Глава 11

Снег прекратился.

В городе стояла тишина.

Тишина, которая охватывает тебя и проникает в тебя. Это и почувствовал Роджер, когда вышел на улицу и направился в гараж. Изо рта шел пар, шаги звучали приглушенно. Тишина была почти видимой на глаз. Это было нормальное притихшее состояние города в предвечерний час, а сейчас оно стало особенно выразительным из-за пелены снега, покрывавшей город. Только мерное негромкое громыхание цепей на колесах проезжавших мимо автомашин нарушало тишину. Кстати,, надо будет и ему поставить цепи на свой грузовик, подумал Роджер.

Мысль насчет цепей пришла ему в голову внезапно и оказалась для него неожиданной, потому что подразумевала возвращение домой: раз он собирается надеть цепи на колеса, значит, он собирается воспользоваться грузовиком, куда-то на нем поехать, а единственным местом, куда он может поехать на нем, является Кэри. Он понимал, что надо ехать, что надо поставить цепи, потом позвонить матери и сказать, что выезжает и будет сегодня вечером дома. Он понимал, что все это надо сделать. Но он понимал, что есть и кое-какие другие дела, которые тоже нужно сделать – по крайней мере, так ему казалось. А теперь вдруг все перемешалось, и тишина города стала не успокаивать, а раздражать его. Он отдавал себе отчет в том, что и матери надо позвонить, и домой пора ехать, но ведь и в полицию надо сходить и поговорить с тем детективом, у которого глухонемая жена, и с Амелией в полпятого встретиться, потому что такой красивой девушки, как Амелия, у него в жизни не было и ему не хотелось терять её, неважно, цветная она или нет. Его по-прежнему огорчал тот факт, что цветная, но не так, как поначалу. Внезапно на память пришла Молли и то, как она в два часа ночи вдруг стала для него красавицей, но это было нечто другое, не то, что он чувствовал в отношении Амелии, это было совсем другое. Амелия действительно красивая, все в ней красивое – и взгляд, и мягкая манера говорить, и быстрота движений, и то, как целуется. Да что там говорить – это по-настоящему красивая девушка. Его мать наверняка не стала бы отпускать шуточки в её адрес, как она это делала в отношении всех этих гадких утят, с которыми он гулял в Кэри. Точно не стала бы. Жаль, что и с Амелией надо встретиться, и домой ехать. Что ж делать, теперь, когда отца нет, кто-то должен заботиться о матери. Но в то же самое время ему очень хотелось увидеть Амелию, узнать Амелию как следует, но это и пугало его, потому что этой ночью, когда они были с Молли, он в какой-то момент тоже начал подумывать о том, что не прочь узнать её получше, и не просто как интимного партнера, как некрасивую женщину, с которой можно провести ночь, а как человека, душевная красота которого спрятана под неказистой внешней оболочкой. Вот в этот момент, кажется, он и начал на неё злиться, вот в этот момент вроде и началась ссора.

Ему не хотелось бы ссориться с Амелией, но у него было предчувствие, что если он встретится с ней, то тоже поругается, и все из-за того, что ему надо возвращаться в Кэри и заботиться о матери, а не связываться с симпатичными девушками из большого города. Надо же ему было связаться с цветной! Да ещё договориться с ней о свидании на вторую половину дня. Теперь расхлебывайся. Но ведь и с такой некрасивой женщиной, как Молли, он тоже не думал связываться. Это уже потом у него появился интерес к ней и она стала казаться ему красивой, потом он уже поверил в то, что она красива. Но с этого и начались неприятности.

Так что, подумал он, ему надо пойти в полицию, рассказать о Молли, а потом ехать в домой в Кэри. Вот так и надо поступить. Да нет, это не то. Если он пойдет в полицию, то это помешает ему встретиться с Амелией, на этом он расстанется с ней, и ему не придется выходить из себя, как это случилось с Молли. Но это помешает ему и вернуться домой, к матери. А может, оно и к лучшему. В голове у него все перепуталось.

Послушай, говорил он себе, тебе лучше...

Послушай, я думаю, что полиция...

Нет, слушай-ка, лучше поди и поставь цепи на колеса, а там видно будет.

Да что это я? Она же сидит там все время, и кто-то должен опекать её.

Братишка ещё ребенок.

А заботиться о ней кому-то надо.

Служащим гаража был невысокий мужчина с черными кудрями и белоснежными зубами. Он носил летную куртку времен Второй мировой войны. Эта же куртка была на нем в тот день, когда Роджер ставил в гараж свой груженый автомобиль.

– Ну, как дела? – спросил он Роджера.

– Отлично, – спросил Роджер. – Я подумал, что надо бы зайти поставить цепи. Не ожидал такого снега.

– Да, погодка та еще, – сказал служащий. Ты как, ничего себе не отморозил тут?

– Да у нас там похолоднее, где я живу?

– Интересно, а где это ты живешь? – с улыбкой спросил служащий. – В Сибири, что ли? Или Нижней Слобовии?

Роджер не знал, где это – Нижняя Слобовия, поэтому только и нашелся сказать:

– Нет, у нас там действительно холодно.

– Я вижу, ты разделался со своим барахлишком, – заметил служащий.

– Да, вчера все продал.

– Ну как, удачно?

– Да, отлично.

– Поздно ночью? – спросил служащий.

– Что? – не понял Роджер.

– Я говорю: поздно ночью продал?

– Не-ет, – ответил Роджер. Он непонимающе смотрел на собеседника. – Я чего-то не понимаю тебя.

– Я говорю про твои скамейки, чашки и так далее, чего тут не понять?

– Ну и что?

– Так ты продал их ночью?

– Нет, последние я продал вчера днем, не знаю только, во сколько. В центре.

– А-а.

– А что?

– Да так. Меня уже не было в то время, когда ты ставил машину обратно. А мой напарник, который работал ночью, сказал, что ты ночью опять брал машину.

– Он так сказал?

– Да. Он сказал это потому, что не был уверен, надо ли было выпускать машину ночью или нет. Просто хотел убедиться, не дал ли маху, вот и все.

– А-а.

– Потому что было совсем поздно.

– Да.

– В три часа ночи. Служащий широко улыбнулся, показав свои ослепительно белые зубы. – Или очень рано – смотря как на это посмотреть, правильно я говорю? Три часа – это очень рано.

– Действительно рано, – согласился Роджер. – Надо было перевезти кое-что.

– Опять деревяшки?

– Нет, – торопливо ответил было Роджер. – Я... – Тут он запнулся. – Один малый предложил мне работенку вчера днем, когда я был в центре.

– Да-а?

– Подбросить овощи, с рынка.

– О, тебе подвезло, скажи?

– Да. Надо было везти их через мост, на другой берег реки, вон туда. А забирать их – с рынка.

– Который в центре, что ли, да?

– Да.

– А где, не на Каммингз?

– Что?

– Не на Каммингз-стрит, говорю? Там есть рынок.

– Да, есть рынок.

– Тогда конечно, там рано открывают, согласился служащий.

– Да, и надо было подъехать к полчетвертому, забрать это дело, а потом через мост на другую сторону.

– Это как ехать в твою Нижнюю Слобовию, что ли? – произнес служащий и засмеялся. – Да, ты любишь работать, это хорошо. Обожаю людей, которые хотят заработать лишний доллар. Бог свидетель, я тоже будь здоров вкалываю. А твой грузовик вон там, возле «кадди» шестьдесят второго года. Тебе помочь поставить цепи?

– Да нет, справлюсь, думаю, спасибо.

– Не за что. Ключи возьмешь?

– Не знаю. Там хватит места?

– Думаю, ты поставишь их, не выгоняя машины. А если понадобятся ключи – вот они, на доске.

– О'кей, – бросил в ответ Роджер и направился к своему грузовику, который стоял в дальнем конце гаража. Бросив взгляд на стоящий рядом «кадиллак», он открыл задний борт и залез в кузов. Цепи лежали возле кабины, в переднем правом углу кузова, возле кабины, завернутые в мешковину. Он всегда, снимая цепи, тщательно протирал их и заворачивал в мешковину, чтобы они не ржавели. Роджер достал цепи и двинулся к заднему борту, когда увидел на полу кузова пятно.

Пятно было круглое, с полдолларовую монету, не больше, с зубчатыми краешками и крошечными капельками по окружности.

Должно быть, из неё носа, подумал он.

Роджер слез с кузова и сложил цепи у левого заднего колеса, потом огляделся вокруг и увидел шланг, подсоединенный к водопроводному крану, а рядом – большую металлическую банку. Роджер посмотрел в сторону ворот гаража – не видно ли служащего, затем пошел и взял банку, налил в неё на четверть воды и снова вернулся к машине. Ведро он поставил на пол гаража под задним бортом. Из-под переднего сиденья он достал грязную ветошь, с ней вернулся к кузову и опустил ветошь в банку с водой.

Ему здорово повезло: кровь капнула на одну из металлических полос, проложенных по длине кузова, и не попала на деревянный пол кузова. С досок удалить каплю крови было бы непросто. А так достаточно было провести разок мокрой ветошью – и пятна не стало.

Роджер прополоскал тряпку несколько раз. Вряд ли в этой воде можно было сейчас увидеть оттенок красного или даже розового цвета. Роджер вылил воду в отверстие стока рядом с краном и несколько раз ополоснул банку.

Затем он вернулся к машине и поставил цепи.

Она ждала его у аптеки.

Заметила она его сразу, как только он появился из-за угла, и побежала ему навстречу.

– Привет, – сказала она и взяла его под руку. – Опоздал.

– У меня нет часов, – попытался оправдаться Роджер.

– Ничего, ты не очень опоздал. Сейчас только без двадцати. Где ты был?

– Цепи на колеса ставил.

– Хорошее занятие. Этому парню приятнее ставить цепи на колеса, чем побыть со мной.

– Нет, лучше с тобой побыть, Амелия.

– Ты знаешь, временами мне кажется, – с улыбкой заметила ему Амелия, – что у тебя начисто отсутствует чувство юмора.

– Даже намека нет, – ответил Роджер и тоже улыбнулся.

– А ну-ка, посмотри на меня.

Роджер взглянул на Амелию.

– На тебе другое пальто, – доложил он о своих наблюдениях.

– Это у меня лучшее пальто, я надеваю его только в особых случаях. Воротник – из настоящего хорька.

– Как это – хорька?

– Животное такое.

– Знаю, но...

– Близкий родственник крысы. В этом городе миллионы разных крыс. И вот одна из её разновидностей пожертвовала ради меня своей жизнью и стала мехом моего пальто. Ну так как, нравится тебе?

– Потрясающе.

– Вот, смотри. – Амелия расстегнула пальто и распахнула его, разведя борта руками. На ней была черная юбка и черный джемпер с довольно глубоким вырезом. Шею опоясывала ниточка мелкого жемчуга, красиво контрастируя с темной кожей. – Как, завлекает? – с вызовом спросила она.

– Еще как.

– А еще, – промолвила она и подмигнула ему, – там черный лифчик. Мужчинам ведь нравится, если в черном, да?

– Да.

– А теперь, если ты не возражаешь, я застегну пальто, пока не отморозила все на свете. – Амелия запахнула и застегнула пальто. – Брр, руки замерзли. – Амелия сунула левую руку в карман пальто, а пальцы правой переплела с пальцами левой руки Роджера, а затем завела обе руки в карман пальто Роджера. – Вот, хорошо, уютно, тепло. Что-то я все говорю да говорю. Что это со мной?

– Просто я хороший слушатель, поэтому, – ответил Роджер.

– Откуда же это у тебя?

– Потому что дома я все время слушаю и слушаю.

– Кого?

– Мать.

– Ой, эти матери, лучше не говорите. Знал бы ты, сколько нравоучений я выслушала от неё сегодня.

– Насчет чего?

– Насчет тебя, чего ж еще?

– Почему?

– Потому что ты мужчин, белый мужчин. Ты – мистер Чарли, – добавила Амелия и рассмеялась.

– Так вот что означает «мистер Чарли»?

– Ну конечно. Ты и мистер Чарли, и ещё кое-кто, иногда просто мужчин, иногда жулик и проходимец, но всегда белый мужчина. Так что в маминой языке хватает синонимов для тебя.

– Вот это да!

– Продолжалось это часа четыре. Я уж думала, что это она никогда не остановится.

– Поэтому ты и не смогла прийти в половине четвертого?

– Да, поэтому. Она позвала моего брата, чтобы он приехал и поговорил со мной. Он женат, у него двое детей, работает таксистом. Так вот, она позвонила в гараж и попросила, чтобы он позвонил матери, как только вернется с линии. Раньше четырех он не освобождается, так что я знала, что застряну дома до, как минимум, четверти пятого. У них гараж на Двенадцатой, у самой реки. И что ты думаешь – он приехал в двадцать пять минут пятого! Мы поговорили буквально три секунды – и я ушла.

– И что он сказал?

– Он сказал: «Амелия, ты совсем рехнулась».

– А ты что сказала?

– А я сказала: «Луис, пошел ты к чертям».

– И потом?

– Он с, что если увидит нас вместе, то отрежет тебе эти самые – он все назвал своими именами.

– И что, он сделает это?

– Луис – толстый, довольный жизнью таксист, он и не знает, где их искать, потому что у него самого вряд ли что осталось с тех пор, как в пятьдесят третьем он женился на Мерседес. Слушай, это ничего, что я так говорю?

– Как – «так»?

– Ну, слишком свободно, что ли. Хотя на самом деле я повторяю не все слова, которые говорил мой брат. Как бы там ни было, я снова послала его к черту и ушла.

– А это ничего.

– О чем это ты?

– Что ты выражаешься в таком духе. – Роджер сделал паузу. – Мы никогда дома не употребляем сильных выражений. У нас мать в этом отношении очень строга.

– Ладно, ну их, наших мамаш, правда? – сказала Амелия.

Роджер почувствовал секундное раздражение от этой фразы Амелии, но только кивнул и спросил:

– Что мы будем делать?

– Прогуляемся немного. Я люблю снег. На фоне снега я так выделяюсь!

– Ты и без него ещё как выделяешься, – произнес Роджер.

– Да-а?

– Да.

– Ты умеешь говорить приятные вещи. Ох, предупреждала меня мамочка! Ой, извини, мы же условились не говорить о матерях.

– Куда прогуляемся?

– Куда глаза глядят, какая разница?

Ему не понравилось, как Амелия произнесла это, но он сказал себе: спокойно, не расходись. В конце концов, она предоставляет ему инициативу. Она дает ему понять, что последует за ним, куда бы он ни пошел. Она позволяет ему быть мужчиной, ему, который уже давно мужчина в своей семье! Ему совсем не хочется выходить из себя, как это случилось прошлой ночью, когда он был с Молли. Тогда он начал заводиться, когда Молли стала рассказывать ему о том мужчине из Сакраменто. Потом он сказал себе, что ей не следовало говорить с ним о другом мужчине, лежа в постели с ним, Роджером. Вот что так разозлило его. Но даже когда он пытался убедить себя в этом, в глубине души у него таилась мыслишка, что истинной причиной внезапной вспышки гнева с его стороны был отнюдь не человек из Сакраменто. Он сам не мог до конца понять этого, но каким-то шестым чувством распознал, что разозлился на Молли только потому, что она начала сильно нравиться ему. Вот этого он никак не мог понять.

– По-настоящему у меня был только один мужчина в жизни, – сказала ему Молли прошлой ночью. – Только один до тебя.

Он ничего не сказал ей на это. Они лежали обнаженными на кровати в его комнате. Роджер чувствовал себя обессиленным и довольным. Он лежал и слушал завывания февральского ветра за окном. Ночью ветер всегда кажется сильнее, особенно в чужом городе.

– Я встретила его, когда мне было двадцать лет, прошел как раз год после смерти матери. Ничего, что я говорю с тобой об этом?

– Ничего, – ответил он, потому что в тот момент он и вправду не возражал, его ещё ничто не раздражало, она ему очень нравилась. Он думал о том, как его мать будет посмеиваться над ним из-за того, что он привел в дом ещё одного гадкого утенка, а он ей скажет: «Мам, ты что, она же красивая».

– Это была моя первая работа после окончания курсов. Я ещё не умела ни по-человечески делать свою работу, ни обращаться с ним. Я никогда до этого не гуляла с мальчиками, ребята не приглашали меня на свидания. Мне кажется, меня за всю жизнь целовали пяток раз, не больше, да однажды мальчик коснулся моей груди, когда мы украшали спортзал, готовясь к выпускному балу в школе. А во время бала я даже ни разу не танцевала, потому что меня никто не приглашал. – Молли остановилась. – А того звали Теодор Майклсен. У него был брат, священник из Сан-Диего. Этот мужчина был женат, имел двоих детей – мальчика и девочку, их фотографии стояли у него на рабочем столе. В этой же рамке была и жена, но это была такая рамка, которая открывалась и закрывалась, как книга. Жена была у него в левой половине, а дети – в правой. Ты не против того, что я рассказываю такие вещи?

– Нет, – ответил он.

Он был действительно не против. Он лежал, обняв её одной рукой и глядя в потолок, чувствуя ухом движения её губ и думая о том, какой у неё нежный голос и как ей тепло и спокойно в его объятиях.

– Я не знаю, как это началось, – продолжала Молли. – Думаю, что однажды он просто поцеловал меня. Пожалуй, это был первый случай в моей жизни, когда меня кто-то поцеловал – как мужчина, я имею в виду. И потом все и началось, не знаю как. Не в этот день, а несколькими днями позже. Кажется, это была Пятница, все ушли домой, а мы остались. Мы занимались этим в его кабинете. Слушай, я же знаю, тебе не хочется слушать все это.