Глава 9

Пятница никак не могла ни на что решиться. Каждое утро грозило дождем, небо то и дело превращалось из серой миски в бледно-желтый горчичник, готовый вот-вот воссиять солнцем, но все равно рассыпалось рваными серыми клочьями. Этим вечером, около шести, жара и влага цепко прилипли к людям, но все остальное словно бы плавало по воле волн. Ни малейшего ветерка, возвещавшего грозу, и все-таки небо немного кокетливо сулило дождь.

Не входя в респектабельное серое здание штаб-квартиры, Клинг болтался на ступеньках у входа, наблюдая исход полицейских восвояси; кто бы ни выходил, сразу же неизменно глядел на небеса еще из подъезда. Карин Левковиц появилась в двадцать минут шестого. Она даже не взглянула на небо, волоча складной зонтик родом из тех, что берут с собой и на случай дождя, и в солнцепек, ей казалось, было все равно. Она несла сумку через плечо, наверняка с кроссовками «Рибок». На ногах были голубые туфли с помпончиками, в тон голубому костюму. Клинг неуклюже забежал сзади.

— Привет! — сказал он.

Она поглядела на него с удивлением, рука крепче сжала зонтик, как бы для немедленного отражения атаки.

— О, привет! — узнала она Клинга. — Вы меня подстерегли.

— Извините. У вас найдется пара минут для чашки кофе?

Она опять посмотрела на него.

— Мистер Клинг...

— Берт. — Он улыбнулся.

— Это касается нашего вторничного разговора?

— Касается.

— Тогда я предпочла бы, во-первых, разговор в моем офисе... А во-вторых, в присутствии Эйлин.

— Послушайте, я сюда притопал один именно из-за того, чтобы не очутиться в обществе Эйлин.

— Ну, знаете, обсуждать что-либо, касающееся Эйлин...

— Да, это касается.

— Но это не принято.

— А принято, что вы и Эйлин обсуждаете меня?

— Вы не мой пациент, мистер Клинг.

— Мне хочется, чтобы вы выслушали и мою точку зрения... Ну — чашка кофе? Займет у вас десять минут.

— Хорошо...

— Пожалуйста, — сказал он.

— Десять минут. — Она посмотрела на часы.

Карелла уже с трех часов пополудни слонялся у банка, гадая, пойдет дождь или нет, но было уже половина седьмого, а никакого дождя не было. Он не думал, что Томми выйдет в три. Томми обычно покидал офис к вечеру, задерживаясь на совещаниях, подчас до глубокой ночи. Его работа состояла в том, чтобы постараться спасти безнадежный кредит. Если, допустим, ссужали три миллиона в Питтсбурге какой-нибудь шарико-подшипниковой компании и ее босс задерживал платежи, Томми посылали туда, чтобы как-то помочь боссу наладить дело и заплатить банку. Банку не нужна шарико-подшипниковая компания, его бизнес — деньги, и только. Так что, если удавалось наладить дела с фирмачом, все были довольны. Такая вот была у Томми работа и в самой стране и, бывало, за рубежом. Но Карелла-то знал, как при желании можно нагреть руки на такой работенке.

Томми вышел из банка в двадцать минут седьмого. С ним была эффектная брюнетка лет тридцати, в костюме от хорошего портного и туфлях на высоком каблуке. И с папкой для бумаг. С такого расстояния Карелла не мог разглядеть, была ли это та самая женщина, что сидела за рулем прошлой ночью. Он пропустил парочку немного вперед, а затем двинулся вслед за ними по противоположной стороне улицы, но почти грудь в грудь.

Казалось, им нечего было таить. Карелла подумал, что это — сослуживица. Они прошли мимо киоска у подземки, не подумав в нее спуститься. На пути был гараж, но миновали и его. Пройдя несколько кварталов, подошли к другому гаражу и свернули к нему. Карелла сразу же остановил такси и показал водителю служебный жетон.

— Пока просто посидим, — сказал он.

Водитель вздохнул, как корова: ох уж эти полицейские...

Томми расплатился за парковку, затем возвратился к женщине. Карелла наблюдал за ними с заднего сиденья такси. Через минуту появилась красная «хонда», та самая, куда нырнул Томми прошлой ночью.

В этом деловом районе почти не было закусочных, открытых после шести вечера, улицы здесь вымирали, словно в покинутом киногороде. Правда, по соседству с жилыми кварталами имелся один магазинчик готовых деликатесов, открытый до девяти.

Клинг уговорил Карин немного перекусить. Запахи, доносившиеся из кухни, рождали танталовы муки. Карин созналась, что очень голодна, а домой ехать больше часа, за реку.

Клинг предложил горячие пастрами. Она сказала, что очень любит горячие пастрами. Когда она была совсем маленькой, мамаша ее повсюду таскала с собой, приходилось есть на ходу...

— Кстати, я еврейка, к вашему сведению...

— Да ну, правда?

— И вот мы, — продолжала Карин, — проходили мимо всяких вкусностей. Но мать ничего не покупала. Стой, говорила, снаружи и нюхай. Хорошо нюхай, Карин.

Она улыбнулась своим воспоминаниям, хотя Клингу все рассказанное ею показалось неслыханным и жестоким наказанием.

— Что мы возьмем? — спросил он.

Она заказала горячий пастрами со ржаной лепешкой, а он — на блинчике. Оба взяли пиво. На столе, в уголке, помещалось большое блюдо с солеными огурчиками... Они притулились у стола, поглощая сандвичи, выхватывая огурцы и потягивая пиво. В заведении было полно народу: парни в рубашках с короткими рукавами, женщины в летних платьях. Воздух был насыщен ожиданием дождя.

— Итак, почему вы захотели со мной повидаться?

— Мне не по душе то, что произошло во вторник, — заявил он. — Почему вы не едите?..

— А в чем дело?

— Вы с Эйлин меня буквально оскальпировали.

— Никто из нас...

— Неправда. Именно это произошло со мной у вас во вторник. А ведь, кстати, все случилось с Эйлин не по моей вине.

— Но этого же никто не говорит, мистер Клинг.

— Чертовски хочу, чтобы вы называли меня просто Берт.

— Думаю, это будет неудобно.

— Ее же вы зовете просто Эйлин?

— Да, зову.

— Почему же тогда вам неудобно называть меня Бертом?

— Я вам сказала. Эйлин — моя клиентка. А вы — нет. И тогда, поскольку возможно, что вы и не виноваты...

— Я и вправду не виноват.

— Я так и не думаю. Я говорю, что Эйлин восприняла это как факт. Кстати, сейчас она так не считает.

— Уж надеюсь.

— Повторяю: она так подумала, когда ей пришлось убрать его.

— Она просто выполняла свою чертову работу.

— Хм, было бы мило, если бы все было так просто. — Карин откусила кусочек сандвича. — Но ведь ее изнасиловали! И к несчастью, насильник был похож на вас. Вот почему, когда вы ввязались в это дело...

— Я ничего не знал.

— Он блондин, этот насильник, как и вы.

— Ну не знал я, не знал...

— Да. И у него был нож.

— Да.

— Он ей угрожал. По сути дела, ранил ее. Здорово ее напугал.

— Это я знаю.

— И вдруг является еще один тип, тоже с ножом, и она наедине с ним, потому что вы послужили причиной исчезновения ее телохранителей.

— Но я же не нарочно...

— Тем не менее. И это не ее эмоции, а реальность. Если бы вы в ту ночь остались дома, у Эйлин было бы двое опытных хватких сопровождающих, и, возможно, она бы не вступила в схватку с убийцей. Но пришлось. Из-за вас.

— Ладно, ладно, я весьма сожалею, но...

— И вы не правы, говоря, что она должна была «убрать» его. Реальная опасность в том, что он пустил бы в ход нож... При чем тут ее эмоции? Вот и пришлось его застопорить. У него был только нож, а у нее табельный «смит-и-вессон» 44-го калибра, да еще маленький пистолет в джинсах, а в сумке кинжал. Конечно, ей не следовало его приканчивать. Стрельнула бы в плечо или в ногу. Куда угодно, только лишь бы остановить. Но суть в том, что она хотела убить его.

Клинг покачал головой.

— Да, — сказала Карин. — Хотела убить. Хотя конкретно не его. Кого она действительно хотела убить, так это ее насильника. И который, уж простите, выглядел, как вы. Да-а, если бы не этот блондинчик-насильник, она бы не убивала... А все из-за вас, из-за вас...

Он отрицательно помотал головой.

— Поймите, что это подсказало ее подсознание. Если бы не вы, ей не довелось бы убивать того человека. Она говорила, что давала ему шанс на спасение и в то же время палила в спину. Но имела в виду вас, то есть шанс для вас. Чтобы испытать вас. Убедиться, что вы еще верите в нее.

— Я и верил. И до сих пор верю.

— Нет. Вы же тащились за ней до зоны Канала.

— Но только потому...

— Потому, что вы не верили в нее, Берт. Думали, она не справится сама. Вот это ваше неверие и создало путаницу, конфликт, а впоследствии привело к убийству.

— Это было не убийство. Это было самоу...

— Но оправданное.

— Может быть.

На улице накрапывало. Оба обернулись к окну.

— Дождь, — сказал он.

— Да, — подтвердила она.

— Они едут к северу от центра, — заметил водитель.

— Не отставайте, — сказал Карелла.

Стрелки «дворников» размазывали реденькие капли по лобовому стеклу, шины мягко скользили по мостовой. Впереди красная «хонда» уверенно пробивалась сквозь влагу и сумерки. Развалясь на заднем сиденье, Карелла неотрывно следил за ней.

— Сворачивают, — сказал таксист.

— Обгоним их и прижмемся к углу квартала.

Когда обгоняли «хонду», Карелла отвернулся, но затем посмотрел назад, чтобы не упустить цель из виду. Женщина припарковывалась у обочины тротуара. Напротив была детская игровая площадка, малышня пережидала дождь под кронами деревьев.

Карелла щедро расплатился, вылез из машины и нырнул в подъезд какого-то дома в тот момент, когда Томми выбирался из машины. Секунду спустя женщина оказалась рядом с ним. Пробежав под дождем, они нырнули в кирпичный дом, неподалеку от места, где припарковались. Карелла, увидев, что парочка вошла в дом, перешел на другую сторону улицы. Он записывал адрес дома, когда зазуммерила миниатюрная переносная рация.

Ожидая Кареллу, Браун мокнул под дождем.

Женщина лежала на тротуаре под деревьями. Вытекающая из нее кровь, смешиваясь с потоками, становилась водянистой, а потом сгустками сливалась в водосток. Длинные светлые волосы веером раскинулись вокруг головы. Капли били по широко открытым голубым глазам. Когда отца Кареллы три года назад увозили в клинику с сердечным приступом, тоже шел дождь. Медсестра, шагавшая рядом с носилками, сказала, что «ему это нравится». Другая подхватила:

— Да, дождик падает прямо на лицо.

И раскрыла газету над головой. Отец потом частенько потешался над этим. Надо же, идея! У него обширный инфаркт, а сестры толковали о дождике. Потом он прозвал эту историю почти по-индейски: «Большой Вождь-Дождь, Бьющий в Лицо...»

Лежа навзничь с расползшимися на серой склизкой панели волосами, с лицом, обезображенным пулями, которые пробили ей голову, Маргарет Шумахер плевать хотела на любой дождь.

— Когда? — спросил Карелла.

— Дежурный по городу позвонил час назад.

— Кто ее нашел?

— Вон тот паренек под навесом.

Карелла увидел белокожего шестнадцатилетнего юношу, стоявшего с привратником.

— Он видел всю сцену, — сообщил Браун. — Даже пытался отпугнуть преступника криком, сам чуть не схлопотал пулю. Потом вбежал в дом и позвонил от привратника, набрал 911. Дежурный откликнулся.

— Бригады по расследованию убийств еще не было?

— Слава Богу, нет, — ответил Браун, молитвенно закатив глаза.

— А ну-ка, пока поговорим с ним немножко, — предложил Карелла.

Они пошли под ливнем туда, где привратник учил парня, как держать себя с полицейскими. Это был тот же мужчина, что дежурил ночью, когда убили Шумахера и собаку. И вот теперь жена Шумахера была убита почти в том самом месте, где пристрелили ее мужа. Это уже превращалось чуть ли не в эпидемию. Карелла представился парню и сказал:

— Мы бы хотели задать вам пару вопросов, если вы не возражаете.

И хотя он обращался к парню, привратник немедленно вступил в разговор:

— Это я набрал 911, когда он сюда вбежал.

— Бесценная помощь, — отозвался Карелла и спросил незнакомца: — Как тебя зовут, сынок?

— Пенн Халлигэн, — ответил тот.

— Ты можешь рассказать, что произошло?

Юноша был красив той рафинированной красотой, что порой у мужчин бывает сродни женской. Большие карие глаза были обрамлены длинными ресницами, лицо словно фарфоровое, и уста херувима, длинные черные волосы слиплись под дождем. Высокий, стройный, он стоял под навесом в компании детективов и привратника, руки в карманах голубой нейлоновой ветровки. Он заметно дрожал и был почти на грани нервного срыва.

— Я возвращался из училища домой, — сказал он, — беру там уроки актерского мастерства.

Карелла кивнул. Он подумал, что из Халлигэна может получиться кинозвезда. Хотя, по нынешним временам, красота не столь необходимое преимущество в этом бизнесе.

— В районе Стима. — Юноша повернул голову в ту сторону. — Там, где студия грамзаписи «Орфей». Хожу туда вечерами по понедельникам, вторникам и пятницам. С пяти до семи. Я возвращался домой, когда... — Он покачал головой, вновь начиная дрожать под наплывом воспоминаний.

— Где вы живете? — спросил Браун.

— В конце этого квартала, 1149, Сэлби-стрит.

— Так-так... Что же все-таки произошло?

— Я уже заворачивал за угол, когда увидел, как этот тип выбежал из-под деревьев на улицу. Вот там. Леди шла мне навстречу по этой стороне. А тип пересекал улицу по диагонали, бежал туда, где леди, да так, будто хотел с ног ее сбить. А я уже завернул за угол и все видел.

— Пожалуйста, опишите все, что вы видели, — попросил Карелла. — Не упуская никаких мелочей.

— Значит, так: я шел быстро, дождик ведь...

...Втянул голову в плечи. Конечно, не вселенский потоп, но можно порядочно вымокнуть, преодолевая восемь кварталов от Стиммлер-авеню. Добрался до Сэлби и начал заворачивать за угол, когда заметил блондинку, бежавшую навстречу. Высокая, эффектная, в узких мини-шортах, спасалась от дождя бегством, хотя держала над собой коричнево-желтый зонт. Можно подумать, знаете, что таким зонтом прикрывают огромный уличный лоток-стенд на колесиках, с сосисками и мороженым... Высокие каблуки постукивали по тротуару, а дождь так и хлестал. Он еще про себя подумал, что это сексуально озабоченная кормящая мать. Такие, знаете, обычно, самые страстные...

Карелле вдруг пришло в голову, что столь женственные черты лица парнишки могли заронить кое-какие сомнения относительно его сугубо мужских качеств. Иначе зачем бы ему пускаться в подобные излишние и несколько нескромные комментарии насчет убитой женщины, лежащей всего в двух шагах отсюда.

...Ну так вот, значит, она бежит навстречу сквозь дождь, когда краем глаза он внезапно замечает какое-то движение слева: сперва словно бы пятнышко, а потом тень. Черная тень! Вылезает из еще более черной тени под деревьями, скользит по мокрой черной мостовой, сливаясь с асфальтом и дождем, а в руках — револьвер... Да и одет этот человек во все черное, понимаете, ну, как механик в черном комбинезоне, понимаете? Вы же таких видели, правда, у многих комбинезоны запачканы грязью, а у этого без единого пятнышка, целиком весь черный. Черные носки, черные туфли, точнее — кроссовки, а лоб закрыт черной шерстяной шапочкой, даже на глаза надвинута. Рука с револьвером вытянута вперед, это он из фильма, наверное, скопировал. Был такой фильм «Псих». Не видели? Помните, как Энтони Беркинс[8] выбегает с верхнего этажа, держа здоровенный нож над головой, и спускается в холл, чтобы пырнуть Марти Бэлзэм? А одет в женское, помните? Трюк рассчитан на то, чтобы вы подумали, что это его сумасшедшая мамаша, но самое страшное не в этом. Самое ужасное в том, как он изготовил нож для удара. С ума можно сойти от страха... Ну так вот, этот парень, весь в черном...

И тут до Кареллы дошло, что парнишка видел не мужчину, а женщину. Да, да, женщину.

...Бежит через улицу, а револьвер уже нацелен на леди, зажат цепко, ведет мишень, как радар, или компасная игла, или что-то в том же духе. Бежит, бежит, револьвер наведен точно. Но женщина его еще не видит, а тот передвигается быстро и точно, как танцовщик, нет, скорее, как тореадор. По крайней мере, он так подумал. Да, словно тореадор.

И вот тут-то Карелла окончательно убедился в том, что парень говорит не о мужчине, а о женщине...

...Человек подбегает к ней, под этим колоссальным зонтиком она его даже не видит. Только он видит их обоих, блондинка выходит на него, а он уже обогнул угол, а тип совсем рядом с ней. И только он знает, что вот-вот случится. Он становится кинокамерой, понимаете, видит все в большеформатном четырехугольнике. Какая его первая реакция? Кричать!..

— Эй! — заорал он на всю улицу. — Эй!

...Но тип не останавливается. Блондинка, услышав крик, выглядывает из-под зонта. Сначала она думает, что угроза исходит от Халлигэна, это же он кричит. Вдруг он сбрендивший лунатик в этом городе лунатиков-безумцев? К тому же это он идет к ней и орет: «Эй! Эй!..» Она еще не видит того, черного парня, не знает, что он целится в голову, не понимает, что опасность не в том направлении, не наискосок, а уже в трех метрах, в двух...

— Эй! — продолжает кричать Халлигэн. — Стой!

...Остались два метра, полтора.

И тут револьвер подает голос. Бах, бах, в ночной тиши и сырости, бах, бах, четыре выстрела разрывают дождевую пелену. Эй!.. И тогда человек поворачивает голову в его направлении, а блондинка падает, медленно-медленно, и человек поворачивается. Все, как в замедленной съемке. И люди, и дождь... И кажется, что каждая дождевая капля отлита из серебра, твердая, колючая и прозрачная, в ночных декорациях, а револьверная вспышка желтая, и вспышки становятся замедленными взрывами, эхо рвет сырой воздух, и у Халлигэна проносится в мозгу «Иисусе Христе!», а револьвер опять лает...

Он уже упал на тротуар и откатывается вбок, недаром же он видел столько фильмов, не зря учится в актерской школе. Он откатывается так, чтобы не быть на линии огня. Убийца держит оружие, в правой руке, вот Халлигэн и откатывается назад, не катится вперед на ствол. О, кино надо смотреть со смыслом, для пользы дела... Он ждет другого выстрела, он же не все их сосчитал... Когда готовы в штаны напустить, вы не подсчитываете, сколько было выстрелов. Но он знает, что умрет через десяток секунд, полагает, что леди, валяющаяся в луже крови, уже мертва. Он слышит шаги человеку, разбрызгивающие воду...

«Женщина», — опять подумал Карелла.

...Шаги направляются туда, где он лежит, прижавшись к кирпичам фундамента, и ждет фатального выстрела, и это просто чудо, что его не застрелили, чудо, что он остался в живых.

Потом он слышит холостое «клик», затем еще раз — «клик», и чей-то голос произносит слово «дерьмо». Шепотом! О, это шипение в ночи... И затем человек поворачивается и бросается бежать. Он не видит, как тот бежит, только слышит шаги, шлепающие по воде, удаляющиеся, слабеющие, слабеющие звуки... И потом — никого. А он лежит, дрожа, у стены, но наконец поднимается на ноги и обнаруживает, что либо и впрямь напустил в штаны, а может, это и от дождя!.. И того человека уже нет.

— А не могла ли это быть женщина? — спросил Карелла.

— Нет. Определенно — мужчина.

— Вы уверены, что он правша? — уточнил Браун.

— Абсолютно.

— Оружие было в правой руке?

— Да.

— И что вы делали потом? — спросил Браун. — Когда тот смылся?

— Пришел сюда и рассказал привратнику о том, что видел.

— Я сразу набрал 911, — заявил привратник.

— И все-таки вы уверены, что это не была женщина, а? — настаивал Карелла.

— Совершенно уверен.

— О'кей, — сказал Карелла и подумал, что, возможно, это была просто реминисценция, это воспоминание о Тони Перкинсе в женском одеянии.

Они отыскали Бетси Шумахер на следующий же день.

Вернее сказать, это она их нашла.

По-прежнему дождило.

Браун и Карелла уже собирались идти домой. Пересменка состоялась без четверти четыре, а через пятнадцать минут Бетси уже была в «дежурке». На ней был промокший желтый плащ-дождевик и такого же цвета болоньевая шляпка, тоже совершенно мокрая. Прямые светлые волосы каскадом спадали на плечи.

— Я — Бетси Шумахер, — возвестила она. — Я так понимаю, вы меня разыскивали.

Бетси Шумахер. Приемная дочь Артура Шумахера. Та, кого после убийства Артура полицейские старались найти, хотя бы по той причине, что ей была завещана четверть состояния убитого.

И вот она тут собственной персоной.

Синеглазая, как бы вынырнувшая из затаенной синевы.

— Я узнала о Маргарет из газет, — сказала она.

Так же, как и любой в этом городе. Газеты постарались в данном случае на славу: настоящая бомба! Сначала красотка-шлюха в любовном гнездышке, затем ее стареющий покровитель-любовник, а потом еще и его, тоже красивая и тоже «блондинистая», жена. В самый раз материальчик, годящийся в Америке для первополосных гигантских аншлагов... Но если ты влюблен, весь свет золотоволосый, подумал Карелла. И вот вам еще одна красотка, без макияжа, в мокром дождевичке; шляпка, правда, поярче, чем златоволосые пряди. Да и глаза — что твои подсолнухи на широком, как у сестры, лице. Подумать только! И мать такая же... Здравствуй, здравствуй, Бетси Шумахер...

— Я так подумала, что уж лучше мне самой прийти, — заявила она, весьма театрально вздрогнув. — Чтобы вам в голову чего-либо такого не взбрело.

Ее кокетливые подрагивания и ужимки выглядели нарочито девичьими, учитывая, что ей стукнуло тридцать девять. Но перед ними был отнюдь не подросток, несмотря на гибкую фигурку и очаровательную свежесть. Ее собственный отец прозвал ее стареющей хиппи, а мать дополнила: «Бетси — тридцатидевятилетняя хиппи, а на дворе июль. Она сейчас может слоняться где угодно...»

— Где вы были все это время? — спросил Карелла.

— Вермонт.

— Когда вы туда поехали?

— В прошлое воскресенье. Сразу же после похорон. У меня было много груза для размышлений.

Карелле пришло в голову: поразмыслить, как истратить свалившиеся на нее деньги?

— Откуда вы узнали, что мы вас ищем?

— Мама сказала.

— Она вам что, позвонила или как-нибудь еще? — осведомился Браун.

Западня. Глория Сэндерс говорила, что не знает, где Бетси.

— Нет, это я ей позвонила, — сказала Бетси. — Когда прочла о Маргарет.