Коту под хвост. Поэтому, Бонни, я хочу, чтобы к ее возвращению вы окончательно покончили со своими глупыми играми в фатальное предопределение судьбы, во врожденное чувство вины и были бы там уже совсем в другом состоянии – добром и нормальном... Ну а пока ее нет, можете попробовать то же самое на вашем новом пареньке Джимми Довере. Знаете, похоже, он совсем неплохой человечек, но ему, думаю, тоже очень нужна простая человеческая помощь! Скорее даже не помощь, а поддержка. Поддержка новой для него жизни... И только не вздумайте льстить себе, Бонни, будто я с таким усердием копаюсь в ваших чертовых иллюзиях, чтобы доставить вам удовольствие или сделать приятное. Нет, я делаю все это только для того, чтобы помочь Тине. Потому что сейчас ей это нужно гораздо больше, чем вам... Именно сейчас, а не когда-либо еще, уж поверьте мне.

Когда Поль перестал говорить, Бонни на секунду вдруг показалось, что звуки нежного ручейка внизу загремели так, словно там был настоящий ниагарский водопад... И она на короткий, но в высшей степени впечатляющий миг вдруг увидела правду в ее настоящем и поистине жестоком обличье. Ведь действительно, ею владеет болезненная, слепая и, в конечном итоге, унизительная жалость к самой себе, ничем не необоснованная драматизация происходящих событий, нежелание даже думать о других... Ей бы только сидеть по пятницам одной в своей комнатке и слушать, как на углу с шипением тормозов останавливается городской автобус, а потом, с тем же шипением повернув направо, едет дальше, к залитому неоновыми огнями центру города. И Бонни вдруг стало ясно, что все это не более чем проявление, как совершенно верно только что заметил ее новый друг лейтенант полиции Поль Дармонд, «самого банального эгоцентризма».

– Господи, до чего же я дошла? – прошептала она.

– Ладно, Бонни, хватит понапрасну себя мучить, пожалуй, нам уже пора, – мягко произнес он, протягивая ей руку.

Они проехали мили две-три, прежде чем Поль вдруг свернул на обочину дороги и остановил машину.

– Все это хорошо, но не забывайте, мне надо возвращаться назад, – не поворачивая головы и не повышая тона, заметила она.

– Да, конечно, но, возможно, эта загородная прогулка, о которой вы совсем недавно упоминали, поможет нам восстановить истину, как вы считаете? Ведь в понедельник, насколько я знаю, в вашем магазине не так уж много работы. Яна вполне способна справиться одна. И даже не пожалуется моему другу старине Гасу...

Бонни послушно открыла дверцу и вышла из машины. Прямо перед ними бежала извилистая дорожка, ведущая куда-то вверх вокруг небольшого холмика.

Она спокойно шла по тропе впереди Поля. Сразу за холмом показалась беспорядочная куча уже достаточно согретых ярким июньским солнцем серых крупных валунов. Бонни присела на один из них. И почему-то отметила про себя завитушки мягких волос Поля, седые волоски на его висках... Он же, неторопливо прикурив, протянул ей сигарету, а затем тоже сел... но только на корточки, плотно прислонившись спиной к здоровенному камню, на котором устроилась она. Дорогу отсюда практически не было видно, только какую-то ферму вдали, ограду да несколько стройных рядов деревьев.

– Бедная, бедная девочка, – сказала Бонни. – Я таких видела. И кто знает, наверное, даже могла бы стать одной из них. Как-то раз я попробовала, после чего долго не могла прийти в себя. Зато потом появилась стойкая аллергия на наркотики! Надеюсь, на всю оставшуюся жизнь! Иначе...

– Значит, все это время вы... просто изо всех сил старались вычеркнуть прошлое из своей жизни, я не ошибаюсь?

– Да, наверное, я изо всех сил старалась и стараюсь забыть саму себя, забыть абсолютно все, что было связано со мной...

– А знаете, Бонни, это ведь вполне может быть сильным побуждением к реальному действию, разве нет?

– Может, но ведь Генри сумел вытащить меня, несмотря на то что мне тогда совсем не хотелось оттуда выходить! Это ведь реальный факт... Поль, поверьте, мне тогда совсем не хотелось возвращаться в дикую боль вашей вроде бы нормальной жизни, не хотелось быть живой и снова думать, решать, что-то, делать... И, главное, знать! Знать, что, где, зачем...

– А с чего, интересно, все это у вас началось?

– С парня. Самого обычного парня. К сожалению, не смогла сразу его понять. Видела таким, каким хотела его видеть. Увы, он оказался другим. Не только не женился на мне, а даже быстро бросил. Я не думаю, что все дурное у меня началось с его предательства, но он меня к этому подтолкнул. Ну а потом я совершенно запуталась, потерялась... Вообще-то, как мне доводилось слышать, такое часто бывает...

– Да, Бонни, какое-то время Тина будет молчать. Но рано или поздно, уверен, она заговорит. Но знаете, сейчас меня больше волнуют не ее будущие откровения перед полицейскими, а другое. Например, беспокоит Верн Локтер. Как по-вашему, он мог сознательно подтолкнуть ее к этому? Чтобы она упала в пропасть?

– Точно, конечно, не знаю, но мне хорошо знаком такой тип людей. Локтер острый как бритва, неимоверно себя любит, бесконечно честолюбив, стремится любыми средствами добиваться всего, на что положит глаз. Когда я увидела, как он на меня посмотрел в первый же раз, сразу же стала ждать его следующего, более очевидного хода, но по каким-то непонятным причинам его до сих пор не последовало. Впрочем, это всего лишь моя догадка, не более того. Я хочу сказать, если Локтер почему-то и не захотел со мной связываться, то, думаю, исключительно из-за осторожности. Но если в случае со мной его остановила осторожность, то, по идее, должна была остановить и с Тиной? Он ведь, кажется, один из ваших подопечных. Тогда откуда вдруг такие подозрения, Поль?

– Не знаю. Дело в том, что недавно у меня вдруг появилось отчетливое ощущение, будто что-то идет не так. Может, его маска тоже сидит не совсем как положено?

– Не стоит начинать сначала, Поль, – мягко остановила она его. – Прошу вас.

– Все еще обижаетесь?

– Нет, Поль, конечно же не обижаюсь, но мне надо подумать. Много, а главное, трезво. Потому что я всем нутром ощущаю в себе сильнейшее внутреннее сопротивление вашей идее с маской вины. Мне надо самой во всем разобраться. Так все это или не так...

– Ну а если все-таки так?

– Если все-таки так, это будет означать только одно: вы закончили то, что в свое время начал Генри. На редкость неблагодарный процесс возвращения падшей девушки в нормальную жизнь. Искренняя попытка помочь ей снова встать на ноги. Но даже если каким-то чудесным образом это и удастся, бедную девушку все равно еще долго будут мучить кошмары, которые невозможно забыть.

– Не стоит продолжать получать чисто мазохистское удовольствие от кошмаров, Бонни. Боюсь, это бессмысленно и, кроме того, совершенно непродуктивно.

– Много же вы, черт побери, знаете, Поль! Интересно, откуда?

– В общем-то достаточно, но, к сожалению, пока еще далеко не так много, как мне хотелось бы, Бонни.

Она встала, сделала пару коротких шагов в сторону от валуна, чтобы посмотреть на Поля сверху вниз. Глянула и увидела изменившуюся линию его полураскрытых губ и несколько озадаченный взгляд – как если бы перед ним вдруг предстала не дочь хорошего друга, а красивая, зрелая и, более того, желанная женщина! Увы, это было совсем не то, что ей хотелось бы видеть. Особенно в данный момент и особенно от Поля Дармонда... Изо всех сил стараясь скрыть смущение, она несколько неуклюже протянула ему руку, чтобы помочь подняться, и, чуть улыбнувшись, проговорила:

– Труба зовет, философ-теоретик. Как ни жаль, но мне давно пора возвращаться на работу...

Его ладонь была крепкой и теплой. Бонни в шутку сделала вид, будто это она поднимает его на ноги. С удовольствием подыграв ей, Поль быстро встал, но ее руку почему-то не отпустил. Вместо этого другой рукой нежно коснулся блестящего локона ее шикарных волос, убрал его с виска, а затем вдруг крепко взял за шею, нагнулся и поцеловал прямо в губы.

Сначала Бонни просто стояла, не пытаясь ни вырваться, ни возразить, ни одобрить его поступка. Стояла, почти физически ощущая точно такую же неподвижность не только во всем теле, но и в собственном сердце. А затем неожиданно для себя, повинуясь как бы дьявольскому велению свыше, с силой прижалась к его крепкому телу, приоткрыла губы, изображая бешеное, страстное желание, но на самом деле ненавидя себя и чувствуя в душе одну только опустошенность...

Он резко оттолкнул ее от себя, в его заметно сузившихся глазах сверкнули злые огоньки, а рука, ласково державшая ее шею, сжалась в кулак и взметнулась вверх. Бонни замерла, ожидая вполне заслуженного удара, но Поль, шумно выдохнув, почти тут же разжал пальцы и тыльной стороной ладони слегка прикоснулся к ее дрожащим губам. Гнева в его глазах больше не было.

– Зачем ты это сделала, Бонни? Зачем?! – неожиданно спокойным голосом спросил он.

– А разве тебе не это было надо? – Теперь ее собственный голос задрожал от прорвавшейся наружу злости. – Ты же у нас такой умный, такой сильный, такой неотразимый!.. Ну и чего же, интересно, этот добрый самаритянин от меня хочет? Восторга, обожания, чего-то милого-премилого? Может, чтобы я зарделась от смущения, залепетала что-нибудь ласкающее слух горящего от нетерпения самца? Да какая мне разница? Давай получай все, что хочешь и считаешь нужным! Бесплатный товар здесь и прямо перед тобой. Бери. Местечко тут милое, вполне подходящее. Хочешь капитально – давай! Хочешь по-быстрому – тоже сгодится. Буду только счастлива ублажить нашего героя. Как говорят, в любом варианте...

Звука громкой пощечины она не услышала. Только чисто механически отметила глазами, как обратная сторона его ладони, совсем как в немом кино, вдруг стремительно надвинулась на ее лицо, а затем в голове ее что-то со страшной силой разорвалась.

Бонни чуть не упала, но все-таки сумела удержаться на ногах. От неожиданной и резкой боли ее глаза наполнились слезами. Через их мутную пелену она с трудом видела, как он спокойно наблюдает за ней. Но не просто наблюдает, а смотрит на нее с любопытством.

Она молча побежала по тропинке, ведущей к дороге. Добравшись до машины, устало облокотилась на капот, немного так постояла, чтобы отдышаться, потом села на переднее сиденье справа... Вскоре послышались неторопливые шаги по асфальту, затем сухой щелчок дверного замка со стороны водителя. Машина слегка качнулась, когда Поль с размаху сел в нее, хлопнула дверца. Потом он протянул руку над ее коленями, нажал кнопку бардачка, крышка которого тут же послушно откинулась. И Бонни увидела... картонную коробку с простыми, мягкими, бело-голубыми бумажными салфетками. Только и всего... Она взяла сразу несколько салфеток и захлопнула крышку бардачка. По-прежнему не глядя на нее, Поль повернул ключ зажигания и тихо произнес:

– Слушай, Бонни, делай что хочешь: плачь, рыдай, оскорбляй, сожалей, не важно что, но делай! Ради всего святого, хоть что-нибудь делай! Все, что угодно, только не сиди просто так, тупо шмыгая носом!

– Ты тоже, Поль, делай все, что хочешь, только, пожалуйста, прошу тебя, заткнись!

Шины пронзительно взвизгнули, когда Поль резко развернул машину на асфальтовой полоске узкого двухрядного шоссе. А спустя некоторое время он спокойным, почти будничным тоном сказал:

– Знаешь, пока я сюда шел, я честно пытался понять, что произошло. Ну... тот самый поцелуй. Наверное, это был естественный зов плоти, с которым нормальному человеку обычно трудно что-либо поделать... Ведь я не прикасался к женщине с тех пор, как умерла Бетти. А тут еще твой непослушный локон... Он так идет к твоим влекущим серым глазам. Ты на редкость красивая женщина, Бонни.

– Копай, копай, Поль! Тыкай вслепую, ищи, и, не сомневаюсь, рано или поздно наверняка найдешь то, что ищешь! Зачем делать все по отдельности? Какой в этом смысл? Все вместе и сразу, только так, и никак иначе! К чему все эти слащавые, совершенно никому не нужные разговоры о том самом случайном поцелуе?

– Но это на самом деле был всего-навсего спонтанный поступок, не более того. Я... я был настолько поражен, что от неожиданности просто не смог себя сдержать! Что в этом такого? Что?

– Боже ты мой...

– Знаешь, Бонни, а ведь многое из того, что я делаю или говорю, запросто можно интерпретировать как угодно. Правда, за исключением того, что лично я имею в виду.

– Пастор!

– Да, пастор. Увы, но это именно так. В своем роде, конечно. Так сказать, социология с самыми различными нюансами. Иногда, к моему глубочайшему сожалению, боюсь, слишком уж тонкими. У меня такое впечатление, Бонни, что все это не более чем массовое применение неких моральных кодексов, которые находятся в состоянии постоянного изменения. Но при всем этом у каждого из нас – хотя, естественно, в весьма различной степени – всегда были, есть и будут определенные вечные добродетели: смирение, порядочность, доброта... Впрочем, равно как и оборотная сторона медали: страх, одиночество, зло!

Она выбросила скомканную салфетку в приоткрытое окно.

– А сколько из первых трех вечных добродетелей можно, по-твоему, отнести к вашему лейтенанту Ровелю?

– Ты удивишься, но практически все. Проблема лишь в его слишком упрощенном мышлении. Для него существуют только хорошие и плохие парни. Никакой середины нет и не может быть. Вот в соответствии с его представлениями о жизни лично ты, Бонни, «плохой парень». Поэтому, если тебе вдруг захочется вечером одной прогуляться, он, скорее всего, задержит тебя за «потенциальное приставание к прохожим с целью совершения акта проституции». Потом у тебя в кошельке найдут пятидолларовый банкнот с надорванным уголком, а один из его парней с готовностью поклянется на Библии, что именно его-то он и дал тебе за оказание определенных услуг. При этом Ровеля совершенно не будет волновать, что он, офицер правоохранительных органов, собственными руками организовал самую банальную подставу невинному человеку! Ведь ты «плохой парень», так что подойдет все, что угодно, лишь бы убрать тебя с его территории... Ну и как тебе все это нравится, Бонни?

Она съежилась, обхватив плечи руками, как если бы ей вдруг стало очень холодно.

– Не знаю. Не знаю, как мне все это может понравиться.

– Лично меня Ровель считает чокнутым. Он говорит: «Человек, один раз ступивший на кривую дорожку, уже никогда с нее не сойдет». Или: «Чтобы увидеть преступника, мне достаточно одного взгляда»... Как и у всех полицейских офицеров, у него есть своя сеть осведомителей, которых он, искренне презирая, постоянно унижает, но силой и угрозами вынуждает доставлять ему требуемую информацию. Они его тоже ненавидят и, тем не менее, испытывают к нему чувство глубокого уважения. За то, что лейтенант Ровель никогда и ни при каких обстоятельствах не раскрывает своего источника, никогда не нарушает своего слова.

– А еще он, наверное, очень любит собак и детей, – не скрывая злости, добавила Бонни.

– Он всего лишь рабочий коп, Бонни. Всего лишь дубинка, которую общество использует для своей защиты. Инструмент для достижения благородной цели.

– Значит, раз он «инструмент для достижения благородной цели», то ничего плохого нет, даже если он сознательно фабрикует обвинения против ни в чем не повинных людей? Например, если арестует меня, как ты сам сказал, только за то, что я вечером выйду на улицу одна? И что тогда?

– Тогда я через его голову вмешаюсь в дело и вытащу тебя оттуда.

– Нет, Поль, извини, но, боюсь, это не для таких, как я. Лучше оставь меня в покое, прошу тебя...

Он остановил машину прямо напротив входной двери в магазин и повернул голову так, чтобы видеть ее лицо.

– Бонни, я человек решительный. Наверное, это застаревшая привычка. Ударив тебя по лицу, я думал, что поступаю правильно. В твоих же интересах. Теперь вижу, что нет. Ради бога, прости!

– Да нет, Поль, все правильно. Так мне и надо.

– Нет, Бонни, не надо. И знаешь, мне бы очень хотелось снова с тобой встретиться... но не на профессиональной основе.

– Твоей профессиональной основе или моей?

– Это можно принять за ответ?

– Да, мне тоже хотелось бы встретиться с тобой не на профессиональной основе, Поль. Давай съездим туда, где мы сегодня были, еще разок. Там на самом деле все очень здорово...

Уже входя в магазин, она обернулась и бросила взгляд назад. Поль, поворачивая ключ зажигания, заметил это, довольно покачал головой, широко усмехнулся. В ответ она не совсем уверенно подняла руку и слегка помахала ему.

Заметив ее, Яна, оторвавшись от работы, приветливо воскликнула:

– Бонни! Как же я рада, что ты наконец-то вернулась.

– Дай мне еще пару минут, чтобы переодеться, ладно?

Бонни быстро поднялась в свою комнату, плотно закрыла за собой дверь и несколько мгновений просто стояла, прислонившись к ней спиной... Что происходит? В этом ведь нет никакого смысла! С какой это стати она вдруг чувствует себя несравненно более живой, более радостной, более счастливой, чем когда-либо за многие-многие годы?! Остынь, девушка, остынь и не торопись делать выводы. Не поддавайся обманчивым ощущениям скоротечного момента и не вздумай возвращаться к тому старому мифу, с которого тогда все началось, потому что он всегда ведет к неизбежному падению в бездну.