– Джона или его деньги?

Он пристально посмотрел на меня.

– Вы очень нахальны, молодой человек. Похоже, вам нравится говорить о том, чего вы совершенно не понимаете.

– Я просто спрашиваю. Другие что-то не очень спешили нанять Джона. Что, он неожиданно стал замечательным режиссером?

– Я расскажу вам немного больше, чем следует знать, старина. Пинелли – режиссер высшего класса. Кроме творческого потенциала, режиссер обязан обладать еще одним талантом – он должен руководить звездами, делая так, чтобы они не воображали себя капризными детьми. Джон раньше умел все это делать. Утратив часть уверенности в себе, он прежде всего лишился именно этого дара. Остальное же осталось нетронутым. Снимать будет Зоннингер, я буду менеджером. Мы собираемся тесно сотрудничать с Джоном, следить за тем, чтобы он берег свой талант. Все остальное он легко сделает сам. После первого фильма к нему вернется уверенность. Тогда он станет для нас особенно ценным, и мы начнем снимать новые картины. Я надеюсь разбогатеть с его помощью, старина. В прошлом году чиновники здорово обчистили мои карманы, так что я испытываю тоску по деньгам.

– Значит, первый фильм должен быть безупречным.

– Он таким и будет.

– Надеюсь, – сказал я, хотя и не понимал, как им удастся этого добиться. Мысль показалась мне глупой. Я подумал обо всех блестящих самоуверенных людях, которые тратят целый год на постановку того, что выдержит на Бродвее только три сеанса. Они убеждают друг друга, как это здорово, до тех пор, пока сами не поверят в это.

Как бы то ни было, во вторник я отвез их в аэропорт, и, кроме нас с Кэти, в доме остались лишь трое слуг. Кроме знакомых мне, появилась горничная Надина – полная девушка с кожей шоколадного цвета и большими босыми ногами. Когда к ней обращались, она засовывала в рот одну из черных кос, кусала ее, вертела головой в разные стороны и хихикала. Во время работы Надина что-то тихо напевала чистым мелодичным голосом.

Все время меня не покидало ощущение отторгнутости от мира. Бетонные ступени напоминали веревочную лестницу, и когда мы взбирались в дом, ее будто тоже затягивали наверх, и вы оставались одни.

Я встречался с Кэти чаще, чем предполагал. Мы вместе ели, и это, кажется, нравилось Розалинде. На столе всегда стояли свежие цветы. Кэти не обращала на меня внимания. Она долго загорала на платформе, много времени занималась собой и репетировала. Я не сказал ей о своих планах. Отчитался за две тысячи песо, и она вручила мне обещанные сто долларов. Кэти не спрашивала, что я собираюсь делать. Она давала мне мелкие поручения. Когда ей хотелось что-нибудь купить, я возил ее в город. Меня раздражало, что Кэти предпочитала теперь сидеть на заднем сиденье.

Наши отношения изменились на закате воскресного дня. Мы лежали на платформе. Розалинда позвала Кэти к телефону. Она ждала звонка от Джона и все больше раздражалась, что он не звонит. Когда Кэти вернулась, ее лицо, несмотря на медно-золотой загар, было бледным, а руки от ярости дрожали.

– Джон? – спросил я.

– Тихо. – Она легла спиной ко мне. Ясно виднелся изгиб бедра, затылок казался нежным, трогательным и беззащитным, как у ребенка. Лямка от лифчика врезалась в кожу на спине.

Внезапно она поднялась на колени и повернулась ко мне.

– Пошли, – позвала она шепотом, почти неслышным в шуме прибоя. Кэти смотрела на меня, словно сквозь прорезь прицела. – Пошли, – повторила она твердым голосом, не требующим пояснений. Затем, не оглядываясь, быстро и легко начала подниматься по лестнице. Я пошел за ней.

Мы вошли в хозяйскую спальню. Кэти закрыла тяжелые деревянные ставни. На дальней стене оставались узкие полоски позднего солнца, наполнявшего комнату золотистым светом. Когда она закрывала ставни, я мог слышать ее быстрое дыхание и шорох ног по голубовато-зеленому кафелю. Кэти повернулась, маленькая и повелительная. Она протянула ко мне руки, и реальность словно слилась с моими эротическими мечтами и делала настоящий миг сладким сном.

Наверное, будет смешно, если я потрачу хотя бы немного того малого времени, которое мне осталось жить, на описание техники секса. Если хотите, пойдите в публичную библиотеку и возьмите какой-нибудь пользующийся дурной славой роман. Откройте там, где страницы больше всего потрепаны и запачканы руками читателей, вставьте в текст имена Кирби и Кэти. Наши писатели описывают любовь так, будто они обязаны ознакомить с техникой половых сношений стадо марсиан или написать учебник для идиотов.

Теперь, когда те события ушли достаточно далеко в прошлое, я в состоянии хладнокровно описать наш роман. Вначале, как всегда бывает, удовольствие портила неловкость от незнания друг друга. Но со временем, по мере того, как мы познавали друг друга физически, как в процессе эксплуатации познаются особенности работы нового катера или спортивного автомобиля, удовольствие росло. Как все любовники с момента рождения человечества, получая все большее наслаждение, мы все чаще занимались любовью. Такое напряжение неизбежно порождает гипнотическую ауру, перед которой тускнеют все остальные стороны существования.

Теперь я должен описать ту перемену в Кэти, которая изумила ее саму. Она много раз пыталась объяснить мне ее. Когда Джон позвонил из Мехико, он начал дразнить ее, говоря, что Зоннингер постоянно требует взять на главную роль более молодую актрису. Он попытался создать у нее чувство неуверенности, сказав, что, вероятно, придется подчиниться требованиям Зоннингера. Разъяренная Кэти нашла самое удобное орудие мести – взяла в постель парня, который ничего для нее не значил. Это был бессмысленный и самоубийственный поступок. Услуга, которую она потребовала от меня, не приведет ни к чему серьезному для нее. Так думала Кэти.

Но, к ее удивлению и ужасу, смешанному с радостью, чувство захватило, и значительно быстрее, чем она от себя ожидала. Теперь-то я знаю, что главная причина заключалась не во мне, а в ее собственной уязвимости.

Ее отношения с мужем испортились настолько, что она начала подумывать, не все ли равно Джону Пинелли, жива она или нет. Несколько лет уже она сражалась с возрастом, но сейчас появилась другая опасность. Кэти позволила себе увлечься, что опасно для любой женщины. При этом она успокаивала себя, что ей никто не нужен и что она не нужна никому.

Кэти быстро нашла способ маленькой грязной мести, не осознав, сколь уязвимой стала она, бросившись в объятия обожающего ее молодого человека. Так много мужчин пытались использовать Кэти для собственной выгоды, и вдруг нашелся один, чьим смиренным желанием было просто находиться рядом, служить ей, любить ее.

Вдобавок ко всему этому в ее уязвимости существовал физический аспект. Натура страстная, она гасила свои желания, переплавляя их силу в актерское вдохновение (за исключением редких случаев в прошлом, когда она занималась любовью «по работе»). Джон не касался ее, рассказывала Кэти, с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка. Так что она была готова. А я обладал молодой силой, которую она вскоре сумеет подавить...

Это было маленькое чудо: женщина сначала медленно, затем все быстрее молодела. Не следует забывать, что всю свою жизнь я никогда ничего не отдавал другим, я ничего не знал об этом процессе. А в те шесть недель я подошел очень близко к пониманию любви. Я чувствовал в себе и робость, и ликование. В те шесть недель я был хорошим человеком. Я ни перед кем не притворялся, не искал своей выгоды. Я только хотел любить ее и смотреть, как она расцветает, наблюдать за этим чудесным явлением, которое поражало нас обоих.

Теплые чары осени могут заставить цветок зацвести вновь. Так случилось и с моей Кэти. Грубость и холодность исчезли. Она смотрела на меня нежными глазами, а шелковистое, благоухающее тело, всегда готовое принять меня, молодело вместе с ее сердцем.

Как все любовники, мы превратились в детей. У нас возник свой язык, мы придумывали ритуалы, шутки, воздвигая таким способом стену, которая ограждала нас от окружающего мира. Раньше я ни разу не слышал, чтобы она громко смеялась. Теперь научился различать малейшие оттенки ее настроения – от победной песни радости и непристойного хохота до бархатного смеха наслаждения. В городе мы покупали друг другу нелепые подарки. Будучи актрисой, она вмещала в себя дюжину женских характеров. Я знал, что, как только я постигну один, начнется вторая серия, затем третья и так далее, как в магазинных витринах образцы сменяют друг друга.

Мы купались, загорали, ездили в город посидеть и потанцевать в барах. Мы изобретали сотни планов побега, все до единого несбыточные и фантастичные, и знали, что никуда не уедем, но боялись признаться в этом вслух.

Кэти понимала, что удовольствие для меня – выполнять ее мелкие поручения. Поэтому она помогала мне придумывать работу. Торжественный момент наступал, когда я расчесывал ее блестящие волосы щеткой, а она, словно послушный ребенок, восседала за туалетным столиком и наблюдала за мной в зеркало. После ста движений щеткой из черепашьего панциря я заворачивал эту щетку в нейлоновый чулок и еще тридцать раз проводил по волосам Кэти, чтобы придать им особый блеск и снять потрескивающее электричество. Мне разрешалось красить серебряным лаком ногти на ее ногах, а она в это время смотрела на меня сверху вниз. Кэти посылала меня в город по разным делам. Кэти превратилась в маленькую драгоценность, данную мне на хранение. Ее искрящиеся счастьем глаза наполняли меня радостью.

Мы часто играли в игру, которой, с небольшими вариациями, по-моему, забавляются все любовники. Она объявляла чопорно, но с блеском озорства в глазах, что сегодня мы будем вести себя хорошо. И мы начинали мучить себя фальшивой скромностью так долго, как это возможно. Но неизбежно наступал момент, когда наши глаза встречались. Я видел, как ее рот смягчается, на шее появляется пульсирующая жилка, как никнет голова, словно под тяжестью. И где бы мы в тот миг ни находились – на пляже, в городе, за столом, – мы выбирали кратчайший путь к кровати. «Мы ужасные люди, – шептала она. – Никакой силы воли, мой дорогой. Мы не можем сдержать низменные инстинкты, милый. Ну и слава Богу».

Вначале мы сделали несколько слабых попыток скрыть наши отношения от слуг. Но вскоре нам стало безразлично, что они думают. Треугольник из очаровательной жены, старого толстого мужа и молодого, здорового любовника встречается в латинском мире сплошь и рядом. Джон Пинелли вел себя грубо со всеми тремя слугами. И они выражали одобрение нашему поведению различными способами, приводившими нас в восторг: цветы от Армандо на обеденном столике, особые блюда, приготовленные Розалиндой, хихиканье и румянец Надины. Они все, похоже, стали соучастниками любовного заговора.

За шесть недель в нашем напряженном романе случилось четыре перерыва. Четвертый, наверное, и нельзя назвать перерывом. Джон прилетал четырежды. Первый раз один, второй – с Зоннингером и дважды с Зоннингером и Рейсом. После второго приезда он взял с собой Кэти на два дня в Мехико. В ее отсутствие я слонялся по опустевшему миру, словно брошенная собака. Назад она прилетела одна. Когда я встретил Кэти в аэропорту, робость на ее лице стерла память о тех двух днях, будто их и не было.

Меня беспокоило, что Джон Пинелли заметит перемену в ней и догадается о причине. Однако я не мог предугадать, что он в этом случае сделает. Я не понимал, как он мог находиться в одной комнате с нами и не догадываться о наших чувствах. Кэти смеялась над моими страхами, говоря, что я совершенно напрасно сомневаюсь в ее актерском мастерстве. Когда рядом находился Джон Пинелли, Кэти могла мгновенно выключить свою бьющую через край радость и стать пугающе незнакомым человеком. В четвертый раз он приехал с Зоннингером и Рейсом всего на одну ночь. Они сильно напились и поздно легли. На заре Кэти разбудила меня, запрыгнув в мою постель, смеясь и прижимаясь к моей груди. Она горячо дышала, от чистых волос исходил приятный запах, а маленькое тело покрывал шелестящий шелк.

Позвольте мне заметить, что в наших забавах отсутствовало даже малейшее зло. Скорее мы были озорными заговорщиками, как дети, совершающие набег на фруктовый сад. Ей удалось очиститься с помощью любви. А то, что случилось в машине по пути в Мехико... Однажды она заговорила об этом. Извинилась, расплакалась, и я немедленно ее простил. В те дни она легко поддавалась слезам.

Когда Кэти спала в моих объятиях, я иногда вспоминал, что видел эту женщину на больших экранах кинотеатров, в плоском маленьком мире телевидения и знал, что все остальные мужчины тоже смотрели на нее. Это были периодические неизбежные, эгоцентрические грезы совокупности с электронной проекцией желания, и когда абсурдность желания становится очевидной, ваше второе "я" защищается, говоря: «О, она костлявее, чем кажется. Эти девчонки из шоу-бизнеса уделяют слишком много внимания постельным делам, и она, вероятно, лесбиянка». Неужели мне так невероятно повезло, и я держу в объятиях это почти мифическое существо?

Я изучал ее лицо, ухо, раскрытые губы, правильной формы нос, брови, невероятно гладкую кожу, веки и ресницы, похожие на маленькие золоченые проволочки. Я терпеливо ждал, когда глаза откроются, и знал, что сначала, когда она выходит из тайных джунглей сна, они будут пустыми, непонимающими, и лишь когда они остановятся на мне, в них проснется радость. Я знал, что уголки рта приподнимутся, знал, что она потянется в моих объятиях и зевнет, показывая изогнутый язык, а затем жадно потянется к моим губам, и я начну ласкать так, как это ей особенно нравится.

Любовники всегда убеждены, что их роман будет длиться вечно. В любви отсутствует время. Кэти нравилось, как я втирал крем для загара в ее кожу, когда она лежала в бикини на плите над океаном. Я втирал крем до тех пор, пока ее стоны и вздохи удовольствия не становились похожими на мурлыканье кошки. Когда пекло становилось нестерпимым, мы бросались в море, чтобы остыть, а потом поднимались в дом и закусывали в тени внутреннего дворика. После ленча перед послеобеденным отдыхом она доставляла мне удовольствие, позволяя снять остатки крема с ее тела. В доме находилась огромная душевая, отделанная кафелем. Она повязывала голову тюрбаном из большого полотенца, и я намыливал ее нежным мускусным мылом, которое Кэти обожала, и тер большой мягкой щеткой. Она стояла покорная, словно ребенок, а я растирал ее стройное и зрелое тело, пока кожа не начинала гореть. Это тоже входило в нашу любовную игру. Ей нравилось, что я, разглядывая ее тело, получаю удовольствие. Этот ритуал подготавливал нас к пиршеству в огромной кровати, после которого мы, сильно уставшие, погружались в послеобеденный сон.

Неисчерпаемый мир любви рухнул второго июля. Я заснул, глядя на Кэти и на стену за ее спиной. Но вскоре она яростно разбудила меня, стараясь быстро возбудить, кусая мой рот, издавая странное тихое жужжание, царапая меня ногтями. У нее были круглые и безумные глаза. Неистовость Кэти быстро разогнала остатки сна и вызвала почти немедленный ответ. Она являлась передо мной во многих ролях, но эта для меня была новой. Впрочем, игра стала частью нашей любви, и если Кэти впала в ярость, близкую к безумию, я должен был играть по ее правилам. Она так извивалась и металась, что поймать, оседлать и утихомирить ее на время, достаточное, чтобы войти в нее, было на удивление трудной задачей.

В то мгновение, когда я достиг цели, прямо над собой я услышал звуки, от которых мое сердце, кажется, остановилось. Я услышал низкое дикое мычание, звериное дыхание и, обернувшись, увидел Джона Пинелли. Он нависал над нами, держась за столбик кровати. Потом согнулся вдвое, и его вырвало на кафельный пол. Я сразу все понял: она, проснувшись, увидела входящего мужа и использовала меня, чтобы причинить ему такую боль, какую только можно причинить мужчине. Возбудив меня, она следила за его реакцией, бросая открытый вызов. Ее неистовством руководила ненависть, а не любовь.

Пинелли не смотрел на меня, и я знал, что не вынесу его взгляда. Я бросился к стулу, схватил еще влажные плавки, висевшие на спинке, и рывком надел их.

– Не оставляй меня, дорогой! – театрально воскликнула Кэти. – Не бросай меня, милый друг!

И, развалившись на скомканных простынях, начала дико хохотать.

Когда я попытался пройти мимо Пинелли, Джон выпрямился и протянул по направлению ко мне тяжелую руку. Не знаю, что он хотел сделать или выразить этим жестом. Мною овладел страх: я размахнулся и наотмашь ударил его, не знаю куда. Выскакивая за дверь, я слышал, как он упал. В дальнем конце коридора стояла Розалинда, широко раскрыв глаза и прижав коричневые кулаки к животу. Пробегая мимо нее, я увидел, как она перекрестилась.

Во всем мире не было места, где я мог бы спрятаться. Да и нельзя убежать от памяти. В своей трогательной наивности я думал, что обладаю самой яркой и самой несчастной памятью в мире. Мир редко бывает милостив к дуракам.

Я помедлил, затем выскочил на террасу и спустился к морю. Начался высокий прилив. Я лег на платформу. Океан почти достигал плиты и бился о нее. Я перевернулся на спину, и брызги полетели в лицо. На губах, как от слез, появился соленый привкус. Долго мне казалось, что меня сейчас вырвет, но в конце концов тошнота прошла.

Передо мной, как и перед другими мужчинами, возникли мучительные вопросы. Если моя любимая была способна на то, что она сделала, значит, я ее вообще не знал. Если же так, значит, наша любовь была отвратительным фарсом. Не правда ли, все молодые люди неизлечимо романтичны?

Однако жизнь лечит и неизлечимые болезни. Итак, один среди бушующего моря я праздновал окончание любви или обмана. Потому что я все еще любил придуманную женщину – не эту, способную использовать меня как орудие для мщения.

Наконец я велел себе трезво поразмыслить о случившемся. Увядающая актриса отважилась сыграть роль ingenue[6], ведь ее публика была такой невзыскательной. Ей захотелось повеселиться и поиграть, а под рукой оказался я. Я начал считать физические приметы ее старости, и почти невидимые звездочки шрамов от косметических операций, искусно сделанные зубы, начавшие седеть волосы, шероховатость кожи на внутренней стороне бедер, опадающие маленькие груди, когда она забывала оттягивать плечи назад, уродливые пальцы на ногах, обезображенные долгими годами ношения слишком тесной обуви, открытая, откровенная грубость, с которой она говорила о всем телесном.

Но даже ее недостатки были невыразимо дороги мне.

Я точно знал, что сделал бы искушенный человек, и, клянусь Богом, я это собирался сделать. После того как Джон Пинелли закончит сражение с Кэти и уедет, я должен как можно дольше притворяться, будто ничего не произошло. Их скандалы в машине заканчивались быстро. Ее маленькие увлечения не могут значить очень много для него. Я буду поблизости, и мы продолжим ту же самую сладостную игру.

Все, сказал я себе, будет таким же, как раньше. Интересно, почему меня опять начало тошнить? Она будет ублажать меня, и мы будем развлекать друг друга нашими маленькими играми, придумками, словами любви и только нам приятными шутками. Но вот одно маленькое несоответствие:

на этот раз я буду знать, что это ничего не значит для нас обоих. Я свесил голову через край платформы, и меня вырвало в пенный зеленый океан.

Когда рвота прекратилась, я спросил себя: сколько прошло времени? По меньшей мере часа два. Я искоса посмотрел на солнце: может, и больше.

Сквозь шум волн до меня донесся неясный звук. Пятнадцатью футами выше плиты на консольных ступенях стоял мужчина и звал меня. Посмотрев наверх и вопросительно подняв брови, я ткнул себя в грудь. Он сделал странный мексиканский жест приглашения, больше похожий на то, что вас не зовут, а прогоняют.

Я поднялся к нему. Это был большой человек в светлом, хорошо сшитом шелковом пиджаке, в сером галстуке-удавке и шляпе из соломы кокосового ореха с пером, немного походивший на Дона Амече[7].

– Мистер Кирби Стассен?

– Да.

– Я из полиции. Пойдемте, пожалуйста, со мной. – Он говорил по-английски очень чисто, тщательно подбирая слова. Я пошел за ним по лестнице, думая, что Джон все-таки решил обратиться в полицию.

В гостиной находилось пять человек. Трое слуг выстроились в шеренгу. Позади них виднелся толстый сонный полицейский. Тут же был еще другой большой мексиканец в белом льняном пиджаке. Этот тип немного походил на Ричарда Никсона, только был крупнее. Спокойные ребята с прямым и скептическим взглядом.

Белый Пиджак двинулся ко мне и что-то быстро сказал Розалинде по-испански. Она ответила. Я не мог понять, но разговор сопровождался жестами. У меня перед глазами промелькнул Джон Пинелли, объятия его жены, я сам, бегущий на пляж. Белый Пиджак постучал по часам и забросал Розалинду короткими вопросами. Розалинда отвечала с достоинством.

Амече сказал, тщательно подбирая слова:

– Эта женщина говорит, что вы были на пляже, когда все произошло.

– Что произошло?

– Вы не слышали выстрелы?

– Я ничего не слышал! Что случилось? – Пойдемте с нами, пожалуйста, – сказал Амече. – Пожалуйста, не наступите в кровь, мистер Стассен.

Я не собирался наступать в кровь. В комнате стоял запах пороха, как будто после фейерверка в День Независимости. Запах крови и резкая вонь от рвоты вызывали тошноту. Джон Пинелли лежал лицом вниз в футе от кровати, на которой мы с его женой занимались любовью. Вокруг него разлилось море крови. Вставная челюсть валялась в трех футах от его головы, словно маленький кораблик, плывущий через это море.

Мне будто засунули в рот кляп. Я начал искать глазами Кэти, но не мог найти ее.

Амече показал револьвер. Я не видел, откуда он его вытащил. Он держал оружие за желтый карандаш, вставленный в дуло. Это была зверская штука, кольт 45-го калибра с ореховой ручкой. Амече держал револьвер так, чтобы я мог прочитать, что написано на серебряных пластинах, вделанных в ручку, сначала с одной стороны, затем – с другой.

На одной стороне я увидел: «Джон Пинелли, самый быстрый стрелок».

На другой: "От Вэйда, Жанны и Сонни. Этот револьвер снимался в «Бокс-Каньоне».

Я вспомнил этот фильм, который вышел несколько лет назад, хороший вестерн. Я и не знал, что Пинелли как-то связан с ним.

– Вам знаком этот револьвер? – спросил Амече.

– Я его раньше не видел.

Он положил его на кровать и вытащил карандаш.

– Я расскажу вам, что случилось, мистер Стассен.

Обойдя лужу крови, Амече подошел к стене. Полицейский показал на четыре находящиеся на большом расстоянии друг от друга царапины в штукатурке, каждая примерно на высоте четырех футов от пола.

– Он стоял примерно там, где сейчас находится мой коллега, и четыре раза выстрелил в женщину. Она металась по комнате и кричала. Одна пуля ранила ее в руку, сюда. – Он коснулся своей левой руки, чуть ниже плеча. – Эта лужа крови из первой, не очень серьезной раны. Затем она, не переставая кричать, очевидно, решила спрятаться под кроватью. Он нагнулся, полез за ней, приставил дуло к телу, здесь. – Он прижал палеи к верху плеча, рядом с шеей. – Пуля пронзила ее насквозь. Силой выстрела ее наполовину выбросило из-под кровати. Он встал, обошел кровать, перевернул ее на спину и выстрелил еще раз, в живот. Потом вытащил ее полностью из-под кровати, вероятно, чтобы убедиться, что она мертва. Револьвер был пуст. Он подошел к тому комоду и достал еще один патрон. Встал так, чтобы еще раз ее увидеть, и выстрелил себе в горло.

По мере того как полицейский объяснял случившееся, я все больше и больше думал о том, чего я еще не видел и чего не хотел видеть... В Кэти оказалось много крови. Маленькая, серая, сморщенная, голая, она лежала на кафельном полу. Ее волосы перестали блестеть, щеки запали, глаза вышли из орбит, изо рта торчали маленькие зубы, груди почти исчезли. Передо мной лежала старуха.

Я пятился до тех пор, пока она не исчезла из поля зрения. Из другой части дома доносились голоса. Прибыли еще полицейские. Белый Пиджак поспешно вышел из комнаты.

– Их вид не доставляет вам удовольствия? – спросил Амече. – Давайте выйдем на террасу.

Я был рад уйти из комнаты, из этого зловония смерти. На террасе я наконец передохнул.

Сев на металлический столик, полицейский вытащил пачку «Кента» и предложил мне сигарету. Он проницательно посмотрел на меня.

– Они наняли вас?

– Привезти их сюда.

– Но это было несколько месяцев назад. Вы до сих пор работаете на них?

– Всего лишь... мелкие поручения. Немного вожу машину. Они мне не платили. Можно сказать, я был гостем.

– Конечно, гость. И выполняли... специальные желания хозяйки, да?

– Разве это запрещено?

– Нет, конечно нет. Но глупая беззаботность может быть представлена противозаконной. Вас поймали?

– Да.

– Итак, мы имеем убийство и самоубийство. А сейчас я вам кое-что расскажу о жизни, мистер Стассен. Это курорт. Мы любим... слухи об интригах, но не грязное насилие и скандалы. У мистера Пинелли было плохое здоровье, он находился в подавленном состоянии. Так что вы не виноваты.

– Значит, я ни при чем?

– Ваши веши уложат. Через десять минут вы покинете этот дом. На первом же самолете улетите из Акапулько. Я не могу, конечно, настаивать, но было бы разумно с вашей стороны покинуть и Мексику. Идите, одевайтесь и уезжайте.

Я посмотрел на него, пожал плечами и отвернулся. После того как я прошел с десяток футов, он сказал:

– Мистер Стассен! – Я оглянулся. – Она была слишком старая для тебя, chico[8].

...Кэти лежит под большой кроватью и кричит, кричит, придерживая окровавленную руку. Джон Пинелли, наклонившись, заглядывает под кровать с нелепым револьвером в руке.

В мире нет ничего такого, из-за чего стоит упорствовать. Я ушел. В Мехико я приехал с тысячью долларов в кармане. Нашел дешевый отель и напился до чертиков. Через четыре дня у меня осталось одиннадцать Долларов, а чемодан кто-то украл. Я послал домой телеграмму с просьбой выслать денег. Эрни выслала сто долларов, на которые я купил одежду и туалетные принадлежности. Некоторое время околачивался в городе, останавливаясь в дешевых отелях и стараясь не думать о Кэти. Везде сильно напивался, чтобы воспоминания о ней притупились. Когда деньги почти закончились, я уехал на автобусе в Монтеррей. Там познакомился с семьей из Соноры, штат Техас. Муж, жена и двое маленьких детей путешествовали в пикапе.

У мужа воспалилась царапина на правой руке, а жена-мексиканка не могла вести машину. Так что мы договорились.

Я пересек границу в Дель-Рио в воскресенье, в 19-й день июля. Владелец пикапа почувствовал себя лучше и решил, что сможет довести машину до Соноры самостоятельно. Мы расстались. У меня осталось чуть больше пятнадцати долларов. Мне было наплевать, куда ехать и что делать. Я решил отправиться автостопом на восток. Шел из города по 90-му шоссе на восток, но меня никто не подбирал. Я медленно плелся по дороге, пока не набрел на пивнушку. После длительного пребывания на солнце я ничего не мог разглядеть в полумраке.

Высокий пронзительный голос произнес:

– А вот и Джо Студент, решивший посмотреть Америку, перед тем как остепениться.

Так я встретился с Сандером Голденом, Наннет Козловой и Шаком Эрнандесом.