Первая из карт представляла собой весьма подробный план Айсолы со Смоук-Райзом и особняком Кинга, обведенным красным карандашом. Красная линия, отходя от особняка, петляла по улицам, она, извиваясь, пересекала город и доходила до Блэк-Рок-Спэн. Миновав мост, эта красная линия выходила на шоссейные дороги, пересекающиеся в разных направлениях Сэндз-Спит, проходила мимо места, отмеченного звездочкой, нарисованной синим карандашом, и продолжалась вплоть до самого дальнего конца полуострова. Казалось, что извивы этой красной линии вообще никуда не ведут. Она беспорядочно вертелась в окрестностях Смоук-Риджа, затем сворачивала в сторону моста и шла вроде бы прямо и целенаправленно, однако, добравшись до дорог, изрезавших Сэндз-Спит, она снова начинала беспорядочно петлять. Такой извилистый путь прослеживался до места, отмеченного синей звездочкой, после него линия становилась почти идеально прямой и доходила так почти до самого океанского берега. Возможно, какое-то особое значение имело то обстоятельство, что при всех ее изгибах, линия далеко обходила точку на карте, помеченную словом “Ферма”.

Обнимая обеими руками трясущегося от озноба мальчика, Кэти пыталась извлечь хоть какой-нибудь смысл из этих карт с нанесенными на них линиями, из собранного здесь радиооборудования и из подслушанных обрывков разговоров, что вел ее муж с Саем. Радиооборудование было важной составной частью их плана – это она уже поняла, но она все еще не могла понять, как именно они намерены им воспользоваться. Карты тоже были важной составной частью плана, но она никак не могла определить, какая может быть связь между ними и этой кучей радиодеталей. Помимо приемника и передатчика, о которых ей говорил Сай, тут был еще и микрофон с прицепленным к нему телефонным диском с номерами, и все это вместе взятое никак не увязывалось с имеющимися у нее представлениями о радио.

Из разговоров ей удалось понять, что предполагается сделать еще один звонок к Кингу с тем, чтобы окончательно убедиться, что деньги им уже получены, а убедившись, дать инструкции относительно того, куда и как он должен их доставить. После чего, это она тоже знала, Сай должен был уехать отсюда на машине, а Эдди оставался на месте, больше она ничего не знала.

Мальчика била дрожь и она старалась покрепче прижать его к себе, одновременно в который уже раз раздумывая о том, как мог человек, которого она любила, позволить втянуть себя в столь гнусное преступление. Само определение “гнусный”, правда, не приходило ей в голову, может быть потому, что его вообще не было в ее словаре. Но она всегда рассматривала похищение детей с целью получения выкупа как нечто совершенно отвратительное, ужасное и совершенно бесчеловечное. Поэтому она старалась понять, что могло быть в ее Эдди такого – тяга к деньгам, стремление утвердиться, или еще что-нибудь – что могло заставить его пойти на такой гибельный шаг. Конечно же, в первую очередь виновата в этом была она сама. Это было ей ясно с самого начала. Она знала это чисто интуитивно, как знала это Клеопатра, удерживавшая от решительных действий Антония, как знала Елена, развязавшая Троянскую войну. Отношения между мужчинами определяются женщинами. Это она отлично знала, как знают это все женщины, угадывая эту истину своим безошибочным инстинктом. И если Эдди принял участие в похищении ребенка и сейчас продолжает упорно доводить до конца начатое, то какая-то часть ответственности, несомненно, лежит и на ней.

Она признавала, что в ее отношении к преступлениям вообще имеется некая двойственность. Она, например, без колебаний одобрила их вечерний вояж, поскольку считала, что Сай и Эдди собираются ограбить банк. В каком-то смысле ситуация могла бы показаться и забавной. В руках талантливых постановщиков и исполнителей ее можно было бы превратить в очень милую комедию или даже сатиру. “Как мог ты так поступить со мной?” – восклицает актриса, играющая возлюбленную бандита. – “Как мог ты это сделать после того, как я отдала тебе лучшие годы своей жизни? Ты отправляешься из дому, чтобы нормально ограбить банк. Я честно сижу дома, жду, волнуюсь, а ты? А ты себе являешься домой с каким-то мальчишкой!”. Да, положеньице – смешнее не придумаешь. Ха-ха! Но Кэти сейчас было не до юмора, потому что именно так оно и произошло на этот раз. Будучи уверенной, что они собираются ограбить банк, она как бы дала им свое благословение. Но когда оказалось, что она благословила их на похищение ребенка, она не могла теперь предъявить им особых претензий.

Кроме того, положа руку на сердце, она никак не могла бы с чистой совестью утверждать, будто за все эти годы она прилагала особые усилия, чтобы отвести мужа от преступной деятельности. Конфликты с законом у него начались в самой ранней юности, в результате чего он успел побывать в исправительной колонии для подростков, где под руководством более опытных и более изощренных товарищей по несчастью он научился таким штучкам и приемам, о которых до этого исправительного заведения он и мечтать не смел. Она встретилась с Эдди, когда тому было уже двадцать шесть лет. К тому времени преступление стало такой же естественной составной частью его натуры, как, скажем, почки – составной частью его организма. А кроме того, не было ли это тем главным, что привлекло ее к нему? Не было ли это данью столь модному духу нонконформизма, крайним проявлением его? Не сыграло ли здесь роль то обстоятельство, что сам внешний облик его как бы являлся вызовом обществу? Ведь на битников на улицах городов смотрели примерно так, как смотрят, скажем, на членов футбольной команды из Англии. Очень может быть, что все это сыграло определенную роль, но до сих пор она как-то не задумывалась над этим.

Дело в том, что Эдди Фолсом в глазах его жены вообще не был преступником. Возможно, это трудно понять, ибо разделение всего общества на чистых и нечистых, на хороших и плохих, на наших и чужих является составной частью нашего наследия, вдолбленной в наше сознание вместе с образцами “рыцаря на белом коне” в качестве идеала, “свободной любви” в качестве табу и “свободных нарядов” в качестве фетиша. Конечно же, есть парни хорошие и парни плохие, от этого, черт побери, никуда не уйти. Все это так. Но обязательно ли плохие парни осознают себя плохими? Вот, например, если гангстер смотрит гангстерский фильм, то с кем он себя идентифицирует – с полицейским или с Хэмфри Богартом?

Видите ли, Эдди Фолсом был для нее прежде всего мужчиной.

Вот так вот – коротко и ясно, так, чтобы каждому было понятно. Мужчина. Муж-чи-на. Кэти знала его именно как мужчину, любила его как мужчину и думала о нем как о мужчине, который зарабатывает на жизнь с помощью воровства. Однако последнее обстоятельство ничуть не превращало его в глазах Кэти в преступника, а тем более – в подонка или жулика. Преступником, а вернее, подонком и жуликом, с ее точки зрения, мог считаться мясник, который нажимал пальцем на весы, отвешивая ей мясо для отбивных. Подонком и жуликом был водитель такси, который однажды обсчитал ее со сдачей в Филадельфии. Несомненными преступниками были в ее глазах руководители профсоюзов. К этой же категории она относила и наемных убийц. Преступниками, жуликами и подонками были, разумеется, и те, кто стоял во главе крупных корпораций.

Но, самое обидное, что наихудшими из всех этих типов она считала именно тех, кто разрабатывает и исполняет замыслы похищения детей с целью получения выкупа.

По-видимому, поэтому все случившееся так сильно ее разволновало. В ходе одного только дня, а вернее – всего за несколько часов Эдди Фолсом, который зарабатывал на жизнь кражами, превратился в самого настоящего подонка. А если уж дело и в самом деле дошло до того, что человек, раньше во всем такой приятный, такой понимающий и настолько полный любви к ней, одним словом, ее Эдди, смог вот так сразу превратиться в подонка, то разве не следовало тут в первую очередь винить его жену? А если это так, и если здесь и в самом деле ее вина, то где же, скажите на милость, лежала та разграничительная линия, за которой исчезает граница между хорошим и плохим парнем? А не совершила ли она ошибку в тот далекий период, когда решила, будто кража вовсе не является преступлением? А может, она уже давно подсознательно понимала все это, а главное – что это не та жизнь, которую она желала бы для своего мужа и для себя самой?

И не в этом ли была причина ее страстного желания уехать в Мексику? Сделать это ей хотелось прежде всего для того, чтобы Эдди смог отказаться от своего воровского ремесла, она надеялась, что он сможет там заниматься своим любимым радио или вообще чем угодно. Ей казалось, что потребности повседневной жизни – такие, как пища, тепло, крыша над головой – могли удовлетвориться там в максимальной безопасности и при минимальных затратах этих проклятых денег. Ограбление банка, считала она, будет тем последним рывком, который приведет ее к этой цели. Больше им не потребуется прятаться и бежать от кого-то. Город Мехико с его залитыми солнцем улицами и ярко-синим небом над головой. Полная безопасность. Разве не это было единственным ее стремлением все эти годы? Этого и только этого страстно желала она и для себя и для мужа!

И сейчас, прижимая к себе дрожащее тельце восьмилетнего мальчика, Кэти Фолсом испытала вдруг чувство, которого она так никогда и не испытывала за всю свою прошедшую жизнь. Держа на коленях ребенка, который никак не приходился ей сыном, напряженно вслушиваясь в обрывки ведущегося шепотом разговора двух мужчин, один из которых был ее мужем, она вдруг поняла, что хочет чего-то большего, чем простая безопасность. Ей захотелось, чтобы хорошее наконец прочно вошло в ее жизнь, а с плохим было покончено навсегда. Бьющая мальчика дрожь затронула какие-то глубоко упрятанные струны в ее душе, струны древние, струны, натянутые еще праматерью Евой. И тут в одно мгновение ей вдруг стало ясно, что красивая ложь о хороших и плохих парнях придумана не с целью обмана, а с тем, чтобы вдохновлять других. И ей стало ясно, почему она должна считать себя виноватой в том, что сейчас в таком положении оказался ее Эдди. Дело в том, что в ее мужчине изначально было нечто хорошее, более того – в нем было очень много хорошего. Но она никак не поддерживала в нем это хорошее, не поддерживала уже хотя бы тем, что как должное воспринимала плохое. То, что она сейчас не могла выразить словами, но понимала совершенно отчетливо, скорее всего, как две капли воды походило на то, что в финале любой дешевой мелодрамы обычно говорит преступник. Как правило, слова эти произносит лежащий в придорожной канаве истекающий кровью гангстер. Слова эти обычно выжимают слезу на глазах сердобольных зрителей.

– Дайте мне передышку, хоть минутную передышку! – В фильмах на бандита после этих слов обычно сразу же надевают наручники и вымаранного в своей и чужой крови уволакивают в тюрьму. На экранах телевизоров глаза преступника – умоляющие и жуткие – дают обычно крупным планом. А искривленный в муке рот шепчет: “Дайте мне передышку. Умоляю – хоть минуту передышки!” Однако суровый страж закона, например, представитель полиции Лос-Анджелеса или еще какого-нибудь приятного города, сурово возражает ему: “А ты давал передышку своим жертвам?”

Однако в сценариях, написанных жизнью, почти не бывает выигрышных реплик.

А Кэти Фолсом в этот момент больше всего хотелось именно передышки, чтобы потом попытаться воспользоваться хоть самым маленьким шансом на новую жизнь.

Кроме того, с чисто женской, целиком построенной на интуиции логикой, она знала, что от исхода этой их истории зависят очень многие жизни помимо жизни Джеффа Рейнольдса.

– Эдди, – позвала она.

Он оторвался от передатчика.

– Что тебе, дорогая?

– Мальчик явно простужен.

– А кому это интересно? – сказал Сай. – Чем мы здесь занимаемся? Мы что – открыли здесь детский сад или ясли?

– Ему нужно выпить чего-нибудь горячего, – сказала Кэти. – Не сходил бы ты, Эдди, и не принес бы ему чего-нибудь?

– Нет, знаете, я в жизни своей никогда не пойму этих баб! – воскликнул Сай с выражением самого искреннего удивления на лице. – Ближайшая лавка отсюда находится по крайней мере в десяти милях, и один только Бог святой знает, сколько сейчас шныряет по дорогам полицейских, а тебе вдруг приспичило отправить его за чем-нибудь горяченьким! Ну, как это вам нравится? Это же нужно додуматься до такого, Кэти!

– Так ты поедешь, Эдди?

– Не знаю – я хотел...

– Ведь все равно одному из вас придется выйти отсюда, чтобы позвонить по телефону, – сказала Кэти.

– Так она еще и подслушивает. Да, совершенно верно, одному из нас нужно будет выйти. Но если выйду я, то я не собираюсь бежать в какую-то там лавку, чтобы набрать продуктов, которые ты могла бы разогреть. – Он сделал паузу и потом продолжил. – И ты тоже не станешь этого делать, Эдди. Это слишком рискованно.

– Мы попадем в еще более рискованную ситуацию, если мальчик окончательно разболеется, – сказала Кэти.

– Как только мы заполучим эти свои денежки, то уже никто из нас никогда не увидит больше этого мальчишки в любом случае, – сказал Сай.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не психуй! Я хочу сказать только то, что мы оставим его спокойненько здесь. Вы вот собираетесь уехать в Мексику, что касается меня, то я еще и сам не знаю, куда я, к черту, отправлюсь отсюда. И какое нам дело до того, разболеется потом этот мальчишка или нет?

– Может пройти довольно долгое время, прежде чем им удастся отыскать его, – сказала Кэти. – Если он всерьез заболеет... Если что-нибудь случится с ним...

– А ты знаешь, Сай, она, пожалуй, права, – сказал Эдди. – Зачем нам усложнять себе дело? Ты только погляди на малыша. Его же трясет.

– Его трясет от страха.

– Я не боюсь, – тоненьким голосом вдруг проговорил Джефф.

– Разве вы все равно не заедете в какой-нибудь магазин, чтобы позвонить оттуда из телефона-автомата? – сказала Кэти.

– Верно, но...

– А разве не будет это выглядеть менее подозрительно, если зайдете туда, вроде бы чтобы купить что-нибудь, потом вроде бы решите неожиданно куда-то позвонить?

Сай поглядел на нее с неприязнью, но одновременно и с некоторым оттенком восхищения.

– А это и в самом деле недурная идея, – сказал он. – Как ты считаешь, Эдди?

– Я тоже так считаю.

– Ну, что ж. Значит, когда будешь звонить, возьми заодно там что-нибудь для мальчишки.

– Так значит, это я поеду звонить?

– А почему бы и нет?

– Нет, конечно. Я с удовольствием поеду.

– Понял, что тебе нужно будет делать? Прежде всего узнай у него, приготовил ли он деньги. А потом скажи ему, чтобы он выехал из дому. – Сай поглядел на часы, – точно в десять часов. Скажи ему, чтобы он сразу же садился в свою машину – в “Кадиллак” с номерным знаком ДК-74, обязательно скажи ему об этом, Эдди. Нельзя, чтобы он вдруг сел в какую-нибудь другую машину. Потому что с него станется – он преспокойно может взять и “Сандерберг” своей жены.

– Хорошо, – сказал Эдди.

– Так скажи ему, чтобы он обязательно сел в “Кадиллак” и поехал на нем к выезду из Смоук-Райз. Скажи ему, что кое-кто встретит его по пути и даст ему последующие инструкции. Обязательно скажи ему, что его встретят.

– А кто это собирается его встречать? – спросила Кэти. – Ты, что ли?

– А никто, – отозвался Сай, ухмыляясь. – Скажи ему, что за каждым его шагом будет вестись самое пристальное наблюдение и что если мы обнаружим, что он едет в сопровождении полиции, то мы сразу же убьем мальчишку. Вот так вот. А потом поскорее приезжай обратно. Сейчас всего восемь часов, и у тебя должно уйти не более сорока минут на то, чтобы добраться до магазина, позвонить оттуда и вернуться обратно. У нас тогда останется масса времени.

– О’кей, – сказал Эдди. – Так что ты хочешь, чтобы я купил ему, Кэти? – Он подошел к вешалке и надел пальто.

– Пакет шоколада и немного молока. Возьми еще какого-нибудь печенья или пирожков. В общем, то, что у них там найдется.

Он подошел к ней и чмокнул в щеку.

– Я скоро вернусь.

– Будь осторожен.

– Желаю удачи, малыш, – сказал Сай.

Эдди направился к двери и уже собрался было выйти, но обернулся.

– А номер телефона Кинга? – спросил он.

– Ох, верно. – Сай вытащил из внутреннего кармана бумажник и достал из него клочок бумажки. – Теперь все? – спросил он, вручая бумажку Эдди.

– Да, – сказал Эдди.

– Разбираешь мои иероглифы?

– Ага.

– Ладно, можешь отчаливать.

Эдди снова подошел к Кэти и чмокнул ее в щеку и она снова сказала ему: “Будь осторожен”. Сай отпер перед ним дверь и он вышел из дома. Они слышали, как под его ногами заскрипел гравий на дорожке во дворе, затем до них донесся звук захлопываемой дверцы машины, чуть позже – шум двигателя. Сай молча дожидался, пока машина не выехала со двора и пока шум мотора окончательно не затих на дороге.

После этого он снова запер дверь на замок и ухмыльнулся, оборачиваясь к Кэти.

– Так, так, – сказал он, – наконец-то мы одни.

У Стива Кареллы были воспоминания, которые он нес по жизни как мельничные жернова на шее. Были среди них и вещи, тесно связанные с работой в полиции. Он знал, что он никогда не сможет вычеркнуть их из памяти, что они всегда будут таиться где-то в закоулках его сознания, как бы поджидая момента, чтобы снова объявиться перед ним во всей своей откровенной наготе и неприглядности. Теперь он знал, что к этим химерам навечно присоединится и образ Чарлза Рейнольдса, разговаривающего с Дугласом Кингом. Как только он увидел этого человека, ему сразу же захотелось уйти куда-нибудь из комнаты, чтобы не стать свидетелем предстоящей сцены, которая, он это знал наверняка, присоединится к прочим мучающим его кошмарам.

Так, он никогда не забудет запаха пролитого виски в винной лавке в ту ночь, когда он был занят расследованием убийства Анни Бун, – ряды разбитых бутылок на полках, тело девушки, беспомощно распластавшееся на полу, и гриву рыжих волос, плавающих в луже пролитого спиртного.

Никогда он не забудет того полного остолбенения, что охватило его при виде мальчишки с револьвером в руке, мальчишки, который, по его расчетам, ни за что не должен был выстрелить, но в тот же момент мелькнул язычок пламени и раздался грохот выстрела и он ощутил мучительную боль в груди и только после этого понял, что мальчишка и в самом деле спустил курок, а потом помнит, как, будто сквозь туман, навстречу ему несется земля, а сам он все летит и летит к ней... Он никогда не забудет этого холодного дня в парке, хотя он уже давно успел забыть даже имя стрелявшего в него мальчишки.

Никогда не забудет он, как он ворвался в квартиру Тедди в те далекие дни, когда та еще не стала его женой, и встретится там с убийцей, которого буквально подослал к ней газетный репортер, называвшийся Клиффом Сэведжем, и как он тогда стремительно бросился на пол и открыл убийственный огонь, не давая человеку с пистолетом сорок пятого калибра в руке прицелиться. Он никогда не забудет ощущение прижавшегося к нему тела Тедди, которую он сжимал в объятиях, когда весь этот ужас закончился. Да, он никогда не забудет всего этого.

И сейчас, слушая Чарлза Рейнольдса, он испытывал почти непреодолимое желание заткнуть уши, зажмурить глаза и отключиться от того, что происходит прямо перед ним, потому что он совершенно точно знал, что сцена эта будет потом преследовать его всю жизнь.

Человек этот вошел в гостиную через арку, которая вела в столовую, и робко остановился там, ожидая, пока Дуглас Кинг обратит на него внимание. Кинг был занят прикуриванием сигареты, и руки его чуть-чуть дрожали, а Карелла сидел в это время у параллельной трубки, подсоединенной к телефонному аппарату, и смотрел на Кинга, а потом как-то неожиданно для себя обнаружил, что помимо них в комнате находится также и Рейнольдс. На лице у Рейнольдса было написано выражение крайнего отчаяния, которое каким-то образом отражалось и во всей его фигуре. Плечи у него были какие-то сгорбленные, а руки безвольно болтались по сторонам тела. Терпеливо, не подавая ни малейших признаков жизни, он стоял там и ждал, когда Кинг обернется, наконец, в его сторону. Он не проронил ни звука, покорно ожидая, пока хозяин дома и его наниматель сам не обратит на него внимания.

Кинг отошел наконец от кофейного столика и выпустил к потолку длинную струю дыма.

– Очень может быть, что они теперь и вообще не позвонят... – начал было он, но тут же заметил Рейнольдса. Он резко обернулся в его сторону, сделал еще одну затяжку и наконец заговорил. – Вы испугали меня, Рейнольдс, – сказал он.

– Простите, сэр, – сказал Рейнольдс и растерянно замолчал. – Сэр, я... – заговорил он снова. – Сэр, я хотел бы поговорить с вами. – Он снова сделал мучительную паузу. – Мистер Кинг, мне хотелось бы поговорить с вами... – И Карелла по этим первым же словам предугадал все последующее и ему сразу же захотелось выбежать из комнаты.

– А не могли бы вы, Рейнольдс... – заговорил Кинг, но не стал продолжать, видимо передумав. – Хорошо, так в чем дело? Чего вы хотели, Рейнольдс?

Рейнольдс сделал один-единственный шаг в его направлении, как бы определив ту границу, которую он мысленно решил не пересекать, ибо это было бы нарушением установленных им для себя правил. И так вот – со сгорбленными плечами и безвольно повисшими руками – он заговорил.

– Я хотел бы попросить вас, мистер Кинг, чтобы вы уплатили выкуп за моего сына.

– Не просите меня об этом, – сказал Кинг и отвернулся.

– И все-таки я прошу вас, мистер Кинг, – сказал Рейнольдс и вытянул руку в направлении своего хозяина, как бы желая притянуть к себе отступающего от него Кинга. Но он так и не сдвинулся с отведенной для себя точки на полу у самого порога. Он так и стоял, умоляюще вытянув руку, пока Кинг снова не обернулся к нему. И тут эти два человека, разделенные сорока футами паркета гостиной, а на деле разделенные господь ведает сколькими милями, стали походить на двух рыцарей, которые с копьями наперевес должны броситься навстречу друг другу, а Карелла почувствовал себя в роли зрителя, который так и не определил для себя, кому из них он желает победы в этом фантасмагорическом турнире. – Я должен попросить вас об этом, мистер Кинг, – сказал Рейнольдс. – Вы же и сами это понимаете, правда?

– Нет, Рейнольдс, нет. Ничего я не понимаю. И прошу вас, Рейнольдс... Я и в самом деле чувствую...

– В жизни своей я еще никогда никого ни о чем не просил, – с усилием выговаривая слова, сказал Рейнольдс, – но сейчас я умоляю вас. Прошу вас, мистер Кинг. Пожалуйста, верните моего сына.

– Я не желаю этого выслушивать, – сказал Кинг.

– Вы должны меня выслушать, мистер Кинг. Я говорю сейчас с вами как с человеком. Как отец с отцом. И я умоляю вас спасти моего сына. Господи, Боже мой, помоги мне спасти моего сына.

– Вы обращаетесь не по адресу, Рейнольдс! Я ничем не могу вам помочь. Я ничем не могу помочь Джеффу.

– Я не верю вам, мистер Кинг.

– Но это правда.

– Я... я не имею никакого права. Я знаю, что я не имею права. Но куда еще я могу обратиться? Кого еще мне просить об этом?

– Да понимаете ли вы, о чем вы меня просите? – спросил Кинг. – Вы просите меня о том, чтобы я окончательно разорил себя. И неужто я обязан сделать такое? Черт побери, Рейнольдс, неужто я когда-нибудь осмелился бы обратиться к вам с подобной просьбой?

– Но я просто вынужден вас просить! – сказал Рейнольдс. – Разве у меня еще остается какой-то выбор, мистер Кинг? Где есть еще какое-то место, куда я мог бы обратиться, где я мог бы добыть пятьсот тысяч долларов? Где оно, это место? Где тот другой человек? Скажите мне, и я пойду туда. Но куда мне идти? Мне некуда больше идти. – Он в отчаянии покачал головой. – И вот я пришел к вам. И поэтому я прошу вас. Умоляю, умоляю вас...

– Нет!

– Ну что мне для этого сделать, мистер Кинг? Скажите. Я сделаю что угодно. Что бы вы ни сказали. Я буду работать всю свою жизнь...

– Перестаньте болтать глупости. Да и что вы можете?..

– Хотите, я встану перед вами на колени, мистер Кинг? Хотите, чтобы я на коленях молил вас об этом?

И он опустился на колени, а Карелла отвернулся от этой сцены с перекошенной судорогой лицом. Разделенные сорока футами паркета, эти двое мужчин пожирали друг друга глазами, Рейнольдс – на коленях, с молитвенно сложенными руками, Кинг – с сигаретой в дрожащей руке, засунув другую руку в карман халата.

– Да встаньте же вы, ради всего святого, – сказал Кинг.

– Вот я стою перед вами на коленях, мистер Кинг, – сказал Рейнольдс. Я умоляю, я умоляю вас. Прошу вас, ради всего святого.

– Встаньте! Встаньте! – выкрикнул Кинг срывающимся голосом – Господи, да будьте же вы мужчиной, неужто вы...

– ...спасите моего сына.

– Рейнольдс, прошу вас, – Кинг отвернулся. В последний момент Карелла заметил, что тот, отворачиваясь, плотно зажмурил глаза. – Прошу вас, Рейнольдс, встаньте. Прошу вас. Подымитесь же вы наконец. Неужто... неужто вы не можете оставить меня в покое? Сделайте это! Неужто вы не можете уйти? Прошу вас...

Рейнольдс поднялся с колен. С величайшим достоинством он отряхнул на коленях брюки. Больше он не сказал ни слова. Он повернулся, выпрямился и, прямой и молчаливый, вышел из комнаты.

Раздавленный произошедшим, Дуглас Кинг молча смотрел на закрывшуюся за Рейнольдсом дверь.

– Ну, как – заставило вас все это почувствовать себя кучей дерьма, мистер Кинг? – спросил Карелла.

– Заткнитесь!

– А ведь должно было заставить. Потому что, честно говоря, ничем иным вы и быть не можете.

– Послушайте, Карелла, я черт побери, не намерен выслушивать здесь...

– А подите-ка вы к чертовой матери, мистер Кинг, – зло проговорил Карелла. – Валите вы!..

– Что это с тобой, Стив? – проговорил спускающийся по ступенькам Бернс. – Ну-ка, кончай.

– Прошу прощения, – сказал Карелла.

– Я сидел сейчас там, наверху, на телефоне, – сказал Бернс. – Я перепроверил весь список украденных машин и совершенно уверен в том, что нашел нужную нам. Серый “Форд” модели 1949 года. Данные ее уже передаются по телетайпу. Но я не думаю, что на машине до сих пор остается старый номерной знак, как ты считаешь?

– Я тоже не думаю этого, сэр.

– Я же сказал тебе – кончай!

– Что прикажете кончать, сэр?

– Кончай это горение на медленном огне.

– А я и не...

– И, пожалуйста, не пытайся врать мне. Запомни, нам предстоит проделать здесь немалую работу, а как мы ее можем довести до конца, если каждый будет вести себя так, будто у него в заднице... – Он резко оборвал себя. По ступенькам спускалась Лиз Белью, неся в одной руке чемодан, а другой сжимая руку Бобби Кинга.

– Доброе утро, – сказала она. – Ничего новенького?

– Нет, мэм, – сказал Бернс. – Пока никаких новостей.

– Папка? – окликнул Кинга Бобби.

– Что тебе, сынок?

– Джефф еще не вернулся?

– Нет, сынок. Он еще не вернулся.

– А я думал, что ты его уже привел обратно.

В комнате воцарилась полная неловкая тишина. Карелла глядел на них и молил Бога, чтобы ему никогда во все последующие годы не пришлось увидеть на улице у своего сына Марка то выражение, которое было сейчас на лице Бобби Кинга.

– Бобби, никогда не задавай трудных вопросов финансовым магнатам, да еще таким ранним утром, – игриво проговорила Лиз. – Он пока что будет у меня дома, Дуг, – и она многозначительно подмигнула. – Пока все не утрясется.

– А где Диана?

– Наверху, накладывает последние мазки.

– А ты?..

– Я поговорила с ней, – Лиз безнадежно покачала головой. – Ничего не получается. Но дай ей время. – Она повернулась к Бернсу. – Мне будет дан полицейский эскорт, лейтенант?

– Можете не сомневаться, черт побери.

– Тогда пусть это будет этот ваш рыжеволосый полицейский, – сказала Лиз. – Знаете, тот, у которого такая седая прядь.

– Детектив Хейз?

– Его фамилия Хейз? Да, да, именно он.

– Посмотрю, что можно будет для вас сделать.

– А он сейчас находится прямо тут за дверью, лейтенант. Он там наслаждается свежим воздухом. Передать ему, чтобы он исполнил свой долг?

– Да, да, – сказал Бернс с совершенно обалдевшим видом. – Да, можете так и сказать ему.

– Я обязательно скажу ему. Идем, Бобби, нам предстоит познакомиться с очень красивым полицейским. – И она повела его к выходной двери.

У самой двери Бобби обернулся.

– Так ты что, пап, так и не вернешь его домой? – спросил он.

Лиз силой уволокла его за дверь. И тут же они услышали ее голос: “Алло! Детектив Хейз! Подите-ка сюда!”.

И дверь за ними захлопнулась.

– Я чувствую, джентльмены, что должен объяснить вам свою позицию, – проговорил, откашливаясь, Кинг. – Я понимаю, что если судить по чисто внешним признакам...

Зазвонил телефон. Кинг оборвал себя на полуслове. Бернс кинул взгляд на Кареллу, и тот бросился к прямому телефону.

– А ты тем временем возьми параллельную трубку, Пит! – бросил он на ходу, и Бернс взял трубку. – Действуйте, мистер Кинг, – сказал Карелла, – берите трубку. Если это тот человек, постарайтесь подольше продержать его на линии.

– А что... что я должен сказать ему? – спросил Кинг, стараясь перекричать телефонный звонок.

– Просто постарайтесь, чтобы он как можно дольше разговаривал с вами. Говорите, что угодно. Лишь бы он продолжал висеть на линии.

– А... а как быть с деньгами?

– Скажите ему, что они уже у вас, – сказал Бернс.

– Пит...

– Это наш единственный шанс, Стив. Они должны думать, что мы идем у них на поводу.

– Да снимайте же трубку! Говорите с ним! – Кинг с некоторым колебанием снял трубку.

– Алло? – Мистер Кинг? – Голос, который звучал сейчас в трубке, совсем не походил на голос человека, с которым Кинг разговаривал раньше. По лбу у Кинга поползли морщинки от удивления.

– Да, у телефона мистер Кинг, – сказал Кинг. – Простите, а с кем я разговариваю?

– Ты отлично знаешь, с кем разговариваешь, – сказал голос. – Не валяй дурака.

– Простите, я не узнал вашего голоса, – сказал Кинг и тут же кивнул Бернсу, который сразу сказал в трубку прямой линии: “Это наш тип, он сейчас разговаривает. Поторапливайтесь”.

Сидя у звукозаписывающего аппарата, который был подсоединен к параллельной трубке, Карелла пристально следил за вертящимися бобинами магнитофона, на который записывался телефонный разговор. Почти не дыша, он одновременно прислушивался к голосу, звучащему на противоположном конце провода.