Немного подумав, Барбара легко согласилась. С одним маленьким условием.

– Послушай, а можно подбросить в камин еще одно полешко и выключить свет?

– Ну а почему нет? Вообще-то в кемпинге всегда так делают. Мне это нравится.

Она почти вплотную придвинулась к ярко горящему камину, обняла руками колени и уставилась ставшим вдруг загадочным взглядом на лихорадочные сполохи пламени... Он же, безмятежно распластавшись, лег рядом на животе, положив голову на согнутые в локтях руки.

– Тид, ты там что-нибудь видишь? Ну там, в пламени? Видишь что-нибудь чудное? – шепотом спросила она.

– Да, конечно же вижу, Барбара. Но это, признаться, всегда вызывает у меня большие сомнения. Или огорчения... Правда, весьма далекие. Предсказать их в смысле прошлого и даже будущего, прости, вряд ли смогу.

– Ничего страшного. Думаю, не такие уж они важные... Я имею в виду прошлое или будущее. Что будет, то будет, и никуда от этого не денешься... Ни-ку-да! И зачем переживать?

Тид перевернулся на бок, вытянул руку, поймал и крепко сжал ее ладонь.

– Барбара, мне... я...

Из ее голоса вдруг исчезли нотки мечтательности.

– Как прикажете, сэр. Сегодня вы здесь хозяин!

Он тут же отпустил ее руку.

– Какого черта? Мы же здесь по делу, и не более того! Думай что хочешь, но делай, что надо! Понятно? Тогда вот что: ты последи за огнем, ну а я немного сосну...

Барбара немедленно вскочила на ноги:

– Тогда я сначала заберу оттуда мои вещи.

Она принесла свою одежду, сумочку, дорожный саквояж и положила, нет, скорее швырнула их на покрывало постели. С абсолютно бесстрастным выражением лица! Как будто она здесь совершенно ни при чем! Он запустил руку в копну ее густых волос, переворошил их. Затем нежно поцеловал в щеку.

– Извини, я ведь совершенно не хотел тебя обидеть. Просто ситуация, как бы это попроще сказать, не совсем обычная. Ладно, спи спокойно. И ни о чем не беспокойся.

– Да, ты был прав, Тид. Полностью прав! Ситуация на самом деле не совсем обычная. Точнее, совсем не обычная!.. Что ж, бывает. Ладно, поживем – увидим... А знаешь, нам совершенно не стоило заключать то соглашение. Тогда нам не пришлось бы изображать желание или хотя бы видимость того, что мы так уж хотим друг друга...

Он пожал плечами:

– Может, ты и права, кто знает? Но когда начинаешь игру, то невольно в нее втягиваешься. А отступать уже и поздно, и совсем не хочется!

Когда он, вытираясь полотенцем на ходу, вышел из ванной комнаты, Барбара сидела на корточках у камина и веткой клена помешивала в нем раскаленные угли.

– Спокойной тебе ночи, Тид, – сказала она, даже не обернувшись.

– Тебе тоже, Барбара.

Тид аккуратно закрыл за собой дверь крошечной спальни, разделся, небрежно швырнув брюки на пол, открыл и установил на крючок форточку, затем с удовольствием забрался под чистую простыню. Свежий ночной воздух с любовью коснулся его непонятно почему разгоревшегося лица...

Полежав несколько минут, мечтательно улыбаясь, он встал, нащупал в кармане валявшихся на полу брюк «последнюю сигарету дня», прикурил ее, снова лег и... задумался о странностях сегодняшнего дня, о странностях девушки, которая сидела на корточках у камина. В его комнате, в его джинсах, в его клетчатой рубашке!

Вот твоя сотня долларов, подумал он. Получил, что хотел? Ты что, окончательно свихнулся, Морроу? Проснись! Да кто она, по-твоему, такая? Принцесса? Блаженная послушница из монастыря благородных девиц? Недотрога из сказки для детей? А тебе не приходило в голову задуматься, сколько еще людей заплатили ей свою сотню?! Сто долларов! Не больше и не меньше! Не пятьсот и не тысячу, а именно сто! Как она сама сказала. Это ее цена! Стольник! Интересно, кто были те другие? Пухленькие, румяные бизнесмены, которые уверены, что могут купить все на свете? Прыщавые студентики элитных колледжей со знаменитыми папами и мамами, желающими наконец-то стать мужчинами и считающими, что им все позволено?

И она давала всем им. Всем, без исключения! Лишь бы платили. Честно выполняя свою естественную женскую функцию. Делала все, что положено, с милой застенчивой улыбкой... Сука! Она всего лишь девушка по вызову, Морроу, не заблуждайся.

Хочешь убедиться сам? Так открой дверь и позови. Ну а потом, когда все будет закончено, прими теплый душ и усни, как младенец. С чистой совестью. Она там, сидит на корточках перед твоим камином и улыбается, предвкушая, как один взрослый придурок по имени Тид Морроу только и ждет, когда она покажет ему свою голенькую сладенькую попочку. Причем всего-то за сто долларов! Ну и чего же ты ждешь? Давай, давай, действуй! Вперед, жалеть будешь потом! Эти котята быстро, поверь, очень быстро вылезают из розовых штанишек! Поддайся ей и жди, терпеливо жди, как она будет с искренним восторгом рассказывать про тебя своим «коллегам по работе». Нет, нет, не про дружбу и любовь, даже не надейся, а про то, какой ты... лопух!

И все равно, два этих образа никак не вязались друг с другом: Барбара – девушка по вызову и Барбара – девушка с улыбкой Моны Лизы, которая только что плавала с ним в ледяной воде, только что, искренне и счастливо улыбаясь, ела с ним шикарный бифштекс...

Нет, «вызвать» ее он не мог. Даже за свои собственные сто долларов. Не мог, и все тут! Тид затушил сигарету, нервно взбил подушку, пытаясь поудобнее устроиться, чтобы наконец-то уснуть и забыться... И чтобы не слышать даже торопливого топота чьих-то маленьких лапок по крыше! Крысы? Птица? Да какая разница! Не слышать, и все тут! Не видеть влажного, притягивающего взгляда черных глаз Раваля, этого чертова Лонни Раваля! А мысль о ней, о стодолларовой Барбаре, так и не уходила, все равно возвращалась и возвращалась...

Дверь спальни, чуть скрипнув, медленно отворилась, и в проеме, в тусклом свете постепенно угасающего камина как бы ниоткуда образовался неясный силуэт ее фигуры. Потрепанные темно-синие джинсы и его старая рубашка делали ее похожей на ребенка. Правда, на взрослого и очень красивого ребенка...

– Тид, – приглушенным голосом сказала она. – Тид, мне, мне... – И она рухнула рядом с ним. Точнее, прямо в его объятия. Уткнулась лицом куда-то в его шею и вдруг горько зарыдала.

Он невольно обнял ее: левой рукой за нежную, ставшую вдруг податливой талию, правой за тонкую шею под густой копной рыжих волос. Барбара, как и положено взрослому ребенку, немного громко порыдала, затем звуки горького плача стали все реже и реже, все тише и тише...

– Прости меня, ради бога, прости, Тид! – воскликнула она, яростно вытирая глаза кулачками и пряча их, как будто смертельно боясь, что сделала что-то не так. Совсем не так!

– Ничего страшного, дорогая. У всех нас бывают времена, когда просто страшно быть одному. Тут уж ничего не поделаешь.

– Нет, нет, мне надо было использовать тебя как «стену плача».

– Хочешь об этом поговорить поподробнее?

– Нет, это не так уж и важно. Во всяком случае, прямо сейчас. Просто ты мне вдруг кого-то напомнил, Тид. Знаешь, у меня чуть не остановилось сердце, когда ты вошел в кабинку! Там, в баре отеля. Ну а затем пошло-поехало... Вроде бы мелочи: твои привычки, как ты ходишь, как двигаешь руками, как держишь голову, как открываешь и закрываешь глаза... Сначала думаешь – старые шрамы заросли, а потом оказывается – нет, снова открылись! Только кровь из открытой раны хлещет еще сильнее.

– Считай, что уговорила: готов быть твоей «подушкой плача». Только прикажи, и я тут же под тебя лягу.

Она медленно встала.

– Да, я хотела, я очень хотела, чтобы меня кто-то обнял. Наверное, даже как ребенка. Слишком много темноты. А смотреть на яркий огонь камина одной, совсем одной, когда вообще не на кого опереться, далеко не всегда приятное занятие.

Тид протянул руку, схватил ее за запястье и не сильно, но настойчиво потянул к себе. Сначала Барбара пыталась сопротивляться, но затем... затем как-то странно, с не менее странным гортанным хрипом... сдалась. Поэтому когда она оказалась совсем рядом с ним под уже слегка влажной простыней, то первое, что сделала, – это обхватила его с такой силой, что он невольно охнул. Затем тут же снова откинул простыни назад...

– Я выполню наше соглашение, Тид! От первой до последней буквы, не сомневайся.

– Да, но мне не нужны съемки фильма, Барб! Вообще не нужны! – резко сказал он. И при этом чуть от нее отодвинулся.

Даже сильно поношенная ковбойка не смогла скрыть то, что скрывалось за всем этим. Чистое, настоящее, самое настоящее! Тид начал «раскрывать» ее, начиная с горлышка рубашки. Барбара села, с безропотной покорностью позволила ему снять с себя все остальное, небрежно отбросить в сторону... Он чуть замешкался с веревкой для белья, послужившей ремнем на джинсах, но представшее затем его взору, безусловно, стоило того...

Она лежала в его объятиях, засунув левую руку под его голову, правую положив поверх тела. Камин потрескивал все тише и тише, легкие сполохи умирающего огня появлялись все реже и реже... Хотя обстановка от этого отнюдь не становилась хуже... Тид, осторожно держа Барбару в руках, нежно целовал ее в глаза, в щеки, в шею. А когда добрался до губ, то физически ощутил скрытое в них отчаяние. Не случайное, не специальное для него, а свое собственное абсолютное отчаяние. Которое не приходит, когда захочется, которое живет вечно и только само по себе!

Когда он снова поцеловал ее губы, то вдруг почувствовал, как они напряглись. Что, стали сопротивляться? Передумали?

Но затем пропало дыхание, тело, дернувшись, обмякло, ее рот ожил с чудовищной силой, нашел его губы, впился в них и уже долго-долго не отпускал. Жадно, не желая отдавать ни капли!

Это было как лавина, как землетрясение, как если бы плотину прорвала паводковая вода. Рухнула вся система защиты. Безжалостный поток поглотил его, лишил силы сопротивляться.

Она была и потоком и землетрясением! Ничто превратилось во все. Вот так сразу. Никого и ничего не спрашивая. Увы, так бывает. И дай-то бог...

И одновременно где-то далеко-далеко, на вроде бы совсем уже запылившихся полках человеческой истории, появилось совершенно иное, чисто детское ощущение памяти – совсем как разрозненные кусочки «китайской головоломки». Тебе ее дал твой мудрый дед и сказал: «Не торопись, сынок, и у тебя все выйдет!» Он попытался, и у него ничего не вышло. Головоломка почему-то не реализовалась. И он крупно рассердился. Очень крупно! А потом? Потом пошли слезы... искренние слезы за то, что не успел сделать. Да, тебя не просили, ни о чем не просили, ну и что? Ты ведь все равно не успел! Не успел!

Что он сделал? Бежал вверх по темным, вельветовым ступенькам, только и всего. Не замечая ничего вокруг. Каждый шаг был высоким, практически неприступным, но ведь другие-то преодолели! Так почему не он? Надо только ничего не бояться и делать все как надо. Главное – не делать фатальных ошибок, ну а уж остальное само собой образуется... Вот только ступеньки почему-то никак не кончались, а шли все выше и выше!

Но вот перед его мысленным взором образовался лестничный пролет, который был круче, намного круче, чем все остальные, который, казалось, ни за что не преодолеть. Значит, надо попробовать бежать быстрее, попробовать преодолеть это вроде бы пустое, но на самом деле важнейшее в жизни любого человека пространство и... вернуться в реальную жизнь. Только так, и никак иначе.

Нет, как всегда бывает во сне, он так и не упал! И даже не закричал. Просто медленно и плавно опустился на место, где вихрь неуемной страсти уступил место алому пятну крови на его бедре, весь смысл которого он понял далеко не сразу. Только потом. Вместо этого, наконец-то отдышавшись, хрипло прошептал:

– Господи, как же все это странно. Когда я еще ходил в школу, мы как-то ставили пьесу. Репетировали целый месяц. Практически каждый день. Похоже, то же самое происходит со мной и сейчас. Впечатление такое, будто все, что я делал раньше, было всего лишь только репетицией! Тренировкой. Подготовкой к...

– Заткнись! – перебила она его.

Тид настолько удивился, что даже не стал возражать.

– А в чем дело? Что-нибудь не так? Я тебя чем-нибудь обидел? Если да, то поверь, совсем не хотел. Клянусь всем святым!

– Господи, господи, господи! – торопливо прошептала она. – Неужели такое возможно? – Все тем же невыразительным, совершенно безжизненным тоном.

Он протянул к ней руку, но Барбара откинула ее.

– Слушай, в чем дело? Что я сделал не так?

– Не важно. Ты все равно не поймешь.

– Как это не пойму? А ты попробуй, попробуй, дорогая...

– Может, я и попробую, вот только ты, прошу тебя, даже не пробуй, слышишь, не пробуй говорить со мной этим липким, вонючим, сутенерским тоном, дорогой!

– Ну ты даешь! У тебя что, сдвиг по фазе?

– Значит, хочешь все узнать? Действительно хочешь? На самом деле? Ладно, давай смотри! Тогда включи свет...

– Зачем?

– Сам увидишь. Раз уж так хочешь! Включай!

Он сел на кровати, протянул руку, дернул за шнур выключателя. Невольно зажмурился от яркого света. Барбара, действуя как сомнамбула, встала, повернулась к нему лицом, демонстративно выпятила живот и все, что было под ним, широко расставила ноги, но при этом почему-то чуть сгорбилась... Зато лицо, ее лицо говорило красноречивее, чем все остальное! На нем была скорбь всего мира.

– Что ж, смотри на товар, который ты хотел купить, мой друг! Товар стодолларовой шлюхи! – Как ни странно, но ни ее глупейшая вызывающая поза, ни самые искренние попытки выглядеть дешевой так и не сделали ее тело менее красивым. – Давай, давай, не жди, проверяй, за что платишь деньги!

– Ну зачем ты так, Барбара? Прекрати, ладно? Я же не собираюсь тебя унижать.

Ее голос стал еще более хриплым:

– Бедная, бедная, бедная Барбара! Какой же я была дурой! Самой глупой, самой... Ну так как, будем смеяться или проверять товар? Покупатели обычно делают это очень основательно. Что это с тобой, Тид? С чего это ты вдруг стал таким застенчивым? В первый раз видишь женщину? Ах нет, нет, извини, не женщину, нет, их ты вдоволь насмотрелся. Девушку! Проститутку. Которая продает себя за целых сто баксов, и никак не меньше. По вызову. Только при этом, учти, мой друг: продает, но не отдает! Это не отдается. На это не хватит всех денег мира... Господи, да вразуми же его, пусть он поймет!

– Думаю, я понял. Ты продавала не себя, а свое «пальто». Только то, что тебя прикрывало. Но не было тобой.

– Да, они покупали украшения, но не то, что внутри. Не меня! Я прячусь от них и смеюсь... Может быть, сама над собой. Хотя теперь это, наверное, не так уж и важно. Помню, мне как-то заплатили только за то, чтобы я голая прыгнула зимой в бассейн. За те же самые сто баксов!.. Но теперь-то, теперь! Теперь я только что продала не то, что на мне, а саму себя! Ты только что купил не мое тело, нет, мистер Тид Морроу, ты купил мою душу, ты за свои грязные деньги купил мои чувства, мои желания, мою мечту...

– Перестань, Барбара, перестань, ну прошу тебя!

– Если бы не ты, я продолжала бы делать то же самое! – Ее голос начал как бы теряться, куда-то пропадать. – И прекрасно при этом жить. Ну а что теперь? Что мне делать теперь? Прежнего нет, а будущего просто быть не может. Тебе-то, друг мой, все это не более чем сопливые страдания самой обычной потаскухи, ну а мне... А для меня это конец жизни! Я тебя ненавижу, Тид Морроу!.. И еще больше... себя! Да, раньше они покупали мою обертку, но не меня. Даже и не мечтайте! Я была сама в себе. Вам нравится смотреть, что снаружи? Давайте, валяйте. Но только снаружи. Только снаружи! И никогда изнутри! А теперь?

Он быстро наклонился вперед, поймал ее за кисть правой руки и легко, но настойчиво потянул снова к себе в постель. Однако Барбара стала сопротивляться и даже поцарапала ногтями его шею.

– Нет, нет, отпусти же меня, отпусти!

– Ну будет тебе, Барбара! Я ведь ничего не покупал. И не собираюсь. Думай что хочешь, но, пожалуйста, помни: то, что между нами произошло, можно назвать чем угодно, только не сделкой!

– Ты можешь называть это чем угодно и как угодно, можешь платить мне или не платить, это твое личное дело, но для меня ты всего лишь очередной клиент, не больше.

– Да послушай же меня, Барбара! – внезапно осипшим голосом проговорил Тид. – Послушай и вспомни. Мы же знаем друг друга далеко не первый год. И встретились специально только для того, чтобы поговорить, вспомнить былое, искупаться при луне... Ну а потом, совершенно независимо от нас, все вдруг изменилось, стало чем-то совсем иным. Так ведь может случиться с любым, разве нет?

– Чушь, ерунда! – отмахнулась она. – Полная ерунда! Ты сам не веришь в то, что говоришь.

– Эй, дружище, неужели ты так быстро забыла старину Альберта? И катание с горки на санях, и ту гулянку в деревне? Самую веселую во всей нашей жизни...

– Не надо меня жалеть, Тид. И помогать мне тоже. Не надо, прошу тебя. От этого мне будет только хуже, поверь, – тихо произнесла она внезапно изменившимся тоном.

Его взгляд тоже изменился, стал колючим, непреклонным.

– Не слишком ли крутой груз вины ты хочешь на себя взвалить, Барбара? Хочешь, чтобы он тебя раздавил? Нет, не верю! Ты... ты... просто самая чокнутая, самая красивая и... самая глупая девчонка в мире!

Она мягко, нет, скорее ласково высвободила свои руки.

– У тебя такой странный голос, Тид. Почему он вдруг так изменился?

Он смущенно попытался было отвести глаза, но кончики пальцев ее свободной руки коснулись его щеки, нежно провели сверху вниз, чуть задержавшись у самых губ...

– Большой ребенок. Какой же ты большой ребенок, Тид! – Ее голос надломился, и слова перешли в плач. Но уже в какой-то совершенно другой плач. Негромкий и осмысленный. – Тогда помоги мне, Тид. Прошу тебя, помоги! Кроме тебя, больше некому.

Вместо ответа, он, повинуясь какому-то ничем не объяснимому инстинкту, еще плотнее прижал ее к себе. А когда поток слез наконец-то закончился, она чуть отодвинулась.

– Сигарета найдется?

– На полу, с твоей стороны кровати.

Барбара пошарила по полу рукой, нащупала пачку, подняла ее, достала из нее две сигареты, протянула одну Тиду. При свете загоревшейся спички он почему-то отметил, как у нее от первой затяжки щеки заметно втянулись внутрь.

– Когда они спрашивают, я всегда отвечаю. Каждый раз что-нибудь новенькое. Повторения практически никогда не бывает. Во всяком случае, полного повторения.

– Для меня можешь ничего не придумывать, Барбара. Мне это и не важно, и, поверь мне, совсем не интересно.

– Вот как раз здесь-то ты и ошибаешься, Тид. Мне надо, просто очень надо сказать кому-то правду. Всю правду! Чтобы не сойти с ума... Да, я ходила в те самые правильные школы, вела тот самый правильный образ жизни. Даже была помолвлена с парнем по имени Роджер. Как мне тогда казалось, с очень хорошим парнем. Ты мне его, кстати, чем-то сильно напоминаешь... Так вот, скоро мы должны были пожениться. Я была вполне честной девушкой. То есть, короче говоря, девственницей. Чем ближе к свадьбе, тем ближе друг другу мы становились. Физически! Нет, нет, мы еще не спали, просто нам было хорошо вместе, только и всего. Уж не знаю, поймешь ли ты это... Все происходило в моем родном городе. В Балтиморе. Начальник Роджера, так уж случилось, был холостяком. Не старым, но холостяком. Мы часто вместе проводили время. То, что он самый настоящий половой бандит, было ясно с первого взгляда даже такой невинной девушке, какой я была тогда, но ведь мне-то нечего было бояться! Я жила в относительно небольшом провинциальном городке, была законной невестой Роджера, мы хотели пожениться и иметь несколько миллионов детей.

Так вот, как-то раз Роджер сказал мне, что его шеф дня на три уехал куда-то по делам и мы можем воспользоваться его домом. Лично мне это с самого начала не совсем понравилось, но он настаивал, очень настаивал, и мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Мой законный жених! В провинциальном городке! Роджер почему-то все время подливал мне и подливал, поэтому в голове скоро произошел «дворцовый переворот», и я отключилась. Пошла спать со своим женихом. Как мне казалось. А утром... утром проснулась с его шефом. Вот так... Через два дня Роджер получил причитающееся ему повышение по службе. Мой законный жених все устроил, соврал, наврал, приготовил все, включая даже напитки, споил свою собственную невесту, положил ее в постель с начальником, убрал все со стола и... преспокойненько ушел домой. Ну как, впечатляет?..

Сначала я пыталась покончить с собой. Да, да, пыталась, можешь не сомневаться, но, увы, не хватило смелости.

– Или ее оказалось слишком много? – сам не зная почему, предположил Тид.

– Но самое страшное, Тид, было потом – слушать, как он говорил: «Но ничего ведь не произошло, дорогая. Мы скоро поженимся, и все будет в порядке». Я, в свою очередь, тоже рассказала ему, во что, желая того или нет, он нас превратил – и меня и себя! Со всеми вытекающими последствиями... Слово «сутенер» ему почему-то не понравилось. Настолько, что он даже ударил меня по лицу. Я тут же уехала из города. Куда ехать – тогда мне было совершенно все равно. Так я и оказалась здесь. Глупо? Может, да, может, нет, кто знает... Потом меня подобрал какой-то мужчина, наглядно объяснил, что и как надо делать. А я и не сопротивлялась. Тогда мне было все равно! Просто все равно! Даже поторговалась: заставила его мне заплатить двадцать долларов. На следующее утро ко мне в дешевый мотель пришла молодая женщина. Представилась как мадам Гонзалес и все объяснила: что надо делать, как и почем. Откуда ей стал известен мой адрес, я до сих пор не знаю. Да, честно говоря, не очень-то и хочу знать. Слишком давно все это было... Конечно же я ее отшила. Не стесняясь в выражениях. Даже не помню, каких именно...

Ну а затем... Затем вышла из мотеля и отправилась проветриться. Догадайся, для чего? Для того чтобы меня забрали в полицию и посадили на два месяца за «бродяжничество», вот для, чего! А ведь ждали-то специально. Через два дня она снова пришла и еще раз объяснила, что от меня требуется. И что прикажете делать? Вот так, мистер Морроу, благородный мистер Тид Морроу, все и началось. Для меня!

– Так все и началось?

– Да, именно так.

– И все только для того, чтобы посчитаться с Роджером? Отомстить? Ну и что собираешься делать дальше?

– Нет, Тид, все намного проще. Я живу в шикарной квартире, одеваюсь сам видишь как, ем то, что хочу и где хочу, имею два телефона – обычный городской и незарегистрированный, но... но при этом никогда себе не вру! Каждое утро, когда я встаю и смотрюсь в зеркало, всегда говорю: «Доброе утро, шлюха!» А уж потом думаю, чем буду заниматься.

– Знаешь, может, я в каком-то смысле и ханжа, но такие определения мне почему-то совсем не нравятся.

– Да? Ну а мне, представь себе, нравятся. Просто я люблю честность. Со всеми и во всем!

– Ну ладно, ладно, не кипятись... А твоя семья, родители? Интересно, как ты им все это объясняешь? При твоей-то честности.

– Проще, чем тебе может показаться. Они уверены, что я работаю моделью. Разве такое трудно себе представить?

– Ну и что дальше?

– Дальше? Там будет видно. Хотя... теперь, честно говоря, не знаю. Ты что-то со мной сделал... Нет, нет, не волнуйся, я совершенно не хочу тебя ни в чем обвинять. Просто так вышло... После Роджера я долго болела, а потом... Проблема, конечно, есть, но толком пока еще не известно...

– Ладно, бог с тобой. Я поставлю вопрос чуть иначе. Что ты собираешься делать сейчас? В ближайшую минуту? Или, допустим, две... – Он недвусмысленно протянул к ней руки. По-доброму, необычно даже для него по-доброму улыбаясь.

Она, невольно поддавшись естественному импульсу, тоже потянулась к нему. И, хохотнув, сказала:

– Что я собираюсь делать? О, Тид, Тид! Неужели тебе не ясно? Не волнуйся, на этот вопрос я ответ найду. Причем, думаю, немедленно!

– А мне почему-то кажется, мы найдем его вместе.

– Да, но только не так яростно и... отчаянно, как совсем недавно, ладно? Мы через это уже прошли. Чуть понежнее и... помедленнее. Ты сможешь? Ну хотя бы изобразить видимость нежности...

– Барбара, с тобой мне ничего не надо изображать, – произнес он внезапно осипшим голосом. – Ничего! Все будет, как оно есть.

– Да? Ну тогда можно я скажу тебе что-то на самом деле глупое?

– Конечно, можешь. Сейчас ты все можешь!

– Тогда, прошу тебя, на время, ну хотя бы на время забудь, что сейчас имеешь дело с молодым, красивым, но... профессионально уже усталым телом, Тид. И вспомни о душе. О моей душе! Которая, несмотря ни на что, все-таки сумела сохранить свою первозданную чистоту, поверь. Так бывает. Или может быть... И этой душе нужна нежность. Только она, и ничего другого. Господи, как же ей ее не хватает!

– Это совсем не глупость, Барбара. Как же я тебя понимаю!

– Понимаешь? Тогда давай заключим другое соглашение. И не будем его нарушать. Что угодно, но только не это. Мы не будем использовать одно, всего только одно короткое немецкое слово – verboten. Это слово означает «любовь». Никогда, слышишь, никогда не говори его мне! Говори что хочешь, но не его! Обещаешь?

– Значит, ни любви, ни прошлого, ни будущего?

– Нет, Тид. Только здесь и сейчас! Только здесь и только сейчас я твоя, и только твоя! Всем моим сердцем.

Малиновые огоньки умирающего камина медленно, один за другим гасли, ветер за стенами дома по одной только ему известной причине полностью стих, где-то далеко-далеко в горах слышался слабеющий звук мотора машины, а совсем рядом вдруг громко затявкала чья-то собака. Наверное, от одиночества... А может, одиночество и есть та самая, та самая главная составляющая темной стороны каждого живого существа?! И его, и Барбары... И всех других.

Позже, намного позже, когда Барбара, сама не веря своему короткому, изменчивому женскому счастью, во сне чуть вздохнула, а Тид случайно коснулся ее матового плеча, он, тоже уже засыпая, подумал: «Ну а если она на самом деле говорит правду?»

Ночью он до боли сжимал и разжимал кулаки. Может, стоит все-таки съездить к этому Роджеру и разобраться? Раз и навсегда...