Гомер протянул руку и поставил свою специальную фишку на «не выигрывает».

— Подождите бросать! — отрывисто произнес крупье.

— Какого еще дьявола? — запротестовал бросающий.

— А вы сделали ставку, сэр? — спросил крупье Гомера.

— Именно там, где хотел, — ответил Гомер.

— Может быть, помочь этому деду правильно сделать свою несчастную ставку? — заговорил подвыпивший. — Дед, выбрал бы что-нибудь получше, чем ставить на мой проигрыш. Ребята, когда вы там закончите и дадите мне выбросить мою семерочку?

— Бросайте, сэр, — сказал крупье.

Шумливый выбросил снова 9, потом 11, 3, 10, 6, 7. Банкир стола подошел к стопкам с фишками, с самого низа одной из них достал специальную и изящным движением положил ее на фишку Гомера. Гомер взял обе и опустил в карман.

— Сглазил, дед — проворчал шумливый. — Еще раз так сделаешь, я тебе дам. Эй, дед, не слышишь, что ли?

Гомер Гэллоуэлл медленно поднял голову, чуть пошире раскрыл свои желто-серые глаза, придававшие ему сходство с рептилией, и посмотрел на того тем долгим взглядом, который ставил на место людей гораздо более высоких по положению, чем этот выпивоха.

— Закрой рот, сынок, — вежливо произнес Гомер.

— О, я не хотел вас обидеть, — совсем другим голосом промолвил тот.

После этого до полуночи Гомеру еще три раза представилась возможность повторить тот же самый прием: он ставил против второго броска игрока, если перед этим была серия из как минимум восьми ходов подряд предыдущего бросающего. Один раз он проиграл, два раза выиграл и отошел от стола с пятьюдесятью тысячами в плюсе.

Его метод в одном отношении нарушал теорию молодого математика. «Да поймите вы, мистер Гэллоуэлл, — чуть ли не со слезами на глазах взмолился однажды тот, — у кубиков нет памяти! Если вы нормальными кубиками выбросили сорок семерок подряд, то математическая вероятность выбросить семерку сорок первым броском остается той же, что и до первого броска». — «Сынок, ты мне здорово помог. Мы знаем оптимальный размер ставок, которые следует делать. Знаем, что их нужно делать в наивыгоднейший момент. У меня есть эта составленная тобой таблица, из которой следует, что я могу сделать девятнадцать — двадцать ставок, а потом фортуна отвернется от меня. Все это я от тебя получил. Определенный опыт я получил от профессиональных игроков, с которыми вошли в контакт мои люди. И каждый из них говорит, что после длинной выигрышной серии одного бросающего хорошо, если следующий выиграет раз, редко бывает два раза и крайне редко — три. Понимаешь, сынок, это бывает как пра-ви-ло! Но иногда кости дуреют, везет одному за другим. Однако профессионалы видят такие вещи, которые тебе не измерить твоими компьютерами, и я думаю, что для терпеливого человека это важно, это как раз то, чего ему не хватает для полного счастья. Будь я заядлый игрок, это мне не помогло бы. Я проиграл бы из-за того, что очень хотел бы выиграть, и выиграть много, и поэтому все свое оставил бы у них. Но я не заядлый игрок. Я вначале придумываю план и смотрю, как он работает. И если я там увижу, что мой план не срабатывает, сынок, то решу раз и навсегда, что в этом мире нет ничего, что может побить эти проклятые столы...»

Мистер Гомер Гэллоуэлл из Техаса, отойдя от стола, направился в бар «Африк», сел за столик в углу и заказал сандвич с ветчиной, бурбон и воду. Его столик находился рядом с дверью, через которую в бар входят артисты. Когда появилась она, Гэллоуэлл, насколько мог, учтиво встал и промолвил:

— Добрый вечер, миз Доусон.

— О-о, мистер Гэллоуэлл! — с искренней радостью воскликнула Бетти. — Я уже слышала, что вы опять у нас.

— Вы можете посидеть со мной немного?

— Мне прямо сейчас на сцену, но сразу по окончании, если вы не уйдете, — с удовольствием. Знаю, вам не нравится работа, которой я занимаюсь.

— Думаю, что выдержу и дождусь вас, если не буду сильно прислушиваться.

— Ну и публика у меня! — воскликнула Бетти с притворным отчаянием. — Так, значит, я подойду.

Гомер сел и посмотрел ей вслед, как она прокладывает себе дорогу между столами к маленькой сцене. Смотрел на ее крутые бедра, хорошие плечи, длинную прямую линию спины, грациозную походку и думал о том, почему, о Господи, так мало их осталось на земле, таких женщин, сильных, гордых, излучающих тепло. Теперь пошла совсем другая порода — вечно хнычущие, писклявые, нервные, капризные, скучные. А эта — как Анджела. Как Анджела много лет назад, когда еще болезнь крови не свалила ее. Она боролась со смертью тринадцать лет, но он никогда не слышал от нее жалоб. Таких людей, как Анджела и эта Бетти Доусон, жизнь не бережет. Бетти потеряла свои лучшие годы, семь лет, когда ей надо было рожать детей, принадлежать хорошему человеку, помогать ему в работе, — вот что ей было уготовано Богом, а не петь эти дурацкие песенки пьяной публике.

Он вспомнил, как они странно познакомились. В марте прошлого года, тринадцать месяцев назад. Проиграв те самые двести тысяч, он встал на следующее утро в пять часов, злой на себя, с желанием улететь по крайней мере до восьми. Тот факт, что он засел за игру, свидетельствовал о скуке, которая все больше и больше овладевала им в течение последних лет. Он приобрел огромную силу, и ему стало слишком легко добиваться своих целей. Но он испытывал такое глубокое уважение к бесперебойно функционирующей «Гэллоуэлл компани», что никак не мог создавать себе дополнительных трудностей путем принятия нарочито ошибочных решений, чтобы давать самому себе возможность поработать.

В то утро, раздраженный тем, что не может понять причин собственной неудовлетворенности, Гомер услышал, что где-то поет женщина. В казино у столов стояло несколько кучек людей, но большинство столов пустовало. Несколько игровых автоматов лишь временами издавали шум, не то что ночью, когда там стоял непрекращающийся рев. Гомер медленно прошел через казино в бар «Африк».

В большом затемненном великолепно отделанном помещении сидело восемь человек. Лишь половина из них слушала певицу. Один бармен протирал стойку, другой наводил блеск на посуду.

Женщина сидела за маленьким белым пианино, на ней было темно-красное, до неприличия узкое платье, в вырезе которого виднелось родимое пятно. Хрипловатый тембр ее голоса болезненно расшевелил в нем старые воспоминания. Стоя еще в дверях, он прислушался к словам песни, и они показались ему неглупыми, но пошловатыми, и он повернулся, чтобы уйти. Но в этот момент она сымпровизировала музыкальную вставку по ходу песни и пропела: «Выходить — это невежливо по отношению ко мне, это бьет по моему самолюбию...»

Он заколебался, пожал плечами и сел один за столик на четверых возле двери. Попросил у официанта чашечку кофе. Он сделал открытие, что можно слушать пение, не обращая внимания на слова.

Певица закончила выступление, иронично поклонилась в ответ на усердные аплодисменты одного подвыпившего слушателя, отключила освещение сцены и прошла прямо к столику Гомера Гэллоуэлла.

— Я слышала, что вы раньше владели полмиром, — заговорила она, — а теперь вас тут начали приучать к скромности, сэр.

Он встал:

— Вон та маленькая надпись — это ваше настоящее имя?

— Да, Бетти Доусон.

— Гомер Гэллоуэлл, миз Доусон. Вы... не посидите со мной немного?

— Весьма благодарна, — ответила она и села.

Он сам удивился, что пригласил ее сесть. Импульсивность была не в его характере. У него были все основания не доверять привлекательным молодым женщинам. Анджела была в его жизни единственной любовью. Когда он стал человеком влиятельным, женщины начали преследовать его так настойчиво и бессовестно, что это и удивляло его, и беспокоило. Но он избегал отношений с ними в любой форме. Анджела умерла, когда ему было тридцать пять, полжизни назад. У него было сильное и чисто физическое влечение к женщинам, но для эмоциональной привязанности после Анджелы у него, уже не осталось места в сердце, да он был к тому же слишком занят построением своей империи, чтобы отвлекаться на «светскую» жизнь. И, исходя из грубой логики, которой он руководствовался, он решил проблему по-своему, с характерной для него эффективностью.

Один из его агентов в Мексике выбирал девушек из маленьких деревень, непременно здоровых, чистоплотных, бедных, с хорошими манерами, прилежных в работе, а внешне крепких, загорелых, миловидных. Обмана никакого не было. Каждой говорили, что она поедет в Штаты на легальном основании и получит там разрешение на работу. Она будет работать на гасиенде богатого и влиятельного «норте американо» и делить с ним постель в течение года или двух. Ее научат, как следить за собой, чтобы у них не было детей. За свои услуги она будет получать хорошие деньги, а когда время контракта истечет, то вернется в свою деревню с таким дорогим подарком, что ей нетрудно будет найти хорошего жениха у себя в деревне. Отказов было мало, а те, которые соглашались, годы спустя были весьма довольны результатами сделки.

Имена и лица этих девушек перепутались, он не помнил, сколько их было за эти годы. Мария, Антония, Ампаро, Росалинда, Мария-Элена, Аугустина, Чуча, Доротея... Из раза в раз все удобно повторялось: вначале ничего не требующая взамен покорность, страх, которые скоро переходили в радостную привязанность, потому что ему легко было быть добрым к ним. Почти все без исключения через несколько месяцев после возвращения в Мексику присылали ему традиционную свадебную фотографию — невеста и жених напряженно смотрят в объектив деревенского фотографа, запечатлеваясь на вечные времена.

Все эти годы постоянных забот эти девушки приходили к нему по ночам, заряжая его неизменной молодостью, ничего не требуя дальше очерченного заранее круга домашних работ и постели, ценя его доброту и посвящая себя тому, чтобы доставить ему удовольствие.

Он отдавал себе отчет в том, что это аморально, что это рабство, добровольное, но все равно рабство, привлекательность которого поддерживалась деньгами. Он не мог до конца уяснить, кому плохо от этих сделок, но угрызения совести были достаточно сильны, так что всякий раз его подарок оказывался щедрее, чем он планировал.

Последней, кого прислали ему шесть лет назад, была Хильермина из деревни в районе Тлахкала. Гомер требовал от нее значительно меньше, чем в прежние времена. Когда она приехала в его дом, ей было девятнадцать. В течение двух лет Хильермина брала на себя все больше и больше ответственности за управление домашним хозяйством. Это была необычайно сильная личность с талантом к управлению. Сколько бы недель он ни отсутствовал во время деловой поездки, в любой момент он приезжал уверенным, что ранчо будет блестеть чистотой. В холодный сезон будет готова печь — оставалось лишь затопить. Джиджи с улыбкой, одновременно застенчивой и гордой, распакует его вещи, приготовит свежее белье и одежду, сделает виски, как ему нравится, составит меню из его любимых блюд.

Через два года Гомер заговорил с ней, безо всякого желания, о том, что пришло время послать ее обратно. Она ответила, что может еще немного подождать, если ее присутствие не тяготит его. Он снова заговорил с ней об этом в конце третьего года, и четвертого и уже знал, что больше не будет поднимать этого вопроса.

Внешне она изменилась: прибавила в весе, широкие индейские скулы стали более заметны. Она командовала всей домашней прислугой, требуя неукоснительного послушания. С Гомером Гэллоуэллом она стала более фамильярной, но не так, чтобы ему это не нравилось. Она следила за его здоровьем, как мать за болезненным ребенком, ходя за ним по пятам, когда он чувствовал чрезмерную усталость. Помимо его желания или просьб, он превратился в центр ее существования, и было немыслимо посылать ее обратно. Ее английский стал весьма приличным, и по ее настоянию, отнюдь не упорному, он помог ей получить американское гражданство.

Когда Гомер жил на ранчо, Джиджи каждый день перед сном приходила и массировала ему сильными загорелыми пальцами спину, плечи и шею, как бы стирая с него все напряжение дня. Одновременно она болтала о делах на ранчо, и это тоже приносило Гомеру отдохновение. Она оставалась с ним, разговаривала и была всегда рядом, когда в нем просыпалось желание. Если он просыпался до рассвета, ее никогда не было рядом, она уходила в свою комнату в крыле для прислуги — так она понимала рамки приличия в их отношениях. Когда на ранчо бывали гости, она не давала им ни малейшей пищи для размышлений. Оставаясь наедине с Джиджи, Гомер иногда говорил о делах, и, хотя они были выше ее понимания, ему казалось, будто у него самого в голове становилось больше ясности. Джиджи была единственным человеком, с которым он говорил свободно и открыто.

Удовлетворяя собственное чувство ответственности за нее, Гомер сделал специальное добавление к своему завещанию. Доверенный адвокат, который ведал его юридическими делами наиболее личного характера, был поражен названной суммой.

— А сможет ли эта... это лицо правильно распорядиться такого размера суммой? — осторожно спросил он. — Может быть, лучше...

— Она сумеет распорядиться своими личными финансовыми делами лучше, чем ты — своими, сынок.

— Да я просто...

— Вот и делай то, что я тебе говорю.

Ему нравилось думать, как после оглашения завещания охотники за чужими деньгами накинутся на эту простую женщину из заброшенной деревеньки и какой отпор они получат с ее стороны, ибо она со своей практичностью и проницательностью насквозь видит любой обман.

Все они, включая нынешнюю его подругу Хильермину, выработали у Гомера определенную оборонительную тактику против женщин типа той, которую он импульсивно пригласил посидеть с ним.

— Они крепко наказали меня, — сказал он.

— Слухи об этом ходят, — сказала тогда Бетти Доусон. — Если кто-нибудь обыгрывает дом, об этом трубят в газетах. Если же наоборот, то в рот воды набирают.

— Я думаю, вас интересуют люди, которым есть что проигрывать. Так что когда они проигрывают, это самое приятное для них событие. В данный момент я победил бы в конкурсе на самую популярную личность.

Официант принес кофе. Когда он отошел на достаточное расстояние, Бетти посмотрела на Гомера внезапно сузившимися глазами и сказала:

— Мне абсолютно все равно, сколько вы проиграли или сколько у вас осталось. Я заговорила с вами только потому, что вы казались подавленным. «Среди меня» вы не выиграли никакого конкурса. Что мне до вас или ваших денег! Если вы не в состоянии оценить дружеского жеста, не думая при этом, что все подряд хотят вас подцепить на крючок, тогда почему бы вам не встать и не уйти через эту дверь? Мне будет жутко как не хватать вас.

Он пристально посмотрел на нее, потом наклонился к ней — его глаза стали такими же узкими, как ее, — и произнес:

— Чего мне не хватало, так это чтобы меня пожалела девчонка, которая зарабатывает на жизнь грязными песенками. Когда мне понадобится, чтобы меня пожалели, я напишу вам. Для меня то, что я проиграл, это все равно что вам потерять десять долларов.

— Пришлите мне копию вашего банковского счета, господин богач!

— Если кто и уйдет из-за этого стола, то не тот, кто сел сюда первым!

— А может, вы купите этот отель и снесете его мне назло?

Оба замерли. Лица их разделяло несколько дюймов, челюсти были сжаты. Уголок его рта задвигался, ее глаза заплясали. И внезапно оба разразились смехом, так что слезы потекли по щекам. Костяшками пальцев он ударил по столу, и бармены разом посмотрели в их сторону.

Когда приступ смеха прошел и они успокоились, то были уже друзьями, которые могли спокойно разговаривать друг с другом. И оба готовы были и говорить, и слушать. Он сказал, что не позволит ей уйти спать. Потом разрешил ей пойти переодеться. Они вместе позавтракали, в тот яркий холодный день прошлись по курортной части города, долго обедали в «Сахаре» и потом на такси вернулись в «Камерун».

За обедом Гомер спросил:

— Вы можете уйти из этого бизнеса или нет?

Он сразу почувствовал отстраненность и настороженность в ее голосе, когда она ответила с безразличным видом:

— Ну а почему я должна уходить, Гомер? Мне нравится такая жизнь.

— Это не та работа, для которой вы созданы, миз Бетти, — упорно продолжал он свое.

— Да почему?! Да, в песнях накручено, но на самом деле ни про одну из них нельзя сказать, что она дурного вкуса.

— Носить такие облегающие платья, и эти олухи смотрят на вас...

— Это часть представления.

— Да вам нужно быть замужем, иметь детей — такой женщине, как вы!

— Может быть. Но мужа не закажешь, как порцию виски, Гомер. Где же его взять?

— Но вам надо и самой посматривать, немножко помогать самой себе.

Она пожала плечами:

— Если бы даже и появился парень, уже слишком... Оставим это, Гомер, хорошо?

— Почему слишком поздно?

— Ну пожалуйста, Гомер.

— На вас кто-нибудь оказывает давление, миз Бетти?

Она немного запоздала с ответом, что лишь подтвердило его подозрения.

— Чепуха! Я свободна как птица.

— Что бы это ни было, я вижу, вы не хотите об этом говорить. Вам это неприятно. Но помните одну вещь: я располагаю немалым влиянием, миз Бетти. Вы мне нравитесь, а людей, которые мне нравятся, немного. И если кто-то связывает вас по рукам, а вы хотите освободиться, то дайте мне знать в любое время, в любом месте и скажите, кто и как, и я все сделаю. Деньги, черт их подери, это самый мощный рычаг в этом мире.

— Если мне, Гомер, понадобится когда-нибудь белый рыцарь на белом коне, то я позвоню в Техас.

— Обязательно, слышите?

Когда они вернулись в отель, Гомер связался со своим пилотом, а Бетти настояла на том, чтобы отвезти его в аэропорт на своем стареньком автомобильчике. В момент расставания он после короткого замешательства решился запечатлеть на ее щеке легкий поцелуй. Через месяц или около того он распорядился, чтобы в ее адрес послали перстень от самого Маркуса Неймана. Это был вечерний перстень с темно-синим овальным аметистом в три карата, вставленным в роскошную платиновую оправу.

Бетти отправила этот перстень по почте обратно, сопроводив забавным стихотворным отказом. Гомер Гэллоуэлл иронично посмеялся над собой и отдал перстень Хильермине...

Первое выступление Бетти закончилось, и она с улыбкой направилась к его столику.

— Гомер, вы хорошо выглядите.

— Конечно, миз Бетти. Как старый колдун на высоком дереве. Вот не знаю, сказать вам что-нибудь или нет за то, что вы прислали назад тот перстень. По-моему, это высокомерный поступок.

— О, это был героический поступок, Гомер. Вы даже не представляете, сколько сил стоило мне оторвать его от себя. Я влюбилась в него с первого взгляда.

— Я подумал, что он подойдет к вашим глазам.

— Не обижайтесь. Я не приняла его, потому что мы друзья, я полагаю, кроме того, у меня было предчувствие, что мы снова когда-нибудь встретимся. А раз так, то мне не хотелось чтобы во мне поселилась мысль о том, что если я буду хорошо себя вести, то получу новый подарок. Вы меня понимаете?

— В некотором роде, да. Может быть.

— Мое расположение нельзя купить, сэр.

— Да я никогда и не думал.

— Но я чувствовала бы себя как содержанка, если бы приняла такой дорогой подарок.

— Даже если и так, то вы были бы самой свободной женщиной такого рода, потому что я не смогу бывать здесь больше трех дней и только раз в год.

Бетти наклонилась к нему и, понизив голос, спросила:

— Ну зачем вы опять приехали сюда? Чтобы вас снова ощипали? Я слышала, вы приехали играть.

— На этот раз все может обернуться несколько по-иному, миз Бетти.

— Гомер, Гомер! Это они так говорят. Но так не бывает!

— Я бы на вашем месте не беспокоился за старого Гомера. Я немного занялся изучением этого дела после того раза. Если человек все время ставит, то по теории вероятности, которая отдает преимущество казино, он в конечном итоге проиграет. Я же ставлю редко, но крепко. — Гомер двумя пальцами достал из кармана жилета десять фишек. — Вы видели что-нибудь подобное?

Она взяла одну из фишек.

— Ну, сто долларов, вот и все. Только лента сверху. — Бетти повернула фишку к свету. — Подпись Макса Хейнса! Зачем?

— Это немножко повышает их в цене. До двадцати пяти тысяч за штуку. Так мы с ним договорились.

Бетти в испуге вернула фишку:

— Боже мой! Десять штук! Уберите, мне не по себе от них. Когда же вы, намерены пустить их в дело?

— Уже начал, миз Бетти. Начал с восьми, а теперь их десять. Если дело пойдет, как я рассчитываю, то завтра у меня будет еще три-четыре таких и три-четыре, а может и пять, в понедельник, и я поеду домой. А в чем дело? Вы как-то странно сейчас смотрели.

— Ничего особенного, Гомер.

— Что случилось?

— Я просто... У меня ужасное предчувствие, будто вы знаете, как обыграть казино, — если кто-нибудь в мире вообще может это сделать... Ужасное предчувствие, что вы выиграете.

— А чего ж тут плохого?

— О, я так, шучу.

— Но вы, кажется, напуганы?

— Иногда это не очень хорошо — много выигрывать.

Секунду-другую Гомер разглядывал ее.

— Не беспокойтесь. Разумеется, им не захочется без борьбы упускать деньги. Но я не первый день на свете. Когда мне было двадцать два года, один человек отнял у меня мои деньги. Три сотни золотом. Он прискакал на взмыленной лошади, ранил меня, забрал лошадь, деньги и оставил меня подыхать. Но через три месяца я собирался жениться, и у меня не было времени умирать. Я прошел четыре мили, прополз три и, воя от боли, как-то преодолел еще две, потом немного отдохнул. Затем я развел огонь на рельсах и остановил поезд, идущий на Сан-Антонио: Через три недели я поправился, прихватил друзей и пошел с ними навестить того друга. Мы его немного подвесили, потом приспустили, чтобы он смог говорить, и, когда он признался в содеянном и сказал, где деньги, мы повесили его уже окончательно. С тех пор никто ничего не брал у меня без моего согласия. Так что за меня не беспокойтесь.

Бетти улыбнулась и дотронулась до его руки:

— О'кей, бесстрашный старец.

— На вас что-то благотворно действует, я бы сказал.

— В каком смысле?

— У вас на лице написано, миз Бетти. Вы как будто вошли в пору цветения. Подозреваю, вы нашли друга.

— Нашла, Гомер. Я действительно нашла его.

— Собираетесь пожениться?

Бетти покачала головой:

— Нет.

— Почему? Вы не такая глупенькая, чтобы связываться с женатым мужчиной.

— Нет, он не женат.

— Тогда что вас удерживает?

— Мне кажется, я слишком люблю его, Гомер.

— Будь я проклят, если когда-нибудь понимал женщин!

— Не шумите, Гомер. Я счастлива. Мне этого пока достаточно, разве так не бывает?

— Бывает, конечно. Вы выглядите счастливой, девочка. Значит, это то, что вам сейчас нужно.

— Он сильный, Гомер, когда это требуется. Цельная натура — или сейчас так не говорят? Это тот мужчина, какой мне нужен. Видит Бог, можно много найти таких, которых самих надо нянчить и которые будут выкачивать из тебя силы. А это человек, на которого можно опереться. Но я не хочу. Знаю, что можно, если понадобится, но не хочу. Вот в чем прелесть.

— Интересно, кто ж это такой? Уж не сам ли?..

— Гомер, клянусь, вы почти ревнуете. Спасибо вам, дорогой. Этого парня зовут Хью Даррен. Он новый управляющий отелем... с августа прошлого года.

— Сейчас здесь куда лучше, чем в прошлом году.

— Он мастер своего дела, Гомер.

— Это кое-что значит, девочка. Для меня не очень важно, кого вы там подцепили на крючок, важно, чтобы это был мужчина, который делает свое дело лучше других. И не важно, кладет ли он кирпичи или управляет банком. Классные профессионалы — это люди крепкие и гордые. А это главное. Очень рад, что вы счастливы, миз Бетти. А теперь извините меня, я пойду. Тяжелая это работа — стоять на ногах у стола и ни на минуту не упускать нить игры.

— Спокойной ночи, Гомер. Я так рада, что снова увидела вас, дорогой.

Хью находился в своем кабинете, когда позвонили из службы регистрации. Сотрудник службы слегка нервным голосом сказал, что с Хью выразил желание поговорить мистер Гомер Гэллоуэлл, который находится рядом. Хью взглянул на часы и поспешил к двери. Шел второй час ночи.

— Здравствуйте, мистер Гэллоуэлл. Меня зовут Даррен. Чем могу вам помочь?

Гэллоуэлл так долго оценивающе смотрел на Хью, что молчание становилось уже неприличным.

— Просто хотел взглянуть на тебя, сынок. Говорят, ты хорошо работаешь.

— Благодарю вас. Вы довольны номером?

— Великоват для меня, Даррен.

— Если вам что-то понадобится, в любое время...

— Когда я чего хочу, я говорю громко и внятно, сынок. Насчет этого будь спокоен. Хочу попросить об одной вещи: убери оттуда эту машину. Я не собираюсь на ней играть, и она не окупит своего пребывания в моем номере. Не люблю бездельников, даже если это машина.

Хью подозвал служащего, тихо распорядился и сказал:

— Пока вы будете подниматься в номер, ее там уже не будет, мистер Гэллоуэлл.

— Вот это сервис, Даррен. Я что вспомнил... В прошлый раз, когда я здесь был... я не встретил человека. Все-таки я в им могилы не вырыл... Единственно достойное лицо — это была девушка, Доусон, но она не вязалась с этим местом. Может, ты тоже исключение, сынок.

— Хотел бы думать, что да, мистер Гэллоуэлл.

— Не хочу тебе мешать так думать, Даррен. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Когда старик скрылся в кабине лифта, Хью повернулся к служащему:

— Что бы все это значило?

— Черт его знает. Может быть, тебе собираются дать работу в Техасе, Хью.

— Спасибо, перебьюсь.

Прежде чем пойти спать, он зашел в «Африк», был как раз перерыв между выступлениями Бетти. Увидев Хью, она оставила столик друзей и, нахмурив брови, пошла ему навстречу.

— Тебя, случайно, не уволили? Что мне проку с тебя, если ты не выспишься?

— Я только на минутку, посмотреть, прежде чем пойти спать, на человека, единственно достойного, с техасской точки зрения, во всем отеле...

— Что? О Господи, неужели Гомер?!.

— Он инспектировал войска. Я чуть не отдал ему честь. И как же ты добилась его расположения?

— Он славный старик, и мы с ним добрые друзья. Мы всего второй раз видимся, а стали хорошими приятелями. Это непостижимо, но бывает.

— Если уж Гомер Гэллоуэлл — славный старик, то Сталин был сущий агнец.

— Ты же даже не знаешь его, Хью. Он твердый, жесткий человек. Но я ему доверяю. И знаю, что он доверяет мне. Уверена: он пришел посмотреть на тебя, потому что я сделала тебе такую рекламу! Как человеку, поставившему на ноги этот отель. Да, сэр.

— Очень благодарен. Этот отель укатал меня.

— Ради Бога, иди спать.

— Твое желание для меня закон.

— Увидь меня во сне, — прошептала она.

— Не могу, мне надо отдохнуть. Иди, детка, похохочи со своими веселенькими дружками. Пока.

— Под этой маской скрывается сердце, полное...

— ...вожделения.

— Именно это я и хотела сказать.

Они стояли в затемненном углу зала, где Хью, не опасаясь чужих глаз, мог позволить себе прощальную ласку и назидательный шлепок по самому тугому месту юбки. Этот звук и недовольное восклицание Бетти утонули в меди квартета, игравшего на маленькой сцене. Но крепкий локоть Бетти так глубоко вошел в живот Хью, что у него перехватило дыхание и он никак не мог поймать ртом воздух — ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы Бетти вернулась к столику, который оставила при его появлении, села и обворожительно улыбнулась. Потом она послала ему воздушный поцелуй, и Хью покорно побрел спать.