Пришли первые снимки, и в Академии откупорили шампанское. Сильвия Вирджил, руководитель миссиями, напилась, и ей стало плохо. Но в ту ночь никто не обратил на это внимания. Все столпились, глядя на небо со множеством пылевых туманностей, этаких огромных стен, гигантских звездных яслей, которые возвела вечность, зловещих, варварских, угрожающих, очерченных случайными пятнами света, вроде памятника Вашингтону и «Белого орла». Ширина «стен», конечно же, составляла тысячи световых лет. Люди видели все это глазами «Метеоролога». «Скоро, – сказал себе Гарольд, – то же будет повсюду».
 
      Большинство коллег Тьюксбери заранее выказывали равнодушие к ожидаемым результатам. В то время они думали, что поняли все, знают, как формируются галактики, вникли в жизненный цикл звезд, постигли общую природу чудовищ, таящихся в темных глубинах между звездами. А получили чертика из табакерки.
      Первая фаза проекта «Метеоролог» подразумевала одновременный запуск шестисот с лишним зондов. Все они прибудут на свои позиции, и Академия получит зону наблюдения, начинающуюся в двух тысячах световых лет от ядра и тянущуюся вплоть до края Галактики, от эты Карины до Лагуны, от Кольцевой туманности до скопления М15. Они измерят температуру пылевых облаков и туманностей, отследят гравитационные аномалии и обеспечат съемку контролируемого хаоса вокруг сверхмассивной черной дыры в центре галактики. Если повезет, все это случится еще при жизни Гарольда.
      В действительности сюрпризов оказалось несколько, от черных выбросов до галактического ветра. Но самой большой аномалией была псевдо-Новая. За спиной Гарольда сотрудники уже начали называть тьюками эти звездоподобные взрывы, гигантские выбросы энергии в местах, где не было звезд. И находящееся почти на одной линии. Не совсем, но почти. От этого у него волосы вставали дыбом.
      Нечего было и пытаться снова заснуть. Гарольд выпутался из простыней, побрел на кухню, вытащил два ломтя деревенского хлеба и шлепнул на них клубничного джема. Одна из его многих запретных радостей.
      Вспышки, хотя и слабее Новых, были достаточно мощными, чтобы их заметили за десятки тысяч световых лет. Вероятно, они происходили где-то в районе Туманности Андромеды, далеко, и слава богу. Необъяснимые взрывы такой силы беспокоили.
      Свет четырех из них достигнет Земли в конце тысячелетия. Они будут видны в Южном полушарии, где сверкнут на небе в Весах и Скорпионе, не совсем на одной линии. Но близко к тому.
 
      Для Присциллы Хатчинс это была вторая должность в бюрократическом аппарате Академии. Она прослужила два года начальником службы перевозок, заскучала, вернулась в пилоты, вышла замуж и приняла заманчивое предложение – стать заместителем руководителя миссиями. Наконец-то она с удовольствием распрощалась со сверхсветовиками, долгими путешествиями, кораблями с их виртуальными пляжами, виртуальными горными ландшафтами и виртуальным всем-всем-всем. И океаны, и бризы, и песок теперь были реальны. У Присциллы были любящий муж, дочь, дом в пригороде, и жизнь казалась прекрасной.
      Но Сильвия Вирджил собралась на высокооплачиваемую должность в частную фирму. Она уже практически ушла, и Хатч назначили и. о. руководителя миссиями. С намеком на скорую отмену приставки.
      Однако вид сверху оказался сложнее, чем она ожидала. Дни, когда Хатч принимала решения, которые ни на что не влияли, тратила бесчисленные часы, оттачивая формулировки для протокола, присутствовала на конференциях, проводимых в заведениях с удобными площадками для гольфа, изучала полевые отчеты и уходила на необычайно долгие обеденные перерывы, внезапно закончились.
      Теперь Хатч отвечала за координацию деятельности всех судов Академии, назначала пилотов и определяла, каких пассажиров им перевозить. На первый взгляд, ничего сложного. В прежние времена, когда профессор Хоскинсон желал выпихнуть доктора О’Лири из полета к Пиннаклу, Хатч просто передавала вопрос дальше, предоставляя Сильвии сделать звонок. Теперь она исправно попадала в гущу любой «драчки из-за жрачки» и обнаружила, что большинство просителей обладает значительным самомнением и не гнушается использовать любые рычаги, какие ухитрится найти. Поскольку в своих областях они все-таки были важными персонами, давление, которое они могли оказать, было существенным.
      Она сейчас также отвечала – в пределах финансовых ограничений – за выбор: какие проекты продвигать, а какими пренебречь, и за установку приоритетов, и за объем выделяемых каждому ресурсов, конечно же, руководствуясь указаниями комиссара Академии. У нее был штат научных советников, но решения все чаще приходилось принимать исходя из политических соображений. У кого лапа в Конгрессе? Кто поддерживал Академию в предыдущем финансовом году? Кого особо отметил Асквит?
      Майкл Асквит был комиссаром Академии, ее боссом, и человеком, который верил, что научные изыскания вторичны по отношению к поощрению сторонников Академии и наказанию ее критиков. Он называл это дальновидностью. «Мы должны давать преимущество нашим друзьям, – сказал он Хатч под страшным секретом, словно это не была абсолютно прозрачная политика. – Если как следствие наука чуточку притормозит, эту цену мы готовы платить. Но мы обязаны обеспечить Академии занятость и хорошее финансирование, и для этого есть только один путь».
      В результате, когда программу, достойную поддержки не ввиду протекции, проваливали, трепку получала Хатч. Если же популярное начинание проходило и давало серьезные результаты, заслуги доставались комиссару. С тех пор как Хатч получила эту работу, все полтора года ее запугивали и преследовали представители значительной части научного сообщества. Многие из них, казалось, верили, что в силах лишить ее должности. Другие обещали репрессии, а пару раз даже грозились убить. Ее когда-то благожелательный взгляд на академические круги, сформировавшийся за те двадцать лет, что она возила их представителей по рукаву Ориона, резко изменился к худшему. Теперь при общении с учеными Хатч сознательно приходилось делать усилие, чтобы не чувствовать неприязни.
      Она непринужденно отомстила Джиму Олбрайту, который позвонил ей с жалобами и угрозами, когда его очередь на один из аппаратов «Метеоролог» отодвинули. Хатч не сдержалась и упомянула о случившемся Грегори Макаллистеру, журналисту, который долго делал успешную карьеру, критикуя ученых, моралистов, политиков и активистов общественных движений. Макаллистер напустился на Олбрайта, изобразив его защитником банальностей, а его программу – «еще одним примером зряшной траты денег налогоплательщиков на пересчитывание звезд». Он не упомянул Хатч, но Олбрайт понял.
      И пусть, поскольку в итоге она больше не слышала Олбрайта, хотя и узнала позднее, что он пытался добиться ее увольнения. Асквит, однако, разобрался в произошедшем и предупредил Хатч о необходимости быть аккуратнее. «Если всплывет, что мы стоим за чем-нибудь таким, мы все окажемся на улице», – сказал он. Комиссар был прав, и Хатч постаралась не использовать больше Макаллистера как оружие. Но радовалась, наблюдая, как Олбрайт идет ко дну.
      Сейчас она пыталась решить, как убедить Алана Кимбела, который исследовал на «Серенити» звездные выбросы, что он не может остаться там сверх утвержденного расписания и должен вернуться домой. Кимбел обратился к ней на том основании, что у них назревало сенсационное открытие и ему с командой требовалось еще несколько недель. Пожалуйста. Он чуть не плакал.
      Проблема была в том, что подобное происходило постоянно. Места на внешних станциях было немного. Новые люди уже летели туда, а многие ждали своей очереди. Продление сроков при определенных условиях допускалось, и советники Хатч подтвердили, что Кимбел прав в своих оценках. Но если Хатч гарантировала такое продление, она была обязана объявить другой группе, уже неделю находившейся в пути, что по прибытии на «Серенити» они не смогут остаться. Поступить так она не могла. А единственной альтернативой было урезать сроки кому-то еще. Хатч рассмотрела все возможности, но по различным причинам выбрать оказалось нелегко. В конце концов она решила отказать Кимбелу.
      Она писала ему ответ, когда запищал ее комм. На связи был Гарольд Тьюксбери.
      Гарольд, старший сотрудник отделения астрофизики, состоял в Академии уже тогда, когда Хатч еще старшеклассницей попала сюда с экскурсией. Он слыл в организации чудаком: суетливый человечек с пристрастием к порядку и формальностям. В научных кругах Гарольд пользовался дурной репутацией. Коллеги считали его вздорным и необщительным, но никто не сомневался в его способностях. И он всегда был любезен с Хатч. По правде говоря, с женщинами он вел себя как ласковый котик.
      – Да, Гарольд, – отозвалась она. – Что вас беспокоит сегодня утром?
      – Вы сейчас заняты?
      У нее была куча проблем.
      – Ну, не как в старые времена, – ответила она. – Но могу выкроить часок.
      – Хорошо. Когда сможете, загляните в лабораторию.
 
      Он сидел за столом, глядя во двор. Увидев ее, потряс головой, показывая озадаченность. Но ухитрился улыбнуться.
      – Происходит что-то странное.
      Хатч подумала, что он имеет в виду оборудование, вспомнив о недавних проблемах со спектрометрами. Новые стоили дорого, пришлось довольствоваться обновлением. Гарольд не любил этого, он любил получать все самое лучшее. «Потратить столько денег на отправку зондов, – ворчал он при Хатч всего несколько дней назад, – и потом обломиться с оборудованием для приема и анализа».
      Но Гарольд ее удивил.
      – Слышали о псевдо-Новых? – спросил он.
       Тьюки. Она знала, в общих чертах. Все это – события в тысяче световых лет отсюда – казалось ей чуточку запутанным. Вряд ли повод волноваться для кого-либо, кроме специалистов.
      Тьюксбери наклонился к ней. Белые волосы были взъерошены, уголок воротничка загнут. Классический тип исследователя. Голубые глаза Гарольда легко устремлялись в никуда, он часто терял ход рассуждения и был склонен обрывать фразу на середине, когда ему приходила в голову новая идея. В ярком послеполуденном свете он выглядел воплощением невинности: человек, для которого законы физики и математики – единственная реальность.
      Прибыли две чашки кофе.
      – Они почти на одной линии, – произнес он.
      – И?..
      – Это не может быть следствием естественных причин.
      Хатч просто не знала, что с этим делать.
      – Что вы пытаетесь мне сказать, Гарольд?
      – Я действительно не знаю, Хатч. Но это меня пугает.
      – Вы уверены, что это не Новые?
      – Абсолютно. – Он попробовал кофе, осмотрел чашку, вздохнул. – Среди прочего, у них слишком много энергии в видимой части спектра, недостаточно в рентгеновской и гамма-излучении.
      – Что означает?..
      – Больше видимого света на количество потраченной энергии. Намного больше. И более яркого. На кучу свечей.
      – Лампочка.
      – Практически да.
      – Хорошо, – проговорила она. – Я передам ваши соображения наверх. Вы рекомендуете что-то предпринять?
      Он покачал головой.
      – Я бы дорого дал за то, чтобы «Метеоролог» дежурил там, где произойдет следующий взрыв.
      – Мы можем это организовать? Вы сумеете предсказать следующий взрыв?
      Теперь он разглядывал ложечку.
      – К несчастью, нет. Но могу попробовать.
      – Попробовать? А шансы?
      – Не слишком велики.
      – Гарольд, послушайте. Давайте некоторое время понаблюдаем. Если вы поймете, что знаете, когда ждать события, когда вы с разумной степенью точности можете дать мне цель, мы рассмотрим это серьезно. Согласны?
 
      Особенно волноваться было не из-за чего. Хатч мысленно велела себе: «Не забудь намекнуть Эрику Сэмюэлсу, директору по связям с общественностью, чтобы он связался с Гарольдом и посмотрел, нельзя ли выжать из ситуации немного рекламы для Академии». А впереди ждала напряженная половина дня.
      Хатч пообедала с президентом АПС, Ассоциации пилотов сверхсветовиков. Они хотели прибавки жалованья, усовершенствования пенсионной системы, лучших возможностей карьерного роста и так далее – продолжите список по желанию. Она хорошо знала Бена Залотски еще по своим дням на мостике. Бен, человек приличный, и жестко отстаивал права пилотов. Проблема заключалась в том, что он без всяких угрызений совести использовал их старое знакомство, чтобы получить желаемое. В действительности эти вопросы не входили в компетенцию Хатч. Разбираться с этими делами должна была Джилл Уоткин из кадровой службы, но Бен обставил это как возможность встречи старых друзей. Она знала, что предстоит, но не могла просто так отказаться его повидать. Можно было сослаться на занятость, но не хотелось его обманывать. В конце концов пришлось сказать Бену, что она ничем не может помочь, и даже не признаваться, что поддерживает его, – хотя она и делала это. Но Хатч была частью управляющей команды, и ее лояльность принадлежала другой стороне. Бен процитировал Хатч ее собственные слова. Пилоты перерабатывают, они не могут сохранить семью, за их жизнь никто и гроша ломаного не даст. Они – всего лишь овеянные славой водители автобусов, именно так с ними и обращаются. Он позволил себе выглядеть разочарованным и даже намекнул, что она отвернулась от старых друзей.
      В результате Хатч в поганом настроении вернулась в свой офис, чтобы выслушать призывы Холлиса Гундерсона, «представляющего Университет Нидерландов», назначить его любимому проекту второе слушание. Суть проекта заключалась в поиске «белой дыры», которая, по заверениям научных консультантов Хатч, не существовала и не могла существовать, то есть выделение средств было бы чистым разбазариванием ресурсов. Гундерсон проскользнул мимо секретаря, заявив, что кое-кто не понял его намерений. Хатч потратила время на разговор с ним, полагая, что легче повидать его здесь и сейчас, чем перезванивать и отказывать. И вообще было же велено не наживать себе врагов без нужды. Ее ныне отставная начальница, Сильвия Вирджил, на последней аттестации заметила, что Хатч склонна уходить от конфликтных ситуаций. «Хатч слишком робка», – сказала она. Хатч в тот момент задумалась о том, как бы Вирджил повела себя на Обреченной, но смолчала.
      Выслушав Гундерсона, она заключила, что «непонимание», на которое он ссылался, скорее фигура речи, чем нечто относящееся к сути дела. В общем, он все еще хотел отправиться на поиски «белой дыры». Хатч объяснила ему, что даже для рассмотрения заявки следует представить в поддержку своих взглядов письменные заключения двух из тринадцати физиков, уполномоченных Академией выносить решения по таким вопросам.
      – Пока вы не перетянете на свою сторону двоих, профессор, – заявила она, – боюсь, мы вам не сможем помочь.
      Некий молодой человек обратился с жалобой на одного из пилотов. Тот был неприветлив, груб и вообще не очень разговорчив. Всю дорогу от «Аутпоста». Имеет ли Хатч какое-нибудь представление о том, каково неделями быть в пути с нелюдимым, замкнутым капитаном? Речь шла об Адриане Бельмонте, от которого Хатч с удовольствием избавилась бы, поскольку на него постоянно поступали жалобы, но, вздумай Хатч его уволить, АПС обрушилась бы на Академию всей мощью. Лучше заказать его киллеру. Проще и быстрее.
      Во всяком случае, это был не производственный вопрос.
      – Мне очень жаль, – сказала она. – Однако вы должны знать, что пилоты часто проделывают все путешествие в одиночку. Некоторые из них просто научились обходиться без общения. Мы просим пассажиров о понимании. Но если вы действительно хотите дать этому делу ход, то, боюсь, выбрали не тот отдел. Вам нужно в кадры. В конце коридора направо, большое спасибо.
      Хатч дала интервью журналисту, работающему над книгой о Лунном Свете, организовала специальный рейс на Рай для Абеля Котаника, которого затребовала к себе полевая группа, поколдовала над расписанием рейсов, чтобы переправить на Близнецы партию медикаментов (ошибочно выгруженную и оставленную на пирсе на «Серенити»), и решила уволить главного инженера на Пиннакле за халатность и продажность, чем он грешил уже три года.
      Последняя в этот день встреча была назначена с доктором Альвой К. Эмерсон. Еще один разговор, который Хатч охотно поручила бы кому-нибудь другому. Кому угодно,только бы не браться самой. Хатч не так легко было запугать, но в этом случае она готова была сделать исключение.
      Альве Эмерсон, доктору медицины и одной из великих этого века, было далеко за восемьдесят. Она основала и возглавила Детский Союз, который за минувшие сорок лет обеспечил современное медицинское обслуживание сотням тысяч детей по всему миру. Она мобилизовала богатые страны, заставила Мировой Совет и шестьдесят государств по всему земному шару принять законы о социальной помощи забытым людям Земли. «Пока мы тянемся к звездам, – сказала она в своей знаменитой речи двадцать лет назад на открытии Суданского мемориала, – треть наших детей не может дотянуться до сэндвича». Изречение было выгравировано на камне над входом в штаб-квартиру Союза в Лиссабоне.
      Мир любил ее. Политические лидеры – боялись. Везде, куда приходила Эмерсон, творились чудеса. Возводились больницы, и в них потоком шли врачи. От пожертвований корпораций распирало сундуки (никто не хотел выглядеть скупым или недоброжелательным, когда в двери стучала доктор Альва). На ее счету были миллионы спасенных жизней. Она получила премию Мира и Америкус, была на «ты» с папой и президентом Северо-Американского Союза и остановила гражданскую войну в Аргентине, просто встав между воюющими. И вот она пришла повидать Хатч. Не комиссара. Не Асквита. А Присциллу Хатчинс. Именно ее.
      Асквит спросил почему, но Хатч понятия не имела.
      – Чего бы она ни хотела, – проинструктировал ее Асквит, – ничегоне обещайте от лица Академии. Скажите, мы рассмотрим.
      Он не предложил присутствовать на встрече.
 
      Конечно же, Хатч видела доктора Альву много раз. Как всякий. Кто мог забыть кровавые картины: она на коленях над умирающей девочкой после толчков Перуанского землетрясения в двадцать первом? Или ведет самого Генерального секретаря через развалины Беллаконды после того, как миротворцы в конце концов подавили мятеж. Или выскакивает из флаера в зачумленной Южной Африке?
      Однако когда она вошла, Хатч ее не узнала. Альва выглядела какой-то маленькой. Развеваемые ветром волосы прибраны. Ни следа авторитарности, которая составляла такую значительную часть легенды. Она была сдержанна, вежлива, почти смиренна. Так могла выглядеть женщина, вышедшая за покупками.
      – Доктор Эмерсон. – Хатч поднялась навстречу. – Большая честь познакомиться с вами.
      Ее голос звучал неуверенно.
      – Присцилла? – Альва протянула руку. – Очень рада.
      Хатч усадила ее в глубокое кресло у стола и села рядом.
      – Надеюсь, вам не пришлось разыскивать офис.
      На Альве была темно-синяя юбка в складку и светло-синяя блузка под поношенным велюровым жакетом. Часть имиджа. Ее волосы поседели «на службе обездоленным», как однажды выразился Грегори Макаллистер. Вероятно, доктор Эмерсон была единственным общественным деятелем, для которого даже Макаллистер нашел доброе слово.
      – Нет-нет, благодарю вас.
      Она устроилась, оглядела офис и одобрительно улыбнулась. Стены украшали несколько набросков Тора: изображения Близнецов и Убежища на Вертикали, освещенного «Мемфиса», скользящего сквозь звездный свет, самой Хатч в давней форме «филлис». При виде последней картины доктор Эмерсон улыбнулась, и ее глаза остановились на Хатч, темные и пронизывающие. Сенсоры, просвечивающиеобъекты в комнате. Эту женщину не задобришь, к ней не подольстишься.
      – Что я могу сделать для вас, доктор? – спросила Хатч.
      – Присцилла, мне нужна ваша помощь.
      Хатч хотела пошевелиться. Немного подвинуться. Принудить себя расслабиться. Но не смогла.
      – Какого рода?
      – С Омегой нужно что-то делать.
      Сначала Хатч подумала, что ослышалась. Конечно, Альва говорила о той Омеге, что двигалась в сторону Земли. Когда люди говорили: «Омега», они имели в виду именно это.
      – Она не станет проблемой еще почти тысячу лет, – с трудом выговорила Хатч. – Вы предлагаете?..
      – Предлагаю придумать, как остановить ее.
       Легко сказать.
      – Мы ведем определенные исследования...
      – Прошло больше двадцати лет, Присцилла. Или Хатч?
      –  Хатчсойдет.
      – Хатч, – тон Альвы смягчился. – В вашем случае это почему-то очень женственное имя.
      – Благодарю, доктор.
      – Альва.
      Хатч кивнула и покатала имя на языке. Это было, как если бы она сидела за столом с Вашингтоном и называла его «Джордж».
      Альва наклонилась вперед.
      – Что мы узнали к нынешнему моменту?
      Хатч пожала плечами.
      – Облако начинено наноустройствами. Кое-кто думает, оно может создавать гравитационные поля. Чтобы менять направление полета.
      – И не любит искусственные объекты.
      – Да.
      – Что-то еще?
      – Там масса пыли и водорода. Тучи варьируются в размерах процентов на тридцать. Они несутся на хорошей скорости. В пределах двадцати миллионов узлов в час.
      – Она приближается так быстро? Нашатуча?
      – Да. – Хатч немного подумала и добавила: – Да, и еще они идут волнами. Мы не знаем, насколько широки волны, поскольку не видим их конца. Локальные волны отстоят друг от друга примерно на сто шестьдесят световых лет, плюс-минус, и примерно каждые восемь тысяч лет одна из них прокатывается через Солнечную систему.
      – Но они всегда на одной дистанции? Волны?
      – Нет. Это все довольно хаотично. Вначале мы считали, что локальное расписание действует везде и что буквально миллионы облаков дрейфуют через рукав Ориона. Но, конечно, это не так. К счастью.
      – Что-то еще?
      – Волны выгибаются наружу в общем направлении вращения Галактики. Втягиваясь в поток, я полагаю.
      – И это все?
      – Более-менее.
      – Поразительно – тут мало того, чего не было известно двадцать лет назад. Что касается вопросов, которые приходят мне на ум, мы ведь не знаем, откуда Омеги появляются. Или почему они ведут себя так, как ведут. Мы даже не знаем, естественного ли они происхождения.
      – Верно.
      – Или как их обезвредить.
      Хатч встала. Она чувствовала энергию, излучаемую этой женщиной.
      – В них нелегко проникнуть, – заявила она.
      Альва улыбнулась.
      – Они как девственница.
      Хатч не ответила.
      Долгие секунды обе молчали. Комм несколько раз мигнул и отключился. Входной сигнал. Сверхсветовой с «Бродсайда», лично для Хатч.
      Альва вежливо улыбнулась, не сводя с Хатч темных глаз. Женщина выглядела одновременно и развеселившейся, и раздосадованной.
      – Прилагаем ли мы серьезные усилия?
      – Ну конечно, – ответила Хатч.
      – Но показать нам нечего. А ведь прошло двадцать лет. Фактически двадцать пять.
      – Мы работаем... – Хатч запнулась.
      Альва кивнула.
      – Надо работать лучше.
      – Альва... – Хатч пришлось сделать над собой усилие, чтобы это выговорить. – Торопиться некуда. Я хочу сказать, эта штука в тысяче лет отсюда.
      Альва снова кивнула. Но это не означало согласия, признания того, что в словах Хатч есть рациональное зерно. Скорее это было констатацией того, что Хатч ведет себя именно так, как и ожидалось, говорит именно то, чего Альва от нее ожидала. Она расправила воротничок.
      – Хатч, вы были на Бете Пасифика-3.
      Домашний мир Создателей Монументов, исчезнувшей расы, которая оставила величественную память о своем присутствии на протяжении нескольких тысяч световых лет. Звездные странники еще в те времена, когда шумеры учились обжигать кирпичи. Сейчас – не более чем дикари, бродящие среди руин своих некогда гордых городов.
      – Да, была.
      – Я нет. – Глаза доктора Эмерсон затуманились. – Я видела достаточно разрушений здесь, дома. – Последовала новая пауза. Потом: – Как я понимаю, Создатели Монументов знали об Омегах. Задолго до их появления у беты Пасифика.
      – Да. На Куракуа и на Ноке они даже пытались направить эти штуки в сторону. Чтобы спасти обитателей планет.
      – Безуспешно.
      Хатч поняла, к чему клонит Альва.
      – Они вырезали кубические луны и расположили их на орбите вокруг Нока, надеясь, что облака набросятся на них вместо городов. – Хатч пожала плечами.
      – В конечном итоге они не смогли спасти даже себя.
      – Да. Не смогли. Есть доказательства, что они подхватили большую часть населения и смылись.
      – Сколько у них было времени? Две тысячи лет?
      – Мы полагаем, чуть больше.
      Альва теперь была на ногах, шла к окну, притягиваемая солнечным светом, но все еще ни на что не глядя.
      – Как это случилось, по-вашему? Неужели облака так неодолимы, что даже Создатели Монументов за две тысячи лет не смогли ничего сделать?
      – Это, вероятно, нелегко. Остановить одну из Омег.
      – Хатч, позвольте предположить, что две тысячи лет – достаточный срок для подготовки. Так что они, вероятно, отложили ее. «Это еще не наша проблема». «Займемся этим в будущем году. Или уж в следующем столетии». И медлили, медлили – пока не стало слишком поздно.
      – Может быть, уже поздно, – предположила Хатч. Но, едва слова вырвались, поняла, что этого не следовало говорить.
      Альва была миниатюрной, но ее присутствие заполнило офис, захватило его и заставило Хатч чувствовать, что она чужая в собственном доме.
      – Может, и так, – произнесла Альва. – Но лучше обойтись без таких заявлений.
      На мгновение офис потемнел и вновь осветился. Облачко закрыло солнце.
      – Вы считаете, – сказала Хатч, – что мы собираемся умыть руки?
      Альва сдвинула брови.
      – Я это знаю. Произойдет непоправимое, если люди будут думать и действовать как вы. И, Хатч, вы видели их в деле. Вы знаете, на что они способны. – Ее взгляд обратился внутрь. – Простите. Я не хотела вас обидеть. Но обстоятельства вопиют. Мы тоже смотрим на Омеги как на чужую беду. Но когда облако придет, здесь будут дети наши детей.
      Конечно, она была права. Хатч понимала это, как и любой, кто дал себе труд подумать.
      Альва потянулась за блокнотом, что-то нацарапала в нем, наморщила лоб.
      – Каждый день, – сказала она, – облако приближается к нам на полмиллиарда километров.
      Было поздно, шестой час, а день получился ужасно длинным. Чего все-таки эта женщина хочет?
      – Вы же знаете, – заметила Хатч, – не я определяю политику Академии. Вам надо поговорить с доктором Асквитом.
      – Я не пытаюсь повлиять на политику Академии. Она слишком незначительна в масштабе этой проблемы, чтобы беспокоиться, Хатч. Любое серьезное усилие что-то сделать с Омегами потребует политической воли. А она идет не отсюда.
      – Тогда я не понимаю?..
      – Я пришла сюда не за поддержкой Академии. Мне нужна вашаподдержка.
      – Моя?
      – Вы – лицо Академии.
      – Нет. Вы обратились не к тому человеку. Глава нашего отдела общественных связей – Эрик Сэмюэлс.
      –  Вы, Хатч. Вы нашли первое облако. Вы, Фрэнк Карсон и другие. Кто-то обмолвился мне, что именно вы выполнили расчеты. Вывсе это разгадали. Так?
      – Да.
      – Вдобавок вы – женщина с Обреченной. Женщина, которая спасла своего мужа, вытащила из этого древнего звездолета, этого... Как вы его зовете?
      – Чинди. Но спасенный тогда не был моим мужем.
      – Не имеет значения. Главное, вы довольно-таки часто оказывались на виду у публики. – Она снова сидела в кресле, наклонившись к Хатч: старые друзья, соратницы.
      – Хатч, вы мне нужны.
      – Чтобы?..
      – ...Стать лицом Общества «Омега».
      Не требовалось быть математиком, чтобы вычислить, чем будет заниматься Общество «Омега».
      – А почему вы сами не хотите его возглавить, доктор Альва? Вы более известны, чем я.
      Доктор выдавила слабую улыбку.
      – Я не тот человек.
      – Почему?
      – Я ассоциируюсь с благотворительностью. С медицинским обслуживанием. Никто не обратит внимания, если я заговорю о грядущих катастрофах. Вы же не воспринимаете меня серьезно, хотя знаете, что я права, и я сижу с вами в одной комнате.
      – Нет, неправда, – заявила Хатч. – Явоспринимаю вас серьезно.
      У этой женщины была заразительная улыбка. И Хатч, купаясь в ее тепле, внезапно осознала секрет успеха Альвы. Гибкость ума, благородство целей, целеустремленность – все это ничего не значило бы без ее чисто человеческого обаяния. Никто никогда не скажет мне «нет». Никто не отвернется от меня. Вот главное.
      – Конечно, я останусь за кулисами, – произнесла Альва. – Этакий совет директоров. И при необходимости мигом появлюсь. Нам понадобятся в авангарде ученые первой величины, чтобы направлять деятельность в целом, руководить организацией. Исполнять роль мускулатуры. А выбудете ее лицом. Ее голосом.
      Альва была права. В миг ошеломляющей ясности Хатч увидела, как века ускользают прочь, а облако подбирается ближе. Не наша проблема. Прорвемся, не волнуйтесь.Сколько раз уже она это слышала? Но, видимо, не прорваться. Без согласованных усилий. И, вероятно, существовало окно возможностей, которое могло закрыться. Когда люди впервые узнали об Омегах, велись разговоры о мобилизационной программе. Но стоило первоначальному шоку пройти, а людям задуматься о том, как далеко тридцать второе столетие... Это, в общем, напоминало беспокойство о той поре, когда Солнце погаснет.
      Если Хатч согласится, ей придется поставить крест на возможности серьезного к себе отношения. Те, кто тревожился из-за Омег (даже если их поддерживала Альва), поставляли материал для вечерних комических шоу. В академических кругах их встречали сочувственными улыбками, за их спинами качали головами. А онабудет во главе.
      Альва увидела, что Хатч колеблется.
      – Прежде чем вы ответите, – сказала она, – хочу напомнить, что публика знает: вы героиня. Вы несколько раз подвергали себя риску и спасли несколько жизней. Ваши действия были отмечены.
      Диплом премии Йохансена, присуждаемой Академией, полученный Хатч за Обреченную, висел на стене. Другие дипломы и прочие регалии отмечали ее достижения на Близнецах и спасение мужа. И, конечно же, была постановка, в которой Хатч изображала хриплоголосая, статная Иви Крамер.