Глава 1

Проселок, покрытый гравием, был неширок, на повороте скорость она не сбавляла. И когда мы свернули, слева оказался крутой склон, а посреди дороги возвышалась огромная, свалившаяся откуда-то сверху глыба. При резком торможении белая «альпина» встала боком, и я, сжавшись, ждал, когда мы перевернемся и начнем кувыркаться. Но машину занесло к глыбе, она остановилась вплотную к ней, а задние колеса застыли в опасной близости от обрыва. Мотор заглох.

– Проклятье! – отвела душу Мона Йомен.

Тихо подрагивал остывающий мотор. Насмешливо чирикнула какая-то птаха. По глыбе ползла ящерица.

– Приехали!

– Черта с два! Но отсюда можно добраться и пешком – не больше километра. Я здесь давно не была.

– А вещи?

– У вас же их почти нет. Думаю, спокойно донесете, мистер Макги. Может, вам удастся сдвинуть камень, если добыть джип. Или пошлю слуг, они разберут завал.

– Раз уж вы так считаете, попытаюсь сам.

– Наверно, вы правы.

– Тогда за дело, миссис Йомен!

Она посмотрела на меня – глаза были чудесного голубого цвета, как яйца зарянки, и, пожалуй, столь же выразительны.

– Ничего ведь не случилось, правда? Я надеялась, вы хотите мне помочь.

Я достал из машины свой чемоданчик, и мы перелезли через глыбу. Обвал произошел недавно – разломы совсем свежие. Я пожалел, что машина осталась внизу. Дорога была крутой, и повороты весьма замысловатые. Она встречала меня сегодня в полдень в отдаленном аэропорте, в восьмидесяти километрах от своего дома. Сообщила, что есть жилье для меня, укромное местечко, где мы сможем все обсудить. С первой минуты я пытался составить о ней свое впечатление.

Как-то она не вписывалась в этот суровый пейзаж, даже одежда казалась с чужого плеча. Рослая блондинка лет тридцати, самоуверенная, слегка высокомерная, как человек, с которым ничего не может случиться. Гораздо естественней было бы встретить ее на Парк-авеню или на Пятидесятой улице в воскресный полдень в сверхмодном туалете, сногсшибательной шляпе, на прогулке с кудрявой белой болонкой.

А сейчас она вышагивала по проселку в высоких шнурованных ботинках, джинсовых брюках, потрепанной куртке и ковбойской шляпе. Мы поднялись достаточно высоко, но не чувствовалось ни ветерка, и при ходьбе на солнце стало довольно жарко. Я остановился и, поставив чемоданчик, снял пиджак.

– Хорошая идея, – одобрила она и тоже сбросила куртку, перекинув ее через плечо. Ринулась вперед, словно возглавляла целую армию. Талия у нее была тонкая, спина прямая. Светлые брюки, чуть темнее шляпы, плотно обтягивали бедра. Я оцениваю характер женщин и по их ягодицам. У нее они были крепкие, хорошей формы, зрелые и неприступные. А это означает, что проявление своей благосклонности она считает огромным событием и сопровождает его отличным вином, благовониями и шелковыми простынями. Но одновременно складывалось впечатление, что свои обещания она в общем-то выполняет.

Сосредоточенная всегда на чем-то одном, сейчас она все внимание отдавала ходьбе. Разговор состоится позже.

Дорога привела к даче, расположенной на южной стороне естественной плоской скалы, примерно в четверти расстояния от вершины холма. Дом был сложен из серебристо-серых бревен, метров семь длиной, старый, но крепкий, с остроконечной крышей. Рядом стоял открытый сарай с поленницей дров и древним джипом, еще военной окраски. Крыша сарая упиралась в скалу, а возле обрыва торчал туалет.

Я прошел за ней на веранду, где она, достав из облегающих брюк ключ, отперла дверь.

– Здесь гостиная и спальня. Там кухня. Плита дровяная. Есть приличный запас продуктов. Над домом, в скале повыше, бьет родник – вода в здешних местах очень ценится. В кухню проведен водопровод, вы, наверное, заметили трубы снаружи. Вода только холодная, но отличная. Аккумулятор в джипе наверняка сел, но, может, мотор заведется при спуске с холма. Поедете к бензоколонке, пусть приведут джип в порядок, расходы включите в счет. В шкафу найдете кое-какую одежду попроще. Думаю, она не будет вам слишком велика, как-нибудь обойдетесь.

– Миссис Йомен...

– Постельного белья нет, но одеял хватает и... В чем дело?

– Я не покупаю дачу. И снимать ее не собираюсь. Возможно, вообще здесь не задержусь. Давайте поговорим о деле, хорошо?

Она уставилась на меня с удивлением.

– Но кто-то ведь должен мне помочь. Зачем же вы приехали сюда, если...

– Миссис Йомен, я, как и порядочные девушки, тоже имею право делать выбор и принимать решение. Однажды некая миссис захотела, чтобы кто-нибудь убил ее мужа. Я этим не занимаюсь.

– Ничего подобного мне от вас не нужно. Френ Вивер – одна из лучших моих подруг. Она мне посоветовала...

– Знаю, знаю – написала мне. Ведь я ответил. Вы послали мне билет на самолет. Вы рисковали деньгами, я – своим временем. Сейчас мы должны выяснить, как пойдут дела дальше.

Положив чемоданчик на топчан, я достал плоскую бутылку.

– Виски без льда?

– Пожалуйста. Немного воды – половина наполовину. Увидите, какая она холодная.

Сначала она потекла с ржавчиной, однако быстро очистилась и, действительно, оказалась настолько холодной, что стыли пальцы. Приготовив напиток в двух разных стаканах, я принес их в гостиную. Она сидела на кожаной подушке, брошенной перед камином. В комнате было прохладно, и женщина накинула на плечи куртку, но шляпу сняла.

Я присел неподалеку на стульчик с кожаным плетеным сиденьем. Она подняла стакан со словами:

– За наш договор.

– Годится.

Мы выпили, и я начал первым:

– Я решил вслепую, не раздумывая, потому что был почти на мели, миссис Йомен.

Она встревожилась:

– Звучит... не очень обнадеживающе.

– Думаете, мало шансов на успех? Я человек весьма удачливый.

– Не понимаю.

– Работаю только тогда, когда кончаются деньги. А живу на заработанное, миссис Йомен. Расходую деньги сейчас, пока довольно молод и знаю, на что потратить. Власти считают, что я не работаю. У меня есть яхта, живу как вольная птица, но иногда приходится зарабатывать. К сожалению. Теперь вы понимаете мое положение?

– Кажется... надеюсь. Френ сказала...

– Что вас обманули с каким-то имуществом. Вы испробовали все способы, чтобы вернуть утраченное. Теперь попытаться должен я, если это вообще возможно. Если мне повезет, получаю половину.

– В моем случае, наверное, так не выйдет.

– Тогда давайте сразу же вернемся.

– Нет, подождите. Давайте я вам все расскажу. Моего отца звали Кэбот Фокс. Понимаю, вам это имя ничего не говорит. Но в здешних краях оно еще хорошо известно. Я была единственным ребенком. Мать умерла, когда мне было два года. Отец воспитывал меня как сына. Он умер двадцать лет назад – мне тогда было двенадцать, а ему сорок четыре года. Его самым близким и любимым другом был Джаспер Йомен. Когда папа умер, Джасу было тридцать восемь лет. Он стал душеприказчиком и моим опекуном. Ко мне относился с большой добротой и великодушием. Отправил меня учиться в хорошую школу на востоке, мистер Макги. Когда я окончила Вассар и начала работать в одном нью-йоркском журнале, он присылал очень щедрое содержание. В двадцать два года я влюбилась в женатого мужчину., и мы вместе уехали. Все оказалось большой ошибкой. В Париже его чувства испарились, и он быстренько вернулся к жене. Я пробыла там еще почти год. Начала пить, делала глупости и, наконец, заболела. Джас приехал за мной, отвез в Швейцарию и не уезжал, пока я не встала на ноги. Мне нужна была поддержка, уверенность, я хотела почувствовать, что кто-то меня любит. На обратном пути, прямо на пароходе, мы поженились. Это было девять лет назад. Сейчас Джасу пятьдесят восемь. До прошлого года наша жизнь была... вполне приемлема. Джас богат, удачлив и знает, что хочет. У него это первый брак. Детей мы не могли иметь – по моей вине, не из-за него. Год назад я влюбилась опять. Надеялась, что Джас окажется... разумным, но ошиблась. Я решила уйти от мужа. Отец оставил много денег, и я рассчитывала на них. То, что ежемесячно давал мне на расходы Джас, я принимала как доход со своего наследства, которым он распоряжался. Мне известно, что папа доверил ему большинство источников своих доходов. Когда мне исполнился двадцать один год, я стала получать полторы тысячи в месяц. Все они моментально расходились – я большая транжира, тут сказать нечего. Как я уже говорила, Джас был исполнителем завещания, и я потребовала у него отчета. Он поднял меня на смех. Объявил, что папино наследство уже несколько лет назад кончилось и он дает мне на расходы собственные деньги. Я потребовала показать документацию, хотя вряд ли смогла бы разобраться, даже если б он ее представил. А он утверждает, что папа очень неудачно вкладывал средства и еще до нашей свадьбы деньги пошли прахом.

Мистер Макги, папа был очень умелым дельцом! После смерти его имущество оценивалось в два миллиона. Не могли же они просто исчезнуть. Полагаю, мой муж... как-то присвоил эти деньги.

– Миссис Йомен, по-моему, вам нужен адвокат и ревизор по банковским счетам. Я вам ни к чему.

– Постойте, я скажу еще кое-что, чтобы у вас было полное представление. Здесь округ Эсмерелда. Километрах в пятнадцати отсюда, в долине, находится город Эсмерелда. В городе местный банк, Окружная компания. И город, и банк, и округ, и много чего другого держит в руках мой муж. С остальными владельцами ездит охотиться, играет с ними в покер. Какого черта он обращается со мной как с подростком, на которого напала блажь. Выжидает, пока я опомнюсь, стану вести себя как послушный ребенок, когда схлынет дурость.

– Вы обращались к адвокату?

– В Эсмерелде я не смогла найти никого, кто осмелился бы взяться за это дело. Нашла молодого юриста в Беласко, из соседнего округа. Занимался этим делом около месяца. Не помню всего, что он выяснил, но основное мне понятно. Пока я была несовершеннолетней, мой муж должен был отчитываться о вверенном ему имуществе перед отделом по делам наследства. Он предоставлял такой отчет трижды: через пять лет после смерти папы, потом спустя десять лет и еще через пятнадцать. Из последнего отчета явствовало, что от имущества не осталось ничего. Судья к этому времени умер. Четыре года назад построили для суда новое здание. Отчеты оказались среди затерянных бумаг, они не значатся даже в описи, так что их существование вообще не доказать. Тогдашний адвокат Джаса тоже умер, и его деловые бумаги куда-то подевались. Этот мой адвокат говорил, что лучше начать с другого конца, достать копии налоговых деклараций, заполненных отцом для федеральных властей двадцать лет назад, составить опись имущества, а потом проследить по официальным спискам продажу иди изменение отдельных вложений, таким образом восстановить все дело и выявить махинации. Только тогда можно предпринимать что-то в отношении мужа. Но добавил: даже если на руках у нас будут факты против него, Джас может протянуть три-четыре года, прежде чем дело передадут в суд. А он тем временем лишил меня ежемесячной суммы, пока, говорит, не одумаюсь. Просто гладит меня по головке и советует выбросить глупости из головы.

– Может, наследство не было столь огромным, как вы представляли, миссис Йомен?

– Ничего подобного! Папа любил землю и верил в будущее этого края. Мой адвокат видел – и вам я тоже могу показать – только один из участков, принадлежавших папе. Теперь там построили химический завод, два огромных торговых центра и улицы из четырех сотен домов. В окружном отделе по продаже земельных участков он убедился, что эта земля до уплаты налогов не продавалась. В документах значится, что через три года после папиной смерти этот участок купила одна корпорация. А в столице он выяснил, что эта корпорация просуществовала четыре года, а потом обанкротилась. Папочке принадлежала и вся эта округа – десять тысяч моргенов.[1]Джас знал, что мне здесь очень нравится. Семь лет назад подарил мне в день рождения этот участок – девять моргенов. Вроде бы перекупил у новых владельцев. Четыре месяца назад я хотела его продать, но, оказывается, купчая тоже на имя Джаса.

– Чего вы, собственно, хотели от меня?

– Мой муж украл наследство. Наверняка его как-то можно заставить выдать мне вознаграждение. Найти какой-то способ, чтобы относился ко мне всерьез. Потому что и я, черт побери, решила всерьез. Хочу получить свои деньги, хочу развестись и выйти замуж за Джона Уэбба!

– Что ж, деньги, пожалуй, вам будут необходимы.

– Да, Джон бедняк, если вы это имели в виду. Он ассистент на кафедре в университете. В попечительском совете полно хороших друзей Джаса, и вполне может случиться, что в тот же день, как я оставлю мужа, Джона уволят и не примут, нигде в другом месте. Я у него... как заложница, мистер Макги.

– Ловкая женщина может устроить мужу такую жизнь, что он сам захочет от нее избавиться.

– Вот уже несколько месяцев я буйствую, как дьявол. А он просто посмеивается. Джас уверяет, что у меня все пройдет. Он всегда был... человеком пылким. Теперь он не смеет дотронуться до меня пальцем. И это его вроде тоже не раздражает. Может, завел себе подружку. Он абсолютно уверен, что я перебешусь и опять стану его пай-девочкой. Чтобы заплатить адвокату, мне пришлось продать украшения, и для вашего билета тоже. Уверяет, что стоит мне одуматься, и все будет по-прежнему. Когда у меня гостила Френ, я все ей рассказала. И ей ничего не оставалось, как обратиться к вам.

– Не представляю, что здесь можно предпринять.

– Мистер Макги, я не ожидаю чуда. Свои требования я свела до минимума, насколько возможно. Мне нужно, чтобы он меня отпустил и дал пятьдесят тысяч. Если вам удастся освободить меня и выбить сто тысяч долларов, половина – ваша. Если сумеете добиться больше ста тысяч, то будете иметь еще десять процентов от излишка. Иначе мне остается только сидеть и ждать его смерти. А он здоров как бык.

– Вы можете просто уехать с Уэббом.

Она поморщилась.

– Я пригрозила этим. Ответил, что никогда не согласится на развод из-за того только, что я уеду. Его люди, говорит, отыщут меня и вернут обратно. А Джона Уэбба изувечат в наказание за похищение жены. Джон не очень сильный. Нет. Он сам отошлет меня к мужу.

Встав на ноги, она в волнении заходила по комнате. Полная жизни, она казалась энергичной, решительной. Не похоже, что ею можно помыкать и ждать от нее покорности.

– Зачем было ему присваивать ваши деньги?

– По-моему, я догадываюсь. Кое-что приходилось слышать. Примерно когда мне было пятнадцать лет, у него начались неприятности. В своих коммерческих операциях он действовал смело, не боялся рисковать. Заключал сделки направо и налево, а когда акции начали падать, денег не оказалось, пришлось запустить руку в мои. Возможно, он собирался их вернуть, но денег требовалось все больше, и пока он изворачивался, приходилось, наверное, прибегать к нечестным маневрам. Думаю, что потом ему было проще подделать бумаги и наплевать на мое наследство, чем стараться возместить потери. И легче всего прикрыть махинации женитьбой. Такая возможность представилась, и он ею воспользовался. Вначале, наверное, он вообще не собирался бросать якорь в супружеской пристани – не тот тип. Скорее всего, иного пути спасения не было. А я оказалась в отвратном положении и ухватилась за него как утопающий за соломинку. Все эти годы... что мы прожили вместе, я, собственно, вовсе по-настоящему и не была ему женой. Он совершенно не изменил свой образ жизни. И не принимал меня всерьез.

– И что, по-вашему, я могу сделать?

– Мистер Макги, ведь свои мошенничества он совершал не в безвоздушном пространстве! Нажил врагов. Кто-то его ненавидит... и с радостью прижмет его. Джас вовсе не настолько уверен в себе и беспечен, как кажется. Я, например, точно знаю, что кто-то за мной следил. Наверное, он все же тревожится за меня. Конечно, его не обрадует, если в газетах напишут, что супруга Джаса Йомена хочет узнать, что стало с деньгами ее отца. А может, он опасается, что я кое-что отложила из ежемесячных сумм.

– Почему вы так думаете?

– Пять лет у меня служила одна мексиканка. Шесть месяцев назад она уволилась и вышла замуж. К ней заявились двое мужчин и целый час расспрашивали ее, главным образом о моих личных доходах, сколько расходую и тому подобное. Выглядели как ревизоры. Долорес это не понравилось, и через несколько дней она приехала ко мне, все рассказала. Случилось это ровно два месяца назад. С Долорес у нас были доверительные отношения, я ее очень люблю.

– То есть вы считаете, вашего мужа можно прижать к стене, потому что он не уверен в прочности своего положения?

– Не знаю. Если бы точно представляла, что нужно сделать, взялась бы за дело сама, мистер Макги. Я уже подумывала шантажировать мужа. Наняла человека, чтобы разнюхать про его любовные приключения. Но сыщик, наверное, оказался растяпой, за какую-то глупость загремел на три дня в каталажку. Может, плюнул на тротуар. Самоустранился от поручения.

– Но и я не знаю, что можно сделать.

Она предложила выйти из дома. Встала на край крутого склона. Вокруг простирались голые красновато-коричневые откосы холма, лишь кое-где проступало пятно чахлой зелени. Неподалеку росла кучка перекрученных сосенок. Показала на запад. Там склон холма уступами спускался вниз, переходя в голую равнину, и сквозь жаркое марево в туманной дали просматривался город Эсмерелда – беспорядочно громоздившиеся светлые кубики зданий. Потом обратила внимание на автостраду номер 87, идущую к городу с северо-востока, – она протянулась под нами на глубине в тысячу метров и на расстоянии почти шести километров. Я разглядел два длинных серебристых грузовика, ползущих по автостраде: они передвигались как солидные жуки среди юрких легковушек.

Она стояла рядом с непокрытой головой, глядя на меня сбоку.

– Мне тридцать два года, мистер Макги. Я уже потеряла много времени, целые годы. В определенном смысле я благодарна мужу. Но хочу от него освободиться. Чувствую себя как пленная принцесса там, в замке внизу. Джас – король. Днем у меня есть хоть какая-то свобода передвижения, а на ночь возвращаюсь в золоченую клетку. Банальные сравнения, правда? Но когда люди влюбляются, у них возникают романтичные представления о жизни. И я не настолько старомодна, чтобы плакать в подушку. Нужно принимать меры.

Мона стояла справа от меня, почти вплотную, обратясь лицом ко мне. От жаркого солнца в этот безветренный день на лбу у нее и на верхней губе проступил пот. Нужно было ответить, и я молча, нахмурясь, подыскивал слова, чтобы объяснить, что такими поручениями я не занимаюсь.

И тут она вдруг упала вперед, толкнув меня плечом, ударившись лицом о потрескавшуюся землю и острые камни, соскользнув по ним сантиметров на пятнадцать, даже не шевельнув рукой, чтобы смягчить удар. Звук от падения напомнил тупой стук топора, вонзившегося в гнилое дерево. Лежала без движения, тихо и, расслабленно. А уж потом я услышал, как издалека вернулось эхо от выстрела из тяжелого ружья, отраженное в этот спокойный день тихими скалистыми вершинами. Между мной и домом оказалось слишком большое открытое пространство. Стремительно петляя, я рванулся к соснам, втиснулся между ними, хватаясь за обнаженные кривые корни. Судорожно сглотнул, представив дырку в самом верху позвоночника, сантиметрах в пяти от ее красивой шеи. Большой калибр, сильный бой. Действенность оружия зависит от расстояния и скорости заряда. Судя по звуку, отраженному с запозданием, скорость была изрядная. Целая секунда? Меньше. Метров пятьсот? Подтянувшись, я выглянул из-за ствола – надо мной высился скалистый, довольно высокий холм, представляющий собой идеальное место, где мог укрыться стрелок.

Нужно признать, что свою задачу он выполнил – труп налицо. Если это был не какой-нибудь идиот, выстреливший случайно. Хотя тогда исключалась бы подобная точность и меткость.

Она не успела даже осознать, что умирает.

Окинув взглядом вершину холма, я не заметил ни малейшего движения. Только в сонной тишине почудилось: вроде где-то вдалеке отъезжает машина.

В эту ночь принцесса в замок не возвратится.

Выждав достаточно долго, я пополз вверх и, вскочив на ноги, рванулся в дом. Нырнув в прохладное помещение, расслабил свое драгоценное, обожаемое тело. На камине стоял ее пустой стакан со следами помады. На кожаной подушке еще сохранились вмятины от ее округлых бедер. На стене висел старый бинокль – морского типа, с восемнадцатикратным увеличением. Я разглядел даже муху с ярко-зелеными крылышками, снующую по ее шелковой блузке.

Кожаная сумка оставалась на стуле вместе с курткой и ковбойской шляпой. В сумке лежало восемьдесят девять долларов, восемьдесят из них я забрал. Спрятав бутылку в чемоданчик, вышел за дверь и, набрав полную грудь воздуха, побежал по дороге вниз. Остановился только после первого поворота. Закуривая сигарету, заметил, как трясутся руки. А потом уже спокойно зашагал вниз.

Глава 2

Когда я перелезал через свалившуюся глыбу, мне пришла в голову сумасбродная идея поискать под скалами ее белую машину. Присев на корточки, заглянул с обрыва – ничего. На дороге под гравием никаких следов, одна выжженная до камня земля. И все же я заметил, где машина подалась назад, развернулась и отъехала. Помнится, ключи она оставила. А зачем ей их было брать? Километрах в трех-четырех внизу, под холмом, были старые ворота, которые я сам открыл и закрыл, когда она проехала.

Интересно, шум отъезжающей машины, который мне послышался, производила ее белая «альпина»? Потом меня осенило. Оставив чемоданчик на дороге, я вскарабкался вверх по скалистому холму, откуда сорвалась глыба. Мне хватило пяти минут, чтобы обнаружить то место – обожженную, почерневшую скалу и слабый запах взрывчатки. Кому-то было достаточно расширить природную трещину, сунуть туда несколько шашек и своротить многотонную глыбу на дорогу. Зачем? Чтобы заставить ее бросить там машину и дальше пройти пешком? Зачем? Чтобы кто-то мог забрать ее «альпину»? Опять-таки – зачем?

Не найдя ответов, я поднял чемоданчик и стал спускаться дальше с холма. Какая-то особая жестокость – убить вызывающе красивую, полную жизни женщину. Как-то не умещается в сознании, что такие тоже умирают. Никто и не помышляет, что эта нежная плоть, трепетность и обольстительная оболочка могут превратиться в ничто.

Однако она была мертва и останется мертвой навеки. Так что я все усилия сосредоточил на том, чтобы придумать какое-нибудь разумное и правдоподобное объяснение. Пройдя через старые ворота, я оказался на узкой дороге, покрытой старым, покореженным асфальтом, которая, похоже, была заброшена. Я вернулся к дороге, по которой мы с ней приехали. Вероятно, придется пройти километра три, а то и больше. Я надеялся на попутную, но четыре машины, нагнавшие меня, промчались с такой скоростью, что я даже не разглядел водителей.

В конце концов я вышел к перекрестку с запыленной бензоколонкой, закусочной, окруженной развалюхами, когда-то считавшимися машинами. На стуле возле бензоколонки подремывал паренек. Я не стал нарушать его послеобеденную сиесту.

Я зашел в закусочную. Могучая юная девица в грязном зеленом джемпере сидела за столом, поглощенная разглядыванием иллюстрированного журнала. Услышав скрип двери, она неохотно поднялась, продемонстрировав огромный бюст.

– Мне нужно позвонить.

Не отвечая, она снова села.

– Как называется это место? Как мне его назвать, чтоб сюда подъехали?

– Закусочная Гарри на Котон-Корнерс.

Отыскав монету, я посмотрел на первую страницу справочника. Срочный вызов полиции – 911.

– Канцелярия шерифа. Его заместитель Лондон.

– Я нахожусь в закусочной Гарри на Котон-Корнерс. Хочу сообщить о стрельбе и угоне машины.

– Это случилось там?

– Нет, я покажу где.

– Ваше имя?

– Макги. Тревис Макги. – За спиной я чувствовал сдерживаемое дыхание девицы.

– Минут через десять придет машина. Ждите нас на месте. Вы можете описать украденную машину?

– Белая «альпина». Номер местный.

– Знаете его?

– Нет.

– Кто ее угнал?

– Не имею представления.

– Где это произошло?

– На холме километрах в десяти отсюда. Сюда я добрался пешком, значит, случилось это больше часа назад, может, даже два часа.

– Кто ранен?

– Жена Джаспера Йомена. Она мертва.

– Миссис Йомен! Черт возьми! Ждите.

Я положил трубку. Рослая девица с изумлением таращилась на меня.

– Ничего себе! Надо же! Принесли вас черти!

– Как насчет кока-колы?

– Еще бы! Идите сюда. А что случилось-то? Кто ее застрелил?

– Вы ее знаете?

– А кто тут ее не знает? Заправлялась здесь. Ее старику принадлежит половина округа Эсмерелда. Вот она и задирала нос. Кто это сделал?

– Будет лучше, если вопросы станет задавать полиция.

– Вы все видели? Собственными глазами?

– Не забудьте про лед, пожалуйста.

Грохнув передо мной стаканом, она выскочила. Послышался поток слов, обрушенных на дремлющего парня, и оба вошли внутрь. Паренек был моложе, чем мне показалось, – высушенный дочерна, гибкий, как ящерица. Посмотрел на меня, словно я только что сморозил глупую шутку.

– Значит, вы говорите, эта кобыла откинула копыта?

Господи, как они были рады, как их взбудоражило вдохновляющее сообщение, что смерть может застигнуть и тех – наверху, молния может ударить и в могучее дерево. Оба по-детски благодарно смотрели на меня, словно я купил им конфетку, и мне оставалось кивком подтвердить – да, действительно умерла.

– Вы не здешний, – объявил парень. – Она была дочерью старого Кэба Фокса. Мой папочка когда-то у него работал. Кэб женился, когда ему было за тридцать. Она была его единственным ребенком, но голову даю наотрез, что здесь в наших краях и сейчас проживает не меньше сорока уже взрослых потомков с его голубыми глазами, и то если не считать мексиканцев. Кэб балдел от мексиканок, хорошо знал их язык. Кэб и Джас Йомен были в одной упряжке. Когда Джас женился на его дочке, папочка мне сказал, что Кэб обязательно ворочается в гробу, так что трава на могиле вянет. Кто ее убил, мистер?

– Я ведь не здешний.

Снаружи послышался шум подъехавшей машины, и слабо вякнула сирена.

Мы вышли навстречу. Это был светло-голубой седан с непонятным значком на дверце. Из него вышли двое в выцветшей форме цвета хаки, в широкополых шляпах, опоясанные ремнями с оружием, с серебряными значками, – вся бутафория налицо. В деревнях, где проживают пенсионеры, такие старые идиоты из Огайо носят еще штаны типа «Маршалл Далон» и специально хмурятся на горячем солнышке, чтобы вокруг глаз появились характерные морщины.

– Привет, Эрни, – сказал самый рослый.

– Привет, Гомер. Хай, Дейв.

Гомер, сунув руки за пояс и мотнув головой в мою сторону, спросил:

– Этот звонил по телефону? Ты слышал? Сестричка тоже?

– Ну да. Если он не трепло...

– Эрни, вы оба, конечно, можете кинуться к телефону и получить от газет или телевидения долларов десять, а то и двадцать. Только потом, уверен, расстанетесь с лицензией на это заведение. И уж никогда больше не сможете иметь вывеску. А окружная инспекция установит, что гриль у вас грязный и стаканы тоже. Да и весь этот хлам вокруг не радует глаз.

– Гомер, если ты хочешь, чтобы мы держали язык за зубами, то так и скажи.

– Эрни, если вы с сестричкой шепнете хоть словечко, отправлю тебя на дорожные работы, а ее – в прачки. Так что остерегитесь.

Повернувшись к ним спиной, он перенес внимание на меня:

– Макги?

– Да.

– Меня зовут Харди, а это Дейв Карлайл. Нужно дождаться шерифа. Он сейчас подъедет. Допрашивать станет он. А пока заложите руки назад.

Я повиновался. Меня быстро и умело ощупали – пояс, живот, пах, подмышки, задние карманы, щиколотки.

– Что-нибудь есть при себе?

– Внутри мой чемоданчик.

– Давай его сюда, Дейв.

Помощник пониже и постарше принес чемоданчик и, поставив на капот седана, открыл, покопался в нем и закрыл.

– Теперь установление личности, – объявил Гомер Харди. – Мне не нужен ваш бумажник, достаточно водительского удостоверения, если есть.

Положив удостоверение на капот, переписал в блокнот данные и вернул мне:

– Благодарю, мистер Макги.

– К вашим услугам.

– Фред едет, – заметил Дейв Карлайл.

Запыленная новенькая полицейская машина затормозила на большой скорости, резко свернула и затихла, окутанная облаком мягкой, пыли. Гомер повернулся к парочке владельцев со словами:

– Ну-ка убирайтесь, займитесь своим делом.

Те нехотя удалились. Из машины выбрался шериф – моложе двух своих помощников, с могучей грудью, квадратным выступающим подбородком, бычьей шеей, похожий на бывшего, теперь отяжелевшего спортсмена. На голове у него красовалась выцветшая баскетбольная шапочка, а поверх потрепанных серых брюк – незаправленная рубаха в бело-голубую клеточку. Наверное, хотел скрыть растущее брюхо.

– Ну? – обратился он к Гомеру.

– Это Тревис Д. Макги, Форт-Лодердейл, Флорида. Ничего подозрительного при себе, а там в чемоданчике – только белье, туалетные принадлежности и начатая фляжка виски. Обыску не противился, Эрни с сестрой я надежно заткнул рот. Вопросов ему мы не задавали, так что знаем столько же, сколько и вы.

– Он поедет со мной, вы езжайте следом, – распорядился шериф.

Дейв положил мой чемоданчик в полицейскую машину, а я сел рядом с шерифом. Он представился – Бакльберри.[2]Сказано это было без намека на улыбку. Кто знает, не нажил ли он себе могучие плечи и шею, защищая свое имя от насмешников.

– Куда ехать? – спросил он.

– Развернитесь и езжайте прямо. Километров через пять будут ворота...

– Наверх к даче? Дорогу я знаю. – Он быстро тронулся с места. – Кто ее застрелил?

– Не знаю. Стреляли с большого расстояния. Тяжелое, дальнобойное ружье, шериф. Попало в верхнюю часть спины, умерла мгновенно. Я ее не трогал, оставил на месте. Никого не видел. Ей уже ничем нельзя было помочь. Да и мне не хотелось попасться на мушку тому сумасшедшему, если он оставался поблизости.

– Когда все произошло?

– На часы я посмотрел только минут через десять. Думаю, ее застрелили в два двадцать пять. Потом я спустился по дороге вниз туда, где мы оставили машину.

– Дорога же доходит до самой дачи.

– Но она была завалена. Пришлось оставить машину метрах в восьмидесяти от дома, и дальше мы шли пешком. Но когда я возвращался, машины на том месте уже не было. Помнится, ключи она оставила в зажигании. Ну, я и пошел дальше. Никто меня не подвозил. Пришлось пешком дойти до Коттон-Корнерс. До этого у меня не было возможности сообщить вам.

– Случайное попадание?

– Возможно.

– А выстрел вы слышали?

– Да. Пуля сразила ее мгновенно, выстрел раздался, как только она упала, по-моему, и секунды не прошло.

Вот и ворота. Вторая машина остановилась за нами, Дейв торопливо подбежал к воротам, открыл их, и мы продолжили путь по дороге с покрытием из гравия.

– А как вы здесь оказались, мистер Макги?

– Благодаря нашей общей знакомой, миссис Френ Вивер, она вдова. Дружила с Моной Йомен и недавно навестила ее. Я работаю над одним проектом, и мне потребовалось укромное, недорогое жилье, где меня не беспокоили бы. Френ предложила мне дачу Моны. Я связался с ней, и она согласилась сдать на время дом. Я прилетел сегодня в полдень, мы встретились в карсонском аэропорте, и она привезла меня сюда. Показала все здесь, мы договорились. Она предоставила в мое распоряжение джип... Я собирался каким-нибудь бревном своротить с дороги глыбу. Мы вышли на край площадки над обрывом – она хотела показать мне окрестности. И тут пуля ее уложила, через мгновение она была уже мертва.

– Почему она встречала вас в Карсоне, а не в аэропорте Эсмерелды?

– Кто знает. Это она предложила. Может, там у нее были еще дела.

Мы добрались до завала, остановились.

– Вызвать дорожную бригаду? – спросил Дейв, высунувшись из своей машины.

– Сначала осмотримся, ребята. А над каким проектом вы собирались работать, мистер Макги?

– Руководство по обращению со спортивными яхтами.

– Руководство? Писать о воде в таком выжженном сухом месте!

– По договоренности с Моной я хотел перевезти сюда вещи. Они уже упакованы.

Мы перелезли через глыбу и пошли по дороге вверх. Впереди шли мы с Бакльберри. Это повторное восхождение начинало мне действовать на нервы. Было уже около пяти часов, и от беспрерывной ходьбы я чувствовал усталость. Сделав последний поворот, мы увидели крутую крышу дома. Сделав еще пять-шесть метров, я произнес:

– Вон там она лежит...

Осекшись, я ошеломленно посмотрел на площадку сухой скалистой земли: она была пуста! Трое уставились на меня. Я чувствовал, как мои губы кривятся в дурацкой, извиняющейся улыбке:

– Лежала там точно, клянусь!

Они пожали плечами, и мы прошли к указанному мною месту – я ожидал увидеть там кровь. Пуля прошла сквозь шею и должна была спереди вырвать клок тела. Я ведь точно помнил место, куда она упала. Я присел на корточки – похоже, кто-то снял верхний слой с поверхности земли и снова все утрамбовал, но окончательной уверенности не было. Посмотрел с обрыва вниз: если кто-то срезал окровавленную землю и сбросил ее вниз, искать было бесполезно.

Поднявшись на ноги, я заносчиво сказал:

– Что ж, в доме остались ее вещи.

Пошли к дому – дверь была заперта.

– Шериф, я оставил дверь открытой, когда уходил.

На лице всех троих отразилось мрачное недоверие. Бакльберри, пожав плечами, пошарил над притолокой, через минуту достал ключ и, осмотрев его, снял толстый слой паутины.

– Открывали вы этим ключом, мистер Макги?

– У нее был свой ключ.

Мы зашли внутрь. Воздух был затхлый, как в доме, где не жили несколько месяцев. Шляпа, сумка, куртка исчезли. Не было и стаканов. Кожаная подушка снова положена на стул. Я вспомнил, что бросил в камин окурок. Миссис Йомен не курила. Присел перед камином – сигареты не было.

– И что теперь, черт возьми? – раздраженно спросил Бакльберри.

Я описал ее машину, рассказал в деталях, как она была одета. Показал, где настиг ее выстрел и как он звучал.

Они молча пялились на меня. Бакльберри покосился на Гомера Харди, и тот подал голос:

– Теперь понятно, шериф, почему не нужно было вызывать дорожную бригаду.

– Давайте, ребята, валите вон, отдохните в тенечке, – скомандовал Бакльберри.

Все вышли, послышался громкий смех Гомера. Бакльберри предложил мне сесть, и я опустился на топчан.

– Это была дурость, Макги.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Эта сумасбродка уже несколько месяцев грозила, что сбежит с одним профессором. Без устали добивалась, чтобы старый Джас отпустил ее. Джас в городе, посмеиваясь, говорил, что это детская блажь, вроде бы скоро пройдет. И Мона прекрасно знает, что ей не уехать так далеко, чтобы Джас не вернул ее назад, что ей еще потом основательно достанется. Короче говоря, немного сбрендила. А мы что? Должны все с неделю утюжить и прочесывать холмы, разыскивать ее труп, которого нет и в помине? Но вы держались молодцом, мистер Макги. Я вам почти поверил. Говорят, такие же шутки откалывал ее отец, старый Кэб Фокс, только он был классом повыше.

– Не понимаю вас, шериф.

– Придется объяснить на пальцах. Мона подговорила парочку хороших приятелей, чтобы попробовали избавить ее от Джаса Йомена. Эту ее колымагу вы где-нибудь запрятали!.. А она со своим профессором уже за горами, за долами. Знает, что с Джасом шутки плохи, вот и решила разыграть спектакль. Если мы посчитаем ее жертвой несчастья, выиграли бы время и успели где-нибудь затаиться. Но задумка не удалась. Как только вернемся к машине, я свяжусь с Джасом. Ставлю восемь против пятерки, что завтра-послезавтра он доставит ее домой. Потом, когда он как следует отделает ее красивенький зад, недели две Мона посидит под домашним арестом и станет как шелковая. Кто вы на самом деле?

– Вы считаетесь хорошим шерифом?

Он прищурился.

– В этом округе шерифа не избирают.

– И нигде не нужно избирать. С этим покончено. Поразмыслите как настоящий следователь. Если все произошло по вашей схеме, то где реквизиты?

– Какие?

– Такой трюк любой, кто хоть чуть шевелит мозгами, обязательно подкрепит доказательствами, так? Здесь была бы кровь животного. Или следы борьбы. Пуговица от ее блузки. Что-нибудь было бы, чтобы всему придать достоверность!

На квадратных челюстях задвигались желваки.

– Эти игры мне тоже знакомы. Может, в отсутствии всяких доказательств как раз самый смак, да и вам тоже это дает возможность расписать свою версию.

– Очень дешевое объяснение, шериф. Мне ясно одно – я видел, как она здесь лежала. Можем гадать и воображать что угодно. Но я видел ее мертвой.

Он покачал головой.

– Не хочется быть грубым с человеком, который решил оказать услугу приятельнице. Если не ошибаюсь, я могу задержать вас за намеренное введение в заблуждение полицейской службы. Как только в ближайшем будущем встречусь с миссис Йомен, я скажу ей – вы сделали все, что могли.

– У вас в лаборатории хорошие специалисты?

– Здесь Центр криминальной полиции для десяти соседних округов. В нашем распоряжении отличная аппаратура.

– Почему вы не направите их сюда?

– Все еще не сдаетесь, да? А зачем направлять? К полуночи отыщется след этой парочки. Отсюда для побега три направления – Лас-Вегас, Мексика или Нью-Йорк. Старый Джас забросит длинную удочку с крючком на конце и вытянет ее точнехонько домой. Пошли, пора уезжать отсюда.

Мы вышли под последними косыми лучами октябрьского солнца, которое вот-вот скроется за высокими вершинами, вдали за Эсмерелдой.

– Не знаю как кому, а мне кажется, виноват Джас. Слишком многое ей позволял. Получила образование, которое здесь не очень-то требуется. Даже сам Кэб не дал бы ей большего, если был бы жив. По-моему, Джас ее распускает и слишком балует.

Мы потащились вниз к машинам. Слышно было, как Гомер и Дейв о чем-то тихо говорят, иногда хихикая. Все были так непоколебимо уверены в своих выводах, что я даже не обратил их внимание на место, где кто-то взорвал глыбу.

Шериф Бакльберри отправил Гомера и Дейва осматривать местность, а сам вызвал свой отдел, чтобы разыскали Джаспера Йомена, но тут же раздумал.

– Слишком много непосвященных настроено на эту волну, – объяснил он. – Незачем всем покатываться со смеху.

– Если попытаться определить оружие, – стоял я на своем, – то скорее всего это был «магнум-44». Результат почти такой же, как если бы кто-то хорошенько размахнулся трехсоткилограммовым молотком и всадил его между лопаток. При меньшем калибре и дыра была бы меньше.

– Ради, Бога, Макги!

– Вряд ли многие люди в этой округе имеют такое оружие.

– Конечно, немногие, и те, кто его имеет, не шастают вокруг и не охотятся на чужих блондинистых жен, парень. Еду в город. Вас подвезти?

– Желательно. Буду очень обязан, если подкинете к какому-нибудь мотелю. Предпочитаю чистый и дешевый, если у вас можно получить и то и другое вместе. И по возможности не очень далеко от города.

– Надолго останетесь?

– Может, попрошу мистера Йомена все-таки сдать мне на время дачу.

– Только лучше не заходите дальше в своих шутках.

– Что вы имеете в виду, шериф?

– Мы здесь живем, в общем, по-приятельски. Ни в городе, ни в округе полиция не свирепствует. Нет нужды в крутых мерах. Однако если такому почтенному гражданину, как мистер Йомен, покажется, что вы ему не по нраву, вам придется себя поздравить, если унесете отсюда ноги подобру-поздорову. Возможно, мы старомодны. Но люди, которые платят уйму налогов, вправе рассчитывать на услуги.

Выехав по шоссе номер 87, мы вскоре свернули налево. Солнечные лучи уже исчезли из долины, и вечерняя заря окрасила светлые здания Эсмерелды в розовый цвет. Двухсторонняя автострада стрелой нацелилась прямо к городу. Шериф, остановив машину возле строения, именовавшегося Латиго-мотель, сообщил, что номера здесь чистые и дешевые, напомнил, чтоб я никуда не совал носа, дал мне выйти и отъехал.

Мотель стоял на узкой полоске земли, оба его крыла полукружьями доходили до самой мостовой, по бокам его теснили «Тихая пристань» и магазин детских товаров. Крохотный газон с кактусами освещали четыре рефлектора. Напротив через дорогу расположился ресторан «Фермерский приют» – полный набор местных деликатесов, немного дальше – гриль-бар для водителей; звуки музыкальных автоматов перекрывали шум проезжавших машин. Толстая молодая женщина, на пышном бедре которой восседал ребенок, с отрешенным видом оформила меня в седьмой номер, взяла пять долларов, и из состояния полного отупения ее вывело лишь мое сообщение, что я без машины, – этого осмыслить она не могла. Смотрела на меня как на привидение. Действительно, эксцентричный я человек.

Я отправился разыскивать седьмой номер. Во дворе был устроен крохотный бассейн, огороженный стволами высоких секвой. В воде плескалось и кричало с десяток детишек. Комната была маленькой, чистой, почти пустой. Сбросив рубашку, я растянулся на двуспальной кровати.

Пока вы действуете, пока приходится действовать, множество обстоятельств проходят мимо сознания. Но стоит только остановиться, и вам уже не удастся удержать их на безопасном отдалении. Мона Фокс-Йомен мне не понравилась: держалась она неестественно, изображала натуру возвышенную. Причем скорее поддразнивала, чем соблазняла. Мужчина не может избежать мыслей о постели. Манеры Моны вызывали у меня чувство, что ее нужно как следует встряхнуть, вцепиться в волосы, растрепав двадцатидолларовую прическу, чтобы к ней по-настоящему приблизиться: ей необходимо задать жару, чтобы сбить с нее спесь. Конечно, я не допускал, что мы с ней зашли бы так далеко, но вот такие ощущения она у меня вызывала. Некоторые женщины просто требуют твердой мужской руки.

Вот такая необузданная лошадка стояла со мной рядом в тесных брюках и вдруг упала, горячее тело остыло – все произошло мгновенно. Мне уже приходилось видеть мертвых женщин, я был очевидцем и скорой ожидаемой смерти, и быстрой неожиданной смерти, но такую внезапную, непредвиденную гибель красивой женщины еще не наблюдал. Меня это задело глубже, чем можно предполагать. Было здесь нечто большее, чем факт прискорбного несчастья. Не могу определить точно, что именно меня поразило и отчего я так расчувствовался. Как-то все оказалось связанным с собственной беззащитностью перед смертью, с неизбежным моментом ухода из жизни. Хотя она давно выросла из детских платьиц, когда упала, казалась поверженной девчушкой и стала моему сердцу ближе, чем живая. Некрофилия чувств.

Я же как раз обретал определенную устойчивость. Когда-то я пережил худшие часы жизни и оправлялся медленно, с напряжением, меня долго преследовали страшные воспоминания и угрызения совести, по ночам мучили кровавые сны, но я выбирался из кошмаров, пользуясь макгиевской терапией – умеренное потребление пива, солнца, яхты и смех, несколько аппетитных перепелочек с пляжа,, рыбалка, прогулки по берегу, любование луной, порой – импровизированные пирушки на какой-нибудь яхте. Мне уже казалось, что я вернулся в прежнюю шкуру, что я снова прежний старый волк-одиночка Макги, свободный бунтарь со светлыми глазами, жесткой щетиной, загорелый до черноты, непокорный, ничем не связанный циничный холостяк. Я наконец поверил, что мои ранимые точки покрылись новым защитным слоем. Когда обнаружилось, что мне незамедлительно требуется пополнить свой бюджет – был почти исчерпан даже неприкосновенный запас, отложенный на расходы по будущему делу, – я был уверен, что теперь-то уж буду хладнокровен и расчетлив. Никаких переживаний, парень. Никаких причитаний над беднягой, оказавшимся на краю пропасти. Выберешь хороший, жирный кусок, заработаешь полный карман и мило-весело будешь поживать на своем кораблике «Утраченное сокровище» в Лодердейле.

У меня было два приличных предложения, когда пришло письмо от Френ Вивер и объявилась третья возможность, и я сразу решил заняться ею.

И мой новый защитный слой моментально испарился.

Лучше забудь об этом, Макги. Посмотри, сколько доводов плюнуть и забыть. Обратный билет оплачен. Ничего здесь не добьешься. Надежная клиентка стала покойницей. Никого не волнует, что ты выяснишь в этой истории. Некому оплатить тебе работу, что бы ни раскрылось. Кроме всего, эта женщина тебе не нравилась. Отоспись. И убирайся из города.

Только никогда не найдешь ответа на вопрос – зачем?

Эй, парень, разве ты можешь позволить себе такое праздное любопытство? Не счесть, сколько таких диких кошек отправилось на тот свет!

Однако подстроенный завал на дороге свидетельствует о продуманной подготовке. Почему были уничтожены все следы? Зачем?

Идиот, ты же можешь заняться простенькой, милой проблемой той старой грымзы из Джэксонвилла, у которой пасынок заграбастал коллекцию золотых монет. Там задача беспроигрышная. И решить ее можно без особых усилий. Достаточно припереть его к стенке, и монеты посыплются сами. Работенка на четыре-пять дней.

Эта история имела еще одну неприятную сторону. У меня наверху в спине между лопатками тоже есть небольшое прохладное местечко. Я был с ней, когда все случилось, на дачу она давно уже не приезжала. Кто-то знал, что она сегодня поедет туда. И знал, что с ней буду я?

Если убийца собирался прихлопнуть нас обоих, он мог бы сначала снять мою голову, потому что женщина, надо полагать, не сразу опомнилась бы и застыла, скованная страхом. Почему чужака оставили в живых? Чтобы обвинили его?

Может, за меня уже никто не даст и ломаного гроша? Возможно, здесь у меня земля горит под ногами и даже воздух опасен. Клянусь, ноги моей не будет возле того холма, не стану следить за неизвестными мне людьми и не сяду спиной к окну.

Самое разумное, наверное, исчезнуть немедленно.

Только подумай, приятель: если ты отступишься, кто-то выйдет сухим из воды.

А кто ты такой, Макги? Хранитель общественной морали? Каждый день, каждый час кто-то выбирается сухим из чего угодно. И убийство не такое уж чрезвычайное событие. Знаешь ведь хорошо, что в первую очередь возьмутся за тебя. Это обязанность полиции, а тот полицейский, с которым ты познакомился, вовсе не похож на простофилю.

Все мои рассуждения имели один изъян: было ясно, что я уже решился. И даже знал, когда и как, когда вынул из ее сумки восемьдесят долларов. Я их взял не просто так, не себе, а ради нее. Как берешь патроны, рассчитывая на стрельбу.

Стоило это признать, и мне немного полегчало. Хотя кое-что продолжало тревожить. Я ведь хотел в этом холмистом краю держаться в тени. А эта история затянет меня в водоворот. Слишком долго я жил в покое. По словам моего приятеля Мейера, экономиста, одни кретины могут быть уверены, что им не грозит затмение рассудка. Остальные раскачиваются над бездной на мостике с шаткими перилами. Тот, кто верит, что в нем нет ни капли безумия, просто обыкновенный лжец. К сожалению, никак не узнать, когда вас швырнет за перила. А тот незабываемый гудящий звук, связанный с тяжелым ударом в беззащитную шею сквозь шелковую блузку, проник за границу моего сознания. И привел в движение нечто примитивное, первобытное и неуловимое.

Выйдя из номера, я отыскал холодильник и, вернувшись, приготовил выпивку в стакане, извлеченном из пергаментного кармашка с уведомлением, что сосуд простерилизован с помощью пара. На краю стакана алело небольшое пятнышко от помады, по-видимому, тоже стерильное. Можно сообщить шерифу. Ловкая горничная обычно протирает стаканы полотенцами, использованными съехавшими постояльцами, а уже затем сует их в благонадежный кармашек. Потом теми же полотенцами протрет унитаз и перетянет его бумажной полоской, удостоверяющей верх стерильности. Поменяв постельное белье, вытащит свою тележку на колесиках, ногой захлопнет дверь и, откашлявшись, прочистив горло, начнет перекличку с подружками в другом конце коридора.

Со стаканом в руке я умостился, полусидя в постели, и, подавив все чувства, попытался с холодной головой обдумать, что, собственно, произошло. Кто-то решил убить ее и исполнил свой замысел. Для чего при этом был нужен свидетель? Кто-то знал, что она приедет на дачу. Вряд ли она доложила мужу, что в полдень встретится в карсонском аэропорте с незнакомым мужчиной и отвезет его на дачу. Но ей показалось, что кто-то уже следил за нею. А если бы она перед завалом развернулась и доставила меня для беседы в другое место? Кто-то знал ее слишком хорошо и предугадал ее реакцию. Раз она решила говорить со мной именно там, сам черт ее не остановит. Если знали, что я должен был провести там какое-то время, точно рассчитали, что доберемся и пешком. А стрелок уже поджидал наготове. Мы облегчили ему задачу, когда вышли и встали на краю обрыва. Да в любом случае перед отъездом мы оказались бы на какое-то время в открытом пространстве. Ясно одно: стрелок и тот, кто отъезжал на машине, – разные люди. Слишком много времени потребовалось бы стрелявшему, чтобы спуститься по неровной дороге на такое расстояние. Мои действия после падения женщины можно было предвидеть – сначала найду укрытие, а потом отступлю к машине. Выясню, что она исчезла, уйду пешком, предоставив ему или им возможность уничтожить следы преступления.

Пока что я не искал мотивы убийства, а занялся вопросом, куда делся труп. В той выжженной, обрывистой полупустыне в радиусе километра от дачи и внизу и наверху найдутся десятки тысяч укрытий. Можно засунуть тело в небольшую расщелину и засыпать камнями. За два дня неистовое солнце сожжет и высушит все соки и превратит ее в двадцать килограммов сухой кожи, сухожилий и костей, скукоженных в складках ковбойского костюма.

Разве для убийцы не было бы разумнее заманить ее на дачу одну? Застрелить с меньшего, но безопасного расстояния? Быть уверенным, что никто не помешает? Зачем понадобился свидетель, которому позволено свободно передвигаться и твердить, что она мертва?

Однако один вывод я сделал – если все произошло по плану, то все это выглядело бессмысленным, потому что отсутствовали некоторые факты. Кто бы мог их сообщить мне? Тот безымянный адвокат из Беласко? Джон Уэбб? Долорес?

Окно в номере было открыто, в комнате темно. Снаружи доносился гул и скрежет движения на автостраде, музыка из гриль-бара, приглушенные возгласы игроков из «Тихой пристани». Зато детские крики в бассейне затихли. В соседнем номере во всю мощь работал телевизор. Мимо моего окна прошагала парочка, и я услышал слова женщины: «У нее весь день течет из носа, а ты, Гарри, оставляешь ребенка в воде, пока он не посинеет...»

Я зажег свет, закрыл окно и долго регулировал вентилятор, нагонявший в комнату струю влажного воздуха и сдержанным рокотом перекрывавший внешние звуки. Этот монотонный шум, действующий вам на нервы и создающий такое же чувство уединения, как в заводском цехе, представляет собой новый вид комфорта.

Я задремал, а когда проснулся с пересохшими губами и заплывшими глазами, было уже почти девять часов. Казалось, сон затуманит образ мертвой женщины, но мозг по-прежнему воспроизводил одну картину: толчок – и она падает, рывок – и падение. Поплескав в лицо пригоршнями холодной воды и почистив зубы, я покинул мотель и перешел через дорогу в фермерскую столовую. Купив вечернюю газету, просматривал ее в ожидании заказанного бифштекса, уединившись в одной из кабинок напротив длинной стойки. Газета состояла из одних дифирамбов: немыслимый прогресс; Эсмерелда – прекраснейший из городов; жилищное строительство идет полным ходом. Обещали второй этап, в течение которого очистят все трущобы на окраинах. Фабрика «Калко» начнет строительство в новом промышленном квартале. Северо-восточная магистраль на пятнадцать минут сократит путь от аэропорта до центра города. Специалисты предсказывают, что за ближайшие девять лет население Эсмерелды удвоится. Тренер уверяет, что наступающий сезон пройдет без поражений, и предсказывает прекрасные результаты в шести окружных соревнованиях. Школы подготовили невиданное количество выпускников.

Снаружи буйствовал шум, но в закусочной царило затишье. Потом заявились пять молодых женщин – команда из кегельбана. В белых майках, белых коротких теннисных юбочках в складку, с яркими спортивными сумками. На спине красовалась надпись «ЭЛИТА», а над сердцем у каждой имя: Дот, Конни, Бетт, Марго и Дженни. Куртки и сумки они сложили в одну кабинку, а сами втиснулись в другую. Я не мог решить, секретарши это или молодые домохозяйки, часто они бывают и теми и другими. Две из них обладали крепкими спортивными фигурами. Заказав кофе, они беспрестанно хихикали, вскрикивали, перешептывались, хохотали, держались как заговорщицы, и порой я слышал, как о края толстых кофейных чашек позвякивало стекло – девушки слегка подкреплялись, наверное, отмечали победу. Заметив меня, они начали переговариваться, хихикая, а те, что сидели спиной ко мне, оборачивались, вроде бы равнодушно осматривали кафе, награждали меня цепким, оценивающим взглядом и, повернувшись к столу, сдвинув головы, обменивались шутками. На одинокого мужчину есть смысл обратить внимание. Загорелый незнакомец с широкими плечами вызывает у них интерес. Громкие, почти истерические взрывы смеха говорили о том, что их комментарии становятся все смелее. Потом одна из этих великанш что-то долго, проникновенно шептала, и затем раздался взрыв неудержимого хохота.

Мне пришло в голову, что мир во многом перевернулся с ног на голову. Вот и эти девушки с вызывающими взглядами, заигрывавшие со мной, по сути были похожи на потенциальных ловеласов, на группу холостяков, атакующих незнакомую и одинокую женщину. Да я сам чувствовал себя как-то по-женски. И понял, что в вызывающих манерах Моны был такой же оттенок – подсознательное проявление традиционной мужской атаки: поинтересуйся, дружок, каковы мои условия.

Бифштекс оказался пережаренным, похожим на подошву, безвкусным. Картофель – отвратительная каша. Салат теплый и вялый, кофе – горький и остывший. Пройдя мимо «элитных» девиц, я шагнул в ночь. Одна из них уставилась на меня сквозь грязное окно и, округлив губы в поцелуе, энергично закивала, остальные зашлись в хохоте.

Переждав поток машин, я пересек улицу и не торопясь направился к своему шумному пристанищу. Сунул в дверь ключ, и, когда открыл ее, обнаружилось, что в номере горит свет и столбом стоит дым. Бакльберри сидел на моей постели, а в кресле расположился незнакомый тип.

– Привет, чувствуйте себя как дома, – бросил я.

– Макги, это мистер Йомен.

Рукопожатия не последовало. Мистер Йомен, подняв стакан, произнес:

– Мы принесли с собой, приятель. Такое же виски, как ваше. Угощайтесь.

Оба держались без напряжения, сдержанно, почти дружески. Приготовив выпивку, я со стаканом сел на постель рядом с Бакльберри. Рубаха его теперь была заправлена в брюки, а поверх нее надет красновато-коричневый вельветовый жилет с множеством карманов, застегнутых на пуговки.

Джаспер Йомен для своих пятидесяти восьми лет выглядел на удивление молодо. Черные волосы, зачесанные назад, лишь на висках тронуты сединой. Одет в простой темный костюм, худой, с длинными конечностями. На продолговатом темном лице глубоко посаженные черные индианские глаза, слегка оттопыренные уши. Его можно было принять за сельского жителя. Крупные, лошадиные зубы и узкие губы, изогнутые в легкой усмешке. От него исходила сила, самоуверенность, его пристальный взгляд и эта усмешка могли смутить человека: словно он посмеивается, а вы не знаете, над чем. В кресле сидел, свободно развались и перекинув ногу через подлокотник. Оба выжидали, пока я заговорю. И напрасно.

Наконец Бакльберри, вздохнув, начал:

– Тут Джас заинтересовался вами, Макги.

– Его можно понять.

– Чтоб вы больше не ломали голову, – продолжал шериф, – той парочке мы уже сели на хвост. Профессор уехал из дома вчера в полдень. Его старая колымага обнаружена в карсонском аэропорте. В списке пассажиров значится, что мистер Уэббер Джонсон с супругой вылетели в Эль-Пасо сегодняшним рейсом в 12.15. В билетной кассе описали, что это была рослая блондинка и худой, высокий мужчина, оба в больших темных очках.

– Как выяснилось, – небрежно вступил Йомен, – Мона уехала из дома сегодня около десяти утра. Взяла два чемодана – платья и драгоценности. Судя по всему, вы из карсонского аэропорта в ее машине приехали на дачу, послонялись там, а потом припрятали машину на каком-нибудь проселке за Котон-Корнерс. Но вы допустили грубейшую ошибку. Все-таки Мона должна была принять вас во внимание. Свой побег с профессором она обставила дьявольски хитро, но если бы мы не напали на ее след, вернулись бы к вам и посвятили вашей сказочке гораздо больше внимания.

– И что дальше? – поинтересовался я.

– Вы кажетесь вполне приличным человеком, – отвечал Йомен. – Почему вы позволили втянуть себя в глупейшую комедию? Она вам поплакалась, что я украл деньги ее отца, что жестоко обращаюсь с ней? Дружище, Моне вожжа попала под хвост, и тут уж ничего не поделаешь, нужно просто переждать. Вскружила себе голову романтикой, как зеленая девчонка. Я вам кое-что открою. Она не совсем... уравновешенная. До свадьбы была в таком загуле, что еле-еле удалось привести ее в чувство. Ей нужна твердая рука. Нужен мужчина, который для нее и муж и отец. Тому профессоришке заморочила голову. Имея такого старого мужа, как я, она вообразила, что жизнь проходит мимо. Если б могла иметь детей, наверно, стала бы другой. Ей ведь нравится беззаботная жизнь, и пока не напала эта романтическая придурь, думаю, что жизнь со мной ее вполне устраивала. Мона меня переживет, и я оставлю ей столько имущества, что она сможет проматывать его, где угодно на свете, если захочет. Но пока я ей муж, мне лучше знать, что для нее нужнее. Она всегда получала встряску, если заслуживала, ее это приводило в чувство, и сама потом меня благодарила. Я покупал все, стоило только ей заикнуться. Но я пришел сюда не для того, чтобы поплакаться. Если вам известно, где они приземлятся, скажите, и все мы избавимся от множества забот и неприятностей. Слушайте, я хочу даже большего. Когда они скроются где-то, я не стану им мешать, подожду неделю, дней десять. Стоит ей попробовать с тем, с кем приспичило, живо вернется домой.

– Джас, – остановил его шокированный Бакльберри.

– Ладно, ладно, Фред. Разговорился об интимных делах.

Вглядевшись в него, я понял, что Йомен пьян. До сих пор это не было заметно. Как опытный выпивоха, он не терял над собой контроля, учитывая последствия и умело устраняя их. Сокрушенно покрутил головой:

– Боже мой, каких только гадостей она не напела всем своим друзьям с востока! Когда эта Виверша гостила у нас, она смотрела на меня как на гадюку. И вы, чего доброго, поверили, что я ее заставил выйти за меня замуж.

Убрав ногу с кресла, он нагнулся вперед.

– Мистер Макги, мы с ее отцом двадцать лет пахали как лошади, чтобы выйти в люди. А потом он мне ее оставил, повесил на шею. Мне и в голову не приходило жениться на ней. Когда девять лет назад я выгребал ее из Парижа, она была на краю. Ничего более жалкого вы не видели. Крупная девушка, она тогда исхудала, весила сорок пять килограммов. Стала истеричкой – крик, визг, вообще не понимала, где находится. Сначала я не очень встревожился, но, когда представил, что подумал бы Кэб, стало совестно. Отвез ее в Швейцарию, поместил в хорошую лечебницу и подождал, пока ее привели в порядок. А что дальше? Опять спустить ее с цепи? Снова капризы, сумасбродство? Очень быстро она снова опустилась бы на дно со своими сомнительными знакомыми. Ну, я поступил так, как мне казалось разумнее. Пристегнул к ноге единственным доступным способом, женился и привез сюда, домой. Восемь лет все отлично срабатывало, лучше, чем можно представить. Знали бы вы, как она умеет пудрить мозги. Смотрите на нее, слушаете сладкие речи и воображаете, что перед вами спокойная, разумная женщина. Если вобьет себе в голову, сумеет убедить, что черное – это белое. Но по сути своей она по-прежнему осталась сумасбродным ребенком со взбалмошным характером. А в последнее время она вся как на иголках. Я держал ее в спокойной пристани приличной жизни. Приятель, я уже стар для того, чтобы выходить из себя оттого, что она поваляется с тем профессором. Огорчает меня это, противно даже, но я стараюсь ее понять. Признаюсь – сделаю из ее очаровательной задницы котлету, когда приведу назад, но ей это пойдет на пользу, она поймет, что вела себя плохо. Любой охотнее заплатит дань, чем станет жить с чувством вины. Моя гордость не пострадает, если все уладить. Вы не знаете, парень, и она тоже не понимает, что без меня она конченый человек. Я должен ее остановить, прежде чем она опять пойдет ко дну. Надеюсь, теперь вы нам скажете, куда они нацелились.

Я не знал, что ответить. Было ясно, что он неглуп, но не хотелось верить, что разыгрывал представление, зная, что она мертва. В раздумье я встряхивал остатки льда в стакане, а Фред Бакльберри забросал меня вопросами:

– Они что – достали документы или собираются через Хуарес махнуть в Мексику? Или направились самолетом на запад? В Калифорнию?

Не отвечая, я допил виски и пристально посмотрел на Джаспера Йомена.

– Ваша семейная жизнь меня не касается, мистер Йомен. Сегодня днем, в 14.25 я стоял рядом с вашей женой. Кто-то выстрелил из тяжелого, дальнобойного ружья, попал ей в шею сзади, и она умерла раньше, чем ударилась лицом о землю.

Очень темные, индианские глаза чуть дрогнули, губы разжались, но он тут же взял себя в руки:

– Я пытался говорить с вами как мужчина с мужчиной, хотел обойтись по-хорошему. Скажу еще кое-что. На всем белом свете нет никого, в чьих интересах было бы убить Мону. Скорее всего можно подозревать меня, только я никогда бы не сделал этого. Возможно, вы считаете своим долгом держаться как клещ за свою историю. Хотя на первый взгляд вы кажетесь умнее. Не дразните меня, парень, я натравлю на вас Фреда, чтоб выкурил из наших мест, и, если он при этом позабудет о приличиях, тем лучше.

Я пожал плечами.

– Фред чересчур задирает нос от благосклонности важного налогоплательщика, мистер Йомен, и совершенно забыл, что значит быть хорошим полицейским.

– Что, к черту, вы имеете в виду? – рявкнул Йомен.

– Я только любитель, дилетант. Но все-таки задал себе вопрос: та глыба, загородившая дорогу, – она свалилась случайно? Я вскарабкался вверх и обнаружил, что кто-то сбросил ее с помощью взрывчатки. Хотели, чтобы Мона пошла к даче пешком. Почему? Не знаю. Раз была не одна, кто-то обеспечил возможность уехать в машине и получить преимущество во времени, прежде чем узнает полиция. За это время успеют убрать и труп, и всякие следы.

– Он об этом даже не заикался, Джас, – вмешался Бакльберри.

– По-моему, хороший полицейский многое мог сделать, – продолжал я. – В той маленькой белой «альпине» мы были достаточно заметны. По пути от Карсона к даче кто-то обязательно нас видел и запомнил. И думаю, следовало бы послать на дачу экспертов. Та пуля пробила в ее шее дыру с кулак. Достаточно найти каплю крови или еще что-нибудь, упущенное убийцей. – Я встал. – С меня достаточно. Я собственными глазами видел, как убили женщину. Мы были знакомы с ней около двух с половиной часов. Она даже не слишком мне понравилась. Можете здесь рассиживаться и выдумывать сказки, где она теперь, но она покойница, как дважды два – четыре. Кому-то понадобилось мутить воду. И я еще думаю, что Джона Уэбба тоже нет в живых. Вы сняли отпечатки с его колымаги в аэропорте? Меня отсюда вы можете выгнать – мне же лучше. Но если останусь, буду совать нос куда не следует. У вас же в центре наверняка есть детектор лжи. Почему бы вам не проверить, говорю ли я правду? Черт побери, ведь это несложно!

В скулах Бакльберри заходили желваки, но он сдержался и, покосившись на Йомена, произнес:

– Можем все осмотреть заново, Джас.

– Действуйте.

– А с этим как быть?

Йомен, поднявшись, шагнул ко мне, оглядел с головы до ног.

– Как? Пожалуй, он заслуживает, чтоб оставить его здесь...

– Отправить в камеру?

– Может, он хочет остаться здесь по собственному желанию.

– Именно это я имел в виду, мистер Йомен.

Не сводя с меня глаз, Йомен распорядился:

– Фред, забери бутылку и подожди меня в машине. Мне нужно кое-что сказать тебе.

Чуть помешкав, тот забрал бутылку и удалился. Когда дверь за ним закрылась, Йомен объявил:

– Порой мне кажется, весь мир только и думает, как прижать Джаса Йомена. Если человек стоит на вершине, его видно со всех сторон. И как ни вертись, всегда окажешься к кому-нибудь спиной. До Моны никому нет дела, но, возможно, через нее хотят подобраться ко мне. Понимаете, о чем я?

– Пожалуй, да.

– Если старой собаке дать сразу много свежих следов, она заскулит и не возьмет ни одного. Вы видели тех клоунов, что удерживают на тросточках крутящиеся тарелочки и еще носятся по сцене из конца в конец?

– Да.

– Вот и я как раз теперь удерживаю в воздухе изрядную кучу фарфора. Пока я с ней ношусь взад-вперед, любой может дать мне подножку, и пока я соберу осколки, деньги растащат по углам. Кто-нибудь уже наготове и приберет их к рукам. Фреда тоже могут сбить с ног – чисто случайно.

– Следовательно?..

– Я привык полагаться на первое впечатление – подходит мне человек или нет. Не знаю, на чьей вы стороне. Но, кажется мне, умеете стоять на своем. Если у вас есть нечто ценное для меня, я готов купить.

– Что, к примеру?

– Раз вы не способны преподнести это, ничего ценного никогда продать не сумеете.

Подмигнув мне, он не торопясь направился к двери и, мигнув еще раз, вышел. Пьяный ли, трезвый, пока он в сознании, здравый смысл его не оставит. А вот меня Йомен оставил. Вел себя так, словно подозревает какой-то заговор, и, по его мнению, я играл в нем весьма глупую роль.

Сдаюсь. Возможно, появился бы проблеск, имей я больше информации. Я лег в постель. Он явно все еще не верит, что его жена умерла. И похоже, вообще не допускает такой мысли.

Мне так хотелось забыть обо всем случившемся, но, пока не заснул, продолжал ломать голову. К сожалению, с тем же успехом можно было в перчатках распутывать узелки.

Однако мне он показался симпатичнее, чем его молодая жена.

Глава 3

Утром я прошел километра полтора до центра и позавтракал в отеле, где, оказывается, проходил съезд избирателей, смешавшись с толпой типов со значками, приходивших в себя после ночной попойки. У стойки в вестибюле я попытался арендовать машину, но, когда девица выяснила, что я не из их постояльцев, она сначала тщательно сверила мое имя со списком людей, не оплативших прокат или не вернувших машину, и только потом соизволила взять мою кредитную карточку. Я заказал недорогую модель и, пока ждал, когда ее доставят к задним дверям, купил в газетном киоске карту округа.

Парень из гаража подогнал «фэлкон» песочного цвета. Осмотрев его, я обнаружил, что правое крыло сзади основательно помято. В договоре о прокате об этом – ни слова. Я пошел за девицей из вестибюля, потом мы втроем пялились на дефект, пока она не вписала его во все экземпляры договора. Их даже не упрекнешь за такие штучки – те, кто смял машину, бросают ключи на стойку и мчатся в аэропорт, с них взятки гладки. А я никогда не арендую машину без основательного досмотра. И счета официантов тоже проверяю. В контрактах читаю и то, что записано мелким шрифтом. В таких вещах я похож на придирчивую, мелочную старуху.

Университет находился в городе Ливингстон, километрах в восьмидесяти к югу от Эсмерелды по автостраде номер 100. Города, выстроенные в полупустыне, производят впечатление нереальности. Потому, наверное, что эта земля никогда ни на что не годилась. Там, где есть фермы, такого ощущения не возникает. Уже в пяти километрах от Эсмерелды само существование города казалось неправдоподобным. Я ехал по пустынному краю из скал, песка, чахлых кустов, с ящерками и солнечными зайчиками от брошенных пивных жестянок. По-моему, эта гигантская площадь когда-то могла быть дном древнего озера. Как сообщалось в местной газете, Эсмерелда располагает неограниченными запасами воды из артезианских источников. Видимо, благодаря этому обстоятельству и возник город в столь необычном месте – на голой песчаной равнине среди унылых скалистых холмов.

Километров пятьдесят дорога шла по плоской равнине, а потом стала делать широкие петли между кучками холмов и скалистыми грудами. Появилась зелень. Перевалив через гребень, я увидел вдали городок – он расположился метров на триста выше Эсмерелды, прижавшись к подножию длинной холмистой гряды, похожей на спящего коричневатого пса.

Университет относился к тем новым учреждениям, которые создавались второпях, чтобы забота о молодежи поспевала за ростом ее количества. Он раскинулся на окраине сонного городка. На огромной стоянке перед территорией университета сверкали в солнечных лучах сотни машин, а на всем пространстве беспорядочно разбросаны учебные корпуса, напоминающие гигантские коробки из-под обуви. Было десять утра, и молодежь торопливо сновала по тротуарам между зданиями. В стороне справа расположился комплекс общежитии и отдельно – жилые здания, вероятно, для профессорского состава и административных работников. Табличка перед входом на территорию гласила, что машинам студентов въезд запрещен. На торцовых стенах учебных корпусов яркими керамическими плитками были выложены разные девизы: Инициатива, Свобода, Мир и т. д.

Иссушенная земля была прочерчена асфальтированными дорожками. Кое-где пестрели крошечные островки зелени, рассаженной с продуманной тщательностью, но потребуются многие годы, пока замысел декораторов претворится в жизнь. Тощие студенты, воспользовавшись предобеденным перерывом, торопились по своим неведомым надобностям. Брюки цвета хаки, синие джинсы, бумажные майки и пестрые блузки. Безразличные взгляды, слепые, как линзы аппарата, скользили по мне, пока я медленно ехал мимо. Я был вне границ их возраста. В отношения со взрослыми они вступали лишь по необходимости. А посторонние значили для них не больше, чем окружающие камни или кусты. Они неслись в бурном, меняющемся потоке жизни, а мы были всего бледными тенями на обочине – нудные, замкнутые, вроде страшилищ. Я заметил, что масса студентов обильно разбавлена латинской кровью – много смуглых, пышных брюнеток и юношей, похожих на тореадоров. И во всех ощущалось тревожное напряжение от утомительного трехсеместрового учебного года. Их наспех напичкивают информацией, чтобы быстрее подготовить для коммерции, строительства, прогресса, и спешки, для жизни с регламентированным временем и распланированными деньгами, для существования в две смены, с отпусками, такси, вечеринками, нужными связями и интересами. Их приспосабливают к жизни на быстро бегущей полосе, и когда они станут свежеиспеченными так называемыми гражданами, они, как хорошо смазанная деталь, легко скользнут в запланированные компании с непрерывной конкуренцией, где жизнь представляет собой непрекращающийся бег наперегонки – организованный, неумолимый – до последнего издыхания, и тогда в погребальной конторе их обрядят, наложат грим, заколотят гроб, и они обретут тот недосягаемый покой, которого не изведали за всю жизнь.

Конечно, все в жизни функционально. Но есть здесь нечто подобное тому, как мы поступаем с цыплятами. Ускоренными методами растим их до оптимального веса, чтобы за восемь недель подготовить для вертела. И особенно безнадежно и комично выглядит ситуация, когда благодарная молодежь объявляет: «Нет, не хотим терять в университете четыре года, лучше кончить за два года и девять месяцев и сразу зарабатывать на жизнь!»

Образование и воспитание должны быть отделены от необходимости зарабатывать на жизнь, тогда они не будут инструментом, конвейером. Воспитание требует размышления, созерцания, вдумчивого и целенаправленного изучения произведений, где звучат наиболее часто и настойчиво повторяющиеся вопросы: зачем? почему? Сегодня пытливая молодежь, задающая подобные вопросы, не находит вокруг никого, кто заинтересован в ответах, и мы ее теряем, отталкиваем, ибо у этих юнцов так устроены мозги, что им невероятно скучна наша коммерчески-промышленная школьная система. Прекрасный техник редко бывает человеком образованным. Он может быть полезным обществу, удовлетворенным собой, трудолюбивым. Но понимания таинства жизни, ее чуда и парадоксов у него не больше, чем у тех цыплят, которых пичкают и раскармливают, чтобы потом на конвейере ощипать, заморозить и упаковать для потребления.

Отыскав административное здание, оставив машину на стоянке, я зашел и у стойки справочного бюро спросил седовласую даму, могу ли встретиться с Джоном Уэббом. Вопрос вызвал растерянность, она в замешательстве сказала, что Джон Уэбб – это профессор с кафедры гуманитарных наук. Мне нужен именно он? Может, я хочу видеть другого Джона Уэбба? У них есть и студент с таким именем, хотя они не родственники. Наконец ей пришлось признаться, что доктора Уэбба нет на работе.

– И как долго его не будет?

– Не могу сказать, к сожалению.

– А кто может знать, когда он появится?

– Я действительно не в курсе. Может, вам помогут на кафедре?

– У меня личное дело.

– М-м... тогда его сестра... она, наверно, знает.

– Как ее найти?

Порывшись в картотеке, она сообщила: блок номер семь. Квартал преподавателей вон там, напротив большой стоянки. Там есть таблички с фамилиями. Это третий дом в глубине сзади.

Я нашел его без труда. В каждом блоке было десять – двенадцать коттеджей со своей калиткой, расположенных по возможности укромнее, с бытовыми службами в центре. При строительстве были использованы плиты, кирпич, низкие стенки, дворики, крытые тротуары. Найдя калитку с цифрой "З" и толкнув ее, я прошел к дверям. При нажатии кнопки не услышал звонка и уже собирался стучать, когда дверь открылась и выглянула молодая женщина в клетчатой рубашке до Колен.

– Пожалуйста!

– Я ищу профессора Уэбба. Меня зовут Макги.

– Могу сказать вам то же самое, что уже сказала всем другим. И заведующему кафедрой тоже. Не имею представления, где мой брат.

Она собралась закрыть дверь, но я просунул ногу. Посмотрев вниз, она холодно произнесла:

– Разрешите?

– Не разрешу. Мне нужно поговорить с вами.

– Нам совершенно не о чем говорить.

– Что, если дело обстоит не так, как кажется?

– Что вы хотите этим сказать?

– Что, если он не уезжал с нею? Что, если это только должно так выглядеть?

– А вы здесь при чем, мистер Макги?

– Я единственный с абсолютной точностью знаю, что Моны нет с вашим братом. Все остальные, похоже, уверены в обратном.

Поколебавшись, она распахнула дверь:

– Тогда заходите.

Мы прошли в гостиную. Окна были закрыты шторами из тяжелой, плотной ткани. На просторном столе возле настольной лампы разложены стопки книг, блокноты, картотека. Из большого проигрывателя звучала негромкая музыка – казалось, кучка разозленных музыкантов настраивала инструменты, не в силах договориться, что играть. Выключив проигрыватель и подойдя к окну, она рывком раздвинула шторы, а потом погасила лампу на столе.

Я разглядывал женщину, легкие движения ее ног, обутых в поношенные мокасины из оленьей кожи. Вся она двигалась резко, энергично, так что клетчатая рубашка натягивалась на бедрах. Руки и плечи очень гладкие, белые, округлые, но упругие. Мягкий, удлиненный овал лица. Вокруг глаз темные круги. Маленький рот с полными губами без помады, точеный нос. Глаза опушены длинными темными ресницами. Темные, тускловатые волосы с прямым пробором собраны сзади в небрежный пучок. На столе стояла большая электрическая кофеварка.

– Кофе? – спросила она.

– Благодарю. Без молока, пожалуйста.

Она сходила на кухню за чашкой с блюдцем, налила мне и, захватив свою чашку, села на угол большого дивана, поджав под себя ноги и натянув короткий подол рубашки на белые колени. Я сел в противоположном углу, облокотись о цветную подушку.

– Вам удалось удивить меня, мистер Макги. Попробуйте продолжить в том же духе. Мне, правда, непонятна ваша роль в этой истории.

– Миссис Йомен связалась со мной через одну знакомую. Надеялась с моей помощью кое-что решить. Вчера в полдень я прилетел из Флориды. Мы побеседовали о ее проблеме – она хотела получить от мужа свободу. И хотела денег. И еще хотела выйти за вашего брата.

– И вы нанялись все это уладить? Вы адвокат?

– Нет. Я узнал, в чем дело, только здесь, после встречи. И мне не очень хотелось выполнять такое поручение.

– Значит, она удовлетворилась половинчатым решением?

– Нет. Поверьте, она вовсе не собиралась уезжать с вашим братом, во всяком случае, не раньше, чем все решится... по-человечески. И с финансами тоже.

– Мистер Макги, если вы всерьез поверили басням Моны, значит, вы такой же сумасшедший, как мой брат. Уж он-то оказался полным идиотом.

– Потому что уехал?

– Здесь он сжег все мосты. Просто немыслимо вести себя, как он, и еще рассчитывать, что его примут назад, когда кончится его сумасбродное приключение. Если б он был общим любимцем и угодником, может, удалось бы замять скандал. Но Джон не является ни тем, ни другим. Его не простят, в первую очередь, потому, что вся история такая... отвратительная и вульгарная.

– В каком отношении?

– Вам еще нужно объяснять? Молодой профессор, легкомысленный мечтатель, знакомится со зрелой, пресыщенной женой пожилого владельца ранчо. Начинается романтичное приключение. Это еще мягко говоря. Конечно, он объяснил это по-другому – истинная, настоящая любовь. Так они вынуждены были говорить, наверно, чтобы сохранить хоть каплю самоуважения. Но это просто обычная, отвратительная плотская связь. Джон еще в жизни не встречал таких женщин. Она его соблазнила и совратила. Верите ли, он такой впечатлительный, разве здесь была любовь? С такой примитивной кобылой? Как может благородный человек полюбить животное? Она его охмурила тем, что у нее под юбкой. Извините за грубость.

– Всякое случается.

Она возмущенно подняла плечи:

– Случается с женщинами вроде нее, но не с такими мужчинами, как Джон. Нужно лишиться рассудка, чтобы такой человек, как мои брат, своими руками разрушил все ради... примитивной, напыщенной шлюхи.

– Может, она здесь ни при чем?

– Мистер Макги, все мечты брата, все его усилия пошли прахом. Может, сумеет зарабатывать на жизнь в какой-нибудь коммерческой школе или издательстве, но с карьерой все кончено. А он ведь талантливый, способный. И так все пустить на ветер. Он даже не хотел понять, что делает глупости. Я его изо всех сил предостерегала. Раньше мы никогда не ссорились. А теперь он меня вообще не слышал. Мои чувства для него ничего не стоили. То, что я гордилась им, верила в него, не стоило и ломаного гроша. Боже мой, я же читала, сколько мужчин сбивали с пути, но мне и в голову не могло прийти, что это случится с ним! Ведь это... совершенно невозможно! Дурацкая сексуальная судорога и расслабленность потом, и из-за этого испортить всю жизнь! Никогда, никогда не пойму!

– Вы знали, что он собирается с ней уехать?

– Я боялась этого. В начале осени он страшно нервничал. А дней десять назад вдруг переменился, казался даже счастливым. Сказал мне, что все будет в порядке, они договорились. Выглядел спокойным и довольным. Составил расписание так, что по вторникам и четвергам после обеда был свободен, а через неделю – еще и по понедельникам. В такие дни он после обеда уезжал – где-то, наверное, встречались. Вечером, часов в семь-восемь возвращался усталый, измотанный, но улыбался как блаженный. Эта проклятая баба выжимала его до капли. И он еще имел совесть предложить мне, чтобы мы жили здесь вместе, втроем, когда все уладится! Вы можете ее представить в качестве профессорской жены? Вам известно, что она на два года старше Джона? Она еще захочет, чтобы ректор плясал под ее дудку!

– Может, она сказала ему, что я ей обещал помочь?

– Возможно. Ах, они на все смотрели сквозь розовые очки! Вообразили – весь мир обожает их только за то, что они втрескались друг в друга. А на самом деле все считали это неприятной ситуацией, историей дурного толка.

Поднявшись, она отключила кофеварку и наполнила чашки снова. Когда склонилась ко мне, пахнуло запахом ванили. Мне пришло в голову, не пьет ли она? Пожалуй, вряд ли – слишком деятельная, активная натура. Моложе брата года на четыре. Я легко представил себе, как она слоняется вокруг нью-йоркского университета в черных чулках и твидовой юбке, как горячо рассуждает в дешевых забегаловках об абстрактных понятиях, знакомится с сексом у какого-то художника в мансарде, но приходит к выводу, что его значение преувеличивают; как позволит уговорить себя попробовать марихуану, но испытает лишь тошноту; подписывает разные воззвания, как отсиживает часы на лекциях, увешанная примитивной бижутерией, изготовленной бездарными подружками; как намалюет декорации для любительского спектакля, – и все-все проделывает энергично, со страстью; этот инфантильно-интеллектуальный ребенок без чувства юмора, задавленный предрассудками, бессознательно жаждущий избавления от них.

– Вчера, во вторник, – продолжал я, – миссис Йомен после полудня увезла меня из карсонского аэропорта. Судя по всему, ваш брат исчез во второй половине дня в Понедельник. Мне это представляется несколько преждевременным.

– Наверно, так они запланировали. Я посещаю разные курсы. В понедельник после обеда была на семинаре «Массовая коммуникация». У Джона в понедельник до двенадцати две лекции по современной философии. И по философии в литературе. После обеда он свободен, я думаю, был с ней. Когда он не вернулся к девяти часам, меня охватило беспокойство. Но я решила, что они договорились провести вместе ночь. В последнее время, по-видимому, это было пределом его мечтаний. Ждала, что вернется утром – во вторник у него лекции с десяти: В девять утра мне уже все казалось подозрительным. Я осмотрела квартиру. Не было чемодана, кое-чего из одежды, туалетных принадлежностей. Не оставил никакой записки, ни словечка объяснений. Не хватило простой порядочности предупредить на кафедре. Просто... сбежал как преступник. Как вы, наверное, знаете, машину оставил в аэропорте, и оба вылетели в Эль-Пасо. Наверное, нужно перегнать машину домой. Это сто километров отсюда. Меня все это просто выбивает из колеи, я оказалась в глупейшей ситуации. У меня был долгий разговор с деканом – он сочувствует мне, мы ведь здесь уже третий год. Конечно, из квартиры придется выехать. Но до-пятнадцатого ноября вроде можно еще пожить. Думаю, Джон к тому времени вернется. Сейчас я оказалась в каком-то вакууме, все валится из рук. Кто знает, что с нами будет.

– А вы работаете?

– Конечно. До обеда – в лаборатории справочных пособий. Канцелярская работа. Но сегодня я свободна, на этой неделе там расширяют помещение, меняют кабель. Я готовлю материалы для дополнительных занятий «Произведения драматического искусства». – Она задумалась, потом продолжила: – Мы жили здесь довольно приятно, мистер Макги, пока в нашу жизнь не вошла эта женщина и не перевернула ее вверх дном. Мне вовсе не мешало, что я вела наше общее домашнее хозяйство. Сам Джон готов питаться консервами и одеваться как бродяга. Он не умеет заботиться о себе. И совсем не здоровяк. Эта женщина о нем не станет заботиться. И чего она на него нацелилась? Не могла найти себе какого-нибудь... шофера или полицейского, какого-нибудь мускулистого дурака, который выдавал бы ей то, в чем она явно нуждается?

– Вы все осмотрели, знаете, что взял с собой ваш брат?

– Уложил вещи и уехал. Конечно, забрал все, что ему нужно.

– Если я попрошу сделать то, что вам кажется напрасным, сделаете?

– Что именно?

– Вы проверили, не осталось ли здесь чего-то, что ему следовало взять непременно?

– Я, кажется, вас не понимаю, мистер Макги.

– Что-то, что могло здесь остаться, если вместо него собирали вещи другие. Чтобы создалось впечатление, что он собрал вещи сам и уехал.

– Вам не кажется, что это... какая-то мелодрама? – Ее мягкие, бледные губы насмешливо скривились. – Похищение?

– Если вам нетрудно, посмотрите.

– Пожалуйста.

На руку мне упал теплый солнечный луч. На стене висели яркие квадраты ткани с простым узором. Было слышно, как она выдвигает ящики и хлопает дверцами шкафов. Потом все утихло.

Она вдруг возникла на пороге – напряженная, словно готовая к удару. В руке держала черную коробку размером с небольшую книжку. Протягивая ее ко мне, беззвучно шевелила дрожащими губами, пока не выдавила:

– Не забрал...

Взяв протянутую коробку, я открыл ее – два шприца, запасные иглы, ампулы. Я захлопнул крышку.

– Он диабетик?

– Да. Конечно, ее он должен был забрать! Уколы инсулина он делает каждое утро. Он очень рассеянный, но уже понял, что с этим нельзя шутить. Когда забывал об уколе, несколько раз терял сознание. Не понимаю, как он мог забыть коробку...

Она упала в кресло.

– Конечно, мог забыть. Но наутро обязательно вспомнил бы – укол входит в утренний туалет. Правда, у него есть рецепт, можно все купить в аптеке. Да, наверно, так и было.

– Кто-нибудь видел его при отъезде?

– Что? Не знаю. Нет, наверное. В понедельник после обеда здесь бывает немного людей.

– А где хранилась коробка со шприцами?

– В ванной, в шкафчике с лекарствами.

– А другие туалетные принадлежности оттуда забрал?

– Да... Понимаю, что вы имеете в виду. Все это очень... странно. Мне страшно. – Она нахмурилась. – Вы говорили, должно выглядеть так, что уехали вместе. Зачем?

– Не знаю.

Выражение ее лица вдруг изменилось. Я быстро спросил:

– О чем вы думаете?

– Не знаю. Вдруг кое-что вспомнила. В воскресенье мы опять поругались. Я ткнула его носом в то, что впереди Великая неделя: он увидится с ней в понедельник, вторник и в четверг. А он ответил, что во вторник, то есть вчера, они не встретятся, вроде бы она будет занята. Если бы собирался уехать в понедельник...

– Он знал, что она встречается со мной.

– Куда же тогда он поехал?

– Куда его увезли?

– О, пожалуйста, перестаньте! Хотите еще сильней меня напугать?

– Как вас зовут?

– Изабелл. Изабелл Уэбб.

Подтянув ногой стул, я уселся напротив, глядя ей в глаза.

– Мое имя Тревис Макги, Изабелл.

Я схватил ее руку – раза два она попыталась ее выдернуть, но так и оставила в моей ладони, неподвижно сидя в кресле, глядя куда-то вперед, мимо меня.

– Почему вы ведете себя так странно? – спросила она наконец, облизнув пересохшие губы.

– Я не собираюсь вас запугивать. Хочу что-то сказать. Может, и не следовало бы, может, это вас поразит. Очень сожалею. Хотелось бы, чтоб вы держали себя в руках. Попытаетесь? Вот и хорошо. А теперь слушайте внимательно. Мона Йомен отвезла меня в пустую дачу за городом, на холмах. Вчера днем, в два двадцать пять, стояла рядом со мной, как вы сейчас, но кто-то выстрелил из тяжелого дальнобойного ружья, попал ей в шею, и она мгновенно умерла. Я оттуда ушел, а когда вернулся с шерифом, труп исчез. Все следы заметены, уничтожены. Мне же вообще не поверили. Решили, что я пустил дымовую завесу, чтобы облегчить ей бегство с вашим братом.

Она непонимающе смотрела на меня. Удивительно длинные у нее ресницы.

– Но... они же улетели вчера. В час пятнадцать. Рейсом в...

– Рослая блондинка и очень высокий худой мужчина, оба в темных очках, сели вчера в самолет в час пятнадцать. Черт возьми, я же прекрасно знаю, что Моны Йомен в том самолете не было. В это время мы оба сидели в ее машине, взбираясь наверх к даче. Мы уже, собственно, были на месте. В списке пассажиров значится мистер Уэббер Джонсон с супругой. Джон Уэбб якобы. Чтобы скорее бросилось в глаза. Если бы он захотел скрыться тайно, выбрал бы себе такое имя? Оказался бы таким глупцом?

– Нет. Вы... говорите о нем в прошедшем времени...

– Он собирался встретиться с ней в понедельник после обеда?

– Н-нет. У него была куча тетрадей. Собирался поработать дома. Нужно было проверить задания. Когда я пришла с семинара, они лежали на столе. Я все передала на кафедру. Кто-нибудь пока будет его замещать.

Она сильно нервничала, но держалась изо всех сил.

– Изабелл, я точно знаю, что Мона мертва. Все выглядит заранее подстроенным. Вместо них улетела другая пара. Мона убита, и, если кто-то собирался инсценировать их совместный побег, им пришлось убить и вашего брата.

Закрыв глаза, она крепко сжала мою руку. Когда через несколько секунд открыла, взгляд был пустым, отупевшим от боли.

– Но это... странно. Зачем им это?

– Не знаю. Пока не знаю. Сейчас выясняют, ищут, где укрылась эта пара любовников. Потом, через какое-то время, все затихнет. Здесь, кажется, преобладает традиционное мнение, что где-нибудь они начнут новую жизнь.

– И ее муж тоже разделяет его?

– Не думаю.

Она взглянула на черную коробочку – я положил ее на стол рядом с креслом.

– Но ведь вот доказательство, правда? – Она попыталась встать. – Надо же сообщить об этом в полицию...

– Подождите, Изабелл!

– Чего подождать? Если...

– Кто-то очень постарался создать впечатление, что они уехали.

– Тогда почему ее убили на ваших глазах?

– Не знаю. Может, было задумано иначе, но не вышло, и им пришлось импровизировать на ходу.

– Но если моего брата похитили...

– Где доказательства?

– Он оставил здесь шприц.

– Просто забыл. Купил другой в Эль-Пасо.

– Но...

– Ливингстон относится к округу Эсмерелда. Расследованием руководит шериф Фред Бакльберри.

– Он приходил вчера вечером со своим помощником. Около восьми. Рассказали мне о его машине, об их отлете. Потребовали, чтобы я немедленно сообщила, как только Джон даст о себе знать. Держались так... небрежно, насмешливо, свысока. – Склонив голову набок, она нахмурилась: – Что ж, теперь все кажется гораздо логичнее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Не думала... что он в самом деле уехал с ней. По-моему, он все-таки достаточно разумен. Я старалась открыть ему глаза, уговаривала, чтобы прекратил встречи с этой женщиной. Здесь уже ходили всякие сплетни. А ему вовсе не была безразлична его репутация. Настолько-то я его знаю. Но если сюда кто-то явился... насильно утащил его... А он не переносил насилия... и сам не был силачом. Никогда никого не оскорбил, не обидел...

Прошедшее время. Наверно, она вдруг осознала, что говорит в прошедшем времени. Глаза ее наполнились слезами; тихо застонав, как от сердечного спазма, она скользнула с кресла, упав на меня, охваченная болью и жалостью. Я поддержал ее. Упираясь головой в мою грудь, она качала ею из стороны в сторону, всхлипывая, постанывая в голос, подсознательно впитывая ту малость утешения, которую дает физическая близость, пусть даже чужого человека, как я.

Но когда я стал похлопывать ее по спине, пытаясь успокоить, она окаменела, а потом отпрянула, как от корзинки с гадюками.

– Простите, – сдержанно и тихо сказала она, усаживаясь удобнее в кресле.

Вот тут я вдруг заметил такой чистый, темно-темно-голубой цвет ее глаз, какого в жизни не встречал. Тусклые волосы, упругое, белокожее тело, запах ванили и страх перед сексом. Забота о любимом брате – благородное убежище для женщины, не сумевшей реализовать себя. Вспомнил, с какой напряженной горечью она оценивала влечение брата к Моне, о главной причине их связи говорила как о смердящей ране. И последние два года здесь считала прекрасными. Сколько ей – двадцать пять, двадцать шесть? Хороший город, где пройдут последние годы надежд на замужество, иссякнут жизненные соки, и все под знаком благородного решения – ради брата. Конечно, Мона Йомен непременно должна была вызывать у нее отвращение. Мона шествовала по жизни, вызывающе неся роскошное тело и удовлетворяя его потребности.

– Вы знали Мону? – поинтересовался я.

– Он хотел, чтобы мы подружились. Ничего худшего не мог придумать. Она относилась ко мне снисходительно, как к умственно отсталому ребенку. Нет... просто представить не могу, что она мертва. Она была такой... вызывающе полной жизни, мистер Макги.

– Тревис. Или Трев.

– Это вроде обращения на «ты», я в этом не сильна. Нужно долго привыкать.

– Я предложил в виде помощи – не это главное. Надеялся упростить наши отношения, Изабелл.

– Я нелегко схожусь с людьми. Наверно... так воспитали.

– Где прошло ваше детство?

– Наши родители были художниками. Отец пользовался успехом, у мамы был доход от наследства. Мы жили далеко-далеко от людей. Школьные задания нам присылали по почте, а учили нас родители. Летом жили в Канаде, зимой – на маленьком багамском острове. Джон все время болел, и мы все тряслись за него. Меня здоровье никогда не подводило. Я научилась... придумала игры, в которые могла играть одна. Родители умерли три года назад, с разрывом в два месяца. Они были очень близки. Джон и я чувствовали себя как бы лишними, и это нас сблизило. А теперь... Что со мной будет?! Господи, как мне жить?!

Скользнув мимо меня, она подошла к столу, взяла в руки какую-то книгу, снова положила. Повернувшись ко мне, оперлась о стол.

– Кому нужно было его убивать? Не могу поверить. Вы знаете, да? Просто не верю!

– А насчет Моны?

– Д-да, в ее смерть поверю. Она была такая... резкая. Легко ранила людей. Но Джон совершенно безобидный. Даже после анекдота едва рассмеется.

– Как они, собственно, познакомились?

– Началось около года назад. Йомены приехали на вечеринку служащих университета. Нас тоже пригласили. Мистер Йомен пожертвовал университету какую-то сумму. Джон сидел рядом с миссис Йомен. Она делала вид, будто интересуется современной философией. Говорили о Хайдеггере, Броуди, Дилли, Сартре, Камю. Она из тех людей, которые умеют отпустить пару замечаний о вещах, понятия о которых не имеют. Когда-то в Париже встречалась с Камю. А Джона не остановить, если речь идет о его специальности. Она стала ходить на его семинары, записывала, читала. Так все и началось. Конечно, этот ее воображаемый интерес был просто хитрой уловкой. Я его предостерегала. А она не спешила. Сбила его с пути праведного в конце апреля. Явился однажды с фантастической сказкой, что-то лепетал об испорченной машине. Потом стала к нему сюда приезжать. Без тени стыда. Вовсе не скрывала своих чувств. Где уж Джону обороняться! Такая ловкая, решительная. Но, наверное, и надоедливая.

– Изабелл, есть кто-нибудь, кто поживет здесь с вами? Или вы к кому-то переедете?

– Нет. А зачем?

– Не следует сообщать об этом шерифу.

– Потому что это недостаточное доказательство – то, что не забрал лекарство?

– И поэтому тоже. Все дело... очень умело подготовлено. Мне хотелось бы узнать побольше. И тайно. А если об этом раструбят, кончу где-нибудь дорожным рабочим. Что бы ни случилось с Моной и вашим братом, это всего лишь часть какой-то большой акции. Кое-что есть здесь сомнительное и в любой момент может взорваться.

– А вдруг моему брату нужна помощь?

Ее опять охватывала истерика.

– Изабелл, мы и так вынудим их что-то делать, если докажем, что вчера в том самолете они не летели. Пока все этому охотно верят, даже ее муж. Шериф немного сопротивляется, но не думаю, что его подкупили. Я убедил шерифа проверить мое заявление о смерти Моны. Если что-нибудь обнаружат, станет ясно, что ни один из них не участвовал в разыгранном отлете.

– Но для этого нужно время! Может, где-нибудь...

Кажется, мне не удавалось ее успокоить. Придется забрать с собой.

– Мне нужно побывать в карсонском аэропорте, надеюсь что-нибудь разузнать. А вам необходимо переправить оттуда машину брата, так? Может, поедете со мной?

После короткого раздумья она решительно кивнула.

– Подождите, я только переоденусь.

Глава 4

Прежде чем она заперла дом, я попросил показать, где обычно стоит машина. Это была крытая пристройка сзади, сбоку от кухни. От задних дверей шла подъездная дорога, боковые стены пристройки-гаража высокие. Если кто-то поджидал Джона Уэбба или зашел в дом в понедельник, можно было спокойно схватить, связать и увезти его. Ей я не стал говорить, что скорее всего его оглушили, прежде чем сунуть в машину. А в тех мрачных, пустынных просторах найдутся тысячи мест, где его можно запрятать без проблем.

Проверив, взяла ли ключи от машины, она заперла дверь. На ней была серая, чуть обвисшая юбка, желтая блузка и накинутая поверх нее вязаная кофта. В руках темно-серая сумка – потрепанная и солидная, как у пожилой дамы. На ногах колготки и черные лакированные лодочки без каблуков. Довершали туалет огромные, почти черные очки. Ее лицо теперь казалось совершенно невыразительным и крошечным.

Сидя рядом, она показывала дорогу, советовала, где можно развернуться, – сухим, бесцветным голосом, напряженно выпрямившись, сложив руки на коленях. Ранимая жертва насилия.

– Где именно на Багамах?

– Что? А-а, вряд ли вы о нем слышали. Остров всего полтора километра длиной, а ширина – метров триста. Недалеко от Оулд-Малет-Кей.

– Южнее Эльютеры? Там очень опасные места. Масса коралловых отмелей.

– Значит, вы там бывали? – Голос ее показался совсем юным.

– Если не ошибаюсь, там стоит старый серый дом, изрядно потрепанный штормами, а рядом – небольшая, прекрасно защищенная бухта. Почти весь остров из вулканической лавы. Окна дома обращены на запад.

– Совершенно точно!

– Вы его продали?

– А он никогда нам не принадлежал. Королева сдала отцу в аренду. На девяносто девять лет. Вы же знаете, такая аренда не продается. Может перейти к прямым наследникам, а когда истечет срок, возвращается к основному владельцу. Мы с Джоном собирались когда-нибудь вернуться.

– Родители оставили вам что-то?

– Мама имела только пожизненную ренту. И не очень большую. У отца были вечные сложности с налогами, он постоянно тратил деньги на сумасбродные проекты. Когда все пересчитали, нам с Джоном досталось каждому чуть больше девятисот долларов. Вы себе представить не можете, как я любила этот остров! Там есть кусочек с песчаным пляжем. В лунные ночи он выглядит сказочно – песок серебрится как снег. Мы все загорали дочерна – как коренные багамцы.

– Сейчас, глядя на вас, нипочем не поверишь, что когда-то вообще бывали на солнце.

– О, ребенком я им даже злоупотребляла. Теперь от него у меня аллергия на губах – распухают и трескаются. Не могу представить ничего более ужасного, чем жариться на солнце.

– Когда вы загорали в последний раз?

– Много лет назад.

– Уже нашли управу – химия творит чудеса. Есть кремы, не пропускающие никаких лучей.

– Неужели?

– Полная гарантия.

– Вы можете мне достать? Знаете, как он называется?

– Конечно.

– Может, вам это покажется... блажью. Но... если вы правы... если с Джоном случилось что-то страшное, мне будет легче пережить это где-нибудь далеко отсюда, поджариваясь до смерти и беспамятства. Как от наркотиков. Мистер Макги, когда вы видели тот дом в последний раз?

– Два года назад, весной.

– Вы выходили на берег?

– Нет – рассматривал в бинокль. Двери и окна заколочены досками, но выглядят в порядке.

– Чтобы жить там, нужен, наверное, ремонт, придется прочистить трубы, цистерны и вообще. А сколько радости нам доставляла старая, но крепкая яхта! Четыре часа до Нью-Провиденс, и каждый раз с приключениями. Выждать погоду, ветер и еще до рассвета – в путь.

Когда она говорила о прошлом, голос звучал легко, эмоционально, раскованно. Я принял это к сведению. Чем больше о ней узнаю, тем легче ее успокаивать.

Набирая скорость на широких петлях автострады, я карабкался затем на взгорья, перевалив, свободно скатывался вниз, на чахлую равнину с редкими оградами с серо-зеленой травой и свободными участками, покрытыми кактусами и редким кустарником. Это была старая автострада номер 202, ею пользовались гораздо реже, чем новой – номер 100. Она пробегала через несколько поселков испанского стиля, продираясь по узким улочкам с изображениями кошачьих морд. Новая автострада теперь облеплена закусочными, гаражами и автомобильными свалками.

По мере приближения к Карсону вдали проступали горы, которые, я заметил еще в самолете, окрашивались в пурпурные цвета, а у самых вершин виднелись белые полосы снега в расщелинах. Аэропорт находился на северной окраине города. Его здание – новое, небольшое – состояло сплошь из белых плит и цветного стекла. С двух сторон аэровокзала раскинулись просторные стоянки. Метрах в пятистах от здания стоял зашарпанный, раскаленный солнцем ангар, а все пространство вокруг него занято двумя десятками маленьких, блестящих самолетов, расставленных в определенном порядке на пыльной бетонированной площадке. На обеих стоянках было припарковано около сорока машин. Маленький красно-кремовый самолет как раз шел на посадку.

Мы подъехали в четверть первого.

– Нашей машины здесь нет, – заметила Изабелл.

– Какая она?

– Темно-красная «де сото». Не знаю, какого выпуска. Довольно старая. Нет, не вижу. А шериф говорил, что она здесь. Кто знает, может, Джон...

– Посмотрим, что удастся выяснить, – сказал я.

Оставив машину на стоянке, мы под солнечным зноем прошли в кондиционированную прохладу вокзала. Сразу за дверями стоял мужчина – в шоферской фуражке, с большим брюхом, сигарой во рту, маленькими, пронзительными глазками и очень важный на вид.

Я прошел было мимо, но вернулся, встал рядом.

– Простите. Мне нужно забрать машину, темно-красная «де сото». Ее оставили здесь вчера или позавчера. Вы не в курсе?

Он смерил меня взглядом с головы до пят, перекатив окурок в другой угол рта.

– Ее уже забрали, мистер.

– Простите, как?

– Как я говорю. Подцепили тросом и оттащили. Сегодня, часов в десять. Городская служба. Наверное, отправили к тем остальным, которые плохо запаркованы или ворованные.

Она встревожилась – засыпала меня вопросами, на которые мне нечего было ответить. Я сунул монету в телефон-автомат, а она не спускала с меня глаз, следя через стекло будки, крепко сжав губы, с непроницаемым лицом за черными очками. Центр городской полиции соединил меня с чиновником, тот передал следующему, и мне наконец сообщили, что машину они отогнали по требованию из округа.

– По-моему, что-то расследуют, – добавил служащий, – потому что предупредили, чтоб ни до чего не дотрагиваться. Мы послали своего парня присмотреть, так что она целехонькая, пусть в округе разглядывают. Больше ничего не передавали. Если хотите узнать, когда ее получите, обратитесь в канцелярию шерифа.

Выйдя из будки, я все доложил Изабелл.

– Что это означает? – всполошилась она. – Зачем им это?

– Возможно, они готовы допустить, что существуют две версии всей истории. Вчера вечером в присутствии Йомена я помимо прочего предложил шерифу осмотреть машину. Значит, он взялся за дело. Только ничего они не обнаружат. Отпечатки пальцев – это хорошо смотрится по телевизору. По-моему, пригодные для опознания отпечатки получаются только в одном из ста случаев и с каждой двадцатой машины. Человек поправит зеркало обзора, и на нем может остаться приличный отпечаток, если поверхность достаточно гладкая. Иногда остается след на приборной доске. Но это в том случае, если вся машина протерта – и руль, и дверные ручки. Если нет других размазанных, наложившихся друг на друга отпечатков.

Она приподняла очки, склонив набок темную головку.

– Странная логика, вам не кажется? Если он в ней не уезжал, а вы утверждаете, что нет, зачем же пригнали сюда машину?

– Давайте что-нибудь поедим.

В углу была стойка с закусками и напитками. Сделав заказ, я отошел посмотреть расписание рейсов. На Эль-Пасо отправление в час пятнадцать. Самолет приходил с севера, имея три посадки.

Служащий в билетной кассе при близком рассмотрении оказался старше своей юношеской прически.

– На рейс номер два сегодня будет тот же экипаж, что и вчера?

– Не знаю. А в чем дело?

– Но это возможно?

– Наверное, да. В их запутанной системе смен я не разбираюсь.

– Экипаж заходит в здание вокзала?

– Стоянка всего пять минут. Прилетают вовремя. Здесь будут примерно в час десять.

Вернувшись к остывшему гамбургеру, я рассказал ей о своей задумке. Пожалел, что дома у нее не взял фотографию брата.

Тогда она извлекла из серой сумочки цветной любительский снимок – она с Джоном на фоне университетского здания, улыбающиеся, щурящиеся от солнца. Брат был одет в светлый костюм, галстук съехал набок. Сказала, что снимались около года назад. Джон Уэбб оказался высоким, худым, бледным, со впалой грудью. Черные растрепавшиеся волосы. Приятная улыбка. Совсем не похож на мужчину, способного заинтересовать Мону, – никакой самоуверенности, напротив, чувствовалось в нем желание стушеваться. Впрочем, как знать. Может, после Кэба и Джаса сильных личностей ей уже хватило по горло.

Двухмоторный самолет совершил посадку немного раньше ожидаемого времени. Сошло три-четыре пассажира, столько же собиралось сесть. Подтянули трап, и я зашагал за пассажирами. Стюардесса с заученной улыбкой протянула руку за моим билетом – кукольная блондинка, форменная юбка плотно обтягивала пышные бедра, над верхней губой проступили бисеринки пота.

– Я не из пассажиров, – предупредил я. – Хочу узнать: вчера вы обслуживали этот рейс?

– Да. Чем могу помочь?

Я показал ей фотографию.

– Помните этого мужчину? Высокий, темноволосый, худой. Был вместе с крупной блондинкой, оба в темных очках. Сели здесь и летели до конца.

– Да. Помню такую парочку.

– Мужчина был этот, с фотографии?

– Не знаю. По-моему, тот выглядел... крепче, сильнее, чем этот. Я их запомнила потому, что у меня с ними вышли... не то чтобы хлопоты. Было достаточно свободных мест. Те двое достали бутылку. В общем, ничего страшного. Но знаете, как бывает. Перед ними сидела пожилая дама. Она подозвала меня, возмутилась, говорила, что они неприлично выражаются. Я ее пересадила. Да они не очень-то и шумели.

Она посмотрела на часы.

– Помните, как они были одеты? Что-нибудь привлекло ваше внимание?

– У нее – светлое полотняное платье, красные босоножки на высоком каблуке и большая красная сумка, в ней и была бутылка. На него обратила меньше внимания. Кажется, в темных брюках, легкой рубашке. У него длинная мускулистая шея и вот здесь, под ухом небольшой шрам. Подождите, они сидели на левой стороне, значит, шрам был с правой стороны шеи. Извините, но я должна...

– Очень благодарен. Как вас зовут?

– Хаузер. Мадлин Хаузер.

Я спустился по трапу, его тут же откатили, дверь задраили. Пока я шагал к зданию аэровокзала, самолет уже катился по взлетной полосе, и в спину мне ударил мощный рев и волна горячего воздуха.

Изабелл ждала меня у дверей. Я отвел ее к креслам у стены, обращенным к цветным окнам и взлетным полосам, мы уселись, и я рассказал, что узнал от Мадлин.

Печально покачав головой, она сказала:

– Это был не Джон. Ничего не сходится. На шее у него нет никаких шрамов. На грубость он не способен. Где же он? Что с ним? Вы сообщили полиции, что вам сказала стюардесса?

– Оставьте мне эту фотографию, ладно?

– Пожалуйста. Я могу дать объявление об исчезновении Джона? Может, дело сдвинется с места?

– Сначала нам нужно решить, что мы хотим сдвинуть.

Она стукнула кулаком по ручке кресла.

– Чего вы тянете? Теперь ведь это дело полиции. Может, мне следует позвонить в редакции газет. Боже мой, нельзя же сидеть сложа руки!

– Это лучше, чем носиться без цели и смысла.

– Вдруг его держат взаперти, он совсем один, ему плохо.

– Изабелл, стоит нам раструбить, что узнали, каждый, кто замешан в истории, укроется в норку и переждет. Нам необходимо узнать больше. Нужно хотя бы определить подозреваемых, кому выгодно и зачем это сделали. Все события не случайны, в них непременно есть своя логика. Нужно бы повидаться с адвокатом, которого она наняла. Он не из этого округа – из Беласко. А вот фамилии не знаю.

– Я знаю. Постойте, попытаюсь вспомнить. Я слышала, как Джон называл имя, когда говорил с Моной по телефону. На "М", что-то итальянское... Мацари. Точно, так его зовут.

– Где Беласко?

– Отсюда недалеко. Наверно, еще километров тридцать на восток.

В Беласко мы приехали двадцать минут третьего. Город казался раза в два меньше и древнее Эсмерелды. Там были крохотные площади со старомодными фонтанами, мавританские башенки, миссионерские церквушки, засохшее русло реки с ручьем на дне, осенние стайки туристов с фотоаппаратами и прекрасный вид на горы. Роган и Мацари разместились в старом желтом здании банка на главной площади. Девушка в их офисе сообщила, что Микеле Мацари сейчас в суде, напротив. Перейдя улицу, мы зашли в здание суда. В коридорах было жарко, душно и грязно. Мацари в рубашке с короткими рукавами стоял у питьевого фонтанчика, разговаривая с двумя мужчинами. Сопровождавший нас служащий подошел к нему, и Мацари, кивнув, через минуту направился к нам. Это был смуглый, невысокий крепыш с бычьей шеей и быстрой белозубой улыбкой, с намечающейся плешью на темени. Изабелл он смерил с головы до пят откровенно оценивающим взглядом искушенного знатока.

Рукопожатие было крепким и энергичным.

– Макги? И мисс Уэбб? О, мисс Уэбб! Джон – ваш брат? Ага, понятно. Это секретарша вам объяснила, где меня найти?

– Я сказал, что дело срочное.

– И действительно – срочное?

– Да, – решительно объявила Изабелл.

Извинившись, он подошел к служащему у дверей судебного зала и, что-то шепнув ему, завел нас в маленькую комнатушку рядом, явно предназначенную для свидетелей, – серо-бежевый кубик с золотистыми дубовыми стульями и столом. Мы присели к поцарапанному столу, и адвокат объяснил:

– Там идет процесс по гражданскому иску: автомобильная авария. Ненавижу эти вонючие тяжбы. Присяжные как раз определяют, что навесить моему клиенту. Может, у меня есть свободных минут пять, а может, и два часа, все зависит от их совещания. И что за срочное дело у вас? Полагаю, оно связано с Моной Йомен.

– Вчера пополудни ее убили, – сказал я.

Он не производил впечатление человека, которого легко выбить из колеи, но это известие его поразило. Изумленный, он недоверчиво возразил:

– Постойте, постойте. Такое даже старый Джас не в состоянии прикрыть. А я ничего не слышал.

– Преподносится так, вроде бы сбежала с Джоном Уэббом. Труп исчез. Уэбб тоже пропал. Похожая на них парочка вчера вылетела из Карсона.

– Возможно, это и были Мона и Джон Уэбб?

Изабелл вскинулась, протестуя, но я быстро заткнул ей рот и выложил Мацари все факты – выстрел из дальнобойного ружья, смерть Моны, ее труп у моих ног, коробка с инсулином, рассказ стюардессы, отбуксированная в полицию машина Уэбба.

Он присвистнул.

– Вот это цирк! Если б вы не впутались, Макги, у них все проскочило бы как по маслу. Извините, мисс, но они сами навели всех на мысль об их бегстве. Они никого не видели вокруг, кроме друг друга. А она не могла успокоиться, пока не захомутала меня, чтобы выколотить деньги.

– Это правда, что Джаспер Йомен ее обобрал?

Он пристально посмотрел на меня:

– Собственно, чьи интересы я должен представлять?

– Не Моны – она мертва.

– А вы при чем, Макги?

– Решение ее денежных проблем законным путем потребовало бы много времени. Да еще неизвестно, чем кончилось бы. Она надеялась, что я отыщу что-либо, чтобы сократить процесс. Оплатила мне дорогу сюда. Но мне не хотелось браться за такое поручение.

– Значит, теперь я представляю вас?

– Любого из нас обоих. Разумеется, если... кто-то вас еще не подкупил.

Мацари сдержал раздражение.

– Ваше право спрашивать, пожалуйста. Меня никто не подкупал. Иначе я был бы намного богаче. И не канителился бы с такими ничтожными процессами. Я независимый бедняк и весьма горжусь этим, если вас интересует. Конечно, вам нужен человек сведущий. Мона заявилась ко мне, так как я слыву независимым адвокатом. Плевал я на власти. Слава Богу, меня никогда не изберут на тепленькую должность.

– Итак, адвокат у нас уже есть. Первый вопрос, мистер Мацари.

– Мик.

– А я Тревис, это – Изабелл. Мик, Джас украл наследство?

– Украл – неподходящее слово. Взял из ее кармана и переложил в свой. Но целой армии ревизоров нужно не меньше двух лет, чтобы доказать это. Нет ничего очевидного. Разные сделки, продажа ценного имущества через подставные фирмы, а затем купля его за гроши. При умелом обращении то имущество сейчас могло стоить миллионов пять. Но все испарилось уже несколько лет назад.

– И нельзя обжаловать?

– Не думаю, что отыщете хоть какие-то доказательства мошенничества. Джас – старый волк – уговорил всех сладкими посулами или просто обвел вокруг пальца. И все знали, что девчонка никогда не будет ни в чем нуждаться. Если хотел, он умел приворожить любого. Был известен как крутой парень, но честный. Может, проделал все это, чтоб упростить бухгалтерию, убрать ограничения, мешавшие вести дела. И потом здешняя атмосфера еще насквозь пропитана феодализмом. Женщина-подросток – неправомочна. С самостоятельной женой, располагающей собственными средствами, трудно поддерживать порядок. Весь этот запутанный клубок довести до суда невероятно трудно – потребуется масса времени и денег. И без конца станут откладывать. К чему ворошить то, что выглядит вполне пристойно? Понимаете? Да, правда, имущество перешло из рук в руки, но как – теперь черт ногу сломит.

– У него были затруднения?

– М-м, основательные. Ему неизбежно пришлось бы что-то продать, а это наследство было под рукой. Выпустил сразу много акций, но не повезло. Нефть, разработки, искусственное волокно, грузоперевозки, небольшая авиакомпания. Скважины выдавали вместо нефти соленую воду, прибыли упали. Пока добывал лицензию на производство искусственного волокна, пришлось пройти через суд. На грузовых перевозках его нагрели профсоюзы, да еще один за другим развалились три самолета. Его деньги таяли, как снег под дождем.

– Всеми делами заправлял сам?

– Нет. Рядом с ним всегда был один юрист. Он уже умер. Том Клеймаунт. Продувная бестия, и еще есть здесь один туз, он был компаньоном Джаса во многих сделках. Уолли Руперт. Ясно как день – Уолли знал, откуда Джас брал деньги.

– Мик, напрашивается вопрос: имея в виду те финансовые махинации, как, по-вашему, решилось бы дело о наследстве, если смерть Моны была бы явной, доказанной? Если, к примеру, погибла бы в катастрофе?

– Интересный вопрос. Дайте подумать. В федеральном финансовом управлении есть документация о доходах за последние двадцать лет. Она была единственной наследницей Фокса. Могли бы задать весьма неприятные вопросы. Куда все подевалось, мистер? Думаю, Джасу Йомену пришлось бы попотеть. У них хватает людей, чтобы копаться в документах, и они не столь деликатны, как местные службы. Если бто имущество даже нисколько не выросло в цене, и то можно предъявить иск на несколько сотен тысяч долларов. Что, собственно, с тем наследством произошло? Если Джас получил бы от местного суда хвалебную рекомендацию, пусть даже с печатью, на этот вопрос ему ох как нелегко ответить.

– Ясно. А что произошло бы, если бы она навсегда исчезла?

– Бесследно? Семь лет у федералов связаны руки. Потом нужно добиваться, чтобы ее объявили покойницей, и только после этого они могли предъявить свой иск на наследство, которого не существует.

– Кому-то понадобилось, чтобы она исчезла. Джасу?

– Не думаю. Не знаю. Не сходится способ, как это организовано. Джас – человек крутой, но это не его стиль.

– Кто-нибудь мог ее ненавидеть настолько, чтобы желать смерти? Может, шантажировала кого?

Он покачал головой.

– Невероятно. Не могу представить ее мертвой. В ней не было никакой злобности. Выглядела зрелой женщиной, но в сфере чувств инфантильна. Вздыхала по Джону Уэббу как девчонка – ах, возвышенное, романтичное увлечение!

Изабелл возмущенно сорвала с глаз очки:

– Что вы придумываете! Это была примитивная, насквозь фальшивая, дешевая потаскуха!

Мацари смотрел на нее с удивлением:

– Мы говорим об одной и той же женщине?

– Возможно, вас и моего брата ей удалось провести, только не меня. Я ее раскусила. Гонялась за брюками, от них она прямо дурела.

– Изабелл, милая, – мягко заговорил Мацари. – Это ваш любимый брат и единственный родственник. Естественно, он для вас совершенство. Но, поверьте, Мона влюбилась в него как школьница. Джас это понимал. Он знал также, что рано или поздно ее блажь улетучится, и тогда ей захочется, чтобы все было опять по-прежнему, чтобы ее дорогой муженек-папочка обеспечивал ей место в обществе. Джас прекрасно понимал, что с вашим братом она надолго не останется. Оба они мечтатели. Оба прекрасные, чуткие, но для настоящей жизни еще не доросли. Джас смотрел на это сквозь пальцы, он ведь в конце концов старше на двадцать шесть лет. А Мона ничего не скрывала: хотела свободы, хотела немного собственных денег. И хотела выйти за вашего брата.

– Ей просто хотелось с ним переспать – и только!

– Это ведь вполне естественное следствие романтической любви, милая.

– Перестаньте называть меня «милая»!

– Тогда вот что, мисс Уэбб. Перестаньте судачить о том, в чем ни черта не смыслите.

– Что вы имеете в виду?

Он с любезной насмешкой ответил:

– Те, кто следит за нравственностью в литературе, в большинстве своем невежды.

До нее дошло моментально. Она пыталась изобразить возмущение, но это скорее было похоже на бегство. Изабелл хлопнула дверью.

– Я потерял так уже многих клиентов, – заметил Мацари.

– У нее это пройдет.

– А я нарочно ей врезал. Слепого или глухого ведь не станешь упрекать за физическую ущербность. Но она такая разборчивая недотрога, что, пока ее разогреешь, состарится для этих радостей. Очень печально. И еще хуже станет, когда ей придется смириться со смертью брата. Если вы здесь не рассказывали басни, то, думаю, его уже нет в живых.

– Скорее всего нет.

– И вашей мисс Уэбб придется нелегко. Невротики и ненавистники секса переносят такие утраты тяжелее.

– Надеюсь, постепенно и понемногу она свыкнется с той мыслью, может, даже переживет благополучно. Все мы психологи-любители. Да, безмерное обожание брата. Но сколько горечи замешано в это обожание? Впрочем, это не моя забота. И вообще это меня не касается. Можно бы и вернуться туда, откуда прибыл.

– Но вас все это разозлило, правда?

– Что ж, разозлило. Эти идиоты по-прежнему воображают, что я все выдумал. Не могли бы вы коротко охарактеризовать этого Бакльберри?

– С Фредом все в порядке. В школе занимался атлетикой. Прилежный студент. Очень красивая и очень амбициозная жена. Двое детей. Дипломная работа посвящена методам и приемам полицейской работы. Но шерифом быть долго не собирается.

– Хочет стать политическим деятелем?

– Нет. В округе Эсмерелда скопилась порядочная груда денег. Он частенько интересуется их оборотом. И знает, что к чему. Разбирается в предпринимательстве. Свою работу он делает, но не выступит против денег, которые могут сыграть роль в его будущем. Трезво смотрит на жизнь.

– Вы допускаете, Мик, что за всем этим стоит Джас Йомен? Хотя бы потому, что Мона наняла вас, собиралась нанять меня и, значит, пыталась этим навредить ему.

– Было ли это серьезно? Она воображала, что да. Ей представлялось, как она стоит в зале суда, указывая перстом на Джаса, обвиняя его; а потом удаляется в сторону заходящего солнца с миллионом долларов в руках и возлюбленным профессором под боком. Пока я разбирался в ее претензиях, мне пришлось наглядеться на Монины капризы. Мона умела превращать жизнь мужа в ад, бывало, рвала на себе волосы, колотила посуду, орала на него. Джас просто пережидал, а через пару дней они уже выбирались на его старое ранчо, ездили верхом, плавали, развлекались, пьянствовали, осматривали лошадей, которых там выхаживают, и все кончалось постелью. По возвращении она раскаивалась, клялась, что капризы не повторятся, и так до следующего раза. Мона верила в то, что ей взбредет в голову, но ее реальностью был Джас – ее отец, друг, любовник. А все остальное было игрой, времяпрепровождением. Джас понимал, что ее заскоки ненадолго. Но пока приходилось выжидать, его ведь тоже заедала ревность. Мог загнать Джона Уэбба на край света, но тогда тот представился бы жертвой, мучеником и для Моны стал еще привлекательнее. По-моему, он даже отпустил бы ее с Уэббом месяца на два, если бона попросила. Но ведь Мона и Уэбб идеализировали свое чувство: мол, это любовь до смерти. И такой двухмесячный уговор не делал ей чести. Джас не хотел выпускать ее из своих рук – и ради нее, и ради себя. Кто знает, с какими намерениями он женился на ней девять лет назад. Но получилось, видимо, по-другому. Человек предполагает, а Господь Бог располагает. Много чего она мне нарассказывала, да и сам нагляделся. В своих мечтаниях готова была изничтожить Джаса, но потом это разбило бы ей сердце.

– И при этом могла задеть кого-то еще?

– Если бы ей удалось! – Он пожал плечами. – Клеймаунт мертв. Тот старый судья тоже. Возможно, немного встряхнули бы Уолли Руперт, если бы при тщательном расследовании обнаружили, что он замешан.

В дверь постучали, и на пороге появился служащий.

– Прошу вас.

– Спасибо, Гарри. Тревис, если вы собираетесь еще говорить с Бакльберри и хотите, чтобы я присутствовал, это можно устроить.

– Спасибо, я подумаю.

– Дайте знать, – бросил он, торопясь к выходу и расправляя на плечах мантию.

Глава 5

Я нашел Изабелл у питьевого фонтанчика – она напряженно стояла у стены, не касаясь ее, вздернув подбородок, глаза скрыты темными очками.

Напившись и вытирая рот, я заметил:

– Мне понравился этот задиристый паренек.

– А вы негодяй. Конечно, ведь она оплатила вашу дорогу сюда. О чем вы там сговорились? Слагали оды этой шлюхе?

– Изабелл, дорогая, не пытайтесь грубить – вам это не к лицу. Вы похожи на девчушку, которая в нарядном платьице швыряется грязью.

– Не острите. Нечего покупать меня своей вонючей сентиментальностью. Мацари – самый обыкновенный грязный тип. Вы заявились сюда, чтобы подзаработать на деле миссис Йомен, так ведь? И вдруг она мертва. Теперь мне понятно, почему вы стараетесь спустить на тормозах, загладить историю моего исчезнувшего брата. Думаете, это помешает вам потихоньку тянуть из кого-то денежки. Вы уже придумали с Мацари, как организовать шантаж и держаться при этом в тени?

– Почему же вы не хотите быть с нами, Изабелл? Мы бы взяли вас в долю.

Она топнула ногой.

– Я требую, чтобы вы начали действовать официально!

– Если вы соизволите выйти, сядем в мою машину, доедем до Эсмерелды и там, с вашего разрешения, выложим все шерифу Фреду Бакльберри.

– Но... я думала...

– Идемте, дорогая мисс Уэбб. И учитесь понемногу узнавать жизнь.

– Фу, вы всегда так отвратительно уверены в себе?

До конторы шерифа, расположенной в здании окружного суда Эсмерелды, мы добрались в пять минут шестого. Шериф отсутствовал. Дежурный сообщил, что будет с минуты на минуту. Мы присели на скамейку в коридоре. Минут через пять он появился в сопровождении стеснительного на вид молодого человека в темных очках и светло-голубом костюме. Увидев нас, Бакльберри остановился как вкопанный, и юнец, поспешавший позади, чуть не врезался в него.

– Макги. Мисс Уэбб. – Шериф мельком оглядел коридор из конца в конец и только тогда пригласил: – Заходите.

Мы прошли за ним через полные столов и людей закутки в самый конец, к его кабинету. Один из полицейских подскочил было с пачкой бумаг, но Бакльберри твердой рукой отстранил его и, впустив нас, плотно закрыл дверь. В кабинете лежал на полу голубой ковер, под цвет ему шторы, белые стены, тускло поблескивавшая металлом мебель.

Подойдя к столу и нажав кнопку переговорного устройства, скомандовал:

– Не беспокоить. – И сразу начал со знакомства:

– Мисс Изабелл Уэбб, мистер Тревис Макги – лейтенант Томпкинс. Он представляет криминальный центр в нашем округе. Прошу садиться. Вы явно хотите мне что-то сообщить или спросить о чем-то, иначе вас здесь не было бы. Но сначала говорить буду я. Возможно, так сэкономим время. Мы только что из больницы, из лаборатории патологоанатомов. Сегодня поисковая группа обнаружила на камнях возле дачи, примерно в двух метрах от места, где она, по вашим словам, упала, засохший кусочек легочной ткани. В лаборатории установили, что он и в самом деле вырван из легкого. В картотеке больницы есть группа крови миссис Йомен. Удалось установить тождество. Еще: машину Уэбба запарковали в аэропорте в понедельник между полуночью и двумя часами утра. У меня на руках докладная техников, которых лейтенант Томпкинс направил в Карсон для осмотра машины. Она вся вычищена до блеска – никаких пятен, следов. Для следствия это пустой номер.

Он с вызовом посмотрел на меня, и было ясно, что у него и в мыслях не было благодарить за подсказку.

Что ж, я подставил ему другую щеку.

– Отличная работа, шериф. Коротко изложу, что у нас на сердце и языке. Джон Уэбб был диабетиком. Коробку со шприцем и инсулином оставил дома. Он держал ее в ванной, вместе с другими туалетными принадлежностями – те исчезли. Я побеседовал со стюардессой, которая вчера обслуживала тот рейс. Парочка, севшая в Карсоне, всю дорогу пила и сквернословила. У мужчины справа на шее заметила шрам – у Джона Уэбба ничего подобного не было. Эти двое лишь на первый взгляд напоминали миссис Йомен и мистера Уэбба. На женщине было светлое платье, красные босоножки на высоких каблуках, в руках – большая красная сумка. Мужчина одет в темные брюки и легкую спортивную рубашку. Стюардессу зовут Мадлин Хаузер. Можете взять у нее письменные показания.

– Вам, видно, не терпится сунуть всюду нос, Макги?

– Совать нос! – с возмущением воскликнула Изабелл.

– Шериф, я привез мисс Уэбб, чтобы она забрала машину. Вы же сами ей сказали, где она. Машины там не оказалось. Мы перекусили, и я сообразил, что как раз прилетает самолет того самого рейса. Ну и решил сразу расспросить стюардессу, по свежим следам. Пока дня через три-четыре вы добрались бы до нее, кто знает, что она вспомнит, а одежду женщины уж точно не описала бы. Это было внезапное озарение, шериф.

Томпкинс, деликатно покашливая, попытался разрядить напряжение:

– Мне кажется, всякая информация... из любого источника...

– Я хочу знать, где мой брат! – звенящим голосом воскликнула Изабелл.

– Мне бы тоже этого хотелось, – проворчал Бакльберри.

– Вы не собираетесь искать его? – не отступала мисс Уэбб.

Шериф отбросил вежливость и официальность: он ведь сделал все, что мог. Это был хороший полицейский. Пусть я и втравил его в дело, использовав Джаса Йомена, все равно это был хороший полицейский.

– Мисс Уэбб, одумайтесь. Он уехал или его забрали в понедельник, во второй половине дня. Сегодня среда. Сегодня вы решили, что он не уезжал с Моной Йомен, но еще вчера в течение дня вы были уверены в обратном. Господь с вами, мисс Уэбб, округ Эсмерелда занимает больше десяти тысяч квадратных километров, и в это время года по любой дороге, даже по вшивому проселку, можно проехать. Все обнаруженные трупы опознаны, в больницах нет ни одного неустановленного лица. Я вылезал из кожи, чтобы раздобыть вертолет, с которого весь день разыскивали белую машину миссис Йомен, – пока безрезультатно. Вместо положенных ста человек в моем распоряжении всего шестьдесят. Чего, черт побери, вы от меня хотите? Немного опешив, она все же продолжала атаку:

– Шериф, я хочу официальной огласки. Чтобы вы передали сообщение по телевидению, радио, в газетах. Хочу, чтобы все знали, что Мона мертва и мой брат – исчез. Чтобы отправили на поиск патрульных... чтобы его искали скауты... и пусть армейские части обыщут каждый сантиметр из этих десяти тысяч квадратных километров.

Откинувшись на спинку кресла и уперев мощные, волосатые руки в подобие талии, он, прищурясь, взглянул на нее.

– Мисс Уэбб, вы принуждаете меня говорить откровенно.

– Пожалуйста. По крайней мере хоть что-то.

– Я убежден, что речь идет об убийстве. Но у меня нет ни малейшей зацепки. В конце концов, нет даже трупа. Не хочу утомлять вас перечислением всего, чего я сначала должен добиться. Свидетельство эксперта по трупам, общее заключение с подписью государственного прокурора, обвинительный акт присяжных. Мисс Уэбб, полицейское чутье подсказывает мне, что лучше тихо продолжать расследование, и пусть виновник, кто бы он ни был, думает, что мы верим в совместный отъезд миссис Йомен и вашего брата в Эль-Пасо. Стоит нам начать трезвонить во все колокола, дело так запутается, что его и вовек не размотаешь. А преступники как сквозь землю провалятся.

– Значит, для вас главное – спектакль, который вам нужно разыгрывать, а не жизнь моего брата?

– Мой нюх полицейского подсказывает, что ваш брат мертв. Если бы остался в живых, очутился в весьма плачевной ситуации. Думаю, он умер раньше, чем она.

Осев в кресле, прижав к губам ладонь, она расширенными от ужаса глазами смотрела на него.

– Если есть хотя бы один шанс из тысячи... вы не можете запретить мне передать все в газеты.

– Передайте, мисс Уэбб. Они в первую очередь проверят у меня – тут все схвачено. Я сообщу, что я собираюсь через час доложить Джасу Йомену: все проверили, и наши предположения подтвердились. Может, вызовете кое-какие слухи, мисс Уэбб, но ничего из них официально мы подтверждать не станем.

– Мистер Макги отправится со мной в редакцию и подтвердит.

Бакльберри сверкнул взглядом в мою сторону:

– Спросите его.

Она повернулась ко мне, и я с грустью отрицательно покачал головой.

– Мерзкий негодяй, – прошептала она.

– Дорогая Изабелл, такова реальность, о которой я вам напоминал. По-моему, я догадываюсь, какие шаги теперь собирается предпринять шериф Бакльберри. Выслушаем его.

– Я, мисс, прочешу весь округ и выявлю высоких, худых брюнетов со шрамом на шее справа; найдем также всех грудастых блондинок, у которых есть светлые платья и красные босоножки. Если при этом что-то и упустим, разберемся позже, но с этих людей не спустим глаз, найдем хоть одного из парочки. И возьмем его в такой оборот, что станет на коленях молить, чтоб его выслушали. Если же поступить по-вашему, возможно, они никогда сюда не вернутся. И лучше держать в руках одного из них, чём десять тысяч скаутов, слоняющихся по округу. Проверим каждое дальнобойное ружье в этих краях. Завтра пошлю двух дошлых индейцев обыскать холм севернее над дачей. Прикажу выяснить в лаборатории, какую взрывчатку использовали для завала дороги и каково ее происхождение.

– Где мой брат?! – не желая вникать в то, что говорил шериф, вскричала Изабелл.

Вздохнув, он полез в ящик стола и, плеснув в стакан виски, подошел к ней.

– Я не пью!

– Господи, девочка, мы же не на вечеринке с коктейлями. Это лекарство – примите!

Схватив стакан и покосившись в мою сторону, она выпила залпом и тут же поперхнулась, закашлялась.

– А чем заняться мне? – спросил я.

– Попытайтесь ее утихомирить.

– А кроме того?

– Кроме – ничего, держитесь в стороне.

– Почему вы не хотите сказать Джасу правду?

– Потому что шальной мужик мне такой же помощник, как и взбалмошная дамочка.

Изабелл с искаженным лицом вскинула руки, сжатые в кулак, закричала:

– Найдите моего брата!

– О Господи! – беспомощно произнес Бакльберри. – Что делать?

Казалось, что в этот момент ему больше всего хочется лечь головой на стол и расплакаться.

Я попытался подойти с другой стороны.

– Разумные доводы на нее подействуют, шериф. Это ведь истинная интеллектуалка. И недотрога, этакая мимоза. У них с братом не совсем здоровые отношения, какой-то ненормальный симбиоз. Ей двадцать шесть, потому и кажется взрослой. Но вы же сами видите – детские приступы буйства. У нее ограниченные контакты с действительностью. Весьма неуравновешенная особа, рано или поздно это доведет ее до психушки, проще всего засунуть ее туда уже сейчас. Вы ведь имеете такое право? Мы с лейтенантом засвидетельствуем, что она ведет себя как опасный безумец. В самом деле, шериф, окажите любезность, да и мне развяжете руки. Кто-то ведь в самом деле считает, что это сфабрикованное бегство – достаточное доказательство, несмотря на то, что я был свидетелем смерти Моны. Но если окажется недостаточным, станут исправлять ошибки, и, возможно, одна из них – оставить меня в живых. Так что ради всех, в том числе и ради ее брата, будет самое лучшее, если вы смогли бы изолировать ее куда-нибудь на время и подержать на транквилизаторах.

Он-то видел, как я ему подмигивал, но она этого не замечала. Шериф охотно включился в игру:

– Отличная идея, Макги, поздравляю. Мисс Уэбб, в городской лечебнице вам будет обеспечен прекрасный уход.

В первые мгновения мне показалось, что я переборщил. Быстро, как невменяемая, она метала взгляд от одного к другому, третьему, и в ее удивительно голубых глазах мелькнул блеск подлинного безумства. Потом, крепко ухватившись за ручки кресла, она застыла с закрытыми глазами, опустив голову. Дышала громко, глубоко, так что округлая грудь вздымалась под желтой блузкой. Через минуту дыхание выровнялось, руки расслабились, она, превозмогая себя, подняла голову и, глядя на Бакльберри, сдержанно произнесла:

– Разве не естественно, что судьба брата взволновала меня?

– Я понимаю, мисс.

– Конечно, вы разбираетесь в таких делах гораздо лучше меня, шериф. Я прошу только об одном. Обдумайте все. Жена Йомена мертва – ей вы ничем не поможете. Неизвестно, жив ли мой брат. Мне кажется, вы должны в первую очередь заняться им. Его увезли из дома. Похищение ведь считается преступлением во всех штатах.

– У нас нет доказательств, что его похитили. Только подозрения.

– Если вы дадите слово в первую очередь заняться поисками моего брата, обещаю, что буду... держать себя в руках.

– Даю слово, обещаю.

Взяв сумочку, она нерешительно поднялась, вроде бы собираясь уйти:

– Нельзя ли мистеру Макги отвезти меня домой?

– Как только что-то узнаем, мисс, сразу свяжемся с вами.

Я вышел вместе с нею. Она, пошатываясь, оперлась на мою руку, неуверенно двигаясь к выходу, но вдруг остановилась, прижалась спиной к стене и, склонив голову с закрытыми глазами, тяжело задышала.

– Ну-ну, все в порядке, – подбодрил я ее.

Все еще не открывая глаз, она сказала:

– Нужно еще привыкнуть к сознанию, что человек ничего не значит.

– То есть?

– Взглянуть правде в глаза всегда больно. – Она серьезно смотрела на меня. – Вы знаете, отец мой был изворотлив, как угорь, и совершенно посредственный художник, а мама очень неумна. А добросовестно преподававший брат как человек ничего собой не представлял. Когда он понял, что напрасно терял время, то огляделся по сторонам и нашел приют в третьеразрядном университете, как у Христа за пазухой. Так с какой стати шерифу о нем беспокоиться, считаться с ним? Жить иллюзиями гораздо легче, Тревис. Прекрасные родители, благородный брат, возвышенное признание, преданность. Загадочная принцесса с умной, печальной улыбкой. О Боже, Тревис, если человек лишается иллюзий, что у него остается?

– Пойдемте, Изабелл.

Взяв за руку, я повел ее к дверям.

– Что мне, по их мнению, делать? – причитала она. Я понимал, что она имеет в виду не полицию, – может, думала о родителях. А возможно, обо всех вместе – родителях, брате, знакомых, которые твердили когда-то: «Вы только посмотрите, что за умница эта девочка!»

Мы прошли с ней через площадь, залитую бронзовым светом заходящего солнца, к нанятому мною автомобилю, стоявшему в тени на боковой улочке. Я помог Изабелл сесть, а когда обошел машину и сел за руль, заметил, что ее сотрясает дрожь. Казалось, стоит ей разжать челюсти, и послышится дробь, выбиваемая зубами.

– Изабелл!

Она круто повернулась ко мне с перекошенным горечью ртом:

– Что вы понимаете в отношениях! Ненормальный симбиоз! Ограниченные контакты с действительностью! Как вы смеете притворяться, что распознаете интеллектуальный уровень? Это вы-то, мистер Макги, с вашим отвратительным, убогим высокомерием? Ах, вы такой умный, сообразительный, усвоили пару потрепанных, циничных фраз, и вот уже считаете себя вправе иронично относиться ко мне. И обращаетесь со мной так бессовестно высокомерно и снисходительно! У вас на все готов ответ, а если не устраивает вопрос, пускаете в ход кулаки, тычки или презрительно изображаете, что вам просто смешны такие вопросы. Вы силач, но по-настоящему не стоите и мизинца таких, каким был мой брат.

Глаза ее расширились и затуманились.

– Был... – повторила тихонько. Она сама распяла себя на кресте и сейчас бессильно поникла на нем.

Безоглядно отдавшись горю, она уронила голову на колени, и сквозь стиснутые зубы порой вырывались свистящие всхлипывания. Не обращая внимания на слабое сопротивление, я привлек ее к себе на грудь, прижав голову к плечу, похлопывая по напряженной спине. Она прильнула ко мне, напоминая одинокого путника в тонущей лодке среди бушующего моря. Я успокаивал ее как ребенка:

– Ничего не поделаешь. Просто поплачь, дорогая.

Чувствовалось, как она старается превозмочь волнение, как нараставшее чудовищное напряжение наконец вылилось в громкие рыдания, напоминающие плач какого-то животного. Все мускулы расслабились, она перестала сдерживаться, отдаваясь судорожным приступам отчаяния, хоть на мгновение высвобождаясь от той страшной тюрьмы, в которой существуют сложные личности, обреченные оценивать себя со стороны. Подбежала стайка мальчишек, которые уставились на нас через стекло, ухмыляясь, хихикая, жестикулируя, а затем исчезли. Ритмичные приступы плача теряли силу, девушка успокаивалась. С упорством больного или очень пьяного человека она постепенно отдалялась, отстранялась от меня, опустошенная и усталая.

Изабелл выпрямилась на своем сиденье. Выглядела жалко. Распухшее лицо пошло яркими пятнами. Она достала из сумочки пачку бумажных салфеток. Ее по-прежнему сотрясали рыдания. Волосы спутались, аккуратные волны рассыпались. Сейчас ей можно было дать все тридцать шесть, а не на десять лет меньше. Вынув зеркальце, она медленно, неловко попыталась поправить прическу, все еще всхлипывая. На плече у меня расплылось мокрое пятно.

Глядя на нее, я вспоминал, как возвращается на ринг боксер – настоящий боец. Его уложат на спину, вроде он уже выбыл из борьбы. Но при счете «три» он начинает шевелиться. Сбросит с себя полотенце, встанет на одно колено. После «девяти» он уже стоит, шатаясь, качаясь из стороны в сторону, с глуповатой ухмылкой, но держится на ногах; гордость заставляет его замахнуться перчаткой на противника, а тот его снова уложит.

Выпрямив худенькие плечи, она сказала:

– Оказывается... даже силач может быть добрым.

В голосе звучала признательность, превозмогшая неприступную гордость.

– Традиционно подставленное плечо.

Искоса бросила на меня взгляд:

– Спасибо за плечо. – Она извлекла из сумочки темные очки, нацепила их. – Мне так стыдно, и, конечно же, я смешна.

– Потому что кто-то видел вас в таком состоянии? Позволено ли мне привести потрепанное, циничное замечание?

Она через силу улыбнулась.

– Пожалуйста, лучше не надо. И что я на вас так набросилась?

– Вы устали до изнеможения. Хотите кофе? Поесть чего-нибудь? Или выпить?

– Хочу домой, в собственную постель.

На площадь опустилась тень. Когда я выезжал из города, солнце уже скрылось за холмом и местность охватывал голубоватый сумрак. Изабелл задремала, прислонясь к боковой дверце, некрасиво свесив голову, руки на коленях, раскрытые ладонями кверху.

Когда я остановился перед коттеджем номер три, она проснулась, похожая на ребенка, когда его, спящего, привозят с экскурсии. Я проводил ее до дверей, она пробормотала, что все в порядке. Я пообещал позвонить, она автоматически кивнула, соглашаясь. Никак не могла засунуть ключ в замочную скважину, пришлось отпереть ей дверь. Обернувшись ко мне, попрощалась:

– Доброй ночи.

Я похлопал ее по плечу:

– Выспитесь хорошенько.

Она кивнула, секунду стояла неподвижно, а затем поцеловала меня в краешек рта – это был детский, автоматический поцелуй, неосознанное движение. Наверно, она вообще не задумывалась над этим. Зайдя в прихожую, зажгла свет и закрыла дверь. Полагаю, минут через десять она уже будет спать без задних ног. Было уже восемь часов. Двенадцатичасовой сон ей был сейчас полезнее всего на свете.

Маленький необычный клубок, который можно распутать с помощью нежности. Огромный запас чувств. Но со всех сторон огражденный условностями.

Я отправился обратно в Эсмерелду. В моем мотеле уже оплакивали неполученные денежки, но им сразу полегчало, когда выяснилось, что у меня теперь есть машина. Приняв душ и побрившись, я переоделся и зашел в соседний ресторан, съел две бараньих котлеты из гриля. Подвыпившая девица в бумажной шляпе набрела на мой столик и серьезно отчитала меня за то, что не ношу значков. Я обещал исправиться.

Глава 6

Юго-западные кварталы относились к старой части города, и теперь там жили главным образом мексиканцы. Кварталы поновее и поинтереснее расположились на северо-западе, где местность была немного неровной. К резиденции Йомена я добрался в половине одиннадцатого. Она раскинулась на обильно орошаемой площадке, которая возвышалась над местностью, так что я, выйдя из машины, с подъездной дорожки увидел всю двойную ленту фонарей, окаймляющих дорогу к городу. Дом был низким, но большим, и вокруг цвело что-то очень ароматное. Большинство окон было темными. Я направился было к центральному входу, когда где-то сбоку открылась дверь и раздался голос Джаса:

– Макги? Идите сюда, старина.

Пройдя через небольшую террасу, я вступил за ним в просторный кабинет. Это было мужское помещение. Кожа и дерево, камень, книги и бар, письменный стол, витрина с ружьями; в большом, глубоком камине уютно потрескивали поленья. В руке у Джаса был стакан, и он предложил мне самому смешать выпивку. На широкой стене за баром висел огромный портрет маслом Моны Фокс-Йомен. На ней было переливающееся темно-голубое платье с глубоким декольте. Сидя на скамейке, она со спокойной, уверенной улыбкой смотрела в комнату – женщина была лет на пять моложе той, что умерла на моих глазах.

Джас был в шлепанцах, серой фланелевой рубахе и выгоревших почти добела брюках. Я сел в кожаное кресло напротив него. Он заговорил:

– По средам вечером я бываю в Хлопковом клубе. Бифштекс и покер. Когда как, но чаще не везет. Вы играете в покер?

– Да, и тоже проигрываю.

– Эти вечера по средам обходятся мне тысчонки в три за год. – Он ткнул пальцем за плечо назад. – Кухарка, горничная, слуга и садовник, поди, сейчас у себя теряются в догадках – синьор патрон в среду вечером остался дома! А возможно, им наплевать. Правда?

– Мы сейчас играем в покер, мистер Йомен?

Он рассматривал меня. Кто знает, какая кровь течет в его жилах. Немного индейской – это уж точно, древнее наследство. Только теперь я обратил внимание на его руки – тяжелые, с крупными суставами и набухшими жилами. Когда-то познавшие тяжелейший труд, ни от чего другого такими они не бывают.

– Почему вы думаете, что знаете правила?

– Не думаю. Просто догадываюсь. Здесь они еще имеют особый запах. Сила проявляется иным способом, что поделаешь – феодальная система. Что-то подсказывает мне, что этот одинокий рыцарь в тонких доспехах проиграет. Поэтому придется либо к нему присоединиться, либо не играть. Только не знаю, сдадут ли мне карты.

– Дела сейчас не так просты, как когда-то.

– Ничего нет простого.

– Этот ваш одинокий рыцарь, парень, прискачет, выберет себе замок и атакует его. Только, может, выберет такой, где водяной ров разрушен, подъемные решетки развалились, и там вообще никого нет.

– Значит, наш рыцарь не очень хороший наездник и боится драконов. А может, у него нет другого выхода.

– Думаете, я сделал вам вчера предложение?

– А разве нет?

– Если б у вас не было чего-то на уме, вы не пришли бы.

– Мистер Йомен, если я предлагаю вам карту, а вы ею не воспользуетесь, что ж...

– К черту, Макги, вы уже впутались в дело! Все уже пришло в движение, и весь замок рушится.

Откинувшись на спинку кресла, я вертел в руках стакан.

– Она хотела нанять меня, чтобы я помог ей избавиться от вашей опеки. Обещала мне половину суммы, которую я смогу у вас оторвать. Обо мне узнала от нашей общей знакомой. Мне известно, что ее наследство вы промотали. Знаю, что были ее опекуном. Кажется, понимаю, почему вам было выгодно на ней жениться. Но чувствую также, что женитьба дала вам больше, чем вы рассчитывали.

– У вас очень своеобразный подход к делу, Макги.

– Я специализировался в качестве спасателя. Но ее предложение мне не хотелось принимать.

– Почему?

– У меня создалось впечатление, что ей хотелось от меня чего-то несбыточного. Словно принуждала себя к этой акции. По-моему, она, собственно, готовила трагическую сцену, во время которой отказалась бы от любовника. Слезы, прощай, милый, возвращаюсь к мужу, ничего другого мне не остается. Таким мне представлялись ее дальнейшие шаги. Она вздыхала бы здесь до тех пор, пока не убедила вас, что сердце ее разбито, а потом вернулась бы на прежнюю колею. Понимаю, вы относитесь ко всему скептически, Джас. Спросите Микеле Мацари. По его мнению, это была просто романтическая игра. Думаю, игра кончилась, во всяком случае для нее. Не дали ей времени доиграть.

– Кто не дал времени?

– Те, кого сейчас выслеживает Бакльберри. Следы-то они не все замели, Джас. Ребята из лаборатории сегодня обнаружили улики. Клочок легочной ткани и тождественная группа крови. На том самолете улетели запасные игроки. Уэбб скорее всего тоже мертв.

Откинув голову на высокую спинку кожаного кресла, он выглядел так, словно в любую минуту может заснуть. В камине рухнуло полено, рассыпав искры. Допив стакан, он медленно поднялся. Подошел к ее портрету и, сунув руки в задние карманы брюк, смотрел на него.

– Знаете, старина, какую воду мы черпаем из этих глубоких колодцев?

– Не понимаю.

– Глубинную, вкуснейшую воду, сохранившуюся с тех времен, когда здесь были болота, озера, гигантские ящеры и папоротники с дерево. Когда мы ее вычерпаем всю, не останется ни капли. Уже завтра все насосы могут заработать впустую и выкачивать из глубины только сжатый воздух. И дни этого края будут сочтены.

– Я этого не знал.

– Никакая это не тайна. Мы не думаем об этом. Такое знание ужаснет любого. Ведь и о собственной смерти человек никогда не думает, а она под боком. Никому ее не избежать. А сюда нанимают других, бурят новые скважины и выкачивают воду все быстрее и больше.

– Выглядит как-то глупо.

Повернувшись к бару, он налил еще и, не торопясь, вернулся в кресло.

– Черт возьми, но это и в самом деле глупо. – Он крепко провел ладонью по лицу от лба до подбородка. – Транжирство. Надежда. Откуда мне знать? Кажется, посмотришь – сразу ясно, что мир катится в тартарары. А взглянешь через минуту, и опять безоглядно надеешься, что перед тобой открыты сотни возможностей, и ты в любую минуту можешь действовать. Но однажды сразу навалится чересчур много забот. И все. Просто – сразу и чересчур. Парень, вчера я это понял. Я уже сорок лет играю в покер. Видел это по вашим глазам, по вашим губам. Этот Фреди Бакльберри! Боже мой! Сегодня вечером позвонил мне. Милый Джас, все так и есть, как мы предполагали. Совершенно точно – улетела с профессором. Этот пигмей не знает, что прошлая ночь стала для меня решающей. Сегодня уже все равно. Вчера вечером я слегка напился. Сегодня будет так же, старина. Вчера я взял «крайслер», поехал в горы по тому серпантину – его придумал один горе-политик, а когда его построили, мне тоже перепало из государственных средств. Холодный месяц освещал все вокруг, а наверху, на ровной площадке, есть кусок дороги, так... километров шестьдесят, – прямой как стрела. Скорость была сто сорок, выключив фары, я пустился напропалую – огромная машина шла как игрушка. Наскочил на большого зайца, шум был как от выстрела. Убит наповал – выглядел страшно. И он тоже был из мяса и крови. Снял я ногу с педали и медленно скатился вниз, пока не наткнулся на хилое деревце. Посидел с минуту, потом вышел взглянуть на капот. Там оказалась вмятина, подсохшая кровь и светлые волоски. Счистил их – они были мягкие. Я прошел мимо дерева и стал смотреть на звезды. Твердил себе, что будет время – получу четыре туза сразу. Что еще почувствую вкус бренди и сигары после доброго бифштекса и испытаю наслаждение. Убеждал себя, что я все тот же старый черт, что еще погарцую на женщине под собой, переживу минуты, когда кажется – вот оно, и пропади пропадом все остальное. Посвистывая, я сел за руль, развернулся и поехал по той же дороге – с зажженными фарами, медленно и осторожно, как старая дама. Я уже думал, что давно проехал то место, когда трупик зайца возник перед фарами, и я, дурак, остановился и зачем-то вышел. Крепко ему досталось, но шкурка была чистой, и тело не растерзано. Ладонями чувствовал, какой он еще теплый. Я его поднял и, перебравшись через кювет, опустился на колени; как собака лапами, вырыл ямку, положил его и еще прикрыл носовым платком, прежде чем засыпать землей. Господи, прямо как ребенок хоронит мертвую птичку. Утрамбовал землю и, еще стоя на коленях, взглянул на звезды, дивясь, какого дурака из меня разыграли. Понял, что все в мире имеет ценность. Покер и бренди, сигары и молодая девчонка. Все важно.

Допив, он отнес стаканы к бару и снова наполнил. Момент оказался неподходящим, чтобы отказываться.

Подав мне напиток, он сел.

– Знаете, что ярче всего отпечаталось в моей памяти? – Улыбка делала его значительно моложе. – Три года. Я прослышал о племенных кобылах на продажу и взял ее с собой в Монтану, где хотел их как следует рассмотреть. Там везде была свежая весенняя трава, все вокруг цвело. Мы поднялись на один холм и, перевалив через вершину, спустились по другой стороне. Те кобылки мне понравились. А ей не понравился парень, который их продавал. Господи Боже мой, каких только глупостей не совершаешь! Километра на три вокруг нас не было ни души. Вдоль ручья бродили пасущиеся кони. Мы пошли по травянистой ложбине. И тут вдруг стали орать друг на друга, едва не стукаясь носами. Она вдруг влепила мне затрещину, да так, что я отлетел. Обычно я замечал, когда она собирается на меня кинуться, но в тот раз застала меня врасплох. У меня был испорченный зуб, который тут же страшно схватило. Я врезал ей в ответ. Придя в себя, Мона опять размахнулась, а я снова ответил. Клянусь, мы раз шесть обменялись оплеухами, и мне уже стало смешно, когда заметил, как дергаются уголки ее рта. И тут мы зашлись от смеха, заливались, как дети. Не прошло и двух минут, как мы скинули с себя барахло и уже лежали среди цветов, словно юные любовники. Наверное, неприлично вспоминать такую непристойность? – Он нервно рассмеялся. – У нас обоих так распухли лица, что мы стали похожи на белок, прискакавших с орехами к дуплу.

Он подошел к камину, поворошил поленья.

– Любовь? Что такое любовь, черт меня подери? Я женился на ней, потому что рассчитывал на ее наследство. Она за меня вышла из-за того, что шла ко дну и ухватилась как утопающий за соломинку. Эта интрижка с профессором расстроила меня не больше, чем причуды любого знакомого, который строит из себя идиота. Отыскала того адвоката из Беласко, но тот сразу сообразил, что налетел на твердый орешек и, чтоб его расколоть, нужна куча времени. Потом напустила на меня сыщика, но стоило только намекнуть начальнику полиции, того быстро научили хорошим манерам. Теперь наняла вас, кто вы там есть? Специалист-телохранитель?

– По высшему счету – вроде Робин Гуда. Граблю злодеев, богачей.

– Много не зарабатываете.

– Джас, разве не кажется яснее ясного, что тот выстрел предназначался вам?

Поднявшись с кресла, он подошел к оленьим рогам, закрепленным в длинной подставке на колесиках, и откатил ее в сторону. В стене был стальной сейф. Наклонился к нему, и я услышал звук набираемого шифра, потом скрипнула открывшаяся дверца. Он вернулся к креслу и вдруг без слов швырнул мне в лицо пачку денег. Я автоматически взметнул рукой, и пачка упала у моих ног. Это были пятидесятидолларовые купюры, склеенные банковской полоской с цифрой «5000».

– Не притворяйтесь. Я прекрасно знаю, что вас интересует в этой истории, Макги. Попытаюсь сберечь ваши усилия. Нечего морочить мне голову.

Я откинулся на спинку кресла, чтобы размахнуться ногой, и отбросил пачку в камин. Рассчитывал попасть, она туда и влетела, только приземлилась не в огонь, а рядышком с горящими поленьями.

– Не ломайте голову, Джас, над тем, что меня интересует.

Верхние купюры уже морщились и меняли цвет. От них потянулась тонкая ниточка дыма.

– Ставите свои условия очень забавным способом, парень.

– Киньте мне пачку побольше, мистер Йомен, уж я расстараюсь.

– Деньги для вас не имеют значения?

– Мне они очень нравятся. Просто я несколько щепетилен в отношении способа, каким их мне предлагают.

Наступило молчание. И лицо, и его индейские глаза оставались непроницаемы, бесстрастны. Угол верхней купюры почернел, и хоровод крошечных искорок стал выедать полукруг уголка.

– Черт возьми, ну и хитрая вы бестия, Макги!

– Я сказал, что в сложившейся ситуации могу кому-то быть полезен. Но не говорил, что торгую собой.

Помолчав, он встал, не спеша подошел к камину. Поднял пачку и, чтобы погасить искры, похлопал ею о брюки, отчего на них осталось черное пятно копоти. Подошел ко мне.

– Я правильно запомнил ваше имя? Тревис?

– Просто Трев.

Он осторожно положил пачку денег на подлокотник моего кожаного кресла.

– Трев, буду рад, если вы мне поможете. Пожалуйста, примите маленький знак моей симпатии и признания. Будь я моложе лет на двадцать, мы вышли бы во двор и минут сорок бодались бы до крови. Это единственный способ подружиться с таким высокомерным болваном.

Отойдя к своему креслу, он поднял стакан.

Вытащив из пачки обгоревшую купюру, я сунул деньги во внутренний карман куртки. От купюры оторвал обгоревший уголок и вложил ее в бумажник. И как ни в чем не бывало, словно и не было стычки, докончил свой рассказ о том, что мне стало известно, заключив словами:

– Бакльберри всего вам не объяснил, потому что думал – вы от этого сойдете с ума.

– А человек, похоронивший зайца и прикрывший его носовым платком, был в своем уме?

– Она бы очень хорошо поняла этого человека, Джас.

– Если я и способен сейчас думать, то только прикидывать, кто это сделал и зачем.

– Она случайно заметила, что в последнее время за ней следили. Думала, что по вашей инициативе.

– Я к ней кого-то приставил? Да что вы!

– Двое типов расспрашивали о Моне ту горничную, которая уволилась и вышла замуж.

– Долорес. Долорес Канари. Минутку. Теперь она миссис Эстобар. Жена Хуана Эстобара. Что, к дьяволу, они хотели узнать от Долорес?

– Расспрашивали о личных финансах вашей жены. Долорес и Мона предположили, что выясняли ее возможности – хватит ли для внезапного бегства?

– Дружище, это вопрос, который мне незачем выяснять. Я уже давно решил не открывать для нее счет. Ежемесячно первого числа выкладывал ей полторы тысячи на личные расходы. Все покупки шли на мой счет, но так и так через две недели она уже была на мели.

– Но кто-то ведь расспрашивал об этом Долорес?

– Такие вопросы могут быть связаны с налоговым расследованием. Если вас хотят довести до суда после проверки налоговых уплат, нужно выяснить, сколько вы тратите на жизнь. Понимаете?

– Прошу прощения. Не совсем.

– Трев, положим, десять лет назад вы стоили сто тысяч долларов. Скажем, сейчас ваше состояние оценивается в шестьсот тысяч. Предположим, ваш чистый доход после вычета налогов составлял пятьдесят тысяч в год. Если вы тратите на себя за год тридцать тысяч, ваша настоящая стоимость сегодня – триста тысяч, а не шестьсот. Могут взяться за вас и доказывать на суде, что остальной доход в триста тысяч вы утаили от налогов. Преступление. Для него нет срока давности. Ничего не упустят, могут проследить прошлые дела, вплоть до самого 1913 года, когда был принят закон о налогах. Черт побери, я же свои счета контролирую и думал, что все в порядке. Но, пожалуй, это выглядит так, будто мне хотят подготовить небольшое потрясение. И это в самом деле может стать потрясением, приятель! Они потратят года два, чтобы подготовить обвинение, а мне предоставят два месяца для защиты. Хм-м, странно.

– Что именно?

– Что меня это не волнует. Я сейчас должен бы кинуться к телефону, поднять на ноги Чарли Бейкера, заставить его по своим каналам выяснить, что затевают. Но мне, похоже, наплевать. Неуплата налогов мне сейчас создала бы настоящее пекло со страшными осложнениями. Но даже это не сдвинет меня с кресла.

– Джас, а вас есть чем прижать?

Пристально посмотрев на меня, он нехотя улыбнулся:

– Еще как! Я уже не один год жду, когда где-нибудь лопнет.

– Можно состряпать дело отчасти или полностью на основе того, что вы присвоили то наследство?

– Парень, если я прибрал деньги, которые Кэб оставил разбросанными тут и там, их же не объявишь как чистый доход, так ведь?

– Мацари сегодня сказал мне, что в своем романтическом запале она готова была выступить против вас, но потом непременно пошла бы на попятную.

Секундное недоумение на его лице почти сразу сменилось догадкой.

– Господи Боже, если ее подговорили и она выложила, что произошло с разными частями наследства, я окажусь в настоящем дерьме.

– Не поймите меня дурно, но разве это не мотив для вас?

Он пронзил меня взглядом, и я обрадовался, что мне никогда не приходилось его уговаривать – ни двадцать лет назад, ни сейчас. Это был высокий мужчина с крепким костяком, прочно обросшим упругими, могучими мускулами – древней ковбойской плотью, высушенной на солнце, грубой и надежной. Он, конечно, был известным рубакой и не раз поднимал бурю, которую как-то по-своему умел усмирять, иначе его здесь и не было бы. Кэб Фокс и Джас Йомен определенно были парочкой на загляденье.

– Кажется, я преждевременно отказался думать о вас дурно, – прошептал он с угрозой.

– Но вы не дослушали, Джас. Если это может служить мотивом для вас, значит, этот же повод есть у кого-то, кто связан с вами интересами и останется в выигрыше, если вас растрясут.

Было заметно, как он старался подавить гнев. Остывая, он мрачно произнес:

– Обычно я проворачиваю свои сделки один.

– Вы говорили о клоуне, который вертит тарелочки на разных палочках.

– Да-а, сейчас я в такой ситуации. От многого избавляюсь. Если хотите что-то сбыть, нужно основательно подсуетиться. Вложить деньги, чтобы вещь выглядела заманчиво. К примеру, если нужно выгодно продать старый дом, сделайте там новую кухню, так чтобы у жены захватило дух, и она не обратит внимания на ворчанье мужа из-за расшатанных полов. Пожалуй, раза четыре мне пришлось пускать в ход оборотные средства, чтобы основательно пустить пыль в глаза: Рассчитал, что через год расходы окупятся, как, например, с той племенной фермой, которая уже почти оправдала себя. Да и дом этот... Миллионов шесть-семь высвободил на кредиты, которые раз в пять увеличат капитал. Собирался все яйца сложить в одну корзину и прибрать к рукам одну очень соблазнительную компанию, но об этом вслух не заикнусь даже сам себе, парень. Она владеет основными акциями в пяти разных областях банковского дела, имеет миллионов двадцать резервной наличности и только краткосрочные займы. Несколько ловких ребят работают в разных направлениях этого моего проекта, но никто из них не имеет представления, в чем дело.

– Хорошо. Если мы говорим о силе влияния, нужно знать, на что оно не распространяется. Кто принадлежит к сильным мира сего? Кроме вас?

– В основном те, с кем по средам я играю в покер в Хлопковом клубе. Бен Кендрок, Джо Гей, Том О'Делл, Фиш Эллери. Пол Тауэр. Ну, еще двое, которые не играют, – Уолли Руперт и Сонни Мадеро. Между нами говоря, в наших руках все: шахты, банки, радио и телевидение, месторождения, земля, транспорт, строительство, жилье, электроэнергия. А несколько сотен других подбирают оставшиеся крохи. Кое-кому из них помогаю тем, от чего хочу избавиться.

– Мацари упоминал Руперта как вашего компаньона.

Он поднял одну бровь.

– С ним деловых отношений у меня почти нет. Есть у него пара акций в моих предприятиях, но когда я их сплавлю, нас ничто не будет связывать.

– Когда-то вы шли бок о бок, правда?

– Еще как! Сколько времени потели вместе, подставляя плечо друг другу. – Он насмешливо улыбнулся: – Половина рабочего времени уходила на то, чтобы следить друг за другом. Доходило до бешенства. Когда дела пошли на лад, нам пришлось весьма осторожно распутываться, чтобы не содрать кожу. Оба мы из породы одиноких волков.

– Джас, я задаю вопросы, чтобы уяснить ситуацию. Иногда незаинтересованным глазом можно кое-что заметить. Возможно, мой следующий вопрос покажется не имеющим отношения к делу. Если Мона предоставила бы людям из налогового управления подробные сведения и если на основе налоговой ревизии, как вы говорили, вас могли бы обвинить в мошенничестве, вам пришлось бы доказывать, что те украденные деньги пошли на предприятия, совместные с Рупертом, чтобы не отдуваться одному?

Он уставился на меня. Потом допил стакан и, поднявшись, неторопливо прошел к бару. Медленно смешал напиток, обернулся и опять пристально посмотрел на меня.

– Только не Уолли, приятель. Он – нет. Выбросьте это из головы.

– Джас, если они готовят обвинение, логично предположить, что обратились и к Уолли Руперту, так?

– Не знаю. Возможно. А может, и нет.

– И если они с ним говорили, то он сообразил бы, что вас обложили, и предупредил бы вас, так?

– Господи, конечно же!

– Вы упомянули какого-то Чарли с хорошими связями. Возможно, он знает, что Руперта уже расспрашивали. И если тот не предупредил вас, это кое о чем говорит, согласны, Джас?

Он взял стакан.

– В первую очередь он подумал бы о себе. Боже мой, все уже давно похоронено. Прошло столько лет. Многие, кто замешан в тех делах, уже на том свете. Мы ведь проделывали всякие очень ловкие махинации.

– Махинации?

Усевшись, он, помолчав, заговорил:

– Как исполнитель завещания, я продал крупный участок Кэба компании Икс-Игрек-Зет за пятьдесят тысяч. Этой Икс-Игрек-Зет были мы вдвоем с Рупертом, но, конечно, не по документам. Через какое-то время Икс-Игрек-Зет продала эту недвижимость компании АБВ за сорок пять тысяч. И опять это были мы с Уолли. Потом тот же участок продали уже реальному владельцу – снова пятьдесят тысяч, но это официально получили пятьдесят, а из рук в руки нам передали еще сто тысяч.

– И сколько всего вы на этом нажили, Джас?

– Поймите, дружище, ставкой для меня была жизнь, и для Уолли тоже. Начинали мы с пустыми руками, и нам нужна была наличность, чтоб защищаться.

– Сколько вы нажили?

Он молчал так долго, что я уже не рассчитывал на ответ.

– Ну, скажем, миллион четыреста. Мне досталось семьсот – восемьсот тысяч. Уолли – четыреста. Остальное пошло на взятки, мелкие денежные подачки. Но, разумеется, все это проскочило не сразу, ничего на ладошке нам не преподносили. Постоянно приходилось латать дырки, чтоб не потонуть. Собственно, все это приплыло к нам, когда мы уже перевалили за вершину холма. Хотя могло и не приплыть. Но все обошлось, и еще столько же добавили.

– Мона могла знать, что Руперт был завязан в этих делах?

– Наверное, узнала от Мацари. Ловкий парень! Однажды, когда мы разорались друг на друга, несколько месяцев назад, она, помнится, выкрикнула, что Руперт и я – парочка преступников. А мне Руперт был необходим. Один я не смог бы устраивать такие дымовые завесы. Но и у него тоже было много своих сделок; те бумаги мы пускали в ход столько раз, что порой и сами не помнили концов. Но одно могу сказать вам, Трев.

– Что именно?

– Я всегда отчаянно рисковал и действовал круто. Однако то был один-единственный раз, когда я украл. Просто не было другого выхода. Эти деньги прямо просились в руки. Кэб не осудил бы меня, так как знал, что Мона и я всегда будем жить в достатке.

Его усмешка напоминала гримасу.

– Черт возьми, нужно все-таки позвонить Чарли Бейкеру, убедиться, что глупо сомневаться в Уолли.

Он подошел к письменному столу, где стоял телефонный аппарат с диковинными приспособлениями. Трубка аппарата была особенной – никто в комнате не мог слышать его разговор. Примерно через пять минут он вернулся к своему креслу со словами:

– Чарли все разузнает. Сначала поломался для видимости, набивая себе цену. Прямо-таки карьерой рискует, лишь бы оказать мне любезность.

– Расскажите мне что-нибудь об Уолли Руперте.

– Сейчас ему шестьдесят. Вот вы говорили о феодалах. Клянусь, он один из них. У него нет и пяти друзей на свете, но Бог взамен вознаградил его семейством. В последние годы он пустил корни в сфере услуг. Торговля, прачечные, отели и мотели, магазины. Он, как племенной бык, сам производит и растит рабочую силу. Поселился в пятнадцати километрах отсюда и назвал свою усадьбу Рупертвилл. Женился совсем молодым – на Элен Холмс, у них родилось шестеро детей. Когда Элен умерла, взял в жены ее младшую сестру Катрин – вдову с двумя детьми. Их он усыновил, а она родила ему еще пятерых. Когда через двенадцать лет умерла и Катрин – дочери Холмсов не могли похвастаться здоровьем, – Уолли женился на семнадцатилетней мексиканке, собственной служанке. На Розе. Такая кругленькая, грудастая девчонка с огромными сверкающими черными глазами, и теперь с ней он нажил еще девять отпрысков. Его старшему сыну сейчас, по-моему, лет тридцать девять, а самому младшему – три-четыре месяца. Двадцать своих детей и двое усыновленных. Если к детям прибавить их жен, мужей и внучат, Уолли окружен семьей человек в семьдесят пять, из них тридцать – сорок уже работают на него. Достаточно его взгляда, и все хлопочут как пчелки. Он распоряжается их жизнью и смертью. Для них он сам Господь Бог. Уолли резок, как бритва, хитер, как старый лис, толстый, с брюхом вроде барабана. И плюет на хорошие манеры. Когда он обращается к вам, кажется, у него болят зубы. В те далекие годы, когда мы с Кэбом тащились в одной упряжке и выкручивались, как умели, Уолли держался в сторонке, потихоньку делал детей и копил денежки. Но, как я уже сказал, не отхвати мы участок Кэба, от нас обоих не осталось бы следа... Нет, дружище, Уолли здесь ни при чем.

Он говорил не переставая. Об Уолли. И беспрерывно пил. Но чем больше пил-, тем точнее и выразительнее становилась его речь и тверже походка, когда направлялся к бару.

Провожая меня, Йомен поинтересовался:

– Вы в самом деле собирались сжечь эти деньги?

– Собирался.

– А если бы попали в огонь?

– Наверное, у нас было бы о чем вспомнить.

Могучей ладонью он хлопнул меня по плечу.

– Это мы запомним и так, парень, и так запомним! Мы с вами поладим. Понаблюдайте здесь немного. Я тоже навострю уши и разую глаза.

Глава 7

Домик Хуана Эстобара я нашел на тихой улочке, залитой лучами утреннего солнца, – небольшое строение, свежеокрашенное в бело-розовые тона, стоявшее вплотную к неровному тротуару. В тени раскидистых, запыленных деревьев боролись за жизнь несколько клочков травы, пробившейся сквозь корку земли. На крытой веранде красовались новенькие хромированные стулья и столик. Дома здесь стояли почти впритык. На улице играла гурьба ребятишек, в листве деревьев щебетали птицы, отовсюду доносилась музыка, а кто-то запустил на полную мощность телевизор.

Долорес Эстобар с любопытством разглядывала меня, приоткрыв затянутую сеткой дверь. В ее глазах сквозил чисто женский оценивающий интерес. Лет двадцати пяти, темноволосая, стройная и очень красивая. Одетая в голубые брючки, поверх которых выпущена широкая розовая блуза, – она была в положении.

– Вам что-то угодно?

– Вы Долорес Эстобар?

– Да. А в чем дело?

– Меня зовут Макги. Мне хотелось бы поговорить с вами о Моне Йомен.

– Слушайте, хватит уже надоедать.

– Мне нужно совсем другое.

– Что еще другое?

– Если хотите, позвоните мистеру Йомену, он от своего имени попросит вас уделить мне несколько минут.

– Ну, хорошо, хорошо, только я не представляю, где ее нужно искать..

– Но вы знаете, что она уехала?

– А кто этого не знает? Уже человек двадцать приходили сюда сообщить – сбежала с мистером Уэббом. Знаете, в таком месте, как у нас, газеты не нужны. Я и не подозревала, что она собирается уехать. Ничего больше не могу сказать.

– Мне хотелось спросить вас о другом.

– Н-но... я как раз глажу белье. Заходите.

Мебель сияла новизной. Квартирка содержалась в исключительной чистоте. Кухня оказалась неожиданно большой и походила на рекламную картинку, обставленная всякими мыслимыми и немыслимыми электроприборами и оборудованием.

– Чудесная кухня, правда? Свадебный подарок Мены. Подготовила ее вместе с Джонни, моим мужем. Как сюрприз. Когда мы вернулись из свадебного путешествия, все было готово. Пришлось раздвинуть стену, увеличить площадь. Посмотрите, какой изумительный холодильник. Как в отеле. Выпьете холодного пива?

– Спасибо, с удовольствием.

Она подала мне пиво. Я сидел за небольшим столиком, за которым они, наверное, завтракали. Стоя над гладильной доской посреди кухни, лицом ко мне, она гладила белые рубашки.

– Не представляю, что я могу вам рассказать.

– Скажите, вы удивились, услышав о ее отъезде? И почему удивились?

– Конечно, меня это удивило. Я знала, что она связалась с этим мальчиком. Но, думаю, просто хотела подразнить мужа, чтобы он относился к ней серьезнее. Понимаете?

– Не совсем.

– Ну-у, мистер Йомен обходился с ней как с ребенком. Она-то и в самом деле не совсем повзрослела, а он ведь намного старше, знает жизнь, и ему просто смешно было, когда Мона важничала. Ах, он ее очень любит. Не поймите меня плохо. Я моложе ее на шесть лет, но почти всегда чувствовала себя старшей.

Она гладила манжеты рубашки, и все внимание было отдано им.

– Иногда что-то выдумывала. Играла. Но жизнь не театр. Ужасно жаль, что она не может иметь детей. В остальном это очень хороший брак. Вместе им было очень весело. И хотя он старше, я считаю его прекрасным мужем. И не подумала бы, что она уедет. Господи, такая глупость! По-моему, даже забираться в постель того профессора было глупо. Я, наверное, сумела бы ее уговорить, если оставалась бы с нею. Я взяла расчет в апреле, вышла замуж, и стоило мне вернуться из свадебного путешествия, она уже была тут как тут, вздыхала и все расписывала, какая у нее великая любовь с Джоном Уэббом, как серьезно он к ней относится – будто она ему настоящая жена. Вроде бы никогда не скажет Джасу, что изменила ему, но я-то прекрасно знала – при первой же стычке выложит, так оно и случилось. Когда потом пришла ко мне в гости, присаживаясь, сильно охала. Меня этот отъезд очень удивил еще потому, что от Джаса она точно не получила денег на дорогу, а она прекрасно знает, что без денег ей не обойтись, шагу без них ступить не может. Джас уже несколько месяцев ничего не давал. Наверное, поругались или она назло ему сбежала. Но могу поспорить, сейчас уже трясется от страха, жалеет.

– Кажется, у вас с Моной были хорошие, дружеские отношения?

– Да. Она знала, что я их не использую в своих интересах. Что не выдам ее никому. Мы ничего не скрывали друг от друга. Но настоящими подругами не были – ведь я работала на нее. Понимаете? А разговаривали мы часто, доверяли друг другу. Она вернется. Скажите мистеру Йомену, пусть не сомневается. Да он и сам знает. Устроит маленькое пекло, но примет ее. Задаст хорошую взбучку, она ее заслужила, и все опять пойдет по-старому. Просто не понимаю, зачем, собственно, она решилась на такую глупость. Почему бросила мужа, с которым жилось так хорошо? Клянусь, своими глазами видела: стоило ему дотронуться – и у нее уже дрожь в коленках и дышит часто-часто.

– Может, она вообще не уезжала с Джоном Уэббом?

– Господи, ведь любой об этом знает.

– Долорес, кое-кому известно, что она вообще не уезжала. По некоторым признакам кто-то убил обоих, а трупы спрятал.

Утюг застыл, и Долорес в изумлении уставилась на меня. Но тут же подняла его, озабоченно рассматривая рубашку, отставив утюг, подошла к столу. Села напротив, не спуская с меня глаз.

– Мистер Йомен никогда, никогда ничего такого не сделал бы.

– Я и не думаю, что это сделал он.

Она прикусила губу.

– Но тогда кто же? Глупости! – Она слабо усмехнулась: – Младшая сестра Джона Уэбба... такая чудачка... Мона о ней говорила... она бы на такое тоже не решилась. – Она покачала головой. – Вы, конечно же, ошибаетесь, мистер Макги, конечно. Все говорят, что они вдвоем улетели в Эль-Пасо.

– В самолете летела парочка, немного похожая на них.

Долорес испытующе смотрела на меня. Очень привлекательная женщина – с золотистой кожей, выразительными чертами лица, прекрасными черными глазами.

– Пожалуй, вы меня вдруг сбили с толку. Но я никак не могу представить Мону... мертвой. В ней столько жизни!

– Извините, Долорес, я так расстроил вас. Мне казалось, вы что-нибудь вспомните.

– Как-то она приехала сюда, пожаловалась. Ее донимали люди из налогового управления – так они представились. Наверное, действительно оттуда, но Мона вообразила, что их подослал Джас. Вечно она все драматизировала. Бедный Джас! Если это окажется правдой, его просто подкосит.

– Зачем кому-то понадобилось разыгрывать бегство Моны?

Она непонимающе смотрела на меня.

– Не знаю. Может, чтобы отвлечь внимание.

Долорес проводила меня до веранды.

Когда я направился к машине, на другой стороне улицы остановился обшарпанный, запыленный грузовик. Из него вышли двое молодых мужчин в рабочих комбинезонах, постояли у заднего борта – высокие, загорелые силачи, с широкими индиано-латинскими лицами, настороженно-холодным взглядом.

Проходя мимо них, я понял, почему миссис Эстобар так старалась побыстрее избавиться от меня. На этой улице в такое время выглядит подозрительным, если красивую домохозяйку навещает незнакомый гринго. Коммивояжер, инкассатор, сыщик или друг дома? На всякий случай держи глаза открытыми, подожди, узнай, кто это был.

Есть предостаточно ловкачей, наживающихся на инородцах, придумавших массу способов обмануть. Неудивительно, что жертвы находят пути, как позаботиться о своих. Когда я сворачивал с улицы, подумалось: не дай Бог, если эти двое с грузовика дурно истолкуют мой визит.

На углу я снова оглянулся на дом миссис Эстобар – она кивнула мне с веранды. Проехав пару кварталов, из аптеки позвонил в резиденцию Йомена. Мужской голос сообщил, что мне нужно звонить ему в офис, дал номер. Там уже женский голос поведал: минуту назад вышел. Выяснив мое имя, она сказала, что застану его в Хлопковом клубе, в «Кендрик Армз» на Главной Восточной улице. Подняться нужно в специальном лифте.

Я уже видел это огромное здание, забитое конторами, сплошное стекло и алюминий на высоких колоннах из шершавого бетона. В обширном холле внизу стояла посеребренная скульптура золотоискателя в натуральную величину, ведущего нагруженного осла. Клубный лифт, о чем гласила надпись из серебряных буковок, поднял меня на тринадцатый этаж. Выйдя, я очутился в клетке из толстых стальных стоек. Дежурный, выслушав меня, что-то поворчал в телефон и только потом нажал кнопку. Двери клетки разъехались в стороны. Меня встретил невысокий мужчина и по оклеенному обоями коридорчику провел к другому лифту, доставившему нас на пятнадцатый этаж. Я шел за ним мимо душевых кабинок, гимнастических залов, теннисных кортов, затем мы оказались в небольшом помещении с тренажерами, и мой проводник показал в противоположный конец, где Джас Йомен в трикотажных брюках, голый до пояса, упражнялся со штангой – тяжело дышал, пот струился по груди, а под кудрявыми волосами на плечах бугрились могучие мышцы.

Когда я приблизился, Джас бросил штангу и, сняв с вешалки полотенце, вытер лицо.

– Вместо пота из меня выходит лучшее виски, парень... Жду звонка от Чарли. Как вам здесь? Был у нас хороший старый клуб, но стоял на очень выгодном, дорогом участке. Так мы его продали, содрали оттуда панели, забрали оформление, сняли у компании Кендрика три верхних этажа и устроили здесь еще лучше. У нас лучшая кухня на сто пятьдесят километров в округе. Даже на триста. И самая лучшая выпивка. Ну-с, что вы надумали?

– Что возможна двойная игра, Джас. Сначала Мона, потом вы. У вас много козырей, поэтому они немного замаскировались. Допустим, она погибла в автокатастрофе. Вы стали бы помышлять о новом завещании.

Он помолчал, неторопливо потирая грудь, потом объявил:

– Даже если идея неверная, свои обгоревшие деньги вы заслужили, Трев.

– Кто наследники?

– Если что-то случилось бы с нами обоими, то, что останется после всяких отчислений, будет представлять внушительное состояние. Только ведь мы не вместе попали в аварию. Мона меня опередила. Сейчас я смутно представляю, как получилось бы. У Моны нет родственников. Моя единственная близкая родня – незамужняя кузина в Юме. Положим, если меня сейчас кто-то прихлопнет и я умру без завещания, наверное, обнаружатся ее претензии, когда потянется своими грязными лапами к моим деньгам. Потом у меня есть еще, кажется, девять страховок, нужно проверить. Знаете что? Скоро обед, поднимитесь на крышу – в бар, скажите Арманду, чтобы смешал вам виски. А я сейчас подойду.

Воспользовавшись лифтом, я добрался до крыши. Кресла были глубокие, выпивка отменная, вид открывался замечательный. Потягивая виски, я раздумывал, не стоит ли позвонить шерифу, передать пару соображений, чтобы расширить его кругозор. В остальном я не бездельничал: переселился в другой мотель, зашел в банк, положил в сейф четыре тысячи пятьсот долларов, заплатив за годовую аренду 7 долларов 70 центов. Мне нравятся сейфы. Когда получите деньги, подумайте об этом. Позвонил Изабелл Уэбб. Усталым голосом она сообщила, что спала хорошо, но чувствует себя еще более утомленной, чем вчера. Странный у нас получился разговор, ни к чему не обязывающий, полный длинных пауз. Я предложил навестить ее, как только выберу свободную минуту, и она без восторга согласилась.

Интересно, как продвинулся Бакльберри в поисках ее машины, розыске высокого худого незнакомца со шрамом на шее; что обнаружили индейцы в скалистых холмах возле дома, где умерла Мона. В утренних газетах я не нашел об этом ни строчки.

На крышу стали стекаться по одному или группками пышущие здоровьем и благополучием мужчины, заказывая аперитивы перед обедом. Я спросил официанта, где найти телефон. Он принес аппарат, включив в розетку на панели, предложил справочник. Немного помешкав, я набрал номер конторы Бакльберри.

Его подозвали, хотя он как раз собирался идти обедать.

– Поздравляю, Макги.

– Что вы имеете в виду?

– Утром у нас был небольшой разговор с Джасом. Очень хотелось разыскать вас, потребовать, чтобы вы не перегибали палку.

– Не перегибал палку?

– Черт побери, парень! Джас сюда, Джас туда, сидите же спокойно, не суйте нос не в свои дела! По городу будете передвигаться с сержантом Китерингом. Из города выезжать – только со мной. И если кто-то из нас обнаружит, что вы действуете как частный детектив, очень быстро утихомирим – у вас нет разрешения местных властей. Еще один такой фокус, как со стюардессой, и...

– Хватит кипятиться, шериф. Вы представитель закона. Это мне известно. Просто хотелось узнать, как продвигается следствие. И могу кое-что предложить.

– Слушайте, это уже наглость!

– По-моему, вам нужно позаботиться об охране Джаса.

– Джаса? Зачем?

– Мне так кажется.

– У меня хватает других забот.

– Есть что-нибудь новое?

– С чего бы я стал отчитываться... Ну ладно, черт вас возьми, примерно час назад обнаружили ее машину. Туда отправился Томпкинс. Километрах в десяти от дачи, в противоположной стороне от Котон-Корнерс. Возле проселочной дороги, под каким-то деревом. Можете передать это Джасу, если встретитесь. После осмотра машину перегоним к нему. В остальном – ничего нового, только ведь никогда не знаешь, где что прорвется.

– Как долго вы сможете держать в тайне эти сведения, шериф?

– Пока не появятся обоснованные доказательства убийства, мистер умник.

– Если вам захочется что-то передать мне... И вообще я переехал в другой мотель – «Шалви».

– Ну и что? Можете себе позволить. – Он швырнул трубку.

Официант забрал аппарат, а ко мне широкими шагами уже приближался Джас с озабоченным лицом. Черные волосы топорщились после душа. Кивнув Арманду, он опустился в кресло рядом со мной.

– Не думал, что так задержусь. Чарли наконец кое-что разузнал за те деньги, что я ему плачу.

– И?..

– Уже почти год работают специальные комиссии. Собираются навалиться на меня в феврале. Чарли раздобыл какой-то список фамилий. Имена тех, кто уже допрошен, отмечены галочками, те, кто на очереди, никак не выделены. Уолли Руперт отмечен галочкой. Мона тоже есть в списке – без всякой пометки. И множество других имен, даже из глубокого прошлого. Всякие вонючие человечки, парень. Завистники, которым не за что любить старого Джаса Йомена. Люди, охотно кидающие грязь в других. Чарли сказал, что с началом атаки будет заблокировано все, чтобы я не сумел вывезти из страны, – банковские счета, ценные бумаги, сейфы, в общем, все. Работают вроде бы самостоятельно, без ревизоров, которые обычно проверяют мои финансовые дела и уплату налогов, но имеют доступ ко всему, в том числе старым документам и налоговым декларациям прошлых лет.

Ему принесли напиток. Откинувшись на спинку кресла, он отхлебывал из стакана и, улыбаясь, качал головой.

– Ох, и вскинулся же я сначала, парень, а потом сразу все прошло. Знаете, о чем я сегодня подумал? Смотрел на холмы, на ту дорогу, где похоронил того зайца. Что-то я закопал вместе с ним. Что-то очень важное. Может, чувство самосохранения?

– Откуда ж мне знать...

– Господи Боже мой, как мне не хватает этой взбалмошной женщины!

– Сегодня утром нашли ее машину в районе дачи у проселочной дороги. Осмотрят и пришлют вам. Больше никаких новостей.

– Я сказал Бакльберри, что мы с вами вместе беремся за дело.

– Знаю.

– Он не в восторге.

– И это знаю, Джас. Меня одно сбивает с толку. В этом городе все обо всем знают. А в газетах – никаких сообщений.

Он пожал плечами.

– Пусть вас это не смущает. Джейми де Врей – владелец газет, телевидения и радио. У него куча ловких ребят. И первое, что они усваивают, – публиковать только те сведения, которые им велят, ни больше ни меньше. Джейми поощряет инициативу в способах подачи материала, но не позволит никакой самостоятельности в отборе сообщений. По его мнению, это выброшенные деньги. Зачем стараться искать, если вам все диктуют готовое.

– Но если люди Бакльберри отыщут тело...

Лицо его исказилось горькой гримасой.

– Тогда он позвонит Джейми, и команда де Врея подаст все в благопристойном виде. Я должен найти свою девочку! Хочу достойно похоронить ее. А того, кто это сделал...

Голос его оборвался, по телу прошла судорога. Хлопнув руками по кожаным подлокотникам, он продолжил:

– Идемте вниз, отведаем жареной телятины, парень, она здесь великолепна.

Обед прошел в молчании, и только когда подали отличный кофе, он заговорил:

– Займемся деталями. Что, если мы навестим вдвоем вечером Уолли Руперта?

– Вы думаете, это необходимо?

– Я должен действовать. Проверим, что раздобыл Чарли. Придется нажать на Уолли. Прижму его – посмотрим, что выйдет на свет.

– Когда?

– Приходите ко мне около восьми. – Поднявшись, он бросил на тарелку свою салфетку. – Я распоряжусь внизу. Пока вы в городе, можете приходить сюда как постоянный член клуба.

– Спасибо.

– Стоит захотеть спалить мои деньги, парень – и вы уже катитесь в первом классе.

Глава 8

До встречи с Джасом у меня оставалось шесть свободных часов. При выходе из «Кендрик Армз» меня охватило тревожное чувство, что за мной следят.

Прошагав несколько метров, я зашел в аптеку и, тут же вынырнув оттуда, круто повернул назад, но ничего подозрительного не заметил. Все прохожие были погружены в себя, как инопланетяне. Что ж, иногда тревожные звонки бывают и ложными. Не знаю почему, но я почувствовал себя обманутым.

А потом догадался. Я хотел, чтобы что-то случилось. Нужно действовать, а пока ситуация оставалась бессмысленной. Я очутился было в потоке, который тут же иссяк. Люди Джаса уже сейчас гонялись бы за Моной и Джоном Уэббом по всей Мексике.

Почему так важно, чтобы Джас Йомен верил, будто Мона жива? Зачем нужно было ее убивать? Почему оставили в живых меня, почему позволили вмешаться в тщательно разработанные планы? У меня вовсе не было уверенности, что мы с Джасом чего-то добьемся. События сами начнут развиваться – и скоро. Начнут развиваться, когда обнаружат один из трупов. Бакльберри пустился по следу с завидным упорством. Ищет оружие, перебирает шеи со шрамами, рослых блондинок – живых и мертвых.

Я не верю в случайное стечение обстоятельств. Убежден, что человек в большинстве случаев сам создает возможности впутаться в события – хорошие или плохие. Что нужно не спускать глаз с людей на глухой улочке, как твердят полицейские. То есть с тех, кто уже был на мели, или как раз попал в переплет, или ему грозят осложнения – в качестве жертвы либо нападающего. Хороший полицейский вычислит таких типов и в густом уличном потоке; что-то их отличает от других прохожих.

По пути к отелю «Шалви» мне нужно было проехать мимо большой автобусной остановки. Пришлось остановиться перед красным светофором. Я обратил внимание на крупную блондинку, выходящую из автобуса. Щурясь от солнца, чуточку постояв, она повернулась и вялой, неуверенной походкой пошла в обратном направлении. Платье было помятым, волосы растрепаны.

И тут только мне бросилось в глаза, как она одета. Светло-голубое бумажное платье, красные босоножки на высоких каблуках, красная сумка. Она была уже далеко, а я все торчал перед светофором, поэтому, когда зажегся зеленый, мне пришлось развернуться и проехать квартала два, чтобы обогнать ее. Остановившись у перекрестка, я выскочил из машины и ринулся ей навстречу. Она приближалась, покачиваясь, виляя бедрами.

Женщина не замечала меня, пока я не встал на ее пути. Лицо было серовато-бледным, вспотевшим. Вокруг припухших глаз темные круги. Черные корни светлых волос отросли почти на сантиметр. Она тупо взглянула на меня – без удивления, огорчения или автоматического кокетства. Просто смотрела и ждала, когда сможет пройти дальше.

– Не хотите, чтобы я вас подвез?

– Думаете, я тащусь по такой жаре на высоких каблуках целые километры для того только, чтобы сохранить форму?

– С автобуса?

– Да. Заснула, а какая-то подлюка стибрила из сумки кошелек, так что в самый раз, чтоб меня подвезти, клянусь. Не оставили даже мелочи позвонить дружку.

– У меня за углом машина.

Когда мы подошли и я открыл перед ней дверцу, она подозрительно осведомилась:

– А ты ничего не держишь за пазухой, приятель?

– Просто отвезу вас, куда скажете.

Помедлив, она кивнула и уселась. Захлопнув дверцу и обойдя машину, я скользнул за руль. Она назвала адрес. В закрытой машине от нее шел кислый запах пота. Платье спереди покрыто пятнами, руки грязные.

Дорога привела нас почти к моему бывшему мотелю. Она жила на боковой улочке, в одном из тех небольших одноэтажных домов, которые напоминают склад. Припарковались у заднего входа. Ступеньки вели на террасу по всей длине дома.

Выйдя из машины, она смотрела на меня, склонив голову и кривя губы с полустершейся помадой. По пути мы назвали друг другу имя – без фамилий.

– Трев, не стану притворяться. Я полуживая. От меня никакого проку, понимаешь? Хорошенько отмокну в горячей воде, отосплюсь. Только поставлю будильник, чтоб к девяти успеть на работу. Не могу же я взять двухдневный отпуск для отдыха, а потом заявиться такой вымотанной. Вот была бы картинка, а? Но в другое время я вполне гожусь. Слушай, приезжай завтра к шести, получишь удовольствие, потом зайдем поесть и отвезешь меня на работу. Ей-богу, ты и не представляешь, какой хорошей я бываю.

– Я надеялся, ты угостишь меня холодным пивом.

Тяжело вздохнув, она пожала плечами.

– Что ж, заходи. Но предупреждаю: я страшно устала.

Квартирка была крошечная, незастланная постель, дешевая мебель. Она открыла для меня холодное пиво. Себе налила чистого джина, бросив кубик льда, покрутила пару раз бокал и выпила залпом. Горячая вода с шумом заполняла небольшую ванну за дверью. Она лениво бродила по комнате, сбросила туфли, стащила с себя светло-голубое платье. Без всякой надежды спросила, не могу ли я дать взаймы до получки – ведь ее обокрали. Я сказал, что могу. Закусив губу, она нерешительно сказала:

– Долларов тридцать.

– Можно и тридцать.

Схватив купюры, молниеносно сунула их в сумочку. Потом пошла в ванную, захватив бокал с новой порцией джина. Я допил пиво, взял в кухонном закутке еще одну бутылку и, распахнув дверь ванной, оперся на косяк, отхлебывая пиво.

Она сидела на корточках в крошечной ванне, вода доходила лишь до ее белых, упругих бедер. Закрыв глаза, она массировала намыленную голову.

– Бетти, никак не могу вспомнить, – начал я.

– Что?

– Вспоминаю, где я мог тебя видеть?

– Ну, я в этом городе уже три года, а приехала из Кливленда. Сейчас уже около года работаю по ночам в забегаловке для механиков, дорогуша.

– По-моему, совсем недавно. Ты скажи, если ошибусь, Бетти. Не была ли ты в карсонском аэропорте в понедельник или во вторник?

Встав на колени, она окунула голову в воду, тщательно прополаскивая волосы; крупное белое тело было крепким, упругим, очень привлекательным. Усевшись опять на пятки, схватив полотенце, откинула мокрые волосы, вытерла лицо. Затем, вытянув ноги, уселась в пенной воде.

– Это было во вторник. Я тебя не видела, дорогуша.

– С тобой еще шел такой тощий верзила. Чернявый.

– Точно. Его зовут Рон. Мы вместе летели в Эль-Пасо. Ох, это нужно рассказать, клянусь! Такая история! В самолете мы немного повеселились. А уж внизу он там знает всех девчонок. Только потом пошло все без всякого шика. Началась пьянка, и им уже было наплевать, что с ними делают. Для меня это было чересчур. Нужно ведь знать границу, верно? Что-то должно быть и для себя, да?

Я согласился. Она широко зевнула, как сонная львица.

– Клянусь тебе, с того вторника я не смыкала глаз, не считая автобуса, где меня обокрали. Тот проклятый шофер и пальцем не пошевелил.

– И часто вы так летаете?

– Нет. То был экстраслучай. Этого Рона я никогда раньше не видела. Бог знает, что за поездка. Какая-то услуга для кого-то. Рон должен был найти высокую блондинку и вылететь с ней из Карсона. В билете должны быть выдуманные фамилии. По-моему, какая-то дымовая завеса, Рон встретил того человека где-то в баре. Что ж, отпуск мне дали и расходы оплатили.

– Рон тоже вернулся?

– Нет. Собирался оттуда махнуть на побережье, так говорил, во всяком случае. Дал мне из тех денег, что получил, – пятьдесят долларов. Я и не думала, что меня обчистят! Лучше бы я их растратила. Откуда же знать? Вечно нужно учиться.

Я решил, что пора прекратить расспросы. Бакльберри сделает это с большим эффектом и гораздо быстрее.

– Трев, дорогуша, почему бы тебе не устроиться поудобнее? Ничего, что у меня мокрые волосы?

Я посмотрел на часы.

– Что, если я заеду завтра?

Зевая, она кивнула.

– Как ни крути, тогда будет лучше, клянусь. Так устала, хоть плачь.

Закрывая за собой дверь, я посмотрел на номер – 11, Ферли Роул, 1010. Внизу на почтовом ящике была выгравирована изящная надпись: Элизабет Кент-Элверсон.

Приехав в «Шалви», я из своего номера позвонил Бакльберри – его не оказалось на месте. Уверяя, что дело не терпит отлагательства, я добился, чтобы его отыскали. Он позвонил через десять минут, и я преподнес имя, адрес женщины, улетевшей из Карсона под видом Моны Йомен.

– Ради Бога, Макги, окажите любезность, не суйте свой нос...

– Надеюсь, Фред, вы быстро с ней справитесь. В самом деле.

В наступившей тишине я почувствовал, как он силится сдержаться. Наконец раздался скрипучий сухой голос:

– Благодарю за информацию.

– Рад помочь. Правда, многого она не знает.

– Посмотрим.

– Разумеется, шериф. А как у вас? Есть новости?

– Нет!

– Приняли меры насчет охраны Джаса?

Он опять швырнул трубку.

Я был собой недоволен – своим дурацким обращением с образцовым представителем закона. С некоторыми людьми, если держишься за другой конец веревки, никогда не найти общего языка. Оба мы вели себя как собака и кошка, хотя мне казалось: стоило нам пару раз съездить друг другу по морде, и мы прекрасно поладили бы. Дразнить полицейского – глупая и опасная привычка.

Раздевшись, я отправился под душ, размышляя об Элизабет Кент-Элверсон. Простушка, но очень добрая. Одна из великого воинства полупрофессионалок. Хочет заработать, но в определенных границах. Правда, год от года границы все раздвигаются.

По крайней мере стало ясно, что Мону Йомен убил не какой-то налетчик, как могло показаться. Бетти с ее Роном запутаны в дело совершенно случайно – небольшой вклад в задуманную кем-то маскировку. Правда, существовал маленький риск, что Рон возьмет деньги, а услугу не выполнит. О количестве участников можно только гадать. Могли справиться и вдвоем.

Наверное, причина кроется все-таки в деньгах. Они задают тон во всей округе. И в холле отеля «Шалви» деньги были предметом репортерских шуточек. Отблеск денег горел и в глазах девушки, продававшей в холле газеты.

Необходимо узнать, кто выгадывает во всей истории, и следы поведут к убийце или к тому, кто его нанял. В этом городе деньги толкали к безумству. Может, боялись, что нефтяная водичка вот-вот иссякнет. Хватай, что можешь, и уноси ноги.

Надев чистое белье, я растянулся на постели, и тут же зазвонил телефон. Звонила Изабелл Уэбб.

– Тревис?

– Как поживаете. Изабелл?

Она глубоко вздохнула.

– Не знаю. Сплошное ожидание. Не знаю, что думать. Окончательно дошла.

– Вы в городе?

– У вас в холле. Взяла у знакомых машину. Думала, если... если его найдут, то где-нибудь возле Эсмерелды. Вы не могли бы спуститься, поговорить?

– Буду с минуты на минуту. Подождите меня в коктейль-баре.

– Я сижу в холле, здесь и подожду.

Она поднялась навстречу, как послушный ребенок, когда я подошел. Одета в мышиного цвета блузку, серо-бурую юбку, солидные туфли. И по-прежнему лицо – за большими темными очками, с нервной натянутой улыбкой. Я усадил ее в темном углу коктейль-бара, уговорив выпить шерри.

– Так страшно в пустой квартире, – пожаловалась она. – И все время дежурь у телефона. Приезжали дамы из университета, но мне их сюсюканье действует на нервы.

– Нашли машину Моны.

– Знаю. Вам не мешает, что я пришла?

– Совершенно нет. Только примерно в четверть восьмого мне придется уйти.

– Куда?

– Вместе с Джасом Йоменом навестим кое-кого.

– Не хотите говорить, да?

– Есть тут сложности.

Сняв очки, она пригубила из рюмки.

– Теперь вы работаете на Джаса?

– Более или менее.

– Помогаете им прикрыть, что случилось с Моной и Джоном?

– Нет. Помогаю искать преступников.

– А что, если это сделал Джас?

– Тогда это самый отъявленный лгун, какого только я видел.

– А вдруг... вдруг мы так ничего и не узнаем? – Голос ее оборвался. – Я этого не перенесу... ничего не узнать. Что будет со мной? Не пугайтесь. Я буду держать себя в руках. Не как вчера. Во сне я видела Джона – мертвого. И когда проснулась, это чувство не исчезло. Он мертв – так и есть. Поэтому я смогла уйти из дома. Знаю, он уже никогда не вернется.

– Спокойнее, Изабелл.

– Все в порядке. Я просто хочу знать.

– Узнаем.

– Конечно. Вы, мистер Йомен и тот шериф. Узнаете. А может, вам уже все Известно.

– Изабелл, вас одолевают какие-то приступы, паранойи. Мир вовсе не ополчился против вас. Никакого заговора против вас не существует.

– Сегодня я просматривала бумаги Джона. Он застраховал жизнь на двадцать тысяч долларов – на мое имя. Если тело найдут, я получу эти деньги. И отдам половину вам, чтобы выяснили, кто виноват.

– Не нужно.

– Знаете, что я сделаю с деньгами?

– Нет.

– Та аренда ещё действительна. Вернусь на остров. Отец назвал его нашим именем. Приведу дом в порядок. Процентов с этих двадцати тысяч мне хватит. На всю жизнь. Господи Боже мой, не могу смотреть на людей. С меня довольно до самой смерти. А там мне будет хорошо. Это перевоплощение для меня невыносимо. Подожду, пока не стану чем-нибудь другим, Тревис.

Достав из кармана пиджака тюбик, купленный в парфюмерии, я положил его перед нею.

– Маленький подарок. Надежная защита от солнца для губ. Изабелл взяла тюбик, стараясь в полутьме разглядеть этикетку, а потом расплакалась.

Глава 9

Уверяла, что она вовсе не голодна. Я повел ее в гриль-бар, где Изабелл одолела огромный бифштекс, объяснив, что аппетит вызван рюмкой шерри. Наевшись, начала позевывать, клевать носом. В четверть восьмого я вручил ей ключ от номера, чтобы она поспала там, пока я буду с Джасом.

Несколько минут мне пришлось подождать, прохаживаясь по асфальтированной дорожке. Он приветствовал меня хриплым ворчаньем из-за руля своего огромного «крайслера». Обращаясь с ним, словно с гоночной машиной, Джас погнал его с места в карьер к северу – к резиденции клана Рупертов – в прохладных голубоватых сумерках с угасающим заревом на западе.

Меня охватило удивительное чувство нереальности, застарелое недоумение, что я, собственно, здесь делаю. Я не знал этого крутого старого метиса, не знал его жену и вовсе не собирался настолько вмешиваться в его жизнь. И не заметил даже, как утратил часть своей независимости. Но мне вовсе не улыбалась роль нанятого служащего. В моей арендуемой постели спала очень странная девушка, а где-то в голубоватых сумерках слишком крепкий сон сковал рослую блондинку и некоего профессора.

– Не знает, что я еду, – пробормотал Йомен.

– Да?

– Он никогда не выезжает. Вечером всегда дома.

– Как мне себя вести там, Джас?

– Никак. Будьте рядом. Наблюдайте, слушайте. Потом скажете мне, насколько ему можно доверять и что показалось подозрительным.

– Вы же его знаете лучше меня.

– В отношениях с Уолтером Рупертом это ничего не означает.

Когда мы отмахали километров двадцать от города, мне пришлось выйти, чтобы отворить огромные ворота и, как только Джас миновал их, закрыть. Потом мы проехали еще почти километр, пока добрались до обширного комплекса домов, хижин, амбаров, сараев, хозяйственных строений. Джас остановился перед самым большим домом, и мы вышли. Всюду вокруг била ключом вечерняя жизнь. Из окон струился свет, доносилась музыка, голоса играющих детей, между домами сновали люди. Две машины удалялись по дороге, которая привела нас сюда.

Из полутьмы вынырнул парень, посветил фонариком.

– Мистер Йомен?

– Я к Уолли.

– Одну минуту, господа.

Вернулся через добрых пять минут.

– Я провожу вас в дом, будьте любезны подождать мистера Руперта. Как только освободится, он придет.

Парень завел нас в большую гостиную с двумя каменными каминами, с трофеями, развешанными по стенам, и глубокими кожаными креслами. Указав на небольшой бар в углу, предложил:

– Пожалуйста, выбирайте сами, господа.

Он удалился. Я смешал напитки себе и Джасу. Приняв стакан, он заговорил:

– Никогда не знаешь, как обернутся дела. Если бы мы остались в одной упряжке, он постепенно, старательно, как муравей, вытеснил бы меня из дела. Но все равно, черт возьми, друзей нужно предостерегать хотя бы из приличия.

Я что-то переспросил, но он меня не услышал. Через минуту громко хлопнула дверь – на пороге стоял огромный старик. Широкоплечий, с большим животом и могучей грудью. Одет как поместный князь – в черном костюме, белой рубашке с темным галстуком. Набычившись, он смотрел из-под седых мохнатых бровей, сверкая лысиной под светом люстры. У него был орлиный нос, как у людоеда. От него веяло мужской силой и уверенностью человека, не знающего сомнений. Веяло энергичностью. Племенной бык, возглавляющий свое стадо. Три жены и куча отпрысков были совершенно естественным результатом заключенной в нем энергии.

– Я не очень люблю беспокоить людей, когда они куют свои деньги, – приветствовал его Джас.

Руперт, не спуская с меня взгляда, прошел в комнату, и я ощутил потребность за что-то извиниться.

– Познакомьтесь – это Тревис Макги, – продолжал Джас. – Работает у меня.

Вроде бы кончив меня разглядывать, Руперт подошел к бару и, наполнив стакан содовой без льда, заговорил:

– Я старался вспомнить, когда ты был здесь в последний раз, Джаспер.

У него был отвратный голос, очевидно, что-то не в порядке со связками. Все слова произносил одинаково невыразительно, как говорящий автомат.

– Когда умерла Катрин.

– Давно, – заключил Руперт, усаживаясь в кресло, причем лицо его скрывалось в полутьме.

Джас наклонился к нему.

– До нас дошла одна информация, Уолли. Власти собираются возбудить против меня дело о неуплате налогов. Атака предполагается фронтальная. Выяснилось, что ты сотрудничал с ними.

– Да.

– И ты не мог намекнуть мне об этом?

– Зачем?

– Черт возьми, хотя бы из вежливости!

Руперт, не отвечая, долго молчал, а потом сказал:

– Джаспер, когда-то давно мы помогали друг другу. Не из особой любви. Вместе проворачивали определенные дела. Чтобы выжить. Хотя это были опасные вещи. Нет закона, который определял бы, до какой черты можно жульничать. Сейчас каждый должен защищаться сам, мы не в ответе друг за друга. Ты спрашиваешь, почему я не предпринял какие-то шаги? Конечно. Но какие? Под присягой подтвердил все, что помню. Документов ведь не существует. Тебе это известно. Я согласился ни о чем не предупреждать тебя. Заключил с ними договор, сделку, а она оказалась даже выгоднее, чем я рассчитывал. И теперь я чист перед законом, Джаспер. Меня они не тронут, и тюрьма по мне не плачет. Если тебя обвинят в мошенничестве, я буду свидетелем. Это входит в условия договора.

– Мерзавец! – прошептал Джас.

– Почему ты не смотришь на жизнь реально? Что мне оставалось? Разорить собственную семью, чтобы спасти приятеля? Не будь идиотом, Джаспер. Если бы ты был осторожнее, мог заметить, что они затевают, и вовремя принять меры. Может, и сейчас еще сумеешь выпутаться, если действовать осторожно и не привлекать их внимания.

– На это мне наплевать, – бросил Джас. Я заметил, что его слова смутили Руперта.

– То есть?

– Наверняка, Уолли, ты не все им сказал.

– Не понимаю.

– Наверняка рассказал им вещи, представляющие меня в худшем свете, но умолчал о сделках, в которых мошенничал сам. Если соберут побольше информации, они еще к тебе вернутся.

– Прошу тебя, Джаспер, говори вразумительнее.

– Они собирались говорить с Моной.

– Ну и что?

– Могла она порассказать о тебе? Мона и ее адвокат что-то раскопали.

– Ну и?..

– Они с ней не говорили.

– Значит, еще придут. Смотри, чтоб она не распускала язык. Что бы ни наболтала, тебе навредят больше, чем мне.

– Ты слышал, что она сбежала с тем учителем?

– Да, ходили слухи.

– Никуда они не уезжали. Кто-то убил обоих, но обставил дело, будто сбежали.

После долгой тишины Руперт произнес:

– Теперь понятно, почему ты не поленился сюда приехать. У меня не твой характер, чувства в таких делах ни при чем. Я говорю «нет». Если кто-то представлял для меня опасность и не было другого выхода, я мог бы и убить. Но те действовали так неумело. Раз ты узнал, что она не сбежала, значит, кому-то не повезло. Я не допускаю никакого риска, действую наверняка. Нет, Джаспер, Мона не была для меня опасна. Когда я начал свою игру, решил ничего не скрывать – даже сплетен, с которыми не имел ничего общего и о которых ты никогда не узнаешь. Я понимал, что ты станешь драться. Только теперь их ничем не удивить, что бы ты ни говорил. Все хорошо продумано. Я плохой друг, по твоим меркам. Возможно, и ты не друг.

Джас, рывком поднявшись с кресла, мрачно смотрел сверху на Уолтера Руперта.

– Меня не запугаешь, Уолли. Многие дрожат перед тобой. Все твои люди тебя боятся, ты держишь их в страхе, чтобы, выполняли любое твое желание. Достаточно тебе дать знак – стреляют, не так ли?

– Нет, Джаспер.

– Откуда такая уверенность?

Руперт, прикрыв глаза, размеренно проговорил:

– Мне всегда известно про каждого, что он делает. Это моя забота. Некоторые мои сыновья пытаются хитрить. Мне очень жаль, что твоя жена умерла. Но ни я, ни мои люди не имеют с этим ничего общего. Доброй ночи, Джаспер.

Он не встал, не сказал ни слова, даже головы не повернул, когда мы выходили.

Я ожидал сумасшедшей гонки, но Джас повел машину очень медленно и осмотрительно.

– Что вы обо всем этом думаете? – спросил он.

– Не знаю. Пожалуй, я ему верю. Такое впечатление, что... это очень незаурядный человек.

Джас фыркнул.

– Незаурядный! Другого такого свет не вынес бы.

– Наверное, он здорово подпалил вас в этой истории с налогами.

– Придется покрутиться.

– Не более?

– Возможно, все это вызовет немного вони. И кое во что мне обойдется. Я сберег большую коробку старой документации. Потяну подольше, насколько удастся, а если прижмут по-настоящему, сразу найду те бумаги. Среди них много подлинных, часть – сомнительных, а некоторые свидетельствуют о том, чего вообще не существовало. Это перевернет все следствие с ног на голову, им придется пойти на переговоры. Если их предложения меня не устроят, обнаружу где-нибудь на складе еще две коробки с документацией. Смогу дать работу хоть десятку государственных ревизоров и адвокатов. Может, до конца своей жизни. А там? Кому тогда будет до этого дело?

– Вы вдвоем были хорошая парочка – лиса и ласка.

– Придержите язык, парень!

– А что делали бедняжки из вашего окружения, когда вы что-нибудь проворачивали?

– Стояли по стойке «смирно». Эти всегда стоят навытяжку. Только свистни – и тунеядцы бегут к тебе, аж ноги подламываются. В этом мире или ты берешь, или берут у тебя. Цифры врут, и подсчитывают их обманщики. Позаботься о добром виски, удобной постели и красивой женщине, а остальным нечего забивать голову. Нас здесь, в этом краю, больше ста пятидесяти тысяч, каждому достанется солнышко, но на одного-двух оно посветит раньше, чем остальные поднимут голову с подушки. Так что греби поскорей, пока можно.

– Йоменовская философия.

– До сих пор действовала безотказно.

Он свернул на подъездную дорожку к дому, и, пока глушил мотор, я отреагировал:

– Да, видно, что действовала отлично, Джас. Вы в прекрасной форме.

Пока мы шагали к дверям, он ответил:

– Только не забывайте, как долго я пребываю в этой хорошей форме!

– Мне вы больше понравились, когда рассказывали, как хоронили зайчика, мистер Йомен.

– Не обольщайтесь. Просто я любил эту женщину.

Он остановился, повернувшись ко мне, а я вдруг заметил в полутьме, как метрах в трех за ним от кустов отделилась темная фигура, увидел блеск узкого лезвия в опущенной руке. У меня перехватило дыхание. Значит, нож сведет с ним счеты, разворотит внутренности. С диким криком я рванулся навстречу – это психологическое оружие, неожиданное и нередко эффективное. Оттолкнув плечом Джаса с тротуара, я сделал выпад влево и с размаху прыгнул направо, ударив ногами размытый силуэт. Крепко стукнув его обоими каблуками, перевернулся на четвереньки и снова взревел. Теперь мы оказались лицом к лицу: он, согнувшись и хрипя, хватал воздух, однако, опомнившись и не обращая на меня внимания, кинулся с ножом на Джаса. Тот, дважды выстрелив в лицо нападавшего, отпрыгнул в сторону, как матадор. Парень рухнул без сил, захрипел, задергался в судороге и затих. Нож звякнул об асфальт.

– Господи, ненавижу ножи, – просипел Джас.

Зажглись лампы в доме, послышались взволнованные голоса. Откуда-то примчались двое мужчин, кто-то включил прожекторы перед домом. Мужчины были в форме.

– Мистер Йомен! Мистер Йомен, с вами все в порядке? Что случилось?

– Все нормально. Мне казалось, Фред велел вам охранять дом.

– Мы ведь и охраняли, клянемся!

– Давайте-ка взглянем, кто это.

Кроме прожекторов, зажглись фонарики. Из дома вышли слуги, боязливо держась в отдалении.

– Кто бы он ни был, с ним все кончено, – сказал один из помощников шерифа. – Это вы его застрелили, мистер Йомен?

– Потому что у меня в руке револьвер и этот нож был нацелен в меня? Почему вы сразу решили, что я его застрелил?

– Я же только...

– Молчите, – бросил Джас.

Я подошел поближе – его перевернули на спину. Молодой. Напомаженная прическа безнадежно погублена. Изуродованное лицо, судя по всему, принадлежало мексиканцу, об этом же свидетельствовали узкие брюки, грязная облегающая рубаха с оторванными пуговицами под хлопчатобумажной курткой. Много я их повидал на улицах города, стоящих у стен, уставившихся на вас взглядом, в котором сквозила задиристость вперемешку с душевной слабостью, ленивыми движениями напоминавших повадки кошек.

Осмотрев его карманы, нашли почти сто долларов, скрученных и скрепленных резинкой. Восемьдесят восемь центов мелочью. Желтую пластмассовую расческу. На руке – золотые часы, показывающие время в разных столицах мира. Черные кожаные туфли на толстой резиновой подошве надеты на босу ногу. На пальце перстень из дешевого металла – две переплетенных змеи.

– Может, у него с головой было не все в порядке, если так ревел, – заметил помощник шерифа. – Ты его знаешь, Чарли? Я – нет. А вы его знаете, мистер Йомен...

– Никто не знает, – оборвал его Джас. – Включите радио и вызовите кого-нибудь, чтобы освободить мою территорию. Это мистер Макги. Он все видел. Мой дом за чертой города. Значит, это дело окружной полиции.

– Сэр, может, пройдете в дом и...

– Фред знает, где меня найти, мы с мистером Макги готовы в любое время ответить на вопросы. Поэтому пускай Фред сначала выяснит, что это за бродяга. Пошевеливайтесь! А вы идите в дом! Мигель, сбегай за простыней, прикрой его! Трев, пошли в комнаты, нужно выпить.

Мы зашли внутрь, Джас захлопнул дверь. Всюду горел свет. В камине были приготовлены поленья. Присев на корточки, он поджег дрова и, не поднимаясь, освещенный бликами огня, усмехнулся через плечо со словами:

– С вашим ростом, парень, двигаетесь вы вполне расторопно. В самом деле – молниеносно и очень эффектно. Напугали чуть не до смерти, когда врезались в меня и затрубили, как старый лось.

– Вы тоже времени не теряли.

– Я же не гангстер. Вы мне дали три-четыре секунды. В последнее время ношу его в кобуре за поясом.

Поднявшись с корточек и достав револьвер, протянул его мне.

Я убрал руки.

– Не стоит добавлять хлопот ребятам из лаборатории, Джас.

Отложив револьвер, он покрутил головой:

– Так орать!

– Криком можно сбить противника с толку. Тогда он действует инстинктивно. А иногда пускается наутек.

– Но вы старались сразить его насмерть?

– Если бы удалось.

Подойдя к бару, Джас приготовил напитки, подал мне стакан.

– Думаете, он действительно собирался меня убить?

– Судя по его действиям – да. Целился своей пикой прямо вам в сердце.

– Что ж, вы заработали надбавку.

– Как вам угодно.

В комнате плясали красные отблески. Он подошел к окну, раздвинул шторы.

– Укладывают тело в машину. В таких кварталах сирену в ход не пускают.

Посмотрев на часы, подошел к радиоприемнику возле бара и включил его, говоря:

– Десятичасовые вечерние новости. Сначала идут местные сообщения.

Раздался голос диктора:

« – ...полагают, что это профессор Джон Уэбб из университета в Ливингстоне. Как сообщил шериф Фред Бакльберри, он пропал без вести утром в понедельник. Тело обнаружено сегодня к вечеру, когда рабочие окружной дорожной службы к юго-востоку от города разбирали завал на частной дороге, ведущей к даче мистера Джаса Йомена и его супруги. Работы велись по требованию шерифа, чтобы расчистить путь для машины криминальной лаборатории, направляющейся к даче. Мона Йомен, очаровательная супруга Джаспер Йомена, гражданина нашего города, исчезла во вторник. В последний раз ее видели на даче Йомена. Не исключено, что она стала жертвой преступления. По словам шерифа Бакльберри, полиция не объявила об исчезновении профессора Уэбба и миссис Йомен, чтобы ей не мешали в расследовании. Дальнейшие подробности ожидаются в ближайшее время. Причина смерти профессора Уэбба пока не установлена. На этом мы заканчиваем местные сообщения и... простите, только что получена новая информация. Несколько минут назад перед резиденцией мистера Йомена был застрелен неизвестный. Подробности не сообщаются».

Джас выключил приемник.

– Все, с личной жизнью покончено. Теперь будем жить как в витрине на главной улице. Его нашли под глыбой. Значит, заранее подорвали и сбросили на него. Вот вам и причина смерти. И прекрасный способ спрятать труп.

Я попытался определить логику их действий. Тело засыпали обвалом не случайно. Можно было рассчитывать, что дорогу к такой заброшенной даче освободят не сразу. А когда завал все-таки разберут, труп опознают. Надо же, бедняга профессор! Значит, он не уезжал с миссис Йомен! Тогда, наверное, и ее нет в живых! А если этому мерзавцу удалось бы воткнуть нож в того, в кого он целился, возможно, никогда не обнаружилось бы, что жена Джаса опередила его.

Глава 10

В двадцать минут двенадцатого я наконец покинул дом Йомена. Явился Бакльберри с помощником и стенографистом. Выглядел очень усталым. Заставил трижды повторить рассказ о событиях. Мне пришлось пообещать, что заеду к нему в контору подписать свои показания в пятницу после обеда. Ведь яснее ясного, что речь идет о самообороне. Не уложи его Джас двумя выстрелами, лезвие ножа разворотило бы ему внутренности.

Убитого не опознали. Сейчас выясняют его личность по карточке в Фениксе.

Бакльберри твердил усталым голосом:

– Джас, если б в карманах было пусто, это одно дело. Богатый улов. Ему понадобилась машина, бумажник. Но у него нашли сто долларов.

Джас в свою очередь втолковывал:

– Фред, рад бы тебе помочь. Но, клянусь, ничего не понимаю, как и все вы.

Я уже собрался уходить, когда Бакльберри сообщил, что после обнаружения профессорского трупа ему позвонила мисс Уэбб – очень взволнованная. Он попросил ее приехать, но та бросила трубку.

Пришлось, не теряя времени, поторопиться в «Шалви». Не спуская глаз с дороги, я неотступно прокручивал в голове обстоятельства смерти Джона Уэбба. Когда мы с Моной Йомен перелезали через завал, тело Уэбба уже было под ним. Как заметил Джас, спрятали его необычным способом. Рассчитывая на то, что дорогу расчистят. И тогда обнаружат тело. А вдруг это был несчастный случай? Может, даже самоубийство – что-то вроде тех мрачных, кровавых историй, которые любят накручивать англичане. Ничего не происходит, а трупы вываливаются из шкафов.

Если имел место злой умысел, правомерен единственный вопрос. Предположим, Джас погибает от ножа бродяги, что из этого следует? Кто выигрывает? Некая пожилая дама в Юме? Клан Руперта? Не припрятан ли труп Моны в другом необычном месте, где его также обязательно обнаружат?

Оставив машину на стоянке отеля, я взял у администратора ключ от номера. Никаких записок для меня не было. Поднявшись, открыл дверь. Изабелл лежала на самом краю двухспальной кровати. На столе слабо светила лампа под оранжевым абажуром. Девушка была совершенно одета, сброшены только туфли, ноги прикрыты желтым покрывалом. Под лампой я увидел клочок бумаги из гостиничного набора.

Странная записка. Без обращения и подписи. «Все потеряло смысл. Может, в новой жизни я окажусь немного счастливее. Когда все кончится, имущество передайте в фонд университета».

Ужаснувшись от страшной догадки, я в три прыжка оказался у постели. Руки ее были вялые и холодные как лед. Сердце билось слабо, дыхание едва угадывалось. Я затряс ее, стал бить по щекам, и она протестующе застонала. Бросившись к телефону, я попросил немедленно вызвать врача, заказал кофейник черного кофе. Чертыхаясь, зажег все лампы и отнес ее в ванную. Она никак не реагировала, напоминая тряпичную куклу. Снова затряс ее, заорал. Прислонив тело к ванне, схватил тюбик с кремом для бритья, намешал стакан теплой мыльной воды. Присев возле бесчувственной девушки, силком раздвинул стиснутые челюсти и, запрокинув голову, стал лить в глотку воду. Что-то пролилось на свитер, но появились слабые глотательные движения. Хоть этот рефлекс сохранился! Я намешал еще один стакан, влил в нее половину. Потом положил грудью на край ванны и, обхватив тело одной рукой, сунул ей в рот два пальца другой руки. Шевеля пальцами, я уже пришел в отчаяние, когда наконец почувствовал, как напрягаются ее мышцы. Затем начались судорожные позывы рвоты, и хлынула мыльная вода, окрашенная содержимым желудка. Куда, черт побери, подевался доктор?

Перевернул ее, снова усадил на пол и, прислонив к ванне, раздел. С одеждой не церемонился, время дорого – что-то рвалось, трещало. Лифчик и трусики были такие же простенькие, без намека на кокетство, как ее солидные уличные туфли. Раздев девушку, посадил ее в ванну, пустил холодный душ и задернул занавеску. Послышались слабые стоны.

В дверь громко постучали, я рванулся открывать, сунув на ходу в карман записку со стола. Доктор, наконец-то! Я провел кругленького мужчину с усталым лицом в ванную и, выключив душ, вытер лицо Изабелл жестким полотенцем. Пока доктор щупал пульс, поднимал веки, я перечисляя принятые меры.

– Что она выпила?

– Не знаю.

– Посмотрите как следует, может, что и найдете.

В корзинке у стола валялся пузырек. Без этикетки. Я отнес его доктору. Он высыпал на ладонь остатки порошка, понюхал, послюнил палец, попробовал на вкус.

– Барбитурат, – проворчал доктор.

Девушка захрипела. Порывшись в сумке, он достал одноразовый шприц, ампулу с желтой жидкостью и, протерев спиртом кожу на сгибе локтя Изабелл, сделал укол в вену.

– Нужно везти в больницу, – сказал он, поднимаясь с колен.

– Это обязательно?

– Ваша жена?

– Нет. Доктор, если речь идет об опасности для жизни, то, конечно, нужно везти в больницу. Но это очень нервное, чувствительное создание. Ее фамилия Уэбб. Сегодня вечером обнаружили труп ее брата.

Он поднял одну бровь.

– Что-то слышал.

– Я выполняю поручение Джаспера Йомена. В связи с его делом познакомился с этой девушкой. Если она попадет в больницу из-за попытки самоубийства, это наложит отпечаток на всю ее жизнь. Но если воспримет событие как несчастье, которое может случиться с каждым, для нее будет лучше. Разумеется, если ее жизнь вне опасности.

Прислонясь к раковине, он нахмурился. Открыл было рот, но тут доставили кофе. Наверное, это помогло ему решиться, и он понимающе кивнул, соглашаясь:

– Я ввел ей возбуждающее. Попробуем, удастся ли заставить ее ходить.

Мы поставили ее на ноги. Я надел на девушку свой халат, доходивший ей до пят, затянул пояс. Доктор влепил ей три звучные пощечины, прокричал в ухо:

– Вы должны ходить! Пошли! Шагайте!

Она повисла на мне всем телом. При ходьбе голова ее моталась, ноги подгибались.

– Неплохо, – сказал доктор, – пусть не останавливается. Вливайте в нее кофе, не давайте спать. Если понадобится, снова суньте под холодный душ. Заставляйте говорить. Пусть считает до сотни. Или повторяет алфавит. Что угодно. Я могу на вас положиться?

– Непременно.

Он оценивающе смерил меня с головы до ног.

– Я приеду в четыре утра. Если все пойдет нормально, можно будет уложить спать. К тому времени она станет молить о сне.

– Большое спасибо, доктор.

– Вы неплохо действовали до моего прихода. Я загляну к дежурному администратору. Иногда бывают осложнения – вы ведь зарегистрировались как одиночка. – Он впервые улыбнулся. – Произнесу магическое имя – Йомен, и они оставят вас в покое. Вот номер моего телефона. Если исчезнут реакции, сразу звоните. Я ведь тоже рискую. Нет, нет, не останавливайтесь. Только ходить!

Подойдя к двери, он в некотором смущении поднял на меня глаза:

– Это очень красивая девушка...

– Я не страдаю некрофилией, доктор.

Точный термин, похоже, успокоил доктора. Вздернув голову, он удалился. А я с девушкой продолжал мерить комнату в длину и ширину. Волочил ее, стараясь, чтобы раз от разу все больше опиралась на собственные ноги, подхватывая, если была готова упасть. Хлестал по щекам и тряс. Заливал в нее горячий кофе, совал под душ. Ее все чаще сотрясала резкая дрожь. Но в чувство не приходила – выглядела как бездушный предмет. Утомительные и безрезультатные усилия. Безвольно двигалась, куда ее тащили, что-то бормотала так невнятно, что нельзя разобрать ни слова. Голова моталась из стороны в сторону.

Долго, больше часа, я саркастически тешил себя замечанием доктора о том, какая это красивая девушка. Она была словно из теста, опухшая, бессильная, с синюшным лицом, мокрыми, слипшимися волосами, трясущейся челюстью, сквозь щелочки век тускло проглядывали пустые глаза. Когда я поставил ее в ванну, на струю воды она реагировала, как покорный поросенок, – мочилась стоя. Мне же удалось влить в нее огромное количество кофе. При ходьбе я легко удерживал ее одной рукой. И вдруг наступила перемена. Когда она стала засыпать, я в очередной раз сунул ее под душ, придерживая за плечи. Появилась реакция. Тело выпрямилось, от холодной воды прогнулась спина, напряглись мышцы. И тут я осознал, как прекрасно это женское тело – гладкое, округлое, крепкое; безупречные бедра, грудь и впалый живот подчеркивали изящество сложения. Несколько поспешнее, чем прежде, я обмотал ее влажным халатом. Она продолжала дрожать, и я счел это достаточным основанием, чтобы не повторять водные процедуры.

Около трех ночи, чтобы ускорить ее возвращение к жизни, я решил устроить еще одно испытание. Держалась она как пьяная, бормотала, недовольно ворчала. Но все еще не осознавала себя и не воспринимала меня. На двери ванной с наружной стороны висело зеркало. Поставив перед ним Изабелл, я развязал на ней пояс и отшвырнул в сторону соскользнувший халат. Она тупо смотрела на отражение в зеркале. Хорошо мы выглядели там оба: длинный, костлявый Макги, а перед ним совершенно нагая девушка – босая, изящная, с небольшими, упругими грудями, между гладкими, нежными линиями бедер – мягкий, темный клинышек курчавых волос. Слипшаяся прядь волос закрывала ей один глаз. Ухмыляясь изображению в зеркале, прижав губы к ее уху, я произнес:

– Посмотри на ту красивую девушку! Видишь! Видишь эту красавицу?

Веки ее по-прежнему были полуопущены. Пошатнувшись, она вздохнула и вдруг широко раскрыла глаза. Тело ее напряглось. Слегка наклонясь. Изабелл одной рукой прикрыла живот, а другой – грудь. Потом с яростным шипением повернулась лицом ко мне.

– Ну как, красивая девушка? – снова спросил я.

– Что... что ты со мной делаешь? – Лицо ее покрылось меловой бледностью.

Я швырнул ей халат.

– Стараюсь вернуть тебя к жизни.

Торопливыми, неловкими движениями она надела халат, завязала пояс.

– Но ведь... ведь я выпила все!

– Да, дорогая; именно это ты сделала.

– Джон умер.

– Пошли еще пошагаем!

Она не сдвинулась с места, пока я не подступил к ней, тогда потащилась по комнате, Подозрительно поглядывая на меня.

– Я устала, Тревис.

– Давай шагай!

– Который час?

– Больше трех. Шевелись побыстрее!

– Пожалуйста, дай мне прилечь на минутку. Ну пожалуйста!

– Шагай как следует.

– Господи, ты такой безжалостный! Мне плохо. Мне ужасно плохо! Мне нужно лечь. Действительно нужно!

– Не пойдешь сама – заставлю!

Я сидел в изножье постели. Изабелл старалась держаться в недосягаемости. Как только она замирала и глаза закрывались, я, потянувшись, хлопал пониже спины, это ее взбадривало.

Начала хныкать, упрашивать – я оставался неумолим. Притворялась, что теряет сознание, но тут же приходила в себя, стоило мне начать стягивать с нее халат. Осыпала меня ругательствами – я и не подозревал такого богатого словарного запаса. Бранилась, фыркала, плакала, притворялась, упрашивала. Но – ходила. Да, ходить не переставала.

Ах, и в самом деле была достойна сожаления тоненькая, закутанная фигурка, эти глаза с темными кругами пылали ненавистью ко мне, она давилась кофе, я для нее был насильником, и хотелось бы знать, почему я не дал ей умереть. Ей незачем жить. И почему она должна терпеть насилие, затрещины, тычки, почему я ею помыкаю, унижаю ее? Да, моя дорогая, придется терпеть. Ты только шагай! Только двигайся!

Доктор вернулся в четверть пятого. Сообразив, кто он, Изабелл осыпала его возмущенными возгласами и угрозами. Совершенно не обращая на это внимания, он невозмутимо осмотрел ее, удовлетворенно бормоча что-то. Она сидела на кровати.

– Я требую соблюдать мои права! – воскликнула Изабелл. – Вызовите полицию!

Доктор, мило улыбаясь, ткнул ее розовым пальцем в плечо. Опрокинувшись навзничь, девушка вздохнула и стала тихонько, размеренно похрапывать. Он велел мне поднять ее, разобрать постель, и я уложил ее, хорошенько укрыв одеялом.

– Теперь все уже позади, – довольно сказал он. – Очаровательная юная дама. Может, всего этого и не требовалось, но слава Богу, опасность миновала.

– Сколько я вам должен?

– Первый визит да сейчас... думаю, ста долларов достаточно.

Я выложил деньги, справившись, как долго ей нужно спать.

– Сколько захочет. Если проспит до полудня – прекрасно. Вы останетесь здесь?

– Я совсем выдохся, а она так и так уже вконец скомпрометирована.

В окнах проступил рассвет, я накинул на дверь цепочку, почистил зубы и, поцеловав ее в лоб, улегся рядом. Теперь ничто в ней меня не раздражало. Я гордился и восхищался ею. Добрый самаритянин Макги, ангел-хранитель женщин, оказавшихся в опасности. Возникло странное чувство покровительства. Теперь ты принадлежишь мне, дорогая детка, и в будущем я не потерплю никаких глупостей. Слышишь?

Глава 11

В полдень меня разбудил телефон. Я схватил трубку, стараясь не потревожить Изабелл. Девушка спала, повернувшись ко мне спиной; укутанная желтым одеялом, она казалась совсем маленькой, виднелась лишь темная копна волос.

Звонил Джас. Я попросил минутку подождать: она показалась мне подозрительно безжизненной. Обойдя постель, нагнулся – Изабелл спала сладким сном. Я опять взял трубку.

– Ну, как у вас дела, Джас?

– Вы еще только встаете?

– У меня была бурная ночь.

– Что случилось?

– Потом расскажу.

– Ну... как у меня... не знаю. Начинаешь думать, если что-то подтолкнет. У кого есть основания для такой ненависти? Ночью я размышлял об этом. Даже список составил. С ненавистью ведь как бывает: возможно, те, о ком и не подумаешь, что могут возненавидеть, потому что ты для них столько сделал, может, они-то как раз и ненавидят тебя больше других?

– Кого-то конкретно подозреваете?

– Мы с Кэбом Фоксом когда-то приударяли в этом краю. Откровенно говоря, я всегда думал, что имею право поразвлечься, а если нужно, охотно заплачу за приятные минуты.

Тут я вдруг вспомнил ту парочку у бензоколонки, куда я пришел, когда застрелили Мону. Вспомнил слова того парня: «...В наших краях и сейчас проживает не меньше сорока взрослых потомков с его голубыми глазами, и то если не считать мексиканцев. Кэб балдел от мексиканок».

– Мне за Кэбом было не угнаться, – продолжал Джас. – Ах, те влажные летние ночи, пикники на природе, запах горящих кедровых поленьев, кружки с самодельной водкой и огромные открытые машины, в которых мы тогда разъезжали, те горячие девчонки с шоколадной кожей, улыбающиеся, податливые, и мы с Кэбом, шпарящие на их языке, и...

Речь его оборвалась.

– Думаете о каком-нибудь конкретном типе из местных?

– Нет-нет. Ни о ком я не думаю. Ночью покопался в памяти. Пять или шесть раз потом навещали, просили помочь. Их, конечно, было побольше, но другие быстренько выскакивали замуж. Или из гордости не обращались за помощью: Я никогда не отказывал. Улаживал все втихую, деньги получали наличными. В трех случаях вышло по-другому, одноразовой суммой не отделался. Выдавал пятьдесят ежемесячно. Или сорок. Как пособие на ребенка. Давно это было. Хотя можно было бы, наверно, проследить. Санчес. Фуэго. Пока только эти два имени вспомнил. Сейчас им, пожалуй, уже под тридцать. Не знаю. Вот такие раздумья одолевали меня ночью. У таких могла бы возникнуть ненависть.

– Да... могла бы.

– Потом вспомнил еще один случай, но это не телефонный разговор. А больше не знаю никого, кто мог бы затаить злобу. Знаете, парень, приезжайте в Хлопковый клуб, скажем, через час. Я пока поброжу по дому, освежу в памяти старые времена, всплакну о своей девочке. Оденусь, и встретимся в клубе.

Не успел я положить трубку, телефон зазвонил снова. Изабелл заворочалась и что-то пробормотала. Звонил Бакльберри. Сообщил, что исчезла Изабелл Уэбб, не знаю ли я, где она может быть. После секундного замешательства я доложил, что мисс находится в отеле «Шалви». Он хотел говорить с ней. Пришлось сказать, что она выпила успокоительное и теперь спит, но потом сама позвонит ему, и он скрепя сердце согласился. Я сказал, что попозже подъеду подписать свои показания о том юноше с ножом. Бакльберри добавил, что в Фениксе выяснили его личность. Франциско Помпа – девятнадцатилетний правонарушитель, контрабандист и наркоман, отпечатки его пальцев обнаружили на угнанной машине, брошенной недалеко от дома Джаса.

Изабелл по-прежнему спала. Побрившись и одевшись, я собрал всю ее одежду, до последней тряпки, и вместе с солидными туфлями завернул в ее потрепанный свитер. Посмотрел предварительно на размер, обозначенный на туфлях, 5Б. Отыскал горничную, убиравшую соседний номер, и строго-настрого приказал не беспокоить спящую девушку. Отдал ей узел с одеждой: кому-нибудь авось пригодится, и она откровенно порадовалась.

Наскоро позавтракав, официально зарегистрировал Изабелл у дежурного администратора: кузина. Тот встретил сообщение с недоверчивым высокомерием, и мне пришлось ублажить его скромной купюрой. Затем я завернул в магазин на первом этаже. Тоненькая веснушчатая продавщица охотно согласилась помочь мне. Мы отобрали веселенький оранжевый костюмчик, кружевное кокетливое белье и сногсшибательную блузку. Продавщица забежала со мной в соседний отдел, помогла выбрать лодочки на высоком каблуке. Коробки и свертки я оставил в номере с запиской: вернусь около половины четвертого; если проснется, пусть закажет себе обед и позвонит Бакльберри; надеюсь, вещи из свертков окажутся ей впору.

Пока я ворошил легкомысленные вещички женского надушенного туалета, Джаспер Йомен был поглощен борьбой, как говорится, с лопатой гробовщика. Тяжелым сражением. Я восстановил события на основе полученных позже сведений. По дороге в Хлопковый клуб, сидя за рулем своего огромного «крайслера», он почувствовал себя плохо, стал задыхаться. Испугавшись, свернул к стоянке большого торгового центра, чтобы из ближайшей закусочной вызвать по телефону врача. С трудом въехав на стоянку, он вышел из «крайслера», и тут его схватили судороги. Домохозяйки, возвращавшиеся с покупками к своим машинам, наверное, принимали этого высокого, костлявого верзилу, – шатавшегося, дергавшегося, хватавшего воздух раскрытым ртом, – за пьяницу, который набрался уже спозаранку.

Первая смертельная судорога скрутила его на широком тротуаре перед закусочной – он свалился, как кукла, отброшенная капризным ребенком. Он лежал на сером асфальте среди оберток от жвачки и окурков, с дергающейся головой и немеющим горлом, на окровавленном лице – выражение ужаса, глаза вылезают из орбит, челюсти намертво стиснуты.

Прохожие, сгрудившись вокруг на безопасном расстоянии, тупо смотрели на его мучения. Из закусочной выскочил было продавец, но тут же метнулся назад – к телефону. Судороги ослабели, и Джас, отдышавшись, слабым голосом попросил, чтобы ему помогли встать. Подняв, его отвели в закусочную. И здесь начался второй приступ. Он вырвался из рук, и неведомая сила швырнула тело на пол, выложенный цветной плиткой.

Он еще раз пришел в сознание, но сил уже не оставалось. Третий приступ начался, когда его укладывали в машину «скорой помощи». Несмотря на все принятые меры, через сорок минут он скончался. Токсикологам уже было ясно, что обнаружится при вскрытии. После необходимых анализов в лаборатории констатировали: он проглотил 0,2 грамма стрихнина, что вдвое превышает смертельную дозу. Яд попал в организм, вероятно, минут за тридцать до первого приступа, скорее всего с чем-нибудь, что приглушило его горечь, возможно, с очень крепким черным кофе.

Однако все это я сложил в единую картину гораздо позже. Отправившись в клуб, ждал его там. Потом вдруг поднялся шум, заговорили, что ему стало плохо, отвезли в больницу. Он умер за десять минут до моего приезда туда.

Глава 12

Возникла проблема судебной правомочности – представители города считали, что дело должно находиться в ведении округа, окружные чиновники утверждали обратное. Когда умирает важная особа, достаточно допустить малейшую оплошность, и можете распрощаться с карьерой. В конце концов дело передали округу и Фреду Бакльберри.

Он перехватил меня на стоянке больницы. Выражение лица его было скорбно-благостным, но я-то понимал свое положение. Без Йомена можно было сбросить меня со счетов. Он смотрел на меня, как кошка на свежую рыбку. Своего помощника Гомера Харди отправил со мной в отель, чтобы забрать малышку Уэбб и привезти нас обоих в управление округа, где находился также суд. Там мы должны дожидаться Бакльберри, разумеется, добровольно, – пока у него дойдут до нас руки.

В «Шалви» мы приехали в десять минут третьего. Харди не намерен был оставаться в холле – ждал в коридоре перед номером. Коробки и свертки я нашел опустошенными. Дверь в ванную заперта, там шумела вода. Я постучался – Изабелл ответила, что сейчас выйдет.

Через пять минут она появилась. Все сидело на ней как влитое. С головы до ног выглядела ослепительно, костюмчик и блузка подчеркивали все, что прикрывали. Однако прическа оставалась бесформенно-строгой, и, конечно, тут же были нацеплены огромные темные очки. Губы не подкрашены, лицо чуть припухшее. Непроницаемые стекла очков были нацелены на меня.

– Где моя одежда?

– Как ты себя чувствуешь?

– Где одежда?

– Выбросил.

– И купил эти дешевые, вульгарные, кричащие тряпки. Большое спасибо.

– Дешевыми я их не назвал бы.

– Дешевые в том смысле, которого тебе, Тревис, никогда не понять.

– Радость моя, если тебе безразлично, жить или нет, какое имеет значение, что на тебе надето? Ты поела?

– Нет.

– Нам нужно ехать в контору Бакльберри.

– Никуда не поеду. Я отправляюсь домой.

– Там за дверью нас ждет полицейский. Уж он позаботится, чтобы нас туда доставить.

Она как раз смотрелась в зеркало, поправляя юбку. Повернувшись, одарила меня подозрительным взглядом:

– Зачем?

– Джас Йомен умер.

– А при чем здесь я?

– Возможно, ни при чем. Бакльберри хочет убедиться.

– Не понимаю.

– Кто-то нанял убийцу, который должен был вчера его зарезать. Не получилось. А сегодня его отравили.

– Отравили? – отозвалась она слабым эхом.

– Не очень приятная смерть.

Она сжала пальцы у себя на горле.

– Мне его жаль. Я... я его ненавидела, раз не имел ни капли гордости, не знал приличий и позволял жене путаться с моим братом. Но... отравить – это ужасно.

В сопровождении полицейского мы спустились на лифте вниз. Я заметил, что мы должны поесть. Харди счел эту идею весьма сомнительной. Тогда Изабелл объявила, что ляжет на пол в холле, если не дадут поесть, пусть тогда в суд ее несут на руках.

Пришлось зайти в гриль-бар. Харди уселся было за наш стол, но я послал его подальше. Оскорбившись, он перешел к столу у дверей. Я заказал бифштекс с гарниром. Изабелл потребовала большой стакан апельсинового сока, две котлеты с гарниром и сверх того – картофель фри и чашку кофе.

Я наблюдал, как она постепенно и методично поглощает кучу заказанных блюд. Тишина становилась невыносимой. Резко потянувшись через стол, я снял с нее темные очки. Изабелл хотела вырвать их у меня из рук.

– Ну пожалуйста...

Глаза ее казались беззащитными, неуверенными, смятенными.

– Перестанешь за них прятаться – отдам.

– Прятаться? Мне нечего скрывать. Я еще не осознала случившееся. Не могу. Веришь ли, старалась все обдумать, но мысль как-то... уклоняется от всего.

– Все еще хочешь покончить с жизнью.

Быстро оглянувшись, она склонилась ко мне:

– Тс-с-с! Нет... не думаю. Не знаю.

– Рада, что я тебя вытащил?

– Наверное. Спасибо. Глупо так говорить – спасибо. Просто я подумала... возьмешь таблетки... заснешь, и все кончится. Пойми, ты сделал все, что в твоих силах. Я хочу сказать, что твои усилия меня не огорчили. Любой на твоем месте поступил бы так же.

Нечего и пытаться понять ее. Человек, который обожал жизнь, мертв. Эта же хотела умереть, а сейчас объедается котлетами. Наверное, не стоит ее упрекать, но такая активность в сочетании с нежеланием жить выглядела исключительно глупо. Если отбросить морализирование, Джаспер Йомен был с головы до пят мужчина, а она – всего лишь девушка наполовину.

Чутко улавливая мое настроение, она склонила голову, приподняв вопросительно брови:

– Что с тобой, Тревис?

– Все отдает каким-то душком, Из.

– Не выношу такие сокращения... Я не все хорошо помню... – Лицо ее вспыхнуло румянцем. – Но... я была совсем раздета?

– Как выражаются в простонародье, была ты голенькая, какой сотворил тебя Господь.

Румянец потемнел от гневного возмущения.

– Как ты можешь быть таким жестоким и легкомысленным?!

Я посмотрел в пространство, пожав плечами:

– Давай ешь, золотце. Полицейский уже нервничает. Помимо всего прочего, я намеревался подействовать на тебя шоком. Получилось. Только не воображай, что для меня это было Бог весть какое удовольствие. Все твои женские штучки расположены в обычных местах. Не было никаких утех. Я спасал твою жизнь. Ноги у тебя подламывались, мычала нечленораздельно и вообще... никакой романтики.

Съежившись, она побледнела, зажмурилась. Жалкая, дешевая победа. Я вернул ей очки, но аппетит к ней не возвратился. Она скованно шагала рядом, словно удерживая между коленями монету. Гомер Харди не покинул нас в коридоре суда, а завел в комнатушку. Если что-то потребуется, можно постучать, предупредил он, запирая дверь снаружи.

Разговор не клеился – нам нечего было сказать друг другу. Время тянулось медленно. В коридоре было шумно, слышались чьи-то голоса.

Я наконец нарушил тишину:

– С твоим братом будет немало всяких хлопот.

– Я как раз думала об этом. Наши родители хотели, чтоб их кремировали. Джон тоже говорил о кремации. Членов нашего семейства хоронят в Уэстоне, в штате Нью-Хемпшир. Думаю, достаточно скромного отпевания в университетской часовне. У меня есть знакомые в Ливингстоне – нужно только затребовать тело и сказать, чего я хочу. Но вот как переправить прах в Уэстон, не знаю. И еще страховка.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Спасибо, не нужно.

– Как себя чувствуешь?

– Очень устала. И совершенно опустошена.

Комнатенка без окон освещалась тусклыми лампочками. Металлические стулья с зелеными сиденьями, старые разорванные журналы, сладковатый запах мятного дезодоранта, заглушающий другие конторские ароматы. Она сидела, укрывшись за темными стеклами очков, тесно сжав колени, чинно сложив руки на сумочке.

Мои часы показывали пять минут шестого, когда пришел Харди и увел ее к Бакльберри. Через полчаса пришли за мной. Я удивился, застав его в одиночестве. Стенограммы допросов были приготовлены. Прочитав, я подписал все три экземпляра, как требовалось.

Он долго раскуривал трубку, попыхивая, пока не разогрелась как следует.

– Все жаждут крови, – произнес он наконец. – Кендрик, Джей, О'Делл, де Врей, Мадеро... все. Джас ведь один из них.

– А вы испортите себе карьеру, Фред, если придете к ним с пустыми руками, правда?

Он бросил на меня резкий, но не враждебный взгляд.

– Это меня не волнует. История очень запутанная. Речь идет о том, как скоро удастся размотать ее. Такие сложные вещи полагается делить на части. Но я хочу доказать, что справлюсь сам, Макги. И надеюсь справиться очень, очень успешно.

– Чем вы располагаете?

– Обширные, крепкие сети и несколько сообразительных судейских чиновников. Можешь хоть девяносто дней ловить рыбку на горячем солнышке. Такие сети я люблю – облегчают работу.

– Понятно, – сказал я, поднимаясь со стула.

– Куда вы?

– Навестить одного из этих судейских.

– Садитесь, черт побери!

Я уселся.

– Так мы не договоримся, шериф.

Он испытующе посмотрел на меня.

– Собираетесь жариться здесь девяносто дней? – вздохнул Бакльберри. – Пожалуй, не оставите меня в покое?..

– Как яд попал Джасу?

– С крепким черным кофе. Пил всегда горячий и без сахара. Утром ему заварили в термосе, чтобы не остыл, пока он принимает душ, бреется и так далее. На дне остался сплошной стрихнин. Кофе заваривала и отнесла ему кухарка. Она вне подозрений. Вы ведь знаете расположение дома. У Джаса были свои тайные дела. Некоторых людей не должны были видеть, как они приходят или уходят. Для этого существовал тот боковой ход в его кабинет. Принес туда кофе и позвонил. Он не упоминал, что у него кто-то был?

– Нет.

– У него были подозрения, кому он перешел дорогу?

Я молча соображал. Зачем мне скрывать что-то от Бакльберри? Но ведь у меня только смутные подозрения, фактов почти никаких.

– Ну? – повторил вопрос шериф.

– Джас начал подумывать о своих детях, Фред.

Он вытаращил глаза.

– Не выдумывайте. У него нет детей.

– Официально – нет.

Я передал, что рассказал Джас о былых временах. Бакльберри слушал внимательно, его полицейский инстинкт работал в одном направлении с моим.

– А как насчет случая, о котором он не захотел говорить по телефону?

– Имя не называл. Кто ж мог предвидеть?

Бакльберри помолчал. Потом, глядя в пространство, хлопнул кулаком по столу.

– Через какое-то время найдем тело Моны, тогда похороним обоих – Джаса и его жену. А когда дойдет очередь до завещания, заявится какой-нибудь паршивец с доказательствами – и неопровержимыми, – что является внебрачным сыном Йомена. Может ли он стать наследником? Не знаю точных законов. Что, если у него на руках письма Джаса? Тогда он его ближайший родственник.

– Значит, этот наследник наверняка имел свободный доступ к Джасу.

Бакльберри мрачно усмехнулся:

– В том числе и сегодня утром.

– Кто знает, осмелится ли открыть карты? – сказал я.

– Почему бы нет?

– Вся эта история – сплошная бессмыслица, Фред. Ничего не получилось так, как они рассчитывали. Может, у них в запасе одна только ненависть.

– Отсюда придется и плясать, – вздыхая, заметил тот.

– А еще от чего можно оттолкнуться?

Он покачал головой.

– Рон куда-то провалился. Второй труп никак не найти. Оружие, из которого стреляли в Мону, отыскать не можем. И Элверсон не может найти концов. Даже труп Уэбба ничего не добавил ко всему этому.

Он выпрямился и, потерев лицо огромной ручищей, потянулся к телефону.

– Что ж, выясним, не знают ли чего-нибудь его старые, быстроглазые приятели.

Помолчав, попросил меня:

– Выйдите на минутку, Макги.

– С удовольствием помогу вам, если это в моих силах. Джас дал мне деньги, а я их еще не отработал. Предоставьте мне возможность...

Он снял руку с трубки, посмотрел на меня.

– У некоторых людей есть особый нюх. И вокруг вас постоянно что-то происходит. Все равно ведь станете всюду совать свой нос, так ведь?

– Если вы не дадите мне тех девяноста дней.

Открыв нижний ящик, он пошарил в нем, отчего раздался тонкий звон, вытащил что-то блестящее и швырнул мне в лицо, Я успел протянуть руку и поймал золотистый значок.

– Поднимите правую руку и повторяйте за мной.

– Как в вестерне?

– Точь-в-точь как в кино, Макги. У меня есть полномочия.

Я произнес присягу и превратился в официальное лицо. Сунул значок в карман. Временный помощник шерифа Тревис Макги. Меня могут убить при исполнении служебных обязанностей, тогда округ Эсмерелда объявит мне благодарность посмертно, и, пока шериф вышеназванного округа не освободит меня от должности, буду получать пять долларов в месяц или соответственно часть этой суммы за меньший срок. Я подписал официальный контракт и вышел в коридор. Изабелл послушно и смиренно поднялась со скамьи мне навстречу.

– Чего бы тебе хотелось?

Она отвела меня к окну.

– Тревис... я подумала, не мог бы ты отвезти меня домой, в университет, если тебе не трудно.

– Туда ходят автобусы.

– Пожалуйста. Если ты откажешься, это... будет выглядеть странно. Я сказала шерифу, что ты меня отвезешь. Не говорила о том, что я... сделала.

Краска смущения начинала заливать ее с выреза в блузке.

– Так что он думает, будто я... мы... думает, что...

– Для этого ему нужно обладать самой буйной фантазией, дорогая.

– Пожалуйста, не будь такой злюкой. Я уже кое-что сделала для Джона. И не хотела... – Тут она отбросила смиренность и, вздернув подбородок, выпалила: – К черту, не хочу быть одна! Если ты не способен понять, почему...

– Хорошо, хорошо. Только мне еще нужно задержаться. Я отвезу тебя. Или хочешь вернуться в отель? Там ты зарегистрирована, кузиночка.

– Кузина?

– Нужно ведь было что-то сказать администратору.

Круто повернувшись, она села на скамью, объявив:

– Ни за что на свете с тобой не пое... не вернусь в отель.

– Настоящее фрейдистское поведение.

– Хватит твоих потрепанных, заезженных комментариев. Ты просто невоспитанный мужлан.

– Сейчас ты ведешь себя гораздо естественнее, золотко.

Она поинтересовалась, посадят меня в тюрьму или только допросят. В ответ я показал свой новенький значок. Она покрутила головой, демонстрируя, что свет перевернулся с ног на голову.

Пришлось ждать. Я сходил к автомату за кока-колой, купил газету. Первая страница была отведена Джасу. Потом нас обнаружили репортеры, накинулись, ослепили вспышками, засыпали вопросами; нам пришлось спасаться на телефонном коммутаторе, куда им вход был заказан. Мы для них были Сестра убитого профессора и Загадочная фигура.

В конце концов появился Бакльберри с бумажным стаканчиком кофе. Прислонясь к стене, посмотрел на нас.

– Вы сказали ей, что мы сейчас расследуем? – осведомился он.

– Когда вы отвезете меня домой? – вмешалась Изабелл.

– Мисс Уэбб, говорил вам брат что-нибудь, о чем он узнал от миссис Йомен? Что у Джаса Йомена есть внебрачные дети?

– Разумеется, нет!

– Не кипятитесь от любой сплетни, мисс. Что-нибудь подобное объяснило бы его отношения с миссис Йомен.

– Таких доводов я не знаю!

– Н-да, наверно, нет.

Повернулся ко мне.

– Макги, пойдемте взглянем на карту.

Я зашел опять в его кабинет. Палец ткнулся в название небольшой деревеньки к северо-востоку от Ливингстона. Барнед-Уэлс.

– Когда повезете ее домой, заверните сюда. Столько сплетен мне нарассказали, аж голова гудит. Завтра начнем проверять документацию в банке, не думаю, чтобы Джас очень уж тщательно заметал следы. Фиш Эллери уверяет, что там живет женщина, с которой он был связан больше всех. Вроде было это лет двадцать пять назад, еще при жизни Кэба. Тогда ей было семнадцать – восемнадцать, мексиканка с изрядной примесью индейской крови, горячая гордая девушка. Значит, сейчас ей сорок два – сорок три года. Вспомнил ее девичью фамилию – Эмпер. Джас, говорят, едва-едва не потерял голову. Путешествовал с ней, делал подарки, держал при себе почти целый год. Вот и все, что знаем. Правда, Барнед-Уэлс и не деревня даже, просто поселок.

– Хоть дорога там есть?

– В него упирается проселочная двадцатипятикилометровая ветка, идущая от шоссе номер 100. В поселке живут люди, обслуживающие тамошние ранчо, уже не из нашего округа. Молодежь оттуда уезжает. Несколько хижин, лавочка. Бензоколонка и часовенка из необожженного кирпича. Эта Эмпер, возможно, уже давно в гробу или куда переехала. А может, вы ее найдете, но она ничего не скажет.

– Надеюсь, у вас есть следы и получше?

– Есть. Я уже направил своих людей. Возвращайтесь, если что-то узнаете. Я еще буду здесь.

Глава 13

В половине девятого мы с Изабелл остановились перекусить в ресторане мотеля на южной окраине города. Я рассказал ей о новых направлениях в расследовании, повторил, что сказал мне Джас и какое поручение дал шериф. Она не реагировала.

– Тебя это не интересует? – спросил я.

– Наверное. Тревис, эмоционально я опустошена. Сегодня такой странный день. И это ожидание. Как в аэропорте при пересадке. Да, я, конечно, хочу знать, кто убил моего брата. Сейчас у меня такое чувство, словно он умер много лет назад. Или как будто я знаю, что он вот-вот умрет. Он в этой истории был всего лишь ни в чем не повинным зрителем.

Она хмуро смотрела на меня через стол – темные очки сняла.

– Попытка самоубийства – это особый поступок. Так или иначе, все равно что-то в себе убьешь. Может, способность глубоко чувствовать. Не знаю. Я сама себе чужая. Нужно обдумать, кто я и кем стану. Словно я порвала со всем на свете. И при этом ощущаю такую необычную... неуместную радость. Каждую минуту. Как будто электрическая искра проскакивает, как радость в ожидании каникул. И ведь нет никаких причин. Кто знает, что-то случилось... с моим мозгом.

– Попробую отгадать. Может, рада, что осталась в живых?

– Не исключено. Во всяком случае, пробовать снова не стану.

На автомобильной карте эти двадцать пять километров к Барнед-Уэлсу представляли собой тонкую пунктирную голубую линию, отходящую от автострады номер 100 километрах в десяти севернее Ливингстона. Я сбросил скорость, чтобы не прозевать проселочную ветку, запомнить местность для обратного пути.

– Возьми меня с собой, – попросила Изабелл.

– Зачем?

– Не знаю. По крайней мере хоть что-то сделаю. Если ее найдешь, может, со мной она будет более откровенной.

Так мы и свернули. Узкая дорога из песка с гравием тянулась по выжженной солнцем земле, и в эту ясную звездную ночь местность четко вырисовывалась с обеих сторон. Мы ползли по дикому марсианскому краю, дорога, петляя, продиралась между нависшими скалами, песчаными холмами и кактусами. Машина тряслась, подпрыгивала и кренилась, фары высвечивали то здесь, то там жестянки от пива или красные заячьи глаза. Потом дорога плавно спустилась в широкую долину вдоль величественно возвышавшихся кактусов, подобных трубам органа, и устремилась к далеким огонькам, трепетавшим у подножия черной горы в конце долины.

Весь поселок Барнед-Уэлс состоял из одной широкой, но короткой незамощенной улицы. Все уже спали. Огни, которые мы видели, оказались газолиновыми фонарями. Одна лампа висела под крышей веранды перед лавкой, где на перилах, ступеньках и стульях сидела кучка мужчин. Они пили пиво. На перилах стоял радиоприемник, включенный на полную мощность. Остановившись перед бензоколонкой, я вышел. При моем приближении музыка сразу смолкла. Их было девять человек – все средних лет и старше. Под ярким светом лампы тени были непроницаемы, краски исчезали, так что безмолвная, неподвижная группа напоминала передержанную черно-белую фотографию.

Остановившись перед верандой, я поздоровался:

– Добрый вечер.

Никто не отозвался. Вместо ответа кто-то сплюнул через перила.

– Мне нужна помощь.

Никакого ответа.

– Я ищу женщину, которая жила здесь двадцать пять лет назад. Не знаю, какая у нее теперь фамилия. Девушкой она звалась Эмпер. Была знакома с Джаспером Йоменом.

Теперь сплюнули двое. Может, контакт улучшается. Это были суровые ребята в грубой рабочей одежде, с обветренными лицами, крепкими от тяжелой работы фигурами.

– Джаспера Йомена вчера убили.

Сообщение вызвало шум, движение, шепот.

– Я у него работал, – продолжал я. – Выполнял особые поручения. Мне показалось – лучше поспрашивать самому. Не хотелось бы приехать сюда с шерифом, чтобы что-то узнать о той женщине.

Один из мужчин отодвинулся поглубже в тень, что-то шепнул. Мальчишка, которого раньше я не заметил, быстро перемахнул через перила и ринулся по улице в темноту, стуча босыми пятками по утрамбованной дороге.

– Она еще живет здесь?

– Подождите, – произнес самый старший.

Минуты через три мальчишка вернулся. Подошел к старику, довольно долго шептал что-то.

– Можете идти к той женщине, – сказал старик. – Ее муж не возражает. Мальчик вас проводит.

Я подозвал из машины Изабелл, и мы направились за мальчишкой по широкой, темной улице. Когда глаза привыкли к темноте, в конце улицы я заметил часовню. Возле часовни свернули налево. Мальчик показал на домик из необожженного кирпича и, ничего не сказав, удрал. Двери были открыты, и изнутри шел оранжевый свет. Палисадник перед домом был окружен заборчиком из частокола, окрашенного белым. Я постучал в распахнутую дверь.

Появилась женщина, посмотрела на нас и, сказав: «Заходите», направилась в дом. Голос звучал резко – это был приказ. Мы вошли в маленькую, почти пустую комнату, за которой шли другие.

– Моя фамилия Сосегад, – сказала женщина. – Когда-то давно я жила с Джасом Йоменом. Садитесь, прошу вас.

Роста была небольшого, казалась почти квадратной, но не толстой, а скорее коренастой. Черноволосая. Ее блестящее, оливкового цвета лицо своими резкими чертами напоминало мужское. Большая грудь и объемистый живот обтянуты выцветшим ситцевым платьем в цветочках.

– Как он умер?

– Его отравили.

Она поморщилась.

– Кто это сделал?

– Не знаю. Пока.

Я почувствовал, что кто-то зашел. Когда обернулся, в комнату как раз вступили двое мужчин – молодые, могучие детины с мягкими, кошачьими движениями. Прислонились к дверному косяку. Один из них быстро сказал что-то на местном испанском наречии, я не разобрал ни слова. Женщина ответила резко и сердито.

– Мои сыновья, – объявила она нам с гордостью. – Вы работали у Джаса?

– Да.

– Он велел что-то принести мне, когда умрет?

– Нет.

– Не имеет значения. Разве я когда-нибудь что-то просила? Нет! Он сам давал, потому что ему так хотелось. – Помолчав, она склонила голову к плечу. – Тогда зачем вы здесь?

– Расследую, кто убил Джаса и его жену. – Поколебавшись, я добавил: – Он однажды при мне упоминал вас.

Ее лицо засияло.

– Да? И что говорил?

– Что тогда, давно, относился к вам очень серьезно.

– Да, так оно и было. Господи, я была такая красивая! Кто сейчас поверит? Вот это был мужчина! Словно дьявол во плоти! И очень любил меня. Наверное, женился бы, если бя захотела. Ошибка вышла.

Вздохнув, она опять пронзила меня взглядом.

– Кто это с вами?

– Мисс Уэбб. Моя фамилия Макги. Люди, убившие Джаса, убили и ее брата.

Она нахмурилась.

– И вы думаете, мне что-то известно? Разве я могла позволить тронуть пальцем такого мужчину?! Он был добр ко мне! Кто его заставлял давать деньги на того ребенка? Никто! Любил ее так же, как я. Разве не взял ее к себе в дом? Вышла замуж за хорошего человека. Всегда давал деньги на платья, ученье, на докторов – на все. И теперь купил ей такую большую кухню, какой я в жизни не видела. Относился к ней как отец. У меня есть его письма, где говорит о ней как о своей дочери. Он мне доверял. Я бы ему никогда не навредила...

Быстрый поток испанских слов за моей спиной оборвал ее. Как у любого американца-южанина, мое ухо привыкло к этому языку, но когда кто-то не хочет, чтобы его поняли, хорошо, если разберете одно-два слова. Она слушала с недоверием на лице, которое перешло в гнев. Ответила коротко и резко. Парень заговорил снова. Теперь она произнесла что-то очень тихо.

– А как относилась к нему Долорес? – спросил я.

– С любовью, – с большим достоинством ответила бывшая Эмпер. – Как она еще может относиться к собственному отцу?

Прикусив губу и покосившись на сына, спросила:

– Кто-нибудь знает, что вы поехали ко мне?

Такой вопрос – как сигнальная лампочка тревоги. Задала его очень неумело, ясно было, что этого потребовал сын. И вообще, все события развивались до сих пор абсолютно бессмысленно. Убийство – не игра для любителей, для внебрачной служанки и ее сводных братьев. Пока я осмысливал все это, мой ответ запоздал:

– Меня направил сюда шериф Бакльберри.

Запоздалый ответ прозвучал неестественно и фальшиво, как и ее вопрос. Промедление наказуемо.

Изабелл, сообразив, в чем дело, бросилась мне на выручку:

– Да, шериф знает, что мы отправились сюда.

Почувствовав за спиной движение, я огляделся и увидел, что парни удалились. Ощутил холод в затылке. Женщина казалась очень расстроенной. Я был уверен, что ко всей истории она не имеет никакого отношения.

– Ваши сыновья живут здесь? – очень вежливо спросил я.

– Что? Нет. Эти двое, Чарли и Пабло – нет. Приехали навестить. Наверно, месяц назад. У них сейчас нет работы, а живут они в Фениксе. Их фамилия Канари – от моего первого мужа. Эту же фамилию мы дали и Долорес. У меня еще три маленьких девочки – их зовут Сосегад. Сеньор Канари умер – такой был благородный человек. Мой теперешний муж – Эстебан Сосегад – до конца своих дней прикован к постели, лежит там, в задней комнате. Его придавило трактором. Слава Богу, у него была страховка, как-нибудь перебьемся. Вот если бы Джас мне что-нибудь оставил, было бы легче. Но раз нет... – Она пожала плечами.

– Письма Джаса хранятся у вас?

Она очнулась от раздумий:

– Что? А-а, конечно.

– Можно мне взглянуть на них?

Женщина молча встала и вышла. Изабелл с тревогой спросила:

– Все в порядке?

– Не знаю. Не волнуйся.

Вдруг из глубины дома раздался крик. И тут же вбежала сеньора Сосегад – как разъяренная львица, по ее смуглому лицу текли слезы.

– Пропали! Все до единого! Пустая шкатулка. Письма, наши фотографии, где мы смеемся и такие счастливые. Снимок Джаса с Долорес на руках! Все пропало! Кто, кто их забрал?

Больше от нее ничего не узнаешь – она была в отчаянии от потери своих сокровищ. Правда, когда мы уходили, нашла в себе силы пожелать доброй ночи. По единственной улице поселка мы вернулись к лавчонке, где по-прежнему горела лампа, но уже никого не было. Таинственная и тревожная тишина царила в неподвижной прохладе спящего поселка. Посадив Изабелл в машину, я скользнул за руль и сжал ее руку.

– Может случиться всякое, – тихо произнес я. – Те двое мне очень не понравились. И тот вопрос не понравился. Давай попробуем унести ноги побыстрее, так что держись. Если крикну, тут же ложись на пол.

– Х-хо-орошо.

Я завел мотор, развернулся и с места в карьер рванул назад по дороге, по которой ехали сюда. Надо бы зажечь фары, но я раздумал – на этой равнине достаточно света от звезд, усеявших чистое небо. Машина была отличной, я выжимал из нее все возможное. Боялся, что Изабелл ударится в панику, однако она держалась, только лицо покрыла смертельная бледность. Я не сказал ей, что меня тревожило. По правую сторону прямо над дорогой тянулась туманная полоса – при полном безветрии это могла быть только пыль, поднятая машиной, движущейся где-то впереди нас.

Когда по серпантиновым кольцам, петляющим по скалистому холму, я вылетел на вершину и перевалил через нее, мне пришлось затормозить. Довольно далеко впереди стоял грузовик с выключенными фарами, перегораживая дорогу. Изабелл тоже заметила – я почувствовал ее взволнованное дыхание. Выбрали хорошее местечко: по обеим сторонам дороги высились крутые скалы. Я дал задний ход и, высунув голову в боковое окно, следя за дорогой, покатился вниз, назад. Раздался треск, и что-то обожгло локоть руки, держащейся за руль. Неожиданная атака ошеломила меня: машина налетела на придорожную глыбу, я выровнял руль, но ее тут же занесло на другую сторону, мы чуть не перевернулись, и машина со скрежетом остановилась – задние колеса висели в воздухе.

Схватив Изабелл за руку, я вытащил ее из машины через свою дверь. При свете ярких звезд пологий спуск был виден как на ладошке. Я потащил ее к обочине – к высоким скалистым утесам, отбрасывающим глубокую тень. Девушка тяжело дышала, спотыкалась на высоких каблуках. Укрывшись в тени, прижав ее к себе, я оглянулся. Покидая машину, успел заметить, что смотровое стекло с моей стороны было прострелено, его покрывала паутина трещин, значит, разглядеть что-то с внешней стороны было нельзя. Пусть думают, что мы в машине. Рядом тяжело вздыхала девушка. Вглядевшись в обочину, я увидел четкие следы, оставленные нами в полосе наметенного песка. Нужно немедленно уносить ноги – только по скалам. Нагнувшись, я снял с Изабелл туфли и, обломав каблуки, вернул обратно.

– Попробуй так. Нам нужно смываться.

Она держалась молодцом. Мы петляли между расщелин, стараясь держаться неосвещенных уголков. Послышался крик одного из них, второй отозвался. Дьявольски близко. Делая круги, чтобы нас не видели ни с дороги, ни из машины, мы добрались до подножия скалы, которую я надеялся одолеть. Приказал Изабелл держаться за мой пояс, не отставая ни на шаг. Карабкаясь почти на четвереньках, мы поднялись по склону пятидесятиметровой скалы. Перевалив через гребень, оказались в большой песчаной ложбине шириной метров десять и около двадцати в длину. При ночном освещении песок казался совершенно белым, а красноватые днем скалы сейчас выглядели черными.

Заглянув через гребень, увидел огоньки их фонариков – разглядывали наши следы на песке. Ничего, на скалистом подъеме их не будет. Наверняка полезут наверх. И в этих краях они чувствуют себя как дома, чего обо мне не скажешь. Они вооружены. К тому же со мной женщина, которая едва дышит. С двух сторон ложбину окружали груды глыб высотой метров десять, но перелезть через них можно. С третьей стороны громоздился голый утес с узкой высокой расщелиной вроде пещеры.

– Делай так, как скажу, – шепнул я Изабелл. Крупными шагами мы прошли по песку к расщелине. Пещерка оказалась довольно глубокой. По дороге я подхватил ветку. Потом, аккуратно ступая по прежним следам, вернулись на старое место. По склону с приличной скоростью карабкались две темные фигуры, несколько раз сверкнул стальной отблеск. Я велел ей добежать до груды валунов, забраться наверх, а сам, двигаясь за ней, быстро заравнивал веткой наши следы. Вот-вот над гребнем покажется голова, а мы все еще на открытом месте.

– Стой! – раздался резкий оклик, и я тоже услышал далекий шум мощного мотора.

Голоса парней Сосегад в безмолвной тишине звучали очень отчетливо.

– Старый Том возвращается домой, – сказал один из них. – Наш грузовик стоит поперек дороги.

– Оставайся здесь – дальше не лезь. Пойду отгоню его.

Благословив в душе старину Тома, я кончил заметать следы и, забросив ветку подальше, вскарабкался наверх. Изабелл притаилась между валунами, громоздящимися бесформенной грудой, словно какой-то великан набрал в горсть сотни этих камушков и высыпал на вершину скал. Здесь были тысячи укрытий. Я затащил ее в одно из них и приказал сидеть не двигаясь.

– А ты?

– Если мне не повезет, заберись в самую незаметную щель и не вздумай пикнуть. Рано или поздно приедет Бакльберри. Ты должна остаться в живых.

Я прошел по кругу к вершине скалы с расщелиной. Подполз, заглянул вниз, на склоне холма – скорчившаяся темная фигура застыла среди камней с красной точкой сигареты. Я вернулся на прежнее место, точно над впадиной. Отсюда были четко видны наши следы, ведущие к расщелине. Пошарив вокруг, выбрал три камня – острый обломок длиной с полметра и два тяжелых валуна величиною с футбольный мяч. Послышался звук мотора, который скоро затих. Потом сразу заурчал приближающийся грузовик, на минуту остановился -

раздались голоса, и шум мотора стал удаляться в сторону поселка Барнед-Уэлс.

Я не шевелился. Странно все-таки устроен человек. Хотя я был изрядно напуган, мне вдруг стало смешно. Женщина, пещера, бегство и арсенал из смертоносных камней. И это после ста тысяч лет прогресса человечества. Представил себе картину, как тащу Изабелл за волосы. Вероятно, это считалось бы выражением симпатии.

Выглянуть снова через край скалы я не решился – слишком заметен силуэт на фоне звездного неба. Опять послышался звон металла и тихие голоса. Второй уже приближался к поджидавшему братцу. О чем говорили, не понял. Насколько я разбирался в ситуации, их поведение казалось вполне логичным. Сколько уже раз они заработали электрический стул? Проще убить любознательную парочку, стащить вниз, сунуть в багажник. Машину отбуксируют подальше от этих мест, затолкают в расщелину, завалят камнями и смоются. До рассвета уже будут в постели.

Послышался голос – удивительно близко, совсем рядом:

– Смотри, Пабло, следы ведут прямо в пещеру.

– Как ты думаешь, есть у него оружие?

– Если было бы, он внизу среди скал подстерег бы нас и врезал.

– Он вроде бы парень не промах; как тебе кажется?

– Ладно, кончай! Эй! Эй, ты! Выходи вместе с девчонкой, ничего вам не будет!

Подождали – полное безмолвие.

– Иначе войду сам, буду стрелять!

– Чарли, может, там внутри есть другой выход?

– Давай фонарик. Зайду туда сам.

Я немного отступил от края и, схватив обеими руками острую глыбу, присел на корточки. Подняв камень высоко над головой, нацелился на того, который, согнувшись, светил фонариком в расщелину. Второй, стоявший метрах в трех сзади, реагировал молниеносно – пуля ударилась о камень, который был уже на уровне моей груди, и отлетела в темноту. Почувствовав толчок, я разомкнул руки и откинулся назад, успев подумать, не помешает ли выстрел поразить мою цель. Послышался чмокнувший звук тяжелого удара, словно спелая дыня шмякнулась о цементный пол.

Плотно прижавшись к земле, выждал: он ведь не знает, что промазал. Пусть думает, что попал. Целься он чуть повыше, вмазал бы точно в голову.

Тишину разорвал мучительный стон. И тут же дикие крики:

– Сукин сын проклятый! Ты убил моего брата, разбил ему голову! Теперь сдохнешь сам!

– Проваливай домой, Пабло. Тебе это не по зубам, парень!

На мгновение наступила тишина. Лихорадочно хватая камни, извиваясь среди них, как змея, я швырял их вниз не глядя, стараясь поразить его наугад. Потом отполз метра на три в сторону, заглянул в ложбину: он карабкался по склону вверх. Очередной булыжник, пущенный мною, попал парню в бедро, и он свалился на песок, успев выстрелить. Потом ловко, как кошка, скользнул мимо лежащего тела, став для меня недосягаемым.

– Эй, слышишь меня? – заорал он.

– Вполне.

Переведя дух, он продолжил:

– Я не идиот какой-нибудь – мне ты голову не пробьешь.

– Ну и убирайся отсюда.

– Как бы не так! Пусть только развиднеется, я в твоей шкуре наделаю дырок. Ты же брата моего убил! Теперь знаешь, что тебя ждет, – есть о чем думать всю ночь. Когда утром до тебя доберусь, перед смертью еще увидишь, что я сделаю с твоей женщиной.

– У тебя слишком заметная башка, Пабло. Как у твоего брата.

– Меня ты не подманишь наверх, чтоб опять кидаться камнями. Мне отсюда все видно, а с той стороны тебе не спуститься. Я-то и в темноте хорошо вижу.

Сначала оба мы орали изо всех сил, но постепенно перебранка становилась спокойнее.

– Кто из вас, из обоих смельчаков, застрелил Мону Йомен? Ты или твой раздрызганный братец?

– Меня не запугаешь. Я ее убил. Точное попадание, согласен? И оружие получше, не то что это. Ты был на очереди, только гильза застряла и спуск заело.

– Надо же, какие умельцы! Ничего до конца довести не могут! Запороли дело, а?

– Теперь увидишь! Хороший конец – делу венец.

– Это вам сестричка подкинула идею? Она вам мозги вправляла?

– Долорес все очень ловко придумала!

– Такая же безмозглая, как и ты, Пабло!

– Ты так думаешь? Долорес нам сказала, что Мона наняла тебя, наверно, для того чтобы прикончить старика. Поэтому пришлось сначала застрелить Мону, но он об этом не должен знать, чтобы не успел изменить завещание. Ты считаешь это глупостью?

– Убивать людей всегда глупость.

– Долорес не глупая. Это она выведала у Моны, как лучше всего избавиться от профессора. Нужно обставить так, будто сбежали оба. Хорошая мысль, верно? От профессора мы узнали, что Мона повезет тебя на дачу. Вот и место выбрали что надо. Слышал бы ты, как он упрашивал, умолял о пощаде. И все три минуты, пока не свалили на него те глыбы, визжал как бешеный.

– Отлично задумано! Светлые головы. Такие же, как ваш покойный дружок Помпа. Или те дурачки, которых вы отправили самолетом в Эль-Пасо. Все вы погорели. Ты такой же покойник, как твой брат, только пока не знаешь об этом!

– Не волнуйся. Все идет нормально. Прихлопну вас обоих, припрячу и на несколько годков испарюсь отсюда. У Долорес есть дошлый адвокат и бумаги на руках, она запросто докажет, что Йомен был ее отцом. Похороню и вас и Чарли. А она станет богатой. Через пару лет заявлюсь и тихонько наведаюсь к ней.

– Она тебя не дождется, Пабло. И богатой ей не бывать. Потому что дала старому мистеру тот черный кофе. Бакльберри выяснит, где достала стрихнин. Наверное, вы принесли. На ранчо его используют против мышей, так ведь?

Звезды бесстрастно смотрели вниз. Где-то очень далеко завывала собака. Кто-то копал мне могилу.

– Ну ты и ловкач! А кто видел Долорес? Никто!

Однако в голосе его появились оборонительные нотки, выдававшие неуверенность, возможно, и страх.

Не понимаю таких людей. Что это – крестовый поход? Муж, жена, ее любовник, наемный убийца и один из братьев – все мертвы. Что привело в действие эту кровавую карусель? А идиот Пабло старается еще увеличить число трупов от пяти до семи. И если штат захочет осуществить свое представление о справедливости в этих джунглях, семеро превратятся в девять покойников. Во имя чего?

– Пабло.

– Жаль, не могу достать тебя ножом.

– Мне кое-что пришло на ум. Долорес знала, что ее отец Джас. Работала у них, прислуживала ему и Моне. Целые годы. Потом уволилась, вышла замуж. И вдруг ни с того ни с сего... все закрутилось.

– Заткнись, падла! И слава Богу, что закрутилось.

– Она потребовала, чтоб вы помогли?

– Чтобы она разбогатела. Почему бы нет?

– Но ведь Йомен к ней хорошо относился, порядочно, правда?

Он рассмеялся визгливо, издевательски:

– Хорошо, порядочно! Чересчур порядочно! Как раз из-за этого! Сколько такой порядочности можно вытерпеть?

Я видел, что парень уже несет околесицу.

– Где труп Моны?

– Найдется. Его не проглядишь.

– Хочу спросить еще вот о чем. Там, в доме вашей матери, было темно. Вас обоих я плохо разглядел. Но сдается, где-то уже вас видел.

– Нас можно увидеть где угодно, – заявил он с напускной лихостью. – Я тебя там хорошо разглядел в бинокль. С шестикратным увеличением. Каждый волосок виден. При полном безветрии. Пятьсот метров.

– Вы припарковались на улице, где живет сестра. Чуть подальше от ее дома, верно?

– Что ты выдумываешь, дурак?

– Ведь это не имеет значения, Пабло.

Помолчав, он сказал:

– Она тогда была готова убить нас за то, что явились средь бела дня. Чарли хотел рассказать ей, что мы договорились с Помпой, похвастаться, как он управляется с ножом. Она еще всплакнула. Только представить себе: плакала по тому старикану.

Я осторожно пошарил вокруг, нащупал камень, пришедшийся по руке, – тяжелый, его можно швырнуть, как гранату. Вероятность попадания невелика, но все же лучше, чем ничего. Он сидел на подъеме склона, метрах в тридцати от меня. При броске придется привстать, рискуя, что заметит мой силуэт.

Сосчитав до трех, я размахнулся, швырнул первобытное оружие. Мгновенно, как только камень вылетел из рук и я пригнулся, раздался выстрел, и что-то чиркнуло по спине – почувствовал горячее. Реакция у парня что надо. Послышалось, как мой камень стукнулся о скалу и покатился вниз. Он несколько раз окликнул меня, однако я не отзывался, надеясь, что поднимется проверить, попал или нет. Послышались шаги. Приподнявшись над краем скалы, я увидел, что он удаляется по песчаной ложбине к противоположному склону и скоро исчезнет. Нашел себе подходящее место. Если сунемся наружу, окажемся на виду, как тараканы на столе. Значит, он уверен, что другого пути для отхода у нас нет.

Поворачиваясь на четвереньках от края скалы, я вдруг почувствовал теплое прикосновение, от которого сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Она возникла как призрак – я ощутил ее свежее дыхание.

– Такая стрельба и крики, – шепнула Изабелл.

– Я же сказал, чтобы ты делала только то, что скажу...

– Не надо! Я придумала... может, как-то сумею помочь...

Она выпустила из рук камень. Я оттащил ее от края, и мы затаились. Не стоит дразнить его, чтобы не начал палить наугад. Я рассказал Изабелл, что случилось с одним и куда подевался другой. Большую часть нашего короткого диалога с Пабло она слышала, так как подползла уже достаточно близко.

– Что будем делать? – спросила Изабел.

– Не знаю. Нужно что-то придумать – какую-нибудь неожиданность. Когда настанет утро, он не промахнется.

– А у того, второго, тоже было оружие?

– Этот взял его. Я слышал, как звякнуло, когда забирал пистолет.

Я отослал ее назад, к прежнему укрытию – нагроможденные валунам над ложбиной, где лежал покойник.

Посмотрел вниз на темное тело, распростертое на песке. Подобрался к самому краю и, оттолкнувшись, соскользнул вниз, тут же прижавшись к скале. Пабло, вероятно, утратил бдительность. В чистом пустынном воздухе сильнее флюидов смерти ударил мне в ноздри запах убитого врага.

Я осмотрелся. Рядом со входом в расщелину обнаружил дешевый фонарик, осветил на миг размозженный затылок Чарли. Потом погасил его, привыкая к темноте. С брезгливостью хозяйки, убирающей из огорода дохлую змею, сунул руку в карман тесных брюк. Пригодиться мог только карманный нож и широкий кожаный пояс от промасленных джинсов. Сдерживая отвращение, перевернул труп, чтобы добраться до пряжки.

Осторожно и торопливо взбирался обратно наверх, стараясь скорее отойти подальше от трупа. Нашел Изабелл за валунами. Отойдя подальше, уселся, прислонясь к камням.

– Как ты себя чувствуешь... после того как убил его?

– Глупый вопрос!

– Извини. Просто... странно сидеть с тобой... после этого.

– Ну, скажем, я испытываю разные чувства, золотко. Капля удовлетворения, потому что у него был пистолет, а у меня – камень, и я распорядился им очень удачно. Затем какая-то печаль из-за никчемности смерти. И пожалуй, немного иронии. Ну а в целом – ощущения, как у мальчишки, убившего воробья.

Она схватила меня за руку.

– Я рада, если это так. Рада, что ты такой искренний, чистосердечный.

– Подожди тут. Пойду посмотреть, что внизу.

Вид открывался неутешительный. Мы находились на крутом, обособленном холме, с почти отвесной, стесанной стороной, как на высоченной, двенадцатиэтажной табуретке, где наверху громоздилась насыпь из валунов. Я разглядел далеко внизу петляющую дорогу. Моя машина возле обочины выглядела как букашка, метрах в пяти-шести от нее стоял грузовик. Казалось, в них можно попасть плевком. Растянувшись, на животе, я внимательно осмотрелся вокруг, но никакого выхода не увидел.

Я вернулся к Изабелл, съежившейся у валуна. Камни уже отдали солнечное тепло, и ночь стала холодной.

Усевшись рядом, я обнял ее одной рукой.

– Как-то нужно его прижать, Из.

– Найти бы место, где он не сможет воспользоваться оружием.

– И откуда не смог бы нас выкурить. И где мы смогли бы что-то придумать.

Двигаясь на четвереньках, как дети, мы стали искать такое место в нашем большом каменном загоне. Изабелл тихонько окликнула меня. Приблизившись, я нашел ее перед треугольным отверстием, образованным двумя огромными глыбами. Она вопросительно смотрела на меня. Просунувшись внутрь, я посветил фонариком – там было просторно. Заполз целиком. На глубине метра площадь основательно расширялась. Это нельзя было назвать пещерой – просто пространство между двумя столкнувшимися глыбами. Дно шло под уклон градусов в тридцать и заканчивалось узким углом под нависшими скалами. В длину укрытие тянулось почти на три метра, и в самой глубине сбоку обнаружилась выемка, где может уместиться один человек, так что, заглянув в пещеру, его не увидишь. Что ж, неплохое укрытие, но в то же время и потенциальная ловушка.

Почти два часа мы готовили свою крепость, причем Изабелл сделала несколько дельных предложений. Она же держала фонарик, пока я нарезал пояс погибшего на тонкие полосы. Если по вашему следу идет хитрейший и опаснейший охотник, то преследуемая жертва должна готовиться к обороне. Возле укрытия я отыскал ветку упругого, волокнистого дерева толщиною с мое запястье. Очистив, воткнул ее в трещину сбоку от входа – там, где он начинал расширяться. Посредине я прикрепил веревку из переплетенных полосок кожи от пояса Чарли и перекинул через скальный выступ наверху. Теперь, если оборвать натянутую веревку, согнутый шест трахнет посетителя – вот вам первая неожиданность.

Я осторожно прополз ко входу под шестом и уничтожил наши следы, однако не слишком тщательно. Это была другая хитрость. Из веселенького костюмчика Изабелл я заранее вырвал лоскуток и нацепил на скалу у входа. Если он хороший следопыт, а я на это рассчитывал, то заметит его в утреннем свете. Хотя мне не верилось, что он начнет охоту в темноте, на всякий случай заготовил сигнальное устройство: загородил вход еще одной веткой – ему придется ее отбросить, чтобы проникнуть внутрь. А к ветке привязал металлические части от корпуса фонарика – даже при самом осторожном движении раздастся звон.

Еще мы собрали кучку камней подходящей величины, и уж больше ничего не оставалось делать. Без фонарика в пещере царила кромешная тьма. Еще раз обсудив свои действия при его появлении, мы попытались лечь, упираясь ногами в противоположную стену. Я обнял Изабелл – она дрожала от холода. Лежать было неудобно, и через минуту я сменил положение: уселся полулежа, опираясь спиной о скалу, привлек ее к себе на колени и укрыл пиджаком.

– Так лучше? – шепнул я.

– Кажется.

Все еще дрожа, крепче прижалась ко мне, уткнувшись в шею и обхватив руками. От нее пахло ванилью. Было приятно, как от сказочного фильма в детстве. Постепенно дрожь исчезла.

Конечно, ситуация сыграла свою роль. Все ее составные: ночь, смерть, страх, близость, безопасное укрытие. Мужчина и женщина в естественной близости. Это была замороченная прогрессом девица, страшившаяся мужчин, эротики, радостей, надежд, принимая все это за посягательство злых сил на нее. Но теперь надо всем одержал верх страх. Она доверчиво прильнула ко мне, дыша глубоко и спокойно. Однако я понимал, что при малейшем моем движении все ее комплексы оживут снова. Если бы я сумел притвориться, что близость девушки мне безразлична, ее доверчивость укрепилась бы. Но в тесном объятии во тьме пещеры женское тело влекло, волновало, и мне все труднее было сдерживать растущее физическое желание, хотя я сознавал, что это вспугнет ее. Момент, когда она заметила мое состояние, я почувствовал сразу – почти перестала дышать, напряглась. Но потом, глубоко вздохнув, совершенно расслабилась, ноги безвольно раздвинулись, раскрылись. Рука моя скользнула к бедрам, и они задрожали, словно крылышки бабочки. Дыхание ее участилось. Я отыскал нежный рот, и в первое мгновение ее губы казались такими же покорными и жаждущими, как и тело, но потом ее охватили прежние страхи, она напряглась, отвернула голову и, отталкивая меня, прошептала:

– Нет. Ох, нет.

Я тут же разомкнул объятия и почувствовал, что это ее удивило. Снова заботливо поправил пиджак и, похлопав Изабелл по спине, сказал:

– Из, как только мы отсюда выберемся, если вообще выберемся, и если я опять обниму тебя, достаточно одного слова. Всегда будет достаточно, стоит тебе сказать – нет. И все кончится. Поэтому говори так не по привычке и не со страху. Скажи, если в самом деле так думаешь: нет. Слух мне пока не изменяет.

Она помолчала, переваривая услышанное.

– Я всегда думала... что мужчина...

– Вроде дикого зверя? Лучше с ними не связываться? Любой мужчина – насильник, да? Детка, все это басни. Встречается, не спорю, пара-другая таких безмозглых парнишек, но мужчины не такие. Конечно, кому приятно получить от ворот поворот. Но силой здесь ничего не добьешься. Только одно словечко – нет. Этого достаточно. И можешь сказать так в любую минуту, пока мы, прости за выражение, не совокупились. И тогда ты вольна поступать как хочешь.

Она содрогнулась.

– Не могу. Просто не могу. – И, помолчав, добавила: – Но догадываюсь, какое это наслаждение. Никогда бы не подумала. Мне казалось, Тревис, очень опасно испытать нечто подобное.

Она широко зевнула, и через несколько минут ее сморил сон.

Глава 14

Я проснулся, вздрогнув, как от удара, и она тут же открыла глаза, устремив взгляд на светлеющее отверстие входа, потом отодвинулась в сторону. Я пополз к отверстию и, проверив за крепленный шест, протиснулся под ним, выглянул из укрытия. Солнце еще не взошло. Сероватый сумрак и красный оттенок огромных скал образовывали какой-то пурпурный свет. Меня охватила неизъяснимая тоска. Какой глупый конец всех моих глупостей! Умереть в пурпуровом краю. Так далеко от сверкающей морской глади и красавиц яхт! Счастье отвернулось от меня. Если пуля ударится в камень вместо моей груди, это будет его прощальным подарком.

Я не говорил Изабелл, чего больше всего опасался, – Пабло может спуститься к грузовику и возвратиться с взрывчаткой и парой детонаторов. Я отложил ветку с металлическими пластинками – наше сигнальное устройство. Оно нам больше не потребуется. Меня так и подмывало выйти наружу, но он мог затаиться рядом и прострелить мне голову. Вытянувшись назад и посмотрев на Изабелл, я приложил палец к губам, и она понимающе кивнула.

Наши приготовления выглядели по-детски. Забились в щель, как зайцы. После сна на камнях ныло все тело. Следующие двадцать минут показались вечностью. Серый сумрак окрасился розовым светом, позолотился восток, когда совсем близко послышался звук задетого ногой камешка. Я ждал, что он станет звать нас, но по-прежнему было тихо. Сквозь щели наверху в нашу пещеру сочился слабый утренний свет.

Вдруг рядом послышались шаги и сдавленные ругательства, а потом – странные звуки. Парень что-то забрасывал камешками и песком. Это нечто бесшумно скользнуло в отверстие и застыло с торчащей головой у самого входа, свернувшись кольцом. Хвост неистово дрожал, издавая характерное стрекотание. Розоватый язычок мелькал в воздухе. Изабелл вскрикнула от ужаса.

Змея была больше метра в длину, толстая, как женское предплечье. Изабелл не пришлось отталкивать – она сама забилась в небольшую выемку в глубине пещеры. Я подхватил дубинку, загораживавшую ночью вход. Кожаная полоска еще держалась, хотя металлические остатки от фонарика уже отвалились.

Гремучая змея не нападает с расстояния больше своей длины, и у нее очень слабое зрение. Я осторожно попятился, на ходу сделав из полоски кожи на дубинке свободную петлю, и нацелился на гадину. Голова ее качалась, но со второго раза ремешок удалось набросить. Когда я уже затягивал петлю и приподнял с земля ядовитую тварь, Сосегад наугад четырежды пальнул в отверстие. Пули вмазали вверх и в боковые скалы. Изабелл они тоже не задели.

Криво улыбаясь, чтобы успокоить Изабелл, я отпрыгнул назад, подтащив яростно дергающуюся в петле змею, и отчаянно застонал. Изабелл вытаращила испуганные глаза, а я издал еще один хриплый вопль, одновременно целясь карманным ножом в кожаную веревку, удерживавшую поперечный шест, который должен был обрушиться на голову Пабло.

Изабелл мгновенно сориентировалась.

– Ты убил его! – завопила она изо всех сил. – Кровопийца проклятый!

Пабло видел, что змеи у входа уже нет, и ползал он отменно. Загребая одной рукой, держа перед собой пистолет, он готов был при малейшем движении стрелять и в змею, и в женщину, и в меня.

Я уже сказал, что полз он мастерски, а я перерезал ремень с опозданием, и освободившийся шест трахнул его не по голове, а по заду, обтянутому тесными джинсами. Он вскрикнул отболи и неожиданности. А меня освободившимся концом ремня хлестнуло по лицу, и я, потеряв равновесие, шлепнулся на четвереньки вместе с ножом и дубинкой со змеей в петле. Изабелл, горя желанием помочь, швырнула камень, шмякнувший меня по колену. Я потянулся к бандиту, стараясь вырвать оружие, но тут же заметил, как выскользнувшая из петли змея молниеносно метнудась к подбородку Пабло. Лицо его побелело, он содрогнулся и растянулся навзничь. Изабелл истерически закричала. Змея, на мгновение застывшая было над мертвецом, скользнула к выходу и исчезла. Изабелл, дергаясь и стуча зубами, бросилась мне на шею.

У грузовичка ключи были оставлены в зажигании. На полпути к автостраде нас встретили две патрульные машины из окружного управления, мчавшиеся в Барнед-Уэлс. Стоя на пыльной дороге, объясняя полицейским, где искать трупы, я заметил, что пурпурные краски местности поблекли. Наш холм высился темным силуэтом в лучах утреннего солнца. Место, где людей застигает смерть, не для нас. Не для Макги, и не теперь. Все позади, как в дурном сне, – удар по спине, свист ремня, бросок Изабелл камнем не по тому месту, и, наконец, ужасная расправа мерзкой гадины.

...В то воскресенье около полудня в кабинет Фреда Бакльберри была доставлена Долорес Эстобар-Канари. Она решительно отказалась от услуг адвоката. Шериф понимал, что вынужден действовать очень осторожно. Долорес была красива, только что вышла замуж, в положении, и ее муж Джон Эстобар подавал надежды как серьезный политический деятель от латиноамериканского населения округа Эсмерелда. Шерифу пришлось согласиться, чтобы он присутствовал в кабинете. Сдерживая гнев, Джонни сидел рядом с женой, нежно держа ее за руку. В помещении было полно народу: Бакльберри, его помощник, стенографист, прокурор округа, адвокат Джаса, супруги Эстобар и я.

Ее невозмутимость и чувство достоинства были поразительны.

– Шериф, судя по всему, эти ужасные преступления совершили Пабло и Карлос. Все мы потрясены, особенно моя мать. Я редко виделась со сводными братьями. Сколько еще повторять? Я представляю все таким образом: в Фениксе они оказались без средств, явились сюда и решились на убийство, чтобы сделать из меня богачку, а затем потребовать часть наследства Джаса. Я с детских лет знала, что он мой отец. Мона не догадывалась. Да, я прислуживала в их доме, но никакой ненависти не испытывала. Если хотела, могла бы получить образование, он все оплатил бы. Но учеба мне не по нутру. Он со мной был добрым. Я его не любила, но и ненависти, не было. По-своему он был замечательным. Многие мужчины на его месте не стукнули бы палец о палец ради внебрачной дочери.

– Вы знали о письмах, которые хранила ваша мать? – вежливо спросил Бакльберри. – И насчет фотографий?

– Конечно. Их, наверное, забрал кто-то из братьев. Это были настоящие дикари. Бог знает что вообразили. Может, считали, что помогают мне. Такая глупая, бессмысленная затея. Ваши люди, кажется, обыскивают мой дом. Но я даже не представляю, как выглядит стрихнин.

– Но вы навестили Джаса в тот день, когда он умер, верно?

– Да. Я же сама вам сказала. Он позвонил, попросил, чтобы я приехала. Но самого его уже не было дома. Можете проверить у прислуги.

– Сколько можно спрашивать об одном и том же? – вмешался ее супруг.

– Она ведь не отказывается отвечать, – сдержанно отреагировал шериф. – Однако, Долорес, ситуация выглядит так. Ловкая сообразительная особа могла подойти к боковому тайному входу, и Йомен впустил ее. Налила чашку кофе – хорошо знала его привычки. Отравив хозяина, удалилась, выждала неподалеку, а затем возвратилась, делая вид, будто только что подъехала. И обеспечила себе алиби в глазах прислуги.

– Я должна доказывать, что ни в чем не виновата? – высокомерно спросила Долорес. – Мне казалось, наоборот, вы должны доказывать чью-то вину.

– Как случилось, что ваши братья прекрасно знали об отношениях миссис Йомен и мистера Уэбба?

– Об этом многие знали – они ведь ничего не скрывали. Боже мой, если бПабло и Карлос остались в живых, они бы вам ответили. Я же могу только догадываться. Клянусь, не нужны мне деньги Джаса. Мне хватает того, что мы имеем. И я впервые в жизни по-настоящему счастлива.

– Оставьте наконец ее в покое, – снова вмешался Эстобар.

В глазах Бакльберри застыла безнадежность. Если ее не прижать, вывернется без всяких последствий. Даже мне начинало казаться невероятным, чтобы она оказалась замешанной в этой истории. Однако было в ней нечто странное, неестественное. Подчеркнутое самообладание, сдержанность. Я же помню, как она нервничала, выпроваживая меня из своего дома. Кровь и сталь, огонь и гордость. Несчастного Джаса, вероятно, смертельно ненавидела, если уготовила ему такую смерть. Что-то мелькнуло в мыслях. Вот это ее заденет за живое. Пабло в ту ночь, наверное, не лгал. Был уверен, что у меня не будет возможности повторить его слова.

– Разрешите мне сказать? – обратился я к Фреду, и все уставились на меня.

– Пожалуйста.

Я откашлялся, напустив на себя взволнованный и смущенный вид.

– Не знаю, но мне все кажется, Фред, что-то осталось невыясненным. Когда я работал на Джаса, мы не раз пили вместе. И всякое обсуждали. Я ведь мало его знал, но считал порядочным человеком. Дело в том... не знаю даже, как выразиться... не могу поверить, что миссис Эстобар его дочь, он говорил о ней как... ну вроде она была очередной женщиной в его доме, вы понимаете, что я имею в виду.

Наступила тишина, а потом она на меня кинулась, стараясь выцарапать глаза. Муж, схватив ее за запястья, завел руки за спину. Долорес рвалась ко мне с искаженным, нечеловеческим лицом.

– Да, – прохрипела она, – когда однажды я задержалась у него. Этот мерзкий старик, отец, которого я боготворила. Он пил. И меня заставил пить. А потом я помогла ему лечь в постель. И он меня изнасиловал, негодяй. Не сознавал, кто я. Так напился! Я для него была просто женщиной в постели. А ведь я его любила как своего милого папочку.

Выпрямившись, она повысила голос:

– Он втоптал меня в грязь! Осквернил! О-о, это я написала насчет налогов. И они много раз приходили – я рассказала все, что запомнила, каждый их трюк, о которых они говорили, а я подслушала. Рассказала Моне, чтобы ему передала, чтобы он не знал покоя и корчился, как червяк. Своих братьев я могла подговорить на что угодно. Они-то думали, что из-за денег. Убейте его жену, говорила им, пускай страдает. Я хотела, чтоб сам он жил подольше, но не хватило терпения ждать. Выпил свою чашку, похлопал меня по щеке и сказал: спасибо, дорогая моя девочка. Что это, по-вашему? Разве это не ужас?! Вас это не убило бы?

Обведя нас затуманенным взглядом, тихо повторила:

– Вас это не убило бы?

Всхлипнув, муж подхватил падающее тело. Никто из нас не смел поднять глаза.

Через десять недель, в воскресный вечер, я лежал, растянувшись на махровом полотенце, на маленьком пляже острова Уэббов. День выдался отличный, чудесный – такие выпадают нечасто. Жаркий, безоблачный, и слабый ветерок лишь сгонял с тела песчаных мух. В тот день мы опять немного поработали в доме. Я почистил трубки в старом керосиновом холодильнике, теперь запах стал меньше. Потом отправились нырять, выловили четыре огромных лангуста, сварили и съели с консервированным маслом, запивая пивом. Дремали на солнышке, плавали, когда становилось жарко, потом вернулись в прохладный старый дом и на большой кровати, принадлежавшей ее родителям, отдавались неспешным и сладким любовным играм, а затем – крепкому сну до самых сумерек.

Я открыл глаза – Изабелл плыла к берегу. Лунный свет играл в светло-зеленой воде, разрезаемой плавными сильными взмахами ее рук. Встав на ноги, побродила у берега и, сверкая обнаженным телом, откидывая с лица мокрые пряди, направилась ко мне. Никогда не встречал людей, которых загар покрывал бы так быстро; она напоминала индианку-карибу. Днем была похожа на негатив – с белой мазью от солнца на губах. Все тело медово-бронзовое, нигде ни полоски, ни пятнышка.

– Долго же ты плавала, – заметил я.

– Я просто задумалась, милый.

– О чем?

– Ах, обо всем, что случилось с той наивной дурочкой, которая хотела исчезнуть с лица земли. Может, ты еще не забыл ее? Ту, которая жила ради своего обожаемого брата.

– Немного помню. Вспоминаю и девушку, которая всегда говорила «нет».

Она мягко рассмеялась.

– Ах, эта! Так она ведь была чокнутая!

После бесчисленных хлопот, связанных с похоронами, наследством, страховкой, сдачей квартиры, упаковкой багажа, мы отправились на старом седане на восток, проезжая за день несколько километров, выбирая окольные, малоезженые дороги. Путь от Ливингстона до Форт-Лодердейла занял у нас более двух недель. Она потребовала делить все расходы поровну. И среди ночного стрекота сверчков в номерах мотелей или в старых деревянных домах заброшенных городков я держался так, чтобы она освоилась, и немедленно прекращал всякие попытки, стоило ей хрипло, сдавленно произнести свое «нет». Если бы я настаивал, все вернулось бы к самому началу. Она должна привыкнуть, что всегда так и будет, что решение и выбор неизменно останутся за ней самой. Через какое-то время с нее уже можно было снять пижамную куртку, а спустя несколько ночей – и трусики. Иногда она сидела в старой колымаге расслабленная, с потемневшими голубыми глазами, проводя весь день в полудреме. А в другие дни была натянута, словно струна, болтала, щебетала, смеялась, запрокидывая голову. Я не морочил ей голову дешевыми обещаниями, не сулил райского блаженства, так как знал, что из-за своей дурацкой скованности она всегда придет к половинчатому решению.

В общем, я был на высоте. Благородный рыцарь. Правда, у меня основательно дрожали руки, постоянно не ладилось с желудком, я слишком много курил, осунулся, казалось, нижняя часть живота была наполнена железным ломом, и при неожиданных звуках подскакивал как ошпаренный, но в остальном я был на высоте.

Ей нужно было самой одержать верх над своим дьяволом. Для нее это было чем-то вроде пропасти, но сознание, что в любой миг можно остановиться, придавало ей смелости, и с каждым разом она подходила все ближе к краю. Одной дождливой ночью в очередном мотеле почва у обрыва рухнула, и она с тихим пронзительным стоном сдалась. Мы оставались там три дня и три ночи. Одежда была неизбежной необходимостью лишь в те краткие моменты, когда мы спускались поесть. На еду мы набрасывались с прожорливостью барракуд. Затем, крепко переплетая объятия, погружались в невинный сон, напоминающий детство. Глядя друг на друга, часто ни с того ни с сего заливались смехом. Ссоры всегда кончались ласками, любовной игрой и ее апофеозом.

– ...А о теперешней девушке? – спросил я. – О ней ты тоже думала, пока плавала?

– О ней я думаю целыми днями.

Она повернулась ко мне, опираясь на локоть. Лунный свет серебрил ее лоно в глубокой ложбинке, очерчивая волшебные линии бедер. Я обвел кончиками пальцев чарующие очертания. Собственно говоря, все можно свести к этим естественным, природным выпуклостям. Все самое важное. Однако ирония, цинизм могут превратить касания в самую дешевую грубость. Все зависит от подхода, отношения.

– И какие выводы сделала?

– Я все свела к одному. Когда худой, шоколадного цвета девчонкой я носилась по этому крошечному острову, мне казалось, он создан для меня. Верила: когда наступит час, жизнь распахнет передо мной свои объятия. Бог знает куда это все подевалось, почему я замкнулась в себе, почему везде видела только зло. Психиатр, наверное, разобрался бы в таком превращении. Но сейчас те чувства вернулись, я снова живу полной жизнью. Конечно, за это я благодарю тебя. Хотя нельзя сказать, что ты всегда был уж такой благородный.

– В самом деле, не был?

Она фыркнула.

– Макги, ты очень умелый и хитрый соблазнитель. Выждал, пока я сама себе вырыла яму. Из человеколюбия? Как бы не так, коварный искуситель. Что, если эта фигура была бы похуже? Или глаза чуть-чуть косили? Что тогда, милый?

– Н-ну, я разглядел скрытые достоинства, Из. Понимаешь, одни люди от природы способны прекрасно провести хук левой, другие уже появляются на свет с умением ловко забрасывать мяч, а остальные хлопают ушами. Мне же показалось, что, если бы ты как-нибудь...

– Глупости. Ты не можешь говорить серьезно?

– Если хочешь. Не так уж сладко мне пришлось. Но я видел, что тебя пожирает тоска. И почувствовал, что люблю тебя.

– Можно говорить откровенно?

– Пожалуйста, прошу.

– Трев, что-то самое важное во мне – наверное, мое тело, кости и кровь – никогда добровольно не отпустят, всегда будут жаждать тебя, держать любой ценой.

– М-м-м...

– Не бойся, дорогой. Все остальное во мне внушает, что это глупость. Оба мы никогда не станем единым целым. Ни на какой основе. Слишком мы разные. Я отношусь к рассудительному типу характера. В действительности, несмотря на теперешнюю ситуацию, я очень трезвая, спокойная, серьезная женщина. Ты же – очаровательный язычник, мистер Макги. И я глубоко благодарна, что ты меня довел до состояния язычества. Мне это нужно было, чтоб справиться со всем, что произошло. Чтобы войти в норму. Но такая жизнь нормальна скорее для тебя, мне она, пожалуй, никогда не покажется естественной. Я человек долга. Настоящего долга. Созидающего ценности. Возможно, это пуританская ограниченность, но я не в состоянии уклоняться от этого чувства долга, да и ты, пусть в меньшей степени, но в высоком смысле, не можешь его игнорировать. Ты многое в себе подавляешь, но во имя долга делаешь гораздо больше, чем я.

– Просто у меня больше практики.

– Нет. Причина гораздо глубже. Милый, я тебя поглощаю. Не могу насытиться тобой, как ты, вероятно, заметил. Спасибо тебе. Но я тебя не люблю. Ты, мой друг, открываешь мне особую страну. Только я уже вижу мелкие признаки конца. Ты ведь помышляешь об отъезде. Нет, не говори, когда именно.

– В один прекрасный день.

– Я приду в отчаяние. Выплачу все глаза. Сердце изойдет кровью. Но буду знать – так тому быть.

– Что собираешься делать?

– Не знаю, дорогой. Пока еще думаю... Останусь здесь. Одна. Моторная лодка по понедельникам будет доставлять из Нассау продукты. Одиночество меня не пугает. Поразмышляю о жизни – спокойно, без лишних волнений. Может, решусь на что-то серьезное, Трев. И найду мужчину, готового жить на мой манер. Где-нибудь. Как-нибудь. Пожалуйста, сейчас я знаю, что мне искать и как. Но ты всегда останешься в моем сердце – ведь знаешь.

– Если тебе что-то понадобится...

– Конечно, дорогой.

Потянувшись всей божественной шоколадной плотью, она широко зевнула.

– Куда пойдем, милый? К тебе или ко мне?

– Помнится, сегодня утром ты сетовала, что твоя единственная зубная щетка лежит у меня в душевой.

– Хорошо.

Схватив ее за руку, я помог ей встать, и мы отправились в воду. Доплыли до уютной бухточки, где на двух якорях покачивалась моя яхта – «Утраченное сокровище». Когда мы с ней добрались до стоянки яхты, Изабелл ни в какую не соглашалась оставаться на яхте с моими многочисленными приятелями, хотя понимала, что к ней отнесутся со всем уважением. Поэтому я два дня посвятил яхте, чтобы выйти в открытое море. К счастью, прогноз погоды оказался благоприятным, чтобы отважиться пересечь Гольфстрим. У меня стояли два небольших, но надежных дизель-мотора, и «Утраченное сокровище» была гораздо больше других яхт приспособлена к плаванию в море. Изабелл начала получать удовольствие от свободного хода в море гораздо позже – когда мы взяли курс к Бимини.

...Сбавив темп, мы ступили на палубу. Я запустил генератор, чтобы включить свет и воду. В просторной душевой кабинке мы быстро помогли друг другу смыть с тела соль, так как запас воды на яхте был ограничен.

Когда позже я любовался ею, пока она чистила зубы, покосившись на меня в зеркале. Изабелл сквозь пену проговорила:

– Что же будет с нею?

Вопрос этот звучал часто и стал для нас неким обрядом. Один и тот же вопрос и такой же ответ. Эта мысль не покидала нас, оставаясь предметом разговоров. Об остальных мы не говорили – о рослой, светловолосой женщине, чье тело нашли в великолепном склепе, который Джас Йомен поставил для своей родни, для себя и своей жены. Не говорили ни о несчастном брате, похороненном под завалом взорванной скалы, ни о пожилом мужчине, расставшемся с жизнью среди наслаждений и радостей уик-энда, ни о разбитом черепе и скользкой мерзости гремучей змеи.

– Тяжелая ситуация. Суд состоится только после родов. За это время все уляжется. Я думаю, ее оправдают в убийстве второй степени. То есть старого мистера. А об участии в других не хватает доказательств. Надеюсь, она сознается. Чтобы, мне не пришлось являться в суд.

– Сколько ей дадут?

– Наверно, лет десять, а потом пожизненный надзор.

Вздохнув, она посмотрела на меня и, вновь склонясь над раковиной, продолжала чистить зубы. Это были наши злые духи, но жизнь с ними приобретала какую-то сладость, ибо они напоминали, что жизнь вообще случайный кратковременный дар. А если жизнь сладка, то любовь страшна.

Когда позже она вздохнула и погрузилась в свой уютный покойный, глубокий сон (это был знак: все, что она могла предложить, уже отдано), я вышел из каюты и выбрался на палубу, где голышом распрямился под биллионами звезд. Может, виной всему наш разговор. Но сегодняшние ласки впервые обрели горький привкус неминуемой разлуки. И в дальнейшем привкус станет все более явным.

Возможно, перед отъездом я скажу Изабелл – во всяком случае попытаюсь, – как она по-своему изменила меня. В Эсмерелду приехал совсем другой человек, с испорченными нервами, преследуемый чувством вины, угрызениями совести; был уверен, что до самой смерти останется одиноким бойцом. Теперь его мучила совесть. В этой истории – нет. Угрызения – крайняя степень самообмана.

А пока в безмолвном свете звезд я немного поразмышлял о том старом мистере. О старом Джаспере Йомене. Он мучился действительно страшной виной, тем нестерпимым стремлением к самоуничтожению, которое отвергается всем миром. Может, он умирал с радостью и, возможно, понимал, что убила его Долорес. Может, приветствовал суровую кару от ее руки. Может, в минуты, когда приходил в сознание, он намеренно сдерживался, не называл ни ее имени, ни как она это совершила. Что-то хотел искупить, но знал, что никогда не искупит всего. Вот и я не сумею всего исправить. И наверное, ты тоже, мой друг.

1

Морген – мера площади, равная 0,57 га.

2

Буквально: козий помет.