой разумеется, попытался изобразить благородное негодование:

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать!

— Только то, что давно и прекрасно тебя знаю, Лестер. Мир не принял тебя. Ты всегда был самым обычным неудачником и теперь готов на любую гадость, лишь бы не утонуть, как можно дольше продержаться на поверхности. Ты ввязался в подлую аферу с полковником Долсоном, стал его подельником, вором. Уж не знаю, каким именно образом тебя туда заманили, но вылезти оттуда просто так теперь уже невозможно. Это факт, Лестер. Причем факт, известный не только мне одному. Об этом знаешь ты сам, я, Долсон и кое-кто еще.

Он боялся даже поднять на меня глаза. Да, тот самый маленький запуганный Лестер. Хотя вообще-то у любого человеческого существа должно быть чувство личного достоинства, которое никому нельзя позволять унижать. А он взял и позволил. Безропотно позволил раздеть себя догола. Причем не из-за простой бессмысленной жестокости. Мной руководил конкретный интерес — нажать посильнее и постараться узнать, что за всем этим стоит. За ним, за Ники, за Стэнли Мотлингом.

Лестер, казалось, вечность сидел не произнося ни слова. Только тяжело дышал и все время сглатывал слюну. Совсем как рыба, которую вдруг выбросили на лед. Наконец медленно повернулся ко мне. Господи, такой ненависти в глазах мне еще, признаюсь, никогда не приходилось видеть! И голос вдруг стал писклявый, едва слышимый:

— У тебя, пропади ты пропадом, всегда все было. С самого рождения. Все, чего никогда не было у меня. Будь ты проклят, Геван!.. Ладно, ладно, давай продолжай вынюхивать, продолжай совать свой длинный нос не в свое дело. Может, именно это мне и надо — пусть тебе его укоротят, пусть тебя раздавят, как жирного глупого клопа на стене! Я очень хочу, чтобы это сделали с вами, мистер Геван Дин. И да поможет мне Бог! А он поможет, не сомневайся...

— Так же, как раздавили Кена? — слегка прищурившись, мягко спросил я.

Вот оно! Ненависть и совсем неожиданное давление сделали свое дело. Лестер понял, что сказал слишком много и теперь пощады ждать ему неоткуда. Глаза за оптическими линзами снова стали туманными. Он поднялся и медленно, неуверенной, как у больного или перепившего человека, походкой направился к выходу. Нет, не человека, а механической куклы, у которой вдруг кончился завод пружины.

Я попросил налить еще один коктейль. Медленно выпил. Да, наверное, Перри права. В нависшем над нами мраке все отчетливее и отчетливее вырисовывалось нечто ужасное, и мне оно было почти знакомо. Почти...

Расплатившись и выйдя из бара в холл, я подобрал со столика свежую газету. Быстро ее просмотрел. Душераздирающие заголовки кричали о конце света, о непримиримой войне идеологий, о необходимости самоочищения, ну и так далее, ну и тому подобное. Но в самом низу второй страницы в черной рамке было нечто, заставившее меня резко остановиться. Настолько резко, что идущий за мной мужчина от неожиданного столкновения чуть не упал, громко выругался и, с опаской глядя на меня, побежал совсем в другую сторону.

Сегодня в полдень в одиннадцати милях к югу от города полиция обнаружила в реке тело молодой девушки, Альмы Брейди, служащей секретного отдела компании «Дин продактс». Это было самоубийство, доказательством чему служит предсмертная записка, обнаруженная в кармане ее красного пальто. По предварительному мнению полиции, она спрыгнула с одного из мостов Арланда в четверг поздно вечером. Причина, как следует из упомянутой записки, неудавшийся любовный роман.

Бедное милое существо, ни с того ни с сего вдруг прыгнувшее в реку в своем ярко-красном пальто! Она была похожа на кого угодно, но только не на самоубийцу. Слишком любила жизнь, слишком хотела успеха. Когда из ее жизни выпал Долсон, она немедленно начала думать о другом, но уж никак не о реке.

Конечно же в ней чувствовалась уязвимость, причем довольно сильная, но совсем не из тех, которые ведут к самоубийству. Знал я ее мало, не более получаса, но был уверен на все сто процентов — она не делала этого, кто-то ей здорово в этом помог. Вот только зачем и почему?

Мой брат Кен, похоже, совершенно случайно влип в какую-то дурную историю и проиграл. Его убили, и я всем сердцем его оплакиваю. Хотя, если попробовать рассуждать трезво, его смерть, возможно, была не такой уж бессмысленной. Просто ему стало известно то, чего не следовало знать. А потом об этом узнали другие. Ведь шила в мешке не утаишь. Вот со смертью Альмы совсем другое дело. Ее-то за что убили? Она-то тут при чем? «Раздавили, как жирного клопа на стене?» Так, кажется, растерянно сказал Лестер? Но раздавили-то профессионально, чего ни Лестер Фитч, ни полковник Долсон просто не могли, не были способны сделать. Совсем не их класс, не их уровень.

Я резко развернулся и торопливо пошел к ближайшей телефонной будке. Нашел в книге номер домашнего телефона Перри, позвонил. Ее мать ответила, что Джоан недавно звонила, предупредила, что задержится на работе, но поужинает в кафе через улицу напротив. Я как можно вежливее поблагодарил, бросил еще одну монетку, набрал номер приемной завода. Коммутатор уже не работал. Хорошо, тогда попробуем аварийный. Сработало. Неохотно, но меня все-таки соединили с офисом Грэнби.

— Перри? Это Геван. Ты уже знаешь?

— Да, это просто ужасно. Я даже не предполагала, что она воспримет все так близко к сердцу. Может, ей надо было тогда чем-то помочь?

— Ты уверена?

— Что вы имеете в виду?

— Перри, это не по телефону. Просто я совсем не верю в то, что это было самоубийство. Нам надо поговорить. Срочно.

Она даже попробовала хихикнуть. Правда, ей это не совсем удалось.

— Но, бог ты мой, ведь полковник Долсон вряд ли...

— Дело совсем не в Долсоне. Все намного серьезнее. Ты уже ела?

— Только что вернулась. Минут пять назад.

— Когда закончишь работу?

— В восемь тридцать, Геван.

— Хорошо. Припаркуюсь как можно ближе к главному входу и буду ждать. Да, и, пожалуйста, сделай мне небольшое одолжение — закрой на ключ дверь в офис.

— Вы меня пугаете, Геван.

— Боюсь, настало время пугаться. Нам всем.

Настенные часы в холле показывали семь. Итак, предвестник бури заявил о себе во весь голос, все пустые слова сказаны, Лестер угрозу высказал и, кроме того, по-своему красноречиво обещал передать мой отказ выполнить их желание кому надо. Ну и что дальше? Сидеть и ждать? Или все-таки что-то делать?

Глава 15

Может, не стоило втягивать во все это Перри? Она-то здесь совсем ни при чем. Зачем ее подвергать такому чудовищному риску? Устав от бессмысленного ожидания, я решил подняться к себе в номер за плащом. Как мне показалось, мучительно долго ждал лифт. Наконец он подошел, дверь открылась... В нем оказался полковник Долсон, который был не в состоянии даже стоять на ногах: с одной стороны его держал за руки коренастый охранник, с другой — официант из бара.

— Вы же не должны были ни для кого останавливать лифт, — мрачно сказал официант молодому лифтеру.

— А вам следовало бы везти его в грузовом лифте, а не в пассажирском, — не менее мрачно ответил тот.

— Ладно, ладно, сынок, давай закрывай дверь, и поехали дальше.

Долсон, тупо уставившись в пол и непрерывно икая, что-то невнятно бормотал. Меня он даже не узнал. Вышли они на шестом этаже. Когда за ними закрылись двери, я спросил лифтера, далеко ли им его тащить.

— Нет, совсем рядом. В 611-й. Сразу за первым углом коридора. Подумать только, в таком состоянии — и в военном мундире! Мог бы и не позорить.

— И часто с ним такое случается?

— Честно говоря, в таком виде я полковника еще никогда не видел. Сейчас им надо будет его раздеть и положить в постель. Думаю, это будет совсем не сложно.

Когда я вошел к себе в номер, там громко звонил телефон, но поговорить со мной никто не захотел. Я закурил сигарету, думая, кто бы это мог быть, затем вдруг услышал осторожное постукивание ногтями в мою дверь. Не без смутного опасения открыл ее. В коридоре стояла Хильди. Она быстро вошла, плотно закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и, не дожидаясь моего вопроса, сказала:

— Похоже, нашего блистательного полковника что-то очень здорово огорошило.

— Да, я только что видел его в лифте.

— Значит, видели его состояние. Мягко говоря, не самое лучшее. Поскольку вы им активно интересовались, я решила поделиться с вами, что произошло. Сегодня полковник насел на меня со всей силой: «Пакуй чемодан, дорогая. Мы сегодня же отправляемся путешествовать в моей машине. Сначала Акапулько, затем Рио, Аргентина...» При этом он никак не мог поверить, что мой отказ окончателен. Когда уговоры не помогли, достал большую пачку наличных денег. Очень большую, Геван. Причем в самых крупных купюрах. Клянусь Господом Богом, мне никогда еще не приходилось видеть сразу так много денег. И знаете, на какие-то пять секунд у меня в душе шевельнулось сомнение — а может, все-таки с ним поехать? И при случае взять эти деньги? Может, в душе у меня есть что-то от воровки?

— Думаешь, он серьезно намерен уехать, Хильди?

— Да, серьезно. Так искусно притворяться у него просто не хватило бы ума. Когда трюк с деньгами тоже не сработал, он начал быстро напиваться, а затем сказал мне, что кое-кто предупредил его, что все уже готово, и что он не дурак и не собирается становиться живой мишенью. Кому-кому, а уж ему-то прекрасно известно, когда надо заканчивать и сматывать удочки. Хотя лично я, честно говоря, ничего не поняла. Что уже готово? Почему надо сматывать удочки? При чем здесь живая мишень?

— Сейчас он слишком пьян, чтобы даже самому дойти до машины, не говоря уж о том, чтобы куда-либо ехать, — сказал я.

— А знаете, наверное, во всем этом есть и часть моей вины, Геван. Полковник так настойчиво хотел узнать причину, почему я не хочу с ним никуда ехать, что я наконец не выдержала и сказала, что каждый раз, когда он прикасается ко мне, я чувствую себя совсем как в далеком детстве, когда Бадди Хиггинс, соседский мальчишка, незаметно подкрадывался и засовывал мне в купальник живого червяка.

— На самом деле?

— На самом деле. Он, конечно, здорово на меня разозлился, начал пить с удвоенной силой и очень скоро перестал членораздельно говорить. Только невнятно бормотал что-то. Может, для него это было и к лучшему. По крайней мере, не проговорился про своего маленького приятеля и про то, что его ждет.

— Что еще за маленький приятель?

Она бросила на меня быстрый взгляд, затем опустила его на свои часы:

— Мне пора идти, скоро мой выход. Геван, не могли бы вы сходить к нему? Ну хотя бы чтобы убедиться, что полковник не собирается выпрыгнуть из окна.

— А как мне попасть в его номер?

Она протянула мне ключ.

— Вот. Он заставил меня взять его, когда был еще не совсем пьян. Будьте хорошим мальчиком, Геван. А теперь извините, мне пора бежать.

— Отчет потребуется?

— Была бы признательна.

Проводив ее до лифта, я развернулся и направился прямо в противоположном направлении к запасному выходу. Спустился по лестнице на шестой этаж, нашел 611-й номер, постучал, не услышав ответа, открыл дверь ключом и тихо вошел внутрь. Когда я включил свет, лежавший на кровати, уже без ботинок и мундира, полковник даже не шелохнулся. Тщательный обыск номера мало что дал — только кольт 45-го калибра в ящике бюро, с наплечной кобурой на ремне и тремя запасными обоймами. Больше ничего, за что можно было бы зацепиться. Абсолютно ничего. Да, похоже, полковник был на редкость осторожным человеком. Ладно, тогда посмотрим, что у него в карманах. В верхних карманах рубашки армейские офицеры всегда носят маленькие черные записные книжечки. Так, вот она. Тоже мало что интересного. Даты и места деловых встреч, списки покупок, в самом конце женские имена: Джози, Анабелла, Альма, Джуди, Мойра, ну и так далее.

В начале каждого из имен стояла одна, две или три звездочки. Альма имела целых четыре. Я положил книжку на место, перевернул полковника на живот и из заднего кармана брюк достал его пухлый бумажник. Шестьдесят три доллара и несколько различных членских карточек. Похоже, большой любитель вступать в клубы и общества. Я вернул бумажник на место, и не успел снова накрыть полковника одеялом, как в двери вдруг раздался щелчок ключа, затем она резко открылась, и в комнату стремительно вошли Джо Гарленд и коренастый охранник.

— Какого черта ты здесь делаешь, Геви? — с удивлением произнес Джо.

— Подружка полковника попросила меня зайти к нему и лично убедиться, что с ним все в порядке.

— И как ты сюда попал?

— Подружка дала мне ключ. Вот он. Берите.

Джо взял его и передал охраннику.

— Отнеси его в регистратуру, Уилли, и оставь там на столе.

Охранник взял ключ, коротко кивнул и тут же вышел. Почему-то с очень нервным видом.

Джо закрыл дверь.

— Ну и как, с ним все в порядке?

— Вполне. За исключением, конечно, головной боли, которую он, скорее всего, испытает завтра утром.

Бросив взгляд на храпевшего вусмерть пьяного полковника, Джо вынул из кармана носовой платок, вытер почему-то вспотевший лоб.

— Знаешь, Геви, время от времени, хотя, слава богу, не так уж и часто, владельцам отелей приходится сталкиваться с самыми необычными явлениями. Причем далеко не всегда приятными. Понимаешь, Уилли очень хороший парень и очень хороший работник. Он решил, что полковнику будет приятно, если его френч к утру вычистят и отгладят. Но по дороге в нашу прачечную он нашел во внутреннем кармане толстый конверт с деньгами и сделал единственно правильную вещь — принес его мне. И слава богу, у него хватило ума их не пересчитывать. Знаешь, даже такие хорошие парни, как Уилли, могут иметь свою цену. Я отнес конверт к себе в кабинет и, прежде чем положить в сейф, начал их пересчитывать. Должен заметить, сумма оказалась внушительная. Слишком внушительная. Что, этим полковникам так много платят?

— Нет, Джо, не волнуйся, далеко не так много.

Он подошел к постели и снова внимательно посмотрел на храпящее тело.

— А знаешь, Геви, боюсь, этот полковник та еще птичка. Кстати, сегодня в четыре он должен был быть в полиции, давать показания насчет той девчушки, которая сиганула с моста. Тебе об этом что-нибудь известно?

— Да, я ее знал. А что, она хоть как-то упомянула Долсона в своей предсмертной записке?

— Нет. Просто их часто видели вместе. В клубах, ресторанах, ну и тому подобных местах. Только раньше, не в последнее время.

— Ну и как, интересно, у нашего полковника прошла встреча в полиции? Он там, случайно, не растерялся?

— Нет, нет, совсем нет. Мне все рассказали. У меня там свои контакты. Сам знаешь, репутация отеля важная штука, и без достоверной информации просто не обойтись. Приходится. Говорят, он вел себя по-мужски. Ничего не утаивал, не извивался как уж на сковородке. «Да, господа, я очень хорошо ее знал. Она была мне как дочь. Знаете, ей тогда было одиноко, ну и я, как мог, ее развлекал, водил по разным местам, чтобы она поскорее пообвыкла, пришла в себя. Так сказать, морально ее поддерживал».

— Их это устроило?

— Думаю, да. Впрочем, у них не было особого выбора. Да и в любом случае, не портить же ему карьеру только из-за того, что он ее бросил? Даже если именно так оно и было. Лично мне этот сукин сын нисколько не нравится, но здесь он был как важная декорация. До сегодняшнего вечера. Как думаешь, он скоро придет в себя?

— Вряд ли. Не раньше чем через несколько часов.

— Ты же знаешь, Геви, у меня с военными всегда полный контакт. Большинство из них нормальные ребята, но иногда попадаются и такие: нацепил звездочки на погоны и считает себя богом. В родном городе его не приняли бы даже в местный престижный клуб. А тут надел форму — и светский лев. Он лично знаком со всеми метрдотелями. С многими даже на дружеской ноге.

— Джо, сделай мне маленькое одолжение. Когда он проснется и поймет, что денег нет, то с дикими воплями тут же побежит к тебе. Будь другом, задержи его.

— Но как, Геви? Он тут же побежит в полицию!

— Может, и не побежит. Может, ему огласка меньше всего нужна, особенно для полиции. Придумай какую-нибудь благовидную причину. Ну, скажем, для большей сохранности ты отнес деньги в банк.

Джо быстро все сообразил.

— Думаешь, деньги могут быть не его?

— Могут.

— Конечно, мне бы очень хотелось задать тебе пару вопросов, Геви, но по твоим глазам сразу видно, что ты все равно ничего не скажешь. Ладно, считай — уговорил. Сделаю все, как просишь. А теперь давай пошли отсюда! Чем скорее, тем лучше.

Мы спустились на лифте вниз. Джо вышел в холле, а я проехал дальше вниз. На секунду остановился у открытых дверей ресторана, послушал, как Хильди поет одну из своих самых лучших песен «Вся твоя». Поймав ее взгляд, жестом показал, что все отлично. Она, улыбнувшись, признательно кивнула.

Я, спустившись еще на один уровень ниже, прошел по туннелю к автостоянке, нажал кнопку, терпеливо подождал, пока не подгонят мою арендованную машину. К заводу я подъехал довольно рано. Во всех окнах горел свет — вторая смена была в полном разгаре. Припарковавшись прямо перед главным входом, я выключил фары, откинулся на спинку сиденья и закурил сигарету. Может, хватит мне уже всех этих таинственных телодвижений? Может, стоит завтра же, не откладывая дела в долгий ящик, с самого утра съездить в местное отделение ФБР, поговорить с каким-нибудь начальником, рассказать ему все, что знаю, и пусть они дальше разбираются сами? Ну а если вдруг окажется, что это не совсем по их части, пусть тогда свяжутся с соответствующим подразделением. На завод пришлют команду квалифицированных аудиторов, которые детально проверят все счета и финансовые документы по этому сверхсекретному контракту «Д-4-Д». Деньги полковника в сейфе Джо вполне могут оказаться нечистыми, тогда пусть они и спросят, откуда у него столько наличных денег. Альма, правда, уже мертва, но ведь мы с Перри вполне можем под присягой подтвердить то, что она нам рассказала. Кроме того, Перри официально сообщит им о факте пропажи нескольких важных документов...

Я заканчивал уже третью сигарету подряд, когда из двери заводоуправления наконец-то показалась изящная фигурка Перри. Сошла со ступенек лестницы, на секунду остановилась, растерянно огляделась вокруг. Я включил фары и негромко бибикнул. Она торопливо перебежала через улицу. В тусклом освещении фонарей мне показалось, что она улыбается.

Мы проехали через центр города. Как ни странно, но мерно стучавший по стеклам и крыше машины апрельский дождь заметно успокаивал. Перри сидела поджав под себя ноги, полуобернувшись ко мне и, не перебивая, выслушала все, что я ей рассказал. Равно как и все, что подозревал. Остановившись на светофоре, я повернулся к ней. На ней не было шляпы, а слегка влажные волосы выглядели не только красивыми, но и на редкость привлекательными. Так и хотелось их потрогать...

— Геван, что вы имеете в виду, говоря, что дело не ограничивается только этим?

— Мне кажется, полковник всего лишь часть какой-то очень большой игры. Документы пропадают, девушка умирает, полковник собирается уехать... Странно все это, очень даже странно. Остается только какой-то анонимный, никому не известный человечек, «почтовый ящик». Ну и что дальше? Поймают нашего полковника, опозорят, разжалуют, посадят в тюрьму. Вместо него пришлют кого-нибудь другого. Рано или поздно, может, даже найдут этого Арманда Лефея. И что это изменит? Да ровным счетом ничего! Все равно что за неправильную парковку выписать штраф водителю машины, на которой только что ограбили банк! В деле завязаны Лестер Фитч, Ники и Стэнли Мотлинг, но мне совсем не ясно, как этот придурок Долсон может показать на них даже хотя бы для того, чтобы спасти свою шкуру.

— А что они могут от всего этого получить, Геван?

— Боюсь, это становится все более и более очевидным, Перри. Они могут получить полный, неограниченный доступ к сверхсекретному проекту «Д-4-Д», к его наиболее тщательно охраняемой части — сборке. А затем найти способ ловко и незаметно его саботировать. Впрочем, может, он у них уже и есть. Причем не один.

Проезжая мимо ярко освещенного торгового центра, я бросил взгляд на Перри. Она смотрела на меня с какой-то странной, почти сочувствующей улыбкой.

— В чем дело? — озадаченно спросил я.

— Да, собственно, ни в чем. Вот только, Геван, вам не кажется, что это уж слишком?

— Перри, эта чертова «холодная война» длилась так долго, что многие просто забыли, что она далеко не закончилась. Нам все это порядком надоело, мы обленились, нам не хочется даже думать об этом. Почему, Перри?

— Ну, наверное... наверное, потому, что мы понимаем: если кто-нибудь начнет что-нибудь, мы уничтожим друг друга, только и всего.

— Допустим. А теперь давай предположим, что, несмотря на Кубу, Конго, Северную Корею, ну и все остальное, они решили, что все-таки проигрывают «холодную войну». Как по-твоему, они сдадутся?

— Не знаю. А какого ответа вы от меня ждете?

— Хорошо. Тогда давай предположим, где-то полтора или два года назад они там, в Кремле, все-таки решили пойти на риск и развязать не «холодную», а самую настоящую «горячую» войну. Со всеми вытекающими последствиями. Что бы они тогда сделали? Прежде всего до максимума расширили бы свою шпионскую сеть.

Они уже делали это, ничего нового. Будут орать на весь мир о своем стремлении к миру, о невозможности масштабной ядерной войны, о своем искреннем желании наладить с нами экономическое и политическое сотрудничество, а сами будут шаг за шагом засылать к нам своих самых лучших агентов, вербовать их здесь, внедрять их в наши важнейшие научные, промышленные, политические и военные структуры. И терпеливо ждать результатов. А затем нанесут неожиданный удар и сделают все возможное, чтобы убедить историков, что все это только наша вина, что именно мы хотели войны. Только представь себе, сколько этих мотлингов, долсонов и всех прочих вдруг оказались востребованными! С чего бы это?

— Да, но что он или такие, как он, могут...

— Перри, к твоему сведению, «Д-4-Д» — это важнейшая часть системы наведения стратегических межконтинентальных ракет. Понимаешь? Они ведь делаются не только здесь. Возможно, даже имеются альтернативные варианты. Стэнли Мотлинг пока здесь, но ведь там вполне могут быть и другие, ему подобные.

— Что? Как? Каким образом?

— Очень просто. Для начала он медленно, одного за другим выдавливает лучших производственников. Поулсона, Фитца, Гэрроуэя и многих других. Заменяет их ни на что не способными тупицами и невеждами. И заговорщиками. Затем постепенно развращает Долсона деньгами, что оказывается совсем не трудным, поскольку полковник просто жалкая, мелкая и жадная фигура. Не более того, но на своем месте он очень и очень нужен. Мотлинг как бы невзначай дает ему понять, что неплохо было бы взять в аренду склад на стороне и при помощи в общем-то совсем несложных операций начать зарабатывать действительно хорошие деньги. Не компании, а себе! В свой собственный карман. Со временем Долсон, конечно, понял, что стал собственностью Мотлинга. Как уличная собачонка. Его используют на всю катушку. Не забывай, он ведь занимается контрактами, закупками и поставками. А это золотое дно. Чуть-чуть изменил спецификацию, объемы, условия, всего чуть-чуть, и ты в деле, ты вроде бы хозяин положения. Причем на международном уровне. Долсон имел прямую возможность направить часть секретных грузов куда-нибудь на мыс Канаверал или куда-то еще, где они проходят испытания, где проверяют, как они летают.

— Вы говорите так, будто все знаете.

— Перри, когда догадаешься о главном, то все остальное становится на удивление простым. Мой брат Кен был никудышным управляющим, но зато прекрасным инженером. И со временем, думаю, все понял. Поэтому его и убрали.

— Это ужасно, — чуть слышно прошептала она.

— Таким же образом они и до нас могут добраться. Другого выхода у них нет. Хоть это тебе понятно, Перри?

Разговаривая с ней, я вел машину настолько автоматически, что даже толком не знал, куда еду, поэтому все время приходилось замедлять скорость, чтобы свериться с дорожными указателями. Наконец впереди показалось что-то знакомое — уходившая вправо дорога, напомнившая мне тот самый короткий и удобный путь, которым мы в юности любили добираться до реки на пикники. Как правило, с достаточно доступными девушками, ящиком-другим пива и одеялами.

Свернув на дорогу, я спросил:

— Кстати, Перри, тебе это местечко знакомо? Ничего не напоминает?

— Если бы вы расстроили меня хоть чуть-чуть поменьше, я, возможно, тоже попыталась бы отделаться шуточкой в вашем духе. Например, поинтересовалась бы, за кого вы меня принимаете, но, боюсь, сейчас далеко не самое лучшее время для игривого настроения, вам не кажется, Геван?

Оставшиеся четыре мили до берега мы проехали в полном молчании. Там, на довольно большом расстоянии друг от друга, уже были припаркованы три машины. Все с потушенными огнями, все носом к медленно, но тем не менее величаво текущей воде. Остановившись, я прикурил две сигареты и протянул одну Перри, не без удовольствия отметив про себя, что она обладает не только замечательным даром уметь молчать, но и мудростью понимать, когда это требуется.

Сидя в полной тишине, я продолжал про себя рассуждать.

По иронии судьбы Лестер, использовав в разговоре со мной термин «саботаж», побудил меня подумать об этом слове совершенно в ином контексте. Когда мы по телефону беседовали с Мортом Брайсом о Мотлинге, я почему-то не стал затрагивать эту щекотливую тему. Уж слишком мы все боимся показаться подозрительными, нас ужасно страшит сама мысль о том, что в глазах других мы можем выглядеть просто нелепо и смешно.

Все вдруг стало на свои места, как только я начал думать о Мотлинге как о человеке, живущем в искривленных лучах своего внешнего успеха. Такого, как он, можно склонить к тяжелейшему преступлению, только когда ставки какой-то, может, даже не до конца понимаемой им игры взлетают до бесконечности. В свое время то же самое произошло с небезызвестным Клаусом Фуксом[2].

Впрочем, мотивы Мотлинга вряд ли представляли для меня сейчас сколь-либо значимый интерес. Если моя основная догадка правильная, значит, что-то безнадежно и окончательно искорежило, извратило его душу уже много лет тому назад. А трубка, внешняя дружелюбность и костюм из твида с начесом — не более чем прикрытие его второй омерзительной натуры.

Конечно же Мотлинг получит в свое полное распоряжение всех высококвалифицированных специалистов, которые ему потребуются и которых он сможет использовать для достижения своих целей. Других же, вроде Фитча, Долсона и им подобных, можно просто развратить, завербовать, заставить покорно служить ему и ИХ делу. А поскольку, в силу своих интеллектуальных способностей и достигнутого в результате долгой целенаправленной деятельности положения, он для своих хозяев представляет исключительную важность, то те, само собой разумеется, не пожалеют ни средств, ни усилий, чтобы он всегда и во всем оставался безукоризненно чистеньким и вне всяких подозрений.

Внезапно меня охватило что-то вроде ужаса при осознании того, насколько тщательно был спланирован и почти полностью претворен в жизнь этот чудовищный план. Решение проникнуть в крупную промышленную корпорацию, которой управляли два холостых брата, задумали. По меньшей мере лет пять тому назад. Главным инструментом для этого должна была стать женщина. Красивая, умная, преданная делу, безжалостная и великолепно подготовленная для выполнения такого рода задания. Ее обеспечили новым именем — наверное, долго искали, пока не нашли подходящую и по возрасту, и по размерам девушку, не имеющую в Кливленде ни родственников, ни друзей. В результате настоящая Ники Уэбб лишилась и имени, и жизни, а я стал первой жертвой коварного и на редкость опытного вражеского агента в женском обличье.

В те времена мы с Кеном были по-настоящему отличной командой, а у нее было достаточно времени, чтобы изучить нас обоих изнутри. Возможно, придя в конце концов к расчетливому выводу, что я слишком силен, слишком способен и что со мной все может оказаться не так легко, она устроила мне тот самый сюрприз с моим якобы неожиданным приходом, предварительно, конечно, профессионально обольстив брата, как, впрочем, раньше обработала и меня самого. И хотя они не могли знать, что за этим может последовать (в том состоянии я ведь вполне мог убить одного из них или даже их обоих), требуемый результат все равно был достигнут. «Дин продактс» стала намного более уязвимой, и теперь можно было шаг за шагом начинать процесс выдавливания из нее наиболее способных управленцев высшего звена. И начал его не кто иной, как я сам, когда в гневе и отчаянии ушел оттуда. Когда же меня не стало, она тут же вышла замуж за Кена, медленно, но неотвратимо выпотрошила его, подготовила благодатную почву для официального появления Стэнли Мотлинга.

Но мой брат каким-то образом узнал обо всем этом, и им пришлось его убрать. Убедившись, что я совсем не превратился в такого уж пляжного бездельника и повесу, как ожидалось, они, не теряя времени, принялись за меня. Сначала пустили в ход Ники, затем попытались убить меня при помощи того огромного грузовика и теперь, когда ни то ни другое не сработало, наверное, в немалом смятении. Ведь я здорово расшевелил их муравьиную кучу: вынудил срочно свернуть мошенническую аферу Долсона, выкрасть секретные файлы и даже убить блондинистую подружку полковника... Но созданную ими систему эффективного саботажа и, очевидно, весьма ценное оборудование им надо сохранить любой ценой, любой! От этой мысли я невольно содрогнулся.

— Похоже, кто-то копает вам могилу, — нарушила долгое молчание Перри.

Мои глаза уже привыкли к темноте, нарушаемой только смутными бликами огней далекого города. Дождь прекратился. Она по-прежнему сидела полуобернувшись ко мне, поджав под себя ноги. Тускло-красное мерцание сигареты освещало нежные черты девичьего лица.

— Где бы ни была эта чертова могила, думаю, она давно уже меня поджидает, — задумчиво произнес я.

— Достойные умирают молодыми? — с нотками легкого удивления ответила она. — Так безопаснее?

Во вновь наступившей тишине я вдруг остро почувствовал, как же мне с ней спокойно и удобно. Не надо ничего из себя изображать, не надо производить впечатление, не надо спорить, придумывать ловкие ходы... Джоан хорошо меня знала, настолько хорошо, что я мог позволить себе редкую в наше время роскошь оставаться самим собой. Полностью и ничего на свете не опасаясь. Во внезапно возникшей между нами атмосфере тепла и легкости до меня вдруг дошло, что она существует для меня и в физическом виде тоже — живая, сексуально привлекательная девушка, по-настоящему красивая, изящная, на редкость сообразительная блондинка со светло-рыжими волосами, которая незаметно стала мне дорога задолго до того, как ко мне пришло реальное осознание этого теплого, радостного ощущения.

— Знаете, Геван, в самом начале вашего рассказа мне все это казалось чем-то диким и несуразным, — снова нарушила она приятное, но несколько затянувшееся молчание. — Серые и голубые глаза; оказывается, Ники совсем не Ники; какие-то анонимные заговорщики... На какое-то мгновение мне, простите, даже показалось, что вы сходите с ума. Но... но затем с каждой минутой все начало приобретать вполне реальные очертания. Кроме того, ваши слова заставили меня вдруг кое-что вспомнить, и это, безусловно, полностью вписывается в нарисованную вами картину.

— Интересно, что же?

— Я уже говорила вам, как мне стала ненавистна Ники, когда вы начали с ней встречаться. Знаете, мне тогда все время страстно хотелось, чтобы с ней случилось что-нибудь по-настоящему ужасное. Но... она была неуязвимой. Конечно же на работе мы много говорили о ней, обсуждали, оценивали. Она всегда была предельно вежливой, ровной и доброжелательной по отношению ко всем остальным девушкам, но при этом ни перед кем никогда не открывалась, никому не позволяла приблизиться к ней даже на дюйм. Иногда нам даже казалось, что про себя она даже смеется над нами. Ходило немало сплетен... ну, насчет того, как ей удалось получить работу. Это заставляло всех нас чувствовать себя вроде как бы неполноценными по сравнению с ней. Мы все чуть ли не физически ощущали в ней что-то необычное, странное. Будто она какая-то не совсем реальная, не из этого мира. Одна из наших девушек — ее звали Мари, — приблизительно ее возраста, тоже приехала сюда из Кливленда и настойчиво пыталась выпытать у Ники хоть что-нибудь о ее прошлом. А мы все время подзуживали ее продолжать и продолжать. Однако, несмотря на все ее попытки, Ники оставалась такой же безукоризненно вежливой и... уклончивой. Однажды Мари все-таки удалось зажать Ники в углу кладовки на втором этаже... Никто из нас никогда так и не узнал, что, собственно, между ними там произошло, но когда Мари наконец вернулась к своему рабочему столу, то вела себя так, будто ее до смерти напугали: белая как полотно, с заметно трясущимися руками, неуверенными движениями... В середине дня она без каких-либо видимых причин вдруг впала в истерику и, даже не отпросившись, ушла домой. Через два дня Мари, никому ничего не объясняя, подала заявление об увольнении. Нам она так ничего и не объяснила. Несмотря на все наши настойчивые расспросы, категорически отказывалась говорить о том, что же все-таки там, в кладовке, между ними произошло. После этого Ники стала нам казаться еще более зловещей. Узнав, что вы собираетесь на ней жениться, я всем сердцем почувствовала, что это будет страшной ошибкой. Страшной и трагической. Сама не знаю почему. Просто знала, что так и будет... Это ведь вписывается в то, что вы мне рассказали, правда же?

— Да, правда.

— Я так рада, что вы все-таки на ней не женились, Геван. Так рада, что между вами все тогда кончилось. Ники... то есть эта женщина похожа на какое-то хищное животное...

Мне вдруг вспомнилось белое пластиковое покрытие раскладывающегося шезлонга, ровная темная линия стройных тополей, как бы внимательно следящих за нами, запах неторопливо стекающего вниз жидкого крема для загара, ее ногти, впившиеся в мою спину... Эти неожиданно пришедшие воспоминания показались мне сейчас настолько нечестивыми, будто я только что во весь голос выкрикнул грязную непристойность в святую и благословенную тишину. И вместе с тем мое осознанное и окончательное переосмысление темной, подавляющей магии Ники было настолько полным, что я вдруг почувствовал себя выздоравливающим от тяжелой и страшной болезни. Будто безжалостный топор палача прошел мимо, отрубив прогнившее место, наконец-то очистив меня от вони, мерзости и грязи. Теперь, если, конечно, буду достаточно осторожен, я все-таки смогу прожить долгую и счастливую жизнь.

— Знаешь, я ведь толком ее никогда не знал.

— Наверное, как и ваш брат тоже.

— Скажи, ты будешь смеяться над проявлением полной трусости, Перри? Извини меня, черт побери, но «Перри» как-то совсем не звучит. Джоан было бы куда лучше.

— Джоан — это для своих, ну а Перри — для всех остальных. Мне будет только приятнее, если вы тоже будете называть меня Джоан... Так над чем мне следует посмеяться?

— Сначала я привез тебя сюда, на наше старое место любовных свиданий, а теперь хочу увезти в какой-нибудь мотель.

— Да, быстровато. Такого, честно говоря, я не предполагала. Интересно, за кого вы меня принимаете? Значит, найдем миленький уединенный мотель, хорошо проведем время, ну и все такое прочее, так?

— Нет, Джоан, не стоит так шутить. Поверь мне, не стоит. Дело совсем в другом. Мы уже достаточно далеко от города, но все равно поедем и дальше. К сожалению, я не герой. Заговорщики слишком сильны, умны и безжалостны. Они не знают пощады. Мы проедем еще несколько миль, остановимся, ты сможешь позвонить маме и успокоить ее, придумав какую-нибудь милую правдоподобную ложь, затем мы проедем еще несколько миль, действительно найдем миленький уединенный мотель и зароемся в нем, как в нору. В двух разных комнатах, если ты так захочешь. А рано утром первым делом сделаем оттуда несколько междугородных звонков людям, которые, надеюсь, все еще меня помнят и прислушаются к моим словам. А затем будем терпеливо ждать. Вернемся в город только после того, как федералы возьмут ситуацию под полный контроль.

Она понимающе кивнула, чуть помолчала и сделала еще одну глубокую затяжку, прежде чем начала говорить.

— Герои на редкость скучные люди, Геван. Во всяком случае, так мне всегда казалось. В одном таком я разочаровалась, когда мне было всего одиннадцать. Даже если во всех ваших догадках не более двадцати процентов правды, то и тогда имеет прямой смысл хотя бы на время куда-нибудь исчезнуть. Затаиться. Но затем вам предстоит сделать еще одну вещь. Важную вещь, Геван. Когда-то, в те незапамятные дни, мне приходилось исполнять немало ваших приказов и распоряжений. А теперь настало время и вам исполнить один мой приказ, одно мое распоряжение, сэр, всего только одно. Но выполнить. Честно и добросовестно, как это всегда делала я. У вас слишком долго не было повода гордиться самим собой. Вы не радуете сами себя. Вы давно уже разучились получать какие-либо по-настоящему настоящие, простите за невольную тавтологию, удовольствия. Поэтому вот что я вам приказываю: когда этот кошмар закончится, вы должны немедленно, повторяю, немедленно вернуться на работу, для которой вы созданы, и наконец-то перестать быть одиноким, всеми покинутым и скучающим от безделья пляжным мальчиком.

Да, такого мне давно никто не говорил. Я сидел, ожидая, когда меня захлестнет волна благородного гнева, раздражения или по крайней мере возмущения. Но вместо этого одна только мысль о возвращении почему-то вызвала у меня в животе сладостное покалывание, которое бывает от предчувствия радости и ожидания.

— Вы просто чудо, мисс Джоан!.. Ну что ж, приказ есть приказ, и я готов его выполнить, мэм. Честно и добросовестно. Как вы в свое время.

Она радостно засмеялась. Я импульсивно протянул руку и взял ее за кисть. Мне так хотелось притянуть ее к себе и скрепить наши обещания легким, радостным, но при этом отнюдь не воздушным поцелуем. Ее смех прекратился. Кисть была теплой, приятной для прикосновения и утонченной. В ее теле почувствовалось трепетное сопротивление, затем в наступившей тишине я услышал, как она вдруг затаила дыхание.

Как же хорошо, подумал я. Как же просто здорово, что все происходит именно так, что теперь я нахожусь под надежной защитой нашей обоюдной нежности и могу не бояться, что при моем малейшем прикосновении эта уже желанная, очень желанная женщина вдруг резко возбудится и со сладострастными стонами, невнятным бормотанием, с закрытыми глазами набросится на меня с агрессивным, чисто животным желанием немедленно использовать находящегося рядом самца. А если ее вдруг прервут, не дав дойти до оргазма, ей, скорее всего, потребуется немало времени, чтобы попытаться хотя бы вспомнить мое имя.

Джоан каждую секунду, каждое мгновение точно знала, кто я такой, и даже произнесла мое имя уже после первого, робкого поцелуя. Затем с коротким, почти беззвучным смешком встала на сиденье на колени, взяла мое лицо в обе руки, осыпала его поцелуями, прежде, чем ее губы впились в мои со страстью взрослой женщины, которая безошибочно знает, чего и, главное, кого она хочет...

Я крепко прижал ее к груди, молча восторгаясь сладостью соприкосновения наших тел, настолько совершенной, будто я только что вернулся к себе домой после долгого и утомительного пути. Шелковистая прядь ее волос касалась моей щеки, быстрое биение наших сердец и учащенное дыхание будто бы слились воедино. И хотя этой близости конечно же было недостаточно, я мечтательно подумал, что сладостное и полное единение наших тел — которое казалось неизбежным, но только в другое время и в другом месте — каждый раз будет тоже нести с собой чувство незавершенности наслаждения, нетерпеливого ожидания скорейшего продолжения. Я не сомневался, что наши тела идеально подойдут друг другу, сольются, как что-то абсолютно неделимое. Мы оба чувствовали это. Душой и сердцем. Потому что знали, что это будет символизировать еще и бесценный союз душ раба Божьего Гевана Дина и рабы Божьей Джоан Перри.

Я нежно прошептал ей в ухо:

— Помню, ты говорила, что «час пик» миновал, все закончилось. Это так?

— Конечно закончилось, дорогой. Просто я не сказала тебе, чем это стало. Просто держи меня вот так, крепко-крепко, и не отпускай долго-долго...

Интуитивно бросив случайный взгляд через окно машины на ее стороне, я вдруг заметил там смутный, безликий силуэт человека. Инстинктивно дернулся было, чтобы прежде всего закрыть замок на ее дверце, но в тот же момент кто-то снаружи резко распахнул дверцу на моей стороне, крепко схватил меня сзади за горло, сдавил его и начал с силой тащить наружу. Джоан громко закричала...

Я отчаянно пытался вцепиться в рулевое колесо, но моя рука соскользнула, и я с громким шумом вылетел из машины прямо на мокрую траву. В течение, казалось, бесконечного падения я невольно подумал, насколько же было глупым даже не потрудиться проверить, не едет ли кто-либо за нами. Специально поотстав, с потушенными фарами... На память тут же пришел огромный ревущий грузовик, пытавший раздавить меня в лепешку на крутом склоне практически сразу после того, как я покинул дом Ники. О моем приезде, равно как и о решении поддержать Грэнби, ее заранее предупредил Мотлинг. Наказание за проявленную глупость было вполне заслуженным и жестоким. Даже слишком жестоким, учитывая, что во все это теперь оказалась втянута и Джоан. Моя Джоан! Они ведь наверняка тем или иным способом заставили ту бедную девушку по имени Брейди говорить, прежде чем ее убили.

Падение было довольно болезненным, но оно по крайней мере освободило мое горло от смертельной хватки. Я оперся ногами о борт машины и, изо всех сил оттолкнувшись, сделал прыжок с обратным переворотом, обычно называемый в акробатике флик-фляк, во время которого мои высоко поднятые ноги столкнулись с чем-то мягким, и до меня донесся громкий вопль боли. Приземлившись на обе руки и колени, я тут же вскочил на ноги и, широко расставив руки, ринулся назад к машине. По моей щеке скользнуло чье-то колено, заставив на секунду зажмуриться, но мне все-таки удалось вовремя увернуться, успеть схватить чью-то ногу и дернуть ее, не жалея сил.

В этот момент совсем рядом послышался вой заводимых моторов других машин, которые, очевидно, спешно одна за другой покидали место событий. Свет фар одной из них высветил нас как раз тогда, когда мой неведомый противник упал на землю. Наверное, люди в этих машинах услышали крики и поняли, что все пошло совсем не так, как планировалось, а лишние проблемы, тем более перспектива показать свои лица, им, похоже, были совсем ни к чему. Джоан снова пронзительно вскрикнула, но на этот раз это был не вопль, а скорее долгий душераздирающий крик. Очевидно, ее уже вытащили из машины с другой стороны. Я наклонился над упавшим человеком и со всей силы ударил кулаком в то место, где должно было бы быть его лицо. Нет, промах! Он был словно скользкий угорь — кулак ударился о сырую траву. Зато следующая попытка оказалась намного удачнее — удар пришелся, похоже, прямо в цель, у меня под костяшками даже что-то хрустнуло. Но мне надо было срочно добраться до Джоан и освободить ее. Слабые попытки лежащего на мокрой траве человека схватиться за мое колено ослабевшими после нокаутирующего удара пальцами оказались, слава богу, бесполезными. Я быстро обошел вокруг машины, увидел смутную тень, услышал напряженные всхлипывания Джоан. Когда же, обняв ее и ощутив руками твердую живую плоть, я обернулся, чтобы осмотреться, куда увести ее от опасности, то получил такой удар чуть выше правого глаза, что мне показалось, будто треснул мой череп. Успев хриплым голосом крикнуть Джоан: «Беги! Беги!» — я, ничего не видя перед собой, ринулся на ударившую меня тень, но, когда ничего не чувствующими руками схватил ее, тут же получил другой, не менее сильный удар в самый центр лба. Я упал на колени, все еще пытаясь не отпускать его, но за этим последовал еще один удар ребром ладони по задней части шеи, и я рухнул лицом вниз, на траву. Мои ослабевшие пальцы соскользнули вниз к его лодыжке. Собрав последние силы, я с болезненным стоном дернул ногу к себе и вонзил в нее все свои зубы. Все до одного! Он завопил от боли, выдернул ногу, а я покатился к большей тени машины и заполз под нее совсем как раненый зверь в поисках надежной норы, где можно укрыться и зализать раны. Скрючившись там, несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул, затем, больно ударившись плечом обо что-то твердое — наверное, глушитель, — выполз на другой стороне.

Кругом стояла странная тишина. Снова пошел моросящий дождь. Мелкие капельки тихо, будто шепча, шлепали по поверхности плавно текущей реки. Я медленно поднялся на ноги. В голове постепенно прояснялось. Мелкие волны нежно плескались о берег. Где-то вдали прозвучал густой, низкий, солидный гудок парохода. Где Джоан? Внезапно до меня донеслись быстрые, легкие шаги человека, бегущего по влажной траве. Тут же раздался тихий щелчок включателя карманного фонаря, и луч света, быстро пробежав около багажника машины, резко метнулся в сторону шагов, высветил бегущую по изрезанному колеями травянистому полю Джоан. Она бежала стремительно и грациозно, едва касаясь ногами земли. Совсем как стройный, худенький мальчик...

Затем раздалось что-то вроде свиста странного летящего предмета. Быстро мелькающие ноги Джоан сделали еще один шаг, и... она, будто в кошмарном сне, лицом вниз бесформенно рухнула на мокрую траву.

Свет фонаря тут же погас.

Я обошел вокруг машины, скользя ногами по мокрой траве, толком не понимая, слышны ли мои шаги или нет, увидел смутную тень, протянул к ней руки, почувствовал, как мои пальцы коснулись грубой ткани одежды. Из моих глаз текли слезы гнева. И в это мгновение на меня вдруг налетел, казалось, огромный черный локомотив — он сшиб меня, мгновенно превратил во что-то маленькое, ничтожное и отчаянное, мечущееся между бешено вращавшимися спицами чертова колеса. Свет померк в моих глазах, и я провалился куда-то в бесконечную темноту мироздания...

Я пришел в себя только на заднем сиденье машины, которая подпрыгивала и подскакивала на больших ухабах, приподнялся на правый локоть, почувствовал чье-то теплое и тяжелое тело на бедре. Медленно провел рукой: так, вот лицо, гладкая щека, спутанные шелковистые волосы... Машина двигалась медленно, с трудом, как бы нехотя переваливаясь с боку на бок, совсем как что-то очень толстое, старое и усталое. Я искоса бросил осторожный взгляд в сторону переднего сиденья. Боже мой, на нем же никого нет! Совсем как в старой шутке — мы все на заднем сиденье, а водителя нет. Вперед, ребята! Сзади снаружи донеслось чье-то натруженное дыхание. Внезапно нос машины резко опустился вниз, буквально швырнув меня вперед к задней стенке водительского сиденья. Теперь мне стала видна блестящая поверхность капота и как она медленно скользит по направлению к темному зеркалу гладкой поверхности реки; последнее, что мне довелось увидеть, — это как темное зеркало разверзлось, неотвратимо и безвозвратно поглощая в себя и нас, и весь наш мир. Машина, наклонившись почти вертикально, медленно, плавно скользила куда-то вниз. Совсем как при замедленной съемке, когда ее сбрасывают с высокого и крутого утеса...

Наконец колеса — сначала передние, а потом и задние тоже — мягко, почти нежно коснулись илистого речного дна. Черного дна реки, где смерть возвещала о себе шипением воды, десятком тонких струек, проникавших внутрь машины, брызгающих на меня и неуклонно поднимающихся на моей стороне. А я, будто завороженный, с интересом смотрю захватывающий фильм... Вдруг меня словно током ударило — это струйка холодной воды из ближайшего окна ударила мне прямо в лицо, приведя наконец в чувство и вернув к жестокой реальности. А также вызвав дикий приступ необузданной паники.

Внутри оставалось еще немного воздуха, но он быстро уходил через мелкие, но многочисленные отверстия. Мой мозг лихорадочно заработал. Прежде всего я сбросил с себя связывающий движения пиджак, нагнулся и под водой снял ботинки. Вспомнив, что это двухдверный седан, я обеими руками взял ее тело и с трудом подтолкнул к переднему щитку приборов. Затем, с силой вдохнув драгоценного воздуха, протиснулся туда и сам. Нащупал ручку окна и, набрав в рот, наверное, последнюю порцию оставшегося воздуха, открыл окно. Это был риск, но риск вполне осознанный: когда весь воздух выйдет, внешнее и внутреннее давление в машине уравняется, и тогда можно будет попытаться открыть дверь. Если, конечно, она не заперта на защелку. Воздух с шипением и пузырьками вышел, нас окутала давящая водяная мгла. Я повернул ручку и изо всех сил нажал на дверь ногами. Господи, какое счастье — она открылась! Обняв девушку за талию, я попытался вместе с ней протиснуться наружу. Сначала ничего не вышло — она застряла, — но потом, в результате отчаянных усилий, мне все-таки удалось ее освободить. Когда мы уже почти вылезли наружу, подлая дверь попыталась закрыться и защемить мою ногу. Совсем как будто что-то живое хотело на прощанье укусить. Но не удалось: я вовремя выдернул ногу, и мы начали долгий, отчаянный путь наверх через мрачные, холодные слои воды. Крепко держа девушку одной рукой, другой я отчаянно загребал, и ощущение было такое, как если бы мы в каком-то кошмаре карабкались вверх по веревочной лестнице с проваливающимися ступенями...

Мои легкие были готовы вот-вот взорваться, в висках мерно стучал гигантский молот, воля к спасению ослабевала с каждым движением руки. Меня охватила самая настоящая паника — вот-вот у меня просто иссякнут последние силы, и в горло потоком хлынет поток леденящей черной воды...

Нет, сил все-таки хватило. Неожиданно моя голова оказалась на поверхности в прохладном влажном воздухе дождливой ночи. Я глубоко вдохнул свежий, невыразимо сладкий речной воздух... Течение медленно относило нас вниз по реке, мимо проплывали силуэты деревьев, едва видные в сумеречных отблесках огней далекого города... После нескольких глубоких вдохов моя голова прояснилась, и до меня вдруг дошло, что девушка до сих пор плывет со мной рядом вверх ногами. Я торопливо перевернул ее, подпер рукой подбородок, чтобы голова была как можно выше над водой, и изо всех сил потянул за собой к берегу. Нет, тут слишком круто, буквально не за что зацепиться. Она выскользнула из моих рук, и мне пришлось вновь вытаскивать ее на поверхность. Потом снова поплыл по течению в поисках более удобного места, стараясь держаться как можно ближе к берегу. Похоже, вот оно. Ноги коснулись дна. Стоя по пояс в воде, я толкал Джоан впереди себя, стараясь, чтобы ее голова все время была над водой. Отчаянно цепляясь за выступающие наружу корни деревьев, выбиваясь из сил, я все-таки вылез на ровное место, а затем вытащил туда и, казалось, уже безжизненное ее тело. Не теряя времени на отдых, хотя он мне ой как был нужен, я первым делом распрямил ее руки и ноги, как рекомендовано в инструкции по спасению утопающих, засунул палец в рот девушки и вытащил ее язык вперед, чтобы она случайно его не проглотила.

Поставив одно колено между ее раздвинутых ног, я начал энергично, с каждым движением усиливая нажим, надавливать на грудную клетку Джоан, чтобы открыть путь воздуху в остановившиеся легкие. Вначале от непомерных усилий меня настолько сильно трясло, что ритм получался неровным, а давление неравномерным однако через некоторое время я немного успокоился, и ритм постепенно стал приходить в норму: нажал — раз, два, три, отпустил — раз, два, три, нажал — раз, два, три, отпустил — раз, два, три... Я с отчаянием обреченного пытался вернуть к жизни тело, которое, скорее всего, было уже мертво еще до того, как оказалось на дне реки. Перед моими глазами стояла картина ее размозженной головы под копной спутанных светло-рыжих волос. Ведь я видел, как брошенный в нее предмет, пролетев со свистом, ударил ее по голове и свалил с ног, словно тряпичную куклу. Однако методично продолжал делать то единственное, что мог делать. В любом случае это было намного лучше, чем просто бессмысленно переживать.

Не было ни часов, ни дня, ни ночи, и, казалось, мое существование разделилось всего на два неразрывных друг от друга движения: нажать-отпустить, нажать-отпустить... От неимоверного напряжения мои руки слегка дрожали, время от времени соскальзывали. Несколько раз у меня мелькала предательская мысль прекратить, бросить это пустое, совершенно безнадежное занятие. Но мною уже, похоже, завладело состояние какой-то мании. Не помню, почему именно, но я, как одержимый, продолжал нажимать и отпускать, нажимать и отпускать... С сощуренными от боли глазами, с отвисшей от напряжения челюстью.

И вдруг... Вдруг прямо подо мной послышались звуки хриплого кашля, почувствовалось какое-то судорожное движение тела. Я перестал нажимать, бессильно опустил руки, прислушался. Действительно, у нее появилось слабое, но стабильное дыхание. И пульс тоже. Я медленно отполз от Джоан и лег правой щекой прямо в прибрежную грязь. Меня готово было вот-вот вырвать. От слабости я даже чуть было не зарыдал. Чего не делал никогда в жизни. В самом прямом смысле слова. Наконец, слегка успокоившись, я подполз к ней назад. Пощупал затылок, почувствовал мокроту.

Встал на дрожащие от слабости ноги, посмотрел вокруг, заметил вдали золотистые прямоугольники освещенных окон. Они там, у себя дома, у теплого очага... Я поднял ее мягкое, будто ватное тело на ноги, взвалил на плечи. Она оказалась очень тяжелой — была все еще без сознания. Споткнувшись о пару изгородей и разок уронив ее на землю, я вслух извинился за свою неуклюжесть и снова не без труда взвалил на плечо.

Мои тяжелые, спотыкающиеся шаги вызвали громкое квохтанье разбуженных кур, из конуры стрелой выскочил сторожевой пес и залился в доблестном истерическом лае: «Видите, как я, самый храбрый сторожевой пес, не жалея жизни, защищаю наш дом?! Вы только послушайте, как смело я лаю!»

Двор вдруг ярко осветился, оказалось, мы совсем рядом с большим сараем, от которого пахло машинным маслом и тракторами. Я споткнулся и чуть было не упал, но все-таки смог удержаться на ногах.

— Кто там? Эй, кто там? — громко прокричал мужской голос.

— Несчастный случай, — прохрипел я, выходя на свет. — Там, на реке.

Высокий, сухопарый мужчина пристально посмотрел на нас, затем быстро подошел и почти поймал на руки Джоан, которая уже начинала снова сползать с моего смертельно уставшего, затекшего плеча.

Я молча, бессильно опустив руки, поплелся за ним на кухню. В доме было полно детей, телевизор работал на полную мощность. Кухня вдруг медленно наклонилась, линолеум на полу больно ударил меня по голове. Я с трудом попытался встать на ноги, но кто-то поспешил помочь мне со словами:

— Полегче, полегче.

Я слабо улыбнулся, желая показать, что со мной все в порядке, оперся на чью-то руку и, тщательно подбирая слова, сказал:

— Пожалуйста... найдите врача... Позвоните в арландскую полицию. Попросите Португала... сержанта Португала. Только его, и никого другого, прошу вас. Скажите ему... скажите, он нужен Дину. Объясните ему... как сюда добраться.

Глава 16

Я знал, что все нужные звонки уже сделаны, и смертельно хотел спать. Но хозяин, прекрасно понимая, что я сильно простыл и еще не отошел от глубокого шока, заставил меня сначала принять горячую ванну. Надо признаться, он оказался полностью прав, она мне здорово помогла. Скоро я физически ощутил, как в мои измученные мышцы снова возвращаются и силы, и жизнь. Он ушел, только когда окончательно убедился, что я в ванне не умру, не захлебнусь. Оставил на табуретке свежее белье, шерстяную рубашку, синие джинсы. Отмокал я долго, может, даже слишком долго, но зато с неописуемым наслаждением. Время от времени до меня доносились громкие голоса, звуки шагов... Наконец, сочтя, что этого будет вполне достаточно, я вылез из ванны, насухо вытерся большим грубым полотенцем, посмотрел на себя в настенное зеркало: так, здоровенная шишка в самом центре лба, левая щека распухла и покраснела, глаза затекли так, что превратились в узенькие щелочки.

Одевшись в оставленную для меня одежду, я вышел из распаренной ванной комнаты. Дети удивленно уставились на меня и тут же разбежались по разным комнатам дома. Войдя в гостиную, я к своей величайшей радости, увидел там — кого бы вы подумали? Сержанта Португала! Он разговаривал с неизвестным мне молодым человеком с неухоженными усами.

— Как она? — первым делом спросил я.

— Господи, ну и видок у вас, Дин! — покачал головой сержант. — Познакомьтесь с врачом. — Большим и указательным пальцами правой руки он вертел небольшой кусочек металла. — Кстати, вот это док вытащил у нее из головы.

— С нею все будет в порядке, мистер Дин, — произнес врач.

— Думаю, это была пневматическая винтовка, — высказал догадку Португал.

— Причем очень мощная. Пуля попала прямо в макушку, прошла между кожей и черепом и застряла чуть выше левой брови. Попади она под чуть другим углом, полагаю, раскроила бы ей весь череп.

— Могу я ее повидать?

— Нет. Я удалил пулю, дал ей успокаивающее и сделал укол снотворного. Теперь она будет спать часов восемь, не меньше. Но перевозить ее вполне можно. «Скорая помощь» будет здесь с минуты на минуту.

— Ее поместят в арландский госпиталь под другим именем, мистер Дин, так что не волнуйтесь, — сказал Португал. — Мы с вами тоже возвращаемся в город, поэтому поблагодарите этих добрых людей, проверьте, высох ли ваш бумажник, — и вперед. Поговорим по дороге.

Когда мы с Португалом ехали в его крытом седане, навстречу промчалась «скорая помощь». За Джоан. Я говорил и говорил. Ничего не утаивая — ни малейшей детали, ни одного известного мне факта. Из-за возбужденного состояния иногда слишком увлекался и начинал нести чепуху, и тогда Португал сухим, лаконичным вопросом тут же возвращал меня к действительности. Скоро он остановился у небольшого универсама, чтобы, как он сказал, сделать один короткий звонок. Сидя в машине, один в темноте, я чувствовал себя далеко не самым лучшим образом. Река что-то сделала с моими нервами. И тем не менее, каждый раз вспоминая о Джоан, я ощущал внезапный прилив необъяснимой радости.

Скоро Португал вернулся. Молча сел в машину, но мотор почему-то не завел.

— Через десять минут мне надо будет сделать еще один звонок, — увидев мой вопросительный взгляд, объяснил он. — Будем ждать прямо здесь.

— Какой звонок?

— Мне надо узнать, куда вас везти. Где они будут вас ждать.

— Они?

Он неторопливо повернулся ко мне. В машине было достаточно света, чтобы увидеть на его широком лице усталую улыбку.

— Это не моя территория, но вы будете в надежных руках, мистер Дин. Так что расслабьтесь и успокойтесь...

Я проснулся оттого, что меня кто-то тряс за плечи, и, сонно мигая, пробормотал:

— Ну как, сделали свой звонок?

— Сделал и даже провез вас целых три мили. Теперь вам с ними.

Около нашей машины стояли два человека. Мы припарковались в какой-то аллее. Похоже, где-то в самом центре Арланда. Я вышел, бросил на них изучающий взгляд, затем повернулся, чтобы поблагодарить Португала, но его седан уже тронулся.

— Пожалуйста, следуйте за мной, мистер Дин, — сухо произнес один из них.

Мы прошли в какую-то оказавшуюся совсем рядом дверь, спустились вниз по лестнице, прошли через котельную к явно уже поджидавшему нас лифту, поднялись наверх и вышли в пустой, гулкий коридор, который вскоре привел нас к ярко освещенным комнатам офиса.

Там нас ждал сидящий за столом человек. Рядом стояли три пустых стула. На столе — небольшой микрофон, на специальной подставке — большой магнитофон с необычно большими круглыми бобинами. Двое мужчин, которые привели меня сюда, выглядели молодыми, чистенькими и вполне компетентными. Человек за столом был значительно старше. Рядом с ними моя шерстяная рубашка, джинсы, особенно синяки на лице и сырые, потерявшие форму туфли смотрелись далеко не самым лучшим образом. Это было понятно.

— Присаживайтесь, пожалуйста, мистер Дин. Мое имя Тэнси. Я из ФБР.

Представить тех двоих он, по всей вероятности, не счел нужным. Мы все сели на пустые стулья у стола. Тэнси производил впечатление одного из тех профессорского вида людей, которые при более близком рассмотрении оказываются совсем не такими, какими кажутся вначале. Вы постепенно начинаете замечать сначала их крепкие руки, затем немигающий взгляд, ширину плеч, легкость движений хорошо тренированного человека и невольно задаете себе вопрос: «Что, интересно, заставило меня принять его за кроткого ученого?»

Тэнси включил магнитофон, проверил микрофон, проговорил в него дату, час, мое полное имя и приступил к конкретным вопросам. Они начали с самого начала и вывернули меня до конца. Только факты, никаких догадок. Когда их не удовлетворяли какие-нибудь детали, они заставляли меня вернуться назад и снова пересказать то или иное событие. Нередко их вопросы казались мне не имеющими ни малейшего отношения к делу, а когда же я сам задал им вопрос, они его просто проигнорировали. Будто и не слышали. Нет, они не были грубыми — просто на редкость деловитыми, только и всего. От напряжения я быстро устал и начал непрерывно зевать. Наконец Тэнси был, казалось, полностью удовлетворен. Он остановил магнитофон, перемотал пленку, проверил качество записи через встроенный динамик, и я услышал свой собственный, невыносимо скрипучий от крайней усталости голос.

В течение всего последнего получаса нашей беседы во мне постепенно нарастало сильное раздражение. Они, безусловно, были отличные, способные и вполне профессиональные парни, но относились ко мне так, будто им приходится терпеливо иметь дело с глупеньким, капризным ребенком.

Тэнси прикурил сигарету и устало мне улыбнулся:

— Возможно, завтра нам придется снова вернуться к некоторым эпизодам, мистер Дин.

— Ну теперь-то я могу поехать в отель?

— Боюсь, нет, мистер Дин. Сегодня вечером вас вместе с мисс Перри убили. Пусть пока так и остается.

— А как насчет ее родителей? Нельзя же их держать в мучительной неизвестности. Это слишком жестоко.

— Наши люди с ними уже поговорили. Они знают, что с их дочерью все в порядке, и согласны оказать нам любую помощь. Мы попросили их завтра же официально заявить в полицию об исчезновении дочери.

— Знаете, мистер Тэнси, ваша игра в рыцарей плаща и кинжала мне совсем не подходит. Все это совсем не для меня. Почему бы вам не вытащить все, что вам нужно, из полковника Долсона и закончить дело?

— Вас отведут туда, где вы сможете хорошенько выспаться. Увидимся завтра утром, мистер Дин.

— Послушайте, мистер Тэнси, я достал себя и мисс Перри со дна реки, я вам полностью открылся, я смертельно устал, но, поверьте, не позволю, чтобы от меня вот так просто отмахивались. Как от назойливой мухи. Я хочу знать, в чем здесь дело, и, думаю, заслужил на это полное право.

Тэнси поднял на меня глаза. Похоже, он впервые посмотрел на меня как на человеческое существо, а не как на некий абстрактный источник информации. Да, его преданность делу не знала границ.

— Я тоже очень устал, мистер Дин. И у меня, поверьте, не было ни малейшего намерения отмахиваться от вас. Сегодня вечером полковник Долсон умер. Все было устроено так, чтобы выглядело как самоубийство. С предсмертной запиской и всем таким прочим. Записка была в виде признания. Возможно, он написал ее в обмен на обещание обеспечить ему безопасный выезд из страны.

Крайняя усталость настолько притупила мою реакцию, что мне потребовалось по меньшей мере несколько долгих минут, чтобы понять и переварить как сам факт случившегося, так и его возможные последствия. Ведь теперь, когда Долсона больше нет, Стэнли Мотлинг может оказаться чистеньким, как невеста в день обручения. Не полностью вне подозрений, но и без каких-либо достаточно веских доказательств для этого.

— Кроме того, есть еще кое-что, о чем вам следовало бы поразмыслить, мистер Дин, — продолжал он своим на редкость серьезным голосом. — В вашем завещании ваш брат указан без каких-либо альтернативных наследников, так что если бы вы сегодня вечером умерли, то все, абсолютно все без исключения унаследовала бы его вдова, включая ваши шестнадцать тысяч акций с правом голоса.

Да, вот об этом я не подумал! А Тэнси между тем продолжил:

— Нам еще много о чем есть поговорить. Поверьте, мистер Дин, мне очень хотелось бы продолжить нашу с вами беседу, но сейчас, думаю, вам прежде всего необходимо хорошенько поспать.

Против такого предложения возразить было трудно. Если вообще возможно, учитывая мое состояние. Расторопные молодые люди вывели меня тем же самым путем к машине, ожидавшей нас в глубине аллеи, довезли до старого кирпичного здания в георгианском стиле, находящемся в некогда фешенебельном, а теперь почти заброшенном жилом районе города, и проводили до самой спальни, которая открылась, разверзлась передо мной, словно таинственная, неведомая пещера, и поглотила меня...

Уж в чем, в чем, а в умении четко работать им не откажешь. Проснувшись на следующее утро, я по солнцу догадался, что уже не так рано. Мои наручные часы давно остановились — по-видимому, в них попала речная вода. Пока я спал, в мою комнату кто-то уже заходил: в ванной лежал весь комплект туалетных принадлежностей, на стуле аккуратно сложена одежда, из-под двери торчала свежая утренняя газета. Настроение у меня было просто прекрасное, хотя я не переставал думать о том, как там Джоан Интересно, соврал мне вчера доктор или все-таки сказал правду? Эта мысль несколько омрачила мое радужное пробуждение. Так посмотрим, что там с моим лицом: опухоль спала, но синяк под глазом остался, только несколько изменился в цвете, стал лилово-багровым, придавая мне какой-то трагикомичный вид. Со временем, конечно, он исчезнет, но как скоро? Я принял душ, тщательно побрился, сел на край постели и внимательно просмотрел предусмотрительно принесенную мне газету.

Самоубийство полковника Долсона привлекло куда меньше внимания, чем можно было ожидать, — всего одна коротенькая колонка на третьей странице с фотографией заметно более молодого Долсона в военной форме с листьями на погонах вместо орлов. В заметке содержался косвенный намек на его аферу, связанную с казнокрадством, но никаких попыток как-либо связать его смерть ни с самоубийством Брейди, ни с убийством моего брата. А поскольку любой достаточно внимательный репортер мог бы сразу заметить такую связь, это означало, что люди Тэнси частично закрыли доступ ко всему делу.

Говорилось также о важности «Дин продактс» в государственной оборонной программе и сказано несколько слов об ожидаемом сегодня прибытии в Арланд самолетом официальных чинов космического проекта из Вашингтона.

Лично мне был посвящен самый последний абзац заметки:

«Мистер Геван Дин, житель Флориды, прибыл к нам в Арланд на прошлой неделе, чтобы принять участие в заседании Совета директоров „Дин продактс“. Четыре года тому назад он добровольно ушел в отставку с поста президента компании, оставив вместо себя своего брата Кендала Дина, который недавно стал жертвой злодейского убийства. Пока мало кто ожидает, что мистер Геван Дин захочет возобновить свое активное участие в управлении компанией. Найти мистера Гевана Дина, чтобы услышать его мнение о самоубийстве полковника Долсона, на данный момент по неведомым нам причинам оказалось невозможным».

Кроме того, я прочитал наскоро состряпанную кем-то редакционную статью, которая красочно расписывала достоинства множества компетентных и патриотически настроенных людей, взявших временный отпуск в своих компаниях и фирмах, чтобы послужить своей стране в качестве офицеров резерва действующего состава, отдать весь свой интеллектуальный и моральный потенциал военным усилиям за меньшую плату, чем они могли бы иметь в гражданской промышленности. Далее в ней подчеркивалось, насколько несправедливым было бы позорить всех тех, кто великолепно делает столь нужную для страны работу, только из-за того, что один из них оказался нечестным и нечистым на руку человеком.

Я неторопливо оделся и спустился вниз. Там было очень тихо. В столовой стояло несколько столиков с четырьмя стульями у каждого. Женщина с каменным лицом спросила меня, буду ли я завтракать и какие предпочитаю яйца. Все появилось на столе как по мановению волшебной палочки. Кофе, к моему удивлению, оказался просто превосходным. Где-то неподалеку от дома шумно играли дети. До меня время от времени доносились их громкие вопли и беззаботный, счастливый смех. В самом же доме царила мертвая тишина, не слышно было ни одного постороннего звука. Здесь вообще все имело какой-то определенно казенный вид — тарелки, вилки, мебель...

В столовую вошла плотного сложения медсестра в шуршащем, накрахмаленном белом халате, улыбнулась мне и напевно произнесла:

— Мистер Дин? Не возражаете, если я присоединюсь к вам на чашечку кофе?

— Конечно же нет. Присаживайтесь, пожалуйста.

У нее было широкое, приятное ирландское лицо.

— Меня зовут Элен Маккарти, мистер Дин.

— Скажите, вам, случайно, не известно чего-нибудь о Джоан Перри?

— Да, конечно же известно. Около часа тому назад ее перевезли сюда из госпиталя. Сейчас она спит.

— Как она?

— Отлично. Иначе ее не стали бы перевозить. У нее была сильная головная боль и небольшая простуда, но ни жара, ни высокой температуры.

— Могу я ее повидать?

— Да, но попозже. Возможно, во второй половине дня, мистер Дин. К этому времени она сможет уже сидеть, а встанет на ноги завтра.

При этих словах страх, незримо сидевший глубоко в душе, мгновенно испарился, и я улыбнулся сестре Маккарти так радостно и широко, что от удивления ее, казалось, вот-вот хватит самый настоящий паралич. Когда она ушла, я не торопясь побрел к входной двери. Из комнаты по соседству с ней вдруг вышел незнакомый мне молодой человек и вежливо сказал:

— Пожалуйста, держитесь подальше от входной двери, мистер Дин... Приказ мистера Тэнси.

— Когда он здесь будет сам?

— Простите, мне неизвестно.

Я походил по дому. В кабинете были книги, журналы, и к тому же мне разрешили выходить в маленький внутренний садик за высокими стенами.

Тэнси приехал где-то около полудня. Один. Нашел меня в кабинете, присел на стул. По его виду без слов было ясно — он даже не ложился. Хотя с седоватой щетиной на бороде выглядел заметно более человечным.

— Извините за то, что вчера вечером нам пришлось обращаться с вами таким образом, мистер Дин.

— Не за что. Я понимаю.

— Кое-кому эта пленка понадобилась крайне срочно, немедленно. На ней всего одна из частей давно развивавшихся событий.

Я непонимающе уставился на него:

— Значит, они знали обо всем этом? Кто?

— Те, кого вы без особого труда вполне можете себе представить, мистер Дин. Когда начала вырисовываться смутная, но достаточно однозначная картина, тут же была создана совместная межведомственная бригада. ЦРУ, военная контрразведка, кое-кто из наших, ну и несколько человек из других спецслужб. Наиболее эффективная часть операции была проделана, работая, так сказать, «с обратного конца» — тройкой проверкой оперативной готовности полностью собранных ракетных установок и переделкой некоторых базовых элементов. Кое-какие наиболее чувствительные детали, поступающие из «Дин продактс», оказались тщательно и весьма искусно подпорченными, поэтому компанию занесли в черный список. Мы всесторонне проверили и вас, но многочисленные отчеты показали, что вы абсолютно чисты, а мы не хотели активизировать наши усилия до того, как прояснится ряд других аспектов всего дела.

— В чем именно состояли дефекты нашей продукции?

Он едва ли не сочувственно улыбнулся:

— Я мало что понимаю в технике, мистер Дин, но нас заставили пройти краткий курс, поэтому, боюсь, чтобы поставить вас в тупик, потребуется не более одного простого вопроса. Ну, например: какой эффект может иметь изменение предельной проводимости одного из многочисленных ферритных пластиков на степень надежности смежных транзисторов, диодов, криотонов, мазеров, параметрических усилителей и так далее и тому подобное?.. Ну как, сдаетесь?

— Вы поставили меня в полный тупик уже первыми словами.

— Не беспокойтесь понапрасну. Чем сложнее птички, которые вы строите, тем искуснее и оригинальнее их можно испортить.

Возьмите, например, такую мощную и сложную пташку, как «Поларис», — ее не только можно, но в целом ряде конкретных случаев уже практически незаметно даже для инструментального контроля портили таким образом, что система наведения выходила из строя ровно через шесть месяцев хранения на резервном складе. Их-то мы самыми первыми и обнаружили. Что же касается «Дин продактс», то, до тех пор пока вы совершенно неожиданно для нас не развили вдруг бурную деятельность, мы, к сожалению, искали в основном среди служащих и персонала, но никак не среди управленческой верхушки. Сейчас наша тактика коренным образом пересматривается.

— Вы можете сообщить мне реальное положение дел?

— Частично. Сегодня утром наконец пришло официальное разрешение на ваш частичный допуск к совершенно секретной информации в рамках данного проекта. Нам известно по меньшей мере о четырех тайных агентах, работающих вне завода, и, как вполне можно предположить, есть и еще. Лефей только один из них. Другой снимает комнату в том же месте, где жил Шеннари, что объясняет подкинутое орудие убийства. Сейчас мы также проверяем вдову вашего брата.

— Кто она такая на самом деле?

— Все, что у нас имеется на данный момент, — это то, что она не Ники Уэбб. Ваш мистер Уилтер проделал в Кливленде просто отличную работу. Оказывается, фотограф, делавший снимки выпускных классов в школе, которую закончила настоящая Ники Уэбб, по каким-то никому не ведомым причинам сохранил негативы фотографии того выпуска. Мы ее увеличили: внешнее сходство казалось весьма правдоподобным до тех пор, пока эксперты не начали измерять и сравнивать размеры лица, расположение носа, ушей, расстояние между зрачками глаз и так далее...

— Откуда она родом?

Он пожал плечами:

— Думаю, скоро узнаем. Круг медленно, но верно сужается. Пока мы предполагаем, что это Мэри Геррити, с кодовым именем Шарлотта. Провела детство в трущобах Чикаго. Когда ей исполнилось пятнадцать, ее, крутую, как настоящая сорвиголова, и смышленую, как уличная кошка, затащил в постель какой-то профессор-радикал, который запудрил ей мозги галиматьей насчет справедливости, социального рая и в конечном итоге привел в Лигу молодых коммунистов. Это было в 1941-м. Почувствовав, что его вот-вот схватят, он спешно сбежал вместе с нею в Мехико. Через три года его там убили. До нас дошли слухи, что это была какая-то внутрипартийная разборка. А она полностью исчезла из виду. В 47-м, когда наши люди выясняли причины серьезнейших утечек в Берлине, оказалось, она «обслуживала» одного высокопоставленного чиновника из британского правительства, которому следовало бы быть поразборчивей в связях. Ей устроили засаду, поймали, но, пока старались ее расколоть, нежданно-негаданно явились возмущенные консульские работники и предъявили должным образом оформленные бумаги, свидетельствующие о том, что она гражданка Польши. Ничего не оставалось, как ее освободить. В течение последующих двух лет нам несколько раз удавалось заснять ее на групповых фото в Подмосковье. Партийные торжества, банкеты, ну и тому подобное. Рассказываю вам обо всем этом только потому, что лично я убежден — это она. С большей уверенностью мы сможем утверждать это, когда ее служанка Виктория передаст нам что-нибудь вещественное с достаточно четкими отпечатками пальцев. В следующий раз ее след был обнаружен — где бы вы думали? — в Камбодже! Но след оказался крайне слабым, и она успела безнаказанно принести заметный ущерб, избрав для этого банальный постельный вариант. Лет пять тому назад нам сообщили о ее неожиданном возвращении в Мехико. Нетрудно было догадаться, что скоро она окажется здесь, в Америке, и будет искать что-то вроде постоянного прикрытия, но мы снова потеряли ее след и с тех пор ищем не покладая рук, так как нам прекрасно известно: она прошла великолепную подготовку и, учитывая ее природные способности, лучшая из всего, что у них есть. К тому же пять лет тому назад любой дурак без труда мог догадаться, что «Дин продактс» вот-вот получит ряд секретных космических заказов. Поэтому-то они и послали братьям Дин особую посылку.

— Которая разнесла нас к чертовой матери, — произнес я внезапно осипшим голосом.

— Потому что посылка специально готовилась для братьев-холостяков, мистер Дин. Новоиспеченные дилетанты, ухмыляющиеся над шпионским вариантом а-ля Мата Хари и считающие, что все это бред сивой кобылы, просто законченные дураки, другого определения не подобрать. Им невдомек: одна умная, изворотливая и профессионально подготовленная женщина, которая настолько красива, что при одном взгляде на нее перехватывает дух, и при этом настолько презирает мужчин, что получает дикое, ни с чем неописуемое удовольствие от каждой минуты, когда они ее трахают, потому что это низводит их на уровень животных, и которая слепо, по убеждению, принимает все требования партийной дисциплины, какими бы жесткими они ни были, — такая женщина, поверьте мне, стоит по меньшей мере пары ядерных субмарин.

Так что не торопитесь называть себя идиотом. Когда любитель выступает против настоящего профи, он в любом случае и при любых обстоятельствах проиграет, как минимум, со счетом ноль — три. Вы же пока проигрываете со счетом один — три, что, должен признаться, в высшей степени примечательно. Она прогнала вас и когда пришло время, широко открыла двери для Мотлинга. Зато сейчас вы очень помогаете нам захлопнуть ловушку намного раньше, чем мы смогли бы сделать это без вас.

— Вы можете взять и Мотлинга тоже?

— Хотелось бы, но для этого требуются веские доказательства, а их у нас, к сожалению, пока нет. Равно как и тех, кто готов заговорить. Зато теперь мы, по крайней мере, можем практически полностью перекрыть ему доступ к нашим оборонным технологиям. Если нам это удастся, будем считать, мы победили.

— Ну а как насчет Лестера Фитча? Этот, уверяю вас, сразу же расколется и заговорит в первую же минуту. Скажет все, абсолютно все.

— И что нам это даст? Ровным счетом ничего. Он всего лишь мелкая сошка, разменная монета, не больше. К тому же наверняка не из их людей. Просто заставил Долсона взять его в свою воровскую долю. Я бы сказал, скорее всего, здесь имел место самый обычный шантаж на основе того, на что он наткнулся совершенно случайно. Именно это и заставляло его страстно желать, чтобы все как можно дольше оставалось как раньше. Если бы у руля встали вы или Грэнби, Долсона могли лишить его золотой кормушки, поэтому он стал неистовым приверженцем Мотлинга. Очевидно, ваш брат сказал ему нечто такое, что он с самого начала заподозрил неладное, когда Кендала убили. Кстати, в последнее время Фитч заметно нервничал. По-моему, даже слишком.

— Вы сказали, какое-то время мы с Джоан будем оставаться для всех убитыми. Интересно, как долго?

— Вплоть до заседания вашего Совета директоров в понедельник утром. И там посмотрим, какой эффект на них произведет ваше внезапное воскрешение. Скорее всего, никакого. Во всяком случае внешне. Подумайте вот о чем, мистер Дин: если бы они убили вас обоих и если бы нам ничего не удалось доказать даже при самой тщательной проверке «Дин продактс», то тогда Мотлинг остался бы у руля компании, потому что по вашему завещанию все переходит к брату, а значит, к членам его семьи. Тогда эта изворотливая бабенка получила бы ни много ни мало, а шестнадцать тысяч акций с правом голоса. Так что, если эффект с вашим неожиданным появлением не сработает, вы сможете лишить его возможности оставаться в компании путем простого голосования.

— И поставить на его место Грэнби?

— Это ваша проблема.

— И что, никакого, даже самого маленького наставления о чувстве долга перед родиной, перед совестью и перед людьми я от вас не услышу?

Он встал со стула:

— Извините, мне надо немного поспать. Что же касается так называемого чувства долга, то, боюсь, вам жить со своим, а мне со своим. Это одна из тех ловушек жизни, из которых еще никому и никогда не удавалось выбраться.

Он коротко кивнул и вышел. Я задумчиво подошел к окну, выходившему в огороженный высокими стенами внутренний садик. Да, а во Флориде май просто чудесен. Тарпон начинает мигрировать на север, зловредные комары еще не набрали силу, в любой момент можно поехать на равнинные озера и вдоволь там порыбачить...

Масштабы последствий предстоящего выбора, честно говоря, меня просто пугали. Ведь придется взвалить на свои плечи колоссальный груз ответственности. И нести его день и ночь. Жить и спать с ним. Хотя, с другой стороны, одновременно со страхом эта мысль, как ни странно, подспудно пробуждала меня от неожиданного, праздничного чувства нетерпеливого ожидания и предвосхищения.

Глава 17

В три часа дня я сидел в маленьком внутреннем садике, наслаждаясь покоем и тишиной, когда туда медленно, с долгими остановками вошла сестра Маккарти. На ее левое плечо опиралась бледная, изможденная Джоан. Я немедленно вскочил на ноги, подбежал к ним, подхватил ее под другую руку.

— Джоан! Зачем ты встала? Тебе же еще нельзя ходить!

— У нас не было выбора: надо было либо разрешить ей, либо привязать ее к постели, — оправдывающимся тоном произнесла Маккарти.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Хочешь, давай сбегаем наперегонки, — вместо ответа, предложила Джоан.

Белоснежная повязка на голове ярко контрастировала с ее светло-рыжеватыми волосами. На минутку оставив их стоять одних, я торопливо разложил для нее кресло, затем мы с Маккарти аккуратно уложили ее в него. Джоан закрыла глаза. Но не от утомления. Скорее от предвкушения чего-то радостного.

— Ох, как же хорошо, — почти прошептала она. — А теперь, сестра, боюсь, вам лучше уйти, потому что, когда в моей голове перестанет вертеться весь мир, надеюсь, меня будут целовать. Много и долго.

— Только, пожалуйста, не переусердствуйте, дорогая, вы еще далеко не выздоровели, — отозвалась Маккарти и, громко шурша накрахмаленным платьем, удалилась. Во все лицо сияя от искреннего удовольствия, Джоан открыла глаза:

— Ну как?

— Вот так, — ответил я и сделал то, что она ожидала. Прямо в ее маняще горько-сладкие губы. Правда, нежно и осторожно. Оказалось, слишком осторожно.

— Пожалуйста, сделай это по-настоящему, Гев. Не бойся, я не настолько слаба.

Мы сделали это по-настоящему. К обоюдной радости. Она с довольным видом откинулась на спинку кресла.

— Теперь, наверное, у тебя тоже будет мой насморк.

— Безусловно.

— Расскажи мне, пожалуйста, о том, что произошло. Помню, я бежала, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, потом что-то больно ударило меня в затылок и свалило... прямо на больничную койку с жуткой головной болью, постоянно хлюпающим носом и таким ощущением, будто по моей спине хорошенько прошлись бейсбольной битой.

Я неторопливо рассказал ей все, что тогда произошло. Не упуская ни малейшей детали. Но при этом невольно поймал себя на мысли, что в моем голосе отчетливо слышались нотки какой-то непонятной нервозности. Внимательно слушая мое повествование, Джоан все больше и больше бледнела. Заметив это, я постарался держать себя в руках. Попытался как можно комичнее пересказать, как пару раз уронил ее на траву, как спотыкался, ударялся об изгородь, как грохнулся лицом вниз, на пол кухни того дома... Похоже, помогло. Во всяком случае, цвет ее лица заметно улучшился. Но серьезное выражение так и не исчезло.

— Спасибо, Геван, — неожиданно тонким голосом поблагодарила она.

— За что?

— За все те дни, которые ты подарил мне, которые мне теперь предстоит прожить. От всей души большое тебе спасибо, потому что, не сомневаюсь, это будут хорошие, может быть, даже очень хорошие дни.

— Не возражаешь, если часть из них я посвящу моим чисто собственническим интересам?

— Попробуй от них уклониться! Только попробуй, и я буду как тень ходить за тобой по улицам, изо всех сил колотя в сковородку и размахивая плакатом: «Люди, этот человек разрушил мою жизнь!»

— Разрушил твою жизнь?

— Это всего-навсего предположение... после того, как ко мне вернутся силы. Господи, Геван, ты только посмотри, какой чудесный у тебя синяк под глазом!

— А какая восхитительно белоснежная повязка у тебя на голове!

— Они выбрили мне затылок. Чудовищно! Я смотрела в маленькое зеркальце, когда мне делали перевязку. Теперь у меня вид совсем как у монашенки какого-нибудь религиозного ордена. Почему ты так странно смотришь на меня?

— Компенсирую себя за все то потерянное время, когда ты была совсем рядом, а я тебя даже не видел.

— Ну и каков приговор?

— Ты великолепна, Джоан Перри. Слава богу, у тебя хорошие кости.

— Хочешь сказать, толстые и крепкие.

— Не возражаешь, если я буду продолжать глазеть на тебя?

— Если ты будешь продолжать глазеть на меня таким образом, я, скорее всего, брошусь тебе на шею, а это не совсем прилично. Я должна быть застенчивой, по-девичьи скромной и сдержанной. Мама всегда учила меня: никогда не вешайся мужчинам на шею. Обычно это их очень нервирует.

— Я только и мечтаю о том, чтобы ты меня нервировала. Какая прекрасная суббота и какое прекрасное воскресенье! Мы проводили вместе каждую свободную минуту. Нам было о чем поговорить, и мы говорили, говорили, но о чем, собственно, говорили — убей меня, не помню. Мы просто запоминали друг друга — глазами, ушами, кожей, сердцем... Когда такое происходит с кем-нибудь другим, это обычный случай влюбленного состояния под летней луной. Когда же такое случается с тобой, это изменяет весь окружающий тебя мир.

Такого со мной еще никогда не была. Нигде и ни с кем. Она была жива, полна желаний, и у нас не было ни малейшего вопроса относительно того, что мы сделаем со своими собственными жизнями. Она была Джоан, та самая Джоан, моя Джоан, и я всем сердцем желал, чтобы она навсегда оставалась моей, и только моей. Вся до самого конца, включая ее неожиданные приступы застенчивости, иногда даже почти девичьей робости, чистейшую нежную ткань ее кожи, тонкие кости, чудесные очертания ее кистей и лодыжек, удивительное богатство ее тонкой талии. Я смотрел на ее великолепное тело, и мне страстно хотелось, чтобы оно как можно скорее наполнилось таинством нашего с ней ребенка. Не в силах себя сдержать, я поделился с нею этим, и в ответ она сказала, что это хорошая идея, что это вполне можно устроить и что она уже где-то видела конкретный план того, как именно это надо делать. В ее чувстве юмора было какое-то необычное сладострастие, о котором я раньше даже не подозревал и которое доставило мне искреннее удовольствие. Джоан также с на редкость серьезным видом довела до моего сведения, что не желает ничего знать о женщинах в моей прежней жизни, потому что она абсолютно уверена, что со временем сможет заставить меня полностью о них забыть. Выражение ее глаз и движения восхитительных губ, когда она выносила этот приговор, не вызывали ни малейших сомнений в том, что так оно и будет. Каждая минута, каждое мгновение, проведенное с ней, заставляли меня страшиться даже самой мысли о том, что ее может со мной не быть, что я вдруг могу ее потерять...

Заседание Совета директоров было назначено на десять часов утра в понедельник. Меня еще практически до рассвета тайком провели в здание управления, где мне пришлось долго ждать на складе. В обществе множества ящиков и мешков с канцелярскими товарами. По дороге на завод Тэнси рассказал мне, что они уже нашли и задержали Лефея в Балтиморе, доставили его сюда, в Арланд, но досье при нем не было.

Когда настало время моего выхода, один из молодых людей Тэнси открыл дверь склада и коротко кивнул мне. Часы показывали четверть одиннадцатого. Я покорно последовал за ним до обшитой деревянными панелями комнаты для заседаний Совета. Ощущение у меня, признаться, было довольно странное — будто я девушка для развлечений, которая вот-вот выскочит из гигантского торта посредине стола.

Прежде чем войти в комнату вместе с Тэнси, я, слава богу, не забыл стереть с лица глупую, если не сказать идиотскую, ухмылку и подавить в себе дикое желание влететь туда с громким воплем: «Сюрприз! Сюрприз!»

Внутри все было как обычно — клубы сизого дыма, расплывчатые лица... Мои воспоминания нарушил дядя Ал, как ни в чем не бывало заметивший:

— А мы было подумали, что ты совсем забыл об этом, Геван.

Искоса бросив быстрый взгляд на Мотлинга, я узнал тот извечно невозмутимый вид профессионального игрока в покер, который давным-давно научился не рвать карты от отчаянной злобы при очередном проигрыше. Ничего страшного — будет следующая сдача, а потом еще, еще... Ники при виде меня, очевидно, побледнела, хотя полной уверенности у меня в этом не было. У нее были точно такие же глаза, как у Мотлинга: абсолютно спокойные, чуть задумчивые, испытующие.

Затем мой взгляд остановился на Лестере Фитче. Кожа на его до неузнаваемости посеревшем лице, казалось, слезла с костей, повиснув где-то внизу, как пустые мешочки. Неуклюже наклонившись, он пробормотал что-то на ухо председателю Совета Карчу и, шатаясь, вышел из комнаты, чуть не ударившись о дверной косяк. Один из молодых людей Тэнси, не дожидаясь приказа, сразу же последовал за ним.

Само заседание продлилось недолго. Соответствующие документальные записи полностью подтвердили как размер моих активов, так и право преимущественного голоса. Затем слово попросил старый Уолтер Грэнби. Не вставая с места, он снял свою кандидатуру, заметив, что был бы куда более полезным нашей компании, если бы смог полностью посвятить себя исключительно финансовым вопросам, и выразил надежду, что я соглашусь вновь взять бразды правления компанией в свои руки. Карч попробовал было возразить против столь неожиданного снятия кандидатуры, но его слова прозвучали не более чем пустой формальностью. Никто из присутствующих не обратил на них ни малейшего внимания. Дядя Ал с видимым удовольствием поддержал предложение Грэнби. Все в ожидании повернули головы в мою сторону. Я прочистил горло и услышал собственные слова, что буду рад последовать их предложению, если оно, конечно, будет подтверждено должным голосованием. После чего Грэнби довольно бесцеремонно отмел в сторону еще одну кандидатуру, растерянно и поэтому как-то робко предложенную Карчем. Теперь выбирать предстояло только между Мотлингом и мной, и стало полностью понятным, почему Ники так хотелось, чтобы я воздержался от голосования: им удалось каким-то образом переманить на свою сторону всего только одного крупного держателя акций, и по лицу Карча было видно, что для него происходящее стало весьма и весьма неприятным сюрпризом. Ведь если бы я последовал настойчивой просьбе Ники и не принял участия в голосовании, Мотлинг победил бы на все сто процентов. И снова остался бы президентом нашей компании!

С моим же пакетом голосующих привилегированных акций ни о какой сколь-либо реальной состязательности не могло быть и речи. И конечно, в первом же туре выиграл я. Как говорят, «однозначно». И теперь мне предстояло доказать делом, что мой предыдущий успех на этом высоком посту не был случайным. В глазах Тэнси я заметил нечто вроде легкого удивления и даже скрытого одобрения. Последовали негромкие и, надо заметить, жидкие аплодисменты, меня официально ввели в члены Совета директоров, и первое, что я сделал без малейших колебаний, — это заблокировал назначение туда Лестера Фитча.

Карч объявил заседание закрытым, и все медленно потянулись к выходу из прокуренной комнаты Совета в широкий вестибюль. Там ко мне подошла Ники, вложила изящную руку в мою, заглянула мне в глаза и тихо сказала:

— Наверное, я тогда была просто упрямой и назойливой дурочкой, дорогой. Мне следовало бы сразу догадаться, что эта работа будто специально создана для тебя, и только для тебя одного. Ради бога, прости меня.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я мало что понимаю в делах компании, но мне казалось, я делаю именно то, чего так хотел Кен. Хотя больше всего на свете он, скорее всего, хотел, чтобы ты вернулся. Раньше я об этом почему-то совсем не думала, а теперь знаю. Точно знаю.

— Благодарю тебя, Ники.

— Приезжай ко мне около пяти, хорошо, дорогой? Выпьем за твой успех. Только ты и я, никого больше. Приезжай, прошу тебя!

— Хорошо, я дам тебе знать.

К нам подошел Стэнли Мотлинг, поздравил меня, а затем сказал:

— Кстати, я буду рядом и, если понадобится, с удовольствием окажу вам любую помощь, Геван.

— Заранее признателен.

Они оба мне улыбнулись. Настолько душевно и тепло, что даже трудно было поверить, что это все только игра, профессиональная игра, и ничего больше. Нет, они не сдались. Они никогда не сдадутся. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Лишившись одного направления, они неустанно, упорно будут искать другое...

Мое внезапное появление конечно же испортило им и планы, и настроение, но Долсона уже нет, поэтому конкретно лично им пока ничто не грозит, можно сконцентрировать усилия на возвращении Гевана Дина каким-либо иным, обходным, более хитроумным путем. Например, эта женщина вполне может выйти за него замуж, а Мотлинг остаться на заводе и продолжать терпеливый поиск новых возможностей. Что ж, при других обстоятельствах, может быть, у них что-нибудь и получилось бы. Но не в данном случае. Конечно же мне очень хотелось выкинуть Мотлинга с завода немедленно, в течение ближайших десяти минут, но на этот счет я, к моему глубочайшему сожалению, еще не знал планов Тэнси. Поэтому я как можно естественнее поблагодарил их обоих за поздравления и теплые пожелания, а затем долго смотрел им вслед, глядя, как они, о чем-то тихо беседуя, рука об руку идут по коридору. До моего слуха донесся теплый, спокойный смешок Ники...

Спросив, где сейчас находится офис Лестера, я направился туда, резко открыв дверь, без стука вошел в кабинет и как вкопанный остановился: за столом сидел Лестер Фитч, а по бокам, повернувшись к нему лицом, стояли молодой человек, который последовал за ним, когда он неожиданно вышел из комнаты заседаний Совета, и Тэнси. Последний бросил на меня несколько раздраженный взгляд. Лестер тупо произнес:

— Повторяю вам, понятия не имею, о чем вы говорите. — Его лицо по-прежнему было мертвенно-серым.

— Мистер Фитч, — спокойно сказал Тэнси. — Не делайте глупостей... Присаживайтесь, мистер Дин, и послушайте.

— Повторяю вам, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. Просто мне вдруг стало плохо, и я должен был, понимаете, должен был срочно выйти из комнаты. Наверное, утром съел что-то не то.

— Кто сказал вам, что мистер Дин мертв?

— Его жена сама позвонила мне на следующий день после убийства.

— Не тот мистер Дин. Вот этот!

— Я даже и не думал, что Геван мертв. Что вы имеете в виду?

— Если я когда-либо и видел человека, смотрящего на призрак, так это были вы, Фитч. Мы поймали вашего напарника Лефея. Он подробно рассказал нам, как вы вместе с ним и полковником Долсоном договаривались обо всем этом. Мы можем без труда доказать все это в суде. Вы же юрист и должны знать уголовный кодекс практически наизусть. Дело ведь не только в расхищении государственных средств. Вас обвинят и в преднамеренном убийстве тоже. За непосредственное соучастие в убийстве девушки Брейди.

— Но мне совершенно ничего не было известно об их планах... — Он вдруг резко оборвал себя.

— Как именно и по каким причинам вы вступили в преступный сговор с полковником Долсоном?

— Я случайно узнал про его аферу с платежами. Кроме меня, об этом не было никому известно, так что у него не было иного выхода, кроме как взять меня в долю. Благодаря моим усилиям «Акме» стала работать куда лучше, чем раньше. И намного безопаснее.

— Кто сказал вам, что Геван Дин мертв? Мотлинг?

У него сильно округлились, даже чуть выкатились глаза.

— Мотлинг?! Но он не имеет никакого отношения к... — Фитч опять оборвал себя, замолчал, и было видно, что он, по-видимому оправившись от шока неожиданности, напряженно и мучительно задумался о чем-то, что его крайне беспокоило, потому что явно не складывалось в некую логическую картину.

— Да будет вам, Фитч! Вы прекрасно знаете, что Мотлинг и Лефей сначала совратили полковника Долсона, а затем, шантажируя его, вовлекли в подрывную антигосударственную деятельность. Вряд ли стоит прикидываться такой уж невинной овечкой. Не имеет смысла. Сделаете себе только хуже.

На лице Лестера появилось неподдельное изумление.

— Подрывная деятельность? Какая еще подрывная антигосударственная деятельность? Дело было только в деньгах. Лефей сказал, что Кен случайно узнал об этом, но бояться нечего, он, мол, сам все устроит. Я даже не догадывался, что он собирается его убить. Узнал только после того, как это произошло.

Я счел необходимым вмешаться.

— Если ты не знал, что Мотлинг замешан во всем этом деле, то почему тогда так страстно настаивал на том, чтобы я его поддержал?

— Да, я действительно ничего не знал. Просто Лефей боялся, что Грэнби, если станет президентом, может все узнать, изменит порядок и процедуру закупок, ну и все такое прочее. Финансист, сами понимаете.

Тэнси тяжело вздохнул:

— Боюсь, все так и есть, мистер Дин. Вполне похоже на правду. Не думаю, чтобы Фитч что-нибудь толком знал о том, другом деле. Скорее всего, его ждет несколько лет федеральной тюрьмы, не больше.

Он говорил так, будто Лестера не было в комнате. Наверное, именно это больше, чем что-либо другое, окончательно сломило Фитча.

Неожиданно тонким голосом он вдруг быстро сказал:

— Послушайте, я полностью готов сотрудничать с вами. В любом качестве. Я готов вернуть государству все, все до последнего цента. Готов дать любые свидетельские показания, какие вы только сочтете нужными. Прошу вас, мистер Тэнси, прошу вас! Хотите, я официально подтвержу, что мистер Мотлинг помогал мне создавать аферу с «Акме» и даже поимел с этого кое-какие деньги? Я знаю, знаю, что поступил нехорошо, но дайте мне шанс, прошу вас.

Тэнси даже не посмотрел в его сторону. Будто Лестер ничего не говорил. Будто его просто здесь не было. Только молодой человек, стоявший с ним рядом, бросил на него откровенно презрительный взгляд.

— Уведите его, — коротко приказал Тэнси.

В производственном цехе громко прозвенел звонок на обед. Лестер медленно встал, отодвинул стул, стоявший на его пути. Затем сделал то, чего от него никто не мог даже ожидать, — стремительно развернулся и, закрыв голову руками, выпрыгнул в окно. Подбежав к окну, я увидел, как он прокатился по земле, затем вскочил на ноги и побежал к толпе людей, торопливо идущих через ворота на обеденный перерыв.

Тэнси, тоже подбежавший вслед за мной к окну, отодвинул меня в сторону. В правой руке у него был короткоствольный револьвер. Он тщательно прицелился в бегущего Лестера и выстрелил. Всего один раз. Тот как подкошенный, с громким воплем рухнул на землю. Схватился обеими руками за вдруг ставшее короче искривленное бедро и стал кататься по земле. Совсем будто насекомое, которому взяли и оборвали крылышки.

К нему подбежали люди, сгрудились вокруг. Он все вопил и вопил от боли... Почему-то мне это напомнило совсем другую сцену, которая произошла много лет назад. К маленькому Лестеру подошел мальчик, едва достававший ему до плеча, и изо всех сил ударил его по носу. Тогда Лестер завопил от боли точно так же, как сейчас, — со стыдом и страхом, — и точно так же, как сейчас, его тогда обступила толпа детей...

— Он нужен нам для свидетельских показаний в деле Лефея, — спокойно произнес Тэнси, вкладывая револьвер в кобуру.

— Отличный выстрел, сэр.

— Спасибо, Ларкин. Сделай, пожалуйста, все необходимые приготовления.

Молодой человек вышел из кабинета. Охранники у ворот отгоняли любопытных от корчившегося на земле Лестера. В полуденном солнце ярко поблескивали осколки его разбитых очков...

Я повернулся к Тэнси:

— Ники... Мэри Геррити, или как там ее звать, просила меня заехать к ней ровно в пять.

— К тому времени мы ее уже заберем.

— Позвольте мне все-таки сначала ее повидать, а потом забирайте. Мне нужно совсем немного времени. Не более десяти минут. Прошу вас. Это мой долг перед Кеном.

— Мне это совсем не нравится, мистер Дин. Я не хочу ее потерять.

— Но вы ведь можете полностью блокировать весь участок, разве нет?

— Да, конечно, но...

— По-моему, я заслужил эту маленькую услугу, вы не считаете? Он пожал плечами:

— Ладно, будь по-вашему. Это, конечно, крайне неразумно, но бог с вами, раз уж вам так надо, исполняйте свой долг. — Тэнси немного помолчал, затем продолжил: — Вряд ли мы сможем зацепить Мотлинга. Для этого нам надо иметь по крайней мере одного живого и достаточно надежного свидетеля, который лично видел его вместе с Лефеем. После того как мы арестуем эту загадочную женщину, я планирую нанести ему визит. Больше, боюсь, ничего не могу сделать.

— Разве вы не можете заставить Ники говорить?

Тэнси сожалеюще улыбнулся:

— Могли бы, конечно. Если бы применяли те же методы, что и они.

Он повернулся и вышел, а у меня не осталось времени даже на обед: сначала пришлось много, слишком много времени потратить на репортеров, а затем я заперся в моем старом кабинете с адвокатом дяди Ала.

Узнав, что вдова Кена «позаимствовала» чье-то другое имя, он сразу же заверил меня, что у меня есть все законные основания отменить завещание Кена. Ну а если можно будет доказать, что она вышла за него замуж с какими-то заведомо незаконными целями, то это будет сделано практически автоматически. После того как он, попрощавшись, ушел, я чуть ли не целый час провел разговаривая по телефону. Зато получил полное и безоговорочное согласие Гэрроуэя и Поулсона, а также обещание серьезно подумать от старины Фитца. Господи, как же хорошо возвращать свою команду! Затем явилась прибывшая замена полковнику Долсону — худощавый человек с квадратной челюстью.

Его сопровождали несколько военных чинов из Вашингтона. Поскольку им требовались заверения в нашей искренней готовности сотрудничать с ними, я, как мог, обласкал их. Все они были крайне удивлены и даже раздражены фактом отстранения Мотлинга от управления компанией. И хотя мне очень хотелось сказать им побольше — интересно, как выпучились бы у них глаза?! — Тэнси категорически потребовал, чтобы я держал рот на замке.

Недолго, но с удовольствием поговорив с Джоан по телефону, я предупредил ее, что заеду за ней где-то около шести. Затем позвонил в прокатное агентство и сообщил им, где они могут найти свой седан, после чего связался с нашим административным отделом и заказал служебную машину компании для личного пользования — пока не куплю себе что-нибудь подходящее или не дождусь доставки моей собственной машины из Флориды. Теперь осталась только одна проблема — продать коттедж на пляже. Разумеется, после того, как мы с Джоан проведем там небольшой медовый месяц.

Когда подошло время отправиться на встречу с Ники, я связался с Тэнси, и он подтвердил, что все необходимые приготовления уже сделаны.

Крепко стискивая вдруг вспотевшими ладонями руль служебной машины, я ехал в «Лайм-Хаус» — официально пока еще дом Ники Уэбб. Ехал в последний раз, ибо твердо знал: больше меня там никто и никогда не увидит. После завершения всех необходимых судебных формальностей дом с участком будут проданы с молотка, и новые владельцы будут счастливы в нем, так как, скорее всего, не будут знать того, что происходило там в совсем недавнем прошлом. Я же построю для Джоан свой дом. Точнее, наш дом, где мы тоже будем счастливы.

Виктория открыла мне дверь. Как всегда, с милой, приветливой улыбкой, но на этот раз она, казалось, нервничала. Интересно, что они ей сообщили, а о чем она догадалась сама?

Ники ждала меня в гостиной. Не успел я войти, как она сразу же подошла ко мне, взяла обе мои руки в свои. Вид у нее был поистине царственный.

— Дорогой мой! — торжественно произнесла она. — Это же самый настоящий праздник. Могу я позволить себе быть немного дерзкой?

— Конечно можешь.

— Чуть попозже Виктория уйдет, и тогда я приготовлю нам роскошный обед. У меня есть на редкость хорошее вино. Я хочу, чтобы сегодня вечером мы все, все, все забыли. Все, кроме друг друга. Только ты и я. Ты и я.

Она приподняла подбородок, полузакрыла глаза, недвусмысленно давая понять, что ожидает поцелуя. Однако, вопреки ожиданиям не дождавшись, отпустила мои руки, бросила на меня быстрый оценивающий взгляд, сделала шаг назад. Помолчав, постаравшись скрыть раздражение, попросила:

— Сделай, пожалуйста, нам мартини.

— Извини, но у меня мало времени. Должен успеть на встречу.

— Отмени ее.

— Не могу. Извини.

Она слегка склонила голову набок:

— Должна заметить, ты выглядишь и ведешь себя сегодня очень, очень странно, Геван.

— И чувствую себя очень странно.

— Со мной? Или ты просто беспокоишься о своей работе и всем прочем?

— Нет, все дело в тебе, Ники. Я не знаю, как мне следует к тебе относиться.

— Мне казалось, я расставила все точки над "i". Причем в весьма доходчивой форме.

Но ни ее откровенно похотливая улыбка, ни более чем прозрачные намеки, ни, казалось, искренняя теплота в голосе не произвели на меня никакого впечатления. Все мои мысли теперь занимала Джоан, и только Джоан.

— Я пришел попрощаться, Ники.

Она яростно хмыкнула.

— Лично я никуда не собираюсь уезжать, а после сегодняшнего голосования, судя по всему, и ты тоже.

— Нет, ты уезжаешь. Но только не как Ники Уэбб и не как Ники Дин. Ты уезжаешь как Мэри Геррити.

Она смотрела мне прямо в глаза, и черты ее лица долгое время оставались абсолютно неподвижными, будто застывшими на привычном выражении похотливого желания, но затем столь же неожиданно распрямились, приняв вид искреннего недоумения.

— Мне что, следует это понять? Это должно для меня означать что-либо конкретное? Или это какой-то туманный намек? На что?

— Ничего не выйдет, Ники. Мы оба с тобой прекрасно знаем, о чем идет речь. Так что давай лучше прекратим разговор на эту тему. Но прежде чем тебя заберут, мне очень хотелось бы узнать почему и для чего. Сначала я даже думал, что смогу получить большое удовольствие, сорвав с тебя маску, но все вышло совсем не так. Во мне ничего больше не осталось, кроме... кроме огромной усталости.

— Ты сошел с ума!

— Пожалуйста, не надо, Ники. Прошу тебя. Игра закончена. Им все известно. Все о Долсоне, о Лефее, о Мотлинге, Фитче и остальных. Все испорченные вами узлы и агрегаты «Д-4-Д» обнаружены и исправлены. Лефей и Фитч уже задержаны. Не далее как полчаса тому назад Тэнси сообщил мне о поимке еще двоих. Тех самых, которые вместе с Лефеем пытались утопить нас в реке. Им также известны истинные причины убийства Кена и той девушки Брейди. Так что игра закончена. Это конец, Ники.

Она медленно подошла к одной из кушеток, села, положив расслабленные руки на бедра.

— Это твоих рук дело?

— Частично.

— Знаешь, я была уверена, абсолютно уверена, что смогу без особого труда справиться с тобой. Увы, мне не следовало бы забывать наш прошлый опыт... Следовало бы помнить, что ты оказался единственным человеком, который тогда заставил меня почувствовать какую-то неуверенность в себе. Даже страх, чего со мной никогда и ни с кем раньше не бывало. Возможно, это случилось потому, что я была на грани того, чтобы влюбиться в тебя по-настоящему. Во всяком случае, больше, чем с кем-либо еще.

— Но при этом никогда ни в кого не влюблялась.

— Нет, Геван, ни в кого и никогда.

— Как ты... как ты оказалась на... на их стороне?

— Ты бы все равно ничего не понял, даже если бы я тебе рассказала.

Неожиданно дверь отворилась, и в гостиную вошел Тэнси. Почти с извиняющимся видом, но в сопровождении двоих своих людей и дородной полицейской дамы.

— Вы захотите что-нибудь упаковать, чтобы взять с собой, мисс Геррити?

Ники-Мэри послушно встала, бросила на меня долгий непроницаемый взгляд, отвернулась и, не сказав мне ни слова, в сопровождении дородной полицейской дамы направилась к двери. Я знал, что больше никогда ее не увижу. Разве только на суде, во время дачи свидетельских показаний....

Я подошел к окну. За моей спиной послышался голос Тэнси:

— Вы счастливчик, мистер Дин.

— Наверное, да.

— Вы меня не так поняли. Взгляните-ка сюда. Я имел в виду вот это.

Я повернулся и увидел в его руках небольшой хромированный револьвер.

— Он был спрятан в подушках на кушетке. Как раз там, где она сидела. Непонятно только, почему она не использовала его по назначению. Это ведь хоть как-то скрасило бы ей горечь тяжелого поражения. Его в любом случае надо было бы пустить в ход... во всяком случае, с их точки зрения.

Кажется, я знал, почему она не пустила его в ход, но полностью не был в этом уверен. И даже если бы я прямо спросил ее об этом, она никогда не дала бы мне такого же прямого ответа.

Я вышел из дома. Никакая победа не бывает абсолютной. Победитель всегда что-нибудь да теряет...

Скоро мне предстояло заехать за Джоан, но сначала я отправился к заводу, припарковал машину совсем рядом и выключил мотор. В окнах здания заводоуправления отражались мягкие отблески последних лучей заходящего солнца. Я долго прислушивался к приглушенному гулу цехов, различая в нем визгливый скрежет металла о металл, когда резец заканчивает снимать последнюю стружку, тяжелые удары молота...

Когда вид и звуки теперь уже снова моего родного завода наполнили мою усталую, истерзанную душу новым миром и покоем, когда они вытащили меня из мрака душевной тьмы, я выпрямился, решительно включил мотор, развернул машину и на полной скорости направился к моей Джоан.

Подъехав к дому, я не успел даже открыть дверь и вылезти из машины, как Джоан торопливо сбежала ко мне вниз по ступенькам. Нижнюю часть повязки с нее, очевидно, уже сняли, а остальное полностью закрывала какая-то нелепая шляпа с широкими полями.

— Знаешь, они хотели, чтобы ты зашел, со всеми пообщался, ну, знаешь, в общем вроде как положено, но, думаю, это можно сделать и попозже.

Господи, как же хорошо снова видеть ее, снова быть с нею вместе! Я сел за руль. Весь сияя от счастья, поцеловал ее, и мы поехали в центр города.

— Наше первое настоящее свидание, — со значением произнесла Джоан.

— Самое настоящее.

— Ты не очень-то весел, Геван. Все было так плохо, да?

— Плохо?

— С ней. Я имею в виду — с Ники.

— Откуда ты узнала, что я туда ездил?

— Ниоткуда. Просто знала. Все нормально. Ты должен был это сделать. И я очень рада, что ты это сделал.

— После тебя смотреть на нее оказалось совсем другим делом.

— Это я тоже знаю.

Я изумленно рассмеялся:

— Ну, самоуверенности у тебя хоть отбавляй!

— Само собой разумеется. А теперь вези меня в ваш бар и угости чем-нибудь по-настоящему крепким.

В уже вышедших вечерних газетах моя фотография красовалась на первой полосе. Равно как и Лестера Фитча. По словам Джоан, на наши с ней смутные, расплывчатые изображения, помещенные вместе с коротким репортажем где-то в самой середине, лучше было вообще не смотреть. Мы зашли в бар моего отеля. От былого уныния не осталось и следа. Я же был со своей девушкой! Мы сели за отдельный столик, когда Хильди Деверо заканчивала свой последний номер, и Джоан заметила, что, на ее взгляд, Хильди просто великолепна, но мне вряд ли стоит высказывать свое мнение вслух, иначе оба мои глаза быстро сравняются по красоте. А затем предложила мне какое-то время ходить на работу в черных очках, потому что президент с багровым синяком под глазом вряд ли вызовет уважение подчиненных.

Закончив песню, Хильди подошла к нашему столику. Я представил их друг другу, попросил официанта принести еще один стул.

Хильди отпустила естественную шутку насчет моего правого глаза, затем вдруг веселая улыбка сползла с ее лица, и она не без грусти произнесла:

— Бедняга полковник Долсон. Его поступок сильно меня расстроил. И еще больше нашего Джо, поскольку произошло это все не где-нибудь, а именно в его отеле. Хотя газеты, слава богу, как всегда опустили название отеля.

Девушки подчеркнуто вежливо беседовали друг с другом. Свои острые коготочки они до поры до времени держали в ножнах, но у меня было такое ощущение, что обе они начеку. Наконец Хильди вдруг прекратила разговор, внимательно посмотрела на Джоан, потом перевела взгляд на меня:

— Боже ты мой! Наверное, я старею и становлюсь слепой. Вы только посмотрите на эту парочку беззаботно счастливых лиц!

— Это что, так бросается в глаза? — не без видимого удовольствия спросила Джоан.

— Даже больше, мисс Перри. — Хильди вздохнула. — А знаете, я и сама собиралась приударить за ним.

— Увы, чуть опоздали, — мило улыбнувшись, заметила Джоан.

— Да, похоже. — Хильди добродушно ухмыльнулась. — Вот так всегда. Стоит только девушке отвернуться, и какая-нибудь проныра уже тут как тут.

— Это точно. Мне на самой себе пришлось это испытывать целых четыре года, — бросив на меня многозначительный взгляд, отозвалась Джоан.

Они продолжили беседу, но я перестал к ней прислушиваться. Слова Хильди «какая-нибудь проныра» пробудили в моей памяти кое-чей образ. Я мысленно вернулся к моим прошлым разговорам с ней и... вдруг вспомнив, перебил их милую беседу:

— Хильди, кажется, ты как-то рассказывала мне о каком-то маленьком человечке, который требовал, чтобы Долсон ничего не говорил в пьяном виде. Помню, тогда я спросил тебя о нем, однако ты почему-то уклонилась от ответа. Но теперь-то, когда полковника уже нет, ты же можешь мне сказать. Что это за человечек?

Она нахмурилась. Опустив голову, глубоко задумалась. Затем, очевидно все-таки решившись, сказала:

— Да, сейчас уже, наверное, могу, хотя полковник настоятельно просил меня никому и ни при каких обстоятельствах об этом даже не упоминать. Это был человек из ФБР. Время от времени он сюда заходил, но всегда сидел и выпивал в одиночестве. Я заметила что полковник становился рядом с ним у стойки бара, а однажды увидела, как он незаметно что-то передал полковнику. Поэтому, когда Долсон стал снова домогаться меня, я прямо спросила его, что происходит. Он заметно расстроился и именно тогда слезно попросил меня никому ничего не говорить. А затем, понизив голос чуть ли не до шепота, сказал, что это человек из ФБР и что ему надо было срочно передать некую секретную информацию.

— Как он тогда выглядел?

— Как один из тех темненьких, тихих, невзрачных человечков, на которых обычно мало кто обращает внимание. Но когда я увидела его в следующий раз, то смогла рассмотреть повнимательнее и поближе. У него одно ухо было очень странное. Точно не помню какое. Кажется, правое. На нем не было мочки.

— Скажи, ты тогда купилась на то, что он из ФБР?

— Вначале, конечно, мне все это показалось странным. Я даже подумала, Долсон просто пытается изобразить из себя важную шишку, ну и все такое прочее, но позже поняла, что он на самом деле говорит правду.

— Каким, интересно, образом?

Она равнодушно пожала плечами:

— Самым обычным. Как-то раз, по-моему часа в три ночи, мне почему-то жутко захотелось есть, а все, естественно, уже было закрыто. Джо сжалился надо мной и отвел в какое-то неприметное заведение в самом конце аллеи, где, как он говорил, подают отличные гамбургеры. Вот там-то мне на глаза снова попался этот человечек из ФБР, а с ним и мистер Мотлинг из вашей компании. Они вместе сидели в отдельной кабинке с высокими перегородками по обеим сторонам. Я тут же пошла в дамскую комнату и терпеливо ждала там, когда они выйдут, чтобы пройти мимо них и точно удостовериться.

— Джо тоже их видел?

— Думаю, да. Наверное, видел. Но я ему тогда ничего не сказала. Честно держала данное Курту Долсону слово. Секретные дела, сами понимаете, с этим не шутят. Думаю, он передавал Мотлингу очередную секретную информацию. Мотлинга же я узнала потому, что он время от времени заходил к нам и выпивал вместе с полковником. После того, как они вдруг очень поладили друг с другом...

Извинившись, я резко встал и сказал, что скоро вернусь. На поиски Тэнси ушло что-то около пятнадцати минут. Когда его наконец нашли и я услышал в трубке его голос, то прежде всего спросил его, все ли у Лефея в порядке с ушами.

— Да, все в порядке. Вот только на правом не хватает мочки. А в чем дело? Знаете, мистер Дин, забавно, очень забавно, что вас это интересует.

— Вы уже взяли Мотлинга?

— Его сейчас нет в городе. Двое моих людей поджидают его возвращения в клубе «Атлетик». Они мне позвонят сразу же, как только он вернется.

— Думаю, теперь вы можете брать его на официальных основаниях.

Последовала довольно долгая пауза.

Затем в трубке снова послышался его голос:

— Живой свидетель?

— Один точно, другой предположительно.

— Вы можете привести их ко мне?

— Да.

— Я буду здесь, на старом месте.

— Могу я прислать их одних, без меня?

— Разве вам не хотелось бы лично поприсутствовать при всем этом?

— Не сегодня вечером, мистер Тэнси. У меня совсем иные планы.

Последовала еще одна долгая пауза.

— Она очень приятная девушка. Мои искренние поздравления, мистер Дин.

— Благодарю вас, мистер Тэнси.

Я с облегчением повесил трубку. Может, у него ничего и не выйдет, но зато эффективности Мотлинга конец, это уж точно.

Мою девушку было отчетливо видно от самого входа в зал. Медленно проходя мимо столиков, я не отрывал от нее глаз. Выглядела она просто потрясающе. Ее улыбка предназначалась только мне одному, и никому другому. Мне нравилось, как она сидела, как придавала всему особое, только нам двоим понятное значение. Я шел и думал о ней, о предстоящей мне работе и о том, что конец каждого рабочего дня будет самой лучшей частью моей жизни. Подойдя, я положил руку на ее плечо. Господи, как же хорошо было прикасаться к ней! И чувствовать, как она в ответ будто оперлась на мое нежное прикосновение. Я сел, долго-долго смотрел на Джоан и не знал, с чего начать...

1

Вест-Пойнт — Военная академия Пентагона. (Здесь и далее примеч. перев.)

2

Фукс Клаус — известный физик-ядерщик немецкого происхождения, продавший ценнейшую секретную информацию Советскому Союзу, за что после разоблачения был сурово осужден.