Глава пятнадцатая

Гидеон замер, закрыв глаза и боясь пошевелиться. А Хани стала гладить его мокрые волосы, кое-где уже посеребренные сединой.

Когда-то давно Хани видела, как дядя Айзек гладил раненого барса. Глаза зверя были прикрыты, и он не то мурлыкал, не то урчал, а его пятнистая шерсть вставала дыбом под рукой Айзека. Гидеон напомнил ей того барса. Дикий зверь, пусть на мгновение, но прирученный.

Несколько минут тому назад, когда она смотрела, как Гидеон раздевается, у нее что-то шевельнулось внутри. Сначала ее внимание привлекла рана на боку, но потом ее взгляд скользнул ниже, по животу и мускулистым ногам. Ощущения усилились, когда она увидела, как он пытается скрыть затвердевшую плоть, а потом и вовсе превратились в ураган — где-то глубоко внутри ее бушевал циклон.

Пока они разговаривали, она неотрывно смотрела, как вода омывает его тело, как шевелятся волосы у него на груди. К тому моменту, когда они заговорили о фермерстве, Хани уже с трудом сдерживалась, чтобы не спрыгнуть с кровати. Она пожирала глазами это сильное тело, ей хотелось провести руками по блестевшим от воды мускулам.

Хани так переполняли новые для нее ощущения, что предложение о браке вырвалось у нее совершенно неожиданно, помимо ее воли и разума, и удивило девушку не меньше, чем Гидеона. Но она не пожалела о том, что сказала. Даже была рада тому, что на этот раз благоразумие не взяло верх над чувствами.

Хотя здравый смысл твердил: еще неделю назад ты не знала о его существовании. Как можно полюбить так скоро да еще набиваться в жены? Ведь брак — это на всю жизнь! Что за безумие на нее нашло!

Но сердце возражало: так бывает! Разве ее мать не полюбила отца с первого взгляда? И разве не отдалась ему в первый же день их знакомства?

Хани соскользнула с кровати и, подойдя сзади, обвила Гидеона за шею, прижавшись губами к мокрым волосам.

— Я так тебя люблю, Гидеон, что просто задыхаюсь.

А я и вовсе не дышу, подумал он. Рука девушки легла ему на сердце, и она наверняка почувствовала, как сильно оно стучит. Будет чудо, если оно не вырвется из груди. Он крепко зажмурился: только бы не потерять над собой контроль, не поддаться ее ласковому шепоту, ее нежным прикосновениям. Но как сохранить холодную голову, если от него уже пышет таким жаром, что кажется, вода в ванне вот-вот закипит?

— Люби меня, Гидеон.

Он накрыл ее руку своей. Охваченный желанием, он все же попытался сдержать себя.

— Эд, дорогая…

Ее язычок скользнул ему в ухо, и она едва слышно попросила:

— Люби меня, Гидеон, пожалуйста. Я так хочу тебя.

Его сдержанность — вернее, ее жалкие остатки — лопнула, как туго натянутая тетива. Видение, промелькнувшее в этот момент в его сознании, было ослепительным: они с Хани лежат где-то — может, в Канзасе — на кукурузном поле, в густых зарослях, а легкий ветерок колышет золотистые початки и шуршит в зеленой листве.

Сейчас он готов жизнь отдать за то, чтобы превратить это видение в реальность и обладать им во всей его красоте. Гидеон уже был не в силах отрицать, что желает эту женщину. Одним резким движением встал и вышел из воды. Обняв Хани, он отнес ее на кровать.

Кожа его, все еще мокрая, была гладкой и прохладной, и пахло от него мылом и жарким летом. И его поцелуй был тоже горячим и страстным. Он словно утверждал свои права на нее. А когда Гидеон осторожно прихватил зубами ее нижнюю губу, Хани пронзило такое острое желание, что она застонала.

Гидеон, тяжело дыша, приподнялся на локте, и Хани прочла в его глазах немой вопрос.

— Да, — сказала она. — Просто я не много боюсь. Я еще никогда… Ах, Гиде он, я хочу все делать, как надо, чтобы доставить тебе удовольствие… Я не знаю…что делать… как…

— Шш, — прервал ее Гидеон, целуя. — Я уже так давно этим не занимался, любимая, что и для меня это будто в первый раз. Я буду очень нежен и осторожен.

— Мне тебя… трогать?

— Не надо пока. Позволь сначала мне. — Приподняв ее, он стянул с нее полотенце.

— Эд, дорогая, — прошептал он, оглядывая ее от шеи до плоского живота, задержавшись на мгновение на упругих грудях. — Как ты прекрасна!

Он провел пальцем по соскам. Наблюдая с восторгом, какими они стали твердыми от его прикосновения, он взял губами один розовый бутон.

— Гидеон, у меня внутри все трепещет!

— Замечательно! — Он поднял голову только для того, чтобы произнести одно это слово и, обратив свое внимание на вторую грудь, одновременно провел рукою по ее бедру. Когда его пальцы нащупали влажную бархатистую плоть у нее между ног и она застонала от наслаждения, Гидеон снова ее поцеловал. И теперь уже язычок Хани проник ему в рот, приглашая продлить удовольствие. — Не торопись, — шепнул Гидеон, когда она прогнулась ему навстречу. Его голос звучал хрипло и напряженно. Казалось, он сдерживает свой порыв, чтобы дать Хани возможность в полной мере испытать неведомое ей доселе наслаждение. Наслаждение, которого такая красавица заслуживает в свой первый раз… и каждый раз. Да, он не может подарить ей мир, но ему по силам преобразить его, сделать так, чтобы сегодняшний день вспыхнул всеми своими волшебными красками.

Гидеон заставил себя отвлечься от ее нежной плоти и вернуться к мысли о Канзасе, о бескрайних полях кукурузы и о ветре, гуляющем среди высоких стеблей, подобно неуловимому зверю. Если бы он однажды оказался там с Хани, жизнь для него, возможно, началась бы сызнова. Может быть, может быть… Эти слова стучали у него в мозгу как некий припев, отвлекая от растущего желания.

— Гидеон.

Он очнулся и стал снова ее целовать, но уже более настойчиво, коленом раздвигая ей ноги. Он что-то прошептал — она не расслышала, что именно, — и, заглушив ее вскрик поцелуем, осторожно вошел в нее.

— Медленно, — глухим голосом, будто разговаривая сам с собою, внушал Гидеон.

Своими большими руками он сжал ее бедра, направляя их в такт медленным и ритмичным движениям. Горячая волна снова захлестнула Хани. Она подчинилась ритму, заданному Гидеоном. Ее руки блуждали по широкой спине, грудь стала мокрой от его пота, пахнувшего мускусом, а имя любимого звучало как песня на ее губах.

Хани казалось, что она больше не выдержит напряжения, словно внутри у нее все туже закручивалась пружина. А потом эта пружина вдруг взорвалась — в то самое мгновение, как Гидеон содрогнулся и со стоном упал на нее, уткнувшись лицом ей в плечо.

В наступившей тишине Хани отчетливо слышала, как бьются их сердца — так, словно у них было одно сердце на двоих. Она знала, что никакое другое сердце не будет стучать в унисон с ее сердцем. Никогда.

Гидеон проснулся оттого, что волосы Хани щекотали его плечо.

— Прости, что разбудила тебя, — сказа ла она тихо.

— Ничего. — Он не сумел сделать свой голос помягче. Ему только что снилось, что он в тюрьме, на холодном каменном полу в одиночной камере, и огромная крыса-в тюрьме они вымахивали размером с кошку — пробежала у него по плечу.

В комнате было почти темно, в окно падал лишь слабый, колеблющийся свет двух уличных фонарей. Снизу, из салуна, доносились звуки музыки: оркестр играл какую-то незнакомую мелодию. Вот что значит провести столько времени в таком аду, как тюрьма в Миссури, думал Гидеон, уставившись в потолок. Жизнь течет своим чередом — одни пишут новые книги, сочиняют новые песни, занимаются любовью, а другие в это время сидят в холодных, темных одиночках.

Хани, примостившаяся у него под боком, шевельнулась, и мысли его потекли в другом направлении. Он только что занимался любовью с прекрасной женщиной. Такой страсти, с какой она отдалась ему, он еще не знал. Ему бы сейчас быть на седьмом небе от счастья. А он вместо этого проклинает себя за то, что потерял над собой контроль и лишил Хани невинности, не имея ничего, что можно предложить взамен.

Она так наивна, что, верно, даже не понимает, какому подверглась риску. Что, если она забеременеет? При этой мысли сердце Гидеона екнуло. У них с Корой был сын, которого он так ни разу в жизни и не видел, похороненный где-то в Техасе. Дуайт Сэмьюэл заплатит и за него.

Хани вдруг открыла глаза и, словно читая его мысли, спросила:

— Как ты думаешь, у нас может быть ребенок, Гидеон?

Боже милостивый! Только не это!

— Сомневаюсь. В первый раз такое редко случается.

Она помолчала, задумавшись, а потом сказала:

— Моя мать забеременела мною именно так. В свой первый раз с моим отцом.

— Это случилось в ночь на четвертое июля. Она признавалась мне, что влюбилась в отца с первого взгляда.

— Так вот почему так блестят твои глаза, — рассмеялся Гидеон. — Твое зачатие, верно, как-то связано с фейерверками, которые устраивают в эту ночь.

— Вполне возможно, — согласилась Хани. — Отец уехал на следующий день, а мама вышла замуж за другого, чтобы дать мне имя. И моим отцом стал Нэд.

— Кэссиди?

Так она назвалась при первой встрече. Гидеону с трудом представлялось, что Рейс Логан мог бросить беременную женщину. Еще невероятней казалось, что банкир мог доверить кому-либо воспитание своего ребенка. Гидеон вспомнил, как переживал, когда Кора сбежала от него с Дуайтом Сэмьюэлом. Ему вдруг стало невыносимо больно при мысли, что Хани может уйти к другому, независимо от того, беременна она или нет.

Он погладил ее руку и спросил — не столько из любопытства, сколько из желания переменить тему:

— Что сталось с Кэссиди?

— Он умер. Мой настоящий отец, Рейс Логан, вернулся с войны, забрал нас с мамой, и мы стали жить вместе.

Ее слова прозвучали немного печально, и Гидеон понял, что не все было так гладко в этой семье. Как бы он хотел сделать счастливой это удивительное создание! Если бы только ему дали шанс, он сумел бы! Но проблема в том, что никто этого шанса ему не даст.

Особенно Рейс Логан. Особенно теперь. Банкир обещал Гидеону освобождение из тюрьмы, если он выполнит его поручение, заманив Дуайта Сэмьюэла и его банду в ловушку в Санта-Фе. Свобода! Гидеон с самого начала не очень-то верил в то, что Логан выполнит свое обещание, а теперь и вовсе поставил на своих надеждах крест. В отместку за позор дочери Рейс Логан наверняка упрячет его за решетку на веки вечные.

И поделом. Он поступил бы так с каждым, кто удрал бы с его дочерью и затащил ее в постель. В общем-то он согласился помочь Логану не потому, что хотел освободиться из тюрьмы. Не это главное. Месть была его целью. Он хотел разыскать своего кузена и сбежавшую жену, хотя не совсем ясно себе представлял, что с ними делать в случае удачи. Теперь, после смерти Коры, остался один Дуайт, с которым надо рассчитаться.

Рейс Логан вряд ли выполнит свое обещание. Наоборот, он с радостью захлопнет за ним дверь камеры и забросит куда-нибудь подальше ключи. Так что придется внести кое-какие поправки в намеченный план. После того как Дуайт и его бандиты попадутся в расставленные сети, Гидеон сам устроит свое освобождение — махнет через границу в Мексику.

Несмотря на Хани Логан. Или из-за нее? Несмотря на его чувства к ней. А может, из-за этих самых чувств, которые отняли у него покой? Он любит ее, в этом нет сомнения. Но придется ее оставить. Невозможно снова возвращаться в тюрьму.

Хватит с него одной отсидки. Второй он не выдержит. Достаточно одного удара прикладом, одного пинка сапогом под ребра, первого холодного прикосновения каменного пола, мертвой тишины одиночки — и он просто сойдет с ума.

Пальцы Хани медленно скользили по его груди и животу и далее вниз…

Но Гидеон остановил ее. Зря он сразу не встал и не оделся.

— Мне хочется к тебе прикасаться. — Ее голос дрожал. — Разве ты не…

Сколько раз можно обладать ею? — думал он. Один, два? Сколько раз можно наполнять ее своей страстью, не испытывая при этом судьбу? Но как сказать «нет», если это все, что ему отмерено, если одна-единственная ночь должна обеспечить их обоих любовью на всю оставшуюся жизнь!

— Хочу, дорогая… Я так люблю твои нежные руки…

Глава шестнадцатая

Кейт Логан, сидя у окна вагона, то и дело шевелила ногой — проверяла, на месте ли маленький кожаный саквояж, спрятанный на полу в складках длинного дорожного платья.

Было девять часов утра. Рейс уже, наверно, в банке. Если ей удалось замаскировать пропажу, он не заметит ни отсутствия наличности, ни того, что из сейфа исчезли четыре золотых слитка. На очкастого кассира, обещавшего не выдавать ее, полагаться не приходилось, но, если ей повезет, муж не заметит ее отлучки до вечера, а тогда она уже вернется. Вместе с дочерью.

Однако что это взбрело ей в голову считать, что так легко обмануть Рейса? Да он нутром чует, когда ее нет. Ведь и она всегда чувствует его отсутствие. Они просто не могут существовать в отдельности! Даже солнце как будто тускнеет, а в воздухе появляется что-то такое, от чего становится трудно дышать.

Кейт вздохнула. Простит ли ей Рейс то, что она делает? За все годы их совместной жизни она ни разу не пошла против его воли. Между ними случались ссоры, иногда она с ним конфликтовала. Но никогда не выходила из повиновения. Тем более — не действовала за его спиной. Но ведь раньше для этого не было причин.

Она могла бы показать ему телеграмму, а потом до хрипоты спорить с ним, убеждая, что ему не следует ехать, потому что это опасно. Что его вспыльчивость не позволяет ему трезво мыслить, особенно когда дело касается Хани. Она бы стала его убеждать, что в его возрасте ему не справиться с молодым и еще более отчаянным, чем он сам, Саммерфилдом. И все было бы напрасно.

Она делает то, что должна — Кейт стиснула зубы, — для Хани, для Рейса. Хани будет оскорблена выкупом, а еще более тем, что ей снова дали почувствовать свою безответственность. Но это скоро пройдет.

А вот Рейс, возможно, никогда не простит ей обман. Кейт слишком хорошо знала, как он упрям и горд. Рана, которую она ему нанесла, может никогда не зажить.

Глаза Кейт наполнились слезами. Что поделаешь! Если Рейс навсегда потеряет к ней доверие и разлюбит ее, она по крайней мере сохранит ему жизнь.

Хани осторожно открыла дверь и вышла в пустой коридор. Несмотря на то что спала она мало, она чувствовала себя свежей и отдохнувшей. У нее было ощущение какой-то восхитительной полноты, словно Гидеон заполнил своей любовью все пустые места в ее теле. Почти бегом она спустилась по лестнице и вышла на улицу. Она решила купить себе новое платье взамен подозрительных лохмотьев и принести из бара завтрак в номер.

Чарли-полукровка дремал в кресле и открыл глаза как раз в тот момент, когда Хани выходила на улицу.

— Какого черта! — пробормотал Чарли, встрепенувшись и хватая лежащий на коленях пистолет. Локтем он свалил на пол настольную лампу, и непотухшая сигарета упала в образовавшуюся у него под ногами лужицу керосина.

Улица была пустынной. Хани захотелось выбежать на середину и объявить всему миру — или хотя бы жителям Керрилоса, — что она любит Гидеона Саммерфилда и что если она до сих пор и не совершила в жизни ничего особенного, то сейчас сделала то, что было абсолютно, совершенно, безусловно правильно!

Впервые в жизни она стала сама собой! Какое счастье! Ничего не надо доказывать — ни себе, ни кому-либо другому, особенно отцу. Если она разыщет деньги, то вернет их в банк ради Гидеона, а не для того, чтобы произвести впечатление на отца или заслужить его похвалу. Она ни за что на свете не допустит, чтобы Гидеон опять попал за решетку.

С этой мыслью она вошла в лавку и снова удивилась ее сходству с лавчонкой ее детства. Но на сей раз воспоминание было не столь болезненным. Эдвины Кэссиди больше нет! Есть Хани Логан, и она счастлива.

— Вам помочь, мисс? — довольно не приветливо спросила пожилая продавщица.

Хани выбрала простенькое ситцевое платье и стала его примерять. Рукава слишком длинны, в талии широковато, а подол волочится по земле, но платье чистенькое и не рваное, а большего в данный момент от него и не требуется. Она разглядывала себя в зеркале, когда услышала, как продавщица воскликнула:

— Ой! Кажется, горит гостиница. Хоть бы она сгорела дотла! Будет только справедливо, если все эти шлюхи и алкаши сгорят уже на земле, не дожидаясь адского пекла!

Хани выглянула в окно. Дым валил из окон нижнего этажа гостиницы. Языки пламени поднимались вверх по стене деревянного строения.

Панический страх охватил девушку. Она огляделась: ряды полок, заставленных мешками с крупой, деревянными ящиками и стеклянными банками, были странно знакомыми. Свисавшие с потолка на крюках метлы, лопаты и мотыги покачивались над головой, и на какую-то долю секунды ей почудилось, что она в лавчонке своего детства в Лома-Парда. Она даже удивилась, почему на ней платье ее матери, ведь ей не разрешалось играть в переодевания!

— Смотри! — кричала продавщица. — Видишь? Уже крыша занялась! Помоги нам, Господи! Не дай искрам перекинуться на нашу сторону!

Хани заворожено смотрела на гостиницу, в которой она только что оставила спящим любимого человека.

— Гидеон! — Подняв подол длинного платья, Хани опрометью бросилась вон из лавки.

Она уже собралась вбежать в горящий холл, как чья-то рука легла ей на плечо и она услышала хриплый голос Чарли Бака:

— Туда нельзя!

Но прежде чем Чарли схватил ее, девушка развернулась и изо всех сил ударила его кулаком в подбородок, так что он выпустил ее плечо и попятился, а она вбежала в дом.

Холл заволокло дымом. Ничего не видя, прикрыв нос и рот подолом, Хани пробралась к лестнице.

Не успела она взяться за перила, как услышала за спиной звук, похожий на порыв ветра. Обернувшись, она увидела, что загорелись шторы, а языки пламени поползли по полу к лестнице. От ужаса Хани остолбенела. Будто вросла в пол, не в силах пошевелиться. Ей показалось, что пламя прошипело ее имя. Хотела закричать, но голос не слушался. А пламя в ответ забушевало еще сильнее.

Сны Гидеона были беспокойными. То ангелы возносили его и сбрасывали в преисподнюю, то он тонул в сине-зеленых глазах Хани среди зеленого поля, то вдруг стебли кукурузы превращались в железные тюремные решетки и женщина, которую он держал в объятиях, исчезала. А нежная музыка голоса Хани сменялась скрежетом цепей, которые заключенные волочили по каменному полу.

Неожиданно сквозь бред этих сновидений прорвался звон колокола и чьи-то крики, взывавшие о помощи. Гидеон вскочил с постели. Он сразу вспомнил, где находится, и понял, что означают этот звон и крики. Пожар! Тут он заметил, что Хани в комнате нет. Слава Богу! — подумал он. Теперь надо позаботиться о себе.

Дым уже пробивался через щель под дверью. Гидеон быстро оделся, пристегнул кобуру и через окно вылез на шаткую Крышу крыльца.

Толпа, собравшаяся внизу, приветствовала его появление возгласами радости. Кто-то крикнул, указывая на воз с сеном, стоявший у крыльца:

— Прыгайте, мистер!

— Прыгайте! — подхватили остальные.

Гидеон спрыгнул, а потом слез на землю, ожидая увидеть в толпе сияющее, счастливое лицо Хани. Вместо этого его взгляд уперся в каменный лик Чарли-полукровки.

— Где женщина? — прорычал он.

Вокруг стоял такой шум, что Гидеон не расслышал.

— Что? — переспросил он.

— Где эта чертова девчонка, которая стоит десять тысяч баксов? Что ты с ней сделал, Саммерфилд? Спрятал где-нибудь?

— А разве она не здесь? Когда ты ее видел в последний раз?

— Пару минут назад. — Чарли мотнул головой в сторону гостиницы. — Она побежала искать тебя.

Чертыхаясь, Гидеон пробрался сквозь толпу ко входу в гостиницу. Холл был уже объят пламенем. Через этот ад — а именно так выглядел холл — не пробиться. А если это и удастся, то навряд ли он будет в состоянии помочь Хани.

Гидеон выбежал из гостиницы. Взобравшись на фургон с сеном, он ухватился за карниз крыльца, превозмогая боль от раны, подтянулся и перевалился на крышу. Проникнув через окно в комнату, которая уже была полна дыма, он пробрался к двери.

Гидеон Саммерфилд не молился с тех пор, как ему было десять лет. Но сейчас он воззвал к Богу. И вложил в молитву всю свою душу.

Хани с ужасом наблюдала, как огненный дракон подбирается все ближе. Огонь то надвигался, то, извиваясь, словно змея, отступал и приближался снова.

Она закрыла лицо руками. Страшная жара осушила слезы на щеках. Языки пламени едва не лизали подол платья. Она закашлялась от дыма. А чудовище было уже совсем близко, и, задыхаясь, Хани выкрикнула:

— Нет! Погоди! Гидеон спит наверху и я должна до него добраться! Я люблю его. Если с ним что-нибудь случится, я умру.

Огонь стал снова наступать, но теперь это было всего лишь пламя, а не огнедышащий дракон. Осмелев, она повернулась к нему спиной и, зажмурившись, прошла сквозь дымовую завесу и бросилась наверх.

На середине лестницы она столкнулась с Гидеоном.

Он подхватил ее на руки, не обращая внимания на тлеющий подол платья, и, перепрыгивая через две ступеньки, понес обратно в комнату. Там он окунул ее в ванну с холодной водой. Она спасена. Она жива. Слезы, струившиеся по его лицу, не имели никакого отношения к дыму.

Он хотел было отругать ее за то, что она так рисковала, но вместо этого просто крепко обнял.

— Я должна была найти тебя.

— Ты нашла меня, дорогая, — прошептал Гидеон, прижавшись губами к ее волосам. — Ты нашла меня. — Ему так много хотелось ей сказать, но он лишь прошептал ее имя: — Хани.

— Скажи, что хочешь на мне жениться, — потребовала она. Даже в дыму ее глаза блестели, и Гидеон понял, что с радостью утонул бы в бирюзовых озерах этих глаз или — что еще лучше — прожил бы остаток своих дней, изучая их волшебную глубину. Если бы не его прошлое, он бы уже упал на колени, чтобы предложить ей руку и сердце.

— Ну хотя бы поцелуй меня, — настаивала Хани.

За ним, конечно, не постоит, но не безумие ли это? Кругом пламя и дым, Хани сидит в ванне с водой, а их номер, по-видимому, единственный, куда еще не добрался огонь. Надо бежать, спасать свою жизнь…

Так думал Гидеон, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. Может, это в последний раз. И какая разница, что кругом бушует огонь, если он сам охвачен пожаром? Еще никогда в жизни ему никто не был так нужен, как Хани Логан.

— Выходи за меня замуж, дорогая, — прошептал он. — Будь моею навсегда.

— Да.

Ее вздох потонул в новом поцелуе. Голова Гидеона шла кругом. Он, должно быть, сошел с ума, делая предложение женщине, которая никогда не будет ему принадлежать, тем более что все вокруг охвачено огнем. На какое-то мгновение он вдруг представил себе, что они умрут в объятиях друг друга, их плоть и кости сольются в единое целое, а ветер унесет их прах в неведомое священное место.

Что за безумие! Никогда еще он так не хотел жить, а думает о смерти!

— Надо выбираться отсюда, и поскорее.

Гидеон взял ее на руки и отнес к окну, но она, едва коснувшись ногами пола, метнулась обратно к двери.

— Куда ты?

— К выходу.

Кто из них двоих сошел с ума?

— Там все горит.

— Я в окно не полезу, — заупрямилась Хани.

— Это почему же?

— Слишком высоко. — Хани взялась за дверную ручку и тут же отдернула руку. -

— Она раскалилась!

Широко открытыми глазами она смотрела то на Гидеона, то на окно и повторяла:

— Я не могу. Я не могу, Гидеон…

Гидеон подошел к ней и, заглянув в испуганные глаза, сказал, усмехнувшись:

— Нет слова «не могу», дорогая. Если тебя этому не научила мама, придется научить мне.