Глава 18

Когда я вышел из лифта, прием был в разгаре. Золотистый ковер, плотный, упругий. Кондиционеры усердствуют, поглощая избыток табачного дыма и испарения человеческих тел. Гул, жужжание десятков одновременно звучащих голосов. За стойкой бара, установленной во впечатляющем приемном зале “Девелопмент анлимитед”, двое мужчин в красных пиджаках. Официантки лавируют, тщательно прокладывая себе путь сквозь толпу, балансируя подносами с коктейлями и закусками. В каждый экзотический деликатес воткнута зубочистка. Девушка в золотом мини, золотой ковбойской шляпе, с золотой гитарой расхаживает с застывшей улыбкой, научившись сохранять ее во время пения.

Поднимаясь один в лифте, я рассматривал себя в зеркале. Лицо какое-то помятое, не соответствующее. Для соответствия разгладил его пальцами. Один глаз вроде бы больше и ярче другого, чего я никогда раньше не замечал. Легкий пиджак достаточно темный, так что следов пота не видно. Но это был нервный пот – ледяной. Я не только ощущал собственный лошадиный запах, но и чувствовал, что, если мальчик с конюшни не выведет меня перед стойлами, а потом не разотрет, я отброшу копыта.

Гости принадлежали к деловым и инвестиционным кругам – преуспевающие мужчины Форт-Кортни со своими женщинами. Профессионалы, производители, банкиры, торговцы, подрядчики, торговцы недвижимостью, брокеры. Сорок, пятьдесят, шестьдесят. Звучные голоса выражают уверенность, оптимизм, ничтожные убытки, прирост капитала. У многих женщин острый вопрошающий взгляд, оценивающий прическу, одежду, манеры друзей и знакомых, проверяющий, кто с кем пришел.

Можно с легкостью отличить служащих офиса. Они моложе, напряженнее, тратят больше усилий, чтобы казаться общительными и приятными. Я для прикрытия получил в баре выпивку и направился через, видимо, самую длинную часть помещения, через пенал, который скоро заполнят девушки, архивные шкафы, столы, копировальные аппараты, электронные счетные машины.

Бидди Пирсон оказалась в небольшой оживленно беседовавшей компании в дальнем конце зала. Я пробрался к ней мимо других занятых разговорами групп. На ней был бирюзовый костюмчик – маленький пиджачок и короткая юбка. Слева от плеча до бедра пиджак и юбка застегнуты на пять больших старомодных пряжек, три на пиджаке, две на юбке. Чулки декоративной вязки из плотной белой пряжи, с такими же крупными ячейками, как стандартный рыболовецкий трал.

Заметив меня, она явно обрадовалась, что мне польстило, адресовала приглашающий взмах, представила Джеку и Элен таким-то, Уорду и Элли вот этаким. Я постарался развернуться и отгородить ее от компании, чтобы та рассосалась. Я не доверял собственному голосу. Боялся захрипеть. Но вопрос вышел вполне пристойно:

– Как дела?

– Замечательно! Том ужасно доволен. Согласитесь, декоратор проделал сказочную работу.

– Очень мило.

– Мори ведет себя просто прелестно! Кажется, понимает всю важность события, правда. И держится вполне изящно. – Она приподнялась на цыпочках, задрала голову, высматривая Морин.

Что ж, притворись, будто видел ее, перемолвился мимоходом.

– Выглядит в самом деле очаровательно. Ей идет этот цвет.

– А! Вы ее уже видели?

– Да. Внизу, в вестибюле.

Бидди была занята поисками, поэтому до нее дошло далеко не сразу. Она повернулась ко мне:

– Что? Где?

– Внизу, в вестибюле.

– Когда?

– Не знаю. Я всего только выпить успел. Должно быть, минут пять назад… Я выходил из лифта, она заходила. Пальцы стиснулись у меня на запястье.

– Одна?

– Да.

– Боже мой, Тревис, почему вы не остановили ее и не привели сюда?

– Слушайте, Бидди, она прекрасно выглядела. Сказала, чтоб я поднимался, присоединялся к гостям. Сказала, должна что-то взять из машины. Обещала сейчас же вернуться. Неужели надо было хватать ее, тащить сюда с визгом и дракой?

– Ох, она ведь ужасно хитрая! Ну, тогда и черт с ней. Именно в тот момент, когда все так хорошо… Том сомневался, стоит ли ее везти. Она казалась такой.., собранной. Извините. Лучше пойду найду Тома. Я-то думала, она с ним… А он, наверно, думает, что она со мной. Ему станет плохо, совсем плохо…

Я разобрался в окнах, сориентировался и пошел по широкому коридору, который вел мимо небольших кабинетов. Мимо меня туда-сюда двигались толпы, кто-то из служащих “Девелопмент анлимитед” водил экскурсии. Завернув за угол, я вошел в кабинет, выглянул, сообразил, что нахожусь не более чем в пятнадцати футах от стены, выходящей на улицу, – слишком близко. Снова свернул за угол, предположил, что в нужном мне кабинете дверь должна быть закрыта. Почти все были открыты для осмотра.

Совсем маленькая рыжеволосая женщина, семенившая мимо, остановилась, уставилась на меня. Вся в зеленом, с кучей бриллиантов, с широкой улыбкой прямо с рекламы мартини.

– Привет, дорогой! Вы какой-нибудь новый инженер? Я – Джоэни Мейс, дальше по коридору.

– Привет, Джоэни Мейс. Я не инженер. Я таинственный гость.

– С неприлично пустым бокалом? Ужас! Стойте на месте, таинственный гость. Не двигайтесь. Не дышите. Я вас обслужу.

И засеменила прочь. Моя сторона коридора была пуста. Слышались приближающиеся голоса. Я открыл дверь, шагнул в маленький кабинет. Свет не горел. Закрыв дверь, увидел, что он завален картонными папками с бланками и подсобными материалами. Пробрался к окну – центральная створка крепко закрыта, узкие с обеих сторон приоткрыты вовнутрь дюймов на восемнадцать и держатся на защелке. Высотой они были в пять футов, и еще фут от пола. Окно слева открыто. Я высунулся и посмотрел вниз – оно. Закрыл его, натянув рукава пиджака на ладони, нажал на ручку, пока она полностью не защелкнулась. Повернувшись, наступил на что-то мягкое. На ощупь можно догадаться, что это маленькая кожаная вечерняя сумочка. Я сунул ее под рубашку, затянув ремень еще на одну дырочку.

Осторожно, на дюйм, приоткрыл дверь. Приближалась погруженная в разговор группа. Когда она прошла, я улучил момент, вышел, возможно с излишней небрежностью, но вокруг не было никого, кто освистал бы плохую игру. Прислонился к стене в коридоре. Миссис Мейс несла выпивку, торопилась, высоко держа бокал, гордясь своим достижением. Мартини был чрезвычайно поганый. Я рассыпался в экстравагантных благодарностях. Она объявила, что я должен прийти в воскресенье поплавать в ее бассейне. Соберется компания пловцов. Выпьем несколько галлонов шампанского. Вкуснейшего. Ну конечно.

Плетясь следом за группой, мы попали в конце концов в большой зал. Бидди быстро подошла, отвела меня в сторону. Вид у нее был решительный и сердитый.

– Трев, я не оповестила Тома и не собираюсь. Раньше или позже он обнаружит исчезновение, этого будет вполне достаточно. Я просто не позволю своей сестре портить ему прекрасный день. Она и так достаточно напортила. Не окажете ли по своей доброте совершенно особое одолжение?

– Разумеется.

– Идите вниз и начинайте проверять каждый бар, какой отыщете. Их тут немало в районе трех-четырех кварталах. Если найдете ее в не совсем плохой форме, пожалуйста, приведите назад. Если в плохой, побудьте с ней, посадите в фургон, который стоит там внизу. Номер…

– Я знаю машину.

– Огромное спасибо! Бедный Трев! Вечно оказывает дурацкие услуги жуткой семейке Пирсонов. И послушайте, дорогой, никогда даже не намекайте Тому, что я знала о ее уходе. Он убьет меня. Посчитает, что я должна была ему сразу сказать. Но пропади все пропадом.., и.., еще раз спасибо.

Я начал медленный путь через толпы гостей. Пришлось пройти мимо компании, которая застыла в уважительном внимании, слушая Тома Пайка. Он стоял – высокий, энергичный, смуглый, красивый, чуть-чуть сутулый, чуть-чуть простоватый, чубастый, слегка ко всем снисходительный – и низким, звучным, прекрасным голосом изрекал:

– ..ответ даст возможность создания рабочих мест в центральных городских районах, если мы намерены продолжить создание жизнеспособной экономической базы в центре Форт-Кортни. Вкладом нашей компании в это прекрасное здание будет – если у всех у нас хватит смелости и дальновидности – закрытый торговый центр. Он займет тот небольшой квартал на Принсесс-стрит. Обновление города поможет избавиться от устаревших складов, освободить улицы в центре города, и я не вижу причин, которые помешали бы нам…

Рядом со мной кучка разодетых леди восторженно вздыхала над чем-то только что до смерти их поразившим и ускользнувшим от прочих потенциальных инвесторов.

Я спускался вниз в лифте с молчаливой супружеской парой. Она пристально смотрела в потолок небольшой кабины, чопорно поджав губы, насупив брови. Он уставился в синий коврик под ногами, стиснув зубы и мрачно задумавшись. Когда мы шли к стоянке, она, не принимая в расчет, что я близко, проговорила глухим равнодушным тоном:

– Почему бы тебе, дорогой, не позволить мне ехать домой в одиночестве? Сам же можешь вернуться и сколько угодно лапать вульгарную задницу Глории. Ей, должно быть, недостает знаков внимания.

Он не ответил. Я подошел к своей машине, отпер, сел и так крепко вцепился в руль, что захрустели костяшки пальцев. Так плотно зажмурился, что увидел взлетающие ракеты и огненные кольца. Выпадают маленькие удачи, ибо противникам всегда везет попеременно, а когда долго ведешь игру, постигаешь шансы на выигрыш и проигрыш. Бидди мне помогла. Я этого не ожидал. Я ожидал, что она ему скажет, как Макги видел Морин, вышедшую другой дорогой, не той, о которой он точно знал, и он ринется на меня, подойдет поближе, можно будет увидеть, что он собой представляет. Но вышло даже лучше.

Теперь надо найти Стейнгера, да поскорее.

Стейнгера я нашел только в четверть десятого. Объявил ему: если все сразу же будет записано, в дальнейшем сбережем массу времени и кучу вопросов.

– Вид у вас странный, – заметил он. – Вроде как бы испуганный.

– Такой уж день выдался, Эл.

– В чем, вообще, дело?

– Сперва организуйте запись.

– Ладно, ладно!

И он, оставив Наденбаргера посреди дороги курсировать самостоятельно, поехал со мной в моей машине в полицейское управление. Я сказал, что по возможности предпочел бы рассказывать в автомобиле. Он вернулся с обшарпанным старым магнитофоном и микрофоном размерами с зажигалку. Я отыскал ярко-белый знак въезда на шоссе 30, остановился в дальнем конце задом к ограде. Бесстрастная девушка долго подходила, чтобы принять заказ, долго ходила за двумя чашками кофе, пристраивала поднос к машине. Стейнгер проверил магнитофон. Он немного шипел, но не слишком. Головки следовало почистить и размагнитить.

Он перемотал пленку, включил запись, назвался, продиктовал дату и время, объявил, что записывает добровольное заявление Тревиса Макги в таком-то и таком-то месте, что это заявление имеет определенное отношение – пока неизвестно какое – к насильственной смерти мисс Пенни Верц от колотой раны и что упомянутая жертва была знакома с поименованным Макги. Вздохнул, передал мне микрофон.

Как только я начал, Стейнгер окаменел и выпучил на меня глаза. На протяжении повествования до того страстно хотел меня перебить, что совершал небольшие рывки и подскоки, но я не дал ему ни малейшей возможности. В один момент он скорчился, закрыв глаза руками, и послышался скрежет зубов. Я закончил, включил перемотку.

– Хотите, опять прокручу? Можете задавать вопросы.

– Нет, нет. Не сейчас. О Господи Иисусе, всеблагой и всемилостивый! Ах ты, гнусный, тупой подонок! Ох, и как мне могло взбрести в голову, что у тебя в мозгах есть хоть одна извилина! Надо было мне взять тебя, глупого гада, и закрыть за железной дверью. Господи Боже, у меня полночи уйдет только на изложение обвинений. И тебе хватило наглости, силы, идиотской.., настырности просить меня лезть за трупом в дурацкую дыру, заявить, будто нашел его в канаве, не позволять провести опознание, держать в морозильнике как Джейн Доу[17], Бог весть сколько времени… Нет! Черт возьми, Макги! Нет! – Крик был полон страдания.

– Почему вы не хотите спросить меня кое о чем? Может быть, после этого успокоитесь, Стейнгер. У вас вся ночь впереди, успеете забрать тело.

Он кивнул. Я включил магнитофон.

– Вы абсолютно уверены, что она была мертва?

– Она упала на бетон с высоты в сто двадцать футов.

– Хорошо! Вы отдавали себе отчет, что уничтожали возможные свидетельства преступления, прикасаясь к наружной и внутренней ручкам дверей кабинета, закрывая окно, забрав сумочку?

– Он наверняка не оставил ничего существенного. Я и тело передвигал. Выпрыгнула она, упала или ее столкнули – труп выглядел бы одинаково.

– Но чего вы хотели добиться? Я выключил микрофон.

– Эл, вы что, не хотите играть на моей стороне?

– Не могу! Это настолько из ряда вон…

– Кто может дать разрешение на попытку сыграть по-моему? Ваш босс?

– Старик Сэм Тепплер? Он рухнет замертво при одном намеке.

– Как насчет государственного прокурора вашего судебного округа, Гаффни?

– Гаффнер. Его зовут Бен Гаффнер.

– Есть какой-нибудь шанс получить его согласие? Прокуроры бывают разные. К какому он типу относится?

Эл Стейнгер вышел из машины, хлопнув дверцей, медленно обошел вокруг автомобиля, шаркая по асфальту ногами, поддергивая брюки, потирая шею. Подошел, посмотрел на меня поверх прицепленного к дверце подноса.

– Гаффнер работает четвертый срок. Пользуется дьявольским уважением. Но никто с ним не сблизился. Любит наказывать, никому не дает спуску. В курсе всех дел. В игрушки не играет, выстраивает свои дела точно каменные стены в старые времена. Могу сказать только.., может и согласиться. Придется выложить ему всю историю, от начала и до конца. Он прямой, крутой, сам себе таким нравится. Но я с ужасом думаю, как мне ему объяснить, почему вы сейчас не за решеткой, Макги.

– Давайте попробуем.

Он пошел к телефонной будке на углу бензозаправки через хайвей, я наблюдал за ним в течение долгого разговора в освещенной кабине. По вялой походке на обратном пути нельзя было догадаться о полученном ответе.

Стейнгер сел рядом со мной, плотно закрыл дверцу.

– Он в пятидесяти пяти милях отсюда, в округе Лайм. Сказал, выезжает минут через десять. Захватит с собой пару сотрудников. Они ездят быстро. Откроют в суде какой-нибудь зал для слушаний. Там мы с ними и встретимся.

– Что вы ему сказали?

– Что один псих просит меня помочь спрятать тело жертвы убийства.

– А он что сказал?

– Спросил, зачем звоню. Я объяснил, что, возможно, у психа имеется неплохая идея. Он решил приехать послушать. Не думаю, что он купится.

– Стоит попытаться продать.

– Почему я вас не запер покрепче?

– Потому что в душе вы весьма славный малый.

Я помигал фарами, пришла девушка, забрала поднос, получила деньги. Стейнгер связался со своим офисом, сообщил, что сменяется чуть пораньше полуночи, и попросил диспетчеру оповестить Наденбаргера.

Мы подъехали к зданию суда. Он нашел ночного дежурного, попросил открыть небольшой зал рядом с судейскими кабинетами на втором этаже и велел ему встать у боковой двери со стороны стоянки в ожидании приезда мистера Гаффнера.

Трубки ламп дневного света осветили потертый красный ковер, стол под красное дерево, окруженный десятью стульями. В зале без окон воздух был застоявшимся, спертым. Стейнгер повозился с термостатом, что-то щелкнуло, повеяло прохладой. Мы принялись раскладывать на засаленной столешнице всякую всячину. Два пузырька с прописанными препаратами, один частично использованный. Жучок с двумя головками. Магнитофон, шнур которого воткнули теперь в розетку. Плоскую голубую сумочку в тон голубым туфлям-лодочкам, завернутым в бумагу вместе с мертвой женой Тома Пайка. Револьвер Холтона. Ломик, который оставил следы насильственного вторжения в раздвижные стеклянные двери и в стальной медицинский шкафчик.

Мы ждали Гаффнера. На губах Стейнгера играла слабая, усталая улыбка.

Глава 19

Бен Гаффнер уселся в центре за длинным столом, указав мне место напротив, а Стейнгеру слева от меня. Двое помощников прокурора сидели по бокам от него. Худой, бледный, по имени Рико – старший следователь. Кругленький рыжий Лозье, молодой адвокат, помогал Гаффнеру на выездных сессиях суда.

Гаффнер любил порядок. Он в удобном порядке разместил перед собой желтый официальный блокнот, четыре остро отточенных желтых карандаша, стеклянную пепельницу, сигареты и зажигалку. Рико принес магнитофон “Сони-800”, подключил, вставил новую пленку, проверил, водрузил микрофон на книгу, положив ее в центре стола, вновь проверил, отрегулировал громкость и кивнул Гаффнеру.

Только тогда Гаффнер взглянул прямо на меня. Медленно вращались кассеты с пленкой. У него была лунообразная физиономия, а все мелкие, тонкие черты сосредоточились в центре луны. Волосы стрижены коротко, за исключением седого курчавого хохолка спереди, похожего на моток стальной проволоки. Глаза с необычным желтым оттенком, причем прокурор обладал способностью смотреть не отрывая глаз, не мигая, абсолютно без всякого выражения. Довольно эффективно.

– Ваше имя? – проговорил он наконец. Никаких отличительных признаков в голосе, в речи. Никакого акцента, намека на происхождение.

Имя, возраст, адрес, род занятий, семейное положение, местный адрес.

– Как я понял, вы делаете добровольное признание, мистер Макги. Должен предупредить…

– Я осведомлен о своих правах относительно дачи невыгодных для себя показаний, молчания, присутствия адвоката и прочего, мистер Гаффнер. Свободно и добровольно отказываюсь от них без каких-либо угроз, обещаний и принуждения с вашей стороны.

– Очень хорошо. Опишите мне собственными словами ваши действия, связанные с инкриминируемым вам преступлением…

– Так дело не пойдет, мистер Гаффнер.

– Оно пойдет так, как желательно мне.

– Тогда вы напрасно проделали долгий путь. Эл, ведите меня за железную дверь.

Пока Гаффнер сверлил меня желтым взглядом, можно было медленно сосчитать до десяти.

– Что же вы предлагаете, мистер Макги?

– Я хочу начать с событий пятилетней давности, рассказать, где и как познакомился с Хеленой Пирсон Трескотт и ее дочерьми. Не отниму у вас времени подробностями, не имеющими отношения к делу, которое, надеюсь, вы сможете вынести на рассмотрение Большого жюри. Кое-какие последующие события будут предположительными.

– Меня не интересуют ваши предположения.

– Меня не интересует ваша незаинтересованность моими предположениями. Я намерен вам их изложить вместе с имеющимися у меня фактами. Без предположений факты вместе не свяжутся. Просто придется вам все это вытерпеть, мистер Гаффнер. Утешьтесь возможностью получить несколько ниточек.

После очередного долгого немигающего желтого взгляда он согласился:

– Тогда приступайте. Постарайтесь не отвлекаться. Когда я вот так подниму руку, прервитесь, пожалуйста. Значит, мне надо сделать заметку в блокноте. Как только закончу писать, продолжайте, по возможности с того, на чем остановились. Ясно?

– Абсолютно.

На рассказ ушло много времени, обе стороны пятидюймовой кассеты с пленкой и половина другой. Прокурор исписал много страниц – быстро, аккуратно, очень мелко.

Выстроенная мною цепочка мотивов и логических заключений свелась к следующему.

Доктор Стюарт Шерман в самом деле убил жену, и следователь по особым делам округа Кортни Дэйв Брун в ходе расследования наткнулся на нечто дающее достаточные основания для вынесения Большим жюри обвинительного приговора. Однако практикующий врач был гораздо полезнее Дэйву Бруну, чем обвиненный убийца. Такой сообразительный тип, скорее всего, ненадежнее спрятал улику. Возможно, пообещал доктору помощь и молчание в обмен на письменное признание, которое можно использовать для шантажа.

Затем учтем узкую лазейку, найденную Томом Пайком во время расследования его неэтичных брокерских действий. Вмешательство мисс Гулды Веннерсен кажется необычайно удачным. Можно предположить, что Дэйв Брун сделал шаг, оказав Пайку огромную услугу ради собственной выгоды. Может быть, он откопал сведения, позволяющие прижать Веннерсен, может, уже что-то было в запасе и он ждал только случая поэффективнее использовать компромат. Это дало Бруну определенную власть и над Пайком, который все больше и больше преуспевал.

Затем Хелена Пирсон Трескотт перед первой операцией сообщила дочерям об условиях завещания и о неожиданных размерах капитала. Морин наверняка поделилась новостью с Томом. Потом хирург, доктор Билл Дайке, известил Тома Пайка, не уведомив дочерей, что страдавшая раком толстой кишки Хелена не выживет. В связи с условиями завещания ожидаемый младенец внезапно превратился в потенциальную угрозу, как претендент на значительную долю наследства. Идеальная схема – кончина Хелены, потом бездетной Морин и женитьба Тома Пайка на Бриджит.

Случайно или по плану, домашним врачом оказался доктор Шерман. Можно предположить, что Пайк с Бруном, связанные взаимовыгодными отношениями, стали сообщниками. Доверие гарантировали разнообразные отрывки опасной информации, хранившиеся в надежном месте и подлежавшие огласке только после смерти одного из заговорщиков.

На Шермана оказали давление, вынудив вызвать у Морин Пайк спонтанный выкидыш. Есть препараты, серьезно нарушающие функцию почек. Сделайте инъекцию, иначе вам грозит полное разоблачение, позор, а возможно, пожизненное заключение. Все вышло вполне удачно: Морин тяжело заболела.

Переходим теперь в сферу чистых предположений. Почему возникла необходимость стереть воспоминания Морин о ближайшем прошлом? Может, она заподозрила, что укол, сделанный доктором Шерманом, убил ребенка? Или, что несколько вероятнее, будучи вроде бы в коме, слишком много услышала из некоей тихой беседы доктора Шермана и ее мужа? Женщина ни в коем случае не умолчала бы об этом. Оставалось либо уничтожить память Морин, либо убить ее, невзирая на неизбежную потерю денег. Шерман экспериментировал с памятью животных с сохранением приобретенных навыков, с периодом времени, за который они забываются. Как лечащий врач, он мог с легкостью ввести Морин большую дозу пуромицина. Когда память обо всех событиях последних дней начисто испарилась, Пайк, вероятно, быстро сообразил, с какой выгодой можно воспользоваться этим эффектом. С его помощью он собирался приступить к подготовке смерти жены, которая должна была умереть за Хеленой, а заодно заманить и держать в доме Бриджит, которая могла влюбиться в красавца мужа сестры.

После возвращения Морин из больницы Том Пайк с невольной помощью Бидди держал жену на пуромицине. Функция ее повседневной памяти фрагментарна, подавлены приобретенные навыки. Побочный эффект – возвращение в детство, к чувственным удовольствиям, стремление к бегству. Но это помогало держать рядом Бидди, которая не могла оставить сестру. Еще при жизни Хелены Том Пайк подготавливал сцену для самоубийства жены. Одна из попыток должна была стать успешной. Он ничем не рисковал, напичкав ее снотворным, выждав на первый взгляд рискованный период времени, а потом придя на помощь. Она ничего не помнила. Пайк нисколько не рисковал, уложив ее в горячую ванну, сделав два пробных надреза и один глубокий, выждав и выбив незапертую дверь. Она ничего не помнила и не догадывалась, что он сам привязал к балке грубо и неуклюже сплетенную веревку.

Только он не знал, что обычно потенциальные самоубийцы придерживаются одного способа, максимум двух. А тут было четыре.

Кажется, ясно, почему доктор Шерман становился опасным. Мало-помалу он осознавал, что свидетельство об убийстве его жены вряд ли будет когда-нибудь пущено в ход, так как по предъявлении обвинения он сообщил бы и об искусственном выкидыше, устроенном по просьбе Пайка и под давлением со стороны Бруна, и о том, как Пайк вводил Морин полученный от него препарат, который воздействует на мозг, вызывая эффекты, ошеломляющие неврологов и психиатров. Тем временем его заставляли вкладывать в сделки Пайка все заработанные деньги и даже средства от продажи страховых полисов. Может быть, Шерман замкнулся о признании. Может, стал вымогать деньги у Пайка за поставку пуромицина.

Как было совершено убийство? Пенни Верц за неделю до собственной смерти видела сон, который ей о чем-то напомнил. Потайная дверца во лбу Шермана, оранжевый огонек вроде того, что мигает на контрольной панели “Дормеда”. Сосчитай вспышки. Может быть, она вспомнила случайное замечание Шермана о неких сложностях в обращении с аппаратом, который он достал для Морин Пайк и с которым учил обращаться Бидди?

Тщательная проверка, возможно, покажет, что в ночь смерти доктора Хелена и ее дочери уезжали на Кейси-Ки. Может быть, обнаружится, что Том Пайк уезжал из города, в Орландо или в Джэксонвилл. Там он взял напрокат машину, вернулся домой, положил портативный “Дормед” в чемоданчик и понес в кабинет Шермана для проверки. Аппарат тяжелый. Чемодан светлый.

Видели, как из кабинета Шермана вышел высокий мужчина. Высокий – понятие относительное. Пайк совсем не высокий. Впрочем, рост настолько запоминается, что пара ботинок на очень высокой подошве служит отличнейшей маскировкой. У меня есть пара с подошвами почти в четыре дюйма. Мои шесть футов четыре дюйма увеличиваются при этом до шести и восьми. Я ношу с ними пиджак на пару дюймов длиннее обычного. Люди запоминают размеры. Запоминают, что видели великана. И почти ничего больше не помнят.

Абсолютно естественно принести аппарат на проверку к Шерману. “Морин жалуется, что ей больно. Мы с Бидди проверили – и действительно, поначалу чувствуется короткая резкая боль. Попробуйте, и увидите”.

Через несколько секунд доктор заснул при максимальных импульсах. Вытащить у него из кармана ключ, отпереть сейф с наркотиками. Закатать рукав, завязать жгут на предплечье, ввести смертельную дозу морфина, развязать жгут. Забрать из задней комнаты весь пуромицин. Немного обождать, снять парик, отключить аппарат, уложить в чемодан и уехать.