ОТ АВТОРА

Я благодарен за консультации при написании этой книги Джеймсу X. Шарпу из планетария им. Альберта Эйнштейна при Смитсоновском институте. Кроме того, я бы хотел выразить свою признательность Льюису Шайнеру за его советы, Джинджер Буканан — за помощь в работе с рукописью, а также Марин Макдевит, чье присутствие ощущается во вселенной Кристофера Сима.

ПРОЛОГ

Воздух был тяжелым от запаха ладана и горячего воска.

Кэм Чулон любил эту простую каменную церковь. Преклонив колени, он следил за тем, как хрустальные капли воды стекают с пальцев отца Кэрри в серебряную чашу, которую держал послушник. Этот символ извечного человеческого стремления избежать ответственности казался Чулону самым значительным из древних ритуалов. «Вот в чем наша сущность, многие века выставляемая напоказ», — подумал он.

Чулон обвел взглядом альков Девы Марии, тускло освещенный несколькими мигающими свечами: фрески с изображением крестного пути Христа, простой алтарь, деревянную кафедру с лежащими на ней массивным фолиантом Библии. По сравнению с роскошью Окраины, Ригеля-3 и Тараминго, все было слишком скромным. Однако великолепие огромных соборов, изысканность витражей, громады мраморных колонн, звуки могучих органов, широкие хоры почему-то всегда мешали и пугали. А отсюда, с горы, он мог смотреть вниз на долину реки, которую отцы давних времен передали Антонию Токсиконскому. Здесь были только река, скалы и Создатель.

Приезд Чулона стал первым визитом в аббатство вышестоящего епископа. Альбакор, этот погребенный под снегом холодный мир на самой границе Конфедерации, служил домом лишь святым отцам. Наслаждаясь тишиной, прислушиваясь к отдаленному рокоту лавин, вдыхая в легкие холодный, бодрящий воздух, нетрудно было понять, почему Альбакор время от времени становился приютом для самых блестящих ученых, состоявших в Ордене. Мартин Брендуа создал свои великие хроники Смутного времени в келье, расположенной над часовней, Альберт Кейл завершил здесь свое знаменитое исследование трансгалактических рядов, а Моргай Ки написал эссе, навсегда связавшие его имя с классической теорией экономики.

Да, эти места почему-то пробуждали в людях величие.

С мессы Чулон шел в сопровождении аббата Марка Тазангалеса. Они кутались в пальто, и изо ртов у них то и дело вырывались облачка пара. Аббат имел много общего с долиной Святого Антония: никто в Ордене не помнил его молодым, а черты его покрытого глубокими морщинами лица казались такими же жесткими, как известняковые стены и заснеженные скалы. Тазангалес был столпом веры. Чулон не мог представить себе даже тени сомнения, столь свойственного обыкновенным людям, в этих темно-синих глазах.

По дороге они вспоминали лучшие времена, как это обычно делают давно не встречавшиеся пожилые люди, но потом аббат вдруг отбросил прошлое и, повысив голос, чтобы перекричать ветер, сказал:

— Кэм, вы преуспели.

Чулон улыбнулся. Тазангалес умел добиться субсидий и распорядиться ими, что ни в коей мере не вредило его ореолу святости. Он был превосходным администратором и оратором, умеющим убедить слушателей, именно тем человеком, который способен представлять Церковь и Орден. Но ему недоставало честолюбия, поэтому при первой же возможности он вернулся в долину Святого Антония и провел здесь всю жизнь.

— Церковь добра ко мне, Марк. И к вам тоже.

Они смотрели вниз с вершины горы, на которой располагалось аббатство. Приближалась зима, и долина была абсолютно голой, какой-то монотонно-коричневой.

— Мне всегда казалось, что я с удовольствием вернулся бы сюда на пару лет. Преподавал бы теологию. А может, просто для того, чтобы привести в порядок свою жизнь.

— Вы нужны Церкви для более важных дел.

— Возможно. — Чулон посмотрел на кольцо, символ своего ранга. — Я многое за него отдал. Вероятно, цена слишком высока.

Аббат не возражал и не соглашался с ним, лишь настаивал на своем, ожидая, что это доставит епископа удовольствие. Чулон вздохнул:

— На самом деле вы ведь не одобряете путь, по которому я пошел.

— Я этого не сказал.

— Это сказали ваши глаза, — улыбнулся Чулон.

Внезапный порыв ветра пригнул деревья, полетели снежные хлопья.

— Первый снег в этом году, — вздохнул Тазангалес.

Долина Св. Антония находилась высоко в горах меньшего из двух континентов Альбакора. (Некоторые говорили, что эта маленькая планетка состоит исключительно из гор.) Зато, с точки зрения Чулона, это избранное место Господа, земля лесов, известковых расселин и снежных вершин. Епископ вырос на такой же планете, на скалистой Деллаконде, солнце которой настолько далеко, что его невозможно увидеть с Альбакора.

Здесь, в древней таинственной глуши. Чулон испытывал добрые чувства, неведомые ему уже тридцать лет. Воспоминания юности. Почему они всегда реальнее событий зрелости? Почему Чулон, осуществив честолюбивые замыслы своей молодости, даже намного превзойдя их, не получал от этого удовольствия?

Епископ плотнее запахнул пальто, защищаясь от ледяных порывов ветра.

Здесь, среди застывших холодных вершин, что-то смутно беспокоило его. Каким-то непонятным Чулону образом горы бросали вызов теплому уюту крошечной церкви.

Там, дома, появилось еретическое движение, последователи которого заявляли, что говорят от имени Иисуса Христа. Они хотели, чтобы епископ продал церкви, а деньги раздал беднякам. Но Чулон, любивший бывать в самых суровых местах планет, понимал, что церкви служат защитой от пугающего величия Всемогущего.

Он наблюдал, как набирает силу метель.

Несколько семинаристов выбежали из трапезной и шумно поспешили к гимнастическому залу. Внезапный взрыв юной энергии пробудил Чулона от задумчивости, и он взглянул на Тазангалеса.

— Замерзли?

— Нет.

— Тогда осмотрим остальную территорию.

Здесь мало что изменилось. Неужели прошло полжизни с тех пор, как они по ночам совершали набеги на трапезную в поисках пива? Неужели прошло так много времени с тех пор, как они бегали в Блейзинвелл и невинно флиртовали с девушками, ныряли голышом в горные озера? Боже мой, он словно наяву ощутил восхитительный холод светлых струй!

Тогда это казалось таким сладким грехом.

Посыпанные гравием и слегка припорошенные снегом дорожки приятно похрустывали под ногами. Чулон и Тазангалес обогнули библиотеку. Антенна, установленная на островерхой крыше здания, медленно поворачивалась вслед за одним из орбитальных спутников. Мокрые хлопья снега слепили глаза, начали мерзнуть ноги.

Кельи монахов располагались в задней части монастырского комплекса, на безопасном расстоянии от докучливых посетителей и послушников. Дорожка кончалась у простой металлической двери. Чулон смотрел в сторону пологого склона горы, возвышающейся за аббатством. На ее гребне виднелись едва заметные на фоне грозового неба, арка, железная ограда и длинные ряды белых крестов.

Почетное место для тех, кто достиг цели.

Тазангалес уже открыл тяжелую дверь, терпеливо ожидая епископа.

— Минуточку, — сказал Чулон. Стряхивая снег с пальто, он задумчиво смотрел на гребень горы.

— Кэм, холодно.

В голосе Тазангалеса слышалось легкое раздражение, но Чулон сделал вид, что не заметил этого.

— Я вернусь через несколько минут, — наконец произнес он и, не прибавив больше ни слова, быстро зашагал вверх по склону.

Аббат выпустил ручку двери и покорно пошел за ним.

Тропинка, ведущая к кладбищу, была засыпана снегом, однако Чулон не обратил на это внимания и, наклонившись вперед, упорно взбирался вверх. Два каменных ангела с печально опущенными головами распростерли крылья, охраняя вход. Епископ прошел между ними и прочел вырезанную на арке надпись: «Тот, кто учит других, как умирать, должен знать, как жить».

Ровные ряды крестов — самый старый слева, чуть впереди — мрачной чередой уходили вверх к гребню горы, а потом вниз, по противоположному склону. На каждом начертаны имя, буквы, обозначающие гордое название Ордена и дата смерти в стандартном летоисчислении Эры Христианства.

В дальнем уголке кладбища епископ нашел могилу отца Бреннера. Бреннер был рыжим, крепким и толстым, преподавал историю Церкви в период Великого Переселения.

— Вы, конечно, знали... — произнес аббат, заметив реакцию епископа.

— Да, но получить известие о смерти человека, совсем не то, что оказаться у его могилы.

В этом последнем ряду было удручающе много знакомых имен — Филине, Мушаллах и Отикапа... Его учителя. Мушаллаха он помнил как молчаливого сумрачного человека с острым взглядом и непоколебимыми убеждениями, любившего словесные дуэли со студентами, осмеливавшимися подвергать сомнению существование Бога.

Дальше Чулон обнаружил могилы Джона Пэннела, Крэга Хоувера и других. Теперь они всего лишь прах, и никакая теология не могла ничего изменить.

Епископ с любопытством взглянул на Тазангалеса. Тот терпеливо и, по-видимому, равнодушно стоял под снегопадом, засунув руки в карманы. Понимал ли он, что значит прогулка по такому месту? Лицо аббата не выражало никакой печали. Чулон не был уверен, хотелось ли ему иметь столь крепкую веру...

Неприятное ощущение: грешник, упорствующий в своем грехе.

Некоторые надгробья насчитывали по нескольку веков. И среди похороненных под ними людей было немало таких, которым следовало отдать дань уважения. Но епископу страстно захотелось вернуться обратно. Может, потому, что погода ухудшилась, а может, ему просто не хотелось больше ничего видеть. Когда Чулон собирался уходить, его взгляд упал на одно надгробие, и что-то показалось ему странным.

Могиле сто шестьдесят стандартных лет, сравнительно немного по меркам Св. Антония. Надпись была неполной, отсутствовал знак Ордена.

Епископ прищурился, чтобы лучше видеть, и провел по камню рукой, пытаясь смахнуть снежинки, которые, возможно, закрывали этот знак.

— Не трудитесь, Кэм, — сказал аббат. — Его там нет.

— Почему? — Чулон выпрямился, его явное недоумение сменилось неудовольствием. — Кто это?

— Он не был одним из нас. В узком смысле слова.

— Он не апостол?

— Он даже не католик, Кэм. Думаю, он вообще не был верующим.

Чулон смерил аббата взглядом:

— Тогда что он, во имя Господа, здесь делает? Среди Отцов?

В таком месте не подобало кричать, однако при попытке приглушить голос епископ сорвался на придушенный хрип, и смутился.

Тазангалес смотрел на него круглыми синими глазами.

— Он пробыл здесь очень долго, Кэм. Он искал у нас убежища и прожил в Общине почти сорок лет.

— Это не объяснение.

— Он лежит здесь, — сказал аббат, — потому что люди, среди которых он жил и умер, любили его и решили, что он должен остаться среди них.

1

О том, что «Капелла» ушла в небытие, мы узнали ночью. Я как раз торговался с одним состоятельным клиентом по поводу коллекции керамических горшков, четырехтысячелетней давности. «Капелла» не вернулась в линейное пространство, а поскольку задержка была уже значительной, с минуты на минуту ждали официального заявления о пропаже корабля.

На борту находились дипломаты, известные спортсмены, музыкант, группа студентов, победивших в каком-то конкурсе, довольно состоятельная дама-экстрасенс с мужским эскортом.

«Капелла» тут же попала в разреженную атмосферу легенды. Несомненно, случались и худшие катастрофы, но две тысячи шестьсот человек, летящих на большом межзвездном лайнере, не умерли в обычном смысле слова, возможно, они вообще не умирали. Никто не знает этого, однако в том-то и заключается парадоксальность данного события.

Мой клиент печально покачал головой по поводу подстерегающих нас опасностей и сразу вернулся к обсуждению предметов искусства. Мы пришли к соглашению, более выгодному для него, чем для меня.

«Капелла» — флагман новейшего класса межзвездных лайнеров, была оснащена всеми возможными средствами безопасности, вел ее дипломированный капитан высокого класса, и было больно думать, что она тихо перешла в разряд призраков.

Немедленно был написан шлягер на эту тему, и появилось множество теорий.

Корабль попал во временной узел, говорили некоторые, и вынырнет в будущем, а пассажиры и экипаж даже не заподозрят, что случилось что-то необычное. Мы теряли корабли многие века, но пока ни один из них так и не появился. Поэтому, если они, действительно, перемещаются вверх по течению времени, то, должно быть, на значительное расстояние.

Наиболее распространенным было мнение о том, что одновременно отказали все двигатели Армстронга, обрекая невидимый и неслышимый корабль на вечные скитания. Я с удивлением подумал, что это превосходная идея, именно так нужно сказать семьям путешественников.

Было множество других теорий: «Капелла» вынырнула в другой вселенной, произошла какая-то флуктуация, забросившая ее в другую галактику или, что более вероятно, в промежуток между галактиками. Мне лично наиболее вероятной представляется теория «валуна на дороге», то есть пространство Армстронга не является абсолютным вакуумом, и «Капелла» наткнулась на нечто, слишком крупное для ее отражателей.

Конечно, я понимал не больше остальных, но все равно меня это нервировало. Я летал на подобных проклятых штуках только в случае абсолютной необходимости.

В последующие дни эфир заполнили обычные истории о людях, так или иначе связанных с полетом. Один человек, проспавший вылет и в результате опоздавший на борт корабля, благодарил Всевышнего, который не оказался столь же снисходительным к остальным двум тысячам шестистам пассажирам. Капитан выполнял свой последний рейс и по прибытии корабля на Станцию Сараглия должен был уйти в отставку. Женщина с Окраины заявила, что накануне катастрофы ей приснился сон об исчезновении «Капеллы». Она умело использовала свое заявление и сделала успешную карьеру, став одной из ведущих прорицательниц века.

И так далее. Говорили, что будет проведено расследование, но, конечно, оно ничего не даст. В конце концов, кроме списков пассажиров и груза, расписания движения и прочего мало что еще может помочь следствию.

Специалисты опубликовали свежую статистику, которая демонстрировала большую безопасность путешествий между Ригелем и Сорлом, чем при езде по улицам среднего города.

Дней через десять дней после исчезновения «Капеллы» я получил послание от родственника с Окраины, с которым не общался уже много лет:

И тогда до меня дошло.

Утром пришла электронная посылка с двумя информационными кристаллами. Отправителем значилась юридическая контора «Бримбери и Конн», которая, судя по сопроводительной записи, располагалась где-то на Окраине. Я ввел кристаллы в систему, надел на голову обруч и опустился в кресло. Появилось изображение женщины, плавающей в воздухе примерно в полуметре от пола, с наклоном вперед около тридцати градусов. Звук тоже был не совсем четким. Я мог бы легко все исправить, но, поскольку ничего хорошего сообщение мне не сулило, не стал напрягаться. Женщина говорила, глядя в пол. Вокруг нее постепенно проявлялось изображение библиотеки, однако я его заэкранировал.

Женщина выглядела привлекательной на свой бюрократический, хорошо отутюженный манер.

— Мистер Бенедикт! Позвольте выразить соболезнования в связи с кончиной вашего дяди. — Пауза. — Он был уважаемым клиентом фирмы «Бримбери и Конн», а также нашим другом. Нам будет недоставать его.

— Как и всем нам, — сказал я.

Изображение кивнуло. Губы женщины дрожали, и, когда она вновь заговорила, голос ее звучал неуверенно, что убедило меня в подлинности ее чувств, несмотря на бесстрастность речи.

— Мы хотели сообщить, что вы являетесь единственным наследником его поместья. Вам следует представить необходимые документы, перечисленные в приложении к данному сообщению. — Она слегка заколебалась. — Мы уже начали предпринимать шаги для официального признания Габриэля погибшим. Конечно, будет определенная задержка, поскольку суд не очень охотно берет дела о пропавших без вести, даже в такой ситуации. Тем не менее, как только представится возможность, нам хотелось бы действовать в защиту ваших интересов. Следовательно, вы должны безотлагательно отправить нам документы.

Она села и поправила юбку.

— Ваш дядя оставил для вас запечатанное сообщение, которое следует передать вам в случае его смерти. Оно включится в конце разговора по звуку вашего голоса. Скажите любое слово. Прошу вас, не колеблясь, сообщить нам, если мы можем быть чем-то вам полезными. И еще, мистер Бенедикт, — ее голос упал до шепота, — мне, действительно, будет не хватать его.

Я остановил запись, прогнал тестовую программу и отрегулировал изображение. Затем вернулся в кресло и долго сидел, не надевая обруч.

— Гейб, — наконец произнес я.

Свет померк, и я очутился дома, в старом кабинете на третьем этаже, в мягком кресле, которое когда-то так любил. Казалось, ничего не изменилось. Я узнал отделанные панелями стены, старую тяжелую мебель, шторы цвета красного дерева. В камине потрескивал огонь. И Габриэль стоял рядом.

Стоял так близко, что я мог бы дотянуться до него рукой — высокий, худой, еще более поседевший, его лицо частично скрывала тень. Он молча прикоснулся к моему плечу, потом сжал его.

— Привет, Алекс.

Все это было лишь имитацией, но в тот момент я понял, как мне будет недоставать старого чудака. Эта мысль вызвала неоднозначные чувства, к тому же я был удивлен: Гейб принял бы свою судьбу, не подвергая никого испытанию процедурой сентиментального прощания. Это было на него не похоже.

Мне хотелось разрушить иллюзию, просто сидеть и смотреть, но приходилось отвечать, иначе изображение будет реагировать на молчание.

— Привет, Гейб.

— Поскольку я здесь, — грустно сказал он, — можно предположить, что дело плохо.

— Мне очень жаль.

Он пожал плечами.

— Бывает. Трудно выбрать менее подходящее время, но не всегда удается управлять событиями. Полагаю, тебе известны подробности. А может и нет. Там, куда я собрался, есть шанс просто исчезнуть и никогда не появляться.

«Да, — подумал я, — но все случилось не так, как ты ожидал».

— Куда же ты собрался?

— Охотиться в Даме-под-Вуалью. — Он покачал головой, и я заметил, что его переполняет сожаление. — Иногда все складывается чертовски неудачно, Алекс. Надеюсь, что бы там ни случилось, но случилось это на обратном пути. Мне бы не хотелось умереть прежде, чем я все выясню.

Мольба, а это была именно мольба, повисла в воздухе.

— Ты так и не добрался до Станции Сараглия, — ответил я.

— Вот как?

Гейб нахмурился и как-то сгорбился, будто сломался. Он отвернулся, обошел кофейный столик, стоявший на этом месте много лет, и неловко опустился в кресло напротив меня.

— Жаль.

Его движения стали более осторожными, а лицо, напоминающее лицо Дон Кихота, посерьезнело. Были ли это признаки старости или просто реакция на известие о собственной смерти. Во всяком случае, в нашем разговоре ощущалось нечто смутное, какая-то трепетная неопределенность, какой-то разлад.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал я откровенную глупость. При данных обстоятельствах замечание было мрачноватым, но Гейб, казалось, этого не заметил.

— Жаль, что нам не пришлось побеседовать хотя бы еще раз. Эта встреча — совсем не то.

— Да.

— Мне хотелось, чтобы мы лучше понимали друг друга.

На это нелегко было ответить. Гейб заменил мне и отца, и мать, и у нас возникали обычные разногласия отцов и детей. Даже большие, потому что Гейб был идеалистом.

— Ты слишком усложнил наши отношения, — продолжал он.

Он имел в виду, что я неплохо устроился в жизни, продавая антиквариат частным коллекционерам. Занятие, которое он считал аморальным.

— Я не нарушал законы, — ответил я.

Мое возражение звучало бессмысленно, ведь теперь Гейб находится там, куда не докричишься. Осталась только иллюзия.

— Здесь ты бы их нарушал! Ни одно просвещенное общество не позволяет бесконтрольно заниматься такими вещами. — Гейб глубоко вздохнул и медленно выдохнул. — Оставим это. Я заплатил за свои принципы более высокую цену, чем мне хотелось бы, Алекс.

Сидящий передо мной человек был всего лишь компьютерной программой и знал только то, что было известно моему дяде в момент записи. У него не было ни тех принципов, с позиций которых он говорил, ни настоящего чувства сожаления, которое испытывал я. Но это позволяло ему делать то, что хотелось бы сделать мне самому и чего я сделать не мог.

— Если бы я мог изменить прошлое, я бы не стал придавать этому такое значение.

— Но ты бы все же исчез.

— Конечно.

— Хорошо.

Он улыбнулся и с удовлетворением повторил мою реплику.

— Для тебя еще не все потеряно, Алекс.

Гейб поднялся, оттолкнувшись руками от кресла, открыл бар, извлек бутылку и два стакана.

— «Туманящий голову», — объявил он. — Твой любимый.

Хорошо быть дома!

Вступив в беседу с кристаллокопией, я нарушил свое правило — отдался во власть изображений и позволил себе принимать иллюзии за реальность. Только сейчас я осознал, как соскучился по этому украшенному панелями и заставленному книжными полками кабинету в задней части дома. Он всегда был одной из моих любимых комнат. Вторая находилась на чердаке: волшебное место, откуда я столько раз следил за лесом, ожидая появления драконов или вражеских солдат. Он пах сосной. Свежими полотняными занавесками, касселитовыми книжными обложками и паленым деревом. Здесь полно экзотических фотографий: заброшенная башня, увитая плюшем, которую охраняет непристойный идол, состоящий из брюха и зубов; разрушенная колонна в совершенно пустынной местности; маленькая группа людей у ступенчатой пирамиды, освещенной парой лун. На одной из стен висела репродукция картины Маркросса с изображением бессмертного «Корсариуса», а рядом — рисунки мужчин и женщин, с которыми работал Гейб, выполненные в технике многослойной печати, и среди них — мой портрет в четырехлетнем возрасте.

Здесь всегда было много различных предметов, найденных Гейбом во время полевых сезонов: игрушки, компьютеры, лампы, статуэтки. Даже сейчас я видел какой-то цилиндрический, весь в заклепках предмет под стеклянным колпаком.

Я поднял бокал, показывая, что пью за его здоровье. Он поднял свой, наши глаза встретились, и я почти поверил, что у нас с Гейбом, наконец-то, все наладилось. Напиток был теплым, довольно мягким и имел привкус прошлого.

— Тебе надо кое-что сделать, — сказал Гейб.

Он стоял перед картиной Ван Дайна, изображавшей развалины в Пойнт-Эдварде. Знаете, темные руины, а над ними красно-золотые кольца и скопление серебряных лун. Таким его нашли после нападения.

Кресло было удобным, даже сверхъестественно удобным, «Туманящий» — превосходным. Такой эффект всегда возникает от объектов, которые не существуют в реальности. Некоторые говорят, что совершенство портит иллюзию, что воспроизведение с кристаллов могло работать лучше, если бы физические ощущения были приглушены или имели какой-нибудь дефект, как в реальности.

— Что именно? — спросил я, полагая, что Гейб собирается попросить меня разумно вести дела поместья, следить, чтобы деньги шли на благое дело, не транжирить их на скиммеры и женщин.

Он помешал кочергой в камине. Пламя взметнулось ввысь, из-за решетки тяжело вывалилось полено, облако искр взлетело и растаяло. Я ощущал на лице жар.

— Как это случилось? Сердечный приступ? Проблемы с зафрахтованным кораблем? Меня переехало такси по дороге в космопорт?

Я не мог удержаться от улыбки, видя любопытство кристаллокопии.

— Гейб, корабль так не вышел из прыжка.

— Ну какой сукин сын! — сначала у него вырвался смешок, потом он разразился хохотом. — Значит, я погиб в обычном пассажирском рейсе!

Я тоже засмеялся. «Туманящий голову» согревал мой желудок, и я снова наполнил бокалы.

— Смешно, — сказал он.

— Самый безопасный вид путешествий на один пассажиро-километр, — заметил я.

— Будь я проклят, если еще раз сделаю такую ошибку. — Однако его смех затих, и последовало долгое молчание. — И все же мне бы хотелось увидеть.

Я ждал продолжения и, поскольку он молчал, подтолкнул его:

— Увидеть что? Что ты искал?

Он отмахнулся от вопроса.

— Сказать тебе честно, я чувствую себя не совсем удобно, делая все это. То есть, было бы порядочнее, если бы люди не болтались тут после того, как... — Он помахал рукой в воздухе, подыскивая подходящее слово: — Ушли в лучший мир. — Его голос звучал неуверенно. Растерянно. — Мне пришлось принять меры предосторожности. — Его глаза округлились. — Ты помнишь Хью Скотта?

Я немного подумал, потом ответил:

— Нет.

— Полагаю, у тебя не было причины его запомнить. А как насчет Терры Нуэлы? Это ты помнишь?

Разумеется. Терра Нуэла была первым поселением, основанным за пределами Солнечной системы. Ее построили на горячей скалистой планете, вращающейся вокруг Беты Центавра, и конечно, сейчас это всего лишь дыра в пустыне. Именно туда Гейб впервые взял меня с собой на раскопки.

— Да, — сказал я, — самое горячее место из всех, какие я видел.

— Скотт тоже участвовал в том путешествии. Я подумал, что ты можешь помнить его. После захода солнца он водил тебя на прогулки.

— Допустим, — я смутно припомнил крупного, бородатого человека. Правда, в том возрасте мне все казались большими.

— Если бы ты увидел Скотта сейчас, ты бы его не узнал.

— Здоровье? — спросил я. — Супружеские проблемы?

— Нет. Ничего похожего. Около трех лет назад он вернулся из разведывательного полета. Вернулся мрачный, озабоченный, сбитый с толку, совершенно не похожий на себя. Как я подозреваю, психиатр мог бы прийти к выводу, что он подвергся глубокому изменению личности.

— И что?

— Он находился на борту «Тенандрома», большого нового корабля космической разведки. Они увидели нечто очень странное в Даме-под-Вуалью.

— Что именно?

— Он не захотел мне рассказать, Алекс. Ни в чем не признался.

— Тогда это просто твои догадки?

— Я знаю, что они увидели. Или, по крайней мере, думаю, что знаю. Я как раз летел туда, когда...

Он не смог продолжать, замолчал и махнул рукой, указывая на потолок.

— И что, по-твоему, они увидели?

— Не уверен, что могу много тебе рассказать, — вздохнул Гейб. — При таких передачах всегда существует проблема безопасности. Тебе тоже не захотелось бы, чтобы все вышло наружу.

— Почему?

— Поверь моему слову.

Гейб снова сидел в своем кресле и потирал лоб, как обычно это делал, стараясь что-то рассчитать.

— Тебе придется вернуться домой. Мне очень жаль, но по-другому нельзя. Все, что тебе нужно, находится у Джейкоба. Это в файле «Лейша Таннер». Адвокаты сообщат тебе шифр к информации. — Лицо Гейба помрачнело, и он вскочил с кресла. — Чертовски досадно пропустить такое, Алекс. Я тебе завидую.

— Гейб, у меня здесь дела. Я не могу просто взять и улететь.

— Понимаю. Наверное, мне легче найти помощь в другом месте. У меня есть несколько коллег, которые душу бы отдали за такую возможность, но мне хотелось возместить нам с тобой потерянные годы. Это мой дар и твоя награда, Алекс. Сделай, как я прошу, и ты никогда не пожалеешь. По крайней мере, мне так кажется.

— И больше ты ничего не скажешь?

— Остальное ждет тебя дома.

— Кто такая Лейша Таннер?

Гейб не ответил.

— Ты захочешь сам заняться этим. Пока ты еще не знаешь сути дела, я должен предупредить тебя, Алекс, что здесь важно выиграть время. Если в течение тридцати стандартных дней ты не явишься в контору «Бримбери и Конн», предложение направят другому лицу. Прости меня, но я не могу рисковать. Дело не должно ускользнуть от нас.

— Гейб, ты все-таки сукин сын.

Я произнес это небрежным тоном, и он улыбнулся.

— Вот что я тебе скажу. — У него был самодовольный вид. — Я знаю правду о Талино.

— Кто, такой, черт побери, Талино?

Он вытянул губы трубочкой:

— Людик Талино.

— А, предатель.

Гейб кивнул.

— Да, — мечтательно произнес он. — Штурман Кристофера Сима. Возможно, один из самых невезучих людей на свете.

— Бесчестных — более подходящее слово.

— Да. Спустя два столетия он все еще возбуждает страсти. — Теперь Гейб быстро ходил по комнате, настоящий фонтан энергии. — А ведь он всегда утверждала что невиновен.

Я пожал плечами.

— Все давно быльем поросло, Гейб. Мне понятен твой интерес, но меня удивляет такая секретность в связи с Талино. Будь добр, объясни суть дела!

— Мне не хотелось бы продолжать этот разговор, Алекс. Ты не представляешь, что поставлено на карту. Выезжай как можно скорее.

— Хорошо, будь по-твоему.

В действительности мне было глубоко наплевать на коллекцию глиняных горшков или на то, что Гейб нашел в этот раз. В каком-то смысле сейчас были последние минуты, которые мы проводили вместе, и я мог думать только об этом.