Глава 1

Весна подходила к концу. Майское, по-тропически раскаленное солнце жгло голые плечи. Пот заливал лицо. Недавно в рубке со стороны ветрового стекла я обнаружил на передней панели отвратительную гнилую проплешину и целую неделю старался об этом не думать, но потом все-таки выкопал свои инструменты, достал несколько кусочков отличного красного дерева и принялся выпиливать поврежденную часть ножовкой.

Выравнивание и полировка при подгонке новых частей весьма и весьма кропотливое дело. К потным рукам и груди прилипали опилки. Поддерживала лишь мысль о темных и прохладных бутылках пива «Дос Экьюс», ожидавших меня внизу в ящике из нержавейки. Да и нежелание тащиться из Бахья Map на общий пляж, где мягкий восточный ветер срывал белые барашки с голубых волн.

А еще меня взбадривало сознание того, что этим летом Макги может расслабиться. Особой роскоши не предвидится. Средств маловато. Но разумное ведение хозяйства позволит пережить лето, оставив нетронутым основной фонд, чтобы потом, осенью, финансировать какую-нибудь операцию.

Надо было как следует отдохнуть. Механизм сношен от дурного обращения. Жирок на талии. Дрожание рук. Дурной вкус во рту по утрам. Тяжесть в костях и мускулах, одышка. Каждый раз волнуешься: удастся ли снова обрести прежнюю форму? Вернуть упругость мышцам, ловкость и неутомимость, и вес не более восьмидесяти двух, и гнусную привычку петь по утрам под душем, и убеждение в том, что каждый день несет с собой массу чудес.

И еще мне хотелось бы провести это лето в одиночестве. Слишком много уже было излишне пылких бесед, полуночных сговоров и мелких, грязных посягательств, к которым я оказывался абсолютно не готов. Розовая метка сантиметров на пятнадцать ниже подмышки служила напоминанием о моем невезении. Не соскользни нога как раз в тот момент, когда...

Натыкаясь на ребро, лезвие ножа издает такой противный и, вместе с тем, близкий тебе звук, что он еще с десяток ночей заставит тебя просыпаться в холодном поту.

Я отлично подогнал самый крупный кусок, просверлил отверстие и уже ввинчивал большие бронзовые винты, когда услышал глухой и робкий крик со стороны пристани.

— Трев? Ты здесь, Трев? Эй, Макги?

Я повернулся, перешел на кормовую часть верхней палубы и взглянул сверху на пристань. На меня смотрел высокий, хилый, болезненного вида парень в мятом, коричневом, явно великоватом для него костюме. На лице его то появлялась, то исчезала беспокойная улыбочка попрошайки. Так смотрят собаки в тех краях, где их постоянно бьют.

— Как дела, Трев? — спросил он.

Я уже совсем было собрался спросить, кто он, собственно, такой, как вдруг с удивлением сообразил, что это страшно изменившийся Артур Уилкинсон.

— Привет, Артур.

— Можно мне... можно, я поднимусь на борт?

— Что за вопрос? Конечно.

Трап был спущен еще с утра. Он поднялся, шагнул на заднюю палубу, пошатнулся, попытался мне улыбнуться, замахал в воздухе руками и со стуком рухнул на тиковые доски. Я в два прыжка очутился рядом и перевернул его на спину. Падая, он здорово содрал кожу под глазом. Я нащупал у горла пульс. Медленный и ровный. Подошли две толстые девчонки и, хихикая, уставились на палубу. Забавно. Как по телеку. Какой-то пьянчуга рухнул на палубу.

Я открыл заднюю дверь салона, подхватил Артура и затащил внутрь. От него воняло мочой. Я доволок его до гостевой каюты и уложил в постель. От кондиционеров по потной коже пробегал холодок. Я потрогал у него лоб. Похоже, это не лихорадка. Никогда еще не видел человека, который бы так сильно изменился за год.

Он стал хватать воздух ртом, открыл глаза и попытался сесть. Я уложил его.

— Артур, тебе плохо?

— Слабость какая-то. Похоже, я в обморок упал. Извини. Я вовсе не хочу быть...

— В тягость? Головной болью? Да пошли ты куда подальше все эти приличия, Артур.

Да, Макги, похоже ты всегда ищешь слабый проблеск воли, хоть какие-нибудь остатки клыков у самой покорной собаки в городе. Я вежливый человек, — сказал Артур безо всякого вызова в голосе. — Ты же это знаешь, Трев. Никаких грубостей. — Он оглянулся. — Даже... даже, когда он убивал меня. Мне кажется, я был очень, очень вежлив.

Потом Артур стих, словно весь пар из него вышел, глаза полуприкрыты. Я снова приложил кончики пальцев к его горлу — пульс по-прежнему прощупывался.

Пока я размышлял, что делать дальше, он опять сел и нахмурился.

— Не умею я с такими людьми справляться. Она наверняка знала... знала обо мне с самого начала.

— Кто пытался убить тебя?

— Боюсь, что сейчас это не так уж и важно. Если бы не он, так другой или кто-то третий. Дай мне немного отдохнуть, и я пойду. Не было мне никакого смысла приходить к тебе. Это я тоже должен был понимать.

Внезапно до меня дошло, почему от него так воняет. Этот запах немного напоминал свежевыпеченный хлеб, но был отнюдь не таким приятным. Это был запах истощенного, потного тела, питающегося лишь внутренними ресурсами.

— Заткнись, Артур. Ты когда последний раз ел?

— Я точно не могу сказать. Кажется... Не знаю.

— Оставайся там, где лежишь, — сказал я.

Потом отправился на свой камбуз, обитый нержавейкой, заглянул в кладовку, достал банку чистого и крепкого английского бульона, вылил в кастрюлю и включил плиту на полную мощность. Когда она разогрелась, я снова заглянул к нему. Артур улыбнулся, нервно и судорожно. Щека дергалась от тика. Глаза его наполнялись слезами, и я вернулся обратно к бульону. Налил его в кружку, потом, немного поколебавшись, отпер шкаф с выпивкой и добавил добрую порцию ирландского виски.

Я помог Артуру сесть и убедился, что он способен удержать кружку, потягивая бульон.

— Хорошо.

— Не спеши, Артур. Я сейчас вернусь.

В роскошной ванной, устроенной тут первоначальным владельцем «Дутого флэша», я быстро смыл под душем пот и опилки, переоделся в летние брюки. Надел рубашку с коротким рукавом и снова заглянул к нему. Кружка была пуста. Он немного порозовел. Я открыл долгожданную бутылочку темного пива, вошел и уселся у него в ногах.

— Черт побери, Артур, что ты с собой сделал?

Он сник.

— Наверно, слишком много всего произошло.

— Может, я не так спросил. Что с тобой сделала Вильма?

И снова пролились слезы бессилия.

— О Боже, Трев, я...

— Ладно, мы вернемся к этому позже. Раздевайся и прими горячий душ. Потом съешь несколько яиц. А затем поспишь. Хорошо?

— Я не хочу быть...

— Артур, ты начинаешь действовать мне на нервы. Заткнись.

Когда он выспался, я осмотрел его вены. Гашиш быстро доводит людей до ручки. Никаких следов от уколов. Но это еще ничего не значит. Только торчки, вскрывающие вену булавкой, ходят со шрамами. Любой аккуратист со скромной дозой гипосульфита, у которого хватает ума приложить к ране тампон со спиртом, останется без единой отметины. Это вам всякий городской полицейский может подтвердить.

Артур все еще выглядел мрачновато. Одним горячим душем тут не обойтись. Да и щетина на щеках его не украшала. Я осмотрел одежду. Все вещи изначально дешевые. Метки из Неаполя во Флориде[1]. Еще у него была с собой плоская коробка от сигарет, в которую он бережно уложил три двухсантиметровых окурка. Да еще коробок спичек из хомстедовской закусочной и пара центов в кошельке. Я завернул его ботинки в одежду и, держа сверток на вытянутых руках, отнес в мусорный бак на палубе. Потом вымыл руки.

Солнце садилось. Я пошел в рубку. Самое время выпить коктейль в кубрике. С соседних яхт доносились музыка и женский смех. Ввинтив на место оставшиеся болты, на этот раз даже не вспотев, я не переставал думать о том Артуре Уилкинсоне, каким он был, когда мы виделись в последний раз, около года назад.

Здоровенный парень, не меньше меня, правда совсем другого физического типа. Медлительный, неловкий, рассеянный, мягкий и довольно педантичный по своему характеру. Я встречал такого рода людей на баскетболе в старших классах. Тренеры берут их за один лишь рост. Они все такие открытые и плохо держат равновесие. Достаточно подловить их справа, просто бедром, и они, путаясь в собственных ногах, вылетят с площадки. Учеба в старших классах становилась для них заключительным этапом в приобретении опыта участия в каких-либо спортивных играх.

Артур Уилкинсон в течение нескольких месяцев входил в нашу компанию. Мы встретились, когда он пытался решить, стоит ли вкладывать деньги в одно судостроительное предприятие. Он бродил по верфи, беседуя с знатоками. Расспрашивать меня он явился как раз в тот час, когда не мешает выпить по рюмочке, и засиделся. Потом приходил еще и еще и, видимо, слишком часто в те дни, когда здесь бывала приведенная кем-то из наших Вильма.

Он рассказывал мне свою историю. Мальчик из состоятельной нью-йоркской семьи в Литтл Фоллз. Сын владельца магазина. Получил степень бакалавра в Гамильтон-Колледже. Стал работать в своем магазине. Обручился с дочерью врача. Торговля в магазине не вызывала у него особо сильных эмоций. Как положительных, так, впрочем, и отрицательных. Будущее было определенным и надежным, словно ковровая дорожка, прибитая к полу. А потом все разлетелось на куски, одно за другим, начиная со смерти его вдового отца. Потом его девушка вышла замуж за другого и так далее, пока в конце концов Артур, беспокойный, издерганный и несчастный, не продал свой контрольный пакет акций большой сети магазинов и, ликвидировав все остальные виды собственности, не отправился во Флориду.

Он прекрасно ладил со всей компанией. Добродушный и очень скромный. Его все время хотелось взять под опеку. Артур учился выживанию в Литтл Фоллз и, по-видимому, прекрасно адаптировался в той среде. Однако вдали от отца он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он всегда абсолютно честно говорил о возникших у него проблемах. После уплаты налогов у него осталось почти четверть миллиона. В хороших и надежных ценных бумагах, дававших около девяти тысяч в год. Но он считал позорным влачить на них жалкое существование. Рвался пустить их в дело, заставить работать, оборачиваться и приносить доход. Гены великого прадедушки не давали ему покоя.

Состав компании меняется, но дух остается. Когда Артур ездил с нами, то всегда был тем, кто собирает хворост для костра на пикнике у моря; тем, кто отвозит домой пьяных; тем, кто не забыл взять пиво; жилеткой, в которую плачутся девушки; голубчиком, дающим немного денег взаймы; простофилей, освобождающим вас своим приходом от покраски забора. Такой, наверно, есть в любой компании. Тонкая натура. Его легко можно было вогнать в краску. Артур всегда казался чисто вымытым, откликался на любую шутку и смеялся почти всегда там, где нужно, даже если уже слышал анекдот раньше. Короче, милейший человек, этот Артур Уилкинсон. Он дружил со всеми, но ни с кем по-настоящему не был близок. У него в душе всегда находилось место для сохранения самых глубоких тайн. Алкоголь развязывал бы ему язык, если не одно обстоятельство. Лишняя рюмка сверх нормы, — и он окончательно и бесповоротно засыпал, улыбающийся и безмятежно спокойный, продолжая улыбаться во сне.

Припоминаю, что одно время у Артура что-то намечалось с Чуки Макколл. У нее тогда как раз заканчивался контракт в «Багамах» на Майл о'Бич. Чуки — крупная брюнетка, великолепно сложенная, живая, пышущая здоровьем танцовщица с правильными чертами лица. Она поругалась с Фрэнком Деркином. Он отвалил, а ей пришлось отступить, и уж, конечно, Артур был бы гораздо более подходящей парой, нежели Фрэнк. Даже без гроша в кармане Артур стоил девяти Фрэнков Деркинов. Почему так много девушек разбивают собственную жизнь, зациклившись на таких мужчинах? Когда Чуки получила временный трехнедельный ангажемент на Дайтон Бич, Артур вполне мог уехать вместе с ней, но он не предпринял верных шагов. А потом Чуки исчезла и появилась Вильма.

В мире несравненно больше таких, как Артур Уилкинсон, чем женщин типа Вильмы Фернер. Но она была классическим представителем своего круга. Миниатюрная, но так славно сложенная, что ухитрялась выдавать свои сорок пять килограмм за роскошные формы. Прекрасные белокурые волосы вечно находились в той стадии беспорядка, которая побуждает растрепать их окончательно. Хриплый, театральный голос, берущий на две октавы выше, чем тональность ее обычной речи. Тьма-тьмущая анекдотов, в которых она обыгрывала каждого из персонажей. Черты лица Вильмы были подвижными, как у клоуна, жесты разнообразны, движения резки. Они казались неловкими до той поры, пока вдруг не становилось ясно, что именно эти движения приводили маленькое, но вполне зрелое тельце в состояние постоянного оживления. Такое впечатление поддерживал и ее гардероб. Когда Вильма никого не изображала, в ее голосе чувствовался небольшой акцент, но, похоже, он мог каждый день меняться. Посмотрите на просвет небольшого, чистого бокала «Бристол Милк» и вы получите довольно точное представление о цвете глаз этой женщины. И, если удавалось продраться сквозь все эти ужимки и подмигивания, то можно было разглядеть ее глаза, такие же невыразительные, как неподвижное вино.

Вильма приехала из Саванны на большом пароходе «Хьюкинз» среди других пассажиров, страдающих различными недомоганиями. Причем большая их часть проистекала, очевидно, от того, что одни люди били других по лицу кулаками. Сойдя на берег, Вильма сняла комнату в отеле «Янки Клиппер» и после того, как корабль отбыл дальше по маршруту круиза, умудрилась каким-то образом прибиться к нашей компании. Впрочем, она заявила, что эти очаровательные ребята с «Хьюкинза» собираются забрать ее на обратном пути из Нассау. Но она умоляет избавить ее от этой поездки, потому как просто не переживет еще раз это вонючее Нассау.

В устоявшемся и весьма полезном состоянии шоу-представления Вильма пребывала постоянно. Девушки, похоже интуитивно, отнеслись к ней настороженно. Мужчины были заинтригованы. Она утверждала, что родилась в Калькутте, рассказывала о трагической смерти отца на австралийской дипломатической службе, прямо и косвенно упоминала о своей карьере дизайнера в Италии, модельера в Брюсселе, фотомодели в Йоханнесбурге, редактора отделов моды и светской хроники в каирской газете, личной секретарши жены одного из президентов Гватемалы. И должен признать, что пару раз, когда она ворковала, извивалась, скакала, восклицала, изображала и хихикала, во мне пробуждалось жгучее любопытство. Но слишком много сигнальных флажков предупреждало и об опасности: сильно загибались острые ноготки за мягкие подушечки маленьких пальчиков и тщательно выверялось время каждой паузы или позы. В ее обаянии и чрезмерной веселости тоже было много нарочитого. Возможно, появись она на несколько лет раньше, когда я еще не изучил все виды декламаторского искусства и не обнаружил, что существуют некоторые болезни, не диагностируемые ни одной клиникой, то тоже не остался бы к ней равнодушным.

Так что мы ждали, кто следующим попадется на удочку. Или наоборот. Она была вооружена до зубов и ожидала лишь подходящей мишени.

Помню, я засиделся как-то допоздна с моим другом, волосатым экономистом Мейером в кубрике его яхты, окрещенной «Джон Мейнард Кинес». До этого мы провели целый день на пляже, где Вильма была в ударе и блистала, словно морская гладь под луной.

— Интересно, сколько ей лет? — спросил я между прочим.

— Друг мой, — ответил Мейер, — я вел дотошный подсчет времени всех упомянутых ею событий. Чтобы сделать все, что, по ее словам, она делала, ей нужно было бы, где-то сто пять — сто семь лет. Сегодня я прибавил еще пять.

— Патологическая лгунья, да, Мейер?

— Неточные науки оперируют неточными терминами. Экспертиза, проведенная в гостиной, никуда не годится, Тревис.

— Естественно. И все-таки, есть у меня одно подозрение. Слишком много товара на витрине, так что в торговом зале ничего и не осталось.

— Нет, на это я бы тоже не поставил.

— А на что ты, черт побери, ставишь, Мейер?

— На мужчину безо всяких следов женственности, безо всякой двойственности натуры, на мужчину без нежности, сочувствия, предупредительности, доброты и ласки. Такой брутальный тип, молоток, кулак. Макги, что представляет из себя женщина без единой мужской черты в гриме?

— М-м-м. Наверное, олицетворение безжалостности?

— Ты подаешь надежды Макги. Чувство доброты — результат двойственности, а не женственности. Наш странный приятель, Алабамский Тигр, обращается с этой дамой как раз так, как нужно. Припирает ее рогатиной, а потом прижимает голову к земле и поднимает так, чтобы она не смогла дотянуться до него своим ядовитым зубом. Наверно, женщины — это единственное, в чем он так здорово разбирается.

Я сказал Мейеру, что он псих. Любому без его рассуждений с первого взгляда ясно, что Алабамский Тигр и Вильма Фернер друг друга на дух не выносят. Мейер не спорил.

На палубе стоявшего рядом с нами большого и богатого «Уилкера» Алабамский Тигр устраивал самую долгую, к тому моменту, в мире вечеринку. Это был огромный, с небрежными жестами мужик. Типично американский тип, сколотивший немало деньжат и пустивший их на плавание, попойки и подружек. Весь день он разгуливает, вежливый и жизнерадостно подтянутый. Лицо, словно вырубленное скульптором из необработанного камня, застыло в слабой усмешке. За сорок секунд Тигр способен заставить вас поверить, что вы самый интересный человек, какого он когда-либо видел, а вы почувствуете, что в жизни не встречали большего понимания. Он мог очаровать и помещика-арендатора, и начальника почты, и цирковых карликов, и оценщиков имущества по обложению налогом.

Когда Вильма, в конце концов, выбрала себе цель, Артур Уилкинсон оказался такой чертовски беспомощной мишенью, что никто из нас уже не сумел ничему воспрепятствовать. У него было меньше шансов уцелеть, чем у красотки, в городе, подвергшемся нашествию варваров. Он парил в облаках. С неизменной дурацкой, широкой улыбкой на лице. Вильма висела у него на локте, направляя и следя, чтобы он не врезался в неподвижные предметы. Он считал ее редким жучком. Остроумной, нежной, милой и неоценимой. Вильма чувствовала себя на седьмом небе, удостоившись столь уникальной награды. И малейший намек на то, что редкий жучок может оказаться скорпионом, был для Артура оскорбительным. Он просто не слышал, что ему говорили. Смеялся, считая это шуткой. Сократив время ожидания до минимума, они зарегистрировались как-то днем, после полудня в местном здании суда, и уехали в новеньком белом «понтиаке», на заднем сидении которого уместился весь ее немногочисленный багаж. Улыбка Вильмы сверкала не хуже нового золотого кольца на пальце — капкана для хищников, выписанного от Хертера. Я поцеловал хорошенькую щечку невесты. Она пахла мылом и чистотой. Назвала меня милым мальчиком. Мой подарок состоял из шести частей: «Метакса», «Фундадор», «Плимутский джин», «Чивас Регал», «Олд Кроу» и «Пайне Хейдсик» 59-го года. Долговечной семье — долговечный подарок. Ока оставила записку для ребят с парохода, которые так и не пришли ее забрать. И я знал, что пока Вильма командует парадом, молодожены не приедут в Лондердейл. Она чувствовала, как наша компания «одобряет» этот брак, и будет искать более доверчивое окружение.

Через три дня после их отъезда все поняли, что с Алабамским Тигром творится что-то неладное. Вместо того, чтобы пребывать в своем обычном добродушном и безмятежном состоянии слабой алкогольной эйфории, он качался, как маятник, между мрачной трезвостью и диким, безрассудным и опасным пьянством. Непрекращающаяся вечеринка стала сходить на нет. Кто докопался до правды, так это Мейер, который обнаружил его как-то на рассвете, неуклюже расположившемся на пляже с заряженной пушкой 38 калибра под рубашкой. И поскольку Мейеру нужна была помощь, чтобы присмотреть за Тигром, он рассказал мне такую историю.

Как-то утром Вильма тайком пригласила Тигра в свою штаб-квартиру в отеле. Там с невероятным искусством, принятым, скорее, на Востоке, чем в наших, менее древних культурах, она быстро научилась вертеть им и так, и эдак, словно он был марионеткой, а она дергала его за проволочки. Затем, четко контролируя ситуацию, подвела его к самому краю пропасти и бросила там, не позволив ни отступить, ни расслабиться.

По собственным бессмертным словам Тигра, рассказал мне Мейер, он дергался и трясся как на воткнутом в сеть проводе. Тигр не сомневался, что вся эта история его прикончит. Чувствовал, что сердце его вот-вот разорвется. А она смеялась над ним, говорил Тигр, и лицо у него было при этом, как у привидения. Внезапно, когда он почувствовал себя трупом, из душа доносилось пение Вильмы. Одевшись, она чмокнула его в лоб, потрепала по щеке и ушла. Тигр стал задумываться о том, не следует ли убить ее, когда она наклонилась поцеловать его, но счел, что даже это не стоит каких-либо его усилий. Он внезапно почувствовал себя стариком. Вильма вступила с ним в соперничество, решив доказать, чья воля сильнее, и на прощание потратила немного времени, чтобы его окончательно высечь.

— Тебе, Макги, будет, видимо, небезынтересно знать, что произошло все это утром во вторник, — сказал Мейер.

— А после полудня она вышла замуж за Артура Уилкинсона.

— Тут могла быть небольшая сердечная драма. Но в действительности, похоже, огромная психологическая травма.

Позже, в понедельник вечером я забрел на широкую нижнюю палубу «Уилера» и с пятнадцатиметрового расстояния решил, с тем грустным чувством потери, что возникает, когда заканчивается легенда, что самая долгая в мире непрекращающаяся вечеринка на борту в конце концов завершилась. Там мерцал лишь один слабый огонек. Но с пяти метров я уловил ритм гавайской музыки, воспроизводимой проигрывателем, включенным на очень низкую громкость. Приблизившись, я различил в мерцании палубных огней девичий силуэт, медленно танцующий в одиночестве на задней палубе под полосатым парусиновым навесом; при поворотах верхние огни поблескивали на стекле бокала у нее в руке.

Завидев меня, она затанцевала в сторону перил, и я разглядел, что это одна из желтых сестричек, не то Мэри Ли, не то Мэри Ло, двойняшек, певших и плясавших в «Вокруг да около», закрытом по понедельникам. Она была поглощена танцем, напоминавшем о родных Гавайях. По отдельности двойняшек невозможно отличить друг от друга. Почти невозможно. Я слышал, что Мэри Ло отличается крошечной и яркой татуировкой в виде драгоценного камня, но расположенной в столь интимном месте, что к тому моменту, когда до нее доберешься, сама мысль о выборе между ними останется далеко позади.

Когда она повернулась, волосы качнулись темной и тяжелой массой, в полумраке блеснула белозубая улыбка.

— Привет, Макги, — тихо сказала она. — Пока хоть одна малышка покачивается, сборище у папаши Тигра все еще продолжается. Причаливай, плесни себе чего-нибудь.

Когда я вернулся с бокалом, она сказала.

— Мы по списку дежурим, парень, поддерживаем его наплаву. Танцующие курочки это хорошо делают.

— Как он, Мэри?

— Сегодня вечером улыбнулся чуток и проплакал совсем недолго, потом сказал, что создан для счастья и все такое прочее. Немного погодя моя сестра вышла на палубу в полном изнеможении и сказала, что он выкарабкался, и теперь они там трахаются, как черти. А вся вечеринка, дружок Макги, состоит тут из одной меня. И теперь тебя еще, но Франки придет, как только закончит в два работу, и приведет этого кота-ударника, так что, я тебе скажу, все возрождается, все пойдет на поправку. Яхта качается при такой попойке, приходится брать управление на себя, когда он внизу.

— И это единственная причина, Мэри?

Она остановилась лицом к лицу на расстоянии вытянутой руки.

— Когда этот грязный фараон вздумал нас прикрыть, папа Тигр помчался наверх и всыпал им по первое число. Когда нашему племяннику потребовалась рекомендация в школу, папа Тигр классную бумагу настрочил. Просто я хочу сохранить этого мужика с его бесплатной выпивкой и наведываться в его холодильник с отличной говядиной.

— Я так и знал. Но мне приятно было услышать, как ты это скажешь, Мэри.

— Ради меня, приготовь этот адский напиток, там, в баре. Крепкая водка с кубиком льда, и подкрась еще клюквенным соком из банки.

— Понял.

— Не пей, только приготовь.

Мы выпили по паре бокалов, я посмотрел как она танцует, мы посмеялись немного над старым медведем. Франки привела еще несколько ребят из клуба, где она работала. И в качестве побочного продукта этого праздника я получил возможность убедиться наверняка, исключив тем самым какую-либо возможность попасть впросак, что ночной танцовщицей была именно Мэри Ло, а не ее сестра. Представительницы когорты Тигра не в моем вкусе, поскольку общение с ними имеет тенденцию к случайному и чисто механическому акту, тогда как вычурный романтизм Макги вечно требует шарфа цветов дамы, привязанного к верхушке остроконечного шлема, рвущих душу взглядов, ударов сердца и чувства — или его иллюзии, — обоюдного выбора и взаимной нежности. Но Мэри Ло не оставила дурного привкуса. Она выполнила свою задачу, словно детскую игру, улыбаясь и напевая от удовольствия. И это заглушило воспоминания о том, что извлекала из подобной игры Вильма.

После того, как короля утопили в кипящем вине, в лечебных целях полезно слегка опьянеть от напитка более приятного качества.

Глава 2

С того вторника Артур исчез с моего горизонта. Он был для меня скорее знакомый, нежели друг или приятель. Мне кажется, линией водораздела тут служит общение. Друг — это кто-то, кому можно сказать любую чушь, пришедшую тебе в голову. Со знакомыми ты навечно обречен помнить об их слегка нереальном представлении о тебе и поддерживать в них эту уверенность. Поэтому ты редактируешь то, что говоришь или делаешь, чтобы соответствовать тому образу, который сложился у них в голове. Многие семьи состоят из знакомых. Можно провести с человеком всего три часа своей жизни и обрести друга. А другой в течение тридцати лет остается знакомым.

Пока Артур спал, я покопался в самых дальних ящиках нижней секции, разыскав тот маленький драный чемоданчик, о котором вспоминал все это время. Там лежала купленная одной девушкой одежда для той версии Макги, какую я представлял из себя много лет назад, когда прятался от тех, кто за мной охотился и боялся, что вонь от моей гноящейся ноги наведет на след. Двух своих противников я убил в бредовом состоянии. Не помню, как она дотащила меня до больницы. Позднее услышал, что она упрашивала хирургов не отнимать ногу. Теперь на этом месте бледная канавка, напоминающая трещину, идущая вниз до середины правой ляжки, глубоко вдавленная в мускульную ткань. Никакие функции не нарушены. Но иногда, при сильной лихорадке, вдруг замерцают перед глазами матовые ворота, заговоришь с мертвым братом и изредка смотришь вверх из темного колодца на лица медиков, склонившихся над кроватью.

Итак, это была одежда, которую она мне принесла. В ней я въехал в призрачный мир живых, впервые заковылял по полу, уверенный, что если рухну с костылей, то разобьюсь как стеклянный аист. Она прекрасно подойдет Артуру в его истощенном состоянии, ну разве что заплесневела чуть-чуть от долгого хранения. Хозяйственно настроенный, я встряхнул одежду, думая о тех деньгах, что украли убитые абсолютно законно у мертвого брата.

Макги предпочитал проводить время в одиночестве — среди людей, на которых нет необходимости реагировать. Артур не совсем удовлетворял этим требованиям.

Когда стемнело, я снял проветривавшуюся одежду, отнес вниз и сложил на стул в каюте для гостей. Артур приглушенно посапывал. Я прикрыл дверь, плеснул себе «Плимутского джина» со льдом, задвинул занавески в салоне и разыскал номер телефона Чуки Макколл. Никто не ответил. Я ее не видел и ничего не слыхал о ней месяца два. Потом попытался дозвониться Хэлу, бармену на Майл О'Бич, хорошо осведомленному о перемещении наших цыганок-кочевниц из индустрии развлечений. Хэл сказал, что до первого мая, пока они не закрылись, Чуки работала в «Кирпичном зале», а теперь по субботам ведет час занятия танцем на «КЛАК-ТВ». Но ему доподлинно известно, что она готова снова собрать свою шестерку и начать выступления в «Багамах» на Майл О'Бич с пятнадцатого ноября.

— Хэл, а Фрэнк Деркин еще не вернулся?

— Можешь не ждать его. Ты что, не слыхал, на чем его поймали?

— Знал только, что у него не все в порядке.

— Это было нападение с целью убийства или преступное нападение, как там они его называют. От трех до пяти лет в тюрьме Гейфорд. И готов поспорить, Фрэнк их там так здорово затрахает, что они ему все пять накрутят. Чуки его навещает раз в месяц. Ей далеко ездить приходится. А уж такая женщина могла бы себе найти что-нибудь получше, Макги, ты-то знаешь. Моложе-то она не становится.

— Моложе? Черт, да ей самое большее — двадцать пять.

— Десять лет на эстраде, — и будет тридцать, когда Фрэнка выпустят. Посчитай сам, Трев. Будь у меня желание отловить ее сегодня вечером, я бы отыскал Мюриел Гесс, скорее всего она у нее. Поищи в справочнике. Они вместе работают над материалом, с которым будут выступать осенью.

Я поблагодарил его и позвонил. Чуки была там.

— И что у вас на уме, незнакомец? — спросила она.

— Хочу угостить танцовщицу бифштексом.

— Нас обоих?

— Нет, если тебе удастся отделаться от приятельницы.

Последовало долгое молчание в зажатой ладошкой трубке, потом она сказала.

— А где, Трев?

— В «Открытом круге»?

— Ну! Мне придется заехать к себе и переодеться. Как насчет того, чтобы подъехать сначала ко мне и выпить по рюмочке? Минут через сорок?

Я побрился, переоделся и оставил Артуру записку на случай, если он проснется. Из-за всех хлопот, связанных с яхтой, моя «мисс Агнесс», голубой, оттенка «электрик», «роллс-ройс», который я забрал с платной стоянки, побеседовав по душам с одним отчаянным идиотом, выписывавшим квитанции, была припаркована поблизости. Старушка еще не настолько древняя, чтобы голосовать у обочины. Но близка к этому. Зажигание включилось от одного прикосновения, и я поехал по набережной туда, где жила мисс Макколл, в дальнем крыле мотеля, столь почтенного, что он давным-давно перешел из разряда временного жилища в ранг постоянного места жительства. Так называемые квартиры из двух помещений. Запахнутая в халат, пахнущая мылом и паром, Чуки по-сестрински чмокнула меня и велела смешать ей бурбон с водой. Я передал бокал.

Спустя в меру короткий промежуток времени, она вышла в туфлях на высоком каблуке и бледном, зеленовато-сером платье.

— Макги, я согласилась пойти с тобой потому, что с лишь немногими знакомыми могу позволить себе высокие каблуки. — Она оглядела меня.

— Что-то ты больно потяжелел.

— Спасибо. Я чувствую, что порядком поправился.

— И не собираешься что-нибудь предпринять?

— Уже начал.

— С бокалом в руке?

— Я медленно раскачиваюсь, но, вообще-то, из тех, кто худеет, занимаясь зарядкой. Не так уж и поздно. Хотя, чем дальше, тем становится опаснее. А ты, Чуки, отнюдь не выглядишь потяжелевшей.

— Потому что все время над собой работаю.

Она действительно была в форме. «Така-ая женщина», как сказал бы Хэл. Метр семьдесят пять, пятьдесят пять килограмм, размеры примерно 96-62-96. И каждый сантиметр твердый, лоснящийся, подвижный, живой, в идеальном состоянии, какое бывает лишь у преданных своему делу профессиональных танцоров, цирковых гимнастов, акробатов и комбатов-десантников. Так и слышишь работу невидимого мотора. Сердце бьется ровно. Экстраординарные легкие. Белки глаз голубовато-белые.

Впрочем, она не красавица. Черты лица слишком энергичны и тяжеловаты. Тяжелые брови. Волосы жесткие, черные и лоснящиеся, как у скаковой лошади. По-индейски черные глаза, курносый нос, большой и широкий рот. Симпатичная, неординарная человеческая особь. Когда ей было пять, ее отдали в балет. В двенадцать она выросла слишком сильно для любой компании. В пятнадцать, выдавая себя за девятнадцатилетнюю, уже пела в хоре бродвейского мюзикла.

Пока я подливал новую порцию, Чуки рассказала мне, что они придумали с Мюриел: вариации музыки и ритмов на тему «Новой нации». Объяснила, что это придаст им некоторую экзотику, даст возможность сделать кое-какие хорошенькие костюмы и довольно сексуальную хореографию. Мы присели допить то, что осталось в бокалах. Она сказала, что Уоссенер, новый управляющий, собирается в следующем сезоне выпустить их маленькую труппу на сцену без лифчиков. Теперь он прощупывает почву, чтобы выяснить, насколько за это надают по шапке. Сама она надеется, что этот номер не пройдет, потому что тогда придется либо увольнять двух хороших девушек, которых она уже наняла, либо уговаривать их на накладной бюст и грим.

— Всякие там позы, затемнения и прочая дребедень, — пояснила она, — это совсем не то. Просто задираешь подбородок, слегка выгибаешь спину, расправляешь плечи, но я все время пытаюсь объяснить мистеру Уоссенеру, что танцы — это еще кое-что. Боже мой, такие шаги в быстром темпе, и потом вдруг понимаешь, что со стороны смотришься как комик в кино, ну, ты знаешь, что я имею ввиду. Если он считает, что это пойдет, ему достаточно найти пару больших и глухих кобыл, просто поставить их на сцену, на возвышение, скажем, под слабые прожекторы и медленно поворачивать.

Я кивнул головой. Мы выпили и помолчали. Я знал, что должен сказать что-нибудь о Фрэнке Деркине. Словно меня заставляли обсуждать преимущество притираний с человеком, страдающим неизлечимой кожной сыпью.

— Мне очень жаль, что Фрэнка надолго упекли, как я слышал, — промолвил я наконец.

Она вскочила и наградила меня взглядом, который был, наверное, у замученного Кастера, перед тем как его изрубили на куски[2].

— Черт побери, это же было несправедливо! Этот парень был тот еще умник, а Фрэнки и не должен был ему эти пятьдесят долларов. Когда он за ним погнался там, на стоянке, все что хотел Фрэнки, — напугать его. Но он прыгнул не в ту сторону, и Фрэнки на него налетел. Тревис, поверь мне, что они сделали, так это засудили его совсем за другое, когда он сам оказался в беде. А это ведь антиконституционно, правда? Правда ведь?

— Не знаю.

— У него просто нрав крутой. Прямо в зале суда пытался судью придушить. Поверь мне, он сам себе злейший враг. Но все равно, это совершенно несправедливо.

Что можно сказать ей в ответ на это? Забыть его? Она взовьется и в глотку вцепится. Она пыталась забыть его лишь в недолгие периоды, после их диких ссор. Чуки была просто чудесной женщиной, а Фрэнк Деркин ни черта не стоил. Кровь из нее сосал. Держал на крючке обещаниями жениться. Считал себя ловкачом, но в большинстве сделок умудрялся обхитрить самого себя. А потом кусал локти. Я бы сказал, ему грех жаловаться на судьбу, потому что его давным-давно должны были посадить за решетку или поджарить как убийцу, если бы он в ряде известных мне случаев достиг исполнения своих заветных желаний. Как-то раз я видел его в ярости. Бледно-голубые глаза побелели, как молоко, а плебейское лицо стало дряблым, как суфле. Издавая глухое рычание, он бросился на моего друга, пытаясь убить его. И убил бы, будь они вдвоем. А так как он не стоил того, чтобы ломать о него костяшки, то я взял багор, которым убиваю зубастую рыбу, и врезал ему по черепу. После трех ударов он все еще пытался доползти до горла Мака, но четвертый его утихомирил. Придя в себя, Фрэнки, похоже, с трудом фокусировал свой взгляд, как человек, переболевший тяжелой лихорадкой. И не испытывал ни малейшего душевного дискомфорта.

— Как он это переносит?

— По-настоящему тяжело, Трев. Все время повторяет мне, что не выдержит, что должен что-то сделать. — Она вздохнула. — Но какой у него может быть выход? Разве что... когда выйдет оттуда, то созреет для того, чтобы остепениться. Пойдем отсюда.

«Мисс Агнесс» быстро перенесла нас на большой остров, к «Открытому кругу», ресторану, разукрашенному ширпотребом техасских народных промыслов, охотничьими рогами, тавро для клеймения скота, лошадиной сбруей, свернутыми кольцом лассо и кнутами. Но кабинки там уютные и обитые мягкой тканью, освещение слабое, а бифштексы большие и сочные. Чуки заказала себе хорошую порцию «с кровью», так что я порадовался, что лампа светит так слабо. Еще немного денег из фонда спасения Артура я вложил в бутылку бургундского. Я видел Чуки за столом в различных компаниях. Но только со мной она могла вести себя естественно и есть деловито, увлеченно, с восхищенным молчанием батрака или подсобного рабочего, вгрызающегося, нечего не видя и не слыша, в поджаристый и прекрасно приготовленный кусок, чтобы в конце, откинувшись назад, отодвинуть пустую тарелку и одарить меня отсутствующей, мечтательной улыбкой, подавляя сильную отрыжку.

Выждав подходящий момент, я сказал:

— Сделаешь мне небольшое одолжение.

— Все что угодно, Трев, солнышко.

— Я хочу подбросить тебе одного гадкого утенка, который только что объявился. В ужасном, ужасном состоянии. Ну, для тебя это будет что-то типа «воспоминаний о добром старом времени».

— Кого?

— Артура Уилкинсона.

По-моему, до того, как она успела разозлиться, во взгляде ее мелькнула нежность. Чуки наклонилась ко мне через стол.

— Я тебе скажу, чем я никогда не была. Мусорным ведром. Местом, куда сбрасывают объедки.

— Не кипятись, Чуки. Кто у тебя в труппе самый наивный цыпленок?

— Что? Ну... Мэри Ло Кинг.

— Она помолвлена с кем-нибудь?

— Типа того. И что из этого?

— Теперь предположим... набросится на нее с воплями Рок Хадсон[3], все пушки палят. Что сделает Мэри Ло?

Чуки хихикнула.

— Боже ты мой, на спину повалится, как мертвая букашка.

— Я в невыгодном положении. Мне ведь так и неизвестно, какого статуса ты добилась в отношениях с Артуром. Как ты сама прекрасно знаешь, он об этом никогда не трепался. Могу только догадываться, что все осталось в довольно сыром состоянии.

Она рассматривала собственные ногти.

— Фрэнки перед тем как уехать всю мою квартиру на куски разнес. Всю. Даже альбом газетных вырезок изорвал. Сказал, чтобы я и смотреть на него не смела до конца жизни. А я даже не помню, из-за чего мы тогда поссорились. Ну хорошо, я нуждалась в ласке. Не в сексе. Я не холодная, может, наоборот, в чем-то даже слишком горяча, но, черт побери, я всегда могу поставить старую мелодию, раскопать свои прежние номера и форму для тренировок, вымотаться за несколько часов и спать, как младенец. — Она бросила на меня быстрый взгляд исподлобья. — Скажу тебе откровенно. В основном мне надо, чтобы рядом был кто-то близкий, и незачем приплетать сюда что-то еще. Наверно, я просто использовала Артура, чтобы позабыть Фрэнки. Сперва выплакала ему все свои дурацкие горести. Стали вместе ходить на прогулки. А одну из них закончили у меня в постели. Но если бы я оставляла все на усмотрение Артура, то мы никогда бы там не оказались. Пришлось помочь ему, а то он просто не успевал понять, что я делаю. Ты меня знаешь, Трев. Я не развратница. Мне кажется... если бы я преподавала в третьем классе у Вебстер Фоллз, все было бы иначе. Но при моем роде занятий... считается, что все делается решительно и недвусмысленно. Ты же знаешь.

— Знаю.

Я на мгновение задумался. На какое-то время у меня возникло такое чувство, будто я зря трачу время. Слишком велики ее проницательность, врожденный ум и понятливость. Да еще и умение забывать о себе, цельность натуры и чувство собственного достоинства, столь редкие в наше время. Начинаешь думать о том, чем могло стать это очаровательное существо с такими богатыми возможностями, избери она другое направление в жизни. Слишком много хороших людей так и не находят себе применения.

Эта мысль вызвала небольшой резонанс и в моих собственных чувствах. Потому что я тоже не нашел свое настоящее призвание. Пришлось остановиться на своем способе вести бурную жизнь, шатаясь по ее празднику, пока золотые запасы не подойдут к концу. Затем снова идти на риск, пытаясь настричь шерсти с самих виртуозов стрижки, вырвать украденный кусок мяса — и украденный, как правило, вполне законно — прямо из челюстей у бандитов, а потом делить спасенное пополам с жертвой, которая без помощи Макги, осталась бы ни с чем. Я довольно часто указываю, что ничего гораздо меньше, чем половина.

Это не очень-то почтенная работа. Так что будем называть мое занятие просто способом зарабатывать на жизнь. Временами я ощущаю очень слабые отголоски психоза странствующего рыцаря. И пытаюсь извлечь из этого побольше. Но ведь у каждого чулан полон кружев, щитов и прочего турнирного снаряжения. Парень, продающий вам страховку, чувствует дыхание своего собственного тайного дракона. И его собственная Прекрасная Дама вдохновляет его с замковой башни.

Может быть, где-то на моем рискованном пути я и мог свернуть в сторону, выбрать другой маршрут. Но со временем входишь во вкус охоты. Становится интересно, как близко сможет подобраться к тебе следующий. А после этого просто необходимо увидеть все собственными глазами. И ничто так не притупляет рефлексы, как тяжесть закладных, сдерживающие импульсы, супружеское удовлетворение, регулярные проверки и бесцельное хождение по собственной лужайке.

Но теперь вольных стрелков классифицируют. Без всяких больших теорий, диодов, подключения проводочков, порядковых номеров, их просто-напросто честно раскладывают по полочкам, регистрируют в журналах, подключают к сигнализации со звонками во всех коридорах. Еще несколько лет и для таких как Макги просто комнаты свободной не останется. Будут их хватать, тащить куда-то, приспосабливать к реальности и ставить на какую-нибудь полезную работу в одном из крохотных кубиков-ячеек гигантской конструкции.

Так, спрашивается, кто ты такой, чтобы рассуждать о более полноценной жизни для мисс Чуки Макколл?

— А у тебя могло затем что-то получиться с Артуром? — спросил я.

Она пожала своими сильными плечами.

— Он меня почти на пять лет старше, не казался совсем ребенком. Не знаю. Такой внимательный и такой... благодарный. Он мог стать еще лучшим любовником. Его следовало все время подталкивать, внушать ему, что все мои планы — это его идеи. Трев, ну как на духу, что я должна была сделать? Попросить его поехать со мной в Джексонвилль? Я хочу сказать, у меня тоже гордость есть. Он хотел поехать. Но считал, что ему не следует этого делать. Наверно, это было так: я как бы стенку по кирпичику складывала, заделывая пролом, который оставил Фрэнки. Может, мы и могли тогда сложить ее, достаточно высокую и толстую. А может, и нет. Стоило Фрэнку вернуться, и для меня все кончилось бы одним, будь со мной Артур или нет. Он поманил бы меня пальчиком, и я на четвереньках бы приползла. Но, впрочем, Артур так и не поехал со мной. Так что у нас не было трех недель там и еще четырех месяцев после. Вернулся Фрэнк, больной, разбитый и злобный, как корзина змей. Я заняла свое место, а Вильма припечатала Артура к стойке бара, и этот сукин сын пожал мне руку, словно имени моего вспомнить не мог. Для меня гордость — не пустое слово. Я не собираюсь брать на себя эту чертову спасательную миссию, Трев. Можешь мне поверить. Так что подыщи ему другую мамочку где-нибудь еще. Он сам сделал свой дурацкий выбор.

— Хорошо. Я твою позицию понял и уяснил. Но ты просто подойди как-нибудь к яхте и взгляни на него разок.

— Нет уж! Со мной этот номер не пройдет. Однажды у меня в Экроне в гримерной тьма-тьмущая мышей развелась, и я поставила мышеловку. Ну и всего-то попался один крохотный покалеченный ублюдок. А три недели спустя, после того, как я его на ноги поставила, избаловался до такой степени, что ореховое масло у меня с пальца слизывал. Так что, Трев, я к Артуру и близко не подойду.

Глава 3

Когда я вернулся с Чуки на «Дутый флэш», Артур лежал там же, где я его оставил: записка была непрочитана. Я включил верхний свет, услышал, как Чуки судорожно глотнула воздух и почувствовал, как ее сильные, холодные пальцы впились в мою ладонь. Взглянув на задумчивый профиль танцовщицы, я заметил, что загорелый лоб ее сморщился, а белоснежные зубки прикусили нижнюю губу. Я выключил свет, и повел Чуки в салон, отгородившись от Артура двумя закрытыми дверьми.

— Ты должен вызвать к нему врача! — заявила она.

— Возможно. Попозже. Лихорадки нет. Он отошел, как я тебе уже сказал, но говорит, что просто чувствует слабость. Я считаю, что это от недоедания.

— Может, у тебя и лицензия на врачебную практику имеется? Трев, он так жутко выглядит! Как скелет, как будто он не спит, а уже умер. Откуда ты знаешь что с ним?

— Что я знаю? Только то, что он спит.

— Но что же произошло с Артуром?

— Чуки, он был очень милым парнем, и я не думаю, чтобы он обладал при этом нашими с тобой способностями к выживанию. Он типичная жертва. Его мышеловкой была Вильма, и никому дела не было, покалечат его там или нет. И никакого орехового масла. У нас был один такой в Корее. Большой, деликатный, только что выпущенный из школы в Хилл. И все, начиная с командира взвода, пытались заставить этого птенца опериться до того, как ему прищемят хвост. Но как-то раз, дождливым днем, он услышал ложный вопль, к которым мы все привыкли, и, приняв за чистую монету, бросился на помощь, где его и прошило очередью от горла до самого паха. Я об этом услышал и прибежал как раз тогда, когда затаскивали носилки в «джип». Как раз в это время он и умер. В его застывшем взгляде не было ни боли, ни злости, ни сожаления. Он просто выглядел страшно озадаченным, словно пытался вписать это маленькое происшествие в ту систему, которой его так хорошо обучили дома, и никак не мог это сделать. Вот такие шутки играет судьба с искренними людьми.

— Но нам следует убедиться, что с Артуром действительно все в порядке!

— Пусть выспится. Виски с содовой хочешь?

— Не знаю. Нет. То есть, да. Я хочу еще раз взглянуть на него.

Минут через пять я прокрался на цыпочках по коридору. Дверь каюты для гостей была закрыта. Я услышал ее голос, хотя не мог разобрать слова. Ласковый голос. Он кашлял, отвечал ей и снова кашлял.

Вернувшись в салон, я включил проигрыватель на малую громкость, достаточно малую, чтобы не заревели мои огромные усилители. Потом вытянулся на большой желтой кушетке, потягивая виски с содовой, слушая напоминающий китайскую головоломку струнный квартет, холодного, как лед, Баха и злорадно улыбался тому, как удачно я разрешил проблему Артура.

Чуки присоединилась ко мне минут через двадцать, лучезарно улыбающаяся, с заплаканными глазами и гораздо менее уверенная в себе, чем ей обычно свойственно. Усевшись на краешек кушетки у меня в ногах, она сказала:

— Я ему дала теплого молока выпить, и он снова уснул.

— Вот и прекрасно.

— Мне кажется, это просто от переутомления, от недоедания и больного сердца, Трев.

— Я так и решил.

— Бедный, бессловесный ублюдок. — Выведен из высшей лиги.

Я достал ее виски из морозилки и отнес бокал. Чуки отпила глоток.

— И больше ты, конечно же, ничего сделать не можешь? — сказала она.

— Пардон?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вернуть все, разумеется. Они же его до нитки обчистили. Не зря же он именно к тебе и пришел.

Я вскочил, подошел к проигрывателю и вырубил мистера Баха. Остановился перед Чуки.

— Теперь подожди минутку, женщина. Придержи свои предложения. В них нет...

— Да Бога ради, Макги, не смотри ты на меня так, словно собираешься затрубить, как раненный лось. Мы однажды беседовали с ним о тебе.

— Ну?

— Он спрашивал о тебе. Ты понимаешь. Чем ты занимаешься. Вот я его как бы и просветила.

— Как бы просветила?

— Ну, только то, что ты вмешиваешься, когда люди остаются ни с чем. И оставляешь себе половину того, что удалось спасти. Макги, а почему, по-твоему, он пришел прямо к тебе! У тебя есть какие-нибудь другие предположения на этот счет? Как ты думаешь, почему это бедное, избитое создание проползло через весь штат и рухнуло у тебя на пороге? Наверно, он решил, что ты просто не сможешь отказать ему.

— Я постараюсь все хорошенько выяснить, солнышко.

Мы помолчали. Она допила и со стуком поставила пустой бокал. Встала с кушетки, приблизилась почти вплотную, руки в боки, высокая, с горящими глазами.

— Я сделала тебе одолжение, приехав сюда? — спросила она почти шепотом. — Так вот, ты у меня в долгу за это и еще за два случая, которые я тоже могу припомнить. Ты хочешь, чтобы я сама за этими подонками отправилась? Ты ведь знаешь, я это сделаю. Я прошу тебя этим заняться, сопляк ничтожный, лентяй противный. Они его по стене размазали, в дерьме вываляли. И ему больше некуда податься. — Подчеркивая каждое слово сильным постукиванием костяшек пальцев по моей груди, она выговорила: — Ты-поможешь-этому-человеку.

— Теперь послушай меня...

— И я тоже хочу принять в этом участие, Трев.

— Так вот, я не собираюсь...

— Первое, что нам нужно сделать, это поставить его на ноги и вытянуть из него всю информацию, какую только удастся.

— А как же твои еженедельные телевизионные передачи?

— Я уже опережаю график на две передачи и могу съездить туда, чтобы отснять за день еще три. Трев, они ему ни гроша не оставили. Это какие-то там земельные махинации. Где-то под Неаполем.

— Может, ближе к осени...

— Тревис!

В следующую субботу после полудня «Дутый Флэш» уже покачивался на двух якорях во Флоридском заливе, в трех километрах от Кендл-Ки, с полными кладовыми и пятьюстами галлонами пресной воды в баках. Время от времени я пытался в той или иной степени сделать свой старый плавучий дом еще более независимым от береговых служб. За исключением того времени, когда мы находились дома, в Бахья-Мар, я предпочитал избегать заполненных судами стоянок. У меня под палубой целый отсек забит мощными аккумуляторами. Можно простоять на якоре четыре дня, прежде чем они начнут садиться. Когда аккумуляторы подсядут, их хватает еще для того, чтобы завести генератор, и с его помощью снова зарядить за шесть часов. Иногда, если я оказываюсь столь невнимательным, что аккумуляторы садятся окончательно, приходится запускать десятикиловаттный газовый генератор, чтобы включить электрический. Когда я стою на якоре, то перевожу все электрооборудование на напряжение в 32 вольта. Кондиционеры не могут работать от аккумуляторов, но их можно подключить к газовому генератору. Так что в этом случае приходится выбирать наименьшее из двух зол — или жара или шум от генератора.

Солнце клонилось к Гавайям. Бриз был силен и корпус потрескивал, как поджаривающаяся лепешка. Я растянулся на верхней палубе. Надломленная линия пеликанов двигалась вдоль берега в сторону родного птичьего базара. То, что мне удалось пока узнать от Артура, выглядело малообещающим. Но я успокаивал себя мыслью о том, что пока мы будет приводить его в форму, можно позволить себе кое-что из запланированного и полезного. Я питался сыром, мясом и салатом. Никакой выпивки. Никаких сигарет. Только одна старая добрая трубка, набитая «Черным взглядом», в часы заката. Уж без этого — никак.

Каждый мускул был растянут и болел так, словно все тело было в синяках и язвах. Мы стали на якорь сегодня утром. Пару часов я провел в маске и ластах, сбивая и соскабливая зеленые подтеки и ржавчину с корпуса. После обеда я улегся на верхней палубе, зацепившись большими пальцами за перила и сделал серий десять упражнений, приседая и снова опускаясь на палубу. Чуки поймала меня за этим занятием и уговорила начать уроки гимнастики, которые она разработала для своих танцовщиц. Одно из упражнений было просто пыткой. Она-то его выполняла без малейших усилий. Нужно поднять левую ногу, взяться правой рукой за колено и попрыгать вот так на одной ноге через веревочку, вперед-назад; поменяв руку и колено, проделать все то же на другой ноге. Потом мы плавали. Я мог бы выиграть заплыв. Но при плавании наперегонки у нее была отвратительная привычка медленно опускать голову в воду, а потом медленно выныривать, и еще более гнусная привычка одаривать меня, хрипящего и пыхтящего, безмятежной улыбкой.

Услышав шум, я обернулся и увидел, как Чуки поднимается по лестнице ко мне на верхнюю палубу. Вид у нее был озабоченный. Она села рядом, положив ногу на ногу. В старом, вылинявшем розовом купальнике, со спутанными солеными волосами, ненакрашенная, Чуки выглядела божественно.

— Он чувствует некоторую слабость и головокружение, — сказала она. — По-моему, я его на солнце передержала. Оно все силы вытягивает. Я ему дала соляную таблетку, а его от нее тошнит.

— Хочешь, чтобы я пошел на него взглянуть?

— Не сейчас. Он пытается заснуть. Макги, он бывает так чертовски благодарен за каждую мелочь. И у меня просто сердце разрывалось, когда я увидела его в плавках — он был такой жалкий и костлявый.

— Если Артур будет съедать по несколько обедов в день, как сегодня, такое состояние долго не продлится.

Она рассматривала розовую царапину на округлой коричневой голени.

— Тревис, с чего ты собираешься начать? Что нужно делать?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Мы долго тут простоим?

— До тех пор, пока он не созреет для того, чтобы захотеть вернуться.

— Но почему Артур должен возвращаться? По-моему, он так этого боится.

— Потому что, милая моя девочка, Артур — это собрание моих справочных данных. Он не знает, что одна крохотная мелочь может оказаться неизмеримо важной, поэтому и не станет над ней задумываться и забудет упомянуть. А потом, когда я готов буду поднести запал, он сможет подсказать мне, где бикфордов шнур, а это то, что нельзя сделать, находясь в сотне километров от места будущего взрыва.

Она задумчиво поглядела на меня.

— Артур хочет бросить все это дело.

— Хорошо. Ради Бога.

— Черт тебя побери!

— Сладенькая моя, ты можешь взять хорошую, ласковую лошадку и пообрабатывать ее цепью. Может, ты и превратишь ее в убийцу. А может быть, окончательно сломаешь ее, чтобы она стала грудой дрожащего мяса. А вот удастся ли тебе потом превратить ее обратно в лошадь? Это от породы зависит. Иногда у тебя пропадет желание держать при себе жертву. Иногда, как теперь, у тебя возникает такое чувство, словно он тебе нужен. Без него я в это дело не сунусь. Так что ему придется позабыть про цепь. Ты должна сделать так, чтобы он снова выпрямился. И в этом деле больше ничего мне от тебя не надо.

— А почему бы и нет?

— Дальше это дело, похоже, становится, слишком грязным.

— А я только что вышла в белом передничке из ворот монастыря. Продолжай, Трев.

— Мисс Макколл, самый страшный в мире зверь — это не профессиональный убийца. Это любитель. Вот когда они чувствуют, что кто-то отбирает у них то, что они с таким трудом добыли, тогда они и прибегают к самому жестокому насилию. Глубоко нечестный человек способен выразить свое негодование самым что ни на есть убийственным способом. В данном случае, эта сука почувствует, что за ней следят, активизируется и будет жаждать крови. Не думаю, что проигрыш ее привлекает.

Она смотрела на меня изучающе, и я почувствовал, что надвигается гроза.

— Любой стоящий мужчина найдет такое расследование возбуждающим.

— Да, черт возьми, весьма возбуждающее чувство охватит тебя, когда маячит перспектива быть вышвырнутым в окно. Или почувствовать, как тебя переедет машина.

— Милый, и ты не ощутил даже самого слабого позыва? А ведь эта дама, между прочим, одно время глаз на тебя положила.

Высокая коричневая девушка всего лишь с крохотным розовым лоскутком на теле, сидящая по-турецки на моей виниловой имитации тика. Внизу, на кормовой палубе, настлан настоящий тик, что отчасти оправдывает такую подделку. Глядя на меня с сомнением, она продолжила:

— Мужики с такими, как она, ведут себя расковано.

— Артур так не действовал.

— А что же тебя-то уберегло? Радар?

— Сигнализация. Холостяцкие изобретения для определения ядовитых видов. Один неплохой способ состоит в том, чтобы понаблюдать за реакцией других женщин. И ты, и другие девушки, чуть появлялась Вильма Фернер, тут же разом поджимали губки и обращались с ней почтительно-вежливо. И никогда не вели при ней своих женских разговорчиков. Не обсуждали одежду. Не судачили о ее свиданиях. Не водили на массаж. Не поверяли девичьих секретов. Точно также, солнышко, и женщине следует быть осторожной с мужчиной, с которым не имеют дел другие мужчины.

Это было сказано чуть неосторожно, уж слишком прямой камешек в ее огород. Фрэнк вызывает у большинства мужчин горячее и сладостное желание как следует вмазать ему по роже. В темных глазах Чуки появилось отсутствующее выражение.

— Если бриз стихнет, сюда куча мошкары налетит.

— Согласно долгосрочному прогнозу, слабый ветер сменится более сильным.

Я героически встал. Будь я один, то, наверное, со стонами дополз бы до перил верхней палубы и перевалился через них. Тщеславие — это чудодейственное лекарство. Я мог рассчитывать еще на три-четыре дня пыток, прежде чем к телу, как я надеялся, вернется его былая гибкость, в сочетании со стальным прессом, сброшенным весом и нерасстроенной нервной системой.

Когда я выпрямился и зевнул, Чуки сказала:

— Эй!

Она подошла поближе и очень робко, одними лишь кончиками пальцев, потрогала розовую вмятину у меня под левым локтем.

— А, просто царапина.

— Ножом?

— Угу.

Она проглотила слюну и сникла.

— Сама мысль о ножах приводит меня к тому, что все внутри переворачивается. И заставляет вспомнить про Мэри Ло Кинг.

Пока я отсутствовал, занимаясь тем последним делом, что обеспечило мне финансовую сторону летнего отдыха, какой-то зверюга порезал Мэри Ло. В марте, когда двойняшки работали на Майами-Бич. Его поймали за пару часов, перебрав всех замешанных в малых преступлениях на сексуальной почве. Этого считали безопасным. Несколько раз его сажали на небольшой срок. Подглядывал, появлялся на людях в неприличном виде. По профессии он был поваром. И все время накручивал себя на то, чтобы стать по-настоящему крутым парнем, а Мэри Ло просто оказалась в неудачном месте и в неудачное время. Он был малоразборчив. Напал на первую встречную. Полицейские не сосчитали, сколько ран она получила. Просто сказали: «более пятидесяти».

Психиатры называют это болезнью. Полицейские считают страшной проблемой. Социологи — продуктом нашей культуры, нашим пуританским стремлением считать секс наиприятнейшей гадостью.

Некоторые из этих маньяков доходят до настоящего насилия. Другие довольствуются малым, подглядывая в окна спален. Нельзя вынести за это пожизненный приговор и даже оказать эффективную психиатрическую помощь в течение короткого срока заключения. Насильник подстригает кусты вокруг здания окружной тюрьмы, слушает издевательства других узников и все глубже погружается в свое сумасшествие. А потом выходит и убивает Мэри Ло, и уж тут, как по команде, все становятся экспертами по вопросу о том, что должны были сделать с ним власти после первого же нарушения общественного порядка в парке. От суровых предложений вплоть до кастрации просто отбоя нет.

— Никто ничего не знает о Мэри Ло? — спросил я.

— Только то, что она оклемалась и вернулась на Гавайи.

Чуки отступила на шаг и оглядела меня с ног до головы, словно изучая металлическую скульптуру в парке Музея современного искусства. Печально покачав головой, она проговорила:

— Макги, клянусь, я действительно никогда раньше не замечала, как много раз тебя калечили.

— Ну, эта-то отметина появилась, когда мне три года было. Мой старший брат зашвырнул на дерево молоток, чтобы сбить яблоки. Он-то и упал на меня вместе с ними.

— И тебе нравится это сумасшедшее занятие, при котором ты сплошь и рядом оказываешься на волосок от гибели?

— Ну, разумеется, ушибаться я не люблю. Каждая насечка заставляет становиться осторожнее. Может, со временем, я и стану настолько осторожным, что придется подыскать какую-нибудь другую профессию.

— Ты серьезно?

— Серьезно. Шахтеры зарабатывают силикоз. Врачи — стенокардию. Банкиры — язву. Политики — удар. Помнишь, как в анекдоте про аллигаторов? Радость моя, если бы с людьми ничего не случалось, мы бы все, как в дерьме погрязли.

— А мне следовало бы присмотреться, что с другими парнями происходит. Ладно, ты не можешь ни о чем серьезно говорить.

Она пошла к лестнице и спустилась вниз, как... как могла только танцовщица.

Как раз в данном случае я мог говорить серьезно, но не в том смысле, какой в это вкладывала она. На мне швов не меньше, чем на стеганном одеяле, и, ей Богу, ни единый из них не доставил мне ни малейшего удовольствия. И у самых младших сестер есть синдром старшего сержанта. Я спустился вниз и достал долгожданную трубку. Чуки гремела кастрюлями на обитом нержавейкой камбузе. Я прошел в комнату для гостей, где поселился сам. Это решение приняла Чуки, когда мы снаряжали яхту в плавание, запасаясь провизией, а она переносила на борт свои шмотки. Ровным голосом она объявила, что не собирается ходить вокруг да около. Все нам троим известно, что она спала с Артуром до его женитьбы, а огромная кровать в моей каюте — она уже стояла там, когда я выиграл яхту — давала ей гораздо большую возможность присматривать за ним. А если он захочет этим как-то воспользоваться, то она готова пожалеть его или в лечебных целях, или из хорошего отношения, или в память о старых временах, или из соображений морали — в общем, сказала она, «называй это, как тебе угодно, Макги, черт побери».

Я ответил, что вообще стараюсь избегать разговоров на эту тему, перенес свои вещи и вернулся к грязной и жаркой работе, занявшись смазкой левого двигателя, который после слишком долгого простоя работал с перебоями.

К вечеру Артуру Уилкинсону стало лучше. Была тихая ночь. Мы сидели в шезлонгах на кормовой палубе, глядя на длинную серебристую дорожку лунного света на черной поверхности воды.

Я не без труда заставил его заново рассказать мне кое-что из того, о чем он уже говорил. Время от времени я перебивал его речь своими вопросами, пытаясь понять, не удастся ли разблокировать то, что было глубоко запрятано в тайниках его памяти.

— Как я тебе уже объяснил, Трев, я считал, что мы поедем еще дальше, может, на юго-восток, но после того, как переночевали в Неаполе, Вильма заявила, что, наверно, будет лучше, если мы на некоторое время снимем дом на побережье. Так как стоял апрель, то она надеялась, что нам удастся найти что-нибудь приличное. Домик, который Вильма выбрала, был очень симпатичным, то, что надо. Отстоящий от других строений, с большим участком земли вдоль берега и бассейном. Семьсот в месяц плюс плата за электричество и телефонные разговоры. В эту же сумму входили услуги садовника, который дважды в неделю приходил ухаживать за участком, да еще двести пятьдесят надо было платить женщине, появляющейся в полдень, ежедневно, кроме воскресенья.

— Как ее звали?

— Что? А... Милдред. Милдред Муни. Я думаю, ей около пятидесяти. Грузная. У нее была своя машина, она ездила за продуктами, готовила и выполняла всю домашнюю работу. Накрыв к ужину, она уходила, а посуду мыла уже на следующий день. Так что в месяц выходило где-то около тысячи двести за проживание. И примерно столько же на саму Вильму. Парикмахер и портниха, косметика, заказы по почте из «Сакса», «Бонвитс» и тому подобных мест. Массажистка, особое вино, которое она любила. И туфли. Боже, эти туфли! Так выходило две с половиной тысячи в месяц, что означало тридцать тысяч в год, в три раза больше моего дохода. После свадебных расходов и покупки машины у меня оставалось пять тысяч наличными, помимо ценных бумаг, но они таяли так быстро, что я просто испугался. По моим оценкам, их не хватило бы даже до конца июня.

— А ты не пытался заставить ее понять это?

— Конечно пытался. Но Вильма смотрела на меня так, словно я говорил на языке урду. Казалось, она просто не могла этого понять. Я начинал чувствовать себя тупой дешевкой. Она говорила, что не такая уж это великая проблема деньги. Вскоре я принялся искать пути что-то заработать. Я волновался, беспокоился, но все это казалось чем-то нереальным. Единственное, что имело значение тогда... ну, чтобы она оставалась со мной. В самом начале это было чертовски... здорово.

— Но все изменилось?

— Да. Но я не хочу говорить об этом.

— А позже?

— Может быть. Не знаю. Это все стало чем-то... совсем другим. Я не хочу даже пытаться вам объяснять.

— А если я уйду? — сказала Чук.

— Нет. Спасибо, но это ничего не изменит.

— Тогда поехали дальше. Когда ты впервые столкнулся с людьми из земельного синдиката?

— В конце мая. Как-то во второй половине дня Вильма ушла гулять по набережной и вернулась с Кэлвином Стеббером. Там какой-то паренек подцепил на крючок акулу, и пока он с ней боролся, вытягивая на берег, собралась толпа. Вот так она случайно с ним и заговорила, а когда выяснилось, что у них полным-полно знакомых, то она привела Кэлвина к нам выпить. Как он выглядел? Такой грузный, приземистый и очень загорелый. Казался... очень важным. Они трещали наперебой про людей, которых я знал только из газет. Про Онасиса и ему подобных. Он очень смутно определил то, чем они занимались. Сказал лишь, что приехал поработать над одним небольшим проектом, но все затянулось на гораздо более долгий срок, чем он предполагал. По-моему ему... нравилась Вильма. Он пожелал нам счастья.

Когда Кэлвин ушел, Вильма так вся и загорелась. Сказала мне, что он несметно богат и всегда осуществлял очень успешные инвестиции в самых различных областях. Сказала, что если мы правильно все разыграем, то, может быть, он и позволит нам принять участие в его делах. И тогда, наверняка, самое меньшее, чего мы можем ожидать, это получить в четыре раза больше, чем вложили, потому что малые прибыли его никогда не интересовали. Честно говоря, мне это показалось прекрасным выходом из положения. Увеличив капитал в четыре раза, я смог бы получать достаточный доход, чтобы обеспечить ей ту жизнь, которую она предпочитала. Стеббер жил у себя на яхте, на стоянке в «Катласс-яхт-клубе» и, уходя, пригласил нас заглянуть к нему на рюмочку на следующий день.

— Название яхты и порт приписки?

— "Пират", Тампа, штат Флорида. Сказал, что одолжил яхту у друзей. Вот тогда-то я и повстречал тех его трех людей из синдиката.

Пришлось попросить Артура рассказывать помедленнее, чтобы я мог разобраться с этими тремя, представив себе каждого в отдельности.

Дж. Гаррисон Гизик. Старый. Больной. Высокий, хилый, и тихий. С нездоровым цветом лица. Передвигается медленно, с заметным трудом. Из Монреаля.

Как и Стеббер, Дж. Гаррисон Гизик приехал один. Двое остальных, местных, были с женщинами.

Крейн Уаттс. Адвокат. Темноволосый, симпатичный, дружелюбный. И неприметный. Приехал с супругой, Виви-ан или Ви, как они ее называли. Темноволосая, сильная, хорошенькая, отмеченная солнцем и ветром. Атлетичная. Теннис, парусный спорт, гольф, верховая езда. По мнению Артура, настоящая леди.

Бун Уаксвелл. Возможно происходил из местного болота. Заметный. Грубый, громкий и напористый. Корни его акцента затерялись где-то вдали, в зарослях ризосферы[4]. Черные, вьющиеся волосы. Бледно-бледно-голубые глаза. Лицо желтоватое. Буна Уаксвелла все называли Бу. И он тоже приехал не один, но не с супругой, а с рыжей Дилли Старр, девушкой с исключительно развитыми молочными железами. Такая же шумная, как и славный старый Бу. Когда она напивалась, вела себя несколько неприлично. А напивалась она быстро.

— Ну, ладно, — сказал я. — Значит, всего в синдикате четыре члена: Стеббер, Гизик, Крейн и Уаксвелл. И Стеббер — единственный из них, кто живет за границей. Вечеринка с Бу и его девицей подействовала на всех вас, людей благовоспитанных, несколько раздражающе. И что?

— Мы сидели вокруг стола и пили. На борту был стюард, смешивавший коктейли и подававший напитки, кажется, кубинец. Марио, как они его называли. Улучшив минутку, когда Дилли вышла в туалет, а Бу спустился на берег за сигарами, Кэлвин Стеббер объяснил нам, что иногда не удается выбрать партнера по сделке из своего социального круга. «Уаксвелл — это ключ ко всему проекту», — сказал он.

— А как скоро они взяли тебя в дело? — спросил я.

— Не сразу. Это случилось примерно через две недели. Вильма от Кэлвина не отходила и все время повторяла мне, что, по словам коммерсанта, пока нет никакой возможности привлечь меня: почва еще недостаточно подготовлена. Но она не оставляла надежды. В конце концов, он позвонил мне как-то утром с яхты и попросил зайти к нему без Вильмы. Кэлвин тоже был один. Сказал, что у меня очень настойчивая жена. Но ее напора было бы недостаточно. Однако эта сделка тянется так долго, что один из инвесторов вышел из игры. Стеббер сказал, что чувствовал себя обязанным предложить меня на его место остальным партнерам, поскольку я уже давно появился на сцене и ему глубоко симпатична Вильма. Короче, он уговорил мистера Гизика согласиться, чтобы я вошел в дело на определенных условиях.

— Он именно тогда объяснил тебе, в чем состоят эти условия?

— Только в общих словах, Трев, безо всяких подробностей. Мы сидели в большом салоне, и он разложил карты на журнальном столике. То, что он называл Кипплер-Тракт, было отмечено и закрашено. Двадцать четыре тысячи четыреста гектаров. Довольно странной формы полоса, начинающаяся на севере Марко, расширяющаяся к востоку от Эверглейдз-сити и доходящая, практически, до границы округа Дейд. Синдикат вел переговоры об оптовой закупке этой земли при условии выплаты по семьдесят пять долларов за гектар в течение двух лет при продажной стоимости триста долларов. Как только этот договор будет подписан, Стеббер вместе с другой группой организует корпорацию развития для покупки полосы у синдиката по цене девятьсот пятьдесят долларов за гектар. Это означает, что после выплат синдикату и накладных расходов, все члены получат по пять долларов на каждый доллар вложений в оптовую закупку. Общая сумма за всю операцию составит один миллион восемьсот тридцать тысяч долларов. Он показал мне проспект о деятельности «Делтоны» на острове Марко, где интересы «Колльера» с канадскими деньгами должны были быть представлены предприятиями, охватывающими триста тысяч человек. Кэлвин сказал, что его люди изучили все аспекты этого плана, рост, водные ресурсы и тому подобное, и что если нам удается добиться оптовой закупки, то мы своего не упустим.

По словам Стеббера, он вложил в дело семьсот тысяч, Гизик — четыреста, нью-йоркская ассоциация — пятьсот. Остальные двести тридцать тысяч были внесены Крейном Уаттсом и Бу Уаксвеллом. От этой ерундовой доли, по его мнению, одна головная боль, но было весьма существенно вывести на сцену блестящего молодого адвоката. А Бу Уаксвелл был одним из тех, кто тесно связан с наследниками Кипплера и имеет возможность, если ее вообще кто-нибудь имеет, уговорить их на эту сделку. Нью-йоркская ассоциация вышла из игры и вопрос о пятистах тысячах остался открытым. Он сказал, что мои пятьсот тысяч обернутся тремя миллионами, чистая выручка, сверх инвестиций, составит после выплаты налогов один миллион девятьсот тысяч.

— Я заявил, что предпочел бы вложить сто тысяч. Но он, взглянув на меня, как на уличного пса, свернул свои карты и сказал, что не понимает, зачем тратить попусту мое и свое время, и поблагодарил за то, что я заглянул к нему в гости. Вильма была в ярости. Говорила, что я испортил все дело. Сказала, что поговорит еще раз с Кэлвином Стеббером и выяснит, нет ли у него возможности принять меня на условиях двухсоттысячных инвестиций. Я ответил, что не слишком разумно ставить на карту весь капитал, но она сказала, что это вовсе не игра в карты.

— Тогда он тебя взял.

— Неохотно. Я отправил по почте сообщение в свою брокерскую контору, чтобы они продали весь пакет акций и выслали мне заверенный чек на двести тысяч. Мы встретились на яхте. Я подписал синдикатное соглашение, оно было заверено свидетелями и нотариусом. По нему мне причиталось 11,3 процента от прибыли синдиката.

— И ты не привел своего адвоката для проверки?

— Тревис... Ты просто не понимаешь, как все это было. Они казались такими важными. Они делали мне одолжение, принимая в дело. Не будь Вильмы, они никогда бы меня туда не допустили. Это был мой шанс позволить себе ее содержать. А с того момента, как я в первый раз чуть не упустил возможность войти в их дело, Вильма меня к себе не подпускала. Почти не разговаривала со мной. Перебралась в другую спальню нашего дома на побережье. И потом... они сказали, что это стандартное соглашение. Страниц шесть, через один пробел, обычного размера лист, мне нужно было подписать четыре экземпляра. Пока я подписывал, Вильма стояла рядом, положив мне руку на плечо, а потом поцеловала от всей души.

— Стеббер уехал вскоре после этого?

— Через день или два. В это время Бу Уаксвелл стал вокруг крутиться. Заглядывал к нам без предупреждения. Я понимал, что его привлекает Вильма. Когда я ей на это пожаловался, она ответила, что Кэлвин Стеббер велел нам быть с Бу подружелюбнее. Я пытался выпытать у Уаксвелла, как обстоят дела, но он лишь смеялся и просил не волноваться.

— Когда они потребовали с тебя еще денег?

— Первого августа я получил письмо от Крейна Уаттса. Ссылаясь на параграф такой-то подпараграф такой-то, он просил выслать ему чек на тридцать три тысячи триста тридцать три доллара тридцать четыре цента, согласно подписанному ранее соглашению. Я был в шоке. Выкопал свой экземпляр текста соглашения и прочитал указанный параграф. В нем говорилось, что члены синдиката обязуются совместными усилиями покрывать дополнительные издержки. Я тут же отправился к Уаттсу. Он был уже не так дружелюбен, как раньше. Я не бывал прежде в его офисе. Крохотный кабинетик в придорожной конторе по недвижимости в северном конце города, так называемом Тамиами Трейл. Он вел себя так, словно я отнимаю его бесценное время. Сказал, что переговоры продвигаются и уже есть договоренность о выплате восьмидесяти семи долларов за гектар при оптовой продаже со стороны посредников Кипплера, а это означало, что члены синдиката должны внести дополнительно триста пять тысяч долларов. Несложная математика и дает те 11,3 процентов от суммы, которые были указаны в письме.

Я сказал, что мне вряд ли удастся достать деньги, и, по-видимому, придется согласиться на соответствующее уменьшение доли во всем предприятии. Он посмотрел на меня с удивлением и сказал, что может понять мой отказ, но если я изучу следующий параграф, то, конечно же, пойму, что сделать это невозможно. Там говорилось, примерно следующее: «если один из участников не сможет выполнить подписанных обязательств, то его доля в предприятии конфискуется и делится между остальными членами пропорционально тем интересам, которые они в данный момент имеют в деле». Уаттс сказал, что это абсолютно законно, документ был подписан, зарегистрирован и завизирован у нотариуса.

Я вернулся в наш дом на побережье. Мне потребовалось немало времени, чтобы растолковать это все Вильме. В конце концов, она усвоила, что если я не внесу дополнительную сумму, то мы потеряем двести тысяч долларов. Она посчитала это несправедливым и сказала, что позвонит Кэлвину Стебберу и все исправит. Не знаю уж, где она в конце концов его поймала. Вильма не хотела, чтобы я присутствовал при разговоре. Сказала, что я ее раздражаю. Поговорив с ним, она мне все объяснила. Кэлвин сказал, что у него руки связаны. Если он пойдет ради меня на какие-либо уступки, то остальные поднимут хай. Она просила его выкупить мою долю, но Стеббер ответил, что его ситуация с наличными в данный момент не позволяет на это рассчитывать. Он рекомендовал внести деньги, говоря, что это, несомненно, последняя доплата и договор может быть подписан со дня на день. Вильма была взбудоражена, но в конце концов мы сели и постарались найти выход. У меня еще оставались два пакета «Стэндард Ойл» из Нью Джерси и «Континенталь Кэн» на общую сумму пятьдесят восемь тысяч по текущим рыночным ценам. Я все равно собирался продать что-нибудь, так как у нас оставалось пятьсот долларов на счету и на три тысячи неоплаченных счетов. Оставив двадцать тысяч в акциях, я заплатил Крейну Уаттсу, погасил счета и положил три тысячи в банк.

Первого сентября оптовая цена поднялась до ста долларов за гектар, и они снова потребовали ту же сумму. К тому времени у меня оставалось двадцать тысяч в акциях и четыреста долларов на счету. Но я знал, что мы должны заплатить. Тогда у меня уже был заключен договор с другим адвокатом. Он сказал, что мое дело швах и только последний идиот мог подписать такое соглашение. На этот раз Вильма действовала со мной заодно. Мы сели и обдумали, что можно продать. Мне казалось, она начинает узнавать цену деньгам. Оставшиеся акции, машина, мои фотоаппараты, ее драгоценности и меха. Она поехала в Майами и продала свои вещи. Нам удалось набрать нужную сумму и еще получить около четырехсот долларов сверху. Расплатившись, мы отказались от дома на побережье и переехали в номер дешевого мотеля в пяти-шести кварталах от пересечения Пятой Авеню и Трайл. Он назывался «Цветок лимона». Готовили прямо в комнате на электроплитке.

Вильма не переставала спрашивать, что мы будем делать, если они потребуют с нас еще. И плакала. Это ей принадлежала идея составить список моих старых друзей, которые могли бы оказать помощь. Она настаивала на этом. Мне этого делать не хотелось, но в конце концов я составил список из тридцати двух достаточно преуспевающих людей, которые могли оказать мне доверие. Она несколько раз переписывала мое письмо, пока оно не зазвучало как описание величайших в мире возможностей. Отпечатав тридцать два экземпляра на гостиничной машинке, мы разослали их друзьям, прося, у каждого, как минимум, тысячу долларов и любую сумму, вплоть до десяти тысяч, какую они пожелают вложить. Потом мы стали ждать. Пришло шестнадцать откликов. Восемь человек написали, что очень сожалеют. Восемь прислали деньги. Четверо — по тысяче. Двое — по пятьсот долларов. Один прислал сто и еще один пятьдесят. Пять тысяч сто пятьдесят долларов, которые мы положили на общий счет в банке. На следующей неделе ни одного ответа не пришло.

Восьмерым друзьям я выслал расписки, как и обещал. Потом мне в мотель позвонил Крейн Уаттс. Кэлвин Стеббер остановился в «Трех коронах» в Сарасоте и хотел, чтобы мы пришли с ним повидаться. Уаттс сказал, что могут быть хорошие новости. У Вильмы разболелась голова, и она попросила меня поехать без нее. Машины у нас не было. Я доехал до Сарасоты на автобусе «трайлвей» и к пяти часам уже прибыл на место, но в регистрационном окошечке мне сказали, что мистер Стеббер выписался, оставил Уилкинсону записку. Я показал документы. Письмо отдали мне. Там говорилось, что, похоже, пройдет еще месяцев шесть или около того, прежде, чем договор будет подписан. Возможно, в течение этого времени будет еще один сбор, совсем небольшой, на покрытие накладных расходов. Моя доля, видимо, не превысит восьми-десяти тысяч долларов.

Я так и сел. Казалось, я просто утратил способность трезво соображать. Потом сел на автобус и поехал назад. До мотеля добрался не раньше, чем в начале первого. Мой ключ не подходил. Я постучал в дверь. Вильма не отвечала. Я спустился вниз, в контору, и после того, как черт знает сколько звонил, показался хозяин. Он сказал, что замок сменили. А ему не заплатили за две недели, так что он не отдаст мою одежду и чемоданы, пока я не расплачусь. Я ответил, что здесь какая-то ошибка, моя жена должна была отдать ему деньги. Он все отрицал и на мои вопросы о Вильме ответил, что вечером видел ее и какого-то мужчину, выносивших к машине чемоданы и покидающих мотель. Это-то и заставило его подумать, будто мы собираемся увильнуть, не внеся платы. Вот он и убрал мои вещи в кладовую, поменяв замок. Машину он почти не запомнил, сказал только, что она была бледного оттенка с флоридским номером. Вильма не оставила мне никакой записки. Остаток ночи я провел, бродя вокруг дома. Утром, когда открылся банк, я обнаружил, что еще вчера она сняла все деньги со счета, как раз тогда, когда я думал, будто она ушла за продуктами и вернулась с головной болью.

Ближе к концу его голос стал каким-то бесцветным. Артур был явно утомлен. Чуки пошевелилась и вздохнула. Порывы освежающего бриза раскачивали яхту, какая-то хищная ночная птица пронеслась над нами, закричав, словно от боли.

— Но ведь ты нашел ее, потом — сказал я, чтобы расшевелить Артура.

— Да, да, но я так устал...

Чуки протянула руку и погладила его.

— Солнышко, иди спать. Приготовить тебе что-нибудь?

— Нет, спасибо, — пробормотал он.

Потом с трудом поднялся и пошел вниз, пожелав нам спокойной ночи, пока с шумом задвигалась прозрачная дверь.

— Бедный израненный ублюдок, — вполголоса произнесла Чуки.

— Это была очень профессиональная работа. Они забрали все, кроме того, что на нем было. Даже старых приятелей подоили.

— У него все еще не хватает сил, чтобы начать бороться. Ни физических, ни моральных, — задумавшись, произнесла Чуки.

— И то, и другое зависит от тебя.

— Конечно, но постарайся сделать это полегче для него, а, Трев?

— Вильма уехала в конце сентября. Сейчас конец мая, Чуки. След уже восемь месяцев, как простыл. Где они и много ли зацепок после них осталось? И насколько они умны? Одно очевидно. Вильма была спаниелем, вспугивавшим утку. А потом она брала ее в зубы и приносила в Неаполь. Помнишь, она приехала на том круизном катере из Саванны. Мне кажется, был там один коротышка, слишком приземистый для нее. Ну, она огляделась, присмотрелась к тому, что у нас тут есть. И подцепила Артура. Брак может усыпить подозрение, а секс она использовала в качестве кнута. И когда она полностью приручила мужа, да еще и заставила как следует побеспокоиться о том, где достать денег, то связалась со Стеббером, чтобы сообщить ему: голубок готов лечь в кастрюлю. Солнышко, это было проделано профессионально. Они заставили его заерзать от желания влезть в дело. Он так хотел этого, что, не прочитав, подписал бы собственный смертный приговор.

— Это было законно?

— Не знаю. По крайней мере, достаточно законно для того, чтобы тебе три года пришлось доказывать в суде свою правоту. В результате окажется, что договор был всего-навсего гражданской процедурой по восполнению фондов.

Он никакой процесс и оплатить не сможет. Он и две чашки кофе не оплатит.

— Ты можешь что-нибудь сделать? — спросила она.

— Я мог бы попробовать. Если тебе удастся немного подлечить его.

Она встала, подошла ко мне, быстро обняла, поцеловала в переносицу и сказала, что я сокровище. Когда она ушла, прошло немало времени, прежде чем сокровище, оторвав от шезлонга свой мешок болей и горестей, отправилось спать.

Глава 4

В субботу днем на верхней палубе я вытянул из Артура все оставшиеся подробности. Чуки смазала ему кожу специальным кремом от солнца. Сама она использовала перила верхней палубы в качестве пыточного станка, и я с удовольствием уселся к ней спиной, чтобы этого не видеть. Я вынес такие испытания за этот день, что смотреть на нее было больно. Сквозь монолог Артура до меня доносились иногда ее шумные от усилий вдохи и выдохи, треск натянутых до предела связок, и — надо сказать — даже этого хватало, чтобы немного испортить настроение.

Беседа с молодым юристом ни в малейшей степени не принесла успокоения Артуру. Он предложил Крейну Уаттсу продать свою долю в синдикате за двадцать пять тысяч долларов, но тот ответил, что его это вряд ли заинтересует. После этого, в приступе полного отчаяния, Артур решил разыскать Буна Уаксвелла. Он узнал, что тот живет в Гудланде на острове Марко-Айленд. На последние гроши, оставшиеся от поездки в Сарасоту, Артур доехал на автобусе до поворота на Марко и, проголосовав на шоссе, поймал машину до моста, а затем отправился пешком в Гудланд. На бензозаправке ему рассказали, как отыскать коттедж Уаксвелла. Он добрался туда на рассвете. Это было одинокое строение в конце грязной дороги, скорее напоминавшее закусочную, нежели коттедж. Во дворе стоял бледно-серый седан. Кантри по радио звучало так громко, что никто даже не услышал, как он поднялся на крыльцо, и, заглянув сквозь стеклянную дверь, увидел Вильму, голую, взъерошенную, разметавшуюся во сне на кушетке и отчетливо вспомнил, как покоилась ее белокурая головка на сувенирной подушечке из Рок-Сити. Бу Уаксвелл, в одних трусах, сидел, привалившись к приемнику, с бутылкой, поставленной на пол между ног, и пытался подобрать на гитаре мелодию, которую он слушал. Заметив Артура, он усмехнулся, подошел, ухмыляясь, к стеклянной двери, открыл ее, оттолкнув при этом Артура и поинтересовался, что ему нужно. Артур сказал, что хочет поговорить с Вильмой. Но тот ответил, что разговор с его бывшей женой не имеет никакого смысла, потому что Вильма взяла себе временный развод, в стиле кантри.

Потом в дверях появилась Вильма, встала за спиной Уаксвелла, лицом к закату. Ее маленькая, нежная мордашка отекла от сна, взгляд после постели и бутылки был пустым. Она закуталась в грязный халат, подлезла под тяжелую лапу Бу Уаксвелла и посмотрела на Артура со спокойным, почти тупым безразличием, выхваченная последним лучом угасающего дня из тьмы сгущающейся в комнате.

В памяти Артура живо отпечатались такие мелкие детали, как тщательно выполненное, блеклое изображение синего орла, сжимающего в когтях бомбу, взмахивающего крыльями при колыхании мускулов поднятой руки Уаксвелла. Неровное темно-розовое пятно засоса на нежной шее Вильмы. И крохотные радужные блики от бриллиантиков в часах на ее запястье, — часах, которые она, по ее словам, продала в Майами.

Тогда он понял, что от начала до конца не было ничего, кроме лжи, лжи настолько беспардонной, что больше не оставалось ничего, во что можно было бы верить. Как большой, исстрадавшийся ребенок, он бросился на Уаксвелла, но не успев нанести ни единого удара, был отброшен назад, втиснут в угол между перилами и опорой крыльца и, чувствуя однообразные, молотящие удары в живот и в пах, увидал в дверном проеме за прилежно работающим плечом Уаксвелла маленькую женщину, которая оттопырив нижнюю губу, обнажающую маленькие ровные зубки, удовлетворенно наблюдала за ними. Потом перила проломились, и он полетел вниз, во двор. Артур тут же встал и медленно побрел обратно, тем же путем, что и пришел сюда, спотыкаясь и обеими руками держась за живот. У него было такое чувство, что ничто уже не удерживает его на этом свете. На ватных ногах его мотало из стороны в сторону и где-то посреди этой грязной дороги, ведущей к коттеджу, он рухнул. Встать не мог. Казалось, словно что-то вздымается и опускается внутри, а жизнь теплой струйкой вытекает из тела. Комары, так густо роившиеся вокруг, что он выдыхал их носом и сдувал с губ, не давали ему уснуть. Он подполз к дереву, подтянулся, встал и пошел дальше, из последних сил пытаясь хоть чуть-чуть распрямиться. К тому времени, как он добрался до моста, ему это почти удалось. Слева, на западе, мерцал розовый свет. Он начал долгий путь по шоссе и в течение некоторого времени все было в порядке. А потом вдруг начал заваливаться на землю. Артур сказал, что это было очень странно. Он отошел подальше от середины дороги, а затем, когда перебрался на обочину, ему вдруг показалось, что темный куст бросился на него, и Артур тяжело дыша рухнул вниз.

Когда он попытался подняться, рядом притормозил старенький пикапчик, оттуда вышли двое и осветили его ярким фонариком. Тогда словно откуда-то издалека он услышал, как они гнусаво и пренебрежительно обсуждают, насколько он пьян и от чего.

Из последних сил Артур отчетливо произнес:

— Я не пьян. Меня избили.

— Так что, мистер, взять вас с собой? — спросил мужчина.

— Мне некуда идти.

Когда предметы перестали расплываться перед глазами, он ощутил себя, сидящим между мужчиной и женщиной на переднем сидении пикапа. Они повезли его к себе домой. На восток по шоссе, до поворота на Эверглейдз-сити, через Эверглейдз, и дальше, на тот берег, где эти люди по имени Сэм и Лифи Даннинг жили с пятью детьми в вагончике и построенном рядом коттеджике со сборным гаражом. Позднее он узнал, что они ездили на пикник, на берег острова Марко. И когда его подобрали, дети, пляжный инвентарь и вещи для пикника находились в задней части пикапа.

Сэм Даннинг работал на сдаваемом внаем катере клуба «Ружье и удочка» в Эверглейдз-сити. Сейчас был не сезон, и он на равных паях с партнером ставил сети и ловил рыбу на продажу, используя для этого старый ялик.

В течение трех дней Артур мог лишь ковылять, как старик. Все что удавалось удержать в желудке — это супы, которые варила для него Лифи. Он спал подолгу, чувствуя, что его сонливость отчасти результат побоев, а отчасти — нервное истощение после всего, что с ним произошло. Днем он спал в натянутом на заднем дворике гамаке, а ночью — на матрасе в гараже, часто просыпаясь от серьезных взглядов разглядывающих его детей.

Лифи одолжила у соседа старую одежду, достаточно большую, чтобы она подошла Артуру, а сама постирала, почистила и заштопала то, что было на нем. Насколько он помнит, три дня она вообще не задавала ему никаких вопросов, и лишь на четвертый пошла во двор, где он гулял, чувствуя, что стал более уверенно стоять на ногах. Там были разбросаны детали старой машины и лодочного двигателя, частично скрытые нестриженой травой. Артур сидел в тени дуба на перевернутом ялике, и Лифи нагнулась над ним, согнув руки в локтях и наклонив голову. Это была поблекшая крепкая женщина с яркими глазами, одетая в штаны цвета хаки и голубую рабочую рубашку. Было уже заметно, что она беременна.

— Кто вас избил, Артур?

— Бун Уаксвелл.

— Эти Уаксвеллы просто злыдни, все равно что моккасиновые змеи[5]. У вас есть хоть кто-нибудь, к кому вы могли бы поехать?

— Нет.

— А где вы работаете, в основном?

— В магазине.

— Уволили вас?

— Я закрыл дело.

— Та одежда, что была на вас, хорошего качества. Поношенная, но хорошая. И разговариваете вы вежливо, как окончивший хорошую школу. И есть культурно умеете. Мы с Сэмом осмотрели вашу одежду, но никаких документов у вас с собой не было.

— Там должен был быть бумажник с водительскими правами, карточками и тому подобным.

— И может еще с тысячей долларов? Если он и был у вас, Артур, то вы его выронили, падая всю дорогу. Что мы хотели бы знать, и Сэм, и я, это то, нет ли у полиции к вам какого-то интереса, потому что они не больно ласковы бывают к тем, кто пускает подобных посетителей на квартиру.

— Меня никто не разыскивает. Ни для допроса, ни для чего другого.

Она изучающе поглядела на него и сама себе кивнула.

— Ну, ладно тогда. Что вам нужно, мне кажется, это найти какую-нибудь работу, чтобы деньги на дорогу заработать. Вы можете пока пожить у нас, пока денег не наберете. Потом заплатите мне за постой. Я знаю, есть люди, которые просто шатаются по свету. Для молодежи это еще туда-сюда, Артур, но для взрослого мужчины это... Без постоянной женщины вы просто в старого бродягу превратитесь. Так что вы подумайте.

Сэм нашел ему работу по подготовке клуба «Ружье и удочка» к открытию сезона. Артур разослал необходимые бумаги, прошел бюрократические формальности, необходимые для получения водительских прав и выдаче дубликата карточки социального страхования. Это не заняло много времени. Когда он закончил работу в клубе, то подыскал другую, — простым рабочим на строительстве домов вблизи аэропорта.

Сэм Даннинг отгородил часть гаража, а Лифи поставила там койку, стол, лампу и сундук, задрапированный хлопчатобумажным лоскутом, подоткнутым под верхний край. После искренних и долгих препирательств, он стал платить двенадцать долларов в неделю за еду и комнату. Лифи хотела десять, а он настаивал на пятнадцати.

Рассказывая мне, Артур задумчиво заметил, что это было странное время. Он никогда в жизни не занимался физическим трудом. Старший мастер несколько раз чуть-чуть не уволил его за врожденную неловкость, пока он приобретал простейшие навыки. Зато потом работа стала доставлять ему удовольствие — он обучился забивать гвозди без круглых, как совиный глаз, следов вокруг шляпки; определять, когда цементный раствор застынет до нужной консистенции; вкатывать тачку по пружинящей доске. Артур говорил, что просто в лепешку расшибался, осваивая эти премудрости. Отвечал лишь когда к нему обращались. Сидел с детьми, когда Сэм и Лифи Даннинг уходили в субботу вечером. По выходным он помогал Сэму приводить в порядок катер, а иногда и работал у него матросом, когда кто-нибудь нанимал судно. Он словно прятался от всего, что могло напомнить ему о прошлом и становился кем-то другим. Почти ничего не тратил, копил деньги, не считая их. Он мог лежать на койке, не думая ни о чем. Когда мысли вдруг обращались к Вильме или потерянным деньгам, он быстро обрывал их, возвращаясь к успокоительной серости жизни, чувствуя только, как подкатывает к горлу тошнота от невозможности избежать воспоминаний. Временами он просыпался от эротических снов, связанных с Вильмой, но они быстро блекли, оставляя лишь привкус во рту да ощущение ее кожи на ладонях.

Лифи родила ребенка в январе, третьего мальчика. Артур подарил ей автоматическую стиральную машину, не новую, но в хорошем состоянии. Они с Сэмом подключили ее к водопроводу и к сети накануне возвращения Лифи. Та была просто в восторге. Она стала относится к Артуру еще теплее, и вскоре напрямую принялась сватать Артура и семнадцатилетнюю девушку по имени Кристина Кэнфильд, живущую на нижней улице. Кристина сбежала в Кристал Ривер с рыбаком, ловившем под камнями крабов, а к Рождеству вернулась домой, в одиночестве и на сносях. Она была младшей из трех дочерей, две старшие вышли замуж и уехали, одна в Форт Мьерз, другая в Хомстед. Кристина, рослая, светло-русая, по-детски привлекательная, была спокойной, приятной, медлительной девчушкой, часто улыбавшейся и всегда готовой расхохотаться.

— В том доме, что Кобб Кэнфильд для своей Люси выстроил, до того, как Томми получил хорошую работу в Форт Мьерз, никто не живет. Ты мог бы неплохо устроиться, — говаривала Лифи.

— Да ей всего семнадцать!

— Но она носит в себе доказательство, что уже женщина. Правда, это пока еще почти незаметно. Ты ей нравишься Артур, просто нравишься. Она здоровая, и работящая, и денег у них куры не клюют. И она черт знает что натворила, как дикарка убежала. Кобб будет так благодарен, если это удастся замять, что и тебя добром не обойдет, можешь мне поверить. Кристина будет тебе надежной подругой, не то, что многие ее ровесницы на острове.

— Мне следовало это рассказать тебе раньше, Лифи. Я женат.

Она прищурилась, обдумывая новую проблему.

— Ты собираешься снова жить вместе с женой, Артур?

— Нет.

— У нее есть причины тебя разыскивать?

— Нет.

Она кивнула своим собственным мыслям.

— Закон ничего против не имеет, пока никто шума не поднимает. Просто держи рот на замке насчет той жены. Кобб слишком горд, чтобы позволить ей жить с тобой не по закону, так что все, что от тебя требуется, это держать язык за зубами и жениться на ней, а кому от этого плохо будет? Никому, только вам обоим хорошо, да тот котенок, незаконный, которого она носит, получит папу. Кристина круглый год в саду работает, и с крючком так обращаться умеет, что закачаешься. Не плохо иметь и юную жену, которая тебе благодарна.

Чуки завершила свою серию пыток, подошла и, тяжело дыша, уселась рядом с нами; коричневое тело блестело от пота, волосы спутаны.

— Удивительно, что мы снова тебя увидели, Артур.

— Может, и не увидели бы. Я думал об этом. Она была доверчивой и преданной, как собака, которую с дождя приводишь. Я мог бы там остаться до конца своих дней. Но я все время помнил о восьми друзьях, которые в меня поверили. В некотором роде это меня угнетало намного больше, чем потеря моих денег. Ведь и их деньги ухнули туда же. А давление со стороны Лифи и Кристины лишь заставило меня постоянно помнить об этом. Так что я сказал, что у меня есть кое-какие личные дела, которые надо уладить. И я вернусь, как только смогу, может, через несколько недель. Это было два месяца назад. Я отправился обратно в Неаполь, думая, что, может, мне удастся поправить свои дела ровно настолько, чтобы выплатить друзьям долг.

Потом Артур рассказал, как он вернулся в мотель «Цвет лимона». Там он обнаружил, что все его вещи давным-давно проданы, да еще осталось девять долларов задолженности за комнату. Артур выплатил их из тех семи сотен, которые ему удалось скопить. Нашел себе другую комнату. Купил ту самую одежду, в которой и приплелся ко мне. Отправился повидаться с Крейном Уаттсом. Уаттс достал папку с делом. За время его отсутствия потребовалось еще одно дополнительное вложение средств в дело. Когда все их попытки найти мистера Уилкинсона окончились впустую, его участие, согласно условиям соглашения, было прекращено. Поскольку после длительных переговоров им так и не удалось заключить оптовую сделку на покупку Кипплер-Тракт, то синдикат был распущен, а все лежавшие на счету деньги были поделены между его участниками пропорционально их интересам на конечный момент сделки. Артур потребовал адреса Стеббера и Гизика, но Уаттс сказал, что если он хочет им написать, то может пересылать письма в его контору для дальнейшей отправки. Артур с жаром заявил Уаттсу, что его попросту ограбили и он уж постарается, черт побери, устроить им все возможные неприятности, какие только сможет. Так что если они хотят уладить дело и избежать расследования, то он подпишет безусловный отказ от своей доли в обмен на возмещение в размере десяти тысяч. Уаттс, по словам Артура, выглядел нечесаным, заросшим щетиной, в грязной рубашке спортивного покроя. Уже в одиннадцать утра от него несло бурбоном. Вдохновленный растерянностью Уаттса, Артур солгал ему, сказав, что его адвокат уже готовит подробную жалобу Генеральному адвокату Штата Флориды, копию которой отошлет в Коллегию адвокатов. Уаттс вспылил, сказал, что ничего не поможет, так как сделка была абсолютно законной.

Артур дал ему свой временный адрес и сказал, что будет лучше, если кто-нибудь свяжется с ним, как можно скорее, и перешлет деньги.

Артуру позвонили в пять вечера. Оживленный девичий голос сообщил, что звонит от имени Крейна Уаттса, чтобы сообщить, что Кэлвин Стеббер хотел бы встретиться и выпить с мистером Уилкинсоном в «Пикадилли Паб» на Пятой Авеню в шесть вечера и обсудить все его проблемы.

Артур пришел раньше. Бар был шикарным, но каким-то затемненным. Он сел на табурет у обитой кожей стойки и, когда глаза привыкли к темноте, осмотрелся вокруг. Взгляд его упал на длинную стойку и ближайшие столики, но Кэлвина он так и не увидел. Вскоре рядом с ним возникла молодая женщина, стройная, хорошо сложенная, сексапильная, но строгая, представившаяся, как мисс Браун. По ее словам, ее послал мистер Стеббер, который немного задержится и придет позже. Артур перенес свой бокал за заказанный столик. Мисс Браун парировала все его вопросы о Стеббере с секретарской выучкой и потягивала сухой шерри микроскопическими дозами. Его вызвали к телефону, он вышел, но оказалось, что это ошибка. Кто-то просил мистера Уилкерсона, представителя Компании стройматериалов из Флориды. Вернувшись к столику, Артур внезапно почувствовал, что комната накренилась, и рухнул прямо у ног мисс Браун. Она усмехнулась. Потом в его смутных воспоминаниях мелькали образы мисс Браун и какого-то мужчины в красной куртке, помогавших ему выбраться из ее машины. Проснулся он в округе Палм, в вытрезвителе, без денег и документов, больной, слабый, с раскалывающейся до слепоты башкой. Днем помощник шерифа с полнейшим безразличием предъявил ему счет. Артура задержали, когда он шатался по общественному пляжу, дурно пахнувший и бессвязно бормочущий. Его привезли в участок и зарегистрировали под именем Джона Доу. Сфотографировали в анфас и в профиль. Обычная процедура. Он мог признать себя виновным и сесть на тридцатидневный срок, начиная с этого дня, или признать себя невиновным и выйти под двухсотдолларовый залог до выездной сессии суда, которая состоится через сорок дней. И еще ему разрешалось сделать один звонок.

Он мог бы позвонить Лифи. Или Кристине. Но выбрал для себя тридцать дней в тюрьме. После четырех дней в камере он подписал согласие и был направлен на дорожные работы, как меньшее из двух зол. Там Артур лениво помахивал ножом для обрезки сучьев под снисходительным наблюдением охранника, отворачивая лицо от блеска проезжающих мимо машин с туристами, одетый в слишком маленькую для своего роста тюремную рабочую робу. То ли от напряжения, то ли от отчаяния, то ли от последствий той отравы, что подсыпала ему в бокал мисс Браун, то ли от грубой похлебки из бобов и риса, но его постоянно выворачивало. Работа на шоссе давала ему ежедневный кредит в пятьдесят центов. Он покупал молоко и белый хлеб. Временами эта пища шла ему впрок, временами нет. Его тошнило от солнца и всякой попытки приложить хоть какие-нибудь усилия.

Артур все время думал о том, как отомстит своим врагам. Он обрезал ветки и представлял их то Стеббером, то Уаттсом, потом Дж. Гаррисоном Гизиком, Бу Уаксвеллом, Вильмой, мисс Браун. И когда он похудел до такой степени, что стандартная рабочая форма пришлась впору, в полуденном бреду ему вспомнилась моя профессия, о которой рассказала Чуки. И он понял, что будет дураком, если предпримет еще что-нибудь самостоятельно. Может, будет дураком, даже попросив о помощи. Ему вернули одежду и отпустили, выдав один доллар тридцать центов, оставшиеся от его кредита. Он попытался пересечь полуостров на попутках, но его внешний вид не внушал доверия. Машины притормаживали, по крайней мере, некоторые из них, потом, передумав, с ревом таяли в асфальтовых миражах. Время от времени он попадал под дождь. Покупал бутерброды, но вынужден был от них отказаться — выворачивало наизнанку. Несколько раз его подвозили на короткие расстояния. Спал Артур, где придется, и почти не сохранились в его памяти последние несколько дней этого путешествия, но он ясно помнил, как взошел на палубу «Дутого флэша», качнувшуюся ему навстречу и ударившую в лицо при попытке оттолкнуть ее руками.

— Мне нужно получить ровно столько, чтобы расплатиться с друзьями, — говорил он. — Я понимаю, ты должен прежде всего покрыть расходы, а потом поделить оставшееся из того, что спасешь. Если бы не долг, я бы сдался, Трев. Может, это все равно безнадежно. Были у меня деньги, да сплыли, кажется, их никогда и не было. Мой великий дедушка привез баржами из Нью-Йорка ткани, мебель и станки, снял складское помещение, продал товары и выручки хватило, чтобы возместить заем за первую партию и купить вторую. Вот откуда деньги пошли. Тысяча восемьсот пятьдесят один доллар. Тогда две тысячи — большие деньги были. Мой отец в них мало смыслил. Деньги начали утекать. Я думал, что мне повезет больше. Смогу увеличить капитал. Боже мой!

Чуки дотянулась до него и нежно, утешающе, погладила смазанное маслом плечо.

— Некоторых очень умных людей иногда жестоко накалывают, Артур, — заметил я. — И обычно это случается далеко от дома.

— Я просто... не хочу туда возвращаться, — сказал он. — Мне снится, что я там. Я вижу себя мертвым, лежащим на тротуаре, а прохожие обходят меня и кивают, словно догадывались обо всем с самого начала.

Чуки взялась за мое запястье и повернула к себе, чтобы взглянуть на часы.

— Артур, пора тебе, братец, очередной гоголь-моголь проглотить. Поароматнее, чтобы хороший аппетит к ужину нагулять.

Когда она ушла, Артур сказал:

— Боюсь, что главная часть расходов — это затраты на мое питание.

Я посмеялся, посчитав его слова шуткой даже большей, чем она того заслуживала. В конце концов, это была его первая слабая острота. Знак, что дело пошло на поправку. Были и другие признаки. Гладко выбритый подбородок. Волосы аккуратно подстрижены Чуки Маккол, которая проявила в этом деле большие способности. Солнце подрумянило дряблую кожу Артура. Вес возвращался. Чуки прописала ему какую-то особую гимнастику, облегченную, но необходимую для восстановления мышечного тонуса.

Чуки вернулась с газетой и гоголь-моголем. Мертвые восстанут. Но надо было закупить яйца, молоко, масло и горчицу. В Кендл-Ки магазины самообслуживания открыты в ночное время и по воскресеньям. При таком ветре легко плыть в надувной лодке. А моя маленькая, английская, ходит, как золотые часы.

Плечи жгло, словно их обмотали раскаленной проволокой. Так что, не покривив душой, я оставил мысль об обычной или моторной лодке, слез в надувную и переплыл на ней трехметровый залив, подгребая крошечными веслами.

Возвращение против ветра доставило мне не большее удовольствие, чем мигрень. И нисколько не помогло то, что ветер стих на минуту, когда я поднимался на борт и быстро вытаскивал лодку. Вышла Чуки и взяла у меня продукты. Пока она это делала под лучами меркнущего красного солнца, коснувшегося горизонта, на нас напал авангард многомиллионной армии комаров с заболоченного морского берега. Они не кусаются, но какая-то память предков велит им занять самую удобную позицию для укуса. Большие, черные комары летают медленно и, когда размажешь десяток по руке, то на ней остаются черные, как сажа, полосы. Они профессионально непригодны быть комарами, но налетают в таком количестве, что донимают своим звоном, где бы ты не расположился. И когда ноздри забьет этими тварями, ты восклицаешь в отчаянии:

— Ну что же им в конце концов нужно?

Чуки с Артуром приняли душ и переоделись. С первого взгляда было ясно, что каким-то образом им удалось сделать друг друга страшно несчастными. Артур держался покорно и отстраненно. Чуки — оживленно, но не менее отстраненно. Между собой они обменивались лишь чисто формальными вежливыми репликами. Я принял душ в слабом запахе ароматизированного мыла Чуки, в этой по-дурацки обвешанной зеркалами кабинке, огромной, словно гараж для «фольксвагена». Эта смехотворная для восемнадцатиметровой яхты — даже если учесть ее семиметровую ширину — трата места на душ, почти так же бессмысленна, как и столь же огромная бледно-голубая ванна, три метра в длину и полтора в ширину. Представляю себе, какая зрительная стимуляция нужна была этому престарелому хлыщу с Палм-Бич, который проиграл мне судно в покер, для того, чтобы у него что-то получалось с его бразильской любовницей.

В противовес мрачному настроению своих гостей, я просто подавлял их своим весельем, осыпая их анекдотами, абсурдными шутками и односторонним остроумием, напоминающим игру в гандбол в одиночестве. Мало-помалу они оттаяли и начали похихикивать. А потом стали вежливо передавать друг другу предметы, которые любой из них легко мог достать самостоятельно в тесной кабинке, соединенной с камбузом.

Я счел это благоприятным развитием событий. Люди сами выбирают себе команду. Нас с Чуки объединило выхаживание больного. Теперь любые взаимоотношения, даже затаенная вражда, из которой удавалось исключить меня, служили доказательством того, что Артур не был побежден окончательно. Но Чуки нужно было немного поднять в нем боевой дух, иначе мои шансы спасти его имущество окажутся весьма плачевными. И, может быть, именно с этого все и началось.

Глава 5

В понедельник мы выбрали якоря и величественно перебрались на новую стоянку в Лонг-Ки, чтобы зарядить аккумуляторы и уйти подальше от гнева комаров цвета сажи, загонявших нас в трюм. Во время очередного купания я был вдохновлен маленьким триумфом. Мы плыли наперегонки до дальнего буйка и обратно до трапа. На середине обратного пути Чуки ровно гребла и двигалась на полкорпуса впереди меня. Судя по тому, как кололо в боку, я понял, что еще метров восемьдесят, и я начну барахтаться, переворачиваться и грести слабее. Но тут внезапно появилось второе дыхание, которого не бывало уже давно — словно старого друга встретил. Как будто у меня внезапно открылось третье легкое. Я привыкал, пока не обрел полной уверенности, затем увеличил темп и обогнал ее на длинной финишной дистанции, держась за лестницу, когда она доплыла до яхты. А потом почти не чувствовал себя рыбой, вытащенной из воды, как это было раньше.

— Ну, хорошо! — выдохнула она, раскрасневшаяся и моргающая, как сова.

— Должна же ты была проиграть мне хоть один разок.

— Ни черта не должна была! И изо всех печенок за тобой рвалась. — Она откинула голову и впервые усмехнулась мне с тех пор, как приняла на борту продукты.

Мы медленно отплыли от яхты и тут, оглянувшись, я заметил Артура, занятого работой, к которой я его приспособил. Он вдевал новые шнурки в ту часть нейлонового полотнища, что привязывают к перилам верхней палубы.

Чуки нырнула, потом появилась возле меня и фыркнула, как дельфин.

— Я бы вас обоих в душевую кабинку засунул, — сказал я. — Возьмете каждый зубами за уголок шелкового платка, левая рука за спиной привязана, в правой — пятнадцатисантиметровый нож.

— Поясни, Макги.

— Мне просто действует на нервы то, как вы кругами ходите и хихикаете. Никак не могу понять, что может двух людей так развеселить.

— Мог бы и догадаться. Я взрослая девушка. Здоровая взрослая девушка. И веду очень здоровый образ жизни. Я с ним сплю в этой твоей бескрайней кровати. И это очень точное слово, Макги. Сплю. Только и всего. Вот я вчера подумала. Может, Артур уже достаточно поправился, а у тебя немало времени уйдет прежде, чем вернешься с продуктами. Так что сперва я душ приняла, одела эту сексуальную штучку из черной прозрачной ткани, слегка сбрызнула и тут, и там, и особо свою маленькую тигрицу. Раскинулась, как картинка, а сердечко девичье бам-бам-бам стучит. И нельзя сказать, чтобы с ним никогда раньше такого не случалось. Так этот сукин сын повел себя так, словно я к нему на улице, на углу пристаю. Он был оскорблен, просто Боже сохрани. Заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке.

— Может, ты это не совсем верно интерпретируешь?

— Знаешь, дружок, есть некоторая точка, начиная с которой я перестаю что-либо понимать. И вот эта та самая точка. Его ход. И пока он его не сделает, прямо посреди этой огромной кровати будет проходить невидимая стена. Из ледяных кирпичиков. Все, что он от меня получит, это элементарный медицинский уход.

Ночью я проснулся от треска линей. Начался прилив. «Флэш» поворачивался, раскачиваясь каждый раз все дальше и дальше в сторону, пока встал по направлению ветра. Я всегда бросаю два якоря таким образом, чтобы судно переносило основной вес с одного борта на другой, когда разворачивается на сто восемьдесят градусов. Так как это была первая ночь на новой стоянке, то я решил проверить, не разболтался ли канат, и убедиться, что яхта раскачивается именно так, как я и предполагал. По правилу большого пальца суда всегда раскачиваются, наклонившись в направлении ближайшей мели. Но ветер может внести некоторые изменения и есть еще приливные течения, которые вы могли не учесть.

В общем, я вышел самым коротким путем, вверх через люк. Подергав за тот линь, на котором в тот момент удерживалась яхта, убедился, что он хорошо натянут. Под сигнальным фонарем у меня прикреплен круглый, как тарелка, отражатель, из-за чего палуба оказывается в тени, но за края отражателя проникает достаточно света, чтобы проверить канаты, когда глаза привыкнут к темноте. По колебаниям яхты и огням на отмелях можно было определить, правильно ли она будет поворачиваться. Я решил подождать, пока яхта не завершит полный оборот, а затем проверить второй якорный линь. У меня было полно приборов и хорошее днище, так что тысяча шансов к одному, что все должно выйти отлично. Но ведь немало погибших моряков грешили излишней самоуверенностью. На яхте возникают сразу три опасности. Когда выбираешь якорь и спешишь повернуть штурвал, что-нибудь налетит на судно, забросив вас дрейфовать в мертвое пространство. И это в то время, когда без фонарей вы выплывете прямо в корабельный проход, увидите расходящиеся в разные стороны, бегущие прямо на вас огни городских кварталов, броситесь за своим большим сигнальным фонарем и уроните его за борт. Судно — это такое место, где беда никогда не приходит одна. Сидя в ожидании на краю люка, я почувствовал слабый, отдаленный стук. Я ощутил его босыми пятками, удивился, что за чертовщина, но потом сообразил, что это привязанная к корме надувная лодка раскачивается от ветра, тыкаясь в борта. Я прошел по боковой палубе, вставил еще один линь в ее крепительную утку и поднял нос шлюпки к двум кранцам, нависающим над транцем. Потом прошел на корму по левой стороне, а когда возвращался на нос по правой, то внезапно наткнулся на бледное привидение, едва не заставившее меня сигануть через перила. Само привидение это тоже напугало, а потом оно издало несчастный всхлипывающий звук и бросилось ко мне в объятия, ища утешения. На Чуки была маленькая, коротенькая, белая ночная рубашка. Она прижалась ко мне, снова всхлипывая. От тела веяло жаром, дыхание было влажным и горячим. От нее шел легко узнаваемый сладковатый запах женских сексуальных усилий. Соски были твердыми и впивались мне в грудь, словно маленькие камешки.

— Боже мой, Боже мой! — шептала она. — Он не может. Он пытался, пытался, пытался. Я ему помогала, помогала, помогала. А потом у него вообще ничего не получилось, и он заплакал, а мне просто необходимо было выбраться оттуда. О Боже, Трев, у меня просто нервы не выдерживают.

— Спокойно, девочка.

— Эта сука чертова могла ему с тем же успехом просто член отрезать... — сказала она, снова всхлипнула и стала икать. Она икала, шумно дышала, тыкалась мне в шею и, в конце концов, вцепившись железной хваткой стала, подталкивать меня своими сильными бедрами. Я оставался безучастным. Бронзовая статуя трехтысячелетней давности прореагировала бы, наверное, сильнее, чем я.

— Боже, милый — ик — будь добр — ик — сними меня с этот — ик — крюк.

— А ты не знаешь, что этим все не кончится, и Артуру от этого добра не будет? Может, это скрасит его жизнь, улучшит ему настроение?

— Но ты — ик — хочешь меня, милый. Пожалуйста. Ик.

— Ладно, Чуки.

— Слава Богу, спасибо, — сказала она. — Я так тебя люблю. Ик.

— Я помогу тебе из этого выбраться, — сказал я. Нагнувшись поддел руку под ее колени. Она обмякла, думая, по-видимому, что я собираюсь отнести ее к лежакам на верхней палубе. Я раскачал ее над перилами и отпустил.

Визг. Пл-л-люх. Потом кашель, а затем резкие и горькие ругательства из темной воды. Я сбежал по трапу, нагнулся и, подав руку, вытащил ее на кормовую палубу и велел оставаться там. Принес полотенце и махровый халат.

— После всего! — сказала она ледяным и бесстрастным голосом. — Надо же!

— Ты стала говорить намного лучше.

Завязав халат, она сказала:

— Ты ублюдок, правда?

— Слушай. Вылечило тебя это? Ты прекратила икать?

Внезапно мы рассмеялись и, хохоча, снова подружившись, пошли наверх к большой обитой войлоком скамье у контрольных приборов. Я сходил проверить якорный линь и вернулся с сигаретами для нее и трубкой для себя. При свете портовых огней звезды тускнели, но не блекли.

— Конечно, ты был абсолютно прав, — сказала она. — Но позволь мне поверить, что тебе это тоже кое-чего стоило, черт побери.

— Больше, чем я позволяю себе об этом думать.

— Так что неудача могла бы его и прикончить. Впрочем, мне это неизвестно. Но чертовски хорошо известно, что я перебралась бы на остаток путешествия к вам в постель, капитан, и уж это бы наверняка поставило на нем крест.

— Как тот крошечный нож, что используют, когда матадор не может убить быка шпагой. Какой-нибудь коренастый мужичок с видом палача выходит на арену и всаживает его быку прямо за ушами. И тот падает, словно его с крыши сбросили.

— Потом эти проклятые мулы волокут его вокруг всей арены вместо того, чтобы сразу убрать со сцены. Зачем им это нужно?

— Наверное, дань традиции.

— Трев, я понятия не имею, как себя вести завтра с Артуром? Его все это так... расстроило.

— Открытая и явная привязанность, Чуки. Все эти маленькие поглаживания, улыбочки, поцелуи. Крепкие объятия. Точно так, как если бы все получилось.

— Но какого черта я должна... Ох, мне кажется я поняла. Никаких штрафных за поражения, ободряющие призывы попробовать заново. Никакого общественного порицания. О, черт, я полагаю, что, в конце концов, всегда могу выбежать и, вопя, сигануть за борт.

— И икая.

— Честное слово, можешь мне поверить, но никогда еще со мной такого не было. Наверно, это что-то с яхтой связанное. И с фазой луны. И с тем, что Фрэнка на столько лет посадили. И от того, что мне так... чертовски жалко Артура. И уж, конечно, от моего страшного, мерзкого здоровья. Бедный ягненочек. Он такой весь извиняющийся и сломленный. Ну, ладно, Макги, спасибо за то, что почти ничего не было. Спокойной ночи.

Я набил трубку. Сел, поставив босые ноги на перекладины штурвала, размышляя о том, почему Чуки решила выплеснуть на меня все свои страдания. Она уже во второй раз так поступала со мной, что на душе кошки скребли. Она вызывала определенный трепет в обычном существе мужского пола. Я заметил, что за ней ухаживали гораздо меньше, чем можно было ожидать. Вся эта кипучая, искрящаяся, мощная жизненная энергия могла бы вызвать у меня подсознательное неприятие, скрытое подозрение, что мне с ней не ужиться, настораживающая перспектива для мужского тщеславия, которого во мне, несомненно, было немало. Когда эти черные подозрения стали угрожать испортить прелестную ночь, я пошел на нос, спустился через люк вниз и отправился в свою спартанскую кровать.

Будучи слишком возбужденным, чтобы уснуть, я обнаружил еще одну причину, возможно не менее самоуничижительную, почему я мог стойко сопротивляться интимной связи с Чуки. Если не считать ее необъяснимой привязанности к Фрэнку Деркину, она была необыкновенно стойкой и постоянной. Будучи умной, старательной и восприимчивой, Чуки избежала всех этих внутренних противоречий, комплексов и ранимости, порождаемых сомнениями. Она была цельной натурой, уверенной в себе и — в этом смысле — в своей абсолютной безопасности. Может, меня заводили только раненные утята. Может, наиболее сильное ответное чувство вызывали у меня калеки, выделяемые из всего стада, те, кто, по контрасту, давали мне ощущение внутренней силы и целостности. А такая цельная женщина, наоборот, подчеркивала обратные стороны души Макги, выявляя линии разрыва, и то, как неловко слепил я себя когда-то, и слишком много внешних эффектов, как в фокусах с зеркалами. Когда научишься контролировать свои собственные, милые, маленькие неврозы, то можешь и посочувствовать другим, трясущимся до рассыпания на части, и извлекать свою радость из обучения их тому, как снизить вибрацию. Но прочная и твердая натура лишь напоминает вам о том, как часто бывает ненадежным обретенный вами контроль. И, может быть, именно существование крепких и непрочных связей послужило одной из скрытых причин того, что мне пришлось стать странником, экспертом по спасению, одиночкой в толпе, искателем тысячи потускневших Граалей, находящих слишком много предлогов, когда дело касается драконов, встречающихся на пути.

Такого рода эмоциональное самонаблюдение и самовлюбленность, помноженные на малый коэффициент мудрости — удивительное лекарство. Но, словно нитроглицерин при больном сердце, в большой дозе это лекарство за один прием может ударить в голову.

А может быть, все было бы гораздо проще. Сильное физическое влечение без эмоций. Единожды начав, мы бы долго не могли остановиться, а в конце концов абсолютно ничего не осталось бы, даже дружбы. И это было достаточно хорошей гарантией сознательного воздержания.

Во вторник Чуки, казалось, из кожи вон лезла, стараясь выполнить все как надо. Поглаживание и пожатие, добрые словечки и быстрые поцелуи, особые сюрпризы с камбуза. Ответная реакция была не более заметна, чем если бы она гладила мертвого пса. Артур производил впечатление человека глубоко погруженного в угрюмую апатию. Он ничего не замечал или же не обращал ни на что внимания. Но время от времени я замечал, как он смотрит на нее со слабым выражением внутренней борьбы на лице. Чуки так усердствовала, что я почувствовал бы себя более уютно, держась от них подальше. Тем не менее, я устроил себе самый мучительный день. Такой, что его можно было сравнить с любыми пытками времен инквизиции.

Сесть. Зацепиться ступнями за что-то твердое. Сцепить пальцы на затылке. Медленно откидываться назад, пока плечи не окажутся в двадцати-двадцати пяти сантиметрах от палубы. Замереть в этой позе. И оставаться в ней, пока пот не выступит и каждый мускул не задергается. Другое упражнение: приседания на одной ноге, затрачивая около двух секунд на то, чтобы присесть и двух — на то, чтобы встать. Повторять, пока не покажется, что тело весит примерно семнадцать тонн.

Чередовать десятиминутные перерывы на отдых и пятидесятиминутные упражнения в течение всего дня, потом отмокать в такой горячей ванне, чтобы приходилось погружаться в нее по сантиметру, затем съесть триста грамм отменного бифштекса, гору салата, растянуться на верхней палубе, поглядеть на звезды и наощупь добраться до постели.

Я проснулся ненадолго на первой серой зорьке и услышал, как они занимаются любовью. Это был даже не звук, не слабый отголосок, скорее ощущение ритма. Ритм кровати, странно напоминающий сердцебиение, но в более мягкой форме. Ум-фа, ум-фа, ум-фа. Внутренний, клинический, невидимый галоп, как и у бьющегося сердца. И как основа расы, стремящейся из перкалевых простынь обратно на матрас из сухой травы в уголке пещеры. Звук слабый и чистый, противный лишь тем несчастным, что проносят сквозь все свои хилые дни собственный запасец гадости, готовые выплеснуть его на любое реальное и потому пугающее их явление.

Доносящееся и сквозь гранитные плиты, и сквозь картонные стенки обычного мотеля эти биения жизни должны вызывать не злобу, но своего рода пафос, потому что тогда они становятся попыткой упрочения связи между чужаками, способом остановить все часы и заявить: я живу.

Миллиарды миллиардов жизней приходивших и уходивших из этого мира, и та небольшая их часть, что ходит сегодня по свету, вышли из этой пульсации. И отрицать ее значимость это все равно, что отказаться от крови, нужд и целей расы, сделав нас всех непристойными паяцами, застыдившимися своих собственных инстинктов.

Услыхав эти звуки, я почувствовал себя спокойным покровителем. Наслаждайтесь. Находите то единственное время, незамутненное ни самоуничижением, ни одиночеством. Постановим же отныне, что Макги — это лишь третье колесо, и пусть все внутренние взаимоотношения будут отныне твердо закреплены. Отметим совершившееся сегодня, и да здравствует подлинная привязанность!

Тайная пульсация участилась, потом замедлилась и стихла. Я услышал отдаленное гудение двигателя, затихающее вдали, наверно, какой-нибудь рыбак, из тех, что ловят рыбу на продажу, двинулся к берегам Ист-Кейна. Побежавшая от него волна забилась о борт. Какие чувства — благодарности, заверений, мгновенных воспоминаний испытывают и нашептывают друг другу переплетенные в объятиях любовники? Прислушиваются ли к тому как медленнее начинают стучать сердца? Возникают ли эти маленькие паузы после каждого долгого, глубокого вздоха? Тебе было хорошо, любовь моя?

Я проснулся вновь с тем же самым ощущением полного благополучия, которого добивался. Килограммы сброшены. И несколько участков легкой мускульной боли не могли затмить это прекрасное чувство упругости и жизненной силы.

Тело, когда стареешь настолько, чтобы не принимать это как должное, становится как бы отдельной сущностью. И если о нем забываешь, то чувствуешь себя виноватым в том, как оно это переносит. Пережившее травму и по-прежнему продолжающее носить вас, залечив собственные раны, оно заслуживает лучшего. Лелеять и упражнять его значит умиротворять его за прошлые упущения.

При моей профессии только осел может относиться к своему телу пренебрежительно. Это тоже самое, что выйти на передовую с заржавевшим ружьем или нейрохирургу оперировать с похмелья. Полшага, замедление реакции на одну двадцатую долю секунды, могут изменить ситуацию. Любая необходимость применить силу проистекает, обычно, из неверного хода, из возможной ошибки правосудия. Но и в таких случаях процесс всегда остается неуправляемым.

Теперь это тело выдержит даже худшие из пыток прошлых дней.

Моя серенада под душем не разбудила дремлющих любовников, не разбудил их и звон кастрюль. После завтрака я вытащил небольшую спиннинговую удочку, оснастил ее желтым зажимным устройством, поставил руль и парус в надувную лодку и отправился кружить вдоль края дальнего поля водорослей. Я выловил пару небольших каранксов, одного горбыля и потом, уже в самом конце, подцепил на крючок чужака для этих мест, отбившегося от стада трахинота. Он потянул больше чем на полтора килограмма, я его разделал, смазал маслом и уже испек на шампуре, когда любовники, щурясь, зевая и натыкаясь на предметы, выползли на свет Божий. Посчитаем трахинота жертвой на особый алтарь. Эти голубки утверждали, что в жизни ничего вкуснее не пробовали. Они его прикончили, все до крошечки, а я стоял, глупо улыбаясь, словно добрая старая тетушка в телерекламе.

Чуки вела себя с ним в среду точно также, как и накануне. Но без повадок старшей медсестры. У нее глаза блестели, во всем чувствовалась ленивая расслабленность. Он отвечал тем же. Я был исключен из их круга. Артур теперь ходил с гордо поднятым подбородком. Он даже рискнул отпустить парочку своих мягких, натянутых шуточек, наградой ему служил переливчатый девичий хохот. Я старался держаться от них подальше. Но временами «Дутый Флэш» кажется слишком маленьким. Днем я выдумал себе дело в Лонг-Ки, замену фильтра, и с одинаковым выражением подавленной антипатии на лицах они махали мне, отплывающему на своей лодке.

Наутро, в пятницу я задал ему самый существенный вопрос. Я выбрал якорь, а он помог мне разложить вдоль борта лини, чтобы просушить перед тем, как сматывать. Стояло серенькое утро, такое тихое и мрачное, что хотелось говорить шепотом. «Дутый Флэш» дрейфовал на высокой воде перед началом отлива, а туман на востоке размазывал контуры солнца до гигантского шара, вполне подходящего для фантастического фильма.

Артур уже выглядел вполне нормально. Костляво, но нормально.

— Ну, так как? — спросил я его.

Сидя на корточках, он поднял голову.

— Что так?

— Ты готов помочь мне отправиться за награбленным?

Он встал.

— Мне кажется... сейчас я готов.

Я оценил ситуацию. Он был уже не тем парнем, членом нашей вечно меняющейся компании, каким казался мне больше года назад. Но выглядел почти также, хотя и похудел. Я решил, что дело в глазах. Раньше он мог смотреть на вас приятным зафиксированным взглядом домашней гончей. Теперь же глаза его ползли вверх, потом опускались, взгляд его возвращался назад и уходил в пустоту.

— Послушай, Артур. Надо относиться к этим людям без гнева, без негодования, без ненависти. Никакой героики. Никакой мести. Мы идем туда холодные, мудрые и сообразительные. И ты стоишь в стороне от дел. Ты мой умный советник. Я приношу тебе разрозненные куски, и мы вместе пытаемся сложить их в единое целое. Но если мне понадобится ввести тебя в дело, я хочу быть уверен в том, что ты сделаешь все в точности, как я скажу, согласен ли с этим или нет. Ты меня понимаешь? Я хочу быть уверен, что ты не допустишь, чтобы это плохо повлияло на тебя.

— Трев... все что я могу обещать, это постараться.

— Как ты себя чувствуешь?

Он попытался улыбнуться.

— Как мотылек.

Можешь оставаться мотыльком, но у тебя должен быть деловой подход. Мы собираемся вырвать мясо из тигриных лап. Мы отвлечем внимание зверя. Чуки втягивать в это не будем. И начнем прямо сейчас.

Он облизал губы и проглотил слюну.

— Куда мы плывем?

— Ну, хотя бы для начала в Марко.

Глава 6

Я повел «Дутый флэш» во Фламинго через пролив Уайтвотер и далее через устье реки Шарк в Мексиканский залив. Залив был ровным и спокойным, так что я увел яхту на десять километров от берега, взяв такой курс, чтобы пройти мимо мыса Романе, и поставил старый надежный автопилот «Металлического Моряка». Он стал слабо поворачивать штурвал туда-сюда каждый раз всего на несколько сантиметров. Я проверил держит ли он курс. Солнце начало припекать сквозь легкую дымку и единственный ветерок при метровом штиле возникал от того, что мы шли на большой катерной скорости. Днем я прослушал прогноз погоды Морской службы Майами. Тропический циклон с эпицентром ниже Юкатанского перешейка двигался к северу северо-востоку со скоростью пять-шесть узлов.

Чуки принесла обед наверх. У нее и Артура был подавленный вид. Я понял, что их беспокоит неизвестность. Нужно инстинктивно чувствовать, как много следует рассказывать своим войскам. Слишком мало так же нельзя, как и чересчур много.

— Что нас ожидает, — сказал я, — так это большая игровая афера. Этакая псевдозаконная вариация известной игры в «нашедшего бумажник».

— Что это значит? — спросила Чуки.

— Сначала выбирают клиента, потом главный роняет бумажник, да потолще, там где было намечено. Помощник успевает подобрать его, опередив клиента на долю секунды. Они отходят в переулок. Помощник считает деньги, и клиент видит, что там, скажем, девятьсот долларов. Потом появляется главный, очень доверительного вида тип. Знакомый помощника, но из тех, кого он почтительно величает «мистером». Помощник утверждает, что нашел бумажник один. Главный отводит клиента в сторону и говорит, что это несправедливо: они нашли бумажник вместе, а значит и деньги должны разделить поровну. Помощник нехотя соглашается. Главный говорит, что теперь надо в течение недели следить за объявлением о пропаже. Если никаких объявлений не появится, то можно делить деньги. Достает коричневый конверт, засовывает туда бумажник вместе с ярлычком, помощник и клиент расписываются на ярлычке. Ну, ладно, а у кого конверт будет храниться? После некоторого спора решено, что клиент может оставить его у себя, отдав помощнику триста долларов в качестве залога своих добрых намерений. Главный соглашается подержать конверт до тех пор, пока клиент не вернется с тремя сотнями. Обмениваются адресами. Клиент, получив конверт, в течение недели читает все объявления о пропаже, потом радостно надрывает конверт и находит старый драный бумажник, набитый газетами. Его подменили, пока ждали, когда он вернется с тремястами долларами. Или, если попадется более умный клиент, то замену производят прямо у него на глазах, разрешив держать конверт у себя и отправившись в банк за деньгами вместе с ним. Это обычно зависит от уровня человеческой жадности. Такая игра, Артур, является несколько усложненной вариацией все той же старой аферы, что и та, где роль главного сыграл Стеббер, Вильма была наводчицей, а Гизик, Уаксвелл и Уаттс — помощниками. Сделав дело, они ушли на дно. Но так как оно было не совсем законным, то двоим из них — Уаттсу и Уаксвеллу — пришлось остаться на поверхности. Подозреваю, что им достались куски помельче. Так что от нас потребуется выставить им маленькую приманку.

Чуки вскинула брови.

— Чтобы заставить Стеббера и Гизика играть в открытую? Но ты не похож на клиента, Тревис. И если ты наткнешься на Вильму, то она тебя узнает.

— Есть у меня кое-кто на примете. Он уже дал свое согласие, и мне нужна помощь компетентного человека, чтобы представить его в лучшем виде.

— Кого? — напрямую спросил Артур.

— Придется нам изобрести его. Но если мне понадобится обеспечить его присутствие, то следует иметь кого-нибудь про запас, кто бросится сюда по первому зову и сумеет хорошо сыграть эту роль.

— И у тебя есть кто-нибудь на примете, да? — с вызовом сказала Чуки.

— Ты когда-нибудь встречалась с Роджером Блиссом?

Она не знала его. Я рассказал им о Роджере. Если бы не роковая капля честности, он мог бы стать величайшим хранителем тайн нашего времени. Получив образование в области изящных искусств, он отправился учиться и писать картины в Италию. Там он столкнулся с киношниками и стал помогать им в разработке персонажей. Он был прирожденным мимиком. И вскоре понял, что никогда не станет большим художником. Но со временем кино ему надоело. Сегодня он стал хозяином маленькой и дорогой картинной галереи в Голливуде, с немалой выгодой обхаживающим целую группу покровителей искусств. Зажил хорошо, часто бездельничая, особенно в сезон затишья. В прошлом он пару раз помогал мне, когда нужно было, чтобы доверенный человек представился как известный психиатр, полковник военно-воздушных сил, декан колледжа или авантюрист из Оклахомы. Роджер обладает потрясающими способностями перевоплощаться абсолютно правдоподобно, вплоть до манеры поведения и деталей одежды. Я убедился, что его всегда можно вызвать. И подумал над легендой, от которой у Стеббера и компании слюнки потекут.

Итак, мы обошли сбоку Эверглейдз, проплыли мимо затуманенной береговой линии Десяти Тысяч Мангравских островов, необычно темный и странный край, одно из немногих оставшихся на земле мест, которое не удалось испортить человеку. Большая полоса водорослей, самая широкая и мелкая на континенте, начинается невдалеке от Окихоби и уходит на юг. Развесистые дубы, капустные пальмы и еще пятьдесят видов деревьев кажутся колышущимися островами на сорокакилометровой водорослевой реке. На ее широких влажных берегах высятся безмолвные кипарисы. Там, где прилив просачивается в песок, превышая все пределы солености, начинаются заросли карликовой ризофоры. Десять тысяч островов охватывают огромный, насыщенный парами приливной бассейн. Здесь полоса водорослей входит в Гольфстрим и Флоридский залив.

Человеку, вечному упрямцу, удалось пробить всего несколько брешей в этом полном безмолвии. Заняли свои посты по периметру Эверглейдз, Марко, Фламинго и Чоколоски. Но голод никогда не грозил этим местам. Здесь жирный чернозем, такой хороший, что еще сто лет назад выращенные в Эверглейдз помидоры, проданные зимой в Нью-Йорке, приносили по двадцать четыре доллара с ящика. Но проносились над островами ураганы, нагоняя соленую волну, и требовались годы на то, чтобы выщелочить отравленную почву. Лихорадки, мошкара, бури и изоляция — вот, что всегда подрывало дух аборигенов, кроме самых суровых, тех, у кого хватило юмора изображать пик сезона москитов, как время года, когда, помахав пинтовой кружкой, наловишь их целую кварту.

Стойкие индейцы племени калуза жили здесь с незапамятных времен, возводя на островах укрытия от шторма из раковин устриц и моллюсков, которыми они питались, так что ко времени их полного уничтожения испанцами набрались многотонные груды ракушек, которыми были выложены многие мили первых грубых дорог в дебри Глейдз.

Это край великой, выдержавшей немало лет легенды о семиолах[6]. Это была этническая общность подонков и оборванцев, которых гнали от самой Джорджии и Каролины, пока, в конце концов, после вынужденного перемещения большинства из них на юго-восток, осталось двести пятьдесят человек — разрозненных, прячущихся, деморализованных, не стоящих дальнейших усилий действующей армии. В течение пятидесяти лет их численность практически не менялась. Потом, постепенно, у них возникла новая культура, составленная из фрагментов многочисленных старых культур, а язык представлял собой ломаный жаргон, образованный также на основе прежних языков. Они даже начали приобретать какое-то жалкое чувство собственного достоинства, но тут белые проложили шоссе через весь Глейдз, от Неаполя до Майами, уничтожая семиолов как племя и превращая в придорожных торговцев со столь огромным цыганским цинизмом, что из всех поделок, которые они изготавливают и продают туристам, ни одна не имеет ни малейшего отношения к их обычаям, привычкам или первоначальному образу жизни. Они стали карнавальными индейцами, деградирующими под влиянием коммерции, странные наследники большой и цветистой лжи о том, что их никогда не стегали кнутом, а они никогда не заключали перемирия. Комедийные индейцы, которые на протяжении всей своей истории не знали там-тамов, не пользовались томагавками, луками и стрелами, как это делали индейцы равнин. Но зато теперь они изготавливают несметное количество этих предметов и продают людям из Огайо.

Конечно, сегодня, когда все попытки подчинить себе природу Глейдз массированной атакой окончились неудачей, мы медленно уничтожаем ее, сужая Реку Водорослей. Во имя сомнительного прогресса власти штата по своей великой мудрости разрешают любому мелкому разработчику рыть искусственные каналы, которые обеспечивают их «приморскими» товарами для продажи. На севере болот Коркскрю вымирают девственные заросли древних кипарисов. Во всем районе северных областей Колланда лес вырублен и уже никогда не будет таким как прежде. Так как на Глейдз сухо, то здесь нередки большие пожары. Экология изменяется. Сокращаются колонии белой цапли, исчезают лобаны, умирает от новых, порожденных засухой, болезней ризофора[7]. Но потребуется еще немало времени, чтобы окончательно погубить этот край. И годы спустя, глупые люди окажутся на грани самоубийства, затерянные и беспомощные, безнадежно заблудившиеся среди островов, кажущихся похожими один на другой. Это черный край. И, как любая часть дикой природы во всем мире, он мгновенно наказывает за допущенную ошибку, с небрежным, безжалостным безразличием.

Я изучил карту и выбрал место для стоянки. Прошел за Марко-Пасс в широкий Проход Урагана. Вход в пролив было нетрудно различить из рубки. «Флэш» имеет осадку полтора метра, а киль утяжелен. Пустынный остров Рой Кэннон лежит внутри пролива. Мы приплыли как раз перед закатом, по низкой воде. Проход был очень широким, побережье Рой Кэннон заканчивалось песчаным пляжем. Я взял немного на север, чтобы надежно обойти мыс, образующий северный край прохода. Сбросив скорость, я въехал дном в песок. При помощи Чуки и Артура сбросил четыре якоря, воткнув два передних в верхнюю скелетообразную белизну ризофоры, задыхающейся под песком, намытым сюда, по-видимому, после того, как ураган «Донна» расширил проход. Я отнес кормовые якоря на глубину человеческого роста и крепко закрепил на дне. Яхта будет прекрасно держаться на них, свободно вздымаясь с приливом и опускаясь с отливом. Полные баки топлива и пресной воды были заправлены во Фламинго.

Мы купались, пока садилось солнце, но потом тучи злых от голода комаров, загнали нас вниз, под палубу, отстреливаться и ловить тех, кто залетел вместе с нами. Была такая жаркая и душная ночь, что я запустил генератор и включил кондиционер. После ужина и кофе я заставил Артура как можно точнее описать, как выглядели эти четверо мужчин, в частности Стеббер и Гизик. Мне хотелось быть уверенным, что я узнаю их, даже если они переменят имена.

Рано утром в субботу я уселся в надувную лодку и, прихватив с собой Чуки, отправился на юг, лавируя между островами, по направлению к Марко Вилладж. Нас невозможно было разглядеть. На побережье для этого есть простой способ. На мне были штаны цвета хаки, белая рубашка с короткими рукавами, бейсбольная кепка с длинным козырьком и темные очки. Чуки одела белые обтягивающие хлопчатобумажные брючки, голубую блузку, темные очки и маленькую соломенную панамку, оставленную кем-то из женщин на борту; спереди красными нитками было вышито: «Выпьем!». С собой у нас были две удочки, ящик со снаряжением и красный охладитель пива. Марко Велладж поверг меня в печаль. Со времени моего последнего визита, сюда добрались бульдозеры и экскаваторы. Живописная, старая, кишащая крысами пристань исчезла, также как и древний универсальный магазин, и множество старых, побитых витрин двухэтажных домов, выглядевших так, словно их перенесли сюда из сельской местности Индианы. Они выстояли полвека ураганов, но крохотные пометки на карте разработчика уничтожили их целиком и полностью, так что и следа не осталось от старой застройки.

Но даже суета многомиллионной стройки замедляется до сонного колыхания, когда на острове стоит майская жара. Мы пристали к берегу и вылезли из лодки. Бездельники тут же определили, к какому типу нас отнести, и с этого момента все их пристальное внимание было сосредоточено на гибкой и плотно облегающей фигуру Чуки белой ткани, а она ничуть не смущалась, не замечая их восхищения и предположений, высказываемых вслух. Я задал вопрос, и сперва нас отправили не по адресу, но затем нашлось более подходящее место. В конце концов, мы отыскали болезненного вида, задумчивого молодого человека, который привел нас к своей лодке, привязанной к трейлеру. Пять метров в длину, утяжеленный стекловолоконный корпус, двигатель в сорок лошадиных сил привинчен к усиленному транцу. Все необходимое.

— Не знаю уж, как насчет недели, — сказал он, — я и сам собирался ею воспользоваться. Разве что я получу, — он вытер рот и отвел глаза, — сто долларов, мистер?

— Семьдесят пять. За бензин плачу я.

— Я в нее полторы тысячи вложил, мистер.

— Семьдесят пять прямо сейчас и, если я продержу ее более трех дней, еще семьдесят пять.

Он с ответственным видом изучил мое водительское удостоверение, бросая долгие косые взгляды на открытую блузку Чуки, сделался весьма любезным и добродушным, получив на руки семьдесят пять долларов, и принялся описывать места, где мы сможем поймать больших робало и детенышей тарпона. Он сам спустил лодку для нас на воду. На белом стекловолоконном покрытии розовым цветом и почему-то староанглийским шрифтом было смело выведено название «Рэтфинк».

Мы тут же уплыли, взгромоздив надувную лодку на корму. Бездельники на пристани провожали нас долгим взглядом, пока мы не скрылись из виду. А когда вернулись, Артур уже ждал нас на берегу. Необремененный Чуки и надувной лодкой, я вывел «Рэтфинк» в пролив и остался доволен ее ходовыми качествами. Лодка была очень быстрой и устойчивой и, когда я вернулся, рассекая волны, назад по собственному кильватеру, то в ней было сухо.

Еще один бак бензина на борту обеспечит ей ту высокую скорость, что мне потребуется. На лодке были новые контрольные приборы, дроссель и переключатель на одном уровне; кабельный контроль предоставлял возможности быстрого управления. Я наклеил кусок белой тряпки на слишком запоминающееся название и изменил с помощью черной изоляционной ленты регистрационный номер, переделав шестерку в восьмерку, а единицу в семерку. С десяти шагов при самом пристальном взгляде ничего нельзя было заметить.

Я переоделся в спортивные брюки и рубашку, сунул летний пиджак и галстук в носовой ящик, велел своим пассажирам вести себя хорошо и отправился в Неаполь по маршруту, проходящему между островами. Предстояло проплыть километров пятнадцать, меньше, чем получаса езды на моем быстроходном судне.

Я нашел подходящую маленькую пристань невдалеке от автомобильного моста с южной стороны от Неаполя. Заполнил баки, купил дополнительную девятнадцатилитровую канистру и, наполнив ее бензином нужного качества и состава, поставил в лодку. Сказал, что, возможно, в течение недели буду оставлять ее здесь для заправки. Смотритель запросил доллар в день.

— А как насчет того, чтобы оставлять здесь машину, когда я ухожу на лодке, — спросил я.

— Вот здесь, возле здания, где пикап стоит, там можно оставить, никаких возражений.

Я заплатил за недельное обслуживание и, когда смотритель ушел, показав мне место, привязал лодку таким образом, чтобы лини были натянуты. Теперь можно было освободить ее одним движением, оттолкнуться от пристани, нажать на стартер и умчаться прочь. Элементарная мера предосторожности. Никогда ни во что не суйся, пока окончательно не убедишься, что знаешь, как обратно выбираться. Через Глейдз идет несколько дорог, но водных путей столько, что и не сосчитать. Перекинув через руку пиджак, я отправился по 14-му шоссе, перешел автомобильный мост и спустился на другой стороне заболоченного рукава залива к ресторану «Рыбный зал». Там было тихо и чисто. Зал украшали морские раковины, вмазанные в бетон на колоннах. Повсюду, куда ни кинь взгляд, сидели туристы. Я обнаружил, что здесь подают моллюсков с гарниром. Это укрепляет организм, горячит кровь и способно превратить отряд девочек-скаутов в хор баритонов.

Я не стал утруждать себя звонком в контору Крейна Уаттса. Жил он на Клематис Драйв. Горничная ответила: «говорит том Уаттсов» и добавила: «они в клубе». А когда я спросил, шла ли речь о яхт-клубе «Катласс», сообщила:

— Не-а, они играть теннис в «Росталь Палм Бас Клубе».

Просмотрев список контор по сдаче машин напрокат, я позвонил в одну из них, но мне сказали, что прислать машину не могут. Всего один дежурный. Я взял такси и поехал на другой конец города. Там взял на прокат темно-зеленый «шевроле» с четырьмя дверцами и кондиционером. Служащий посоветовал мне проехать еще около полутора километров на север, поискать там знак «Бас Клуб» на уходящей влево дороге, свернуть и проехать еще около километра. Миновать клуб невозможно. Я и не миновал.

Нашел пустое место на стоянке. Огромный бассейн за плетеной оградой представлял собой единую бормочущую, визжащую и шлепающую по животам массу ребятни. Вокруг него полукругом шел частный пляж, утыканный яркими зонтиками и простертыми то здесь, то там, блестящими от масла коричневыми телами. Несмотря на послеобеденную жару, вся дюжина заасфальтированных кортов позади бассейна была полна. С первого взгляда стало ясно, что это теннис высокого класса. Теннисисты играли в белоснежной форме, потея и выбивая душу из мяча, и время от времени выкрикивали: «Ноль», «Подача», «Аут» и «Отличный удар».

Здание клуба напоминало пирожное из хлопьев, покрытое огромным крылом в стиле современных супермаркетов. Доска объявлений была попроще, нежели теннисные площадки. Там был приколот отпечатанный экземпляр последнего клубного бюллетеня. Похоже десятого мая Тейлоры устраивали большой прощальный вечер для Фрэнка и Мэнди Хопсонов, перед тем как эта пара отправилась в путешествие своей мечты на целых три месяца в Испанию. Крейн и Вив Уаттсы были в списке гостей. Я нашел телефонную кабинку и книгу, но она не открыла мне тайны того, чем занимается старый добрый Фрэнк, если он вообще делает что-либо полезное. Побродив по зданию, я наткнулся на дверь с табличкой «Администрация». Постучал и открыл. Там сидела тоненькая девушка, печатавшая на машинке. У нее был бойкий вид и широкая белозубая улыбка.

— Чем могу помочь, сэр?

— Извините, что помешал вам. Я только сегодня прибыл в город. Позвонил мистеру Фрэнку Хопсону домой, но мне никто не ответил. Я вспомнил, что он говорил как-то об этом клубе, и подумал, может быть, Фрэнк и Мэнди здесь.

Она скорчила печальную гримаску.

— Да что вы! Они уехали надолго.

— Только не говорите мне, что он, наконец, выбрался в Испанию. Сукин сын.

— Они так радовались, словно пара маленьких детей, поверьте мне, мистер...

— Макги. Тревис Макги. Они от меня годами не отставали, чтобы я приехал их повидать. Ну, раз так, ничего не поделаешь. По крайней мере, посмотрю клуб.

Она засомневалась на минуту, не стоит ли устроить дополнительную проверку. Я подозрительно велик, у меня постоянный морской загар, и я не буду выглядывать из окон поглазеть на строителей. Но брюки, рубашка, пиджак были высшего качества, и она это знала. Я улыбнулся ей, как Стони Берк, восхищающийся веснушчатыми икрами.

— Ну, мне кажется, мы можем предложить другу Хопсонов кое-что получше, — сказала она, решившись. — Как долго вы собираетесь пробыть в городе?

— Наверно, неделю. Я здесь по делу.

— Мистер и миссис Хопсон наверняка захотели бы, чтобы вы воспользовались клубом, — она подмигнула. — Я припоминаю, мистер Хопсон говорил, чтобы вам дали гостевую карточку, если вы вдруг появитесь, пока их не будет.

Она вытащила лист из машинки, вставила туда карточку и заполнила. Я дал ей номер своего почтового ящика в Бахья-Мар. Она впечатала имя директора клуба, расписалась под ним и протянула мне карточку, слегка покраснев.

— Она действительна в течение двух недель, мистер Макги. Можете платить чеками или сразу по счету. Единственное ограничение состоит в том, что вы не можете приводить сюда гостей. За исключением жены, разумеется.

— Я холост. А одну даму можно? Только изредка.

— Против этого никто возражать не будет. Пожалуйста, не смущайтесь, входите в общество и представляйтесь. Вы увидите, все члены клуба очень дружелюбны и уж особенно по отношению к друзьям мистера Хопсона. И пожалуйста, оставьте номер карточки, когда подписываете счета. Сегодня вечером у нас праздник на свежем воздухе, бифштексы; все будет в буфете. Если хотите на него остаться, — а будет действительно очень мило, — я могу забронировать место.

— С удовольствием. Благодарю вас. Вы очень любезны, мисс...

— Бенедикт. Франси Бенедикт. — Улыбка засияла во всю ширь, вплоть до зубов мудрости. — Я бы с удовольствием показала вам, где тут что, но сейчас занята.

— Я просто поброжу вокруг.

— Вы можете взять напрокат плавки, в мужской раздевалке, у Алби.

Как только я закрыл за собой дверь, она снова принялась печатать. Я нашел темный, прохладный и тихий бар. Там были сидячие места, а в соседней комнате для карт шла игра за несколькими столами в беспощадный мужской бридж. Я остановился у безбрежной стойки красного дерева. Подошел бармен, изогнув бровь в небрежном и надменном вопросе. Я вытащил свою карточку, и его улыбка одобрения выглядела бы еще более правдоподобной, если вынуть изо рта зубы из нержавейки, изобретенные русскими. Когда он подал мне «Плимутский джин» со льдом, к нему с разных сторон бара начали стекаться члены клуба. Он перегнулся через стойку. Вопрос и ответ были произнесены шепотом; они оглядели меня и вернулись на свои места.

Толстенький коротышка с лицом государственного деятеля и старательно уложенной прической из белых кудряшек говорил низеньким голосом:

— Но ты посмотри в лицо фактам, Рой. Факт остается фактом, свидетельства налицо, это десятилетие всеобщего морального падения, шаек, правящих улицами, насилия, сброда, убивающего приличных людей. Прав я или нет?

Я представил себе, как ту же затасканную концепцию излагают этим майским днем в тысяче частных клубов по всей стране. Они видят результат, но они слепы, когда дело касается причин. Сейчас американцев на сорок миллионов больше, чем в 1950 году. Если один человек из пятидесяти обладает тенденцией к насилию и убийству, то теперь их у нас стало на восемьсот тысяч больше. Умственные способности шайки можно определить, разделив самый низкий интеллектуальный коэффициент на число составляющих ее людей. Жизнь дешевеет. Все меньше становится полицейских на душу населения. А неподдающееся учету количество бомб, автоматического оружия, ускорение социальных изменений порождают своего рода городское отчаяние, вызывающее желание умыть руки и биться головой об стену. Все эти буфетные социологи ораторствуют о национальном характере в то время, как каждый час, каждую минуту самый невероятный в истории демографический взрыв превращает их взгляды, суждения и даже сами жизни в нечто все более устаревающее.

Им следовало бы присмотреться к саранче. Когда ее насчитывается х единиц на гектар, то это всего лишь старый безобидный кузнечик, жующий все вокруг, довольствующийся родными местами. Увеличьте их число до 2х, и с ними станут происходить настоящие физические изменения. Цвет переменится, челюсти увеличатся, вырастут мускулы крыльев. А при 3х они голодной тучей поднимаются в воздух, каждое облако управляется единым стадным инстинктом, обгладывая все до косточки на своем пути. Это вовсе не упадок морального облика кузнечика. Это просто массовое давление, аннулирующее любые индивидуальные решения.

— Разве я не прав, сэр? — вопрошал коротышка, оборачиваясь, чтобы вовлечь меня в общую беседу.

Хотя я и не слышал его самых последних заявлений, но тем не менее ответил:

— Абсолютно правы, — сказал я. — Прямо в точку.

Я был принят в компанию, познакомился с важными и добродушными джентльменами, выслушал несколько теплых слов о старом добром Фрэнке Хопсоне и случайно обнаружил, что Фрэнк был агентом по продаже недвижимости.

— Но при его сбережениях ему не приходится работать много. В основном, это управление и сдача внаем того, что принадлежит ему лично. Бедняга, он торгует земельными участками и не может превратить их в капитал, поэтому просто не продает их на сторону.

Один из членов клуба сказал, обращаясь ко мне:

— Я тут недавно слышал, будто Крейн Уаттс пытался выработать какой-то проект для Фрэнка, какой-то там договор по которому он мог бы продать все сразу, земельный бизнес и все остальное, отказаться от лицензии и выйти на пенсию, уступив все свои владения какой-то внешней корпорации, превратив их в капитал.

Стоявший со мной рядом мужчина понизил голос и сказал:

— Он будет дураком, если позволит Уаттсу вовлечь себя в какую-либо сделку.

— Но прошло уже некоторое время, а предложение пока не принято — ответил ему другой клубмэн все так же тихо, и они посмотрели в сторону комнаты для карт.

Я заметил человека с отвисшей челюстью, наиболее точно подходившего под описание Артура. Он играл в бридж за дальним столом, раскачиваясь и поглядывал на свои карты. Он медленно выбирал карту, высоко поднимал ее, шлепал на стол, взрывался громким хохотом, потом наклонялся вперед, сердито глядя на противников, обдумывающих ход.

— Не знаю, откуда он берет денег на эту игру, — продолжали разговор мои собеседники.

— Похоже достает их где-то, когда понадобятся.

— Ну, а она чертовски милая девушка.

— Это уж точно.

Я отлепился от стойки и отправился к кортам в поисках этой чертовски милой девушки, Вивиан Уаттс. Парнишка, отдыхавший между сетами, показал мне ее рукой. Она играла не в паре, а в одиночку, с проворным белокурым мальчиком лет девятнадцати. Он был примерно лет на десять ее моложе. Только их корт был окружен болельщиками. Физически она была того же типа, что и Чуки, только пониже ростом. Темноволосая и загорелая, крепко сбитая, но гибкая. Так же, как и у Чуки, у нее были сильные, хищные черты лица, большой нос, густые брови. Как все прирожденные атлеты, она не тратила движений попусту, что порождало своеобразную грацию. На ней была маленькая белая теннисная юбочка в складку, белая блузка без рукавов, в черных волосах — белый бант. Твердые, коричневые ноги обладали прекрасной упругостью, возвращая ее назад, в положение равновесия и готовности после каждого удара. Так двигается хороший боксер.

Нетрудно было угадать, на чьей стороне перевес. Мальчик дрался отчаянно, бросаясь за каждым мячом и возвращая такие, до которых, казалось, ему невозможно дотянуться. Он брал их достаточно высоко, чтобы получить время для того, чтобы вернуться для подачи и, не давая ей подойти близко к сетке, выбить мячи за поле. Она пыталась вывести их ударом через весь корт.

— Опять подачу запорола, — сказал лысый коротышка, стоявший рядом со мной. Он был коричневый и узловатый, как ореховое дерево.

— Какой счет?

— Шестьдесят три у Вив, и, значит, семьдесят пять у Дейва. Теперь он девяносто восемь сделает.

Дейв подавал издалека, и его партнерша, дождавшись мяча в конце площадки, твердо отбила, переместилась на центр корта и вернула удар прямо ему в колени. На следующей подаче Дейв выиграл очко. Потом попытался приблизиться к сетке, но Вив красивым ударом послала мяч назад. Следующую его подачу она вернула за площадку, и он дал мячу упасть в десяти сантиметрах от ракетки. Потом снова выиграл очко на подаче. Она попробовала использовать низкий удар, Дейв мгновенно рванулся, но, под аккомпанемент сочувственного стона, мяч ударился о перекладину и отскочил на ее сторону корта.

Она улыбаясь подошла к сетке, зажав ракетку под левой подмышкой, и, протянув пареньку правую руку, поздравила его быстрым твердым пожатием. Улыбка впервые изменила выражение ее лица. Вив играла в теннис бесстрастно, как хороший игрок в покер, никаких женских гримасок отчаяния, когда перестало везти.

Они ушли с корта, и его заняли другие игроки, а я проследовал за партнерами к столикам, стоящим в тени. Паренек отошел, по-видимому, принести ей что-нибудь выпить. Когда я подошел достаточно близко, она вопросительно поглядела на меня, и я заметил, что глаза были темно-голубые, а не карие, как я предполагал.

— Я просто хотел сказать вам, миссис Уаттс, что было очень приятно наблюдать за вашей игрой.

— Спасибо. Год назад я Дейва голыми руками брала. А еще через год мне у него и сета не выиграть. Мы знакомы?

— Фрэнк и Мэнди Хопсон устроили мне гостевую карточку. Я в этом городе ненадолго. Тревис Макги, миссис Уаттс. С восточного побережья.

Паренек принес попить, кока-колу себе и холодный чай для Вив Уаттс. Она представила его. Дейв Саблетт. Он, казалось, немного покривил душой, предлагая мне к ним присоединиться. Дейв относился к ней несколько ревниво, чего Вив, казалось, не замечала. Она все еще тяжело дышала, волосы были влажными от пота. Мы поболтали немного. Вскоре их пригласили сыграть в паре. Они были чемпионы клуба по парному теннису.

Я посмотрел начало сета. Уже после двух подач стало ясно, что они выиграют его без труда. И я вернулся в здание клуба посмотреть, может быть, с более близкого расстояния, на вторую половину этого счастливого семейства.

Глава 7

В субботних сумерках я взял бокал у стойки высокого буфета и выбрался из толчеи. Через несколько минут к тому месту, где я стоял, подошла Вив Уаттс. На ней было летнее желтое платье, свежая губная помада. Выражение лица какое-то напряженное.

— Может быть, вы мне объясните, что здесь произошло, мистер Макги?

— Ничего особенного. Мне кажется, ваш муж повел себя несколько оскорбительно, и его партнер вышел из игры. Мистер Уаттс пришел в ярость от невозможности отыграться. Никто не хотел играть с ним в паре. Это все уже стало выглядеть, как спектакль. И я решил... сесть играть.

— Сколько вы проиграли?

— Не так много, чтобы волноваться, миссис Уаттс. Когда я выяснил, каковы ставки, то сказал, что это не для меня. Три цента пункт — это убийство. Я согласился на полцента, а ваш муж заявил, что покроет такое понижение.

Вивиан оглянулась со слегка расстроенным видом.

— Пять с половиной центов пункт. Боже мой!

— Он был совсем не в форме. То есть, конечно, это не значит, что он пропускал свою очередь или забывал заказать игру. Ничего подобного не было. Просто он был излишне оптимистичен.

— Сколько вы проиграли?

— Это не имеет значения.

— Я настаиваю!

— Двадцать один доллар. Но, в самом деле...

Она прикусила губу, открыла свою белую спортивную сумочку и порылась в ней. Я положил ладонь ей на запястье, задержав руку.

— Я в самом деле не возьму их.

Вивиан сдалась, сказав:

— Мне бы действительно хотелось, чтобы вы их взяли. Он домой уехал?

— Нет. Когда он расплатился, то почувствовал себя немного нехорошо. Он сейчас на маленьком балкончике за комнатой для карт... отдыхает.

Она нахмурилась.

— Наверно, мне лучше увезти его домой.

— Он выдохся. Так что там ему ничуть не хуже.

Вив смотрела куда-то в пустоту за моей спиной, взгляд ее потускнел.

— Просто он, кажется, начинает волн... — она умолкла на полуслове, бросив на меня неловкий взгляд.

Обозленный жизненными неудачами мужчина ставит свою привлекательную жену в странное положение. Все еще связанная с ним остатками уверенности и надежности, а также всем грузом воспоминаний о чувствах и теплоте, она не замечает собственной уязвимости, и, что еще более важно, не задумывается о том, как могут расценить эту уязвимость другие мужчины, надеющиеся ею воспользоваться. Замечая повышенный интерес и выслушивая предположения со стороны друзей и соседей, понимая, что все ближе и ближе надвигается беда, она чувствует, что обязана быть более осторожной, так как это тоже своего рода верность. Надеясь на благополучное окончание предстоящих жизненных перемен, ей хочется, чтобы не было причин в чем-нибудь себя винить.

— Принести вам выпить? — спросил я.

— Будьте добры. Виски с содовой, пожалуйста. Не крепкий и побольше.

Вернувшись с бокалом, я заметил, что она беседует с юным Дейвом Саблеттом. С первого взгляда было ясно, что она от него отвязалась. Уходя, Дейв обернулся и посмотрел на меня, упрямым и возмущенным взглядом.

— Мистер Макги...

— Трев.

— Хорошо. Трев, вам не кажется, что он поднимет шум, если попытаться отвезти его сейчас домой?

— Вполне может, Вивиан.

Она выглядела удивленной.

— Это так странно слышать Вивиан. Когда я была маленькой, меня звали Виви, а сейчас — Вив. Вивиан — так называла меня мама, когда бывала по-настоящему сердита. Вивиан — это официально. Но ничего. Наверно, мне даже нравится, что кто-то меня так называет. Может, это будет напоминать мне, что пора бы уже вырасти.

— Это не мое дело, конечно. Но у него действительно что-то не так? Здоровье? Дела?

— Не знаю. Он просто... изменился.

— Недавно?

— Я даже не могу сказать, когда это началось. По крайней мере уже год назад. Трев, я просто не могу больше здесь оставаться и... быть спокойной, общительной и очаровательной, черт побери. Не знающей, что они смотрят на меня и говорят, бедная Вив. Он обещал, что на этот раз все будет по-другому. Но если Уаттс отказывается идти домой... могло быть хуже.

— Я могу увезти его без шума.

Она пожевала губу.

— Наверное вас он лучше послушает. Но мне бы не хотелось портить вам вечер.

— Я пришел сюда только потому, что мне было больше нечего делать.

— Ну ... если вы не возражаете.

Она показала мне боковую дверь, через которую можно вывести его к стоянке для машин. Солнце зашло, гриль поблескивал вишнево-красным, оранжевые язычки пламени мигали на верхушке полинезийского пьедестала выносной кухни, из внешних громкоговорителей гремела музыка, Мы подогнали обе машины. Я поставил свою позади ее маленького белого «мерседеса» с вдавленными крыльями, велел ей подождать и трогаться с места, когда я усажу его к себе в машину. Потом я поеду следом за ней к их дому.

Вытряхнутый из объятий сна, Крейн Уаттс принялся хныкать и раздраженно скулить.

— Пустит-те меня! Бога ради! — Он сфокусировал на мне расплывающийся пьяный взгляд. — Вы, партнер. Дешевый ублюдок по полцента. Пользы от вас ни черта не было. Мне нужен был разумный человек, партнер как-вас-там. Дайте мне кого-нибудь получше этого паяца, и я возьму его к себе в пару.

— Крейн, вы едете домой.

— Да что ты талдычишь! Бойскаутом этой суки заделался? Пшел на фиг, самаритянин. Я остаюсь. Я буду веселиться.

Я рывком сдернул его с кушетки, перехватил метнувшийся на меня кулак, чтобы удобно было вести его за руку, захват, оставляющий свободными указательный палец и мизинец и прижимающий два средних к ладони обхватывающей руки. Лицо Крейна Уатта задергаюсь в конвульсиях, он отвел в сторону другой кулак, и я дал ему испробовать немного настоящей боли, достаточно ощутимой, чтобы пробиться сквозь алкоголь. Крейн побледнел, лицо вспотело и от него отхлынула кровь. Он тихо пискнул и опустил занесенный кулак.

— Тут у вас неприятности? — спросил чей-то нервный голос. Обернувшись, я увидал в дверях служителя клуба.

— Никаких неприятностей. Просто я собирался отвезти мистера Уатта домой.

Легким пожатием я намекнул Уатту на необходимость подтвердить мои слова.

— Просто идем домой, — тихо прошептал он, изобразив странную имитацию одобряющей улыбки.

Служащий помедлил, сказал «спокойной ночи» и удалился.

Крейн Уаттс сделал очень осторожную попытку высвободить руку и обнаружил, что это лишь усиливает боль. Он очень аккуратно вышел рядом со мной, достаточно выпрямившись, делая маленькие ответственные шажки и совсем не качаясь. Этот захват показал мне один полицейский в Нассау. Примененный неверно, он смещает кости или ломает костяшки. Правильный захват натягивает нервы среднего и безымянного пальцев на суставы так, что выбьешь десять баллов на шкале боли. Девять — это пик мигрени и родов, и даже самые стойкие падают в обморок между девятью и десятью. Ты видишь, как меняется цвет их лица, выступает пот и туманится взгляд перед точкой падения. И все проходит очень спокойно. Маленькая боль заставляет людей выть и вопить. А та, что терзает, вызывает лишь почти беззвучный писк. Кроме того, сильная боль способствует внезапному протрезвлению. К тому времени, как я открыл ему дверцу машины, было понятно, что дальнейших неприятностей с его стороны не предвидится. Я втолкнул его внутрь, обошел машину, сел за руль, включил зажигание и поехал вслед за «мерседесом».

— Боже мой, — простонал он, обхватив живот руками.

— Поболит минут десять и пройдет.

— У меня все внутри горит, до самого затылка, парень. Это что, какой-нибудь вид дзюдо?

— Нечто в этом роде.

Через несколько минут он медленно выпрямился.

— Начало проходить, как ты сказал.

— Извини, что пришлось это сделать, Крейн. Я обещал твоей жене отвезти тебя домой.

— Наверное, я тебе и выбора особого не оставил, черт побери. Или ей. — Я заметил, что он разглядывает меня, когда мы проезжаем уличные фонари. — Повтори, как твое имя?

— Тревис Макги. Друг Фрэнка Хопсона. Приехал сюда по делу с восточного побережья.

— Нет, ну ты только посмотри на это! Она сворачивает, вообще никакого сигнала не подавая!

— Наверно, ей сейчас не до этого.

— Точно. Думает только о том, как бы ей повихлять получше. Ты только не давай ей присосаться к тебе, Макги. Весьма хладнокровная сука. Вот тормозит у подъезда к дому. Здесь налево.

Это был широкий подъезд к одному из длинных и низких флоридских блочных домов, с черепичной крышей, гаражом на две машины и, непременно, большой застекленной верандой сзади, иногда с бассейном, иногда нет. Навесные рамы, прозрачные двери на алюминиевых полозьях, внутренняя отопительная система — обо всем можно догадаться еще до того, как увидишь. Стандартными кажутся даже пара деревьев и кокосовые пальмы на заднем дворике. Мозаичные холлы, клумбы на застекленной веранде и полностью механизированная кухня. Но даже ночью я разглядел и другие детали: неухоженный и выжженный солнцем газон перед домом, засохшее дерево на углу, развернутая и покосившаяся табличка: «семья Уаттсов».

Я остановился, притормозив за машиной Вив. Он тут же вылез, чтобы встретить жену, когда она подойдет к нам.

— Поздравляю, милая крошка, — сказал он. — Ну, получила доказательства того, что я испортил тебе вечер? Посмотри, еще рано. Теперь можешь настрадаться вволю.

Она остановилась, расправив плечи.

— Теперь остался только один член клуба, который, может быть, доверит тебе простенькое завещание написать или помочь свой титул вернуть, дорогой. Так что давай сохраним в нем эту наивную веру так долго, как это нам удастся, правда? Пойдем-ка в дом, пока ты не упал. — Она обернулась ко мне. — Трев, я бы предложила вам выпить, но боюсь, что вы этого получили уже более чем достаточно.

— Я бы зашел на несколько минут, если можно. Мне бы хотелось кое о чем спросить Крейна. Нечто, что может мне помочь.

— Спросить его? — сказала она, вложив в это слово столько презрения, что хватило бы на месяц упреков.

— Верность, верность, — пробурчал Крейн.

Мы вошли в дом. Она зажгла свет. И продолжала включать во всех комнатах, даже наружные фонари на застекленной веранде и перед ней, откатывая стеклянные двери на полозьях. Наконец, с легкой иронией, очень напоминающей истерику, сказала:

— Вот, Макги, наше счастливое заложенное гнездышко. Вы могли заметить пару царапин да шрамов? Так, мелкие домашние ссоры, мистер Макги. А видели ли вы этот пустой бассейн? Бедный маленький бассейн. Такое дорогое удовольствие наполнять его, дороже, чем вы думаете. И этим летом мы не утруждаем себя включением кондиционеров. Вы просто глазам своим не поверите, когда увидите счета. Но знаете, у меня есть свои маленькие отдушины. Мой теннис и горничная раз в неделю для субботней уборки на случай, если мы будем развлекаться в воскресенье вечером. Но не так-то много людей осталось, кого можно пригласить. И, знаете, я сама плачу за теннис и уборщицу. У меня есть свой небольшой фонд, целых сто двадцать один доллар в месяц. Не думаете ли вы, что жены должны иметь свой собственный доход, мистер Макги?

Она лучезарно улыбнулась и, словно внезапно протрезвев, развернулась, закрыла лицо руками и скрылась с глаз долой в коридоре. Дверь за ней захлопнулась.

Что-то беззвучно бормоча, Крейн Уаттс достал из углового бара бутылку и отправился на кухню. Когда он проходил мимо, я выхватил ее из рук.

— Мне это нужно!

— Нет, если мы собираемся поговорить. И до начала этого разговора вам нужно принять душ и выпить кофе.

— Говорить будем о чем?

— Может, вы поможете мне заработать немного денег.

Он медленно вытер лицо ладонью, остановился и окинул меня скептическим взглядом сквозь расставленные пальцы.

— Это серьезно?

Я кивнул. Он вздохнул.

— Ну, ладно. Подождите тут. Сварите кофе, если найдете все, что для этого нужно.

Я нашел молотый кофе. Приготовил чашку очень крепкого кофе и понес туда, откуда раздавался плеск душа. Дверь ванной была не заперта. Я поставил кофе на полочку возле раковины, прокричал Крейну, что чашка у него, и ушел обратно в гостиную. Дома, где умерла или умирает любовь, всегда имеют вид временного обиталища. Где-то есть люди, которые, хотя и не знают пока об этом, скоро соберутся сюда въехать.

Крейн вошел не спеша, озираясь, с чашкой в руках, в синем махровом халате. Тяжело сел, отхлебнул кофе и уставился на меня. Цвет его лица был нездоровым. Темные круги под глазами. У него была одышка пьяницы, не очень сильная, но достаточная, чтобы настораживать и вызывать беспокойство. Но туман перед глазами Уаттса уже рассеялся.

— Почему именно я должен вам помочь? — спросил он. — Это пока лучший вопрос, какой я могу задать.

— Мне может понадобиться голодный адвокат.

— Вы его нашли. Но, может, я и не настолько голоден, как вам нужно. Короче, не знаю, насколько подойду вам. Пока вы не расскажете.

— Я делаю одолжение одному человеку. За некоторую плату он доверяет моим суждениям и моим знаниям о ценности земельных участков во Флориде. Он только что получил большие деньги. И хочет вложить половину в ценные бумаги, а половину в землю. Брокер подбирает ему пакет предложений. А я... присматриваю что-нибудь подходящее.

— Вы агент?

— Нет. Если мне удастся подыскать что-нибудь приличное, какое-нибудь многообещающее место для вложения капитала, порядка восьмисот-девятисот тысяч, то получу десять тысяч комиссионных. Его интересуют нетронутые земли.

— И вам нужен адвокат, чтобы осторожно навести справки?

— Не совсем. Я нашел пару очень чистых сделок, одну под Аркадией, другую — севернее, на побережье, на юге Седар-Киз. Каждая из них стоит комиссионных.

— Какова же тогда задача голодного адвоката?

Я встал.

— Давайте переместимся в офис.

С удивленным видом он последовал за мной в ванную. Я пустил холодную воду, включил душ на полную мощность и положил его на верхнюю полочку. Крейн достаточно быстро сообразил, зачем.

— Вы гораздо осторожнее, чем это необходимо, Макги.

— Я всегда осторожен.

Он наклонился над полочкой рядом со мной, и мы стали беседовать сквозь шум воды.

— Десять тысяч кажутся мне день ото дня все более незначительной суммой, Уаттс. Если бы удалось заключить более хитрый договор, то можно было бы еще кое-что урвать. Ну, типа того, чтобы купить нечто, подержать и перепродать. У вас на этот счет, возможно, найдутся идеи получше, чем у меня.

— Почему вы так думаете?

— Из некоторой беседы в баре я вынес сегодня такое впечатление, что вы провернули нечто весьма остроумное.

— А, да, это было действительно остроумно, — сердито сказал он. — И даже законно. Но все, что я получил, откровенно говоря, ерунда. Совсем не то, на что рассчитывал. Все этот дурацкий городок. Другие юристы проворачивают мелкие штучки, а все говорят, как они умны. Знаете, что я получил? — прошептал он за моей спиной. — У меня такая практика, что ее едва хватает для оплаты счетов за свет.

— Может вам стоит попробовать еще раз. И отхватить себе кусок побольше. Законно, разумеется.

— Может, ваш тип для этого слишком проницателен. Тот, которого они обчистили, был дурак дураком.

— Мой приятель вовсе не гигант, да и в жизни никогда сам дела не вел. Вы сказали ОНИ обчистили. Кто это?

— Эти деятели не из нашего города.

— Они нам потребуются!

Он нахмурился, пощупал губу.

— Хуже не будет, если одного из них сюда вызвать. Чертовски хороши. — Он выпрямился. — А если мы соберемся попробовать, то вы ни черта об этом и знать не захотите. Так вас надо понимать?

— Мне нужно знать лишь одно, не кончится ли это все десятью годами в тюрьме Рейфорд.

— Ничего подобного. Поверьте мне, все будет вполне законно.

— Как вы это проворачиваете?

— Ваш приятель должен вбить себе кое-что в голову. Ну, скажем проявить желание принять участие в земельных операциях одного синдиката. А потом он слегка превышает свой баланс. В случае с тем, последним, они использовали женщину.

— Она все еще тут?

— Я не интересовался. Зачем?

— С моим знакомым это тоже может выгореть.

— Послушайте. Вы сказали, что он вам доверяет. То, как это делается, не подразумевает ополовинивание денег. Либо это не пройдет, либо у него ни гроша не останется. Вам не жалко его?

— Только не его. Но меня это, конечно, немного волнует. Ведь речь идет почти о двух миллионах, Уаттс.

— Может, при нем целое стадо адвокатов ходит?

— Нет, а в чем состоит суть дела? Объясните попроще, я не юрист.

— Вы заставляете своего знакомого поверить, что синдикат охотится за дьявольски большим куском земли. Все кладут деньги на счет синдиката, каждый вносит некоторую долю. Попечителем служит кто-нибудь из членов синдиката. В данном случае это будет тот человек, о котором я вам говорил. Клиент думает, что все вносят деньги наличными. Но по отдельному соглашению попечитель соглашается принять от других участников векселя, принимая во внимание их давнее знакомство и тому подобное. В синдикатном соглашении есть пункт о возможности дополнительных сборов. Каждый раз, когда подходит время такого сбора, клиент вносит наличные, а другие отделываются векселями на свою долю сбора. В другом пункте соглашения говорится, что если один из членов не может внести свой процент сбора, то он выбывает из игры, а его доля делится между остальными пропорционально их участию в деле. Еще в одном пункте оговаривается возможность распада синдиката в случае, если операция признана неосуществимой, а его фонд при этом делится между его членами пропорционально их участию. Таким образом, вы просто посылаете ему требования о дополнительных сборах, пока у него ни гроша не останется, исключаете его с соответствующим уведомлением, а немного погодя прикрываете лавочку и делите пирог. Надо только поддерживать в нем мысль о том, что все это дело вот-вот обернется огромной богатой золотой жилой.

— И вы получили кусок от того пирога?

— Едва ли. Мне выплатили две с половиной тысячи гонорара и пять тысяч премии. Обещали десять, но когда все завершилось, у меня уже не было никакой возможности дунуть в свисток, чтобы их схватить, не попав в ту же связку. И они это понимали.

— Насколько они раздели того человека?

— На двести тридцать тысяч. Когда уже было слишком поздно, он обратился к другому адвокату. Тогда весь город и узнал об этом.

— Но тем не менее вы все еще можете позволить себе проиграть пятьсот долларов в бридж?

Он опустил лицо в ладони.

— Не будем об этом, ладно?

— Вы можете провести такого же типа операцию для моего клиента?

— Не знаю. Она гораздо крупнее. И не уверен, выдержат ли мои нервы. Мне нужно будет задействовать того, другого человека. Возможно, он не захочет приезжать один. И пожелает использовать тех же людей, что и раньше. Они себе по большому куску отхватят.

— Тогда как нам обезопасить себя, чтобы не получить в конце малую толику?

Он покачал головой.

— Макги, у меня голова раскалывается. Есть способы. Вы разрабатываете это дело в открытую. Мы можем организовать фонд синдиката таким образом, чтобы три подписи позволяли снять любую сумму со счета. А поскольку наши векселя ничуть не хуже остальных, мы сможем войти в долю на любой процент, за который будем в состоянии расплатиться.

— Это мой клиент. Что, если мы возьмем себе половину, сорок процентов мне и десять вам? И позволим им заграбастать все остальное, как им будет угодно, пусть только провернут это дело.

— А он не знает, что вы не можете потребовать такую сумму наличными? Мне кажется, придется...

Дверь ванной распахнулась, и на нас уставилась Вивиан.

— Какого черта вы тут делаете?

— Я так становлюсь богаче, любимая. Закрой дверь. За собой.

Я получил точно такой же взгляд, каким она наградила мужа. Потом Вивиан дернула дверь и закрыла ее.

— Еще один момент, Уаттс. Я полагаю, что вам нужно представить некую фиктивную собственность?

— Нет-нет. Это было бы классифицировано как вымогательство. Мы договорились с руководителем Кипплер-тракта на двадцать четыре тысячи четыреста гектаров. И сделали законное предложение об оптовой закупке.

— И что бы вы сделали, если бы Кипплер сказал: «я принимаю ваше предложение».

— Он не мог. Он связан условиями завещания. Но откуда нам знать, если он этого не говорил?

— А он не говорил?

— Нет. Он писал прекрасные письма. «Серьезно рассматриваем ваше последнее предложение... Должны обсудить его с наследниками и с адвокатами по налогообложению» и тому подобное. Все они подшиты к делу на случай, если кто-нибудь этим заинтересуется. И он продолжал требовать повышения оптовой цены.

— Что влекло за собой дополнительные сборы. Так он был подкуплен?

— Разумеется. И получил впоследствии неплохой подарочек. Черт побери, Макги, это дело оформлено без сучка, без задоринки.

— А мы сможем снова воспользоваться той же земельной полосой?

— Ну... не на условиях оптовой закупки. Слишком большие деньги на этот раз поставлены на кон. Может быть, на условиях обычной покупки. Ее будет выгодно перепродать, если мы приобретем ее, скажем, по пятьсот долларов за гектар. Двенадцать миллионов. Потом ваш клиент входит в дело на одну двенадцатую часть. Что-нибудь типа этого, чтобы осталась подходящая разница между себестоимостью и продажной ценой и можно было вытеснить его сборами. Единожды попавшись на крючок по-крупному, они вынуждены выбрасывать все больше, считая, что это единственный способ обезопасить себя. Главная прелесть состоит в том, что когда дело завершено, клиенты настолько разорены, что шансы их возвращения с какими-либо официальными исками о возмещении практически сводятся к нулю. И все слишком чисто сработано, чтобы выглядеть привлекательно для любого адвоката, решившего за это взяться. Как зовут вашего человека?

— Нам нужно это обдумать и обсудить позже. А как зовут вашего специалиста?

— Он, может быть, занят чем-нибудь другим. Вы свяжетесь со мной?

— Да, скоро.

— А пока что, просто на всякий случай, хуже ведь не будет, позвоните своему приятелю, изобразите живую заинтересованность и скажите, что, кажется, у вас есть некоторый шанс ввести его в дело, где он удвоит свои капиталы за год. Его это подтолкнет?

— Он хочет стать знаменитым на всю страну бизнесменом.

— А чем занимаетесь вы?

— Спасение и уничтожение.

— Собственное дело?

— Без начальника. Как только подворачивается подходящая работа, я берусь за нее; беру напрокат оборудование, заключаю передоверенный контракт на все, что могу; требую невысокий процент от прибыли, который достаточно велик для того, чтобы жить припеваючи, пока следующий шанс не подвернется.

Он кивнул.

— Очень разумно. Очень мило. Так зачем тогда вам вся эта афера, приятель?

— Я при последних сделках запросил не самую высокую цену, и мой оперативный фонд немного истощился.

— Как мне связаться с вами, Макги?

— Я тут у друзей живу. Я сам вас найду.

Уходя, я не попрощался с Вивиан. И хорошо могу себе представить, что будет чувствовать Крейн Уаттс на следующее утро, когда вспомнит наш разговор.

У внезапно и искусственным образом протрезвевшего человека наступает обманный период ясного сознания. Он думает, что контролирует себя, но кора головного мозга еще по-прежнему находится в заторможенном состоянии, бдительность снижается. Все попытки лицемерить оказываются по-детски очевидными. Эпизод с душем убедил его. Если я был настолько осторожен, что обошел любое подслушивающее устройство, то, черт побери, со мной все должно было быть в порядке.

Утром, на трезвую голову, это должно было показаться ему кошмаром. Его должно было в дрожь бросать не только от того, что он все рассказал мне, но и при воспоминании об одной только возможной операции с такой огромной суммой денег. Он должен был понимать, что их слишком много для подобной авантюры.

Но Крейн был голоден. Швы разошлись и посыпались опилки. Интересно, хватило ли у него ума понять, что перед лицом полного провала он повел себя старомодно, предавшись самобичеванию. Такому, как проигранная игра в бридж с большими ставками.

Теперь было что продолжать, откалывая кусок за куском. Действующий в одиночку, как правило, неуязвим. Но действующие группой слабы настолько, насколько слабейший в шайке. Все уравнивается. А самый слабый — это обычно тот, кто получил наименьшую часть добычи. И кто знает меньше всех. Но так как эта операция была полузаконной, то Крейн Уаттс обладал полезной информацией. Большому мошеннику часто требуется подходящий человек из местных для прикрытия. Я мог предположить, как, по всей видимости, поделили деньги Артура. Сто тысяч Стебберу, пятьдесят — Вильме, пятьдесят — Дж. Гаррисону Гизику, остальное — Уаттсу, Уаксвеллу, попечителю Кипплер-Тракта и на накладные расходы. Меня несколько беспокоила роль Бу Уаксвелла. Бить Артура столь жестоко было глупо. Но, может быть, они почувствовали, что необходимо подкрепление? Для кого? Не похоже, чтобы Уаттс выходил за рамки. Может быть, в том, что рассказали Артуру и была доля правды. Уаксвелл играл существенную роль в переговорах по Кипплер-Тракту. Это могло означать контроль над попечителем. А где была эта хладнокровная мастерица мисс Браун? И знает ли что-нибудь полезное эта рыжая дешевочка с невозможным именем Дилли Старр, — если ее удастся отыскать?

Я медленно ехал к центру очень богатого и приятного городка Неаполя, размышляя о том, как там старый добрый Фрэнк наслаждается Испанией.

Глава 8

Войдя в большую аптеку на Пятой авеню Неаполя, я был слегка удивлен, увидав, что еще нет и девяти. У одной из секций прилавка слонялось несколько хулиганистого вида тинэйджеров, и я постарался усесться как можно дальше от них. Они мне даже нравятся, но в небольших количествах. Однако, когда они общаются, выставляясь друг перед другом, то повергают меня в печаль. Парни кипятятся и толкаются, повторяя каждый свой комментарий неуверенным ломким баритоном раз за разом, пока не выжмут, в конце концов, последний смешок из своих нежных маленьких девочек с огромными окурками. И непрерывно высказывают крутые и поспешные суждения о своем окружении, чтобы убедиться, что нужным образом разочаровывают аудиторию придурков. А заметили ли вы, как много в последнее время развелось толстых детей? И подобные шалопаи, как правило, из тех, кто признан негодным к военной службе. Стоящие ребята в любом классе бывают подтянутыми, искренними, коричневыми от загара, имеют много других дел и даже — подумать только — спокойно переносят одиночество. Эта жирная компашка приближалась к концу учебного года и можно было заранее предсказать, что они будут околачиваться тут все лето, причем некоторые из них станут оплодотворять друг друга. Они будут старательно копировать манеры и внешний вид своих краткосрочных идолов. Некоторые из них отметят это лето кровавым подтеком на подходе к мосту. Выжившие будут удивляться десять лет спустя, почему в их жизни никогда не было переломной точки.

Я взял кофе с сэндвичем и отправился в кабинку изучить телефонную книгу Неаполя. Миссис Милдред Муни была записана по адресу: Двадцать первая авеню, 17. Она ответила после пятого звонка и апатичным голосом назвала себя.

— Скажите, не мог бы я заехать к вам и кое-что обсудить. Меня зовут Макги.

— Боюсь, что нет. Не сегодня. Я должна была сидеть с ребенком, но у меня начался очередной приступ головной боли, пришлось найти сиделку, а я уже легла в постель, мистер.

— По крайней мере, я могу разъяснить вам, в чем дело. Я пытаюсь помочь одному человеку, на которого вы работали. Это Артур Уилкинсон. У вас может быть некоторая информация, которая бы мне пригодилась, миссис Муни.

— Он действительно милый человек. И действительно хорошо ко мне относился. Ему как-то страшно не повезло, потерял все свои деньги, или что-то в этом роде, так внезапно. Но я не вижу, чем могла бы помочь вам.

— Я не займу у вас много времени.

После долгого молчания дама сказала.

— Ну, ладно, похоже я все равно не засну.

— Тогда я буду у вас через несколько минут.

Она сидела в угловом кресле маленькой гостиной в хорошо обставленной квартирке, при слабом свете единственной лампочки, горевшей в противоположном углу. Грузная женщина с немолодым лицом и колючими седыми волосами, одетая в стеганый винно-красный халат.

— Когда я в таком состоянии, — сказала она, — то яркий свет мне словно иголками глаза колет. На меня это три-четыре раза в год находит, и тогда я никуда не гожусь, пока все не пройдет. У меня постоянная клиентура и хватает работы, чтобы обеспечить себе жизнь. Но работа в большом доме на побережье в прошлом году оказалась свыше моих сил. Там достаточно платили по местным меркам, и хозяев всего двое, но мадам палец о палец не ударила. И я много клиентов потеряла, взяв такую постоянную работу.

Потом потребовалось много времени, чтобы вновь получить клиентуру. Так что похоже я ничего не приобрела, кроме того, что трудилась изо всех сил. Нет, я не возражаю против того, чтобы поработать, но когда хозяева приходят и уходят, приходится снова что-то для себя подыскивать. Лучше всего иметь что-нибудь постоянное. Но я должна сразу сказать вам, что взяла за правило никогда не говорить о своих клиентах, потому что как только начнешь это делать, то первые же сведения, что от тебя узнают, пойдут по округе и пиши пропала вся клиентура. Из того, что я повидала, можно книгу написать, уж поверьте.

— Я не собираюсь расспрашивать вас о ком-либо из ваших постоянных клиентов, миссис Муни. Я хочу, чтобы вы задумались над тем, что никогда раньше не приходило вам в голову. Но не поменяется ли что-нибудь в вашем жизненном кредо, если вы узнаете, что Вильма была членом тайной группы, вымогавшей деньги у Артура Уилкинсона.

— А разве она не была его женой? Они так говорили.

— Они прошли соответствующую церемонию. Возможно, она была несвободна и не могла выходить замуж. Возможно, это просто один из способов приручить его, чтобы было проще отбирать деньги.

Муни несколько раз пощелкала языком. Задумчиво помолчав, она сказала:

— Я несколько раз хотела бросить эту работу, поверьте, и оставалась только из-за него. Она была этакой хорошенькой маленькой штучкой, очень живой, но, наверное, старше, чем он думал. Несомненно она тратила уйму времени на свое лицо и волосы. Знаете, она делала одну вещь, о которой я никогда раньше не слышала. Она осторожно терла лицо наждачной бумагой, а это, ей-богу, оставляет маленькие ссадинки и почти снимает слой кожицы. А потом она мазала его белой, ядовитой гадостью, накладывала какую-то маску и лежала так в течение часа. С ним она была чудненькой большую часть времени, достаточно милой оставалась и со мной, когда он был рядом, но стоило нам остаться вдвоем, как я становилась просто мебелью. Она меня не замечала и моих вопросов не слышала. Иногда оборачивалась в мою сторону, злая как оса, глаза так и прищуриваются. Не то чтобы в ярости, но с ледяной злобой. Ни от кого мне не приходилось терпеть ничего подобного. Но он был такой милый, милый человек. И скажу я вам, использовала она его по-черному. Только что не на четвереньках ждать себя заставляла. А если ей требовалось что-то, скорее ей чем ему, то он должен был пойти и принести. Он расчесывал ей волосы, такие тонкие настоящие белокурые волосы, разделял на сто прядок и после каждых десяти чуть-чуть смазывал мягкую щетку каким-то пахучим маслом, а она хныкала, если он со счета сбивался. Заставляла мазать ее всю, с ног до головы, маслом от загара и еще хуже, смотреть жалко, брить ей пушок на хорошеньких ножках электробритвой. Потом она ощупывала, проверяла, все ли он хорошо сделал и где что оставил. Потом гладила его по головке. Мой муж, мистер Муни, упокой, Господь его душу, был мужчиной, и ни одной женщине не удалось бы превратить его в горничную, как сделала это Вильма с мистером Уилкинсоном. Жалко мне было бедняжку. Не знаю, мистер Макги. Мне казалось, это было просто неудачное решение вложить деньги во что-то, что так плохо для него обернулась. Но боюсь, она была себе на уме и вообще ни с кем не считалась.

— Давайте предположим, что она подставила его мистеру Стебберу, который обманул его. Может такое быть?

— Мистер Стеббер казался настоящим джентльменом, из тех что мило благодарит вас за любую мелочь. Улыбчивый такой. И вы бы сказали, что он действительно большая шишка, преуспевающий и тому подобное. Она его знала откуда-то. Потом тут появился этот высокий, болезненного вида с забавным именем.

— Гизик?

— С ним не нужно было много говорить. Он вел себя так, словно все время поглощен раздумьями о каких-то важных вещах, происходящих далеко отсюда. Мне кажется, что если мистера Уилкинсона обманули, то и молодой Крейн Уаттс должен был получить свою долю. Говорят, он страшно опустился, пьет, играет. Практики у него почти нет; дом они, наверное, потеряют, так что слава Богу, у них нет детей. Кто в таких случаях больше всех страдает, так это дети. Они же не понимают. Это не мои постоянные клиенты, да они ими и не были никогда. И я рассказываю вам, то что всем уже давно известно.

— Понимаю.

— Вертелся тут еще один, они его называли Бу. Судя по его произношению, он откуда-то из здешних болот. Я бы сказала человек из низшего класса. И уж если кто кого и ограбил, то не сомневаюсь, он один из них. Ну, а раз она в этом замешана, то я бы сказала, что вместе с этим парнем Бу.

— Почему вы так считаете?

— Наверно, потому что он вечно заглядывал...

— Я почувствовал какую-то недомолвку.

— Должно быть, было еще что-то.

— Я предпочла бы не говорить об этом.

— Тут любая мелочь может помочь.

— Это... это не совсем приличный разговор, и мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я отношусь к тем горничным, что остаются работать в домах, где такое происходит. Я старая горничная. Я была двенадцать лет замужем за мистером Муни и родила трех дорогих мне детишек, которые умерли, все, до единого. Вспоминаю, и каждый раз просто сердце разрывается. А мистер Муни умирал в таких страшных мучениях, что я благословила Бога, когда все кончилось. Что произошло, так это как-то раз днем, задолго до того, как они отказались от дома. Миссис Уилкинсон сидела с этим парнем Бу у бассейна, рядышком, в шезлонгах, и подставляла лицо солнышку. Мистер Уилкинсон тогда зачем-то уехал в город, а я случайно выглянула из подсобки, где белье для стирки сортировала. Я на них сбоку поглядывала. Она была в таком открытом белом купальнике, нижняя часть, как узенькая полосочка с каемочкой. И вдруг я заметила, что он медленно тянет руку и... запускает ее ей в трусики. Я было решила, что она дремлет, проснется сейчас и задаст ему перцу. Но она и не шелохнулась. Знаете, как бывает, когда хочешь отвести взгляд и не можешь, словно окаменела? А когда она пошевелилась, то лишь для того, чтобы слегка облегчить ему работу, не отворачивая лица от солнца и не открывая глаз. Я отвернулась и принялась за дело, как сумасшедшая, разбрасывая одежду, перепутав все так, что снова пришлось сортировать, и разбрызгала мыльную воду, когда запихивала белье в машину. А когда я услышала всплеск, то снова выглянула. Они уже были в бассейне. И хохотали. Тогда я поняла, какая злая жена у мистера и уже начала строить планы, как бы уйти в конце месяца, но не успела им этого объявить, как они сами сказали, что отказываются от дома на побережье. Этот тип Бу вечно там толкался в последние недели, а мистер Стеббер и тот, больной, уехали, наверно обратно в Тампу.

— В Тампу? — повторил я громко, и даже сам вздрогнул.

— Ну да, конечно, он ведь там живет.

— Почему вы так уверены в этом?

— Потому что я действительно хорошая повариха. Мистер Муни, упокой, Господи его душу, говорил, что я лучшая в мире. А этот человек любил поесть. Я никогда не отмеряю продукты. Просто кладу на глаз, как мне кажется верным. Когда-то я работала в ресторане, но возненавидела его. Там все взвешивать приходилось и много готовить. Я не привираю, когда говорю, что были там посетители, предлагавшие мне столько денег, что и не выговорить, чтобы я с ними на север уехала. Мистер Стеббер — один из тех, кто жизнь отдаст, чтобы поесть вкусно. Это легко определить. Обычно много едят такие толстяки, как он. Они глаза прикрывают, когда в первый раз что-то пробуют, урчат и сами себе улыбаются. Он тогда на кухню вышел, там, в доме на побережье, и сказал: «Миссис Муни, только между нами, когда вы больше не будете нужны Уилкинсонам, приезжайте готовить ко мне, в Тампу. Никакой тяжелой домашней работы не будет. Собственная комната с ванной и цветным телевизором вам обеспечена; Я часто уезжаю и в мое отсутствие у вас будет отпуск. Готовить больше, чем на семь-восемь человек вам не придется, да и то не часто. У меня большая квартира в одном из многоквартирных домов с окнами на залив Тампа. Мулатка ежедневно будет приходить и выполнять всю тяжелую домашнюю работу».

— Ну, я ответила ему, что никогда не смогу заставить себя переехать так далеко от могилы мистера Муни. Трое моих малышей прожили достаточно долго, чтобы успеть получить имена: Мэри Алиса, Мэри Кэтрин и Майкл Фрэнсис, выбитые на камнях. И не было воскресения, чтобы я, как бы плохо я себя ни чувствовала и какая бы дурная погода ни стояла, не выходила из дома, не убралась на кладбищенском участке, и не сидела там, чувствуя себя рядом со своей единственной семьей.

Он напомнил, что этот разговор останется между нами, но если я передумаю, то могу позвонить ему, но только номера в книге нет. Он дал мне его сам и попросил не терять. Но в следующее же воскресенье мне почудилось, будто мистер Муни на том свете каким-то образом узнал про этот номер телефона. И тогда я его вытащила, порвала и развеяла по ветру. А вы уверены, что это не только миссис, но и этот парень Бу обманули мистера?

— Они все в этом замешаны, миссис Муни.

— Я все рассказала. Ведь не всегда можешь понять, с какими людьми имеешь дело, не правда ли? А этого мистера Уаттса они тоже обманули?

— Мне кажется и это утверждение очень близко к истине.

— Больше не могу вспомнить ничего, чтобы помогло бы вам.

— А знаете ли вы рыжую девушку по имени Дилли Старр?

— Думаю, что нет. Мне кажется, такое имя не забудешь.

— Или, может быть, мисс Браун, секретаршу мистера Стеббера?

— И ее тоже не знаю, — сказала она. — А с мистером Уилкинсоном все в порядке?

— Он в полном порядке.

— Передайте ему мои наилучшие пожелания, когда увидите. Он милый человек. Я полагаю, она сбежала. Что ж, это к лучшему. Мне кажется, он и без нее не пропадет. Когда она на него злилась, то обращалась с ним также, как и со мной, словно с мебелью, близко к себе не подпускала, а когда он делал, все в точности так, как она хотела, тогда она... не отходила от него. Не годится женщине этим пользоваться, чтобы сломить мужчину. Это долг жены. — Она покачала головой и крякнула. — Эта маленькая стерва так с ним обращалась, что он совсем с пути сбился, день от ночи не отличал. Это превращает мужчину в круглого дурака.

Когда я поблагодарил ее за то, что она уделила мне столько времени, миссис Муни сказала:

— Я рада, что вы зашли, мистер Макги. У меня словно камень с души спал, и, может быть, теперь заснуть удастся. Надеюсь, что мистер получит свои деньги назад.

В половине одиннадцатого я остановился у бензоколонки и достал карту дорог, чтобы освежить в памяти расстояние между этими далеко разбросанными областями. Я подумывал о том, чтобы потратить тридцать-сорок минут на поездку до острова Марко и посмотреть, не удастся ли обнаружить там Уаксвелла, но у меня не было никаких идей о том, что ему сказать. Сводка новостей по радио, обещавшая грозовую бурю, надвигавшуюся со стороны Гольфстрима и накроющую эту область где-то в районе полуночи, заставила меня принять окончательное решение. Я отправился к пристани, поставил на стоянку и запер свой зеленый «шевроле» и пошел на пятидесятиминутный риск, поплыв на «Рэтфинке» по незнакомым водам.

У любовников свет был потушен, а двери на «Флэше» заперты. Я отпер кормовую дверь салона, вошел и включил свет. Через несколько минут в салон через корму вошла Чуки, с распущенными черными волосами, колыхавшимися и шелестевшими душистой волной до самых бедер, щурясь на меня от света.

— Меня гром разбудил, — сказала она. — А потом я тебя услышала.

— Но ведь не знала, что это я, и по ошибке вышла. Без пистолета.

Она развалилась в кресле, зевнула и пятерней зачесала волосы назад.

— Меня это здорово напугало, Трев, ты был, как привидение. Но больше это не повторится.

— Рад услышать мнение квалифицированного эксперта.

— Ты серьезно?

— Если бы кто-нибудь проделал три маленькие аккуратные дырочки в трех наших головах, вывел «Флэш» в пролив, взял направление на запад, поставил на автопилот, открыл кингстоны, прыгнул за борт и уплыл обратно, то он больше мог бы не беспокоиться насчет той четверти миллиона долларов. Некоторые люди, точно такие же, как и ты, милая девочка, как бы это не показалось неуместным, были сегодня убиты где-либо в мире всего за чашку риса. Если я еще раз войду ночью на борт, и в твоей прекрасной лапке не будет пистолета, то я вздую тебя хорошенько, достаточно для того, чтобы ты несколько дней сесть не могла.

— Ты такой крутой?

— Можешь попробовать.

Она скорчила рожицу.

— Ладно. Извини меня.

Следующая белая вспышка света заставила ее подскочить на месте. А после удара грома начался дождь, застучавший по палубе у нас над головой. Капли с шипением падали в воду вокруг яхты.

— Хорошо день провели? — спросил я.

— Замечательно, Трев. Замечательно.

— Как он?

Она зло усмехнулась.

— Может, если ты его сунешь вверх ногами в бочку с ледяной водой, то он начнет потихоньку просыпаться.

— Не перестарайся в хорошем деле, девочка.

— А так ли тебе необходимо в это соваться, черт побери!

— Ты на меня не налетай. Это вполне обоснованное предложение. Ты его жизненные силы в десять раз увеличила. Если мне потребуется его использовать, то мне не нужен какой-то чертов зомби.

— У тебя его и не будет. Будет мужчина. Чего раньше никогда не было. Кто тебя подтолкнул разузнать все о нем, ублюдок ты бестолковый? Все делается по его усмотрению. Он всегда откликается. Так что кто из нас толкает его на большее, чем он может вынести? Я хочу, чтобы он хоть немного обрел веру в себя. Знаешь, что он получал живя с ней? Ничего. А если и получал, то она всем управляла. Пока он вообще чуть ли не импотентом стал, и вот тогда-то она ему и сказала, что он проклятое несчастное недоразумение, а не мужчина. Это же отравляет, Трев. Отравляет. Это безжалостно. Любая женщина может принять больше, чем любой мужчина дать. Вопрос чисто механический. Он может заставить его чувствовать себя ни на что не пригодным. И если однажды заставить его усомниться в том, может он или нет, то, как правило, он и не сможет.

Я все время внушаю бедному пареньку, что он старается даже слишком, что загнал меня, как лошадку. А для него это величайший триумф. Мы гуляли там по берегу, кривлялись немного. Вдруг он как шлепнет меня как следует ладонью по попке, заржал как маньяк и убежал, словно ребенок, а я его ругала и проклинала только потому, что он, понимаешь ли, вдруг почувствовал себя хорошо. У меня просто слезы на глаза наворачиваются. Такой очаровательный паренек, выздоравливает сексуально. Я ничего не требую. Я принимаю как должное, когда у него все получается и изображаю удовольствие, когда ничего не выходит. Так как именно на этой стадии ему нужно дать почувствовать, что он мужчина. И еще одна вещь, одинаковая и для женщин, и для мужчин. Когда все хорошо, то секс не утомляет. А освежает. А когда людям плохо друг с другом, и в голове, и в сердце, то проникаешься ненавистью к партнеру. И после этого тебя лечь тянет, чувствуешь себя старой и выжатой. Поспишь немного, проснешься истощенной и бродишь вокруг, напевая и насвистывая. Так что не трепись мне об этих зомби, Трев. Может, я и дура последняя. Не знаю. Я не люблю его. Но он мне страшно, страшно нравится. Он такой славный. Как будто наблюдаешь за ростом ребенка. Может, это кара мне. Я сама с несколькими парнями по-стервозному обошлась, иногда желая того, иногда нет. Она жалобно улыбнулась и покачала головой.

— А, черт с ним. Звучит так, словно на большую и великую жертву иду, да? «Да, сэр, это так тяжело», — думаешь так я тебе отвечу. Нет. Просто скучная работа. Макги, если ты заработал свою банку чудесного мексиканского пива, я открою нам по одной. А ты можешь мне рассказать о своих приключениях. Поверь мне, мы действительно за тебя волновались.

— Не сомневаюсь. Тащи пиво.

Когда она вернулась с банками, дождь переместился дальше от нас, так же быстро, как и налетел, погрузив в тишину все вокруг. Чуки внимательно слушала, не меняя выражения лица, пока я излагал события, факты и догадки.

Она покачала головой.

— Эта вечеринка в клубе. Ты большой нахал оказывается, знаешь ли это?

— Люди принимают тебя в соответствии с той важностью, что ты на себя напускаешь. Им так проще. Все, что тебе требуется, это мимикрировать. Принимать обычаи каждого нового племени. И стараться не слишком много говорить, потому что иначе это будет звучать так, как будто продаешь что-то. И стараться забыть о себе. Солнышко, в этом огромном мире каждый так постоянно, непрерывно озабочен тем, какое впечатление производит, что у него просто не остается времени особо поинтересоваться, как живет твой сосед. Она нахмурилась.

— Ты хочешь все сделать быстро и разузнать поскорее как можно больше. Верно?

— Верно.

— Тогда мне кажется, что Бу Уаксвелл может оказаться больше по моей части.

— У тебя уже есть одно задание и ты с ним прекрасно справляешься.

— Ты хочешь работать эффективно! Или оберегать меня?

— И то, и другое, Чуки.

— Но тебе нужно найти подход к Уаксвеллу.

— До сих пор я его не имел, но сейчас подход появился.

— А какой?

— Простейший в мире. Его как-то упомянул Крейн Уаттс. Он никогда не будет уверен, что не упоминал. Сейчас сообразим. Уаттс сказал, что возможно Уаксвелл знает, где найти женщину, которая им в прошлый раз помогла.

— Но это не годится. Вильма узнает тебя.

— Есть у меня такое предчувствие, что он не представит меня пред ее светлые очи.

— Но свяжется с Вильмой, не так ли?

— И поднимет шум. Мол появился новый голубок, которого можно выпотрошить. Во всяком случае, не надо заранее ничего просчитывать, это не срабатывает. Лучше расслабиться. И двигаться в том направлении, которое кажется верным.

— Завтра?

— Завтра я отправлюсь в Гудланд на своем верном «Рэтфинке». Один.

Глава 9

Пролив был спокойным, когда в молочном тумане ранним воскресным утром я вышел в проход. Оглянувшись, я увидел, как «Флэш», становится все меньше и меньше, сливаясь с берегом и расплываясь в тумане.

В некоторых случаях, особенно в праздники, Чуки спит дольше, чем можно было рассчитывать. Я знаком с ней давно и бережно храню воспоминание об одной поездке, предпринятой на досуге для участия в огромной пьянке по случаю дня рождения моего старого друга у него дома на Фернандина-Бич. На третье утро я наткнулся на маленькую коричневую девушку, загоравшую в шезлонге в очаровательном крохотном купальнике, красившую ногти на ногах и невероятно четко насвистывающую серию повторяющихся музыкальных фраз, в которых я узнал импровизацию Руби Брафра. У нее была потрясающая фигурка и очаровательно безобразная мордашка. Раньше я никогда в жизни ее не видел. Она подняла голову, взглянула на меня с дерзким вопросительным видом и поинтересовалась, кто тут хозяин этой хорошенькой яхточки, потому что она только что решила ее купить.

И снова у меня толпа на борту. На этот раз всего из двоих пассажиров. Я велел Чуки проинструктировать Артура, когда он выйдет из душа.

Свернув на юг, я прошел с километр вдоль берега, глядя как день становится ярче, и туман исчезает. Я захватил с собой снаряжение и одежду рыболова, и едва не стал им, увидав как вспенилась белым вода впереди и дальше, к берегу, а сверху вьются птицы. Я подъехал поближе, выключил двигатель в той точке, где можно развернуть лодку на внешнюю полосу от движущегося пятна. Вглядываясь в зеленую воду, я рассмотрел внизу, на несколько метров ниже поверхности целый отряд крупных бонито, поспешно удирающих от моей лодки. Бонито, судя исключительно по размерам, принимая во внимание искажение в воде и быстротечность наблюдения, тянут, примерно, на два с половиной килограмма. Все что они сделали бы, так это разорвали бы мое легкое спиннинговое оснащение, накинувшись на что-нибудь съедобное. Эту игривую рыбку из Мексиканского залива недооценивают. При легкой оснастке двух с половиной килограммовая бонито равносильна восьмикилограммовой королевской макрели. У всех их одинаковые повадки. Вытягиваешь рыбу с огромным усилием, подводишь к лодке, а она кинет на вас один взгляд выпученных глазок, развернется и бросится наутек, каждая клеточка тела как единый мускул. Бонито спешат так, пока не погибнут в воде. Плохая награда за такое упорство в любом живом существе, особенно когда мясо черное, с кровью, маслянистое и слишком пахучее, чтобы быть съедобным. Волосохвост прекращает погоню. Барракуда выслеживает их. Тарпон дожидается, пока они не начнут показывать брюхо, медленно переворачиваясь от усталости. Но единственный способ поймать бонито живьем — это взять достаточно тяжелое снаряжение и подтащить его к лодке до того, как он сам себя убьет.

Продолжая плыть на юг мимо Биг-Марко-Пасс, я надел темные очки от усиливающегося солнечного блеска. У меня достаточно пигмента в коже, но маловато в радужной оболочке. Бледные глаза — это большая помеха в тропиках. Я проехал мимо того места, где когда-то стоял Коппьер-сити, потом обогнул Каксамбас. Бульдозеры работали даже в воскресное утро: оранжевые пчелы, строящие дорогие соты на головокружительных высотах южных земель Иммокали, вздымающихся на пятнадцать — восемнадцать метров над уровнем моря. Сверившись с картой, я обогнул отмеченные острова и увидел вдали тихую суету Гудланда: дома, трейлеры, коттеджи, лачуги, разбросанные безо всякого плана вдоль защищенного дамбой берега за узкой полосой темного песчаного пляжа, скал и утесов.

Я снизил скорость и вырулил к шаткой заправочной пристани. За ней помещался непроизвольно возникший лодочный дворик, где было разбросано столько обломков старых корпусов, что, казалось, люди провели здесь годы, пытаясь построить судно методом проб и ошибок, но до сих пор не преуспели в этом.

Я привязал лодку. Помпы были заперты. Старый грубоватого вида субъект сидел и штопал сеть узловатыми, как корни ризофоры, руками.

— Что хорошего? — спросил он.

— Все, что я видел, это стайку бонито. Не стал с ними связываться.

Он поглядел на небо, сплюнул.

— Сейчас уже особого лова почти до самого заката не будет. Сюда, прямо под эту пристань вчера ночью огромный робало заплыл, бился хвостом, как человек в ладоши. Джо Брадли поймал тут одного такого, на восемь килограммов потянул.

— Хорош...

— Знали бы вы, как здесь в прежние времена бывало. Заправиться хотите? У Стакера по воскресеньям до десяти не открывают.

— Я тут одного человека отыскать хочу. Ничего с моими вещами не случится, если я их прямо тут оставлю!

— Конечно. А кого вы ищете?

— Человек по имени Уаксвелл.

Он заворчал, затянул узел потуже и снова сплюнул.

— Да тут Уаксвеллов везде поразбросано, отсюда и до самого Форти-Майл-Бенд. И в Эверглейдз-Сити Уаксвеллы есть, и в Копланде, и в Эчопи, и, насколько мне известно, парочка там, повыше, у Ла-Белль. Когда они плодятся, то рожают все время мальчишек, а плодятся они часто.

— Мне нужен Бу Уаксвелл?

Его широкая ухмылка открывала больше десен, нежели зубов.

— Тогда это тот Уаксвелл, что из Гудланда, и он может быть у себя. Хотя вряд ли он дома в воскресное утро. А если он и у себя, то, весьма вероятно, дамочка у него гостит. Ну, если уж он там, и один, то все равно в это время суток может разозлиться на любого, кому вздумается его навестить. Хотя, если подумать, нет ничего такого, из-за чего он не пришел бы в ярость, будь это одно время суток или другое.

— Ничего, я не дам себя в обиду.

— При ваших-то размерах, похоже, и удастся его чуть поохладить. Но будьте осторожны, а не то ваш рост ни хрена вам не поможет. Он ведь что делает, выходит улыбающийся, сладкий, ну, ровно пирог, подходит достаточно близко и сбивает человека с ног, а потом уже во всю лежачего молотит. Несколько раз он это так здорово проделывал, что приходилось уезжать в Парк, пока все тут не уляжется. Пару раз все считали, что мы от него освободились на несколько лет, но окружной суд больше девяноста дней ни разу ему не давал. Он по четырем округам колесит в этой роскошной машине, что у него сейчас, но здесь, у нас, живет сам по себе. Впрочем, всех это прекрасно устраивает.

— Я вам очень благодарен за информацию, а как мне отыскать его?

— Идите до вершины, а потом спускайтесь вниз, туда где дорога делает петлю. Там от поворота две грязные дороги отходят. К нему ведет та, что подальше от берега. Идти оттуда километра полтора. А всего — километра три. Единственный дом на дороге.

Коттеджа не было видно, пока я не прошел последний изгиб дороги, а потом он показался между деревьями, метрах в пятидесяти. Видимо он был раньше окрашен в желтый цвет с белой отделкой, но теперь большая его часть посерела от плохой погоды, доски перекосились и разошлись. Покрытая гонтом[8] крыша покосилась, двор зарос. Но над всем этим ярко сверкала блестящая телевизионная антенна, вытянувшаяся в голубое небо. На верхушке сидел, покачиваясь, пересмешник, выводя мелодичные трели. Большой «ландровер», новенький, но весь покрытый сухой грязью, стоял под навесом.

Там же я увидел красивую моторную лодку на тяжелом, специальном лодочном трейлере. Под углом к нему и почти напротив ступенек осевшего крыльца был припаркован белый открытый «линкольн-континенталь» с четырьмя дверьми. Последняя модель, но пыльный, с помятым крылом и выбитыми задними фарами. Вокруг валялась такая коллекция железа, словно великовозрастное дитя устроило себе счастливое Рождество. Чем ближе я подходил, тем больше наблюдал явных признаков запущенности. Приблизившись, я заглянул в скиф. Он был дополнительно оснащен одной из лучших моделей береговых радиопередатчиков. Но птицы покрыли круглыми пятнами по-королевски голубой пластик сидений, а грязной дождевой воды в нем скопилось столько, что она заполняла днище и виднелась над досками настила.

Я и не представлял себе, что Бу Уаксвелл может располагать такими большими кредитами. По моим оценкам, игрушек у него во дворе набиралось по меньшей мере на двадцать пять тысяч долларов. И, видимо, еще больше было в доме. Дети, у которых много игрушек, забывают о них.

Вскрикивал пересмешник, гудели насекомые, нарушая утреннюю тишину. Я прибавил к ним свой зычный голос, встав в десяти метрах от парадной двери:

— Уаксвелл! Эй! Бу Уаксвелл!

Через несколько минут я услыхал внутри грохот и увидал смуглое лицо в грязном окошке. Потом дверь открылась и на крыльцо вышел мужчина. Он был в грязных штанах цвета хаки, босой, голый до пояса. Черные густые, курчавые волосы, черная подушка шерсти на груди. Голубые глаза, желтоватое лицо. Татуировка, как и описал Артур. Но его информация не передавала главной сущности этого человека. Возможно потому, что Артур просто не знал, как обозначить особенности его внешнего вида. У Уаксвелла вздымались бугры мощных мускулов на плечах. Талия располнела и уже начала приобретать мягкость. Его поза, повадки, выражение лица имели тот упрямый вид, что присущ забавной театральной смеси иронии и нахальства. Богарт, Гейбл, Флинн,[9] — у них был тот же аромат, та же потрепанная праздная напыщенность, безмерность плоти. Женщины, инстинктивно чувствуя характер этих мужчин и понимая, как небрежно их используют, все равно принимают их и соглашаются на связь лишь по той простой причине, что не могут ни дать им точного определения, ни противостоять.

Он держал автомат, так, как другой держал бы пистолет, направив дуло в доски крыльца в метре от своих босых ног.

— Какого черта тебе тут потребовалось, сволочь?

— Да вот, поговорить с тобой хочу, Уаксвелл.

— И теперь захочешь говорить? — Он слегка приподнял дуло. — Проваливай с моего участка, а не то я тебе ноги отстрелю, а тебя в клочья разнесу.

Не успел я сказать что-нибудь, чтобы привлечь его внимание, как понял, что дело зашло далеко. Но следовало рискнуть, особенно не раздумывая. Правда, мне трудно было представить, чтобы Уаксвелл был особо близок с адвокатом. Или доверял ему. Или вообще кому-нибудь доверял.

— Крейн Уаттс сказал, Бу, что ты можешь помочь сварганить одно дельце! — выкрикнул я.

Он уставился на меня со слабым наигранным удивлением.

— Это чего, адвокат что ли тот, парень из Неаполя?

— Да брось ты свою пушку, Бога ради! Я тут кое-что провернуть затеял, так может и для тебя местечко найдется, как и в прошлый раз. Такая же помощь нужна. Сам понимаешь. Но только на этот раз никто, по-видимому, денег в Тампу не увезет. Мы можем тебя привлечь и, думаю, использовать ту же женщину. Уаттс говорил, тебе должно быть известно, как связаться с Вильмой.

Он сделал вид, что ничего не понял.

— Может, тебе какой другой Уаксвелл нужен? Что-то я тебя, налетчик, не знаю. Стой, где стоишь, а я сейчас выйду и мы поговорим.

Он вошел в дом. Я слышал, как он с кем-то беседует, потом до меня донесся тихий женский голос. Он вернулся, улыбаясь, застегивая на ходу рубашку, в ботинках и ковбойской соломенной шляпе на курчавой макушке. Подойдя почти вплотную, Бу протянул мне руку. Едва коснувшись ее, я заметил первый проблеск того, о чем меня предупреждал старик, и отпрыгнул в сторону. Неожиданно его тяжеленный правый башмак взлетел вверх, как девичьи ножки в кабаре, и, когда он оказался в верхней точке, я врезал ему сверху в горло левой рукой, повалив на спину с глухим шумом затрещавших костей.

Бу уставился на меня снизу вверх в невиннейшем удивлении, а потом рассмеялся. Это был заразительный, радостный и довольный хохот.

— Ну, парень, — выдохнул он, — да ты груб и скор как аллигатор. Преподал старому Бу урок, как в воскресной школе. — Он начал подниматься и издал слабый стон. Лицо его задергалось. Бу застонал. — Чтоб тебя разорвало когда-нибудь. Помоги мне встать.

Он протянул мне руку. Я взялся за нее. Бу ударил меня каблуками в живот и еще врезал из-за головы, но у меня хватило ума не держаться за него. Я бросился на землю, откатился, потом еще и еще, но его каблуки все равно рыхлили почву в сантиметре от моего уха, пока я не залез под трейлер со скифом. Но не успел я вытянуться там у дальней стороны, как он налетел на меня, обогнув скиф со стороны кормы. Он был по-кошачьи проворен, этот убийственный мужик. Бу выволок меня обратно из-под корпуса и, прочно встав на землю, принялся вбивать в тело крючья с каждым ударом наращивая темп.

В таком случае лучше всего постараться выйти из игры. Это эффективнее, чем проявлять ненужную смелость и пытаться ловить руку. Мои попытки защититься придали ему уверенности в себе. Внешне я не произвожу особого впечатления. Этакий мягкотелый и долговязый верзила, неуклюжий, с торчащими локтями. Но левое плечо повернуто, надежно защищая челюсть, а правая рука поднята достаточно высоко. Лучший способ уловить ритм — беглым взглядом следить за животом противника. Тогда можно откатываться и отскакивать, не упуская его из виду, будучи всегда готов вместо мягкого бедра подставить острое колено. Он затрясся под ударами моих рук, локтей, плеч, а то, что я припал к земле, поставило меня в выгодное положение.

В конце концов Бу получил хороший пинок под ребра и еще один, около виска, такой, от которого звенит в ушах. Каждый удар он сопровождал тяжелым и резким хрипом, и, в конце концов, сбавил темп, поняв, что большого урона он не наносит. Поэтому Бу попытался немного изменить стиль, переходя от драки в подворотне к сражению в клубе. Чуть отступив и, применяя неотработанные приемы, старался врезать мне наискось правым кулаком. Но я вырубил его, показав, что знаком с приемчиками уличных драк. Квинсберри, даже с методами Тразиано, малоприятно для косточек суставов. От того-то и вызывают такое веселье телевизионные гладиаторы. Всего один яростный удар в челюсть заставляет героя зажать свою разбитую руку между коленями, тихо поскуливая от боли.

Припадая к земле, полуобернувшись, я чуть подался вниз, чтобы он подумал, будто теснит меня. Бу поддался на удочку и возобновил удары. Я с силой наступил ему на ногу и, сцепив руки, врезал ему снизу в челюсть правым локтем. Продолжая то же движение, разжав руки, я развернулся и залепил тыльной стороной ладони прямо ему в переносицу. Неожиданные удары, наносимые быстрой очередью в неожиданные места, деморализуют человека, вызывая у него такое ощущение, словно он угодил в пилораму. Я ударил в горловую впадину Бу, с размаху влепил доморощенным приемом в ухо, глубоко врезал под пряжку ремня — единственное традиционное место в этой краткой последовательности — и, когда он согнулся, схватив его руку за запястье и заломив назад, между лопаток, протащил два шага вперед, треснув головой о лодку. Раздался звук, напоминающий удары тамтама. Бу обмяк, сделал инстинктивное движение в попытке выпрямиться, снова обмяк и остался внизу, у трейлера, бессильно прижавшись щекой к земле около колеса.

Пока я ощупывал особо чувствительные места, оценивая повреждения и чувствуя себя приятно расслабленным, проворным и в нужной форме, с крыльца послышался стук высоких каблуков. Повернувшись, я увидел девушку, сбросившую белый свитер и большую белую сумку на верхней ступеньке. Она пересекла вытоптанный дворик, покачиваясь на высоких каблуках выпачканных белых туфелек. На ней была прозрачная бледно-желтая блузка, сквозь которую просвечивал лифчик, и обтягивающая зеленая юбка очень яркого и неприятного оттенка. Девушка выглядела так, как будто была из той компании, что я встретил в аптеке. Ей было лет пятнадцать, я думаю. Уж наверняка не старше шестнадцати, еще округлая от детского жирка. Широкие и мягкие бедра, начинающая тяжелеть грудь, маленький толстый выступ над тугой в талии юбкой. Круглое, тестообразное личико, по-детски симпатичное, небольшие пухлые, только что подкрашенные губки. Подойдя, она спокойно взглянула на Уаксвелла, не переставая расчесывать свои льняные волосы ярко-красной расческой, свободной рукой придерживая пряди. Остановившись рядом со мной, посмотрела на Бу. Ее детская кожа была так чудесна, что даже с близкого расстояния при утреннем освещении я не замечал ни пор, ни морщинок. Когда она проводила расческой по прямым, густым, светлым волосам, до меня доносился слабый треск.

— Сделайте одолжение, убейте его, — сказала она тоненьким детским голоском.

— Вот он, пред вами. Можете прикончить.

Продолжая расчесываться, она перешла на другую сторону и посмотрела на меня, покачав головой. Я ожидал, что девичьи глаза окажутся столь же уязвимыми, как и все ее молодое существо. Но ее газельи глаза оказались старыми и холодными. Слабое усилие памяти пробудило во мне воспоминание о глазах мальчиков Льюзана, глазах, не меняющихся от попрошайничества, жалоб и голодных улыбок, которыми они встречали американских солдат.

— Можно было бы сделать это прямо сейчас, — сказала она. — Или, может, кто другой сделает. Это единственный для меня способ перестать приходить сюда. Ха! У него и моего папы всего три месяца разница в возрасте. Но Уаксвеллов не убивают. Здесь с ними поступают иначе.

Бу Уаксвелл зарычал и медленно перевел себя в сидячее положение, опустив голову между коленями и аккуратно придерживая затылок ладонями. Он поглядывал сквозь ресницы, которые я не заметил раньше, черные, густые и по-девичьи длинные.

— Я ухожу. Ты меня слышишь? — сказала девушка.

— Значит, уходи, Синди.

Она поглядела на него, пожала плечами и направилась обратно к своей сумке и свитеру. На полпути она остановилась и крикнула мне.

— Мистер, он будет все время думать, как бы врезать вам в тот момент, когда вы меньше всего ожидаете.

— Не собираюсь я этого парня обрабатывать. Ступай домой, девочка, — сказал он.

Обхватил колени, Бу прислонился к борту. Покачав головой, он сунул палец в ухо.

— Я из-за тебя оглох на эту сторону, словно водопад внутри. И голос хрипит. Дзюдо, что ли?

— Курс заочного обучения в Обезьяньем питомнике, Бу.

Синди со скрипом открыла дверь гаража и выкатила красно-белый мотороллер «Веспа». Положила на руль, убрала сумку и свитер в ящик, на багажнике, вытащила белый шарф и тщательно замотала волосы. В нашу сторону она даже не поглядела. Сняла белые туфли и убрала их в одно из отделений. Потом нажала на стартер, подняла руль с земли, задрала юбку до середины, обнажив толстые белые ноги, оттолкнулась и скользнула на сидение, слегка приподнявшись. Покачиваясь, она постепенно установила равновесие, мотороллер чихнул, и девица укатила по залитой солнечным светом дороге. Дым повисел немного в воздухе и растаял.

— Молода она для тебя немного, разве не так?

— Да нет, уже подросла и созрела. Я ей одолжил бабки на этот мотороллер. Синди моя соседочка на этот год. Живет тут рядом, в конце Марко Велладж. Стоит заскочить в эту старую дыру и дать длинный автомобильный гудок, потом короткий, потом опять длинный. И вернуться в этот дом. Усядусь в кресло, и уже слышу, мотороллер жужжит там в ночи, как трутень. Она сколько раз мне говорила, что в жизни больше не придет, но каждый раз вся в мыле и пене появляется, словно всю дорогу бежала, а не ехала.

— А почему ее родители не остановят?

Он заговорщицки усмехнулся и подмигнул.

— Да лет десять назад побеседовали мы тут с ее папашей, Клитом Ингерфельдом насчет его бабы. Что-то мне очень захотелось отстегать его кнутом по заднице. Он это помнит хорошо, начинает слюни пускать, стоит мне поздороваться. А эта толстуха, я тебе скажу, еще лучше все просекает, чем ее мамаша. — Он посмотрел на меня с видом потрясенной невинности. — Ты что сюда ехал про мою личную жизнь разузнать?

— Да нет. Хотел поговорить насчет возможности деньжат подзаработать. Примерно таким же способом, как и в случае с Артуром Уилкинсоном.

— Ну, я бы сказал, что на нем мы и гроша не заработали. Если бы та сделка выгорела, то мы должны были получить неплохие бабки. Но весь доход — это вложенные деньги минус накладные расходы, а их выше головы было.

— Бу, что-то у тебя вдруг стало получше с речью.

Он ухмыльнулся.

— Приходилось пару раз грамоте обучаться. Когда нужно было меня высшим и знатным представлять. Да и чтобы со мной образованные женщины знакомились.

— Дай мне еще один шанс, и я тоже с тобой познакомлюсь. Это я тебе обещаю. Если еще раз начнешь выпендриваться, то я тебе такие же яркие воспоминания оставлю, как ты отцу Синди. Долго будешь как глубокий старик по округе ковылять.

Он пристально изучал меня.

— Господи Боже, ну и размерчики у тебя. Мне бы присмотреться получше прежде, чем за тебя браться. С такими ручищами ты килограмм на восемь больше тянешь, чем я думал. Но я не Клит Ингерфельд. Можешь мне половину костей переломать, а все равно найду, как подняться да достать тебя, так что лучше помни об этом. Знай, я тебя как-нибудь безопасным образом уберу, увезу к Реке утопленников и засуну там под корни ризофоры на пищу крабам. Учти, я не первый раз свои проблемы так решаю.

И он не блефовал. Просто абсолютно хладнокровное и конкретное утверждение своей власти.

— Тогда я поставлю вопрос по-другому, Бу. Если ты попытаешься что-нибудь подобное сделать, а это не сработает, то я уверен в том, что ты не сможешь ни в одну лодку ни влезть, ни вылезти.

Наблюдая за ним, я заметил, как в голубых глазах мелькнуло уважение к праву сильного, хотя и наполовину скрытое длинными ресницами. Он зацепился большими пальцами за ремень. Потом молниеносно, что достигается только долгой и интенсивной тренировкой, рывком расстегнул пряжку, высвободил ее, обнажив яркое, гибкое лезвие, скрытое кожей пояса. Его рука мелькнула так быстро, что у меня не оставалось надежды перехватить ее. Лезвие вошло в землю в сантиметре от моего левого ботинка, так глубоко, что лишь латунная пряжка виднелась на поверхности, раскачиваясь над землей. Лениво усмехаясь, он прислонился к борту. Я нагнулся, взялся за пряжку, высвободил лезвие, стер с него землю, проведя между большим и указательным пальцем. Рукоятка была усилена посредине, чтобы облегчить удар. Я протянул нож ему. Бу засунул его обратно и застегнул ремень.

— Так что там ты хотел сообщить мне, приятель? — спросил он.

— Да предпочел бы больше не наблюдать за тобой. Впрочем, скоро и ты сам заговоришь только о деньгах.

— Пойдем в дом. А то я сух, как песок на пляже.

В доме у него было еще больше игрушек. Большой мешок нового спортивного оружия, уже начинающего покрываться пятнышками ржавчины. Цветной телевизор. Дорогое походное и рыболовное снаряжение беспечно разбросанное по углам. На кухне у него стоял огромный, как в отеле, холодильник, новенькая эмаль которого была покрыта отпечатками грязных пальцев, набитый первоклассным пивом. В углу кухни я заметил ящики очень хороших спиртных напитков.

Все не новое, все грязное и заляпанное. Я заглянул через дверь в крохотную спальню. Двуспальная кровать была покрыта ворохом грязных простынь, пятнистых как леопардовая шкура. По виду они напоминали шелковые. В спальне стоял едкий запах, как в клетке хищника или в норе плотоядного кота.

Мы пили пиво в полном молчании, потом он сказал наигранным тоном извиняющегося хозяина.

— Я собирался устроить так, чтобы толстуха тут прибралась немного. Но как-то вот из головы вылетело. Боюсь, теперь она это сделает не раньше как после экзаменов. Не хочу ей учебу портить.

Я уселся в кресло со сломанным подлокотником.

— А что, здесь не знают о существовании закона о растлении малолетних?

— Сперва кто-нибудь должен пожаловаться, дружок. Как там тебя зовут, черт побери?

Я сказал ему. Он громко повторил.

— Ты чем-нибудь занимаешься?

— Тем, что под руку попадется.

— Говорят, это лучшее занятие, Макги. Но иногда работаешь с кем-нибудь, кому нравится пускать все на волю волн, потому что они бесятся безо всякой причины. И тогда снова с ними дела иметь уже не хочется. А, может, они чертовски глупые фортели выкидывают, посылая к тебе кого-нибудь, кто может и законником оказаться.

— Крейн Уаттс, — сказал я. — Отличный парень. Чего бы там закон ни потребовал, всегда вывернется. У меня есть повод беспокоиться за тебя, малыш Бу. Но, может быть, ты связался с этой компанией потому, что все было обделано почти легально. Уаттс просветил меня. Я могу использовать некоторые его мыслишки, но не его самого. Для того, чтобы помочь моего голубка выпотрошить. И это парень пожирнее, чем Уилкинсон. Но я не собираюсь делить доход на столько частей. Судя по тому, что говорил Уаттс, изъятое у Уилкинсона поделили между ним, тобой, Стеббером, Гизиком, Вильмой и попечителем Кипплеровского поместья. Я искал голодного адвоката и нашел его. Но мне нужен не только голодный, но и умный.

Бу вытер лоб. Был он немного не в своей тарелке.

— У этого тупого ублюдка язык без привязи, точно?

— Ты и я, Бу. Мы оба знаем, как можно заставить кого следует разговориться. Меня это заинтересовало. А он оказался весьма прытким.

— Люблю прытких, — мечтательно произнес он.

— Когда он протрезвел окончательно, то пытался все отрицать. Может, мне и подойдет эта часть, с дополнительными сборами, чтобы все законно выглядело. Но можно и просто: ударить и убежать. В любом случае мне нужна женщина. Насколько я понимаю, та дамочка работает со Стеббером. Но, как ты думаешь, войдет она в дело без него?

— А у кого я могу знать это, налетчик?

— А как я могу узнать об этом, не спросив Уаксвелла?

— Что тебе сказал Уаттс?

— Не успел я до этого добраться, как он принялся такую околесицу нести, что правду ото лжи не отличишь.

— Я бы сказал, что иметь тут Кэлва Стеббера не помешает. Это жирный счастливчик, сукин сын, снег зимой продаст. С ним все гладко идет. Однако ты можешь заполучить Уаттса, но не получишь ни Стеббера, ни женщины. Ни Бу Уаксвелла. Он с ними имеет дело только раз. У меня были только небольшие дела с адвокатиком и ничего больше. Видал эту Вив? Она на старину Бу смотрела так, словно это плевок на тротуаре. Я взял себе на заметку позаботиться об этом в дальнейшем. У меня слишком много было дел тогда, чтобы ее воспитывать. Она ни одного мужика не стоит, это уж точно, только время тратить попусту. Вив твердая женщина, и уж когда старине Бу удастся ее пообтесать, она сюда прибежит, как старая развалюха, никуда не сворачивая. Я это себе в уме отметил, потому что любому дураку ясно — Вив точно не получает всего того, к чему стремится. — Он подмигнул. — И она немного перебарщивала, смешивая старину Бу с грязью. А это всегда, во все времена, было хорошим знаком. Они всегда так себя ведут, когда в их маленьких и хорошеньких головках зарождаются определенные идейки, которые их слегка пугают.

Я почувствовал, что он отвлекает мое внимание, но не понимал, зачем.

— Давай вернемся ближе х делу, Уаксвелл. Эта женщина действительно так хороша, как показалось Уаттсу?

Он пожал плечами, сходил еще за двумя бутылками пива, вернулся, протягивая одну мне, и сказал:

— Она не отпускала Артура ни на шаг, как одну из этих маленьких мохнатых собачонок, что таскают за собой повсюду богатые женщины. Она вышла за него на законных основаниях. Кэлвин Стеббер говорил, что она всегда так делает. Получает развод в Алабаме. Без имущественных претензий это легко и быстро. Она уже одиннадцать раз так замуж выходила. Со Стеббером и Гизиком они раздевали всех этих мужиков до нитки одного за другим. В среднем, по человеку в год. Может, с твоим человеком у нее уже так здорово не выйдет. Она не ребенок больше.

— Где я могу отыскать ее?

Он непонимающе уставился на меня.

— А почему ты меня спрашиваешь?

— А почему бы нет? Уаттс говорил, что после того, как вы обчистили Уилкинсона, рванули с Вильмой прямо сюда.

Он обвел глазами комнату, словно видел ее впервые.

— Сюда? С чего это ему в голову взбрело?

— Потому что Уилкинсон рассказал ему, как это было. Потом через несколько месяцев, когда снова показался и потребовал денег. Артура отправили в Сарасоту искать ветра в поле. А когда он вернулся в мотель, Вильма уже смылась. Уилкинсон сказал Уаттсу, что нашел вас с Вильмой здесь, и ты избил его.

Уаксвелл откинул голову и загоготал, хлопнув себя по колену.

— Ах, это! Боже ты мой! Ну точно, он же приезжал сюда. То ли пьяный, то ли больной, Бог его знает. У меня тут подружка была, официанточка одна из Майами заглянула повидаться. Крохотулечка такая, не больше Вильмы, и волосы серебристые, как у ней. А дело-то к закату шло, освещение неважное. Вот этот дурак Артур и вбил себе в голову, что наверняка перед ним жена. Трудно сказать. Пришлось мне его немного вздуть и вышвырнуть отсюда.

Он покачал головой, перестал улыбаться и искренне поглядел на меня.

— Честно говоря, приятель, я бы не возражал, если бы Вильма тут немного потусовалась. Я сделал несколько попыток. Но вылетел горячей пулей, дружок, спотыкаясь и падая. Немного задело мою гордость, но я в пролете не первый раз, да и не последний. Каждому мужчине приходится сознавать, что есть женщины не про него. Все, что у меня с ней было, это бизнес. Она не видела во мне смысла для развлечения. Может, фригидная она. Не знаю. А может, нет денег — нет постели. Как я понимаю, когда Артур ехал на автобусе в Сарасоту, она уже давным давно была на пути в Майами со своей долей выручки. А уж куда ее понесло оттуда — Бог знает, куда-нибудь, где она сможет хорошо пожить, пока деньги не кончатся. Тогда придется к новому присасываться, чтобы и из него все до капли вытянуть.

Я отпил большой глоток из своей бутылки, чтобы он не заметил злобы, вспыхнувшей на моем лице. Сначала Бу пытался увести меня в сторону, а потом стал играть в откровенность. Дома и во дворе полно игрушек. Милдред Муни не могла выдумать эту мерзкую сценку у бассейна в доме на побережье. Да и Артур твердо помнил о тех маленьких часиках с бриллиантами, которые, как он считал, будто бы продала Вильма. В то же время, Уаксвелл понятия не имел ни о том, что их видела миссис Муни, ни о том, что Артур мог узнать часики. Сколько он мог получить после аферы с Уилкинсоном? Пять тысяч? Самое большее, десять. Ну, может, двадцать пять. А на них много новых игрушек не купишь. Внезапно я живо представил себе это маленькое, нежное пухлое личико, колышущееся на дне черного, медленного водного потока, и прекрасные серебристые волосы, вытянувшиеся вдоль течения, темные, едва заметные впадины, где когда-то были вишневые глаза.

— Тогда, я полагаю, что мне следует расспросить Стеббера, — сказал я.

— Он скорее всего знает. Возможно, сейчас они уже нового клиента обрабатывают.

— Но если мне придется работать со Стеббером, то он получит свою долю. Но моя меньше станет.

— Макги, что это тебе в голову взбрело! Почему ты хочешь использовать именно эту, конкретную бабу. Только потому, что ей в прошлый раз все удалось? Да я тебе другую хоть из воздуха достану. Уже сейчас одна на примете есть. Старая подружка из Клюнстона, а то она только талант свой попусту растрачивает. Официанткой работает. Имела лицензию на право преподавания, но навсегда потеряла. Хорошо одевается. Держится, как дама. Хорошенькое личико, но сложена лишь чуть лучше среднего. Миленькая, сладенькая и прирожденная воровка. Гарантирую, если уж она парня в постель хоть раз затащит, то с этого момента он имя свое с трудом вспоминать будет и до десяти считать разучится. А ведь это все, что тебе нужно, правда? Вильма так все и устраивала для Стеббера.

— Я хорошенько все обдумаю, Бу.

— Есть тут в Эверглейдз такой Райн Джефферсон, попечитель Кипплеровского поместья, он любое чертово письмо напишет, все, что я скажу. Он женился на младшей из девчонок Кипплера. После чего и пришлось ему взяться за эту работу. А она уже несколько лет как умерла. Он под мою дудку пляшет. Внизу, у горы, в Холстеде живет Сэм Джимпер, адвокат лживый, как клубок змеенышей, но зная, что за тобой я стою и глаз с него не спускаю, он скорее аллигатора в морду поцелует, чем хитрить и на два фронта играть вздумает. Я тебе расскажу, как все устроить, только ты забудь о Вильме, Стеббере и всей этой компании. Дай мне вызвать сюда Мелли, сам на нее посмотришь или лично проверку устроишь, коли мне не веришь. Эта не такую большую долю потребует, как Вильма. Но сам я хороший кусок отхвачу, потому что я тебе нужен, чтобы все организовать, а без настоящего большого земельного участка, соответствующих записей и предварительных переговоров не удается вызвать у человека зудящее желание удвоить свои денежки и выставиться перед новой женушкой-учительницей. А скажу я тебе, у Сэма Джимпера кабинет черным кипарисом отделан и такого размера, что в нем в мяч играть можно, не то, что чулан Уаттса. Дашь, скажем, Мелли пять сотен для начала, и останется лишь повернуть ее в сторону клиента да цель указать. Женат он или нет, у него не больше шансов будет, чем у сладкого пирожка на школьном дворе.

— Не говори мне, как все устроить, Бу. Не указывай, кого использовать. Может, мне не нужен идиот, пытающийся выбить мне коленную чашечку, не узнав, кто я, и чего хочу. Мне это надо обдумать. Я не желаю, чтобы все полетело к черту. Это самая крупная сумма денег, за которую мне только удавалось уцепиться. В данный момент я хочу все немного обдумать. Не знаю. Если я решу, что ты годишься, ты еще обо мне услышишь.

— А что если я придумаю такой финт, что дело наверняка выгорит?

— Скажешь, когда я свяжусь с тобой.

— А если не свяжешься?

— Тогда не рассчитывай на меня, Бу.

Он хихикнул.

— Значит, тебе нужно пойти и обсудить с кем-то этот вопрос. Похоже, у тебя партнер имеется.

— А тебе какое дело?

Он встал.

— Никакого. Ни малейшего, черт тебя побери, дружок. Это не мое дело. Может, ты всего лишь шестерка, изображающая важную птицу. Возвращайся. Не возвращайся. Старине Бу и так хорошо, в одиночестве. Ты машину на дороге оставил?

— Оставил лодку в Гудланде и пришел пешком.

— Подвезти?

— Не стоит беспокоиться.

— Мне все равно кое-кого повидать надо. Пошли.

Мы вышли и сели в «линкольн». Двигатель барахлил от плохого обращения, а Бу вписывался в повороты на узкой дороге, беспечно притормаживая, обрызгав весь корпус водой из канав.

Приехав на шумную и дымную стоянку у пристани Стеккера, он вылез вместе со мной и пошел, неразборчиво и дружелюбно болтая обо всякой ерунде. Старика не было. Цепь была не заперта и мне не хотелось проводить лишнее время под взглядом этих голубых глаз. Удаляясь на полной скорости от Гудланда, я обернулся и увидел его, неподвижно застывшего на палубе, наблюдающего за мной, запустив свои большие пальцы за тот самый фатальный ремень.

Все сначала шло прекрасно, а потом каким-то необъяснимым образом пошло как-то не так. У меня было такое чувство, что дело оказалось в нем самом. Что-то изменило его поведение, какой-то фактор или сомнение, какой-то особый сигнал тревоги. Может быть, догадка, мелькнувшая где-то в неразберихе, на задворках сознания, заставляющая поднять голову, прищурить глаза и навострить уши. Теперь я знал, что необходимо действовать быстро и уже не удастся пропустить ход. Хватит ломиться и идти наощупь. Раздались первые звуки обрушивающейся лавины. Настало время постараться избежать ее.

Глава 10

Пока я встречался с Бу Уаксвеллом, Чуки и Артур воплощали на солнечном пляже саму невинность. Она вертелась вокруг него, ободряя пронзительными визгами. Он прижимался к массивной скамье, держа руками одну из самых больших удочек, что были на яхте. Когда я причалил на «Рэтфинке» около «Флэша», Чуки крикнула мне, чтобы я назвал рыбу, с которой борется Артур.

Я спустился к ним. Метрах в десяти заметил большой водоворот. Издавая мычащие звуки, Артур пытался подтащить рыбину достаточно близко, чтобы освободить удочку.

— Что вы насаживали?

Чуки развела руки сантиметров на пятнадцать.

— Такую блестящую маленькую рыбешку, которую я поймала, но мы подумали, что она мертвая, после того, как Артур пару раз уже закидывал с этой наживкой удочку.

Артур натянуто улыбнулся. Он и его противник достигли равновесия сил. Я вмешался, почувствовал, как туго натянута леска, а потом ощутил медленный, но сильный рывок, словно тяжелое тело билось в конвульсиях.

— Акула, — сказал я. — Вероятно, песчаная акула или акула-нянька. Более длинных называют молот-рыба.

— Боже мой! — воскликнула Чуки. — Мы же тут купались!

— Все мы под Богом ходим, — сказал я. — Иногда даже летучая мышь залетает в дом и кусает кого-нибудь. Или енот забредет, рыча, в супермаркет. Солнышко, здесь акулы всегда есть. Просто не плавай, если вода мутная и грязная.

— Что мне делать? — напряженно спросил Артур.

— Это зависит от того, нужна ли она тебе.

— Боже мой, нет.

— Тогда натяни удилище изо всех сил и отскакивай от воды.

Он так и сделал. После пяти энергичных шагов назад его удочка дернулась в сторону большого водоворота. Катушка размоталась, и возник новый водоворот, подальше. Акула уплыла обдумать на досуге происшедшее.

— У акул нет костей, — объявил я. — Только хрящи. У них ряды складных челюстей, которые выпрямляются, когда они открывают пасти. Они открывают зубы передней челюсти, а остальные выдвигаются вперед вслед за ними. Около трети их тела занято печенью. Крохотные шипы на коже покрыты эмалью того же состава, что и на зубах. А мозги — лишь крохотное утолщение на переднем конце спинного мозга. И разума у них так мало, что его еще никому и никогда не удавалось обнаружить. У них неутолимый, разбойничий, доисторический аппетит, неизменный, как у скорпионов, тараканов и других импровизаций матушки природы с высокой степенью выживаемости. Раненная акула, поедаемая своими товарками, продолжает есть все, до чего может дотянуться, даже собственный горб, оказавшийся поблизости. Конец лекции.

— Уф, — сказала Чуки — Большое спасибо.

— Ах, да, еще два факта. Не существует никаких эффективных средств, отпугивающих акул. И им не нужно переворачиваться, чтобы укусить. Они могут наброситься на тебя сверху, но когда вонзят зубы в добычу, то переворачиваются, чтобы оторвать кусок мяса. А теперь, детки, мы устроим конференцию для критического и всестороннего осмысления вопроса. Прошу всех в большой салон.

Когда моя парочка уселась, и они посмотрели на меня выжидающе, я сказал:

— Артур, я слышал, что ты видел с Бу Уаксвеллом не Вильму, а похожую на нее девушку.

У Артура челюсть отвисла.

— Но я был уверен, что... ой, брось! Я знаю, что это была Вильма. Или ее близнец-двойник. И я видел ее часики. Она как-то сказала, что они сделаны по индивидуальному заказу. Я не мог ошибиться. Нет, это была Вильма. Достаточно было видеть, как она спала там в своей обычной позе.

— Согласен. Это была Вильма. Но старина Бу пустился во все тяжкие, доказывая, что это не она. По-моему, ему это было очень нужно.

— Но почему?

— Потому что там-то он и убил Вильму. И забрал ее долю, использовав деньги на то, чтобы накупить себе кучу замечательных игрушек, о которых он особо и не заботился.

— Убил Вильму, — произнес ослабевшим голосом Артур. Он сглотнул. — Такую... такую крохотную женщину.

— А догадка о том, что она была твоей законной супругой, Артур, оказалась верна. Она уже много лет работала со Стеббером. Может, у него даже был небольшой штат таких Вилем. Законный брак позволяет обставить все чище, а развод не доставляет особых хлопот. Ты, видимо, был мужем номер одиннадцать. Брак расширяет область, в которой можно ощипать голубка.

— Как мило, — нежно произнесла Чуки. — Паучихи съедают своих партнеров на десерт. Я читала как-то об одном очень умном маленьком паучке. Он ни за кем не ухаживал, пока не поймал паучихе сладкого жучка. А потом, пока она наслаждалась подарочком, смылся и был таков.

— Четверть миллиона долларов — это сладкий жучок, — произнес Артур.

— Значит, ее уровень был очень высок, — колко ответила Чуки. — Трев, Боже мой, как тебе удалось догадаться?

— Я и не догадался. Просто похоже на то, что так и случилось.

Я представил им краткий и не подвергшийся цензуре отчет о моей с ним встрече. Маленький фокус Бу с ножом заставил Чуки охнуть. Я взял бумагу и записал имена, которые он упомянул, пока они не выскользнули у меня из памяти. Я постарался как можно более весомо, подробно и осторожно описать то чувство, которое испытал в самом конце нашего свидания.

— Так что, вот он. Это его вотчина. Спорю, он тут любую лодку на полсотни километров вокруг знает. Бу не собирается полюбить меня за красивые глаза. Ему будет не по себе, пока он не выяснит, где мое логово. В Марко наверняка найдутся люди, знающие, где мы стали на якорь, и о двух мужчинах и одной женщине на борту. Чем больше он разнюхает, тем меньше ему понравится то, чем это пахнет. А он из тех людей, которые сначала делают, а уж потом обдумывают. Как бы мы ни были хитры, все равно оставили достаточно ясный след.

— Так что сматываем удочки и ищем новую базу, — сказала Чуки.

— Правильно. А потом придумаем какой-нибудь хороший и безопасный способ отвлечь старину Бу, чтобы у меня было достаточно времени разнести его гнездо в пух и прах.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Чуки.

— Это операция по восполнению фондов, не так ли? Сомневаюсь, чтобы он все потратил. Он не будет класть деньги в банк. Они спрятаны в какой-нибудь дыре. И не на виду. Он дьявольски хитер, но не благодаря логике, а скорее инстинктивно. У него этот напускной, потрепанный вид джентльмена удачи и этакая усмешка с долей ироничного шарма. Уаксвелл заставляет меня думать, что при иных обстоятельствах он мог бы оказаться человеком, с которым я бы сошел на берег в незнакомом порту, где можно неплохо выпить и заработать массу неприятностей. Но это было бы ошибкой. По своей сущности он из диких кошачьих, а не из домашних котиков. Крупный хищник. Интересно, скольким людям он зубы заговорил, беседуя невпопад, словно деревенщина болотная. Это неплохая маскировка. Его стиль жизни — хищный, с кошачьими повадками. У него есть свой дом, он объезжает четыре округа на рычащем от плохого обращения «линкольне», избивая попадающихся ему под руку мужчин столь безжалостно, что никто не осмеливается бросить ему вызов, тащит добычу к себе в логово, защищая его яростно и инстинктивно, готовый в любую минуту скрыться обратно в Глэйдз. Я говорю все это потому, что не хочу, чтобы мы совершили ошибку, предположив, что каким-либо предсказуемым образом он ответит на наши действия. Нечто, заставляющее другого человека броситься в отдаленные места, может вызвать у Бу Уаксвелла желание отбежать немного и повернуть назад. А когда он подошел так чертовски близко, чтобы накостылять мне, я понял, что давным-давно не видел никого, кто бы так быстро двигался.

— Трев? — произнесла Чуки странным, послушным тоном.

— Что, милая?

— Может... может, он так разошелся из-за тебя. Может, он что-то почувствовал. Потому тебе пока и удается с ним справиться.

Моим первым инстинктивным желанием было взорваться, сказать ей, чтобы не приводила дурацких аналогий. Это была бы ответная реакция, которую психоаналитики могли назвать показательной.

— Может, я и туп, — сказал Артур. — Но если этот человек так опасен и ты почти уверен, что он убил Вильму, то тогда, мне кажется, полиция сможет что-нибудь обнаружить. Я хочу сказать, может, опознают машину, в которой он увез ее из отеля, пока меня не было. Или он ходил с ней в банк, когда она сняла все деньги с нашего общего счета, еще до моего отъезда на автобусе. Я готов поклясться, что видел ее в коттедже Уаксвелла. Может быть, ее еще кто-нибудь видел там или заметил как он вез Вильму через поселок. Я хотел сказать, не будет ли нам проще, если он окажется в тюрьме?

— Артур, было бы замечательно, если правосудие вершилось бы исправно в нашем правовом обществе. А пока что во всех округах штата Флорида есть прекрасные полицейские участки. Некоторые — ну просто отличные. Но закон продвигается в жизнь не так быстро, как растет население. Так что все избирательно. Не думаю, что им покажется интересным обнаружить возможное убийство не местной женщины сомнительного характера, произошедшее более шести месяцев назад, женщины, о которой никто и никогда не заявлял, как о пропавшей без вести. В округе Колльер найдется какой-нибудь помощник шерифа, знающий, как обстоят дела в районе острова Марко, и полиция вряд ли посадит Бу, чтобы начать следствие, сознавая, сколь малы их шансы обнаружить тело. Конечно, если ему удалось увезти труп на острова, туда, где столько рек и болот, и спрятать там. После того, как Бу так страшно избил тебя, а эти милые люди обнаружили на шоссе и взяли к себе, у тебя, естественно, должны были возникнуть кое-какие идеи о том, чтобы привлечь Бу Уаксвелла к ответу законным путем. Что тебе сказали на это хозяева?

— Они велели мне забыть об этом. Сказали, что все равно ничего не выйдет, а на них это может навлечь беду. И вообще там полно Уаксвеллов. Многие из них тихие, приличные люди, но полно и таких диких, как сам Бу. Если они захотят отомстить Сэму Даннингу, приютившему кого-то, кто представляет для них опасность, то его сети окажутся перерезанными, а лодка, которую он сдает внаем, может загореться. Никто и знать не будет, кто это сделал. Лучше всего не поднимать головы, посоветовали они. Трев, я должен повидаться с этими добрыми людьми. Я уехал и сказал, что скоро вернусь. А они ни слова обо мне больше не слышали... Это не порядочно.

— И еще одно, Артур, — сказал я. — Если ты подашь жалобу на Бу, помни, что она будет исходить от тебя, человека, который еще совсем недавно подстригал кусты, сидя в тюрьме в округе Палм. Человека без работы и без средств к существованию. Когда законных оснований недостаточно, срабатывает система сопоставления статусов. Предположим, тебе удалось бы заставить их арестовать Бу Уаксвелла. Они обыщут его пещеру и, по всей видимости, наткнутся на то, что у него осталось, если что-нибудь осталось. Тогда все деньги окажутся вне пределов нашей досягаемости. — Я поглядел на Чуки. Она сидела нахмурившись, подперев щеку кулачком. — Ну что ж, вы начинаете соображать, — добавил я. — Что еще нам нужно сделать?

— Я думаю, если бы Вильма была жива, она непременно связалась бы с Кэлвином Стеббером, а если мертва, то он начнет волноваться, где она. Таким образом, можно проверить твою идею. В конце концов, Бу Уаксвелл мог получить деньги где-нибудь еще. И, может быть, сама Вильма велела ему утверждать, будто ее там не было, — сказала Чуки.

— И, — продолжил я, — Стеббер может оказаться тем, кто выманит Бу подальше из его пещеры. — Я встал. — Теперь подошел тот момент, когда нам понадобится наш подставной клиент.

— А как насчет тех моих денег, что получил мистер Стеббер? — спросил Артур.

— Я постараюсь ими заняться. А теперь давайте-ка снимать этого зверя с привязи и убираться отсюда.

Мы подняли нижние якоря на борт и столкнули закрепленный кормовыми якорями «Флэш» в воду. Когда мы отошли на достаточное расстояние, крепление ослабло. Я поднял надувную лодку на шлюпбалку и закрепил ее в расчете на высокую скорость. Артур вывел нас в широкое устье Пролива Ураганов. Мы подтянули «Рэтфинк» к корме, задрав мотор и прикрыв его толем. Когда все было готово, мы двинулись по проливу на север. Я включил машины на полную скорость, пошел на корму и отрегулировал длину буксирного троса так, чтобы «Рэтфинк» отстоял на достаточном расстоянии от борта. Яркий день начинал меркнуть, небо затуманилось, с юго-запада пошла зыбь, а море мерзко закачало старую посудину, не давая нам поставить ее на автопилот. Маленький трансформатор «Флэша» барахлит при качке. И напряжение падает. Так что приходится, как в старые времена, крутить штурвал, как только яхта поднимается сзади, а потом с силой вращать его назад, когда вверх идет весь корпус. Трудишься так в течение долгих, бесконечных секунд и только потом яхта становится устойчивой и устремляется вниз, как тяжелый поезд.

Чуки принесла в рубку бутерброды, и я послал Артура достать Библию из моего снаряжения.

Порт Палм-сити в сорока километрах к северу от Неаполя как раз показался на горизонте. Но при такой погоде до него надо было плыть еще далеко. Ветер так усилился, что срывал барашки с волн, солнце скрылось в дымке, вода из кобальтово-синей становилась серо-зеленой. «Флэш» вздымался и переваливался с треском, щелканьем, звяканьем и глухими ударами. На каждой десятой волне левый двигатель с треском поднимался над водой, вызывая частую вибрацию. По крайней мере, не приходилось сбавлять ход. Катерная скорость была не выше той, какую обычно держат яхты, когда штормит.

Нас нагнал дождь, и я послал свою парочку вниз, в крытую рубку. Почувствовав, что двигатель барахлит, перевел рычажок, снимая нагрузку, набросил на перекладину петлю и натянул сверху над приборами и дросселем большой брезентовый навес. Но при этом уже успел вымокнуть насквозь.

Включив «дворники», Артур и Чуки поглядывали на пелену дождя. Артур попытался что-то приготовить, но, не будучи в силах справиться с качкой, ронял кастрюли с крючков на камбузе. Они впустили меня с заметным облегчением. Вскоре тяжелый дождь сбил барашки, и яхта пошла ровнее.

— Знаешь, иногда на яхтах выставляют таблички, — нервно посмеиваясь, заметила Чуки: — «О Боже, твое море так быстро, а мое суденышко так мало». Трев, а у тебя нет таких смешных табличек?

— И никаких веселых флажков, чтобы поднимать на мачте. Хотя однажды мне чуть было не приглянулась одна латунная табличка. Там было написано, что браки, заключенные капитаном судна действительны лишь на время путешествия. Артур, сходи, посмотри, как там «Рэтфинк» плывет. Чуки, приготовь кофе. Займитесь чем-нибудь. Перестаньте выглядывать у меня из-за плеча. А потом проверьте сводки из всех портов, чтобы узнать, идет ли дождь и шторм на нас. Закрепляйте любые свободно лежащие предметы, которые вам попадутся. А потом, ребята, я вам рекомендую некий языческий обряд, но только после того, как принесете мне кружку кофе. Возьмите по куску мыла, выйдите на корму, разденьтесь догола и ощутите на себе этот сильный и теплый дождь.

Через час, как я и предсказывал, направление ветра переменилось на западное. Оценив, где я нахожусь, по проведенной карандашом линии на карте, я пометил эту точку крестиком и лег на курс еще западнее, чтобы волна шла не в левый борт, а прямо по направлению корпуса. Яхта пошла более устойчиво. Я проверил курс по компасу, вычислил отклонение, провел новую прямую у себя на карте и поставил яхту на автопилот. По моим расчетам, через восемьдесят минут мы окажемся напротив Палм-сити, и, свернув в этой точке, попадем к причалу. Дождь усиливался, а ветер ослабевал. Я прокрался взглянуть на своих товарищей. Опознавательные знаки налицо. Запертая дверь каюты. А в большом салоне на ковре валялось мокрое голубое банное полотенце. Это меня заставило вспомнить отрывок из старой-старой истории, написанной, кажется, Джоном Колльером[10], о том, как ребенок находит ногу, с натянутым на нее носком и обутую в ботинок, на ступеньках лестницы, ведущей на чердак. «Словно кусочек, впопыхах оставленный кошкой». Так что это полотенце — и есть оставленный впопыхах кусочек. Люди недооценивают то, как сильно возбуждают крупные капли дождя, мыло, хохот, а также взлеты и падения маленькой яхты.

Я проскользнул со своим куском мыла в передний люк, чтобы вести наблюдение прямо по курсу. На меня обрушился холодный поток, пенящийся так, как это может делать только дождевая вода. У меня было несколько хорошо заметных продолговатых синяков на руках, там, где прошлись кулаки Бу, и один круглый под ребрами. Когда я делал глубокий вдох, возникала острая боль, признак того, что удар, по-видимому, немного повредил межреберный хрящ. Я по-дурацки восхищался тем, что живот снова стал плоским, а на бедрах исчезли небольшие жировые запасы. Нарцисс под дождем. Я пошел обратно вниз, на четвереньках заполз в люк, поспешно вытерся, натянул сухую одежду и побрел обратно к штурвалу, выглядывая сквозь дуги «дворников», не изменился ли курс, чего всегда боишься, когда яхтой управляет собрание мелких механизмов.

Пришла Чуки в белоснежном платьице, с заколотыми на затылке черными волосами, неся поднос с тремя коктейлями и вазочкой орешков. Артур замыкал шествие. Они были необычайно разговорчивы. Дождевой душ пошел им на пользу. Немного прохладный, но воистину стимулирующий. Потом оба бросились искать более подходящее и невинное слово, но умудрились лишь подчеркнуть его неприличие, от чего Артур так густо покраснел, что отвернулся поглядеть на левый борт и скромно произнес: — О Боже мой, он опускается, не правда ли?

И он действительно все еще опускался, пока мы не достигли выбранной по моим оценкам точки назначения. Когда прекрасный полезный дождь со свистом падает в соленую морскую воду, это всегда кажется пустой тратой энергии. Я дал задний ход, и мы чуть было не отклонились от курса, потом повернул маленькую крутящуюся ручку, опускавшую лот. В проливе угол наклона дна столь постоянен, что можно определять местонахождение, измеряя расстояние до дна. У нас было шесть с половиной под килем, семь с половиной в общей сложности. Если я не ошибся, то, согласно глубинным отметкам на карте, мы находились в четырех километрах от Палм-сити. Направив антенну на гавань, я взглянул на частоты коммерческой радиостанции. Выведя звук на усилители — шел бейсбольный матч — я переменил направление, установив нуль градусов и покрутил настройку, пока не добился отличной четкости. До намеченной точки оставалось километра полтора. Я взял новый курс, опять поперек волны, так что мы качались и взмывали вверх, пока из тьмы не показалась морская бухта. Теперь было легко определить направление курса в соответствие с картой. В бухте не было волн и не составило особого труда обнаружить бакены, указывающие путь к порту.

Как я и надеялся, он был битком набит крупными катерами. Два громких гудка вызвали из сторожки паренька в полиэтиленовом дождевике с капюшоном. Он жестами рук показал нам путь к причалу и обошел пристань, чтобы принять канат. Я обогнул другие яхты, протиснувшись между ними, поспешил на нос и бросил канат. Паренек набросил на тумбу петлю и подтянул нас к пристани. Через пятнадцать минут мы остановились, спустили все якоря, куда им положено, а трап выбросили на пристань, зарегистрировавшись и подписав все бумаги. Дождь шел на убыль.

Одежда была сырой, но не настолько, чтобы снова переодеваться. Чуки разлила остатки из шейкера и сказала:

— Ну, ладно. У меня вопрос. Почему мы встали именно тут?

— По нескольким причинам. Если хочешь спрятать одно какое-нибудь яблоко, то самое лучшее — повесить его на яблоню. Множество больших катеров стоят здесь на открытой стоянке все лето. Мы — всего лишь лицо в толпе. Здесь недалеко Форт-Мьерз, откуда можно быстро добраться до Тампы. Мы в получасе езды на автомобиле до Неаполя, что немного лучше, чем час от Марко. Если он обнаружит, что мы стояли на якоре в безлюдном месте, то будет ожидать того же и в дальнейшем. А если старина Бу найдет нас и у него появятся какие-либо черные мысли, то здесь ему будет чертовски неудобно претворить их в жизнь. Кроме того, это должно понравиться Стебберу. Конечно, если я сумею организовать тут встречу с ним.

Артур сказал:

— Мне кажется, они нашли меня именно здесь, слоняющимся на пляже, за дамбой. Мне... мне, наверно, не следует показываться на виду?

— В твоей-то рыболовной шляпе и темных очках? — сказала Чуки, вопросительно подняв на меня черные брови.

— Да выходи на берег, ради Бога, почему бы нет, — сказал я.

Чуки наклонилась и погладила Артура по коленке.

— У тебя милое лицо, и я люблю тебя, но прости, милый, ты не из тех людей, кто легко запоминается.

— Думаю, одной жертвы ему будет достаточно, — ответил Артур, считая, что он отпустил одну из своих редких шуточек и совершенно не ожидая, что кто-нибудь засмеется.

Я послушал вечернюю сводку погоды. Как я и ожидал, ветер дул северный. К утру обещали восточный, три-пять узлов, ясную погоду, днем временами грозы. Это означало, что рано утром, заправив «Рэтфинк» и вычерпав из него воду, я смогу, держась поближе к берегу, быстро съездить к маленькой пристани в Неаполе, привязать его там, чтобы в случае надобности судно было под боком, и на взятой напрокат машине вернуться обратно в Палм-сити. К вечеру небо прояснилось, воздух стал свежим, но Чуки отвергла возможность поужинать на берегу. Ее охватила страсть к домашней работе, неистовое желание готовить. После ужина, пока они вдвоем любезничали на камбузе, я взял маленький, работающий на батарейках магнитофон к себе в каюту и закрыл дверь. Я не могу показывать свое великое искусство при посторонних, а в некоторых случаях и вовсе не способен его проявить. Маленький магнитофон, благодаря своим размерам, был очень надежен.

Включить, перемотать, стереть. Включить, перемотать, стереть. Для того, чтобы подделать тембр Уаксвелла нужно было взять чуть повыше и придать голосу чуть более мощный резонанс. Слияние слов и снятие конечного гласного было осуществить проще, пользуясь слегка напевной модуляцией присущей диалекту этого болотного края. Получив вполне удовлетворительный результат, я закрепил его на кассете.

Потом пошел на верхнюю палубу неспешно выкурить вечернюю трубку. Она — лишь слабая для меня награда за воздержание. Поэтому я иногда обманываю сам себя. И вот сейчас нашел в футляре трубку большего, нестандартного размера, массивный продукт «Уилк Систерз» и, чуть было не растянув большой палец, набил ее «Черным взглядом».

Мы сидели втроем теплой ночью, глядя, как поблескивают на воде огни пристани. Вдали сверкали фары машин, пересекавших дамбу. Чуки и Артур сидели вместе, в трех метрах от меня, по правую руку. Время от времени они о чем-то шептались. Несколько раз она беззвучно, почти неслышно хихикала, словно медленно постукивая ноготком. Меня это начинало так раздражать, что я был благодарен, когда они сказали свое раннее и торопливое «спокойной ночи». Похоже, Артур захватил ее немного больше, чем она рассчитывала. Надеюсь, это чувство окажется достаточным, чтобы помочь ей освободиться от Фрэнки Деркина. Но в любом случае будущее Чуки и Артура будет зависеть от того, сколько его денег мне удастся выручить. Если Чуки придется содержать его, или работать наравне с ним, чтобы содержать их обоих, это будет не так уж здорово. Во всяком случае, сделает его бездеятельным. А ей пора детей заводить. Хотя это и плохо сочетается с ее энергичной деятельностью профессиональной танцовщицы. У Чуки тело создано для того, чтобы рожать детей. У нее доброе сердце и желание их заиметь. А любви хватит на чертову дюжину.

Так что если тебе не удастся спасти приличную сумму, стоит ли требовать все пятьдесят процентов, а, Макги?

А потом последует целый ансамбль из тысячи скрипок, играющих на тему: «Я искренне тебя люблю». Или, может быть, «Рай в шалаше».

Вернувшись обратно, в свое пустое и одинокое гнездо, я включил магнитофон и, оперируя всей гортанью, как это уже делал раньше, перевоплотился в Бу Уаксвелла, произносящего кисленькую маленькую речь о радостях любви и брака. Потом я проиграл кассету с самого начала. Одобренная много раньше часть звучала почти также, как новое дополнение. Это означало, что я достаточно свыкся с ролью, чтобы рискнуть.

Как и прежде, привязал «Рэтфинк» у маленькой пристани. Потом отправился в город на зеленом «шевроле», заказал в аптеке кофе и, пока он остывал, заперся в телефонной кабинке. Потом набрал рабочий телефон Крейна Уаттса.

Он ответил сам, голос звучал потрясающе чисто, внушительно и надежно.

— Крейн Уаттс слушает.

— Уаттс, это Бу Уаксвелл. Как насчет того, чтобы дать мне номер Кэлва Стеббера в Тампе. Не могу достать нигде.

— Я не знаю, уполномочен ли я...

— Слушай, адвокатик, я его сейчас получу, а не то через пять минут прямо у тебя буду, задницу твою до костей высеку.

— Ну... подожди минутку у телефона, Уаксвелл.

Я держал карандаш наготове. И записал номер. 613-1878.

— А адрес? — спросил я.

— Все, что у меня есть, это номер почтового ящика.

— Не переживай. Адвокатик, что-то мне точно не понравилось, как ты этому Макги все выложил.

— А тебе не кажется, Уаксвелл, что ты уже вчера мне об этом говорил. Я и сейчас повторяю, что ему и половины того не сказал, о чем он тебе говорил. Хоть он и утверждал, что будто бы от меня узнал.

— Да ты пьяный был, как собака, чтобы помнить, что ты там болтал.

— На своем уровне я делаю все возможное, чтобы найти Стеббера как можно скорее, и, как только я узнаю что-нибудь полезное, свяжусь с тобой. Но я не понимаю, почему ты так разволновался. Все было прекрасно, законнейшим образом организовано. Другое дело, Уаксвелл, я не хочу, чтобы ты еще когда-либо приходил ко мне домой. Ты вчера расстроил мою жену. Подумай, как ты себя вел! Встречайся со мной здесь, если тебе вообще нужно меня видеть, но я повторяю, что не желаю иметь с тобой какие-либо общие дела. Это тебе понятно?

— Пожалуй, я все равно приеду и вздую тебя!

— Подожди минутку!

— А ты поласковей со старым Бу разговаривай.

— Ну, ... может, я и говорил несколько раздраженно. Но понимаешь, Ви ничего не знала о... об организации этого дела. Ты слишком много при ней выложил. Она меня потом полночи допрашивала, пока мне удалось ее угомонить. Да и до сих пор она мне не верит. Будет лучше, если ты больше не будешь приходить к нам домой. Ладно?

— Клянусь, адвокатик, больше никогда не приду. Никогда больше. Если только что-нибудь неожиданное не произойдет.

— Пожалуйста, выслушай меня...

Слегка вспотев, я повесил трубку и вернулся к своему кофе. Бу Уаксвелл, не теряя времени, отправился к единственному человеку, который мог хоть что-нибудь знать обо мне. И назвал его трепачом. Уаттс мог получить номер моего почтового ящика в Бахья Map из клубных записей. Но это не особенно помогло бы ему. Теперь появился новый фактор. Уаксвелл не произвел на меня впечатления человека терпеливого. Возможно, не далее, как сегодня днем, он позвонит Уаттсу. Ему надо выяснить, что тот узнал. И адвокат будет весьма заинтригован, узнав, что это второй звонок Бу за сегодняшний день. Он, конечно, заинтересуется, услышав, что кто-то пытался узнать отсутствующий в книге телефон Стеббера. В том, что Бу будет звонить, я не сомневался.

Я погнал свое «шевроле» на север, по сорок первому шоссе. Машин было мало, и я временами поглядывал в зеркало заднего вида, не появилась ли полиция штата, чтобы привлечь меня за нарушение скорости, которая уже приблизилась к трехзначному числу. Я въехал на стоянку у пристани Палм-сити в десять утра. На «Флэше» все было заперто. Записка на ковре, у задней двери салона гласила, что мои пассажиры ушли в магазин за продуктами. Я отправился на поиски и набрел на них на так называемой «Вкусной Ярмарке» в двух кварталах от пристани. Артур тащил корзинку, а Чуки шныряла вокруг, выбирая товар с характерным загипнотизированным видом покупательницы в супермаркете. Через одиннадцать минут после того, как я их обнаружил, я запер протестующего Артура на яхте, дав ему инструкцию сидеть там и не высовываться. Потом вернулся на стоянку вместе с Чуки, расправляющей юбку и застегивающей последнюю пуговку на блузке.

Если бы вылет из Фор-Мьерз не задержали из-за опоздания самолета, следующего из Палм-Бич, то мы бы его пропустили. А я был слишком занят, чтобы дать Чуки более полный инструктаж, а не слишком краткое и фрагментарное объяснение. Я купил два билета до Тампы и обратно. С посадками в Сарасоте и Сант-Пите мы прилетали в двенадцать двадцать.

На борту самолета я объяснил Чуки все более подробно.

— Но мы ведь знаем всего лишь номер телефона, не так ли? — спросила она.

— И то случайно, понадеявшись на удачу. И еще мы знаем название яхты.

— Бог ты мой, если бы ты столь же энергично поработал над чем-нибудь законным, Макги. Ты бы такой шишкой стал, что и не выговорить.

— Всего-навсего сенатором штата.

— Ух! — она посмотрелась в зеркальце и подвела губы. — Чем я тебе смогу помочь?

— Я это выясню по ходу действия.

В аэропорту «Тампа Интернешенл» пока Чуки с серьезным видом стояла у кабинки, я набрал номер. Никто не отвечал. Когда я уже был совсем готов положить трубку, спокойный, осторожный и четкий женский голос ответил:

— Да?

— Я бы хотел побеседовать с мистером Кэлвином Стеббером.

— Какой номер вы набираете, сэр?

— Шесть-один-три-один-восемь-семь-восемь.

— Извините. Здесь нет никакого Стеббера.

— Мисс, я полагаю, это старая как мир ситуация с паролем. Вы всегда просите повторить номер и считаете, что тот, кто звонит, перепутал одну цифру. Но вышло так, что у меня нет пароля.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, сэр.

— Несомненно. Я перезвоню вам ровно без пятнадцати час, через двенадцать минут. Вы скажете мистеру Стебберу, что ему позвонит некто, знающий кое-что про Вильму Фернер или Вильму Уилкинсон, как вам будет угодно.

Она чуть помедлила, подышав в трубку, явно слишком долго, прежде чем сказала:

— Мне очень жаль, но это абсолютно ничего для меня не значит. Вы действительно ошиблись номером.

Она была очень хороша в своем упрямстве. Так хороша, что ее замешательство уже не имело никакого значения. Я снова позвонил в обещанное время.

— Да? — ответил знакомый голос.

— Мистера Стеббера не заинтересовала судьба Вильмы? Это снова я.

— Знаете, мне действительно не следовало вести себя столь по-детски и сердиться из-за подобной ерунды, кем бы вы там ни были. Просто у меня сегодня скучный и утомительный день. Как вы думаете, может, дело в этом?

— Странные разговоры многих из себя выводит.

— У вас действительно довольно приятный голос. Знаете, если вы не слишком заняты, то можете скрасить мой день, рассказав еще какую-нибудь чепуху. Почему бы вам снова не заняться мистификацией, скажем, в пятнадцать минут четвертого?

— С удовольствием. Я буду тем, у кого в зубах красная роза.

— А я стану по-девичьи глупо улыбаться.

Я вышел из кабинки.

— Почему ты ухмыляешься? — требовательно спросила Чуки.

— Всегда приятно поговорить с хорошими людьми. Ей не удалось связаться со Стеббером так быстро. Но не выдав ни полсловечка лишнего, она договорилась, чтобы я перезвонил в три пятнадцать. Тогда, если Стеббер заинтересуется, они приоткроют дверку. А если нет, то она отделается девичьим трепом, и я положу трубку, так и оставшись в неведении. Очень мило.

Она выпрямилась.

— Значит, ты не с той дело имеешь, да, солнышко? У Стеббера эта страшно проницательная девушка, а тебе приходится мыкаться со скучной и длинноногой танцовщицей.

— О Боже мой, ну почему какое-то безликое восхищение заставляет тебя так взъерепениться?

— Покорми меня, — сказала она. — Все женщины всегда готовы приревновать. А когда в животе бурчит от голода, то это немного более заметно.

Мы пошли на верхний этаж, где она как волк набросилась на еду, но с гораздо более явными признаками удовольствия, чем может проявить любой волк. В этом было так много от нее самой, это было так эстетически красиво и ярко, так полно жизненной энергии, что на ее фоне люди за десятью столами вокруг блекли, как мерцающие черно-белые кадры из старого фильма. Я словно услышал диалог из него: «Ну, ладно, парень, но опиши того типа, с которым она была. — Просто тип. Большой такой, кажется. Я хочу сказать, черт, мне кажется, я вообще не смотрел на него, лейтенант».

Она отпила кофе, улыбнулась, вздохнула и снова улыбнулась.

— Ты выглядишь счастливой женщиной, мисс Маккол. — Я протянул руку через стол и дотронулся до ее переносицы, прямо посредине между черными бровями, а потом чуть выше. — Тут были две черточки.

— А теперь морщинки пропали, да? Сукин ты сын, Трев. Я зачастую просто не знаю, что говорю. Я Артуру всю душу раскрыла. В основном, там, в темноте, когда он обнимал меня. Такие вещи, о которых никому и никогда не говорила. А он слушает и запоминает. Я бегаю туда-сюда по всей своей дурацкой жизни. Похоже, стараюсь понять.

И в то же время, сама с собой разговариваю о Фрэнки; о том, как мать заставила меня стыдиться моего роста; о том, как сбежала и в пятнадцать лет вышла замуж, а в шестнадцать развелась и слонялась повсюду, а потом осела и стала по-настоящему вкалывать, чтобы заработать, накопить деньги и вернуться в шикарном виде. И чтобы у всех глаза на лоб полезли. Я даже знала, как это будет, Трев. Я одену меховую накидку и войду в свой дом. А мать и бабушка вытаращат глаза. А потом я им дам понять, что получила все это не так, как они могли бы подумать, а честным трудом. И покажу им альбом с вырезками. Девятнадцать лет. Боже!

А там уже чужие в этом доме, Трев. Нетерпеливая женщина, и дети, которые повсюду бегали. Моя бабушка уже год как умерла, а мать оказалась в доме для престарелых. Преждевременная дряхлость. Решила, что я — это ее сестра и умоляла меня увезти ее оттуда. Я ее перевела в другое место. Платила семь с половиной долларов в неделю в течение полутора лет, Трев. А потом с ней случился один тяжелый удар вместо постоянных мелких, и она умерла, даже меня не узнав. Артур меня спрашивал, почему я так решила. Может, у нее и были какие-то проблески сознания, когда она гордилась мной. — Слезы навернулись на глаза Чуки, и она покачала головой. — Ладно. Мне хорошо с Артуром. Как будто у меня в голове множество маленьких узелков. Я говорю, говорю, говорю, и потом он скажет что-нибудь и один узелок развяжется. Она нахмурилась.

— Ведь и теперь может получиться так же, как было с Фрэнки. Он, бывало, если узнает, что меня что-нибудь грызет, то потом, когда уже много времени пройдет, скажет такое, от чего тебя еще больше грызть начинает. Я это объяснила Артуру. Он говорит, что может, мне потому и нужен Фрэнки, что он меня наказывает, а я сама не могу себя наказать.

Трев, тебе действительно нужно дать Артуру ну хоть что-нибудь делать. Я могу только немного поднять его дух. Но если ты с ним будешь обращаться как с надоедливым ребенком, в то время как я стараюсь сделать из него мужчину, то все впустую. Это долго не продлится. Может, Трев, эта часть дела гораздо важнее денег. Он поговаривает насчет этой работы в Эверглейдз. С некоторой тоской. Когда он трудился у себя в магазине, это было нечто устоявшееся. Поставщики знали, что пользуется спросом в этом городе. А у него были хорошие специалисты по витринам и рекламе. И торговля шла вполне стабильно еще до того, как он стал ею заниматься. Но он сказал: «если сколотить стояки на скорую руку, и они не падают, а мастер приходит и говорит, что и так сойдет, то тебе кажется, будто люди проживут здесь целую вечность и ветры не сметут постройку с лица земли». Я бы не сказала, что это ему нравилось. Но понимаешь, если не считать магазина, работавшего по заведенному до него порядку, все, за что бы он ни брался, проваливалось ко всем чертям. Все, за исключением этой тяжелой работенки. Если ты ему что-нибудь доверишь, он еще больше поверит в свои силы.

Я пообещал, что сделаю это. У нас еще было время до пятнадцати минут четвертого, чтобы как следует подготовиться. Я купил карту-схему Тампы и взял напрокат бледно-серый «галакси». Увы, Тампа превращается в нечто безликое. Раньше она запоминалась как самая грязная и приводящая в бешенство своими запутанными автомобильными дорогами часть на юге района Челси Бостона. Теперь здесь проложили чудовищные автострады и скоро, в один прекрасный день, Тампа останется в памяти лишь как мимолетное дорожное впечатление. Центр города расширили, сделав его еще более безликим, и Ибор-сити все больше превращается в подобие Нового Орлеана. В каком-нибудь весьма отдаленном от нас году историки отметят, что Америка двадцатого века совершила колоссальную ошибку, пытаясь создать культ автомобилей, а не людей, покрывая бетоном и асфальтом сотни тысяч гектаров пахотных земель, обезображивая центры городов, способствуя быстрому распространению этого высокоскоростного хлама. Так что, когда, в конце концов, новые изобретения заменят вышедшие из употребления автомобили, то потребуется двадцать лет и полбиллона долларов, чтобы стереть с лица земли все безобразие двадцати лет безумия и перестроить супер-города таким образом, чтобы они служили человеку, а не его игрушкам.

Оставив Чуки в машине, я зашел в справочный зал библиотеки и поискал яхту «Пират» среди зарегистрированных в справочнике Ллойда. Таких было очень много, но я нашел одну, приписанную к порту Тампа. Переделанный катер береговой охраны тридцати шести метров в длину, принадлежащий «Фом-Флекс Индастриз». Я позвонил им, и меня перекидывали с уровня на уровень вдоль всей пирамиды власти, вплоть до вице-президента по вопросам торговли и проката, некоего мистера Фоулера, голос которого хранил слабые следы вермонтского акцента.

— С подобными проблемами, — сказал он, — вам следовало бы обратиться к мистеру Робинелли в доке Гибсона, где мы держим яхту. Мы пользуемся ей, заранее составляя расписание для служебных поездок, и уполномочили мистера Робинелли сдавать яхту, когда сроки аренды не мешают намеченным компанией планам. Те, кто берут ее напрокат, а я бы хотел, чтобы их было побольше, помогают поддерживать яхту в хорошем состоянии, оплачивать стоянку, страховку и заработки постоянного экипажа. У меня сейчас нет на руках предварительного расписания, но я могу попросить кого-нибудь достать его. Мне известно, что в данный момент яхта стоит у Гибсона. Если вы...

Я сказал ему, чтобы он не беспокоился, я узнаю все у мистера Робинелли. Посмотрел адрес дока Гибсона и, вернувшись к машине, нашел это место на карте города. У нас было достаточно времени, чтобы все разузнать. Док был в большой, занятой торговыми судами гавани, где загружалось и разгружалось с десяток рефрижераторов. Там было жарко от густого и низкого промышленного смога, в воздухе воняло химикатами и в искусственного происхождения дымке ярко поблескивали огромные груды невероятно жесткого сульфита. Я остановился у конторы, откуда был виден «Пират», стоящий на якоре у причала. Наверху работали двое мужчин в хаки. Яхта блестела как новенькая, и я не завидовал тому, кого смотритель выбрал для ежедневного соскабливания с нее грязи.

Робинелли оказался большим и грубым человеком с тремя телефонами, четырьмя подставками для бумаг и пятью перьевыми ручками. Ну, страшно занятым типом, не имеющим ни одной свободной минутки для беседы. Я представился как представитель группы лиц, желающих взять напрокат яхту «Пират» для поездки в Юкатан, скажем, дней на двадцать. Десять человек. Будет ли она свободной в ближайшее время? И какова цена?

Он прыгнул к столу и сделал пометку в блокноте.

— Давайте ровно три тысячи. Считая питание и оплату стюарда. Экипаж из четырех человек. Выпивку принесете сами. Остальное прилагается. — Он говорил все громче, и голос зазвучал надтреснуто, как удары кнута. В кабинет, прихрамывая, поспешно вошла худенькая женщина и протянула ему папку. Он пробежал глазами несколько верхних страниц.

— Яхта свободна с десятого июля в течение тридцати двух дней. Уведомите не позже, чем до тридцатого июня. Чек должен быть за двое полных суток до отплытия. Никаких пассажиров от шестидесяти пяти лет и старше. Обеспечивается страховка. Скорость до четырнадцати узлов. Путешествия в радиусе полутора тысяч километров. Радар, опреснитель соленой воды, осадка метр восемьдесят, семь пассажирских кают, три туалета, ванна и душ. Повышенная устойчивость. Пойдите, взгляните. — Он написал записку и протянул мне. — Дадите мне знать. В письменном виде.

Я повел Чуки на пристань. Грубоватый парень с тупым и безразличным лицом, большими веснушчатыми бицепсами, в рубашке цвета хаки, облегавшей его также плотно, как и собственная юная кожа, взглянув на записку, сказал, что капитан на день сошел на берег. Но можно зайти осмотреть яхту. Мы довольно быстро обошли ее. Переделана она была замечательно, так, что стала роскошным средством передвижения, не утратив своего делового вида.

Поднявшись наверх, я сказал парню:

— Спасибо.

— Осмотрел двигатели?

— Они старые, но прочные, — сказал я. — При таком щадящем режиме они целую вечность продержатся. А не заменили ли при переделке систему предотвращающую самовозгорание? — Грязь чернела у него под ногтями. Но после моего квалифицированного вопроса безразличный вид мгновенно сменился на заинтересованный. Не прошло и пяти минут, как он уже рассказал о грубо сработанных двигателях «Пирата» больше, чем мне хотелось услышать.

— Я слыхал об этой яхте от одного своего приятеля, который нанимал ее как-то. Его зовут Кэлв Стеббер.

— Кто такой?

— Очень важная шишка. Невысокий, грузный, дружелюбный на вид. Он снимал яхту в Неаполе. Занимался одной земельной сделкой.

— Ах, этот. Да. Приятный мужик. Но, если точно, он не брал ее напрокат. Мы три недели стояли в этом «Катласс-Яхт-Клубе». Закончили там одну работу и должны были забрать следующую группу. Вот мистер Стеббер и договорился с капитаном Энди, что поживет немного на борту. Своего рода аренда в доке. Капитану здорово влетело от Робинелли. Нужно было Энди сдавать деньги! Робинелли не фига бы не узнал. Кажется, они долларов на пятьдесят в день сговорились. Мистер Стеббер хотел хорошо выглядеть перед какими-то людьми и нас проинструктировали всем говорить, что яхту мистеру Стебберу одолжили друзья.

— Я знаю, Кэлв живет здесь, в Тампе, — сказал я, — у меня есть его номер, не внесенный в книгу, да я его куда-то задевал. А адрес забыл. Какой-то многоквартирный дом у залива Тампа. У вас на борту его адреса нет, а?

— Боюсь, что нет. Он сел и слез в Неаполе. Мы все это время стояли на якоре. Платил он наличными. Не было никаких причин... — Он остановился и, глядя вдаль, подергал себя за ухо. — Подождите-ка. Что-то там было. Ну, да. Бруно нашел, когда мыл яхту после ухода мистера Стеббера. Запонка для манжет закатилась куда-то. Золотая, с каким-то серым драгоценным камнем. У капитана Энди был номер телефона Стеббера, или он его как-то раздобыл. Когда мы вернулись в Тампу, он связался с мистером Стеббером и... — Он повернулся к носу и закричал. — Эй, Бруно! Пойди на минутку.

Долговязый Бруно с совершенно не располагающим к нему выражением лица, вышел, волоча ноги, на корму, вытирая мыльные руки о бедра и уставившись большими зелеными глазами на миссис Маккол.

— Скажи, Бруно, ты помнишь того мужика, которому ты в прошлом году вернул эту золотую запонку?

— С тебя двадцать долларов, парень. Отлично помню.

— Куда ты отнес ее?

— Западно-бережный бульвар, чуть ниже по течению за мостом Танди, недалеко от Макдилл. Но вот номер не помню. Очень милое местечко.

— А ты можешь рассказать, где, вот этому господину, чтобы он отыскал его?

— Да не торопись, а то не фига не вспомню. Дай подумать чуток. Там был номер и табличка с именем. Бледного цвета здание, типа четырех домов, сцепленных вместе. Он живет в том, что ближе к заливу, на последнем этаже. То ли на седьмом, то ли на восьмом. Во всяком случае, на последнем. Что-то там на табличке такое было, очень неясное. Вспомнил! «Западная Гарань». Рэ вместо вэ. И нет там никакой гавани, приятель, как бы ты не произносил это слово. Пристани и волнорез невысокий. Пришвартованы лишь маленькие парусники, но ничего такого, чтобы я назвал гаванью.

Когда мы ушли, Чуки сказала:

— Я не знаю, что у тебя на уме. Просто приходится стоять и стараться выглядеть беззаботно. Довольно странный способ выяснить его адрес.

— Возможно, есть и другие пути. Видимо, их не так уж и много, если он ведет себя тихо и осторожно. Люди оставляют следы. Но ты не знаешь, где они их оставят. Если будешь сновать туда-сюда по той территории, где эти личности, как тебе известно, побывали, то получишь больше шансов на что-нибудь набрести. Так что нам просто повезло. У меня плохих дней было и побольше. Захочет Стеббер играть с нами или нет, я все равно рад, что знаю, где он находится. Я думаю, мы позвоним ему.

К тому времени, как я отыскал «Западную Гарань», было уже почти половина четвертого. Это оказался богатый и со вкусом выстроенный дом, с просторными и живописными палисадниками. Архитектура позволяла избежать холодного вида учреждения; здесь не было строгой геометрии и точного математического расчета. Основной подъезд — для доставки продовольствия, для гостей и для жильцов дома. Я оставил Чуки в машине, а ключи — в замке зажигания.

— Я пробуду там до половины четвертого, — сказал я ей, — не позже. Я слов попусту не трачу. Если захочу остаться подольше, то спущусь и скажу тебе сам. Так что в половине четвертого ты выезжаешь отсюда, останавливаешься у первой же телефонной кабинки, какую только обнаружишь, и анонимно сообщаешь полиции, что в квартире Стеббера происходит что-то очень странное. «Западная Гарань», ближайшая к воде башня, верхний этаж. А потом мчись в аэропорт. Вернешь взятую напрокат машину. Вот твой билет на самолет. Если я к семичасовому рейсу не появлюсь, ты во всех случаях улетаешь. Возьмешь ту другую машину и вернешься на пристань. Вот тебе связка ключей. Забери Артура с яхты, запри ее и поезжай в мотель. Зарегистрируетесь как... мистер и миссис Артур Маккол. Завтра утром найдешь Торговую палату. Там всегда лежит книга для посетителей. Запишись под этим именем с адресом мотеля, включая номер комнаты. Поняла?

— Поняла.

— Деньги нужны?

— Нет. У меня хватит.

Я воспользовался платной телефонной кабинкой в холле «Западной Гарани», чтобы позвонить по незарегистрированному номеру Стеббера. Тот же самый голос с прежней холодной интонацией сказал:

— Да?

— Это снова я, красавица. Чуть выбился из расписания.

— Сэр, тот господин, о котором вы спрашивали, будет рад встретиться с вами в баре на террасе отеля «Тампа» в пять часов.

— А не могли бы мы сейчас встретиться, раз уж я здесь.

— Здесь?

— В «Западной Гарани», милая. В холле.

— Будьте добры, сэр, подождите минутку у телефона.

Это была очень долгая минутка. Потом она подошла к телефону и сказала:

— Вы можете подняться, сэр. Знаете номер квартиры?

— Я знаю, где она, но не знаю номер.

— Четыре черточка восемь А. Четыре означает номер башни, восемь — этаж.

Глава 11

Я прошел в ближайшую к воде башню. Тропинка была обсажена кустарником. Там были повороты, лестницы, небольшие общие дворики со скамейками и странными бетонными скульптурами. В холле четвертой башни было пусто и просторно. Обычно стоимость проекта дома соотносится с тем количеством свободного места, которое люди позволяют себе тратить впустую. Два небольших лифта без лифтера. На восьмом этаже дверь со скрипом отворилась, и я вошел в маленькое, слабо освещенное фойе. Справа Б, слева А. Я нажал кнопку из нержавейки. В дверь был вделан глазок сантиметров в восемь диаметром. Я прищурился.

Обладательница знакомого голоса открыла мне дверь и сказала:

— Проходите, сэр.

Я не успел как следует рассмотреть ее, пока она не вывела меня по короткому коридору из прихожей, а потом вниз по двум покрытым ковром ступенькам в большую гостиную, где обернулась и приветливо улыбнулась. Среднего роста и очень тоненькая. На ней были брюки из какой-то белой ткани, украшенной хорошо подобранной, витиеватой золотистой отделкой. Они были очень тщательно подогнаны под ее стройную фигуру. Короткая кофточка типа кули из той же ткани с рукавом в три четверти и широким накрахмаленным воротником, поднятым сзади и опускающимся спереди на плечи, по-театральному обрамляла тонкое, бледное, красивое, классически правильное лицо. Ее очень темные и густые каштановые волосы были расчесаны прямо и гладко, ниспадая вниз нежной волной, доходящей до подбородка и отсвечивающей медью там, куда попадал дневной свет. Но лучшее, что в ней было, это глаза. Кристально-мятная, чистая, идеальная зелень детского Рождества, зелень, которую видишь, когда слизнешь сахарок инея. В ее походке, улыбке и жестах чувствовалась элегантность, присущая манекенщицам высокого класса. У большинства женщин все это выглядит раздражающе и неестественно. Смотрите, смотрите на меня, роскошную и несравненную. Но она каким-то образом умудрялась одновременно посмеиваться над собой, что производило своеобразный эффект. Она как бы говорила: «Раз уж я обладаю такой статью, то всегда могу ею пользоваться».

— Я скажу ему, что вы здесь. И хорошо бы назвать свое имя, не правда ли?

— Тревис Макги. А у вас тоже есть имя?

— Дебра.

— Очень приятно.

— Извините.

Она выпорхнула, мягко прикрыв за собой тяжелую дверь. И я впервые отчетливо разглядел комнату. Примерно, девять на пятнадцать. Три с половиной метра в высоту.

Сквозь застекленную стену открывался живописный вид на залив, внизу была терраса с низким парапетом и громоздкой мебелью из красного дерева. Почти невидимая занавеска была задернута, чтобы уменьшить яркий блеск солнечного дня. Сбоку свисала более плотная штора. Огромный, отделанный камнем камин. Темно-синий ковер. Низкая мебель, обитая кожей из светлого дерева. Книжные шкафы. Встроенные в стену полочки с коллекцией голубого датского стекла и застекленные с маленькими глиняными фигурками доколумбовой Латинской Америки. В охлажденном воздухе чувствовалось слабое движение и тонкий запах лилий.

Это была очень тихая комната, место, где можно услышать, как у тебя бьется сердце. И, казалось, в ней отсутствовала какая-либо индивидуальность, словно в ней сидят сотрудники и ждут, пока их вызовут на совет директоров за темной и тяжелой дверью.

Через несколько долгих минут дверь открылась и в комнату вошел улыбающийся Кэлвин Стеббер, а за ним по пятам Дебра. В своих белых с золотыми ремешками босоножках без каблука она была, наверно, повыше его сантиметра на два. Кэлв приблизился ко мне и, улыбаясь, поглядел в лицо, чтобы я мог до конца прочувствовать всю его теплоту, заинтересованность, доброту и значимость. С таким человеком уже через десять минут можно подружиться и восхищаться тем, что он находит вас достаточно интересным, чтобы тратить свое драгоценное время.

— Ну, что же, мистер Макги, я уважаю чутье Дебры и должен сказать, что она была права. От вас и не пахнет законом. Вы не выглядите ни иррациональным, ни дураком. Так что садитесь, молодой человек, и мы немного побеседуем. Садитесь сюда, пожалуйста, чтобы солнце не слепило вам глаза.

На нем был темно-зеленый блейзер, серые фланелевые брюки, желтый шейный платок. Румяный, круглолицый, здоровый и цветущий, Кэлв сидел напротив меня и улыбался.

— Я рад, — сказал он, — что наш маленький советчик в прихожей сообщил: вы не притащили с собой никакого фатального куска металла. Сигару, мистер Макги?

— Нет, благодарю вас, мистер Стеббер.

— Пожалуйста, Дебра, — сказал он.

Она подошла к столу, вытащила из коробки толстую, завернутую в фольгу сигару, сняла обертку и, мило нахмурившись, аккуратно зажала концы маленькой золотой безделушкой. Потом чиркнула обычной спичкой, подождала, пока пламя сделается ровным, зажгла сигару, медленно поводя ею, чтобы та хорошо разгорелась. Поднесла ее Стебберу. Каждое движение Дебры было по-театральному элегантно, и на этот раз все это предназначалось ему, причем безо всякой иронии. Скорее всего потому, что это был ее долг перед самой собой, а не перед ним, быть такой неосознанно милой, какой только удается. Подарок Кэлвину.

— Спасибо, милая. Перед тем как мы начнем, мистер Макги, я хочу вам кое что пояснить. Тут Харрис позвонил насчет вашей спутницы, и я попросил его привести ее сюда.

— Это может оказаться весьма непросто.

— Харрис бывает весьма убедителен. — Послышался звонок. — А вот и они. Впусти ее, милая. И скажи Харрису, чтобы подавал машину в пять.

Я не видел Харриса, но Чуки рассказала мне впоследствии, что это была огромная туша в шоферской форме. По ее мнению, рядом с ним я выглядел бы хилым и сморщенным. Она сказала, что он выволок ее из машины, как если бы тащил котенка из обувной коробки. Позднее я догадался, что долгая пауза и ожидание, сопутствующее моему звонку наверх объяснялась тем, что Дебре нужно было время, чтобы по другому телефону, возможно, по внутреннему, вызвать Харриса на рабочее место.

Чуки вошла в комнату, поджав губы от бешенства и потирая руку.

— Трев, что тут происходит, черт побери? — требовательно спросила она. — Этот огромный паяц меня покалечил. А ты, маленький толстяк, я полагаю, тут главный вор.

Стеббер заспешил к ней, на лице его было глубокое участие. Он обеими руками взял ее за локоть и сказал:

— Моя дорогая девочка, меньше всего на свете мне хотелось, чтобы Харрис ушиб тебя или рассердил или напугал, поверь мне. Я просто подумал, что это невежливо оставить тебя там внизу, в машине, на солнцепеке. Но, видя, какое ты выдающееся создание, милая моя, мне вдвойне приятно, что ты здесь. Иди сюда и садись со мной на кушетку. Вот так. А теперь назови свое имя.

— Но я... Слушайте... Ну... Барбара Джин Маккол. — Она не сделала ни малейшей попытки выдернуть руку и лишь хитро подмигнула. — Чуки. Обычно меня называют Чуки. Иногда, Чуки. Я... Я профессиональная танцовщица.

— Чуки, милочка, при твоей грации, энергии и внешности я и представить себе не мог, что ты могла оказаться кем-либо другим. Готов поспорить, что ты очень хорошая танцовщица. Он отпустил ее руку, ободряюще погладил, повернулся, оглянулся через плечо на Дебру и, перегнувшись через спинку кушетки, добавил:

— Дебра, милочка, познакомься с Чуки Маккол, а потом приготовь нам всем выпить.

— Здравствуй, дорогая. Я прекрасно готовлю рыбу. Дайкири, если кто-нибудь любит.

— Ну, конечно, люблю. Спасибо, — сказала Чуки. Я в свою очередь согласно кивнул.

— Четыре порции — это быстро, — заметила Дебра, а Чуки, не отрывая глаз, следила за ее гибкой грацией, пока за ней не закрылась дверь.

— Приятно посмотреть на это создание, правда? — сказал Стеббер. — В своем роде очень естественная и неиспорченная. Теперь давайте к делу, мистер Макги. Говоря по телефону, вы назвали имя. Пароль. И показали, что обладаете немалой изобретательностью. Но, разумеется, перед нами встает некоторая проблема. Мы не знаем друг друга. Или друг другу не доверяем. Чем вы занимаетесь?

— Практически вышел в отставку. Иногда помогаю друзьям разрешить их маленькие проблемы. Для этого не нужно иметь офис. Или лицензию.

— А эта симпатичная молодая женщина помогает вам в вашей благотворительной деятельности?

— Нечто в этом роде. Но когда друга поймали с помощью большого и искусного вранья, это непросто. Старые пройдохи вроде вас действуют беспроигрышно и почти всегда на высоком уровне. Может, вы даже налоги платите со своей добычи. И вы тренируете своих наводчиков и крутых ребят, а потом отправляете на рискованные дела. Я полагаю, вы привыкли жить хорошо, Стеббер, и не хотите никаких провалов или неприятностей. Насколько велико у вас желание избежать шума? Узнав это, я пойму, с какой силой могу на вас давить. — Я произнес это весьма небрежно.

Он долго смотрел на меня. Время бежало быстро.

— Это, конечно, не пустая болтовня, — сказал он. — Вы что, сталкивались с такими делами, которые ведем мы?

— Сам не сталкивался. Но несколько раз подходил близко, помогая своим друзьям.

Чуки раздраженно спросила:

— Так что собственно здесь происходит?

Снова появилась Дебра, неся на тиковом с оловом подносе четыре золотистых дайкири.

— Кэлв Стеббер ловит людей на приманку, — пояснил я ей. — Самые голодные попадаются, их вытягивают на борт и потрошат.

Когда я брал с подноса бокал, Дебра посмотрела укоризненно.

— Нехорошо так говорить. Ей-богу. Наверно, вы неудачно вложили свои деньги, мистер Макги.

— Дебра, милочка, — сказал Стеббер. — Разве мы перестали ждать своей очереди? — Это было сказано терпеливо и любяще, с почти неподдельной теплотой. Но девушка побледнела, поднос дрогнул и бокалы чуть-чуть сдвинулись, прежде чем она вновь обрела контроль над собой. Она еле слышно пробормотала свои извинения. В этой команде поддерживалась твердая дисциплина.

Сделав вид, будто я отпил глоток, я отставил бокал. Дебра послушно и грациозно присела на подлокотник дивана. Железный тип. Я решил, что лучше сделать ставку на свои знания о подобных людях. Возможно, лет двадцать назад, он бы и рискнул расправиться со мной. Но теперь его жизнь покажется ему короче. Не обладай я информацией, которую он хотел получить, меня бы и на порог не пустили. Но он мог почти с полной уверенностью заявить, что мои шансы выпросить у него хотя бы часть денег Артура практически сводились к нулю. Нужно было внушить ему доверие. Я подумал, что есть одно имя, которое произведет на него впечатление.

— Кэлв, вы знаете Ревущего? — спросил я.

Он выглядел удивленным.

— Боже мой, я уже и думать-то забыл про Бенни. Он все еще жив?

— Да. На пенсии. Живет у своего зятя в Нэшвилле. Телефон зарегистрирован на Т.В. Нотта. Можете позвонить.

— Вы знакомы?

— Это не то, чтобы горячая дружба.

Он извинился и вышел из комнаты.

Чуки сказала:

— Кто-нибудь может мне объяснить, кто это такой?

— Когда Ревущий был молодым и прытким, давно, скажем, во времена Стэнли Стимера, он начал в Филадельфии, с того, что врезался в медленно движущиеся впереди машины. Он валялся, откатывался в сторону и стонал так, что у вас сердце разрывалось. А его напарник, переодетый полицейским, подбегал и брызгал ему красной краской на лицо, когда наклонялся, вроде бы для того, чтобы взглянуть на него. С этого он начал. Говорят, это был его шедевр. А еще Ревущий был судовым маклером. Держал биржевую контору для нелегальных спекуляций, по телефону деньги выманивал. А все старые мошенники друг друга знают.

Чуки хмыкнула. Хорошее настроение возвращалось к ней. Но стоило мне попытаться что-нибудь выведать, как она становилась молчаливой и поглядывала, посмеиваясь надо мной.

Вернувшись, Стеббер явно сбросил оковы своей презентабельности.

— Этот старый ублюдок говорил о вас без энтузиазма, Макги. Он вас не любит. В одном из последних дел, которые он провернул, совсем небольшом, вы у него все обратно забрали. Он даже не успел прикрыть лавочку.

— Обрабатывая своего приятеля.

— Бенни говорит, что вы не вызываете полицию. Он говорит... Дебра, милочка, почему бы тебе не пригласить мисс Маккол к себе в комнату и не поболтать по-женски?

Чуки вопросительно посмотрела на меня, и я одобрительно кивнул. Они ушли.

Когда дверь закрылась, Стеббер сказал:

— Бенни утверждает, что вы очень хитры. И сказал, что не стоит никого посылать за вами. Вы как-то заставили двух славных мальчиков так пожалеть об этом, что они долго свое приглашение помнили. Он не советовал выслеживать вас в каком-либо направлении. Сказал, что вы, как правило, действуете в одиночку. Но если заключаете договор, то соблюдаете его.

— Итак, теперь вы хотите узнать, что у меня на уме.

— Я понимаю, что Вильма не могла вас послать. Она не такая дура, чтобы питать надежду снова войти в дело. И она сказала бы вам телефонный пароль. Это просто изменение цифры в соответствии с днем недели. В телефоне семь цифр. В неделе семь дней. Когда позвонившего просят повторить номер, он просто прибавляет единичку к той цифре, что соответствует дню недели. Вы должны были назвать цифры: семь-один-три-один-восемь-семь-восемь.

— Сказав это мне сейчас, чтобы продемонстрировать свое доверие, вы, как только сможете, измените пароль.

— Обижаете, мой мальчик.

— А секретарша, что накормила Артура гадостью, от которой он вырубился в «Пикадилли Паб». Это могла быть Дебра, я так полагаю.

— У вас глаз наметанный. Немногим мужчинам удается разглядеть, какой суровой на вид она может стать. А как бедняжка Артур?

— Банкрот.

— И должен был им стать. Это было самое последнее предприятие Вильмы. А ваша мисс Маккол. У нее особый интерес к Артуру?

— Можно так сказать.

Он одарил меня сладкой, всезнающей улыбкой.

— Странно, не правда ли, что привлекает таких живых и бойких женщин к столь слабым и непредсказуемым людям. Бедный Артур. Не сложной и охота была. Все равно, что птичку в клетке подстрелить.

— Вам должно было быть жалко его, Стеббер. Ведь вы отобрали все до гроша.

— Вильма всегда так. Ни жалости, ни милосердия. Он был просто еще одной жертвой для нее. Ей требуется все время убивать и убивать.

— От этого пахнет доморощенной психиатрией, Стеббер. У вас такие дела чудесно получаются.

Румянец на его лице вспыхнул. Потом снова поблек. Приятно было слегка уколоть его в той области, где он меньше всего этого ожидал.

— Мы не продвигаемся вперед, Макги. Нам нужна информация друг от друга. А волшебное слово — «Вильма».

— Для главного действующего лица в таких больших операциях, которые вы, похоже, проворачиваете, вы собрали чертовски непрочную компанию. Крейн, Уаттс и Бу Уаксвелл — это слабые звенья.

— Знаю. А также Рай Джефферсон, попечитель. Слабые и непредсказуемые. Но я их привлек... в порыве сентиментальности. И не успел устроить все более надежно. Гарри не мог терять времени. Мистер Гизик. Он умер полтора месяца назад в Новом Орлеане после операции на сердце, пусть земля ему будет пухом. А это предприятие было... вполне законным, и я пошел на риск, работая со слабыми людьми. Но я заплатил им столько, сколько они заслуживали. Полагаю, что ваше здесь присутствие — это один из штрафов за безалаберную организацию. Но хочу вас заверить, Тревис Макги, безалаберность кончается здесь, у входа в главные ворота.

— Мне кажется, что вы заплатили еще один штраф.

— Да?

— Я думаю, что Вильма мертва.

Это был для него тяжелый удар. Он спрятался за той маской, что надевают только в тюрьме или на военной службе. Лицо ничего не выражает и ни о чем не говорит. Он медленно встал, прошел до окна и обратно.

— Я тоже об этом подумывал, — сказал он. — Но не совсем в это верю. Скажем так. Мы были с ней вместе пятнадцать лет. И это не просто эмоциональная горечь от потери. Это конец... эффективного делового сотрудничества.

— Пятнадцать лет!

— Когда мы ее нашли, ей было девятнадцать. У меня в то время был надежный партнер. Качок. И я разыгрывал более активные пьески. В Южной Калифорнии. Она сидела в кинотеатре, в кассе, деньги со зрителей собирала. В маленьком платьице, свитерочке и передничке. Стрижка как у Алисы в стране чудес, личико отмыто дочиста, говорит слегка шепелявя, под мышкой кукла, жевательная резинка за маленькой щечкой. Она за одиннадцатилетнюю сходила. На такого рода штучки всегда был высокий спрос. Но им не удавалось удержать ее под контролем. Она все на свой масштаб мерила. Жадная, безрассудная и безжалостная. Мы ее вырвали у них из лап. Она стала подчиняться дисциплине, поняв, что мы не такие мягкотелые на этот счет. Подправили ей дикцию, почистили словарь. Одели по последней моде, подкрасили и стали работать с ней в отелях и салонах высокого класса. У Вильмы на клиентов был глаз наметанный. После игр и веселья клиента знакомили с нами. И эта встреча нас троих дома или в кабинете у клиента возвращала его с небес на землю. Вильма — в роли испуганной плачущей четырнадцатилетней девочки, утверждающей, что действительно любит этого перепуганного насмерть клоуна, мой качок — в роли ее склоняющегося на расправу отца, а я — в роли судебного исполнителя несовершеннолетних с поддельным свидетельством о рождении в руках. Единственный выход, на который мы в конце концов соглашались, это поместить ее на пару лет или больше в какую-нибудь закрытую частную школу за его счет, а плата определялась в зависимости от того, какими средствами по нашим предварительным оценкам он обладал. Если вы хотите увидеть настоящий, неподдельный ужас, то посмотрели бы на их лица, когда мы ломали эту комедию. А когда спектакль заканчивался, то Боже мой, как она смеялась! Кровь стыла в жилах от такого хохота. И она быстро обучалась. Моментально все усваивала. Много читала, много запоминала. И много врала о себе. Мне кажется, что даже сама начинала верить большей части этой лжи.

В молчании он опустился на кушетку, почти не замечая меня. Маленький и коренастый, усталый вор, переодетый для костюмированного вечера.

— Я бросил заниматься грубой работой. Вильма стала достойным партнером. Уезжала одна в круиз, заманивала клиентов, привозила обратно, чтобы все устроить, обчистить и развестись. Она была бы более милосердной, если бы отравляла их потом. Безжалостность может быть настоящим призванием. И вера в собственную ложь. Была у нее еще одна особенность. Она никогда не могла получить ни малейшего сексуального удовлетворения от клиентов. Закончив дело, непременно находила какого-нибудь жеребца, как правило, безразличного, грубого, грязного и потенциально опасного. Но она никогда не выпускала из рук кнута, могла его вконец заездить, но, насытившись, покидала его. — Он вздохнул, откинулся назад, разволновался, демонстрируя всю широту актерского искусства, нацеленного лично на меня, как дальний свет автомобиля на пешехода. — Макги, — продолжил он помолчав, — я выложил тебе все, а где же твоя информация?

— Я думаю, у Вильмы была при себе вся ее доля наличными. И убили ее через несколько дней после того, как она покинула мотель в Неаполе, пока Артур путешествовал на автобусах. Кажется, убивший ее партнер истратил, по меньшей мере, двадцать пять тысяч. Машины, лодка, ружья, игрушки. Я помогаю своему другу Артуру. Если бы я мог найти хороший способ получить деньги обратно с вас, то непременно попытался бы. Я сбрасываю со счета издержки, а от остального забираю половину. Так что встреча с ее приятелем может быть чревата массой непристойных сюрпризов, и если бы я знал, сколько у нее при себе было, то мог бы прикинуть, стоит ли рисковать.

— А если я назову вам цифру?

— Тогда мне придется прикинуть, стоит ли говорить вам, кто и когда. А если вы солжете? Предположим, у нее с собой было всего двадцать пять штук. А вы мне скажете, сто, так что я полезу в пекло, возможно, сгину там и больше никогда сюда не вернусь с какими-нибудь остроумными идеями на ваш счет. Или, скажем, я выведу ее приятеля из игры, что вполне удовлетворит вас, учитывая, как он славно обошелся со всеми вашими с Вильмой планами на будущее. Или, предположим, у нее с собой было сто, а вы мне скажете, двадцать пять. Я вам сообщу, кто и где, а вы отправите за ними качка.

Он подумал и, видимо, взвесил все.

— Вы железный мужчина. Я понимаю вашу точку зрения. Я не вижу никаких путей убедить вас поверить мне на слово, что у меня нет никакого желания отправиться за похищенной добычей или посылать за ней еще кого-либо. Сейчас я уже не хочу рисковать, Тревис Макги. Мне слишком высоко падать, есть что терять. Вы можете навести кое-какие справки. Мне принадлежат двадцать процентов «Корпорации Развития Западной Гарани». И еще некоторые вещи и там, и тут. Мускулы редко сочетаются с умом. Вы, похоже, выдающееся исключение из этого правила. Кого-нибудь убивают, качок оказывается вовлеченным в расследование в качестве свидетеля, а посредник, услугами которого я воспользуюсь, меня выдаст. Нет уж, спасибо. Кроме того, мы с Деброй ведем сейчас переговоры о сумме не меньшей, чем те деньги, что внес Артур. Путем фальсифицирования записей, подкупа младших должностных лиц, внесение некоторых аккуратных изменений в старые групповые фотографии — школьные и церковные — и с помощью коричневых контактных линз, совсем небольших изменений в прическе и цвете кожи придали Дебре полное сходство с одной почти совсем белокожей мулаткой, действительно исчезнувшей в четырнадцать лет. Это забавное расследование как громом поразило ее юного мужа, прожившего с ней четыре месяца, но еще более сильным шоком оно явилось для ее состоятельного тестя, бывшего губернатором одного южного штата, сторонника сегрегации до дрожи в руках, человека с большими политическими амбициями. А положительный анализ на беременность, также поддельный, доводит дело до кульминации. Самое дорогое решение — это развод, аборт и полное молчание. Была, конечно, некая вероятность, что они захотят решить эту проблему, прикончив ее. Но Дебра не из трусливых. Действительно, она слишком часто рискует. Из очень хорошей семьи. Она искала опасных приключений, когда я с ней встретился. Прыгала с парашютом, мчалась на предельной скорости на маленьких яхтах и автомобилях, ныряла в одиночестве на большую глубину, охотилась с пистолетом на бизона. Она невероятно сильна и проворна. Теперь, в конце концов, она нашла нечто такое, что ее удовлетворяет. Охоту. В сочетании с постоянной и весьма реальной опасностью не угодить мне.

Все, что я могу сделать, это попросить поверить моей версии о происшедшем. На счету синдиката в банке оставалось сто тридцать пять тысяч. Я заранее устроил все так, чтобы можно было получить деньги наличными. Во Флориде, где часто пользуются наличными при продаже земельных владений, это не составило большого труда. В тот день, когда Артур отправился на встречу со мной, мой шофер Харрис отвез меня в Неаполь. В полдень я закрыл счет, оставил себе пять тысяч на непредвиденные расходы, а остальное отнес в комнатку скверного мотеля и передал Вильме. Она уже почти упаковала свои вещи. Мы устроили все таким образом, чтобы Вильма уехала со мной на машине в Тампу. Тогда она могла успеть на самолет в Нассау. Ее билет был у меня. Деньги эти были наши общие, за проведенную операцию. Я дал ей депозитную квитанцию на свое имя. Банки на Багамах хороши тем, что никогда не разглашают информацию о счетах, пока вкладчик не появится собственной персоной и не подпишет специальное разрешение. Но Вильма передумала. И решила устроить все по-другому. Кто-то отвезет ее в Майами, и она полетит уже оттуда. Я не возражал.

— И дали ей улететь со всеми этими деньгами?

— Она любила деньги. А без меня потратила бы гораздо меньше. Мы были вместе пятнадцать лет. Перевезти наличные на острова нетрудно. А Вильма была крутой женщиной и совсем неглупой. И не собиралась выходить на пенсию.

— Так что, как я уже и говорил раньше, вы, по-видимому, завышаете цифру.

Стеббер позвал Дебру. Я не дал им никакой возможности обменяться сигналами, заставив смотреть на меня, загородив ее стройной спинкой. Она подтвердила все детали и сумму, не задала ни одного вопроса, и, когда он велел ей уйти, ушла, не произнеся ни слова.

Я мог забирать Чуки и уходить. У меня не было уверенности в том, что он соберется что-нибудь предпринять. Но было взятое на себя обязательство. И если Стеббер в самом деле попытается отправиться за тем, что осталось у Бу, то это может отвлечь внимание Уаксвелла, чем мне и удастся воспользоваться.

— Вильму забрал из мотеля Бу Уаксвелл, — решил я кое что пояснить. — Артур отправил ее домой к Уаксвеллу в Гудланд и обнаружил ее там. Бу жестоко избил его. Первым делом я потряс Крейна Уаттса. И использовал его имя, чтобы развязать язык Уаксвеллу. Наплел ему, будто Артур явился к Уаттсу и рассказал ему, что видел Вильму и Уаксвелла. Я сказал, что пытаюсь организовать похожую операцию, как та, в которой обчистили Артура, и ищу женщину. Он с широко открытыми глазами утверждал, что в том деле они использовали маленькую официанточку из Майами. Но Артур помнил, что у Вильмы на руке были часики. Он думал, будто она продала их. Про часики Артур придумать просто не мог. И, конечно, у Бу появилось много новых игрушек.

Стеббер молча кивнул.

Обычный для нее случай. Только тип оказался чуть умнее. Когда она укрощала мужиков, на этом для нее все и заканчивалось. Пока только плели сети, я старался не подпускать его к дому. Бу трудно было удержать под контролем. Да, конечно. Это похоже на правду. Она бы не стала размахивать перед ним деньгами. Он их учуял.

Дебра постучала и вошла с синим переносным телефонным аппаратом.

— Крейн Уаттс, — сказала она. — Ты будешь говорить тут, милый? Или вообще не отвечать?

— Нет, отвечу.

Она грациозно нагнулась, включила аппарат в розетку, принесла ему и выплыла из комнаты.

Он с жаром, громогласно воскликнул:

— Как приятно слышать тебя, Крейн, мальчик мой!.. Давай с самого начала. Помедленнее, мальчик... Да... Понимаю... Пожалуйста, не надо предположений. Сосредоточься на фактах.

Уаттс говорил долго, Стеббер не перебивал. Мне он скорчил унылую гримасу. Наконец, сказал.

— Ну, хватит. Ну-ка, успокойся. Никто, ни Макги, ни кто-либо другой и не пытался связаться со мной по этому вопросу. Почему ты считаешь, что возможно официальное расследование? Как адвокат ты должен был понимать, что дело было абсолютно законным. Этот Макги, видать, какой-нибудь вольный стрелок, прослышавший о том, что Артур потерял много денег в какой-то дурацкой инвестиции и пытающийся вытрясти немного из этих средств. И Уаксвеллу тоже скажи, что ни одному из вас не следует волноваться. Пожалуйста, не звони мне больше. Я тебя нанимал для вполне легальной работы. Она закончена. Также, как и наши отношения.

Он еще немного послушал и сказал:

— Меня совершенно не волнует твоя карьера, Уаттс. Пожалуйста, впредь не дергай меня.

Пока он клал трубку на аппарат, до меня доносилось слабое жужжание возбужденного голоса Крейна в трубке. Нахмурившись, Стеббер сказал:

— Очень странно, что Уаксвелл так жаждал узнать мой номер у Уаттса. Он говорит, что дал ему только номер, не сказав пароль, словно ожидал моих поздравлений по этому поводу. Мне кажется, если ваша догадка верна, то я буду последним, кого...

Изменив тон и тембр голоса, я сказал:

— Старина Бу вызовет зуд у адвокатишки.

Это позабавило меня. Терпение и хороший магнитофон кому угодно позволят как следует подделать голос.

— Может, когда-нибудь мы разработаем какой-нибудь проект для обоюдной выгоды, — сказал он.

— Один могу предложить прямо сейчас. Отвлеките Уаксвелла, вызвав его сюда, на целый день, а я вышлю вам десять процентов от всего, что сумею отыскать.

— Нет уж, благодарю покорно. Я не уверен, что этот человек вполне нормален. И он действует по настроению. Я не стану так рисковать. Выманите его на женщину, Макги. Эта девочка Маккол может его занять надолго.

— Скажем так, что она труслива, Стеббер. Одолжите мне Дебру на тех же условиях. Десять процентов.

— Я бы и думать об этом не стал, если бы не одно обстоятельство... — Он вдруг запнулся. Его ясный взор стал откровеннее, чем любое подмигивание или косой взгляд. — Если вы вернете ее через три дня. И... сможете оставить мисс Чуки здесь, со мной. В качестве гарантии доброй воли.

— Как были оформлены деньги?

— Новые сотенные в обертках Федерального банка. Тринадцать пачек стодолларовых купюр. Наверно, маловато, чтобы наполнить обычного размера коробку из-под обуви. Так вы не ответили на мой вопрос относительно мисс... Чуки.

— Вы предоставили мне выбор и, подумав, я решил, что она сможет подцепить Бу Уаксвелла.

— Милый мальчик, а почему не предоставить выбор ей? Вы найдете, что Дебра может составить прекрасную компанию. И я могу заверить вас, что мало кто из мужчин производит такое сильное впечатление, какое произвели вы. А когда вы получите обратно мисс Чуки Маккол, то увидите, что она будет жаждать послушания и перестанет взбрыкивать. Дисциплина действительно эффективна, Макги, она оставляет всю прелесть нетронутой, а душу, в своем роде чуть более деликатной и благодарной. Это более чем импонирующее и полезное средство.

— Решать за мисс Маккол — нет, спасибо.

— Ну, что ж, может мы и договоримся в следующий раз, — сказал он, потом отошел и позвал девушек.

Они неторопливо вошли в большую комнату, и я заметил на лице у Чуки довольно странное выражение, а Дебра выглядела тайно позабавившейся.

Они оба проводили нас до лифта, само очарование и заверение в дружбе, как бы убеждая нас в том, что мы премилые люди просто заглянувшие к ним на рюмочку. Когда дверь лифта закрылась, мой взор в последний раз запечатлел прелестные улыбки элегантной пары с прекрасными манерами и хорошим вкусом. Но в глубине души они кипели от злости, как коралловые змеи.

Чуки погрузилась в молчание и взорвалась не раньше, чем мы отъехали на километр.

— Женская болтовня! Женская болтовня! Ты знаешь, что эта сука костлявая вытворяла? Она пыталась завербовать меня. Как проклятый поставщик рекрутов во флот. Посмотришь мир. Изучишь торговлю. Выйдешь на пенсию в цветущем возрасте.

— Завербовать тебя в качестве кого?

— Она не произнесла это прямо. Изучала меня, как кусок вырезки и сказала, что тело первосортное. Так жалко, что я растрачиваю себя на такой тяжелой работе за такие маленькие деньги. Ну уж, вот и не так, я, черт побери, зарабатываю хорошие деньги. Мужчины, говорила она, нужный тип мужчин, могут здорово раскошелиться, заинтригованные такой крупной, темноволосой, сильной на вид девушкой, как я. И этот человек, Трев. Он заставил меня почувствовать себя слабой, юной и глупой. И какое-то беспокойство, желание понравиться ему. Вначале. Но в конце я подумала о том, как хорошо было бы раздавить его, как жука. Они напугали меня, Трев. Я, кажется, не пугалась с тех пор, как была ребенком. И моя бабушка так накачала меня рассказами о белых рабынях, что, завидев двух мужчин на углу, я переходила на другую сторону улицы, чтобы они не смогли уколоть меня шприцем и продать арабам. Трев, если нам придется что-нибудь делать вместе с этими людьми, то может случиться что-то действительно ужасное. Боже мой, ты бы видел, какая у нее одежда. Меха, оригинальные вещи из домов моделей, девять ящиков белья и целый стеллаж обуви. Клянусь Богом, там по меньшей мере, сто пар туфель. И все это время она внутренне посмеивалась надо мной, словно я дурочка какая-то, совсем раздетая. Что же произошло, Трев?

— Короче говоря, он подтвердил догадку о том, что Уаксвелл убил ее. У Вильмы с собой была ее и Стеббера доля денег Артура. Она должна была положить его часть на счет в банке Нассау. Сто тридцать тысяч долларов. Я думаю, он уже отхватил себе жирный кусок. Всем остальным заплатили. Но он списал и Вильму, и деньги. Во всяком случае он так говорит. Может, я поверю ему. Не знаю. Он способен послать туда кого-нибудь. Но мы все разыграем, как по нотам.

— Сто тридцать тысяч! — воскликнула Чуки.

— Минус то, что просадил старина Бу. По грубым оценкам, осталось где-то восемьдесят пять — девяносто тысяч.

— Но это же хорошо, правда? Разве это не лучшее из того, что ты мог ожидать?

— Когда я положу лапу на любую часть этой суммы, Чуки, то тогда действительно скажу, что это лучшее из моих предположений. Но пока я еще этого не сделал.

Глава 12

Было уже начало десятого, когда мой катер остановился у пристани, и мы взошли на борт «Дутого флэша». Ни огонька. У меня было смутное предчувствие, что случилось что-то неладное. Может, я часто сталкивался с расчетливыми злодеяниями, происходившими в течение одного дня. Но, включив свет в салоне, я увидел Артура, растянувшегося на желтой кушетке. В руках он держал высокий бокал, наполненный чем-то темным, вроде холодного кофе. Он криво усмехнулся, поднял бокал в знак такого восторженного приветствия, что часть напитка выплеснулась и забрызгала рубашку.

— Варра-шарра-нумун! — вскричал он.

Чуки встала перед ним, уперев руки в бока.

— О, Боже мой! Да ты неплохо время провел, а?

— Шавара-думмен-хуззер, — сказал он доброжелательно.

Она взяла у него из рук бокал, понюхала и села в сторонке. Потом повернулась ко мне.

— Как ты знаешь, ему много не нужно. Бедный дурачок. Так мучительно просидеть весь день взаперти! — Она взяла его руку и прижала к себе. — Ах, ты милый-милый.

Чуки приподняла его, но он, широко и блаженно улыбаясь, обхватил ее своими огромными ручищами, согнул и повалил на пол, свалившись вслед за ней с глухим стуком. Чуки выбралась и встала, потирая ушибленное бедро. Артур, по-прежнему улыбаясь, положил руку под щеку и изобразил низкий, рокочущий храп.

— По крайней мере, — сказала она, — это не то, к чему я привыкла. Счастливый пьяница.

Мы подняли Артура на ноги, поддерживая с обеих сторон. Он тупо привалился к моему плечу, и я запихнул его в огромную кровать.

— Спасибо, Трев. Теперь я сама справлюсь, — сказала Чуки и принялась расстегивать на Артуре рубашку, отрываясь от этого занятия лишь для того, чтобы одарить меня довольно жалобной улыбкой.

— Теплые и богатые воспоминания о Фрэнке Деркине, — сказала она, — но тогда весь фокус был в том, чтобы увернуться от его ударов, проследить, чтобы он не разбил тебе губу и не подставил синяк под глазом до того, пока не отрубится.

Поднявшись на палубу, я услышал, как внизу зашумел душ, а немного погодя Чуки вылезла в теплую ночь в купальном халате, прихватив две бутылки пива.

— Спит, как младенец, — сказала она. — Завтра ему будет ой как хреново. — Она села рядом. — Так что теперь, капитан?

— Путаница. Я подумал, что с дальнего расстояния и в соответствующем костюме ты вполне сойдешь за Вивиан Уаттс, теннисистку. А если Ви передаст послание старине Бу, Чтобы он встретился с ней где-нибудь в отдаленном месте, то его это может заинтриговать. Но в таком сочетании дело не проходит. Известно, что Вивиан презирает Уаксвелла, и он это знает. Тогда мне пришла в голову идея. Она может обвинить Уаксвелла в том, что тот пустил под откос карьеру ее мужа. И ухватиться за возможность добыть денег, чтобы оплатить все накопившиеся счета. А то, что останется, использовать для переезда куда-нибудь, где Крейн Уаттс сможет начать все заново. То есть вывести его из игры. Быстро и тихо. Но тут нужно что-то особенное. Дальше я еще не придумал.

— Хм. И Уаксвелл клюнет, если она все разыграет как по нотам. А у него есть... определенный интерес к ней?

— Очевидно.

— А что, если он каким-то образом обнаружит, что она бросила мужа и уехала куда-то одна, чтобы все обдумать. Осталась совсем одна в малодоступном месте, вдали от людей. Там, куда трудно добраться. Ее там, разумеется, не окажется, но ему потребуется немало времени на то, чтобы выяснить все это и вернуться.

— А когда он приедет и обнаружит, что его обчистили, то на кого он бросится первым, Чуки? Не очень-то приятно думать об этом.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но что, если они с мужем соберут все и будут готовы уехать, как только ты отдашь им часть денег. Тогда они исчезнут до того, как он вернется.

— А если я не найду денег?

— Тогда ему и не о чем будет особо беспокоиться, правда?

— А она сможет сказать, что собралась, но передумала и вернулась к мужу. Если он спросит.

— Да, у вас талант, мисс Чуки.

— Благодарю вас, Трев. Я не понимаю только, как ты собираешься их отыскать, даже имея в запасе целый день.

— Есть у меня кое-какие мысли на этот счет. Помнишь сказку о Синей Бороде?

— Причем здесь она?

— Я тебе скажу, если все сработает. И нужно подумать о месте, куда она может поехать. И о способе сообщить об этом весточку Бу Уаксвеллу. А прежде всего нужно уговорить ее принять во всем этом участие. Мне кажется, Вивиан в отчаянии. И, по-моему, на все готова. Но, вполне логично, что она спросит о том, куда ей следует отправиться. Между тем, действуя по обстоятельствам, мы можем пока спрятаться в другом месте, может, на этой яхте. А может и нет. Черт, боюсь, что нет. При наличии машины и маленького катера в Неаполе лучше всего, пожалуй, спрятаться где-нибудь там, на окраине.

— А ты используешь Артура, милый? Каким-нибудь безопасным образом.

— Обещаю тебе.

Она погладила меня по руке.

— Спасибо тебе большое. Занимайтесь мужским делом. Оставьте леди дома обливаться слезами благодарности при благополучном возвращении.

— Я не могу взять его с собой завтра. И тебя тоже. Во всяком случае не на утреннее задание.

— А что это будет за задание?

— Хочу посмотреть, насколько хороша идея насчет Синей Бороды до того, как начну дальше думать, как задействовать Ви.

Во вторник в половине десятого утра я позвонил в кабинет администрации средней школы с находящейся неподалеку бензоколонки и спросил, нельзя ли побеседовать с Синди Ингерфельд. Женщина ответила колко и с долей скепсиса:

— Это предпоследний день перед экзаменами. Я могу проверить, сдает ли она экзамены или еще учится, но мне нужно знать, кто вы и почему звоните.

— Меня зовут Хупер, мадам. Исследователь из группы Антиалкогольного контроля штата. Я вынужден попросить вас отнестись к этому конфиденциально. Девушка может располагать некоторой полезной информацией. Вы не могли бы кратко рассказать о ней. Что она за ребенок?

— Я... я не думаю, что она захочет помогать вам. Синди слишком зрелая для своего возраста. Глубоко безразличная ко всему ученица. Она просто проводит тут время, как, кстати, и многие из них. Я так понимаю, что дома у нее жизнь не из приятных. Она не любимый ребенок. Себе на уме. Очень аккуратная и действительно была бы довольно хорошенькой, если бы немного похудела. Мистер Хупер, если вы хотите допросить ребенка, то можете приехать сюда, и я вам выделю отдельный кабинет.

— Мне бы не хотелось делать это таким образом, мадам. Кое-кто из весьма неприятных мне людей могут об этом прослышать. Я не хочу причинить ей неприятности. Потому-то я и прошу вас сохранить это в тайне.

— О, Боже. Этот ребенок... замешан в чем-нибудь?

— Ничего подобного, мадам. Знаете, если вы действительно хотите помочь, я вместо того, чтобы выяснять у нее кое-что по телефону, мог бы переговорить с ней лично. Я был бы вам очень признателен, если бы вы нашли какой-нибудь предлог отправить ее вниз по дороге к бензозаправке «Техас». Я не займу у нее много времени и тут же пришлю назад.

— Ну... дайте мне проверить ее расписание. — Через минуту, пока я смотрел сквозь стекло кабинки на стоящее в отдалении школьное здание, окруженное желтыми автобусами, она снова взяла трубку и сказала конспиративным тоном: — Она закончит экзамен по истории в десять. Думаю, что если я подойду и поговорю с ней, это почти не вызовет подозрений. И тогда я пришлю ее к вам. Годится?

— Просто замечательно. Я буду глубоко признателен вам за помощь.

Без нескольких минут десять я сел в машину, подъехал поближе к школе, развернувшись в сторону бензоколонки. В начале одиннадцатого я заметил Синди в зеркальце заднего вида, бредущую по направлению к моей машине. Обеими руками она прижимала к груди стопку учебников. На ней была хлопчатобумажная блузка в зеленую полоску, оранжево-розовые чуть ниже колена брюки и белые теннисные тапочки. Когда она подошла достаточно близко, я нагнулся, распахнул дверцу и сказал:

— Доброе утро, Синди.

Она взглянула на меня, медленно подошла к машине и остановилась в нескольких шагах.

— А, так это вы. — Синди оценивающе оглядела меня своими мудрыми старыми глазами. — Что это вы задумали?

— Садись.

— Слушайте, если в воскресенье у вас возникли какие-нибудь мысли на мой счет, то забудьте. Я вас не знаю, я не в настроении и у меня хватает своих проблем, мистер.

— Я хочу порыться в тайничках у Бу, Синди. И он никогда не узнает, что ты в этом как-то замешана. Я просто хочу задать тебе несколько вопросов. Залезай и давай поездим вокруг, а через пятнадцать минут я высажу тебя на этом же самом месте.

— Почему вы решили, что я захочу каким-либо образом подставить Бу?

— Давай просто считать, что ты делаешь одолжение своему отцу.

Она поджала губки, дернула плечом и влезла в машину. Положила книги на сидение между нами и сказала:

— Не надо ездить вокруг. Поедете туда, куда я скажу.

Ее указания были коротки и понятны. Следуя им, я проехал три квартала вперед, два налево и свернул в укромную рощицу со столами для пикника, местом для костра и густыми ивами у пруда. Я выключил двигатель, она вздохнула, расстегнула верхнюю пуговку на блузке, засунула два пальца в бюстгальтер, и, немного порывшись там, вытащила помятую сигаретку и спичку. Потом чиркнула спичкой о толстый ноготь большого пальца, глубоко затянулась и выпустила длинную серую струйку дыма, отразившуюся от внутренней стороны ветрового стекла.

— Как это вам удалось уговорить старую Мосбатиху отпустить меня?

— Сказал ей, что я официальное лицо. Антиалкогольный контроль. Когда ты вернешься, она поинтересуется. Скажи, что мистер Хупер просил никому не говорить об этом.

— Вас так зовут?

— Нет.

— Это официальное расследование?

— А ты сама как думаешь, Синди?

— Вряд ли.

— Ты права. В воскресенье у меня сложилось такое впечатление, что ты предпочла бы удалить Уаксвелла из твоей жизни. Это была игра?

— Не знаю. Боюсь, что нет. Не будь от таким злым, как черт. И таким старым. Никуда меня не возит. Вечно говорит — Майами, Майами. Как же! Доживу я до этого! А так как все сейчас идет меня не устраивает. Придется самой что-то делать, потому что пока я здесь торчу, ничего не изменится. Есть одна компашка, у них возможность появилась смыться этим летом отсюда поработать на табачных плантациях в Коннектикуте. Вкалывая изрядно, да еще подальше отсюда, я, наверно, смогу с ним развязаться. Проклятый злой старикашка.

От последней затяжки огонек переместился почти к самому пальцу. Она вышвырнула окурок в окно, задержав дыхание, потом открыла рот и выдохнула. Повернулась ко мне, прижавшись пухлой щечкой к спинке сидения, и спросила:

— А что вы узнать-то хотите?

— Тебе известно, что в прошлом году Бу убил у себя дома женщину?

Она опустила глаза, изучила ноготь на большом пальце и отгрызла уголок.

— Подружку вашу?

— Нет. Как раз наоборот. Похоже, тебя это не удивило.

— Боюсь, у меня возникло такое ощущение, что что-то подобное случилось. Она лилипутка или кто-то в этом роде?

— Забавный вопросик.

— Да были там какие-то кружевные черные трусики, в которые я влезть пыталась. Я конечно толстая, но уж не настолько. Я их порвала, пытаясь натянуть. А когда начала донимать его вопросами, то он меня так двинул кулаком по макушке, что я вырубилась и заткнулась.

— Она была очень маленькой женщиной. Я так понимаю, что он заставляет тебя работать по дому.

— Да, Бог с ним, я и не возражаю. Он живет, как боров. Вот только не разрешает мне за порядком следить. Зарастает грязью, а мне потом в два раза больше работы.

— А он не отходит от тебя, когда ты прибираешься?

— Если я в комнате, так и он там. Как он говорит, если я хоть раз приду, когда его нет или приду, когда он меня не вызывал, то он преподнесет мне сюрприз, который бережет для особого случая. А мне уж точно никаких сюрпризов от него не надо.

— Ладно, а нет ли какой-нибудь особой части дома, где он не разрешает тебе убирать?

— Что? Я не поняла.

— Ну, тебе нельзя туда входить, словно в доме что-то спрятано.

— Что? Нет. Ничего такого. Но я, ей-богу, не суюсь в ту рощицу за гаражом. Однажды, еще в марте, кажется, вдруг неожиданно потеплело. Он приехал довольно поздно и посигналил мне из машины. Часа в три ночи, когда он спал и храпел во всю, я почувствовала, что рыбой воняет.

Видать он забыл о ней и на крыльце оставил, может, еще днем. Красные рыбки. Когда жарко, они быстро тухнут. В конце концов мне так дурно сделалось, что я встала, натянула платье, вышла, собрала рыбу в сетку, взяла в гараже лопату и пошла в рощицу, чтобы закопать ее там, стараясь не шуметь. Не успела я яму и наполовину выкопать, как он налетел на меня, весь запыхавшийся. Схватил этот нож, что на ремне носит — он в свете луны блеснул, — и как псих трахнутый на меня кинулся. Ну я что, я бегу через рощицу и слышу, как он о корень или что-то там еще спотыкается и грохается со всего размаху. Потом он опять вскочил, орет, что убьет меня. Я ему кричу, что зарывала его рыбу вонючую, чтобы меня от этого запаха наизнанку не вывернуло.

Тут он вдруг успокоился. Я потихоньку приблизилась и вижу, что он на полянке заканчивает яму копать. Ткнул туда рыбку, забросал землей, крикнул мне, дескать все в порядке, выходи, ему, мол, просто сон дурной приснился, вот он и вскочил. Черта с два. Он ушел в дом, а я подождала-подождала, потом собралась с духом и прокралась обратно. Тут он меня сзади и схватил. Я чуть не померла. Но все что он хотел, это так, пожеребятничать. Ну, сами понимаете. Поржать да пощекотать. Развернул меня и увел, не успела я в себя прийти. Но я одно вам скажу. С тех пор я у него дома ни одной лопаты не видала. Но не думаю, чтобы он был настолько туп и похоронил эту лилипуточку у себя на участке. Вокруг миллионы гектар болот. Там можно маленькую мертвую женщину так далеко и глубоко спрятать, что вся армия и флот сто лет искать будут. Да что там, он мог просто сбросить ее в пруд к аллигаторам, а уж они ее на дно, в ил утащат да пожрут недели за две, ни черта не останется. Может, его на месте убийства еще и можно поймать, но не тогда, когда дело уже сделано. Я вам еще одну вещь скажу. Если вы все разнюхаете хорошенько, а он проведает, чьих это рук дело, то уж лучше сами его на тот свет отправьте. Иначе мне не укрыться и на табачных плантациях. Может, я всю Джорджию проеду, автобус остановится где-нибудь, а уж он — тут как тут, прислонится к своему белому «линкольну» и ухмыляется, пока я свой рюкзак выволакиваю, потому что больше мне тогда уже ничего делать не останется. И он это знает.

На страничке из ее тетрадки я изобразил примерный план его коттеджа, гаража и дороги, а она пометила крестиком то место, где она начала копать и начертила несколько кривых окружностей, там, где стоят деревья.

Когда я высадил ее, она посмотрела на меня долгим взглядом, скосив глаза и закусив губу.

— Я вас возненавижу, если вы проговоритесь, что я вам все рассказала.

— Синди, тебе пятнадцать лет и ты скоро выберешься из передряги, а через пару лет и вовсе не вспомнишь о нем.

В ее недетских, женских глазах мелькнуло какое-то снисхождение ко мне.

— Мне уже шестнадцать через три недели будет. И все это так и будет продолжаться, пока я Бу не надоем. Да и после того не будет у меня в жизни такого дня, чтобы я о нем не вспомнила.

Я приехал в Неаполь, стараясь не встречаться с «лендроверами» и белыми «линкольнами». Нашел магазин скобяных изделий, купил две лопаты, кирку и положил их в багажник. Потом подумал еще об одном приспособлении, которое может мне пригодиться. Им пользуются водопроводчики, отыскивая закопанные в землю трубы. Купил полтора метра стальной проволоки полсантиметра в диаметре и колотушку с резиновой насадкой — инструмент, какой применяют хирурги и автослесари.

Неаполь плавился от жаркого не по сезону полуденного солнца. Я набрал рабочий телефон Крейна Уаттса и повесил трубку, как только услышал его «алло». Затем набрал его домашний номер. Никто не ответил. Я позвонил в клуб и спросил, не на кортах ли миссис Уаттс. Вскоре мне ответили, что она там, и спросили не позвать ли ее к телефону? Я ответил, что не стоит беспокоиться.

Когда я приехал в клуб, то на стоянке машин почти не было. Несколько человек лежали на пляже, одна пара сидела у бассейна. Подойдя к корту, я заметил, что заняты лишь два из них. На одном играли без правил в пэтбол[11] пожилые сухопарые джентльмены, а через несколько площадок тренировалась коричневая, грациозная, маленькая и сильная миссис Уаттс. Ее партнер был, по-видимому, клубным профи, очень загорелый, лысеющий и начинающий толстеть. Он хорошо двигался, но и она заставляла его изрядно попотеть. Пара дюжин мячей валялись у корта. Он подавал закрытой ракеткой, не обращая внимания на отскок, отбивал каждый мяч, потом посылал его в левую часть корта, придав высокую скорость и вращение. Его партнерша двигалась, оценивала удар на глаз, бросалась к мячу, а он упруго соскакивал с резинового покрытия и откатывался в ожидании следующего. Видно было, что пояс ее теннисной юбки промок от пота.

Казалось, миссис Уаттс выполняла какой-то подвижный и странный ритуал, любопытное сочетание напряжения и единоборства. Лицо было суровым и бесстрастным. Она дважды взглянула на меня, но совершенно проигнорировала. Никаких приветствий.

В конце концов, когда партнер повернулся, чтобы взять еще три мяча, она сказала:

— На сегодня хватит, Тимми.

Он вытащил из кармана платок и вытер лицо.

— И верно, миссис Уаттс. Я запишу три часа. Ладно?

— Как скажете.

Пока Тимми собирал мячи в сетку, она подошла к скамейке на краю корта, вытерла лицо и шею полотенцем и, когда я приблизился, встретила меня холодным и задумчивым взглядом.

— Жарковато сегодня, Вивиан.

— Макги, первое впечатление, которое вы произвели на меня, тогда вечером было замечательным. Но второе оказалось совсем иным и запомнилось надолго.

— Все может оказаться совсем на так, как вам показалось.

Она помолчала, пока расстегивала спортивную перчатку на правой руке и снимала ее. Потом пощупала и поизучала подушечки на ладонях.

— Не думаю, чтобы меня заинтересовали какие-либо нюансы законности, мистер Макги, какие-либо оправдания любых остроумных штучек, в которые вы хотите втянуть моего мужа. — Ви спрятала ракетки в футляр и застегнула его. — Он не... подходит для подобного рода дел. Не знаю уж, почему он пытается стать тем, кем не является на самом деле. Просто на части разрывается. Почему вы не оставите нас в покое!

Когда она собрала свои вещи, я произнес те слова, которые, как я надеялся, откроют для меня ее душу.

— Вивиан, поверьте, я бы с вашим мужем и по поводу штрафа за неправильную парковку советоваться не стал.

Она выпрямилась, и ее темно-синие глаза округлились от удивления и возмущения.

— Крейн — очень хороший адвокат!

— Может, он и был им. Когда-то. Но не сейчас.

— Да кто вы такой? Чего вы хотите?

— Я хочу организовать маленькое общество взаимовыручки из себя и вас, Вивиан. Вам нужна помощь и мне тоже.

— А эта... помощь, которую получу, она только для меня или для Крейна тоже?

— Для вас обоих.

— Ну, конечно. Я его заставлю сделать какую-нибудь гнусную часть какой-нибудь грязной работы для вас и это нас сделает фантастически богатыми и счастливыми.

— Нет. В прошлом году он взялся, по вашим словам, за весьма гнусную часть грязной работы, и это не принесло вам ничего хорошего.

Вивиан медленно и задумчиво двинулась к находящемуся в некотором отдалении входу женской раздевалки, а я пошел рядом с ней. Она три часа трудилась на солнцепеке. Сквозь поблекшую косметику и дезодорированный запах утонченной женщины пробивался едкий звериный пот от долгой работы, острый, но не неприятный, как испарения в балетных школах и тренировочных залах.

— Что я могу вам предложить в случае, если нам удастся провернуть дело, это достаточно широкий выбор и совет. Мне кажется, что здесь ваш муж уже не пользуется авторитетом. Да и у вас обоих порядком подмоченная репутация. Если бы у вас были деньги, то вам следовало бы собрать все, чем вы тут владеете, и уехать, попробовав себя заново на новом месте. Сколько ему? Тридцать один? Это уже возраст. Но, может быть, он где-то по дороге потерял вас, и теперь его судьба вас уже не интересует.

Тропинка сужалась, уходя в тень больших пиний, и мне пришлось пойти следом за Ви. Ее спина была прямой и сильной, теннисная юбочка слегка покачивалась на спортивных бедрах в такт движению гладких, коричневых мускулистых икр. Внезапно она остановилась и обернулась ко мне, лицом к лицу. Ее губы перестали выражать презрительную гримасу, рот сделался более нежным и юным.

— Он не потерял меня. Но не надо играть в игры. Не надо играть в жестокие игры, Тревис. Я не знаю, что происходит. Он говорит, что во что-то вляпался, но не знал, что это дурное дело, пока не стало слишком поздно.

— Он знал это с самого начала. Понимал, что это мошенничество в сладкой оболочке законности. Ему хорошо заплатили, он помог обчистить человека по имени Артур Уилкинсон на четверть миллиона долларов. Но дело всплыло, Вивиан. Кто ему будет доверять теперь? Он смертельно боится, что кто-нибудь сковырнет приятную оболочку и выставит напоказ откровенный грабеж. Крейн знался с такими мошенниками и отребьем, как Бу Уаксвелл, и шел за морковкой в двенадцать с половиной тысяч, как он думал. Но у него нервы слабоваты, чтобы воровать профессионально. Он стал трястись от страха. Они его отшили, сунув семь с половиной тысяч, зная, что у него не хватит смелости стукнуть кулаком по столу. И если Крейн не перестанет в состоянии сильного возбуждения выкладывать все на чистоту чужакам вроде меня, то может их это утомит, и они пришлют кого-нибудь, чтобы вложить ему пистолет в руку дулом в собственное ухо.

Она покачнулась на своих хорошеньких ножках и побледнела, несмотря на загар. Вивиан сошла с тропинки и села, вернее просто рухнула на бетонную с кипарисовым сидением скамейку, слепо уставившись сквозь тень на яркое море. У нее дрожали губы. Я сел рядом, глядя на ее несчастный профиль.

— Я... боюсь, я знала, он все понял. Но в воскресенье вечером, когда Уаксвелл ушел, он дал мне слово чести, что слова Бу — сплошная ложь, что он пытался уколоть нас побольнее гнусными намеками будто Крейн участвовал в чем-то незаконном.

Она повернулась, жалобно посмотрела на меня, потом взяла себя в руки и сказала:

— Но что его делает таким слабым?

— Может, он дорожит вашим мнением о нем и это единственное, что у него осталось, Вивиан. Вы все еще хотите попытаться сохранить уважение к нему?

— Его лучший друг из Стетсона, бывший товарищ по комнате, предлагал Крейну закончить свои дела здесь и поехать с ним работать в Орландо. Может он еще... Я даже не знаю. Но я и для себя ничего не решила. Мне кажется, если я смогу заставить его снова расправить плечи, то тогда уже придет время решать и свою судьбу.

— Если то, о чем я хочу вас попросить, сработает, то тогда вы с мужем должны быть готовы уехать в любой момент, переехать жить совсем в другое место. Крупные проблемы можно разрешить позже, такие как продажа дома и прочее.

— Сейчас у нас так мало денег, что их едва на продукты хватает, — с горечью вымолвила она. — Но так или иначе, я смогу заставить его это сделать.

— Сколько вам нужно на то, чтобы оплатить счета здесь и прожить вдвоем, скажем, месяц-полтора, в каком-нибудь тайном месте? Не смотрите на меня так скептически. Вы будете скрываться не от закона. А потом ваш муж сможет вырасти и в своих глазах, и в ваших.

— Отец оставил мне хижину на гектаре горной земли недалеко от Бреварда, в Южной Каролине. На горе Слик-Рок. Там так мило. Посмотришь с утра и увидишь хребет за хребтом, а в отдалении все становится серо-голубым. Костры летней ночью. — У нее дернулись губы. — Мы там медовый месяц провели, несколько тысяч жизней тому назад. Сколько нужно, чтобы оплатить все тут? Не знаю. Он скрывает свои доходы. Может, мы должны больше, чем мне известно. Я думаю, три или четыре тысячи долларов. Но могут ведь быть и другие долги.

— Да понадобятся еще средства, чтобы потом начать жизнь в Орландо. Скажем, тысяч десять.

— Десять тысяч долларов! Что я могу сделать за эти деньги? Убить кого-нибудь?

— Вы можете стать наживкой, Вивиан. Чтобы выманить Бу Уаксвелла из его пещеры и задержать его вне дома на как можно больший срок, как минимум, на целый день, а если удастся, то и подольше.

Ее красивые плечи медленно распрямились. Она сомкнула руки, закрыла глаза и передернулась всем телом.

— Этот человек, Господи, у меня от него все внутри сжимается. Несколько раз, когда мы встречались, он от меня просто глаз не отрывал. И вел себя так, словно у нас с ним какие-то общие секреты. Все эти глупые ухмылочки, хихиканья, подмигивания, и то, как он вьется вокруг меня, выпятив грудь колесом, поигрывая плечами и посмеиваясь со слабым фырканьем, словно жеребец. Этот Бу вкладывает двойной смысл во все, что говорит. Честно говоря, я просто каменею. Он заставляет меня чувствовать себя голой и беспомощной. И этот мех на его шкуре, что сверху из кошмарных рубашек высовывается, и все эти черные волосы на голове, и на тыльных частях рук, и на пальцах, и эта... масляная интимность в его голосе. Меня от него просто наизнанку выворачивает. Тревис, если то, что вы задумали, заставит меня разрешить ему хотя бы... прикоснуться ко мне каким-либо образом, то нет. Даже за десять тысяч долларов, даже если я прикоснусь к нему на минуту. — Она подняла голову, озадаченно глядя на меня. — Это не потому, что я... ломаюсь или что-нибудь в этом роде. Ни один из мужчин так на меня не действовал. Я, конечно, не... безответна. — Ее рот снова перекосился. — Конечно, у меня не было возможности проверить себя как следует. Если имеешь очень маленький опыт общения с пьяными, то привыкнуть к ним или допустить вероятность какой-либо ответной реакции редка.

Лучик солнца, пробившийся сквозь ветви пиний у нее над головой, блеснул на твердой и изящной руке, высветив сеточку золотистых волосков на темной коже. Она покачала головой.

— Это как ночной кошмар в детстве. Мне кажется, если Бу Уаксвелл когда-нибудь... заполучит меня, я мало изменюсь после этого, да и внешне буду выглядеть точно также, но сердце навсегда останется мертвым, словно камень. Ох, ну ладно, боюсь, из меня выйдет замечательная наживка. Он в воскресенье вечером такое выделывал, разве что лапой землю не копал.

— Суть в том, чтобы заставить его подумать, будто вы уехали туда, где ему удастся вас заполучить. И подальше, чтобы у него на это ушло много времени. И столько же на обратную дорогу, когда он обнаружит, что его надули. А когда он вернется, то вас обоих тут уже не будет. Но вы не должны посвящать в это своего мужа. Потому что в его теперешнем состоянии Уаксвелл его запросто раскроет. Мы должны заставить Крейна поверить, будто вы уже уехали в какое-нибудь тайное место и каким-то образом подать Уаксвеллу мысль выведать это у него.

— И когда он уедет за мной, вы сможете забрать деньги.

— Я догадывался, столь вы умны и сообразительны, Вивиан.

— Это те деньги, которые... помог украсть Крейн?

— Большая их часть.

— Но тогда это все равно ворованные деньги, не так ли?

— Да, но на этот раз вы получите их с благословения того человека, у которого их украли.

— На которого вы работаете?

— В том-то все и дело. На Артура Уилкинсона. И я думаю, он вам лично подтвердит, что одобряет наше соглашение. Подумайте о том, каким образом лучше организовать эту операцию с приманкой. Может быть, мы с Артуром могли бы встретиться с вами сегодня вечером.

— Тревис, я думаю, к тому времени у меня уже будет какой-нибудь конкретный план. Вы можете прийти к нам домой в одиннадцать.

— А как же ваш муж?

— Главное, чего я жду теперь по вечерам, это вырубился ли он в большом кожаном кресле или успеет сперва добрести до постели. Я стараюсь, по возможности, ограничить его возлияния. Сама наливаю по его требованию. Это дело тонкое. Если я добавляю в напиток слишком много тоника, то он, шатаясь, бредет на кухню, орет на меня и доливает в бокал еще одну большую порцию. Пялится в телевизор, ничего вокруг не замечая и не помня. Это действительно не составит никакой проблемы. Сегодня вечером я сделаю напитки покрепче и буду подавать их чаще. И к одиннадцати вы хоть с полковым оркестром приходить можете, он даже храпеть не перестанет. Когда он уснет, я зажгу фонарь над входной дверью. — Она глубоко вздохнула.

— Может, это и сработает. Может, людям и удастся вернуться в жизнь и выиграть со второй попытки.

На борту «Дутого Флэша» я оказался только-только к обеду, да и то потому, что Чуки задержала его до того момента, пока Артур не сумеет удержать пищу в желудке. Сам Уилкинсон был покорным и изнуренным, от него так и несло чувством вины, и Артур старался отводить глаза, избегая прямого взгляда.

— Все эти катера вокруг, — говорил он. — Не знаю. Мне все время что-то слышалось. То стук, то легкое потрескивание, когда уже стемнело. И каждый раз я знал, что он проскользнул к нам на борт. И я понимал, что ему нужно сделать. Освободиться ото всех, кто хоть как-нибудь мог связывать его с Вильмой. А я ее там видел. И я ходил туда-сюда в темноте по салону с заряженным пистолетом, выгладывал в окна и все время замечал какую-нибудь тень. Он перебегает, пригнувшись, открытое пространство, приближаясь ко мне. Я чувствовал, что могу всю обойму в него разрядить, а он все равно будет, смеясь, преследовать меня. Бу наверняка выведал название этой яхты, и то, как она выгладит, и я просто знал, что он будет за ней охотиться, пока не найдет. Потом я подумал, что выпивка придаст мне уверенности. Но один бокал не помог. Зато второй так здорово сработал, что я подумал, третий пойдет еще лучше. Черт, я даже не могу вспомнить, что я сделал с пистолетом. Мы все тут перерыли, пока Чуки его нашла в углу, у сундука. Я его, должно быть, уронил и зафутболил туда. Большая я вам подмога, ничего не скажешь.

Чуки выглянула из камбуза в кабинку, где мы обедали и воззрилась на него сверху. На ней были бледно-голубые облегающие брюки, спущенные на бедра, и лифчик красного купальника, такой узкий, что только будучи идеально закрепленным, чего Чуки добивалась далеко не всегда, полностью прикрывал коричневые круги вокруг сосков. Протиснувшись в тесную кабинку, в солнечном свете и блеске воды она, казалось, просто подавляла все вокруг огромным количеством голого женского тела.

— Цыпленочек, почему бы тебе не пойти в садик, да не поклевать червячков? — потребовала она. — Ты себя так жалеешь, что мое девичье сердечко просто разрывается. Ну, ты напился — такое редкое состояние, что его лишь в медицинских учебниках отыскать можно. Ради Бога, Артур!

— Я ужасно перепугался.

— Этот человек избил тебя до полусмерти, да еще при Вильме, которая смотрела на все и наслаждалась. Если бы перила не сломались, то он, может, и убил бы тебя. Неужели ты думаешь, что такие вещи проходят бесследно? — Чуки шипела от возмущения. — А раз так, такой ли уж этот страшный грех? Я что должна из твоей постели вылезти, если ты испугался? Или люди на улице будут тебе вслед плевать? Да брось ты эти бойскаутовские закидоны. Каждый день, в любом месте этого большого и грубого мира девять человек из десяти напуганы до чертиков. У тебя что обязательства какие-нибудь есть другим быть? Даже всемогущий Макги от этого не застрахован, можешь мне поверить. Да ради Бога, брось ты, Артур!

Она удалилась обратно на камбуз и усиленно загремела медными кастрюлями.

— Ух ты, — сказал Артур, трепеща от благоговения.

— Не волнуйся, с ней все в порядке, — сказал я. — А сегодня вечером, Артур, тебе представится еще одна возможность слегка подергаться. Мы с тобой отправляемся в гости.

У него заработал кадык, дернувшись сначала вверх, потом вниз, словно он сделал большой глоток. Но потом Артур расправил плечи.

— Отлично, — от всей души произнес он. — Просто замечательно. Буду ждать с нетерпением.

Появилась Чуки с большими, сверкающими оловянными мисками для каждого из нас и со звоном поставила их на стол.

— Гуевос ранчерос, — объявила Чуки. — Милый, в этих яйцах достаточно перца, а колбаса настолько горяча, чтобы дать твоему желудку нечто качественно новое, над чем можно призадуматься. — Она принесла свою тарелку и втиснулась рядом с ним. — Наши порции просто острые, ягненочек. А вот твоя — как вулкан. И жуй ее как следует, а то все обратно выйдет. Старое домашнее средство от тошноты.

Артур съел свое гуевос. С явными усилиями, со слезами на глазах, с последовавшими потом соплями из носа и прерывистыми вспышками агонии перед тем, как наброситься на спасительный мягкий хлеб с маслом.

— Ты его проинструктировала? — спросил я, когда мы закончили.

— В целом — да, по крайней мере, когда он не выбегал блевать.

— Хватит, Чуки, — твердо сказал Артур. — Довольно, довольно. Давай-ка забудем об этом до лучших времен. — Он посмотрел ей в глаза.

Внезапно она усмехнулась, кивнула и погладила его по руке.

— Добро пожаловать обратно в человеческую расу.

— Рад стараться, — вежливо ответил он.

— Это тоже из словарных запасов Вильмы? — спросил я.

— Как странно, — сказал Артур. — Я ведь так толком и не знал ее, правда? Сегодня я понял одну странную вещь. Я могу очень живо ее себе представить, как она стояла, как сидела и как ходила. Но в моих воспоминаниях она повернута ко мне спиной. Совершенно не могу вызвать в памяти ее лицо. Вспоминаю, какого цвета у нее глаза, но не могу их себе представить. Так что теперь кто-то, кого я совсем не знал, мертв. И... она была замужем за кем-то, кого я не очень-то хорошо и знаю. Так мне и видятся два чужака, живущие в этом доме на берегу. Тебе это что-нибудь говорит?

— Да, — сказала Чуки. — Трев, пожалуйста, а что с вами будет сегодня вечером? Пока вы оба не вернетесь живыми и здоровыми, я совсем ополоумею. Расскажи мне, за чем вы идете.

Глава 13

Было уже около одиннадцати, когда я свернул на темно-зеленом «седане» в Клематис-Драйв. В домах было темно. Их там больше продающихся и сдающихся, чем занятых. Приблизившись к дому Уаттсов, я заметил, что фонарь над входной дверью не включен. Поэтому я снова нажал педаль и тронулся с места, сказав Артуру:

— Боюсь, адвокатик еще в полусознательном состоянии.

В доме горело всего несколько огней. И, проезжая мимо, я заметил в темноте у бокового газончика за гаражом нечто такое, что заставило меня издать слабый возглас удивления.

— В чем дело? — насторожился Артур.

— Белый «линкольн» старого доброго Бу, там сбоку. Он почти не виден. Верх спущен. Видишь?

— Да. Вижу. О Боже мой. Ты не думаешь, что нам лучше вернуться?

Я ничего не ответил. Свернул налево, на следующую улочку, проехал первые пять домов. Теперь вокруг не было ни одного строения, кроме пустой невозделанной земли, где асфальт переходил во влажную грязь с глубокими колеями. Я дал задний ход, увяз, развернул машину, в последний момент выключив фары. Стало совсем темно, так как водянисто-бледная луна скрылась за облаками. Я въехал передними колесами на бордюр и поставил машину в тени пальмовой кроны. В наступившем молчании лишь ветер теребил листья, напоминая шелест дождя.

— Что ты собираешься делать? — спросил Артур. Голос его звучал прерывисто.

— Пойти взглянуть. Машины обоих Уаттсов стоят там. Я пройду здесь и выскочу как раз за домом. Вон там. Где свет горит. А ты подождешь меня здесь.

— А что, если т-ты попадешь в беду, Трев?

— Тогда я либо вернусь на своих двоих, либо нет. Если не вернусь, а ты решишь, что сможешь все выдержать, постарайся подойти как можно ближе и посмотреть, в чем дело. Только не рискуй. Действуй по своему усмотрению. Вот держи. — Я вынул пистолет из кармана пиджака и вложил ему в руку. Эта штучка должна была поднять его дух. Мне необходимо было укрепить этот бледный тростник, превратив его во что-нибудь более прочное, просто на всякий случай. Даже ценой того, чтобы самого себя оставить голым.

— Не нравится мне это, — сказал Артур. И был не одинок в своих оценках.

— Если дело обернется очень плохо, поезжай, возьми Чуки и быстро-быстро убирайтесь из этого района. Забирай эту машину и гони всю ночь, прямо до Таллахасса. Утром свяжись с человеком из окружения Генерального Прокурора. Запомни его имя. Вокелер. Трумэн Вокелер. — Артур повторил имя вслед за мной. — И больше ни с кем не говори. Если его нет, потребуй, чтобы за ним послали. И вы с Чуки будете с ним откровенны. Во всем. Он там все поймет. Доверься ему.

— А почему бы нам просто не...

Я вылез из машины и захлопнул дверцу. Прошел метров пятнадцать по полю, остановился и подождал, пока глаза достаточно привыкнут к темноте, чтобы различать контуры предметов на земле и не споткнуться о карликовую пальму или низкий кустарник. Я умудрялся видеть в темноте, не глядя прямо на огни дома. За задней границей владений Уаксвелла начинались густые заросли, и, двигаясь на просвет, я наткнулся на шаткую изгородь, достаточно низкую, чтобы через нее переступить. Оказавшись на заднем дворе, я отступил в тень, изучая дом и освежая в памяти его внутреннюю планировку. В окнах кухни горел свет. Свет из гостиной падал квадратами на клумбы и темневшую на террасе мебель. Из дома не доносилось ни единого звука. Только странный мерцающий свет, который меня озадачил. Чуть-чуть сдвинувшись вбок, я смог заглянуть в окно гостиной. Крейн Уаттс распростерся в большом зеленом кресле, оббитом кожей, откинув ноги на подушку и свесив голову набок. Я не мог различить ни движения, ни звука ни в одной из частей дома и не видел ни души.

Добравшись до дома со стороны гаража, я пригнулся, добежал до «линкольна» и подождал, став на одно колено и прислушиваясь. Осматриваясь, подошел и заглянул в пустую машину, потом наклонился и насторожился. Ключей в ней не было. Я обошел ее сзади, нагнулся и попробовал ближайшую выхлопную трубу. Она была еле теплая, почти остывшая. Помня, как Бу водит машину, я мог догадаться, что прошло уже довольно много времени. Я переместился поближе к дому, обогнул угол и оказался у входной двери, готовый распластаться среди запущенных посадок, если по улице проедет машина. Навесные рамы окон гостиной, выходящие на эту сторону, были распахнуты почти настежь. Я прошел, пригнувшись, под ними и осторожно выпрямился. Отсюда Крейн Уаттс был виден под другим углом. Все, что я мог разглядеть — это его вытянутые ноги на подушке и свисавшую руку. Лицо повернуто к телевизору. Звук почти полностью выключен. Там пела симпатичная негритяночка. Камера наехала крупным планом, белые зубы, трепет язычка, напрягающееся горло, быстрая артикуляция губ. И полное молчание, полное, пока я не услыхал слабый гудящий храп человека в зеленом кресле.

Я пригнулся и двинулся дальше по фасаду к дальнему углу. Обогнув его, я заметил, какую длинную тень оставляю за собой, понял, что встал как раз напротив единственного уличного фонаря. А это Очень Хороший Способ определить, где я. Из темноты раздался какой-то звук: хоп. Свистящая струйка воздуха коснулась справа моего горла, а следом за ним тут же точный удар свинца в ствол пальмы в ста метрах за спиной.

Говорят, когда Уити Форд попытался первым схватить беглеца, тот наклонился, понял, что происходит, и дернулся в другую сторону. Но ему пришлось преодолеть инерцию собственного тела, чтобы сохранить равновесие. Я его потерял и мне страшно захотелось оказаться в безопасном месте, которое только что покинул. Либо он пользовался дешевым глушителем, либо самодельным, либо хорошим, но уже много раз испробованным. Хорошие издают звук хафф, а не хоп. Нет, я не вспомнил всю свою прожитую жизнь за долю секунды. Я был слишком занят тем, что восстанавливал равновесие, менял направление и соображал. Но как-то по-дурацки, по-идиотски, как... как Артур. Я не слышал следующего хоп. До меня донесся лишь кошмарный, раздирающий звук пули, оторвавшей всю верхнюю часть моей головы. Мир кончился, померкла нескончаемая белизна, в которой даже не осталось ощущения падения.

...Моя голова лежала в мешке с рыбой, среди мерзкого зловония, разбавленного запахом машинного масла. Рука была где-то в стороне, за углом, на другой улице, совершенно индифферентная к требованиям хозяина. Если ты не идешь, сказал я ей, покачай пальцем. Она покачала пальцем. Никаких проблем, босс. Попробуем другую руку. Правую. Хорошую. Но это совершенно невозможно. Я разрезан пополам, от макушки до промежности, и в рану вставлен плексиглас, сквозь который можно наблюдать движение частиц тела, все эти крошечные внутренние насосики и пульсации.

Взбунтовавшаяся рука всплыла вверх и парила, невидимая, где-то там, позади, на что-то наткнулась, что-то толкнула, и мешок с рыбой исчез, а я очутился в потоке свежего ночного воздуха, сделал одно крохотное движение, другое, посмотрел на две скользящие луны, два абсолютно одинаковых месяца. Так, сейчас. Это необычно. У каждой звезды был близнец, и они находились в тех же отношениях между собой, что и две луны. Я боролся с какой-то мощной концепцией двойственности, чем-то таким, что, если бы мне удалось ухватить его и привести в логичный вид, в корне изменило бы будущее всего человечества. Но все время пыталось вмешаться какое-то раздражавшее меня временное беспокойство. Надо мной была кренившаяся могильная плита. Вернее, две, переходящие друг в друга. Я присмотрелся, и плита превратилась в две белых кожаных спинки передних сидений, все так же перетекающих одно в другое. Путем болезненных рассуждений я установил, что лежу на полу перед задними сидениями машины. И внезапно понял, что это машина Бу Уаксвелла, а я мертв. Пойман наклонившимся. Я потянулся рукой к голове, чтобы понять, от чего я умер. Это было очень высоко и очень больно. Сплошь вырванное и поджаренное мясо. Какая-то смесь и неразбериха, которые никак не могли быть мной. Я попытался отыскать вторую половину самого себя. Рука, более послушная и покорная, поползла ощупывать тело. И нашла скучное, мертвое мясо. Но когда я пощупал его и нажал, то какая-то глубокая и приглушенная боль объявила себя моей правой рукой. Я с усилием отогнул край вонючего брезента, снова упавшего мне на лицо, оттолкнул его вниз и в сторону. Умереть это одно. А вот стать пищей для крабов — это гораздо менее приятно. Парень наверняка относился к этому весьма небрежно. Убил меня, сунул в машину, набросил сверху брезент, чтобы позаботиться о теле, когда будет время. Но если окажется, что тело исчезло...

Дотянувшись до стекла, я нашел, где открывается задняя дверь. Раздался щелчок. Я задергал здоровой ногой и немного съехал с порога, пытаясь открыть дверь. Я ее толкал снова и снова, пока мои плечи не оказались на пороге, но голова свисала вниз. Я подложил здоровую руку под затылок, приподнял его, подергался и выскользнул наружу, так что плечи оказались на дерне, а бедра все еще наверху, на подножке. Еще два рывка, и бедра съехали на землю. Теперь я смог упереться здоровой ногой в машину. Помертвевшая нога выпала следом за мной. Перевернуться оказалось великим подвигом, для которого потребовалось тщательно все спланировать и нужным образом поднять помертвевшие части тела в те позиции, где сработает сила земного притяжения. Дважды я достигал точки равновесия и лишь на третий перевалил через нее.

Потом, передохнув, приподнял рукой голову, чтобы оглядеться. Все двоилось. Куда не глянь — повсюду два предмета. Те, что были поближе, также состояли из двух, перетекающих один в другой. Я поморгал — не помогало. Теперь я лежал между «линкольном» и стеной гаража. И уже начал сомневаться в том, что умер окончательно. Рыхлая земля должна быть... вон там. Я беспокоился о том, как перелезть через ограду, когда доберусь до нее. Если доберусь. Сюда. Назад, за гараж, потом налево. Прямо вдоль стены гаража и дома. До веранды. Свернуть направо. Вдоль края веранды, а потом уходить отсюда, напрямик через двор.

Вскоре я обнаружил единственно возможный способ передвижения. Перекатиться на мертвый бок, удерживаясь на левой руке, опирающейся на землю. Перенести левое колено как можно дальше. Используя ногу в качестве опоры, дотянуться левой рукой. Зарыть пальцы во влажную землю. Потом подтянуться на руке, отталкиваясь концом левого ботинка, и перекатиться на мертвый бок. Но не такой уж он и мертвый. В нем начало покалывать и весьма неприятным образом. Булавки и иголки. Но на мои команды он никак не реагировал. Я прикинул, что пять-шесть таких мощных усилий передвигали меня примерно на длину тела. В конце каждого Макги-метра я вознаграждал себя короткой передышкой. Через четыре передышки очутился на углу гаража. Казалось, с тех пор, как Бу ранил меня в голову, прошло много времени. В доме, похоже, свет горел лишь в одной из комнат. Я чувствовал, что слишком сильно шуршу наполовину высохшими листьями. Но по крайней мере я был в тени, с задней стороны дома, куда не доходил лунный свет.

Остановившись, чтобы как следует отдохнуть, я ткнулся лицом во влажную траву. И только захотел заставить палец полумертвой руки пошевелиться, когда прямо надо мной не то хриплым шепотом, не то резким голосом, с кошмарной шутливой интимностью Бу Уаксвелл произнес:

— Эй, ты что труп теперь разыгрывать собираешься?

Я ожидал, что сейчас почувствую холод толстого глушителя на затылке.

— Слышишь, отвечай старине Бу, — сказал Уаксвелл все также обходительно, весело имитируя привязанность. — Труп изображать станешь? Ах ты старая кошечка из местного клуба! Пытаешься вести свою маленькую игру, которая и в прошлом не срабатывала?

Внезапно все прояснилось. Раздался тонкий, слабый и усталый голос Вивиан. Я не мог разобрать слов. В нем звучала полная безнадежность. Я медленно повернул голову и поглядел в дом. Даже сквозь раздражавшее раздвоение предметов я смог разобрать в чем дело. Раздвижные прозрачные двери спальни были открыты. Застекленная веранда оказалась в полуметре от моего лица, а ее пол возвышался над землей где-то сантиметров на пятнадцать. В слабом свете сквозь полуоткрытую дверь в коридор я мог разглядеть дальний угол кровати, примерно в тридцати сантиметрах от другого конца веранды.

Мой единственный шанс был уползти подальше, как это делает покалеченный жучок, пока Бу не выглянул и не заметил меня. Осознание ситуации подействовало как нюхательная соль, разогнав туман в голове и приведя меня от упрямых бессознательных мучительных попыток убежать к яркому, живому пониманию жизни вокруг. На грани паники я четко услышал медленное шуршание тяжелого, опускающегося тела, вздох, шелестящий звук задетой плоти. И если я мог отчетливо слышать их, то мне безумно повезло, что они не слышали моего осторожного передвижения.

— Почему же я теперь должен уходить, милая кошечка, — спросил он с наигранным удивлением. — Зачем же мне это делать, если мы еще далеко не кончили?

И снова ее мольба, неразборчивая и жалобная, усталые просьбы.

— Бедная, маленькая, дохлая кошечка думает, что она страшно устала. Старина Бу лучше знает. Ты сейчас такая сладенькая. И у тебя прекрасно получится, действительно, прекрасно.

До меня донеслась бессмысленная возня, шорох, слабый стук локтя о стену и спинку кровати, внезапный шумный выдох и молчание. А потом он сказал таким голосом, каким говорят с маленькими детьми.

— Что это такое? А здесь что? И как же это такое может случиться с бедной дохлой кошечкой? Дальше уж некуда!

Потом небольшая возня, молчание, жалобы, снова молчание. А потом внезапно напрягшимся и скрипучим от усилий голосом он произнес:

— Ну, а сейчас как тебе это нравится?

Послышалось поспешное шуршание, громкие причитания, слабый хлопок ладонью по телу. И еще более долгое молчание, чем раньше.

— А-а-а-а, — простонала она. И снова: — А-а-а-а.

Это не были звуки боли, желания, удовольствия, испуга или протеста. Скорее какие-то смазанные, нечеловеческие... Я ясно представил себе ее запрокинутую голову, широко распахнутые, невидящие глаза, открытый, перекошенный рот.

Беспорядочные и бессмысленные звуки стали переходить в какие-то циклические, а затем в медленные, ровные и тяжелые удары.

И сквозь эти удары в перерывах она ритмично вскрикивала: — О Боже! О Боже! О Боже! — таким же ясным бесстрастным и безликим голосом, какой я слышал, когда она обычно кричала: «Подача!», «Ноль!», «Давай!», «Игра!».

— Кончай, — выдохнул он.

Освобожденный этими звуками от своего невольного вуайеризма[12] я поспешно пополз дальше, сворачивая от дома, пересекая открытый двор, стремясь убраться на расстояние пушечного выстрела от того, что там происходило, подальше от пыхтения и вздохов, жалобных причитаний, погружений, стуков о стену, хлопков о тело, предваряющих крещендо изможденной плоти. Торопливо отползал, вытирая в душе слезы сочувствия к изнасилованной жене, удивляясь, как это я, о Господи, мог быть таким идиотом, чтобы придумать дурацкую теорию о том, что звуки любви никогда не бывают неприятными. Эти были не менее прекрасны, чем клокочущий звук разрезаемого горла. Или тот звук, который издает большое плотоядное животное во время кормежки.

Боль в мертвом боку стала сильнее булавочек и иголочек. И хотя кожа казалось бесчувственной, каждое прикосновение вызывало такое страшное страдание, словно меня жгли заживо. Каждый вздох раздирал мне горло изнутри.

В конце концов, добравшись до ограды, я коснулся ее вытянутыми пальцами. Подполз поближе, дотянулся и перебросил через нее руку. Отдохнул, тяжело дыша. Расстояние сглаживало выкрики из дома, заглушая их жужжанием мошкары, шелестением листьев, пересмешниками и лаем собаки, раздававшимся через две улицы. Маленькая ограда оказалась непомерно высокой. Я выбрасывал руку на три метра, тонкую как карандашик, тянул ее все выше и выше, чтобы хоть как-то ухватиться за верхний край. Любая мысль о том, что мне удастся приподняться и перевалиться через нее была абсурдно-оптимистической. Из дома донесся финальный крик теннисистки, сверхзвуковой, разрывающий душу, словно вой подстреленного койота. У нее были темно-синие глаза и, когда солнечный зайчик касался загорелой руки, она закрывала их и вздрагивала при мысли об одном только прикосновении Уаксвелла. Ее крик придал мне энергию отчаяния, я подтягивался все выше и выше, зацепился подбородком за шершавое дерево ограды и сумел добиться от своей мертвой руки ровно такого послушания, какое было необходимо, чтобы, раскачав, перекинуть ее через край и зацепиться на согнутом локте. Я старался, отталкивался и корчился, край ограды шел поперек живота, дотянулся и, нащупав упругий выступ корня, дернулся, кувырнулся, перекатился на спину на небольшом склоне за оградой.

Так что умирай прямо здесь, Макги. Ты достаточно наколол этого ублюдка. Но, может, с фонарем он и найдет тебя. Примятая и вырванная трава. Влажный след оставленной за собой крови. Может, он также заметен, как блеск дорожки от улитки, проползшей по тротуару. И Бу будет действовать с тем же веселым и живым участием, убивая также интимно, как и насилуя. «А что это тут такое старина Бу обнаружил? Ой-ой-ой».

Я попробовал мертвую руку, и она неспешно поднялась, словно существовала отдельно от меня, как в игровых автоматах, где смотришь в окошечко и стараешься ухватить железной челюстью приз из ящика с конфетами. Она замерла, вытянутая к двоящимся в глазах звездам. Я поднял здоровую руку и взялся за больную. Никаких кожных ощущений, словно она уже не принадлежит мне. Но когда я прижал ее пальцами, то кость отозвалась болью, подтверждая свое реальное существование.

Так что я пополз дальше, на этот раз частично используя и почти несуществующую руку; рычаг локтя немного облегчал дело. Потом, во время следующей передышки, я услышал какую-то неловкую возню и шум. Кто-то двигался в мою сторону. Это скорее вызвало раздражение, чем тревогу. Что за дурацкий способ шляться и колобродить по ночам. Фигура приближалась и уже была готова пройти мимо, в трех метрах, но положение и форма раздвоенного силуэта показались мне знакомыми.

— Артур, — сказал я голосом, которого никогда прежде не слышал.

Это его остановило. Что-то странное, ослабляющее и мешающее говорить произошло с правой половиной рта. Огромными усилиями я напряг ее.

— Артур.

— Трев? — нервным шепотом спросил он. — Это ты?

Он наощупь добрался до меня.

— Я... я думал тебя убили.

— Ты... мог оказаться прав. Вытащи меня отсюда.

Он не мог нести меня. Это была не та местность, где можно было волочить людей по земле. Мне пришлось напрячь все силы, неловко перекинув мертвую руку ему через шею. Своей левой рукой он придерживал меня за талию, а мертвая нога болталась и стукалась между нами как мешок шпаклевки. Казалось, я забрался чертовски высоко. Словно стоял на краю крыши. Время от времени Артур едва не ронял меня, когда мы теряли равновесие. Он поддерживал и приподнимал меня, а я ухитрялся делать крохотные прыжки на здоровой ноге. Прошло, казалось, несколько недель, пока мы добрались до машины. На последних пятнадцати метрах я уже мог выбрасывать мертвую ногу вперед, почувствовав под ней твердую землю, сгибать колено и, приседая на нем, перемещаться вперед. Он втиснул меня на переднее пассажирское сидение. Я тяжело рухнул и положил голову на спинку. Артур обошел машину, открыл дверцу, стал усаживаться и замер. На меня упал слабый свет. Я повернул голову и взглянул на него. Двойное изображение слилось в одно, а затем снова разделилось. Что единый, что раздвоенный Артур выглядел жутко испуганным.

— Боже мой! — громко и тоненько произнес он.

— Закрой дверцу. Он попал мне в голову. — Мне приходилось говорить медленно, чтобы заставлять правую половину рта повиноваться. — Понимаю, все это не очень приятно.

Артур плюхнулся на сидение, тяжело дыша от страха за меня, и завозился с зажиганием, приговаривая:

— Я должен отвезти тебя к врачу... в больницу...

— Помолчи. Надо подумать.

— Но...

— Хватит! Сколько времени прошло?

— С тех пор, как ты... Сейчас пятнадцать минут второго.

— Долго же ты раздумывал.

— Трев, пожалуйста, попытайся понять меня. Я... я ушел за тобой давно, как только понял, что ты не вернешься. Прокрался туда, как ты велел. В боковой дворик и, спрятавшись за дерево, посмотрел на дом. Ничего не было слышно. Я не знал, что мне делать. И вдруг Бу появляется из-за дома, этакой упругой рысцой, сопя от тяжести и... и тащит на плече тебя. Он прошел там, где свет от окна падал. Твои руки и голова болтались и стукались, мертвые, безжизненные. И... он подбежал прямо к машине, остановился, присел, сбросил, и ты... падаешь туда, сзади. Он даже дверцу не открыл. Ты так... глухо стукнулся, как мертвый. Он постоял немного, и я слышал, как он напевает. Потом открыл багажник, достал одеяло или что-то в этом роде и нагнулся над машиной, видимо, накрывая тебя. А затем он вернулся в дом. Свет в окнах начал гаснуть. Я слышал, как женщина всхлипывала, словно у нее сердце разрывалось. Но я... не мог заставить себя посмотреть на тебя. И смылся. Пожалуйста, пойми меня. Я долго бежал до самой машины и отправился было в Палм-сити, за Чуки, как ты велел. Я гнал машину во весь опор, а потом поехал все медленнее и медленнее и свернул с дороги. Я хотел вернуться. Я пытался. Но не мог. Доехал до самой пристани, остановился у ворот. Мне ведь пришлось бы рассказать ей все, что случилось. Я бы сказал, что сделал все возможное. Но ведь это было не так. И она бы поняла это. Я не смог бы посмотреть ей в глаза. Я был просто не в состоянии вернуться. Мне хотелось сбежать. Я развернулся и поехал обратно. Потребовалась масса времени, чтобы заставить себя выйти из машины и... пойти искать тебя. Мне было ужасно трудно сделать это. В утешение я лишь повторял себе: «Бу там нет, он уехал вместе с тобой». Трев... его там нет?

— Он все еще там.

— А как ты... добрался до того места, где я тебя нашел?

— Я полз. Артур, ты вернулся. Держись этой мысли. Она для тебя может кое-что значить. Ты все-таки вернулся.

— А почему он еще там?

— Мне... сдается его пригласили в гости. Помолчи. Я попытаюсь поразмышлять.

— Но может... Мы слишком долго ждем, — сказал он. — Я должен отвезти тебя в госпиталь и вызвать полицию.

— У тебя чересчур традиционный подход. Но все равно помолчи.

Я все обдумал и велел ему ехать на юг по шоссе, среди ночных зарослей кипарисов, рекламных щитов и придорожных дренажных канав. Здесь не было ни единой машины, и я достал пистолет. Приходилось при помощи левой ладони обернуть вокруг него правую, немного помогая тому пальцу, что лег на курок. Я разрядил его в пространство пустыря. На обратном пути, по дороге в больницу я тщательно проинструктировал Артура.

Он остановил машину у входа в приемный покой. Помог мне войти в здание. В глазах двоилось все реже и реже. Я уже чувствовал помертвевшие конечности, вернулось осязание. Было такое ощущение, что на руке плотно сидит облегающая толстая кожаная перчатка до самого локтя и такой же чулок на ноге. Мы попали в маленькую больницу на окраине города, но врачи делали там большое дело. Вокруг суетился медперсонал. Белый нейлон становился влажным от свежей крови. Приезжали доктора и родственники. Кто-то кричал в процедурной, но потом внезапно замолкал, даже слишком внезапно. В коридоре на стуле у стола регистратора сидела всхлипывающая женщина, а мужчина с покрасневшими веками поглаживал ее по плечу. Артур делал малоэффективные попытки привлечь к нам внимание. Медики скользили по мне отсутствующим взглядом, пока, наконец, спешащая куда-то медсестра, проскочив было мимо меня, не остановилась, вернулась и поглядела на меня, сочувственно поджав губы. Она пересадила меня в кресло пониже, где могла рассмотреть мою голову.

— Рана от огнестрельного оружия, — сказала она.

— Да, это так — прошептал я.

— Это все, что нам нужно знать, — заметила сестра.

Потом она позвала санитара и велела сейчас же уложить меня на койку в травмпункте "В". Не успел я пробыть там и пяти минут вдвоем со стоящим рядом Артуром, как в комнату влетел молодой, приземистый рыжеволосый доктор в сопровождении высокой, тощей, рябой сестры. Он опустил лампу пониже и склонился над моей головой. Его пальцы с пинцетом сновали, как деловитые мышки.

— Сколько времени прошло? — спросил он Артура.

— Примерно, три часа, — сказал я.

Похоже, он слегка удивился, услышав, что я заговорил.

— А сейчас как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Подстреленным.

— У нас нет сейчас настроения выслушивать остроумные ответы. Семь местных молодых ребят оказались в машине, которая не смогла вписаться в поворот к северу отсюда минут сорок назад. Одного мы потеряли по дороге сюда, другого здесь, и мы как черти вкалываем, чтобы еще двоих не лишиться. Мы во многом рассчитываем на помощь самих пострадавших.

— Извините. Я ощущаю лишь психическое возбуждение, доктор. Но боли нет. Когда я пришел в сознание, то в глазах двоилось. Я не чувствовал и не управлял всей правой половиной тела. Эти симптомы постепенно ослабевают, но вся правая сторона напряжена, словно каждый мускул натянут.

— Почему вы сразу не отправились к нам? И как это случилось?

— Я был один. Пришлось ползти к тому месту, где меня заметили.

— Кто в вас выстрелил?

— Я сам. Это был несчастный случай. Совершенно дурацкий несчастный случай. Пистолет у этого господина.

— За городом?

— Да.

— Мы вызовем помощника шерифа составить рапорт. Так положено.

Он выключил верхний свет и посветил тоненьким направленным лучиком сначала в один глаз, потом в другой. Сестра измерила давление и пульс, я продиктовал имя и адрес. Рыжий вышел и вернулся с врачом постарше. Тот осмотрел меня, они зашли за угол, и до меня донеслись несколько слов из тех, что говорят Бену Кейзи. Одна фраза звучала ну прямо как телевизионное клише: «Внутреннее кровоизлияние».

Доктор постарше ушел. Рыжий вернулся ко мне и сказал:

— Похоже, вам сегодня крупно повезло, мистер Макги. Пуля попала в границу волосяного покрова под таким углом, что, задев череп, не проникла внутрь. Прошла пару сантиметров под кожей, и потом, видимо, перейдя во вращательное движение, прорвалась наружу. Сильный удар в так называемый внутренний мыщелок плечевой кости может парализовать руку. Левое полушарие мозга контролирует двигательные и сенсорные нервы правой половины тела. Мы считаем, что такой страшный удар вполне мог вызвать омертвение и парализовать двигательные функции правой стороны, а также работу нервной системы, способность отдавать и принимать команды. Ощущение и контроль восстанавливаются быстро. Мы думаем, что вы сможете нормально чувствовать свои конечности и восстановить двигательные движения через день-два. Я не вижу признаков сотрясения мозга, за исключением небольших кровоизлияний в области травмы и незначительного кровотечения. Так что мы вас тут подержим несколько дней под наблюдением. Сейчас сестра промоет вам рану и подготовит к наложению небольших швов. — Он взял шприц, поднял его к свету. — Это просто для того, чтобы заморозить больной участок и избавить вас от неприятных ощущений. Он два раза уколол меня в скальп и один раз около виска, а потом удалился. Сестра проверила действие лекарства и, когда я перестал ощущать ее прикосновения, промыла и выбрила место травмы. Затем вышла и позвала рыжего. Когда он протыкал очередной стежок, я слышал характерный звук, раздававшийся где-то в голове. Когда врач затягивал нитки, я чувствовал, как ползут вверх левый висок и щека. Начали промывать рану. Артур ушел в холл. И появился не раньше, чем была наложена антисептическая повязка. Выглядел он так, словно ему было дурно.

Потом они повезли меня по коридору в комнату, представляющую собой нечто среднее между процедурной и камерой хранения. Там был яркий свет. Когда меня вкатили, вошел помощник шерифа. Это был пожилой, цветущий и грузный астматик, лизавший кончик химического карандаша через каждые несколько слов, пока заполнял анкету, которую вынул из своей папки. Я опустил ноги по обе стороны каталки и сел. Накатила волна слабой тошноты, на мгновение все раздвоилось, но и только. Помощник положил папку на изголовье каталки и согнулся над ней.

— Ваше имя в списках полиции не значится. Давайте посмотрим удостоверение личности, Макги.

Он взял мои водительские права и переписал себе номер. В качестве местного адреса я дал ему название и регистрационный номер своего плавучего дома, рассказав, где он стоит.

— Рана на голове; нанесена самостоятельно, — сказал он.

— Причем совершенно случайно, помощник.

— Оружие?

Артур протянул пистолет. Он взял его со знанием дела, передернул предохранитель, проверил обойму и патронник, понюхал дуло, потом дернул за отражатель. Он не сработал. Я давно собирался сходить в мастерскую починить его.

Помощник шерифа повозился с отражателем и сказал.

— Тут заедает.

— Потому-то я и ранил себя.

— Вы носите пистолет при себе?

— Нет, сэр. Для этого мне потребовалось бы разрешение. Я держу его в машине или на яхте. Ведь что случилось: пистолет был у меня в машине, и я решил вытащить обойму. Посчитал, что безопаснее сперва разрядить его. Свернул с шоссе на узкую дорогу, подальше от домов, и расстреливал обойму, пока не счел пустой. Я не считал выстрелы. Потом, скажем, через минуту сел на подножку машины так, чтобы на меня падал свет луны, и, как последний дурак, взялся за отражатель, чтобы передернуть затвор. Руки у меня были потными и, кажется, вместо последнего выстрела раздался пустой щелчок. Но во второй раз пистолет выстрелил. Дальше я помню только, что пришел в себя на земле около машины. Когда я почувствовал, что способен шевелиться, то решил: лучший выход — это попытаться отползти обратно, к главному шоссе. У меня всю правую половину тела парализовало. Но сейчас это проходит. Понимаете, помощник, мой приятель, звонил по междугородней связи из придорожного автомата. И никак не мог дозвониться. Мне надоело. Я подумал, что лучше съеду с шоссе, разряжу пистолет и вытащу из него обойму. Вот и все, что было у меня на уме. Я ему сказал, что вернусь через несколько минут. Но не вернулся. Тогда он решил, что я съехал на боковую дорогу и увяз в грязи. Он долго меня искал. И нашел, кажется, только на третьей дороге, когда я уже дополз обратно почти до самого шоссе.

— Точно так. На третьей дороге, — сказал Артур. — Когда я увидел его, то сразу подогнал машину и привез прямо сюда. Я думал, он умирает.

— Ну, умирающим он не выглядит. А вот те ребята там — поближе к смерти. — Помощник шерифа подбросил пистолет на своей большой и упругой ладони, протянул Артуру и сказал: — Так что почините его, мистер.

И ушел.

Я соскользнул с каталки. Артур бросился было ко мне на помощь, но я жестом остановил его. С трудом удерживая равновесие, медленно побрел по комнатушке. Приходилось поворачивать и раскачивать бедро, чтобы выбросить вперед больную ногу. При согнутом колене она вполне удерживала мой вес.

Летний пиджак был окончательно испорчен: грязный, распоротый, весь в пятнах. Брюки не так плохи, но тоже не в лучшем виде. Балансируя, я снял пиджак, проверил карманы и передал его Артуру, указав на мусорное ведро с открывающейся с помощью ножной педали крышкой. Он свернул его и запихал туда. За дверным проходом, как я и надеялся, оказалась маленькая комнатка с умывальником. Занудно и неловко помогая себе сопротивляющейся правой рукой, я смыл грязь с лица и ладоней, темные полоски запекшейся крови слева и сзади на шее. Влажным полотенцем оттер правую штанину того бока, на котором полз. Изучил себя в зеркало. Я выглядел вовсе не безнадежно. Ну, скажем, так, словно катался по земле в прибрежном переулке. Но повязка выглядела слишком подозрительно.

— Они тебя отмоют перед тем, как в постель уложить, — заметил Артур.

— Кепку, — сказал я. — Когда выйдешь из этой двери, сверни направо и найди другой выход. Я бросил кепку в машине, на полочку за задним сидением. И возвращайся ко мне тем же путем. И побыстрей.

— Послушай, я не буду это делать! Ты не можешь отсюда удрать. Это опасно.

— Не опасней, чем съесть домашние овощные консервы. Принеси кепку.

Я сел на белый табурет и стал ждать. Весельчак Макги, доблестный насмешник с дырой в башке и жуткой уверенностью, что там, внутри, кровь по-прежнему течет. Моя золотая, бесценная, незаменимая голова. Там, под отверстием, пробитым пулей, остались крохотные белые острые осколочки от поврежденной кости, врезающиеся в серое желеобразное вещество, где хранились все уникальные для меня воспоминания.

Толстая сестра открыла дверь и позвала.

— Мистер Макги? Выходите.

— Мне велели подождать, пока что-то там проверят.

— Анализы можно взять в палате, сэр.

— Там что-то по части рентгена.

Она нахмурилась.

— Странно. Пойду-ка я лучше узнаю, в чем дело.

Она удалилась. Завидев в дверях Артура, я заставил себя встать и своеобразным прыгающим аллюром двинулся прочь, а, проходя через холл, натянул бейсбольную кепку. Минуя женщину за столом регистратора у главного входа, я изобразил лучшую походку, на какую только был способен. Подождал в тени, у тротуара, прислонившись к дереву. Артур подогнал машину, о чем ему следовало подумать раньше, когда он ходил за кепкой. Я не стал ему на это указывать. Он и так справлялся лучше, чем я мог надеяться.

— Клематис-Драйв, — сказал я, когда он сел за руль.

— Но как ты можешь...

— Артур, друг мой, ты будешь покорным, со всем согласным и перестанешь дергаться. Я хочу, чтобы ты был рядом. Вместе со мной. Потому что я страшно нервничаю. И если я перестану чувствовать свое тело или речь ухудшится, или рука и нога снова перестанут действовать, ты отвезешь меня обратно туда, чтобы они взглянули на круглую дырочку в голове. В противном случае просто прими на веру, ту странную идею, что я понимаю, что делаю. Я слишком выдохся, чтобы спорить. Просто веди машину. И молись, чтобы мои предположения не сбылись. Который час?

— Пять с чем-то. Чуки будет...

— Ничего. Попереживает.

Когда мы свернули на Клематис, я выглянул в окно и увидел, что небо уже начинало бледнеть на востоке. Темные дома и деревья становились трехмерными от слабых лучей наступающего нового дня, среды. В доме Уаттсов снова горели огни, почти во всех комнатах. Большой белый «линкольн» исчез.

— Сверни к подъезду... Нет, нет, не тормози, а поставь машину у следующего дома. Ставни опущены. Значит этим летом он пустует. Перед тем, как подъехать, выключи фары.

Когда мы дали задний ход, я сказал:

— Если что-нибудь на горизонте покажется: пешеход, машина или велосипед, неважно, поможешь мне быстро спрятаться в кустах и затаишься сам.

— Хорошо, Трев. Конечно.

Никто не появился. Мы обошли дом сбоку. Уаксвелл укатил в своей обычной манере, колеса оставили глубокие вмятины на мягком газоне.

Я подергал внешнюю стеклянную дверь веранды. Размышляя над тем, стоит ли позвать Вивиан, я почувствовал в предутреннем воздухе слабый запах фекалий. Повернувшись к Артуру, сказал:

— Когда войдем в дом, ничего не трогай, пока я тебе не скажу. Держись в центре, подальше от окна. Если заслышишь машину, пригнись пониже.

Опираясь на раму, я ткнул коленом в стекло, выдавливая его вовнутрь. Потом просунул руку, отпер дверь и, когда мы вошли, вытер металлическую задвижку тыльной стороной руки, там, где ее коснулся.

В гостиной пахло еще сильнее. Экран телевизора светился постоянным, холодным мерцанием, по которому бежал снег, как всегда бывает после окончания передач. Крейн Уаттс провалился между креслом и подушкой и, полусидя, запрокинул голову на сидение. Лицо его стало неестественно толстым, глаза широко раскрыты, вылупившиеся от давления изнутри. Не прошло и двух секунд, как я нашел точку попадания. Ему выстрелили прямо в ухо. И я понял. Я уже знал, что еще обнаружу в тишине этого дома. Муж проспал, проспал все на свете. Слишком много пустых вечеров провалялся он в этом кресле, пока сердце жены не наполнилось безнадежностью. Но когда вошел Бу и бросился на нее, она взывала к нему. Много раз, видимо, прежде, чем поняла: было уже слишком поздно. Он оказался слишком далеко от нее и теперь уже проспит все бесконечные подъемы и спуски, все новые требовательные вторжения, все удары и пощечины, все веселые указания, все грубые переворачивания и перетаскивания ее в новую позу для удовлетворения его страсти. Ты проспал слишком долго, так спи же и дальше. Вечно. Интересно, помнила ли она о том, кто произнес эту чепуху о дуле пистолета, вложенном в ухо. И я представил себе, как она, привыкшая лишь к мифическому насилию на экране телевизора и в кино, была шокирована этим внезапным уродством. Всего лишь после легкого нажатия на курок. Сильнейший, мгновенный спазм повалил его с кресла, обнажая внутренности. А гидростатическое давление раздуло лицо до неузнаваемого идиотизма. Я даже знал, что она инстинктивно воскликнула, увидав этот ужас: «Прости меня! Прости меня!»

Это вывело ее из состояния гипноза и заставило сделать то, что свойственно убийце-дилетанту, не оставляя ей никакого выбора. Произошло то, что я и ожидал обнаружить.

Почувствовав сзади подозрительное молчание, я обернулся и увидал Артура, стоящего спиной к телу, зажав рот руками. Я оттолкнул его, сказав:

— Прекрати! Только не здесь, дурак ты безмозглый.

Невероятными усилиями он обрел контроль над собой. Я отправил его ждать по ту сторону веранды. Потом побрел на кухню и ногтем большого пальца выключил свет. Обычно так делают, когда входят сюда ночью. Может, это было какое-то скрытое печальное желание вернуть темноту. Но даже если бы они включили все лампочки на свете, это бы их не спасло. Я знал, где, скорее всего, найду ее. Она лежала в ванне, склонив голову на плечо. На ней было длинное, до пола, оранжевое домашнее платье с белым воротничком и пуговками на манжетах, аккуратно, без пропусков застегнутое сверху до низу. Этот цвет прекрасно оттенял ее смуглую красоту. Вивиан причесала волосы, подкрасила губы. Темное пятно посреди груди, может быть, чуть левее, было неправильной формы, размером с чашку для чая, с крохотным островком еще оставшегося влажного блеска. Я наклонился и тыльной частью руки коснулся спокойного лба, но тепла не почувствовал. Оружие, кольт 22-го калибра с длинным дулом, лежало у нее на животе, рукояткой к талии, справа. Она была босой. Хотя Ви и приготовила себя к смерти, были такие отметины, которые она оказалась не в силах уничтожить: опухшие губы, синяк на щеке, длинная ссадина на горле, свидетельствующие о том, как тяжело и долго ее пользовали.

Я сел на край ванны. Обесчещена перед смертью. И еще более эффективно с помощью этого пугача, чем она предполагала. Два выстрела, один из них, направленный прямо в мишень, редко убивают двух людей. Сердечные раны приводят к тяжелым последствиям. Чтобы подтвердить свои догадки, я подошел к душевой кабинке. Большое, влажное желтое полотенце аккуратно повешено на крючок. Капельки воды на стенках. Мокрое мыло. Значит, услыхав, что Бу Уаксвелл уехал, она заставила себя встать с кровати, побрела сюда и приняла душ, наверно такой горячий, какой только могла вытерпеть, безжалостно отскребая кожу. Вытереться. Пойти и вытащить из шкафа хорошенькое платьице. Сесть у туалетного столика, красиво причесаться, подкрасить избитые губы. В голове пусто. Встать, пройти через весь дом, из комнаты в комнату, везде зажигая свет. Остановиться посмотреть на храпящего мужа. Кормилец, мужчина, защитник. Пройти еще немного. Привести для себя побольше доводов. Женщин и раньше насиловали. Но их это не убивало. Есть законный способ. Пусть этим занимается полиция. Пусть его посадят.

Тут она представила разговор в полиции. «Так, давайте излагайте прямо, миссис Уаттс. Уаксвелл был у вас прошлой ночью с десяти с чем-то до трех утра? И вы утверждаете, что все это время вас непрерывно насиловали, а ваш муж храпел перед телевизором? И Уаксвелл был клиентом вашего мужа? И вы встречались раньше? И он оставил свою машину, очень подозрительную машину, припаркованной у вашего дома?»

Итак, она ходит и старается собраться с мыслями. И уже знает, что если она ничего не предпримет, то Уаксвелл вернется. Через неделю или через месяц, но будет возвращаться снова и снова, как обещал.

Это-то и привело ее к мысли, которую она так отчаянно пыталась вытеснить из своего сознания. Если бы он взял ее быстро, она бы просто вытерпела его, оставаясь беспомощным суденышком. Но он был таким чертовски хитрым и опытным, таким ученым и терпеливым, что каждый раз, даже в самый последний, ему удавалось пробудить предательское тело вздыхать и напрягаться в его властных объятиях, вопреки требованиям души и к его грязной радости.

Так что она ходила и останавливалась поглядеть на мужа, который позволил этому голоду нормальной сексуальной женщины вырасти до таких размеров, что она предала саму себя. И тогда...

Я нашел ее записку на туалетном столике. Ее личная бумага с монограммой. Косым почерком, карандашом для всех. «Прости меня, Господи. У меня нет другого выхода. Мой милый спал и ничего не почувствовал. Искренне, Вивиан Харни Уаттс».

На другой стороне комнаты, за всклокоченной постелью, был открыт самый нижний ящик в его шкафчике. Из красно-зеленой патронной коробки высыпались патроны. Еще одна обойма. Маленький футляр с оружейной смазкой и специальной складной щеточкой для чистки. Гильзы были среднего размера, со впадиной. Так что, будем надеяться, та, что осталась от ее патрона, не застряла в теле и не провалилась в отверстие ванной. Я вернулся, приподнял ее голову сзади и отогнул настолько, чтобы посмотреть. На спинке оранжевого платья не было никаких следов. Я вышел к двери на веранду своей занудной, прыгающей походкой.

— Она тоже мертва. Мне нужно кое-что сделать. Я постараюсь справиться побыстрее.

— Т-тебе пом-мочь?

Я сказал, что нет. Потом вернулся и поискал следы Уаксвелла. Он не мог уйти, не оставив их. Он должен был, как собака, пометить новую область, на которую претендовал. Однако, ничего не обнаружив, я решил, что мне ничего и не нужно. Прежде всего, я сложил на туалетном столике в спальне горку вещей, которые следовало унести. Записку, пистолет и его принадлежности из ящика. К тому времени, как я наполовину вытащил ее из ванной, я пожалел, что не мог рассчитывать на помощь Артура. Вивиан была очень тяжелой женщиной. Она еще не окоченела. Смерть сделала ее тело еще увесистей. В конце концов, мне удалось встать, держа ее на руках. Ее мертвая головка скатилась мне на грудь. Осторожно опираясь на больную ногу и надеясь, что правая рука выдержит причитающийся ей вес, я добрел с ней до комнаты. Положил на кровать. За окном на заднем дворе висела жемчужно-серая утренняя дымка. Она лежала на спине поверх кровати. Я ухватился одной рукой за подол платья и одним движением руки разорвал до талии. Материя треснула, белые пуговки застучали в стены и потолок. Я подоткнул под нее подол и подтянул под талию. Все говорило о зверском насилии, закончившемся смертью. На белых ногах и ребрах виднелись сотни голубых синячков, оставленных пальцами Уаксвелла. Молча моля о прощении, я задумчиво растрепал темные волосы и стер большим пальцем свежую помаду с мертвых губ. Она так прихорашивалась перед смертью. В полумраке спальни я видел крохотные сегменты темно-голубых глаз там, где веки были не до конца опущены. Прости, что я испортил твое платье. Прости, что они увидят тебя в таком виде, Вивиан. Но тебе понравится то, как это сработает. Обещаю тебе, милая. Они снова наведут красоту перед тем, как похоронить тебя. Но не в оранжевом. Этот цвет для того, чтобы оставаться живой. Любимой. Смеющейся. Они не похоронят тебя в нем.

Я опрокинул пуфик перед туалетным столиком. Взяв, через ткань банку с кремом для лица, разбил ею зеркало. Выключил свет всюду, кроме одного из двух одинаковых светильников у столика и повернул его так, чтобы свет падал прямо на нее, высвечивая пятна и оставляя глубокие тени на беспорядке, царившем вокруг мертвой женщины.

Я сгреб вещицы со столика к себе в карманы, оставил в гостиной одну лампу, угловой торшер с непрозрачным абажуром. День уже затмевал электрический свет. Ногтем большого пальца я повернул регулятор звука на телевизоре, и мы ушли под громкий свист, означающий конец трансляции. Я не заметил никого ни по дороге к машине, ни во время езды по Клематис Драйв.

— Что ты делал? — спросил Артур.

— Она не успела воспользоваться своим шансом устроить такую декорацию, чтобы его нашли. Я дал ей этот шанс посмертно.

На северной окраине города, у шоссе, я велел Артуру притормозить и остановиться у телефонной кабинки у обочины, около бензозаправки, где горел лишь фонарь ночного обслуживания. У меня была только одна монетка. Но и ее вполне достаточно.

Сержант ответил, назвав свое имя.

Я говорил более низким голосом, чем обычно.

— Слушайте, если хотите сделать мне одолжение, запишите номер машины, ладно?

— Пожалуйста, только скажите сначала, как вас зовут.

— Мне следовало позвонить вам несколько часов назад. Слушайте, я не могу уснуть. Может, это и ерунда. Но дело в том, что я не хочу быть в чем-нибудь замешан. Не хочу ни во что быть впутанным, понимаете?

— Если вы мне скажете, откуда звоните.

— Бросьте, сержант. Запишите номер машины, ладно?

— Хорошо. Машина номер...

Я продиктовал и сказал:

— Белый «линкольн» с опущенным верхом, наверно, этого года выпуска. А две другие машины, как я думаю, принадлежат хозяевам, понимаете.

— Принадлежат кому?

— Ну, в этом доме, о котором я вам говорю. «Линкольн» стоял на газоне, сбоку. Слушайте, я просто проходил мимо и не хочу чтобы меня во что-нибудь впутывали. Просто вышел проветриться. Когда у меня слегка в голове загудело, ладно? Так что я ехал, ехал и выехал на какую-то проклятую заднюю улочку. Я потом посмотрел на табличку. Не то Клематис-стрит, не то Клематис-Драйв, что-то в этом роде. Да, скорее всего Драйв. Я поставил машину и вышел прогуляться. Знаете, пройдешь с утра пару квартальчиков и почувствуешь себя лучше? Верно?

— Мистер, вы перейдете к делу?

— А что я по-вашему делаю? Да несколько часов назад это было, может, в три с чем-то. Я точно не смотрел. Ну, ладно, в общем из этого дома раздавались громкие женские крики. Ей Богу, у меня кровь стыла в жилах. Ну, я прямо перед домом стоял. А потом услышал такой громкий треск, не выстрел, но очень похожий на него, и крик смолк, словно ей там горло перерезали. Может, ее мужик ей там в челюсть врезал. Что я сделал, так это развернулся и отправился обратно к машине. И еще запомнил номер «линкольна». Вы этот дом легко отличите, потому что там те две машины стоят, небольшой светлый «мерседес» и другая, коричневатый «Плимут». Коричневатый или серый. Так что, не знаю, может, вы проверите. А то у меня какой-то осадок на душе остался.

— А не можете ли вы назвать свое имя?

— Джон Доу. Гражданин Джо. Боже мой, сержант, я просто не хочу чтобы меня во что-нибудь впутывали. Не знаю я номера дома. Я его не мог разглядеть. Но эта улица, она же не в километр длиной.

Я повесил трубку и сел обратно в «седан».

— Теперь, что, ехать назад?

— Да. Только помедленнее.

Глава 14

Чуки разбудила меня без двадцати двенадцать, как я и просил. Она присела на край кровати. Я рывком поднялся, размял правую руку. В дверях появился Артур и остановился, наблюдая за мной.

— Ну, как теперь? — спросил Артур.

— Лучше. Но рука затекла немного. И нога тоже. И еще слабость чувствуется.

— Чуки каждые полчаса заглядывала проверить, как ты, — сказал Артур.

— Выглядишь ты не больно здорово, — заметила Чуки.

— У меня такое ощущение, словно меня кверху ногами подвесили и бейсбольными битами отколотили.

— Голова болит? — спросила она.

Я потрогал пальцем повязку.

— Это не боль. Это сверло на два сантиметра вглубь загнанное. И с каждым ударом сердца оно поворачивается. Как пистолет?

— Слишком хмуро было снаружи, чтобы на надувной лодке выходить, — искренне признался Артур. — Я просто до середины пролива добрался и сбросил его там. Нормально?

— Просто замечательно, Артур.

Чуки сказала:

— Сдается мне... ты не знал, что на такое можешь нарваться.

Я понял просьбу, которую выражали ее глаза.

— Я чертовски рад, что взял тебя с собой, Артур. Чуки, мы отлично ладили.

— Я чуть с ума не сошла, Трев, до сих пор напугана. И теперь уже никак не докажешь, что она сама это сделала, правда?

— Уаксвелл убил их обоих. Он не нажимал курок. Но их убил. И если бы его пуля прошла на миллиметр ниже... Хотел бы я посмотреть на этого ублюдка, когда он заглянул в машину. Все пойдет как по маслу, Чуки. Они найдут достаточно доказательств того, что он был в доме. Там разбита дверь на веранду. Так что ясно, как он проник туда. И он не столп общества. Ну, как новости?

— Все так вышло, как ты и хотел.

Я выставил их из каюты, влез в халат и присоединился к своей команде уже в салоне. Я обнаружил, что могу изобразить походку, не вызывающую подозрений, если двигаться медленно и спокойно. Подключив большой приемник к колонкам, я убрал лишний звук, и тут на нас обрушилась реклама подержанных машин радиостанции Палм-сити.

Диктор местных новостей, как обычно, путал ударения и, как обычно, испытывал сложности с длинными словами.

— Этим утром власти штата и прочие официальные лица из усиленного отряда полиции объединились в поисках Бу Уаксвелла из Гудланда, Марко Айленд, разыскиваемого для допроса по делу об изнасиловании и убийстве домохозяйки Вивиан Уаттс и убийстве ее мужа, Крейна Уаттса, молодого неапольского адвоката. Основываясь на сведениях, полученных от неизвестного прохожего, заслышавшего крики и звук, напоминающий выстрел, из дома стоимостью в тридцать тысяч долларов на глухой тихой улице в жилом районе Неаполя рано утром. Полиция приехала туда на заре и обнаружила мистера Уаттса в гостиной, убитого пулей, выпущенной в ухо из пистолета малого калибра, и миссис Уаттс в спальне со следами яростной борьбы, с пулей, пущенной прямо в сердце. Анонимный информатор сообщил полиции номер и описание машины, которую он заметил припаркованной у дома, в боковом дворике, во время выстрела. Она была идентифицирована как принадлежащая Бу Уаксвеллу, рыболову-инструктору из Эверглейд, в течение последних лет одиноко проживающего в коттедже в полутора километрах к западу от поселка Гудланд.

Утром, когда полиция округа прибыла в коттедж Уаксвелла, она обнаружила машину, находившуюся, по сообщению, на месте преступления. Жители Гудланда утверждают, что у Уаксвелла есть еще одна машина, английский грузовик «лендровер», а также трейлер с катером. И то и другое исчезло. Ведется всесторонний поиск в прибрежных районах. Жители Гудланда сообщили, что Уаксвелл держался особняком и не жаловал посетителей. Они сказали также, что он имел весьма немалые денежные средства, но понятия не имели, каким образом он их получил. Уаксвеллу 37-38 лет, рост метр семьдесят семь, вес около ста пятнадцати килограммов, глаза голубые, волосы черные, курчавые. Уаксвелл очень силен, по-видимому, вооружен и опасен. Ворвавшись к нему в коттедж, полиция обнаружила огромное количество различного вооружения и амуниции. Он дважды должен был быть привлечен к суду за акты менее жестокого насилия, но счастливо избежал преследования, возвращаясь каждый раз лишь тогда, когда истцы отказывались от своих обвинений.

Согласно предварительному медицинскому заключению, требующему более детального уточнения, миссис Уаттс, привлекательная брюнетка двадцати восьми лет, была изнасилована перед смертью. По всей видимости, Уаксвелл проник в дом, разбив стеклянную дверь во внутренний дворик с задней стороны дома. Смерть обоих, и мужа и жены, наступила сегодня между двумя и тремя часами утра. Близкий друг семьи, личность которого еще не установлена, услышав о двойном убийстве, сообщил, что в понедельник миссис Уаттс жаловалась на то, что Бу Уаксвелл оскорблял ее мужа в связи с какими-то общими делами. Сообщалось, что Крейн Уаттс работал в качестве адвоката на некий земельный синдикат, в котором Уаксвелл имел небольшую долю участия.

Опасаясь, что Уаксвелл может скрыться в диких лесах Десяти Тысяч Островов, власти собираются организовать поиск с воздуха, используя средства Морской охраны, Национальной легкой службы и гражданской авиации. Считается, что... Только что поступило срочное сообщение. Английский грузовик и трейлер обнаружены. Их столкнули в густые заросли вблизи Каксамбаса, около скалистого берега, часто используемого местными рыбаками для спуска на воду катеров, подвозимых на трейлере. Попытки спрятать машину и трейлер свидетельствуют о том, что Уаксвелл пытался замести следы. Наша радиостанция будет и в дальнейшем передавать все полученные бюллетени о поимке преступника.

А теперь перейдем к другим новостям. В Торговой Палате Форт Мьерза сегодня сделано заявление, касающееся...

Я выключил радио.

— Хорошо бы они поймали его, — сказала Чуки.

— Поймают, — сказал я. — И денег у него с собой не будет. Не такой он дурак.

Они оба выглядели озадаченно.

— Но ему потребовалось бы всего пять минут, чтобы их выкопать, — сказал Артур.

— Подумай о времени. Он был уверен, что я мертв, и рисковал, оставляя меня в машине, пока проводил три часа с этой женщиной. Подозреваю, что он хитростью или запугиванием заставил ее проговориться, что я приду в одиннадцать. Потом привязал ее или запер, пока разыгрывал свою партию со мной. Услышь она эти звуки, все равно не приняла бы их за выстрелы. Он не говорил ей, что убил меня. В стиле Бу, видимо, было бы сообщить, что он напугал меня до смерти. Ну, ладно, он обнаружил, что тело исчезло. Либо я пришел в себя и черт знает как выбрался оттуда, либо кто-то унес труп. Тот, кто его унес, полицию не вызвал. Или, по меньшей мере, еще не успел. Я думаю, он хочет скрыться из поля зрения, пока не разберется, что происходит. Если я мертв, то кто может доказать, что это его рук дело? Мне кажется, он чувствовал себя с этой женщиной слишком уверенно, чтобы вообразить о возможности подачи иска за изнасилование. Фактически, она с гораздо большей вероятностью поклянется, что его вообще здесь никогда не было. Если он вернулся к себе в коттедж к трем часам, что, с моей точки зрения, наиболее вероятно — и вполне нас устраивает, — то с каждой минутой на душе у него становилось все легче и легче. В конце концов, женщина, очевидно, получала от этого удовольствие. Ее муж проспал все от начала до конца. На всякий случай он прослушал трехчасовые новости. Все тихо. Так что зачем ему усложнять себе жизнь, таская при себе все деньги? Если его поймают, как он это объяснит? Он решил, что потом вернется к своему кладу. В земле они гораздо сохраннее. Бу возьмет с собой немного, но ровно столько, чтобы не испытывать затруднений. С первыми лучами солнца он уже будет дрыхнуть в гамаке, далеко, в краю Потерянных Беглецов. Я видел у него на катере радиоприемник. Большой, даже с колонками. Так что скоро ему все станет ясно, но будет уже слишком поздно отправляться за деньгами. Бу Уаксвелл разыскивается по обвинению в изнасиловании и убийстве. Поэтому сперва мы добудем деньги. Они оповестили и подняли на ноги весь район. А мы прибегнем к блефу. И если обнаружим в земле свежие ямы, я буду несказанно удивлен.

— Блеф? — неуверенно спросила Чуки.

— Артур выглядит очень надежным и респектабельным. И я знаю, что у него нервы в порядке. — Артур покраснел от удовольствия. — Так что вначале мы немного пройдемся по магазинам. Я хотел сказать, вы пройдетесь. Я составлю список того, что надо купить.

Казалось, в Гудланде сегодня скопилось необычайное количество людей и машин. Подъехав туда в половине третьего, мы с искренним любопытством уставились на эту толпу.

У въезда на дорогу между скалами, что вела к дому Уаксвелла, стояла полицейская машина. Двое мужчин сидели на корточках в тени. Один из них вышел и поднял руку, чтобы мы остановились. Маленький, некрасивый, похожий на ящерицу человечек в выцветшем хаки. Потом он отошел обратно и посмотрел на нас с любопытством. Машину вела Чуки, по-секретарски строгая, в белой блузке, черной юбке и роговых очках, волосы собраны в пучок. Она опустила стекло и сказала.

— Это дорога к дому Уаксвелла, не так ли?

— Но вы не можете проехать туда, леди.

Артур опустил стекло в окне сзади. Я сидел на заднем сиденье рядом с ним.

— Что-нибудь не так, офицер!

Он спокойно обвел нас взглядом.

— Все в порядке. Но проехать вы не можете.

— Офицер, мы работаем по очень точному графику. Мы технический состав телевизионной сети, выезжающий на место первыми. Грузовик с генератором и передвижная камера прибудут через час. Я уверен, что руководство компании все утрясло. Нам нужно выбрать места, наметить расположение и угол камеры. Я хочу попасть туда до того, как приедет основная группа.

— Коттедж опечатан, мистер.

— А мне и не нужно в коттедж. Это дело хроники. Их проблемы. Мы снимаем на улице и проводим опросы, офицер. И мы должны проложить кабель, чтобы к приезду группы было к чему подсоединить камеру.

Артур говорил искренно и спокойно. На нем был мой льняной голубой пиджак, белая рубашка, черный галстук. Я зевнул и чуть повернулся, чтобы полицейский заметил знак «Си-Би-Эс»[13] у меня на нагрудном кармане рабочей рубашки. Крупными буквами золотом. Я надеялся, что он заметит такие же буквы на большом ящике с инструментами для катера, стоящем на полу у моих ног.

Полицейский сказал своему коллеге:

— Черт с ними, мистер Мерфи, пусть себе попотеют, раз уж приехали.

— Не нравится мне твое отношение к этому, Робинсон. Нам же сказали: никаких репортеров.

— Но мы не репортеры, сэр! — оскорбился Артур. — Мы — техперсонал.

— И вы не собираетесь лезть в его хижину?

— Даже если бы и захотели у нас нет на это времени, — сказал Артур и взглянул на часы. Мои часы. Подарок, который я никогда не ношу. Они показывают день, месяц, фазу луны и время в Токио и Берлине. Я становлюсь беспокойным, когда смотрю на них.

— Ну, ладно, проезжайте туда, и скажите Берни, что стоит там дальше, что Чарли разрешил.

Берни сидел на нижней ступеньке и вышел к нам навстречу с автоматом наперевес. У него было такое круглое лицо, которое никак не наводит на мысль о представителе власти. Когда он узнал, что Чарли разрешил, то страшно обрадовался. Ему втемяшилось, что он оказался как-то ближе к той таинственной стороне жизни, которую наблюдал только со стороны. Слишком обрадовался. Золотые буквы и моток кабеля были символами идола, и Берни не переставал улыбаться. Нам не удалось бы поддержать миф о выборе места для выгрузки оборудования с путающимся под ногами Берни. Чуки увела его подальше от места действия с блокнотом в руках. Когда Берни вернулся на крыльцо, она принялась выспрашивать мнение специалиста о том, у кого тут лучше всего взять интервью, кто дольше всех знаком с Уаксвеллом и какие еще тут есть интересные места, где можно было бы поставить камеру.

Я еще раньше дал им задание купить металлический прут. Артур заострил концы напильником из ящика корабельных инструментов. Я выбрал два наиболее вероятных места. Когда Берни скрылся из виду, мы оба принялись методично, по клеткам, искать, расширяя ареал вокруг места первоначальной пробы, втыкая штырь во влажную землю и каждый раз отступая на десять сантиметров по полянке от предыдущей лунки.

— Трев! — крикнул Артур минут через двенадцать. Я дал ему лопату. Большущая стеклянная банка из-под юбанского молотого кофе лежала на глубине сорока сантиметров. И в ней лежали три пачки свернутых новых банкнот. Мы отправили банку в багажник, задвинув за запасное колесо. Я пошел к границе охваченной нами области. В двух метрах от первого клада я наткнулся на что-то металлическое, лежавшее на той же глубине. Жестяная банка от табака «Принц Альберт», вмещавшая когда-то целый фунт, а теперь — еще три свернутых пачки. Мы отправили ее к банке. Зарыли ямы. Я поглядывал на часы. Мы работали так быстро, как только могли. Я передвигался с трудом, Артур же был попроворнее. Мы покрывали все более и более широкую область. Когда прошло в общей сложности сорок минут, я сказал:

— Заканчивай.

— Но тут могут еще...

— А, возможно, больше ничего нет. Нам нужно выбраться с тем, что уже нашли. Поехали!

Как и было запланировано, мы глубоко загнали прут в землю, и я присоединил кабель к воображаемому источнику питания. Мы вбили еще один прут, в трех метрах от первого, протянули кабель от него к коттеджу и я подключил концы к массивной штепсельной розетке, купленной все в том же магазине скобяных изделий.

Мы уехали. Чуки сказала, не отрывая глаз от узкой дороги.

— Я понимала, что времени у вас больше нет. Вы ведь ничего не нашли, да?

— Нашли, но не то, что ожидали. Самую малость. Шестьдесят тысяч.

Она отъехала от края сточной канавы. Остановилась у въезда на дорогу. Артур опустил стекло.

— Мы все поставили, спасибо, — крикнул он. — Теперь нам надо съездить свериться с контрольной службой. Их планы очень быстро меняются, все зависит от поступления новых сообщений. По крайней мере, если они решат использовать эту точку, тут все готово к их приезду. Я лично благодарю вас за сотрудничество.

— Рад был помочь вам, мистер.

— Если вдруг возникнут какие-либо изменения, не беспокойтесь за то оборудование, что мы оставили. Оно никому не помешает, а потом кто-нибудь подъедет и заберет.

На главной дороге, ведущей с острова к шоссе, Артур неожиданно захихикал. И заразил нас. Вскоре все мы ржали и постанывали, Артур и Чуки были на грани истерики. Тяжело дыша, я сообщил Артуру Уилкинсону, что он превзошел сам себя и все больше приближается к амплуа великого артиста.

— Теперь давайте попытаемся ограбить банк, — сказала Чуки. И мы снова залились смехом.

Чтобы избежать каких-либо неприятных совпадений, не доехав до Неаполя, мы свернули на север по 951-й дороге, потом на запад по 846-й, чтобы выехать у набережной Неапольского парка в десяти километрах к северу от города.

Оказавшись снова на борту «Флэша», пересчитав наличность и заперев деньги в сейф, я почувствовал, как спадает нервное напряжение в плечах и шее. Хороший специалист с нужными инструментами вскрыл бы, наверно, мой сейф за час. Но как-то раз я пригласил сюда высококвалифицированного эксперта, чтобы посмотреть, сможет ли он обнаружить сейф, не отдирая внутренней обивки.

После четырехчасовых изысканий, простукиваний и прикидок, он сказал, что никакого сейфа на борту нет, а он терпеть не может эти дурацкие розыгрыши.

— Я полагаю, — сказал Артур, — что если посмотреть на это с другой стороны, если все, что они делали, было законным, то мы просто украли деньги.

— Лучше употребить слово «отобрали», — заметил я. — Ну, а уж если говорить о законности, то твоя жена Вильма мертва, а эти деньги ее состояние.

— Но часть их принадлежит Стебберу.

— Но он на нее больше не претендует.

— Ради Бога, Артур, — сказала Чуки. — Не дури. Трев, а сколько получит Артур? Много ему останется?

Я достал из ящика стола бумагу и карандаш. И, записывая цифры, попутно пояснял их.

— Шестьдесят тысяч минус девятьсот долларов издержек — будет пятьдесят девять тысяч сто. Вычитаем отсюда пять тысяч сто пятьдесят долларов, которые ты одолжил у друзей.

— Но разве это справедливо по отношению к тебе? — сказал Артур.

— Заткнись. Половина от оставшихся пятидесяти трех тысяч девятисот пятидесяти долларов составит... двадцать шесть тысяч девятьсот семьдесят пять долларов на долю Артура. Или чуть больше десяти процентов от того, что они у тебя забрали.

— Выгодно работаешь, очень мило, — произнесла Чуки довольно злобно.

— Да что с тобой, женщина? — с неожиданным жаром набросился на нее Артур. — Да без Тревиса я и гроша ломаного обратно не получил бы. Что он должен делать по-твоему? Рисковать своей шкурой за... за посуточную оплату?

— Извини, милый. Я вовсе не это хотела сказать, — ответила она, посмотрев на Артура удивленно.

— И если бы нам не удалось ничего спасти, то он бы ничего и не получил. Только потратился бы на издержки.

— Я уже сказала, извини.

— Вот что каждый раз губит воров, — вмешался я. — Они начинают ссориться при дележе. Артур, а почему бы тебе не взять свою долю нашей скромной добычи, не купить кусок земли и не построить на ней дом?

— Что?

— Возьми заем на строительство. Пусть Чуки тебе поможет с внутренней планировкой и отделкой. Сделай в нем все, что сможешь, самостоятельно. Поставишь дом — продай и построй новый.

Он глядел на меня сперва с недоверием, а потом все с большим и большим энтузиазмом.

— Ха! — сказал он. — Ха, а что? Знаешь, это, может быть, как раз то, что нужно...

— Господа, — объявила Чуки. — Не хочу нарушать ничьи жизненные планы, но мне кажется я буду гораздо счастливее, когда мы выберемся из этого чертового места. Прогноз погоды был хорошим. Мы же можем плыть ночью, правда? Не хочу казаться глупой и слабой, но мне будет как-то спокойнее, когда мы окажемся... вне пределов досягаемости Бу.

— Давай развеселим даму, — сказал я Артуру.

— Чтобы действительно осчастливить меня, господа, давайте прямо отсюда отправимся домой и без остановок.

— Одна остановка в Марио, — сказал я. — Чтобы сказать тому пареньку, где он может забрать свой «Рэтфинк» и выдать ему денег на транспортные расходы.

— И еще одна остановка, — добавил Артур. — Если никто из вас особо не возражает. Я хотел сказать, что Сэм и Лифи Даннинг были очень добры ко мне. Слишком добры, чтобы я просто написал им письмо и сообщил, что у меня все благополучно. И... они меня видели, когда я был так высушен всем этим... мне бы хотелось, чтобы они увидели меня таким... каков я есть. Я хочу посмотреть, все ли там в порядке у Кристины. И, может, взглянуть на тех людей, с которыми вместе работал. Не знаю, возьмут ли у меня Даннинги денег, но я хочу дать им немного. Им так много нужно. Может, даже тысячу долларов. И...

— И что, милый? — спросила Чуки.

— Там остались мои плотницкие инструменты. Мне пришлось заплатить за них из своего заработка. Боюсь, им цена не больше сорока долларов, но я хочу их забрать. Я ими работал. И они могут принести удачу, если я... попытаюсь построить дом.

Глава 15

Во вторник после полудня, в самый последний и прекрасный майский день, мы вышли в отмеченный бакенами пролив, ведущий через острова к Эверглейдз. Павильон-Кей остался на юге. Я сверился с картами и решил, что нам лучше держаться официально рекомендованного прохода и войти в реку Баррон в том месте, где она впадает в залив Чоколаски, а потом, немного пройдя по ней, встать у большой пристани клуба «Ружье и удочка». Я мог наметить путь и дальше, до острова Чоколаски, но тогда начнется прилив и будет большая вода. Артуру гораздо проще каким-нибудь образом перебраться через дамбу и попасть в Чоколаски.

Я стоял в рубке, ведя «Флэш» по проливу между островами Парк. Внизу, на нижней палубе, сидела на крышке люка Чуки в маленьких красных шортиках и полосатой вязаной кофточке без рукавов. Рядом стоял Артур в моих старых бриджах цвета хаки, показывая ей разные места и, видимо, рассказывал о том, что с ним здесь происходило, когда он работал матросом у Сэма Даннинга на его катере. Монотонное гудение двигателя заглушало слова. Я только наблюдал за их мимикой и беззвучным смехом.

Артур, хотя все еще худой, выглядел гораздо лучше. Месяцы работы в этом районе заставили его обрасти мускулами, которые последующее истощение сделало тонкими, как веревки. Теперь они снова наливались гладкими бугорками, выделяясь под розовой, загорелой кожей спины, когда он наклонялся и показывал что-нибудь Чуки. Она велела ему выполнять упражнения, и несколько раз я заставал его распятым в дверном проеме. Словно богатырь Самсон, он пытался прогнуться как можно ниже, дрожа с головы до ног и наливаясь кровью. Альберт всегда смущался, когда его заставали за этим занятием, но результаты были налицо. Кроме того Чуки разработала для него целый цикл упражнений на гибкость, да еще впихивала в Альберта высококалорийные блюда.

Пройдя весь залив, мы попали в реку Баррон, в ее ровные зеленовато-коричневые воды со старыми деревянными домами на побережье большого острова, тянущимися до самого порта, кронами высоких кокосовых пальм и привязанными вдоль берега скифами. Справа шли тысячеметровые бетонные надолбы пристани клуба «Ружье и удочка», потом показалось длинное двухэтажное городского типа здание мотеля и огороженный высокой оградой бассейн с пляжем, соединявшим мотель с его старой деревянной частью, а затем коттеджи. Четыре президента Соединенных Штатов скрывались здесь в свое время в поисках сельского одиночества и самой замечательной рыбалки в этом полушарии. Цвели южные деревья, некоторые низко опускали тяжелые ветви над самой водой, ветерок ронял огненные лепестки на спокойную гладь, а гигантские красные деревья бросали густую тень на главный вход в старый порт и ступеньки пристани.

Там стоял на привязи широкий и прочный баркас и какой-то мужчина мыл палубу из брандспойта, видимо, заканчивая тяжелую полудневную уборку. Рядом на бетонной пристани стоял на коленях мальчик и чистил трех впечатляющих по своим размерам рыб-робало. Я заметил также болтающегося на крючке одной из клубных удочек тарпона, тянувшего на три с половиной килограмма.

Я решил встать рядом со старым белым катером. Артур, нагнувшись, приготовил канат. На малом ходу шум двигателя снизился, так что мне удалось расслышать голоса с пристани. Когда мы проплывали мимо рыбацкого баркаса, человек с брандспойтом поднял голову и сказал:

— Да это же Артур!

— Как дела, Джимбо?

— Хорошо, хорошо. Ты матросом тут?

— Ты Сэма не видел?

— Да он себе ногу повредил. Лебедка соскользнула и двигатель от его скифа прямо на нас рухнул. Он дома у себя, без гроша сидит.

— Жаль.

Я застопорил машину и яхта своим ходом пошла вниз по течению. Артур спрыгнул с канатом на пристань, а я махнул ему рукой в сторону облюбованной тумбы. Петли были затянуты, течение развернуло корму. Я сбросил кормовой и передний якоря, увидел, что боковые перила хорошо прилегают к тумбе, и успокоил Чуки, сообщив ей, что мы пришвартовались удачно.

Мы пообедали в старой столовой с деревянными панелями, под глянцевым взглядом украшавшей стену рыбицы. Там было занято лишь несколько столиков. Сезон в клубе подходил к концу, через месяц его закроют до осени. Мы заказали горячего чудовищного краба с топленым маслом. Артур познакомил нас с официантками. Прекрасно обслужив нас, они принялись посвящать Артура во все местные новости и сплетни, в том числе и последние слухи о розысках Бу Уаксвелла.

Вертолетчик из береговой охраны послал непроверенный рапорт о том, что в его зоне видимости мелькнуло судно, сходное по приметам с описанием, примерно в сорока километрах к югу от нас, немного вверх по реке Кларк от залива Лопе де Леон. Через некоторое время оно исчезло между свисающих над водой ветвей. Для проверки на место выслан быстрый патрульный катер.

Издавна существует мнение о том, что еще много лет назад человек мог спрятаться от закона, уйти почти незамеченным в жестокий и безмолвный лабиринт болот и кочек, ручейков, рек и островов, но не сейчас, если его действительно решат разыскать. Вертолеты и патрульные катера с единой радиосетью будут неизбежно сужать район поиска, прочешут его и поймают Уаксвелла. Возможно, учитывая то, что он из себя представляет и что натворил, его не будут брать живым. Лучшим выходом для него было бы заплыть как можно дальше на катере, затопить его в черной воде и попытаться пройти незамеченным девяносто километров по невероятной трясине на северо-запад, чтобы выбраться в районе Вейсвудских озер. Человек типа Бу Уаксвелла способен это проделать, но пять километров в день — это самое большее, чего ему удастся достичь, так что пройдет не менее трех недель, прежде чем он выйдет с другой стороны, если не провалится в бездонную и вонючую жижу между кочками, москиты и кусачие мухи не будут застилать глаза, удастся избегнуть лихорадки, челюстей аллигаторов, а также моккасиновых и прочих ядовитых разновидностей водяных змей. При этом ему еще и необходимо добывать пищу и тащить се с собой. Так что мало вероятно, что его не разыщут болотные вездеходы и вертолеты, высланные на его поиски и рыщущие по квадратам.

Была лишь одна мелочь, за которой мне следовало проследить, и я позвонил из холла в Неапольскую больницу. Кассирша весьма сурово сообщила, что я ушел BMP — Вопреки Медицинским Рекомендациям — что и отмечено в моей карте.

Она сообщила мне сколько я должен, включая использование смотровой комнаты, анализы, четыре рентгеновских снимка и наложение шва. Я сказал, что перешлю чек по почте. Она сбавила тон, посоветовала мне не быть дураком и показаться врачу. Надо еще раз осмотреть рану, сменить повязку и, в случае необходимости, вытащить осколки.

Позвонив, я обнаружил на крыльце Чуки. Она сказала, что Артур одолжил машину и уехал повидаться с Даннингами. Мы пошли на яхту, где Чуки переоделась в белые брюки. Намазав все открытые части тела мазью от комаров, мы отправились в город. Компания «Колльер», успешно занимавшаяся уличными рекламными щитами на севере, продвинулась сюда и основала Эверглейдз-сити, круглый год проводя широкие работы по осушению болот. На осушенных землях начали прокладывать и строить Тамиами-Трэал, шоссе через весь Глейдз в сторону Майами. Этот город был базовым для компании, пока, в конце концов, сравнительно недавно, ее интересы не переместились в другие области. Так что здесь был никому не нужный банк, опустевшая больница и штаб-квартира компании, неиспользуемая железнодорожная станция, где давно полопались рельсы и проржавели стыковки. Но теперь начался большой бум на острове Марко, оживились земельные спекулянты и началось новое передвижение населения Майами в западные районы.

Моя нога еще не могла выдержать долгую прогулку. В четыре мы вернулись на борт. Я принял душ. Это вызвало жуткое ощущение в бесчувственной коже руки и ноги, словно они были завернуты в целлофан, который протыкали иголками, сыпавшимися из дырочек душа. Я одел купальную шапочку Чуки, чтобы не замочить волосы. И, выйдя из душа, вздремнул. Чуки разбудила меня вскоре после шести. Артур не приходил до сих пор, и она уже начала волноваться.

— Наверно, ему потребовалось слишком много времени, чтобы убедить своих друзей принять эту новенькую хрустящую тысячу.

— Трев, я бы хотела как можно скорее выбраться отсюда.

— Выберемся. Погода держится. Дни долгие. Мне только нужно, чтобы было хотя бы немного света, пока мы будем выходить из пролива, а потом это уже не имеет значения. Пойдем на юг юго-восток, там уже развиднеется, а когда покажутся огни Ки-Уэст справа по борту, то станем на якорь или, может, лучше я проведу яхту чуть ниже, чтобы на заре пойти по бакенам прямо до Флоридского залива. Стоянка покажет.

— Просто у меня такое чувство, что нам надо уплыть отсюда.

В семь появился Артур. Он мчался вприпрыжку по пристани, неся деревянный ящик с плотницкими инструментами, бодрый и улыбающийся. Извиняясь за свое долгое отсутствие, сказал, что с деньгами был просто кошмар какой-то. Особенно сопротивлялся Сэм. Но когда, в конце концов, он сказал, что оставляет деньги для детей, то Лифи согласилась. В результате было решено, что они положат их в банк, будут считать их собственностью Артура и прикоснутся к ним только в чрезвычайном случае, возвратив потом, как взятые взаймы. Кристину он нашел успокоившейся, здоровой, счастливой с уже заметным животиком. Она нашла хорошего паренька из Колланда, собирающегося на ней жениться к огромному удовлетворению Лифи.

Когда мы двинулись через залив к проходу между островами, на последнюю ярко-оранжевую закатную линию, уже показались первые звезды. Чуки переоделась по-праздничному, в то, что называла «клоунскими штанами». Узкие брюки, облегавшие ее как вторая кожа, с высокой талией, в черную, белую и оранжевую крапинку, и белая блузка с длинным рукавом. Она ходила, пританцовывая, принесла рулевому бокал с крепкой выпивкой, нашла радиостанцию Ки-Уэст, передававшую прошлогодний шлягер, где ударник изо всех сил наяривал на барабанах и врубила ее на полную мощность. В промежутках между танцевальными па, шутками и непристойными пародиями на известные ей стихи она спускалась вниз немного помешать то, что по ее мнению должно было стать мечтой гурмана.

Она просто превращала нашу яхту в дискотеку для вечеринок.

Мы шли по то сужающемуся, то расширяющемуся проливу между островами с зарослями ризофоры, когда до моего слуха донесся странный звук, исходивший, как я решил, от одного из двигателей, словно что-то мешало ему вращаться. Я посмотрел на приборы. Обороты были нормальными. Чуки с Артуром находились внизу. Громкая музыка заглушала обеспокоивший меня звук.

Но тот я услышал крик Чуки. И почти в тот же момент краем глаза заметил какую-то тень справа. Обернулся и в обманчивом полумраке увидал движущийся за нашей кормой белый катерок, медленно разворачивающийся, когда мы проплывали мимо. Он был тем самым, который я видел на трейлере во дворе Бу Уаксвелла.

В узком проливе можно сделать чертовски мало. Я рывком перевел рычаги на обратный ход, двигатели разом дернулись, заставив «Флэш» замереть в воде, и поставил верхние рычаги на «нейтралку». Единственное, что оказалось в тот момент у меня под рукой, была дубинка с насадкой, чтобы глушить рыбу, лежавшая у штурвала. Но я совсем забыл о проклятой ноге. Стоило мне приземлиться на нижнюю палубу, как нога подломилась, и я рухнул. Передвигаясь ползком, я добрался до кормовой двери в салон, где гремела музыка и горел свет. Мистер Гудман, исполняя песенку «Пой, пой, пой», выдал долгий проигрыш на ударных.

Артур, в позе человека, получившего несколько жестоких ударов в живот, не сводил глаз с Чуки Маккол, стоявшей в коридоре напротив второго дверного проема, а из-за ее белого шелкового плеча ухмылялся Бу. Одной рукой он обхватил ее сзади. Чуки выглядела испуганной, рассерженной и пыталась вывернуться. Рука Бу взлетела вверх, в ярком свете, льющемся из камбуза, блеснул металл. Он с силой обрушил его на ее темноволосую голову. Я заметил, как побледнело лицо Чуки, и она рухнула вниз, лицом на пол, не сделав ни единой попытки устоять на ногах, оказавшись наполовину в коридоре, наполовину в салоне. Бу для проверки пнул ее босой ногой в ягодицы. Совершенно расслабленное тело колыхнулось под цирковым нарядом: примитивная и верная проверка для того, чтобы убедиться в ее бессознательном состоянии.

Со стоном, перекрывшим соло на барабане, Артур ринулся прямо на дуло револьвера, которым Бу оглушил Чуки. Но тот нагнулся, приставил дуло к ее затылку и усмехнулся ему в лицо. Артур замер с неловко занесенной для удара рукой и отступил. Уаксвелл переложил револьвер в левую руку, засунул правую за ремень и заученным движением выхватил узкое, гибкое лезвие. Сделав шаг вперед, он поднял голову Чуки за волосы, приставив снизу нож к горлу и позволил ей снова упасть, стукнувшись лбом о ковер. Артур отступил еще дальше. Уаксвелл направил пистолет мне в живот и сделал безошибочно ясный повелительный жест. Я бросил дубинку на желтую кушетку.

— Выруби музыку! — рявкнул Уаксвелл.

Я выключил. Теперь тишину нарушало лишь мерное гудение двигателей.

— Макги, если ты не хочешь, чтобы из твоих трюмов воду три месяца откачивали, распорядись, чтобы никто тут не своевольничал. Сейчас мы вот что сделаем. Ты поднимешься наверх, в рубку. Смотри, чтобы мы на пень не напоролись и давай задним ходом к моей лодке, да полегче. И ежели у тебя есть передатчик, и я услышу, как его генератор заработает, то перережу ей глотку. Артур, мальчик, пойди-ка возьми крюк да зацепи нижний канат лодки. И быстро, как только подойдем. Теперь пошевеливайтесь.

Мне нисколько не полегчало от того, что я понял, как он нас нашел. Спрятался в какой-нибудь бухточке под свисающими ветвями, пропустил «Флэш» вперед по узком проливу, с огнями и музыкой, а потом выскочил и догнал нас. Круто завернул к корме, с правой стороны. Лодка стукнулась о борт, издав тот низкий звук, что донесся до меня снизу. Потом Бу выключил двигатель, подпрыгнул, ухватился за перила и вошел через боковой вход, чтобы с пистолетом в руках схватить в камбузе ничего не подозревающую Чуки.

Мы разворачивались, двигаясь к острову. Чтобы избежать аварии, я сбавил скорость, включив один двигатель на передний ход, а второй на задний. Судно медленно крутилось вокруг собственной оси. Я не нуждался в особом напоминании о том, чтобы не напороться на пеньки. Приливное течение подтачивало старые острова. Ризофора и затопленные дубы глубоко врастали корнями в почву, а потом засыхали, причем ствол уносило водой. Но обломанные твердые части ствола, как правило, оставались там, где их, как якорь, держали мертвые толстые корни. Если на такой наткнуться, то он согнется и сможет просто скользнуть по днищу. Но под определенным углом может и пробить дыру в днище сантиметра на три.

Я отвел «Флэш» назад, поводил прожектором по воде и нащупал белую лодку.

— Зацепи ее с кормы, слева, — крикнул я Артуру.

Когда мы подошли поближе, я услышал, как лодка стукнулась о корпус. Оглянувшись я увидел, что Артур уже зацепил канат, вытащил и обмотал вокруг крепежной утки транца.

— А теперь плыви вперед также, как и раньше, — пролаял снизу Уаксвелл. — Только самым малым. Как увидишь судно — пой погромче. И заруби себе на носу, сволочь, я вас тут всех троих замочить могу и сам смоюсь, так что будь паинькой. Артур, оторви от палубы свою задницу, да принеси мне ведро холодной воды для барышни.

Артур спустился вниз. Я вел яхту по проливу, едва касаясь штурвала. Полсотни потрясающих идей, одна за другой, приходили мне в голову и, наверно, половина из них сработала бы, но любая оставила бы Чуки побелевшей, сморщенной и безмолвной. По своей великой гениальности я поставил этого ублюдка в то положение, когда терять ему было уже нечего.

Когда мы вышли из пролива, двигаясь к морскому заливу, и первые волны стали покачивать яхту, я обернулся, заслышав голоса на корме. Там стояли все трое. Безмолвная и безразличная ко всему Чуки со связанными сзади руками, склоненной головой и черными волосами, падавшими на лицо. Уаксвелл, по-братски положивший руку ей на плечо, с ножом, который он прижимал большим пальцем. И Артур, который, следуя указаниям Уаксвелла, подводил белую лодку поближе. Потом он отвязал ее, перелез, спрыгнул вниз и передал на яхту непромокаемую сумку со снаряжением и припасами, ружье и, судя по всему, тяжелый, деревянный ящик. Мы прошли морской залив и мелководье осталось позади. По приказу Уаксвелла Артур вытащил небольшой кормовой якорь, поднял его повыше и с силой бросил на дно приподнятой лодки.

Потом вытащил его на канате и еще пару раз ударил по лодке. К этому времени она уже затянула мою корму за угол и приходилось для компенсации поворачивать рулевое колесо. Когда вода достигла планшира, Уаксвелл велел Артуру отвязать канат. Прокричал мне, чтобы я направил на лодку прожектор. Оставшись в пятнадцати метрах за кормой, она в последний раз блеснула белым пятном и затонула.

— Макги, задай направление на юг юго-запад, — крикнул Бу, — переключи на полный, поставь на автопилот и спускайся сюда.

Он сидел на кушетке за спиной у Чуки и отдыхал. Ей приходилось сидеть очень прямо, со связанными за спиной руками, опущенным подбородком и головой, свешенной на грудь. Он посадил нас метрах в пяти перед собой на стулья, приказав держать руки на коленях.

Поглядев на нас, Бу покачал головой.

— Глазам своим не верю. Надо же мне было такую яхту выбрать. Сидя там, в укрытии, я хорошо продумал, какая именно мне нужна, отбросил некоторые, усиленно-эскадренного типа. Мне надо было подстеречь подходящую с полными баками на выходе из Эверглейдз, а потом хорошенько научить команду делать то, что нужно старине Бу. И Боже ты мой, кто идет — «Дутый флэш», о котором я еще на Марко слыхал, когда вы у острова Рой-Кэннон стояли. Мне еще там сказали, что это те люди, которые у Арли Мишона лодку напрокат взяли. Ту самую на которой ты, Макги, в Гудланд приезжал, с заклеенным названием. Сукин сын, мать твою. Боже, Боже.

Он так и сиял.

— Нет, вы только посмотрите на старину Артура. Я страшно извиняюсь, что семь шкур с него спустил. Знаешь ли, я слыхал, что тебя Даннинги подобрали, и что ты там вкалывал. Я решил, чего на тебя глядеть приезжать. Старина Бу дважды людей не метит — одного раза хватает. Не думал, не думал, что ты снова встрепенешься.

— Ты убил Вильму? — спросил Артур.

Но Уаксвелл не ответил; он рассматривал меня.

— А ты, друг Макги, еще больше меня удивил, чем эта баржа толстозадая. Я готов был поклясться, что повышибал твои слабые мозги, когда запихивал тебя в машину. — Он хихикнул. — Здорово я задергался, когда ты пропал. Но я все высчитал.

— Поздравляю.

— Это, должно быть, провернул тот жирный идиот, Кэлв Стеббер. Такой умный, весь из себя. У него должен был кто-то быть там, потому как от Артура пользы мало. Подъехать, забрать тебя из машины и в штопку сдать. Это ты, Макги, на меня Стеббера навел, сообщив ему, где в последний раз Вильму видели. Так что я так понимаю. Когда я отъехал, он туда вломился и пристрелил обоих, а потом позвонил и номер моей машины сообщил, зная что мне это пришьют, а уже ему-то безопаснее будет, если обо мне закон позаботится. Может, он даже надеялся на те денежки, что Вильма уволокла. Хотел лапу наложить, покуда я в бегах, но сдается мне, никуда они не денутся, покуда я не вернусь за ними. Этот маленький толстяк жизнь мне попортил. Это уж точно. И убил одну из лучших баб, о какой лишь мечтать можно, особенно после того, как я ее уломал. Но старину Бу удача не оставляет, вон еще одну послала, того же типа, но только помоложе и покрупнее. А, кошечка?

Он лениво притронулся лезвием к руке Чуки, у самого плеча. Она дернулась, но не издала ни звука. Ткань туго натянулась там, где он дотронулся, и выступило яркое красное пятнышко.

— Так ты убил Вильму, — сказал Артур.

Уаксвелл грустно взглянул на него.

— Зачем же было Бу растрачивать попусту то, что ему досталось. Но уж так случилось. Такая крохотулечка, но, скажу я тебе, такая, какую старый Бу удержать мог. А что случилось, Артур, мальчик мой, так я тебе расскажу. Она любила, чтобы все покруче шло, и, по-моему, во вторую ночь после того, как ты там побывал, мы поддали здорово. И что-то там не так сделали, поймал я ее не так, что ли и спину вывихнул, наверное сильно. Утром она даже на ноги не могла подняться. И Боже ты мой, как она злобствовала, словно королева была, а я бродяга какой. Я, видите ли, должен был ее бережно на руках в машину отнести и рвать со всех копыт в больницу. Но мне так плохо было, что я сказал: «рано или поздно, но ты этого дождешься».

В жизни еще не слыхал, чтобы женщина так грязно ругалась. Как только она меня не обзывала. И не успокаивалась, даже когда я по-хорошему просил. Так что я к ней подошел и просто, чтобы дать ей понять, что к чему, один только раз большим да указательным горлышко сдавил. Она посмотрела, глазенки-то вылупились, лицо темно-красным налилось. Грудка вздымалась, пытаясь воздух втянуть. Должно быть, я ей там чего-то повредил. Она руками всплеснула, побилась немного, язычок высунула, ну, а дальше и сам понимаешь — оказалась мертва, как тряпка, аж вся пурпуром пошла. Артур, я действительно не хотел делать этого. Но так уж вышло. А потом, перерыв ее вещи, я нашел достаточно денег. Если бы знал, то еще раньше специально придушил ее. Она в реке Чатхэм лежит, там, у берега залива Гавельер. И она сама, и ее прелести, а на дне ее хорошо прикрученный бетонный блок удерживает, даже часики ее брильянтовые с ней там. Потому что, когда денег хватает, можешь себе позволить и умным быть.

— Полоумным, — сказал я.

Он посмотрел на меня с легким осуждением.

— Мальчик, я пытался полюбить тебя, но что-то мне никак это не удавалось.

— Бу, ты кучу хороших вещей на эти деньги приобрел. Люди начинают интересоваться, откуда у тебя столько. И мотороллер бедной толстушке Синди купил. Это привлекает внимание. Ты пытался заставить меня проглотить эту шитую белыми нитками историю про девушку, которая выглядела совсем, как Вильма. Занервничал после моего ухода и бросился молотить направо и налево. Крейна Уаттса напугал до чертиков. Черт, старик, ты даже не избавился от вещей Вильмы. Как насчет тех черных кружевных трусиков, в которые Синди влезть пыталась и не смогла?

— Да я их и не нашел, пока... Макги, а ты проговорился. Синди тебе это рассказала, да? А что еще она тебе выболтала?

— Все, что ей на ум пришло.

— Ну, я доберусь до нее. И хорошенько проучу. Хватит болтать. Мне нужно яхту осмотреть. Артур, найдешь мне кусачки и проволоку. Давай малыш, шевелись!

Когда Артур вернулся с тем, что он просил, и медленно направился к Бу, то даже я мог определить, что он предпримет. Я приготовился сделать все, что в моих силах, хотя совершенно не надеялся на удачу. Последовал неловкий бросок Артура, слабенький удар по телу Бу и не успел я и полпути пройти, как Артур попятился назад и рухнул на пол. Я снова сел. Артур с бегающим взглядом вытирал окровавленные губы.

Бу убрал мешавшие ему волосы Чуки, двумя пальцами взялся за кончик уха и приложил лезвие ножа к виску. В его голосе не было и следа ярости, когда он сказал:

— Еще одно такое маленькое непослушание, и я отхвачу этот чудный кусочек мяса, да еще заставлю ее протянуть его тебе, влюбленный ты мой.

Артур медленно встал.

— А теперь возьмешь этот провод и кусачки и свяжешь вместе колени Макги, а когда он ляжет на пол и обхватит руками ту ножку стола, что крепко к полу прикручена, как следует замотаешь его запястье.

Через некоторое время мы оказались рядом. И Артур, и я были крепко и надежно прикручены к ножкам тяжелого откидного стола, привинченного к полу. Уаксвелл отправился с инспекторской проверкой по всему «Флэшу», подталкивая перед собой Чуки и разговаривая с той же самой оскорбительной и тяжеловесной веселостью, как и с Вивиан Уаттс, приговаривая:

— Вот и хорошо, вот и славненько. Теперь иди сюда, киска, а старина Бу рядышком с тобой побудет. Боже, Боже, какая большая и сладкая девонька, право слово.

Его голос стихал за камбузом, удаляясь в сторону кают и трюма.

— Боже мой, Боже мой! — стонал Артур.

— Успокойся. Если не считать одной дурацкой попытки, ты все делаешь замечательно.

— Но она движется, как полумертвая.

— У нее все еще кружится голова. Это был чертовски сильный удар. Он очень аккуратно все сделал, Артур. Ловко на борт пробрался. Надо только надеяться, что у него хватит ума понять, как мы ему необходимы.

— Зачем? — с горечью поинтересовался он.

— Если он сам не понимает, то я подскажу. Все суда, выходящие из района Эверглейдз, будут проверять. Ему нужно иметь нас под рукой, чтобы выставить для маскировки. Пока он сам будет держать нас в повиновении. Встанет там, где его не видно будет, и приставит ей нож к горлу. Так что нам надо ждать случая, которым мы сможем воспользоваться.

— Он нам не даст шанса. Никогда.

— Дай мне все взять в свои руки. Постарайся быть готовым помочь в любую минуту. Твоя задача — это Чуки. Она его надежда. Как только я рванусь, твоя работа — убрать ее от него. Удар с налета, что угодно.

Они вернулись в салон. Бу хихикал.

— У тебя тут так все мило обставлено, как в публичном доме Таллахасса. Эта большая девица говорит, что ее зовут Чуки. Что за фиговое имя? Иди сюда, милочка. Посмотрим, что там наверху.

Когда они вышли, я сказал Артуру:

— Веди себя так, словно этот последний удар вырубил тебя окончательно. Будто из тебя душу вынули. Он тогда будет меньше беспокоиться, считая, что наблюдать надо только за мной.

— Но, Боже мой, Трев, если он... если он оставит нас вот так, прямо здесь, и уведет Чуки туда, назад, и...

— То ты ни черта не сможешь поделать, и я ни черта не смогу, да и она тоже. Это случится, произойдет и кончится и перед нами по-прежнему будут стоять все те же проблемы.

— Я этого не вынесу.

Я не ответил. Я почувствовал изменение в движении яхты и понял, что Бу в рубке. Добавил обороты двигателям. В новом режиме они не были синхронизированы. Через несколько секунд он это понял и сбавил обороты. Я различил знакомый щелчок, когда он установил автопилот.

Потом Бу привел Чуки обратно в салон.

— У этой ванночки и узлов-то не прибавишь. Но яхта заправлена и все в лучшем виде. Макги, я взял курс на Маркесас-Кейз.

— Поздравляю.

— Должно так выйти. Мы пройдем между Ки-Уэст и Маркесас, а потом сделаем все так, словно хотим вдоль полуострова выйти к Майами. Но на самом-то деле мы собираемся выйти в открытый океан, за все эти мысы. А завтра будет ночка потемнее, погасим все сигнальные огни и рванем на Кубу так быстро, как только позволяет эта посудина. Если нас задержит кубинский патруль, то единственными людьми на борту будут бедный простой проводник из лесной глуши и его милая, тихая девушка, бегущие от капиталистов. Будете хорошо себя вести, детки, высажу вас в этой надувной лодке на середине пути. Но есть одна маленькая неприятность, вы пойдете плавать с якорем. Ясно?

— Так точно, капитан Уаксвелл.

— А теперь Макги, если бы я был таким полоумным, как ты утверждал, то отправился бы сейчас с этой сладенькой девонькой в твою большую кровать успокоить нервишки. Но она плохо себя чувствует, да и выйти это может боком, если мы на проверку напоремся. Так что когда все проверки позади останутся, то тогда и будет времечко снова тебя проводом прикрутить, сбрить эту бороду, смыть болотную воду в шикарном душе и отправиться в кроватку с этой красоточкой.

Я мог лишь повернуть голову и посмотреть на них. Бу развернул Чуки, одним взмахом ножа перерезал нейлоновый канатик, стягивавший ей запястья и вставил ложную пряжку на место. Повернул ее вокруг. Она встала, бесцветно глядя вниз, на свои руки и потирая их. Он вытащил из-за пояса револьвер, который лежал там, вдавленный в мякоть мясистого живота.

— А теперь, киска, будь ласковой. Это вот видишь? Ты сейчас пойдешь и разогреешь для старины Бу какую-нибудь еду. Он этих мальчиков на некоторое время развяжет. А кто начнет штуки выкидывать — станет большим букой и, ежели слишком близко подойдет, старый Бу его коленную чашечку разнесет вдребезги. Чуки не подавала ни малейших признаков того, что что-нибудь поняла и хотя бы услышала. Его рука мелькнула в воздухе и с треском ударила ее по щеке, так сильно, что девушку развернуло на девяносто градусов и ей пришлось сделать шаг назад, чтобы удержать равновесие. Он подставил сзади руку и сказал:

— Я тебе ясно сказал, девка?

— Пожалуйста, пожалуйста, — тихо и изнуренно проговорила она.

— Видать, киска, у тебя в спине-то сил побольше, чем в ногах будет.

Он принялся ласкать ее грубо и небрежно: грудь, живот, бока, бедро, а она стояла ровно, терпя это, как кобыла на аукционе. Потом он подтолкнул ее к камбузу. Сделав два неверных шага, она обрела равновесие и медленно, не оборачиваясь, пошла вперед. То ли она действительно двигалась в полубессознательном состоянии от сотрясения мозга, то ли, по-своему, притворялась. В первом случае это могло смягчить для нее все происходящее. Если же она просто была умна, то мне следовало быть попроворнее, чтобы воспользоваться той степенью свободы, которую она мне предоставляла.

Когда Бу с кусачками в руках склонился над Артуром, я решил попробовать провернуть одну из своих идей.

— Освободи меня первым, Бу.

— Почему?

— Я резервные аккумуляторы включил, а там нет регулятора. Уже давно пора обратно переключить. Я рассчитал примерно время. А то они сгорят. Так что если ты вначале меня развяжешь, то сможешь сходить со мной туда, и я их выключу.

— А чего ты переживаешь за аккумуляторы, которые не твои больше, а?

— От них питание к сигнальным огням поступает, и если огни внезапно погаснут, ты, Бу, можешь начать нервничать, да еще с пистолетом в руках.

— Это ты дело говоришь, сволочь.

Он освободил меня и, когда мы прошли вперед, прихватил из камбуза Чуки и потащил с собой, чтобы она не сходила в салон и не раскрутила проволоку на ногах и руках Артура. Он явно не собирался делать никаких ошибок. Идя перед ним, с приставленным к спине дулом, я отчаянно пытался решить проблему уравновешивания компаса. Компас, контролировавший автопилот, был укреплен впереди, подальше от всего металлического, чтобы не вывести его из строя. Он находился в деревянном ящике на ровной поверхности за крышкой переднего люка. Я хотел поменять направление у автомата с юго-западного на юго-восточное. Следовательно, надо передвинуть магнит на север, — то есть, налево. И раз север сзади, то это означает, что мой кусок металла надо переложить... налево. И очень осторожно. Если я его придвину слишком близко, то Уаксвелл почувствует изменение курса. Но и слишком маленькое смещение нас не спасет. И внизу, под этим люком, не было ничего, что имело бы хоть какое-то отношение к аккумуляторам. Но там у меня был большой гаечный ключ, не влезавший в ящик с инструментами и лежавший в боковом стеллаже. А еще переключатель, вышедший из употребления, но так и не снятый. Он управлял передним насосом, пока я не вывел все три на единый пункт. Нужно было действовать быстро в полной темноте. Я поднял крышку люка, велел Бу придержать ее и спрыгнул вниз. Мгновенно схватив ключ, я сунул его на полку сзади, слева от ящика с компасом. Потом протянул руку, нащупал бесполезный переключатель и опустил рукоятку. Немного погодя я передвинул ключ поближе к компасу.

— Давай, Макги, вылезай оттуда.

— Все уже сделано, — бодро сообщил я. Потом подпрыгнул и уселся на краю люка, болтая ногами и небрежно изучая костяшки, словно я их повредил.

— Давай! — нетерпеливо заорал он.

Повернувшись, чтобы вылезти, я нащупал ногой рукоятку ключа и придвинул ее еще ближе к ящику с компасом. Потом, почувствовав, что курс меняется, споткнулся о крышку люка и упал, чтобы отвлечь внимание. Он по кошачьи ловко отпрянул, отпустив крышку люка и направив на меня пистолет.

— Да я вон на проводе поскользнулся, Бу, — сказал я извиняющимся тоном.

— Давай обратно на свой стул, мальчик.

Когда мы вернулись в салон, я услышал, как, словно в ответ на мои молитвы, легкий дождик застучал по палубе над головой. Я сомневался в том, что Уаксвелл имел серьезную подготовку в использовании навигационных приборов для определения курса. Но при этом чертовски хорошо понимал, что при ясной погоде он мог взглянуть на звезды и обнаружить, что мы сменили направление.

Мы с Артуром сидели на стульях. Уаксвелл давал инструкции о том, как нужно себя вести, если нас попытаются перехватить с моря или с воздуха. Он останется внизу со связанной девушкой, приставив ей к горлу нож. А если нас попытаются взять на абордаж, то, по его оценке, у него были неплохие шансы уложить своих противников на месте.

— Это тот пистолет, на котором тогда был глушитель? — спросил я.

— Проклятая штуковина, заказанная по почте, — сказал он. — Стреляет слишком громко. Я его тогда еще раз испробовал, когда ночью домой приехал — ни фига он не глушит.

Шаркая ногами, в комнату вошла безучастная ко всему Чуки и принесла ему кофе с бутербродами. Он поставил поднос на колени, усадил ее слева от себя, держа нож в левой руке, поближе к ее ребрам, а справа от себя положил пистолет и, не спуская с нас глаз, принялся поглощать сэндвичи. Я старался принять хоть какой-нибудь сигнал или намек от Чуки. Но она сидела, скучная, со сложенными на коленях руками. Двигатели ревели, включенные на самую полную мощность, вызывая слабую ответную вибрацию, дребезжание и позвякивание. Пролив был как никогда спокоен, по-прежнему накрапывал дождик. Я знал, что рано или поздно он поднимется в рубку проверить приборы и показания компаса. Понимая, что изменил направление, я не имел никакой возможности определить, на сколько. Мне хотелось отвлечь его. Взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что было уже около десяти.

Когда он опустошил кружку кофе и поставил ее на поднос, я сказал:

— Хочешь послушать радио? Узнаешь как тебя ловят.

— Точно, давай, посмеемся хорошенько.

Я подошел к приемнику и вывел звук на колонки, настроил на Ки-Уэст и был несказанно рад, услышав, что вначале они передают новости внутренней политики, целых десять минут. Бу отправил Чуки принести ему еще кофе.

— А крупномасштабные розыски убийцы Бу Уаксвелла переместились из Эверглейдз в другой район. Как раз тогда, когда власти уже начали опасаться, что Уаксвелл ускользнет «за флажки» в районе реки Кларк, двое мальчиков, рыбачивших со скифа на островах к западу от залива Чоколоски вернулись в сумерках домой в Эверглейдз-сити, чтобы сообщить о том, что видели человека в лодке, который вел себя очень подозрительно. По описаниям она совпадала с суденышком Уаксвелла, на котором он сбежал из района Каксамбас.

— Да, а я готов был поклясться, что эти маленькие ублюдки меня не заметили, — сказал Бу.

— На основе подробного описания не оглашенных ранее деталей, данного мальчиками, власти убеждены, что те видели разыскиваемого преступника. Теперь все их усилия сконцентрированы на том, чтобы окружить район и, начиная с рассвета, провести широкомасштабные поиски.

— Ну, к тому времени я уже давно-о-о исчезну оттуда, — сказал Уаксвелл.

— Но они узнают наши имена и получат описание внешности в клубе «Ружье и удочка», — сказал я, — и готов поспорить, что уже сейчас нас разыскивают всеми доступными средствами. А на заре, малыш Бу, они примутся искать нас с воздуха.

Нахмурив брови, он протянул руку за кружкой кофе. Чуки, медленно волоча ноги, подошла к нему с дымящейся кружкой в руках. Приблизившись, словно для того, чтобы отдать ее ему в руки, она выплеснула все содержимое ему в лицо. Он мог это заметить лишь краем глаза, но, как она ни была проворна, Бу оказался быстрее, напомнив мне то, как он едва не припечатал меня прежде, чем я откатился под трейлер с лодкой. Он отвернул лицо, спасая глаза, но часть кипятка выплеснулась и обожгла горло и плечо. Взревев, как бык, Бу вскочил с дивана с ножом в левой руке и пистолетом в правой. Но в это время я уже бросился на него, целясь в колени. Уворачиваясь, он полоснул ножом в сторону Чуки и лишь реакция танцовщицы помогла ей избежать лезвия. Отпрыгнув, Чуки выгнула тело и втянула живот в миллиметре от острия. Я вскочил на ноги и пригнулся. Артур попытался зайти сзади, держа наготове тяжелую глиняную пепельницу.

Бу отступил и наставил пистолет на Чуки.

— В живот, — напряженно сказал он, — вот куда эта сука пулю получит. Поставь это на место, да поаккуратнее, мальчик Артур. Отойди, Макги.

По его глазам я понял, что больше у нас шансов не будет. Ни одного.

А потом с носа раздался странный, пустой стук, а затем ужасный, глухой, трескучий, чрезвычайно громкий, монотонный шум, дно пошло вверх, яхта накренилось так резко, что все мы пошатнулись. Моя яхта — отнюдь не проворная старушка, момент сил она дает приличный, во все тридцать восемь тонн водоизмещения. Для владельца яхты этот звук равносилен вырываемому сердцу, и я заледенел на месте. А Артур, все еще шатаясь, опустил-таки пепельницу на Бу Уаксвелла. Почувствовав опасность, Бу шарахнулся, как от огня. Артур промахнулся, надеясь попасть ему в голову. Но пепельница, расколовшись на дюжину кусков, все же ударила его по руке и пистолету. Уаксвелл увернулся, а пистолет, вращаясь, отлетел к ногам Чуки. Она бросился к нему, подняла, держа обеими руками прямо перед собой и прищурилась, чуть отвернув голову в предвидении ожидаемого выстрела. Раздался чертовски громкий хлопок. Бу рванулся с места, пытаясь спрятаться за Артура, но налетел прямо на стул, который я швырнул в него. Прогрохотал следующий выстрел из рук очень искренней брюнетки. Он заставил Бу броситься на заднюю палубу. Бедные старые двигатели все еще работали, стараясь ввинтить «Флэш» в остров по самую корму. Уаксвелл перебежал к левому борту и рванул по лестнице на верхнюю палубу. Я было помчался за ним, но Чуки крикнула, чтобы я поднял голову. Удержав равновесие на накренившейся палубе, она выстрелила в него снизу вверх. Возможно, Бу собирался выбраться на нос и спрыгнуть оттуда на остров, в заросли ризофоры. Но решительность девушки заставила его спрыгнуть в воду. Передние шесть метров «Флэша» врезались в сплетение ризофоры. Когда Бу побежал через верхнюю палубу, я бросился на корму, едва не свалив Артура за борт.

Я вовремя обежал угол и успел заметить, как он спрыгнул в черную воду в пяти метрах от корней ризофоры. Уаксвелл прыгал и в длину и в высоту ногами вперед, как ребенок, взмывающий с высокой доски, чтобы пролететь узкую часть палубы. И приземлился как раз в том месте, где блестели сквозь иллюминатор и серебрили воду яркие огни камбуза. В таких случаях ожидаешь громкого всплеска. Он же как-то неожиданно жутко замер. Поверхность воды спокойно колыхалась в нескольких сантиметрах ниже его живота. Он так и остался, странно прямой, молчаливый, с откинутой назад головой и выпирающими на шее связками. Я думал, что он увяз, но Бу колыхался туда-сюда, совершая странные движения, словно человек, повисший на верхушке дерева.

Он потянулся вниз, опустив руки под воду, и издал слабый звук, словно пытался закричать шепотом. Медленно повернув голову, посмотрел на нас троих. Протянул к нам правую руку и еще раз издал все тот же жуткий звук. Потом медленно наклонился и спокойно замер лицом вниз. Казалось, что-то подталкивает его снизу, подталкивает и отпускает. Бу медленно уплывал в темноту и появлялся снова с медлительностью, свидетельствующей о длине темного, подгнившего пенька, восьми-десяти сантиметров толщиной, уходившего сквозь черную воду вниз, к мертвой корневой системе, всего на несколько сантиметров выступая над водой. На него он, приводнившись, насадил сам себя.

Чуки прижималась к Артуру и рыдала так, словно у нее сердце разрывалось.

Ее руки обвили его шею, а пистолет выскользнул из разжавшихся пальцев, слегка звякнул о перила и упал в море. Я отправил их вниз, взял фонарь и самый длинный багор, пошел на правую боковую палубу, с некоторым воодушевлением подцепил Бу сзади за воротник рубашки, приподнял вперед и перевесил на небольшие темные побеги молодой ризофоры, выросшие у самой поверхности воды. Только тогда я вспомнил о работающих двигателях и бросился выключать их, пока они не сгорели. Артур сидел в салоне в большом кресле, держа на коленях Чуки. Крепко обнявшись, они закрыли глаза, не шевелясь и не издав ни звука. Я прополз весь трюм с огромным фонарем в поисках какой-нибудь маленькой дырочки, вероятно, размером с мотоциклетную коляску. Поразительный звук.

Когда я вернулся, Артур спросил, не может ли он помочь мне. Я взял его с собой на корму, мы простучали баграми всю корму и обнаружили, что там полно воды. Я послал его в переднюю часть трюма с фонарем и небольшим сигнальным устройством, жестянкой со сжатым воздухом, чтобы дать мне знать, если стволы ризофоры станут пробиваться сквозь днище.

Потом я решил дать задний ход. Примерно метр прошел, запустив двигатель на полную мощность, все обдумал и попытался включить один двигатель на передний, другой на задний ход, чтобы раскачать корму. Она раскачивалась, при этом нос неприятно потрескивал. Я заметил, что, когда мы врезались, компас взял направление на восток. Яхта изменила курс гораздо резче, чем я рассчитывал. Рассчитав время, я понял, что мы не могли уйти особо далеко на юг от Павильон-Кейт и, возможно, находились на середине пути к реке Чатхэм. Я дал задний, раскачал яхту и снова дал задний. После четвертого раскачивания яхта внезапно выбралась из ризофоры, издавая весьма противный звук.

Я развернул яхту, поставил на автопилот в направлении на запад, и дал очень малые обороты. Потом, цепляясь за перила, отправился в трюм, посмотреть, как там дела. Удивительно, но в трюме было совсем сухо. По-видимому, корпус просто пригнул упругую ризофору.

Я выверил наше положение с помощью радиолокации дна. Оно оказалось вполне благополучным для достижения намеченной мною цели. Вспомнив о гаечном ключе, я вовремя убрал его от компаса автопилота, пока он снова не завел нас не в ту сторону.

Вертолет береговой охраны полчаса кружил над нами на заре, издавая хорошо различимый звук вращающегося пропеллера. Он висел над кормой, пока мы махали ему снизу и, в конце концов, после того как он уже собирался сбросить нам свое переговорное устройство, я изобразил широкий жест внезапного осенения и побежал к своему. Вертолет отошел на полкилометра, чтобы я мог его расслышать и включился на частоте береговой охраны.

Я сказал им, что был просто поражен, когда узнал как близко находились мы к такому опасному маньяку, как Уаксвелл. Да-да, действительно. Уф. Надо же, подумать только. Когда мы отключились, пилот решил себя немного побаловать. Подлетел поближе и долго, с восхищением разглядывал Чуки. Она вышла на открытую палубу в крохотной, короткой и прозрачной, как папиросная бумага, ночной рубашке, чтобы помахать прекрасному вертолетчику. Пилот поднял свою махину повыше и облетел яхту с другой стороны, чтобы встающее солнце осветило ее сзади. Но, в конце концов, он улетел, и мы перестали улыбаться, как маньяки.

— А это правильно мы сделали, Трев, — спросила она. — Ведь все эти люди по-прежнему ищут и ищут.

— Когда я его вытащил на берег, то прошел час после спада воды. Над ним нет никаких веток. Скоро они обязательно найдут его.

Я посадил Чуки слушать радио, настроив его на частоту береговой охраны. В четверть восьмого она вышла и сообщила нам, что тело нашли и идентифицировали. Она выглядела ослабевшей и изнуренной, так что мы отправили ее в постель. Но перед тем, как уйти, она сжала Артура в объятиях так, что у него затрещали ребра, посмотрела ему в глаза, запрокинув голову, и сказала:

— Я просто подумала, что должна тебе кое-что сказать. Фрэнки бы не сделал то, что сделал ты. Для меня, для кого угодно. Кроме самого Фрэнки.

Когда она заснула, мы перебрали вещи Уаксвелла. И утопили их поглубже: и ружье, и все прочее. За исключением кое-чего, найденного в ящике под продуктами в герметичной упаковке. Аккуратно завернутой пачки из девяносто одной новенькой сотенной бумажки, разложенной по серийным номерам.

В три часа дня Чуки вылезла подышать, вся такая нежная, томная и сонная.

— Что мы сделаем, — сказала она, — так это станем где-нибудь на якорь на четыре, или пять, или шесть дней, а?

— Хорошо, — подтвердили мы с Артуром, и именно в этот момент я решил, что неожиданные девять тысяч станут свадебным подарком молодоженам, если моему предчувствию суждено сбыться.

Глава 16

Оно и сбылось четвертого июля с единственным, по-видимому, приемом-пикником на побережье в этом сезоне, где шампанское и гамбургеры подавались двумстам самым различным людям, от пляжных бродяг до сенатора штата, от официантки до наследственной, по крови, баронессы.

А днем пятого июля, когда я еще раз предпринял кое-какие действия к тому, чтобы собрать компанию для отложенного круиза на острова, веселый голос вызвал меня из моторного отделения. Там у меня на трапе, стройная и грациозная, как молодая березка, одетая прямо как с подиума в бледно-серое, с пятью подходящими по цвету сумками и чемоданами у ног и вертящимся на заднем плане водителем такси стояла мисс Дебра Браун, дисциплинированная зажигательница сигар и изготовительница дайкири для Кэлва Стеббера. Ее кристально чистые, мятные глаза горели обманчиво и многообещающе.

— Все в порядке, шеф, — сказала она таксисту.

Он повернулся было уйти, но я сказал:

— Подожди-ка, парень.

— Но милый, — сказала Дебра, — ты не понимаешь. Был же такой конкурс. Надо ответить на три вопроса: как, где и с кем вы бы предпочли провести отпуск. И ты, дорогой Макги, победил. И вот, я тут.

Я медленно вытер руки жирной тряпкой, которую принес снизу.

— Итак, дядя Кэлв вбил себе в голову, что у меня теперь лежит очень неплохой кусочек того груза, что везла с собой Вильма, и вы состряпали нечто такое, что может помочь его заполучить.

Она надула губки.

— Милый, едва ли я могу винить тебя. После всего. Но на самом деле я страшно, страшно захандрила, сразу после того, как ты к нам приезжал. Милый, ты просто фантастически заинтриговал меня. И поверь мне, с Деброй такое случается очень и очень редко. Бедный Кэлвин, он, в конце концов, так устал от моих мелких уколов и вздохов, что велел мне съездить сюда и вывести всю эту дрянь из своего организма, пока я не превратилась в ипохондрика или что-нибудь в этом роде. Милый Макги, клянусь тебе, это исключительно личное дело и не имеет ничего общего с моей... профессиональной карьерой.

Это было очень заманчиво. Она вся была сплошь убедительность и элегантность. Метрдотели проводят вас с поклоном и опустят бархатные занавеси. Элегантность со слабым, приторным запахом распада. Возможно, для любого мужчины есть нечто очень притягательное в женщине полностью аморальной, без жалости, стыда или сострадания.

Но я не мог не вспомнить, как она зажигала сигару для Стеббера.

— Солнышко, — сказал я, — ты просто дар небесный. И, по-видимому, знаешь множество разных фокусов. Но каждый из них будет напоминать мне о том, что ты — профессионал из старой команды клубных борцов Вильмы. Можешь назвать меня сентиментальным. Солнышко, ты цветок, который слишком непохож на розу. Возможно, я привыкну класть деньги на бюро. Так что лучше не занимайся пустяками. Спасибо, но — не надо.

Ее губы поджались и лицо так напряглось, что я увидел, какой нежный и очаровательный черепок получится, если его очистить. Как тот, что остался от Вильмы в темных глубинах залива Севельер. Не проронив ни слова, она развернулась и пошла к стоявшему в стороне такси. Шофер посмотрел на меня так, словно я из ума выжил. Он ухитрился подхватить три сумки за первый заход и вернулся за остальными, ковыляя, словно его отстегали соленым кнутом.

Я даже не знаю, в чем состоит разница. Не знаю теперь и, может быть, не узнаю никогда. Наверно, люди, попадающие в печальный разряд поднимающих себя в собственном воображении и живущие черт знает как, всегда немного недотягивают до совершенства. Но ты стараешься. Достигаешь и соскальзываешь, и падаешь, но встаешь и тянешься еще немного.

Я сошел вниз, взрезал кокосовый орех, повредив при этом кожу на трех костяшках. И долго сидел в жаркой темноте, как большой и обидчивый ребенок, посасывая содранные места и вспоминая ее формы и колыхание серой ткани, когда она уходила прочь. Моим умом овладели самые черные мысли, какие у меня только бывают.

1

Многие небольшие американские города присваивают себе имена, совпадающие с названиями крупных европейских городов, например Париж, штат Техас

2

Кастер, Джордж: Армстронг (1839 — 1876) — американский генерал, участник Гражданской войны, впоследствии возглавивший несколько экспедиций против индейцев. Погиб при неудачной попытке атаковать индейскую деревню. «Последний бой Кастера» стал одним из национальных мифов и был неоднократно отражен в кино, живописи и проч. На месте гибели генерала Кастера установлен монумент.

3

Рок Хадсон (1925 — 1985) — американский актер, игравший роли романтических героев.

4

Ризосфера — часть почвы, непосредственно соприкасающаяся с корнями растении.

5

Моккасиновая змея — вид ядовитых водяных змей, водящихся во Флориде

6

По всей видимости, Макги несколько пристрастно излагает историю семиолов. С другой версией отечественный читатель хорошо знаком по роману Майн Рида «Оцеола, вождь семиолов»

7

Ризофоры — тонкие корневидные выросты на побегах. Формируют придаточные корни, проникающие в почву.

8

Гонт — один из видов кровельной драни.

9

Богарт, Хэмфри (1899 — 1957) — знаменитый американский актер, игравший, в частности, в криминальных фильмах. В числе его лучших работ — главная роль в «Мальтийском соколе» по Д.Хэммету (1941); Гейбл, Кларк (1901 — 1960) — знаменитый американский актер, заслуживший титул «короля Голливуда». Создаваемые им образы сочетали в себе черты бандита и героя-любовника. Наиболее известная роль — Ретт Батлер в «Унесенных Ветром»; Флинн, Эрол (1909 — 1959) — популярный американский актер, игравший роли романтических героев в авантюрно-приключенческих «костюмных» лентах. Автор скандальной автобиографии «Мои грешные, грешные пути» (1959).

10

Колльер, Джон (1901 — 1980) — американский писатель и поэт. Для его прозаических произведений написанных в жанре фэнтези и «рассказа ужасов» характерен своеобразный черный юмор.

11

Пэтбол — игра, напоминающая бейсбол.

12

Вуайеризм — сексуальное отклонение, заключающееся в том, что человек получает особое удовольствие подглядывая или подслушивая чужие половые акты.

13

«Си-Би-Эс» — Columbia Broadcasting System — (Американская) широковещательная компания «Колумбия».