Глава 1

Обычный осенний день.

Зарешеченные окна дежурной комнаты 87-го полицейского участка выходили на Гровер-парк, сверкавший всеми цветами осенней листвы. Бабье лето, словно дочь индейского вождя, украшенная пестрыми перьями, щеголяло ярко-красным, оранжевым и желтым. Воздух был теплым и ласкающим, солнце сияло на безупречно голубом небе, и его лучи проникали сквозь решетку окна полосами золотого света, в котором без устали плясали пылинки. Уличный шум просачивался сквозь открытые окна, смешиваясь с обычными звуками дежурной комнаты, создавая своеобразную и даже приятную музыку.

Как во всякой классической симфонии, в этой музыке прослеживался лейтмотив, присущий лишь полицейскому участку. Это была синкопированная мелодия телефонных звонков, составляющая полную гармонию со стуком клавиш пишущих машинок и ругательствами. Вариации на тему были разнообразны: от глухих ударов кулака полицейского по животу воришки до оглушительных воплей другого полицейского, желающего узнать, куда, к черту, подевалась его шариковая ручка, въедливого монолога следователя, допрашивающего задержанного, телефонного разговора дежурного детектива с начинающей актрисой, дебютанткой шоу на Холл-авеню. Иногда в эту симфонию врывались насвистывание практиканта, доставившего послание из полицейского управления, душераздирающие стоны женщины, жалующейся на то, что ее избил муж, бормотание воды в трубах или гомерический хохот после неприличного анекдота.

Такой хохот, сопровождаемый уличным шумом октябрьского дня, приветствовал удачную шутку Мейера, которую он приберег к пятнице.

– Да, он мастер на это, – сказал Берт Клинг, – а у меня вот не получается. Не умею я рассказывать анекдоты.

– Ты многого не умеешь, – ответил Мейер, подмигивая, – но мы простим тебе небольшую неточность. Искусство рассказчика, Берт, приходит с возрастом. Такому сопляку, как ты, никогда не рассказать хороший анекдот, чтобы научиться этому, нужны долгие годы.

– Иди к черту, старый пердун, – ответил Клинг.

– Он опять становится агрессивным, ты замечаешь, Коттон? Особенно когда речь заходит о его возрасте.

Коттон Хейз отпил кофе и улыбнулся. Он был высокого роста, более шести футов, и весил сто девяносто фунтов. Голубые глаза и квадратная челюсть, на подбородке – глубокая ямочка. Огненно-рыжие волосы казались еще ярче в лучах ленивого октябрьского солнца. На левом виске выделялась седая прядь – след давней ножевой раны, когда ему сбрили волосы, чтобы сделать шов, и шрам зарос уже седыми, а не рыжими волосами. Хейз этот феномен объяснял так: “Уж очень я тогда испугался”.

Улыбаясь Мейеру, Хейз заметил:

– Молодежь всегда агрессивна, разве ты не знал?

– И ты против меня? – спросил Клинг. – Это заговор!

– Не заговор, – поправил Мейер, – а запрограммированная в нас ненависть. В этом причина всех бед в мире – слишком много ненависти. Между прочим, кто-нибудь из вас знает, под каким лозунгом будет проходить неделя борьбы с ненавистью?

– Нет, – ответил Хейз, делая вид, что серьезно воспринимает вопрос, – а под каким?

– Смерть ненавистникам! – сказал Мейер, и в это время зазвонил телефон. Хейз и Клинг, сидевшие молча, с опозданием засмеялись. Мейер сделал им знак не шуметь. – Восемьдесят седьмой участок, вас слушает детектив Мейер. Что, мадам? Да, я детектив. Что? Нет, не могу сказать, что я здесь самый старший. – Пожав плечами, Мейер посмотрел на Клинга и поднял брови. – Лейтенант сейчас занят. В чем дело, мадам? Да, мадам, что? Сука, вы говорите? Да, мадам, понятно. Нет, мадам, вряд ли мы сможем удержать его дома. Это не входит в компетенцию полиции. Я понимаю. Сука... Да, мадам. Нет, мы вряд ли сможем выделить сейчас кого-нибудь. Сегодня как раз у нас не хватает людей. Что?.. Мне очень жаль, что вы так думаете, но вы понимаете...

Он замолчал и посмотрел на телефон:

– Она повесила трубку.

– В чем дело? – спросил Клинг.

– Ее дог бегает за соседской сукой, коккер-спаниелем. Мадам хочет, чтобы мы или заставили ее дога сидеть дома, или сделали что-нибудь с этой сукой. – Мейер пожал плечами. – Любовь, любовь, все беды от любви. Вы знаете, что такое любовь?

– Нет, а что такое любовь? – спросил Хейз тоном пай-мальчика.

– На этот раз я не шучу, – заметил Мейер, – я философствую; любовь – это подавленная ненависть.

– О господи, какой циник! – вздохнул Хейз.

– Я не циник, я философ. Никогда не принимай всерьез человека, высказывающего вслух свои мысли. Как можно испытать блестящие идеи, если не делиться ими с ближними?

Вдруг Хейз обернулся.

За деревянным барьером, отделяющим дежурную комнату от коридора, стояла женщина, которая вошла так тихо, что никто из полицейских не услышал ее шагов. Она откашлялась, и этот звук показался таким громким, что полицейские повернулись к ней почти одновременно.

У нее были матово-черные волосы, собранные в пучок на затылке, карие глаза лихорадочно блестели, она не подвела их и даже не накрасила губы, лицо ее было белым как мел. Казалось, она смертельно больна и только что встала с постели. На ней были черный плащ и черные туфли на босу ногу. Кожа на ногах, таких тонких, что казалось чудом, как они держат ее, была такой же мертвенно-белой. Она цепко держалась костлявыми пальцами за кожаные ручки большой черной сумки.

– Слушаю вас, – сказал Хейз.

– Детектив Карелла здесь? – спросила женщина глухо.

– Нет, – ответил Хейз, – я детектив Хейз. Могу я узнать?..

– Когда он вернется? – прервала его женщина.

– Трудно сказать. У него были какие-то личные дела, потом он будет выполнять специальное поручение. Может быть, кто-нибудь из нас?..

– Я подожду.

– Возможно, вам придется ждать долго.

– У меня много времени, – ответила посетительница.

Хейз пожал плечами:

– Хорошо, пожалуйста. Там, снаружи, есть скамья. Если вы...

– Я буду ждать здесь. – Хейз не успел остановить ее, и женщина, толкнув дверцу, вошла в дежурную комнату, направляясь к незанятым столам в центре помещения; Хейз пошел за ней.

– Простите, мисс, – сказал он, – но посетителям не разрешается...

– Миссис, – поправила она, – миссис Фрэнк Додж.

– Простите, миссис Додж, мы пускаем сюда посетителей только по делу. Я уверен, что вы поймете...

– Я пришла по делу. – Женщина сжала тонкие бледные губы. – Хорошо, не можете ли вы сказать мне?..

– Я жду детектива Кареллу, детектива Стива Кареллу, – повторила она. В ее голосе неожиданно прозвучала горечь.

– Если вы хотите подождать его, – терпеливо объяснял Хейз, – то вам придется посидеть на скамье снаружи. Мне очень жаль, но это...

– Я буду ждать здесь, – упрямо сказала женщина, – и вы будете ждать.

Хейз посмотрел на Мейера и Клинга.

– Мадам, – начал Мейер, – нам не хотелось бы проявлять грубость...

– Заткнись!

Слова женщины прозвучали как приказ, а рука ее скользнула в правый карман плаща.

– Это 38-й калибр, – сказала женщина.

Глава 2

Женщина неподвижно сидела на деревянном стуле с прямой спинкой, держа в руке револьвер 38-го калибра. Уличный шум, казалось, подчеркивал тишину, установившуюся в дежурной комнате после ее слов. Трое детективов посмотрели сначала друг на друга, потом на женщину и неподвижный ствол револьвера.

– Положите на стол оружие, – сказала женщина.

Мужчины никак не отреагировали на ее требование.

– Положите на стол оружие, – повторила она.

– Послушайте, мадам, – сказал Мейер, – уберите эту штуку. Мы здесь все друзья. Вы только наделаете себе неприятностей.

– А мне наплевать. Положите оружие на стол передо мной.

Не пытайтесь вынуть револьверы из кобуры, или я буду стрелять прямо в живот рыжему. Быстро!

Детективы не пошевельнулись.

– Ладно, рыжий, молись!

Полицейские понимали, что, лишившись оружия, они окажутся совершенно беспомощными перед вооруженной женщиной. Среди них не было ни одного, кто хоть раз не стоял под дулом револьвера при исполнении своих обязанностей. Мужчины в этой комнате были полицейскими, но также людьми, которых не особенно привлекала мысль о ранней могиле. Мужчины в этой комнате были людьми, но также полицейскими, знавшими разрушительную силу 38-го калибра и понимавшими, что женщины так же способны нажать курок, как и представители сильного пола, и одна женщина с револьвером может быстро покончить с тремя полицейскими. И все же они колебались.

– Я не шучу, черт вас побери! – крикнула женщина.

Увидев, как крепко сжимает она револьвер – так, что побелели костяшки, – и как напряжен ее палец на курке, Клинг сдался первым. Не отрывая от нее глаз, он отстегнул портупею и положил ее на стол вместе с кобурой, в которой находился “Смит и Вессон”. Мейер достал из кармана кобуру и положил ее рядом, Хейз тоже отстегнул кобуру и положил ее на стол.

– Который из этих ящиков закрывается? – спросила женщина.

– Верхний, – ответил Хейз.

– Где ключ?

– В ящике.

Она открыла ящик, нашла ключ и положила оружие в ящик.

Потом закрыла ящик, вынула ключ и положила его в карман плаща. Все это время большая черная сумка стояла у нее на коленях.

– Ну вот, вы отобрали у нас оружие. Что дальше? Чего вы хотите, мадам? – спросил Мейер.

– Я хочу убить Стива Кареллу.

– Почему?

– Не важно почему. Кто еще, кроме вас, находится сейчас в этом здании?

Мейер ответил не сразу. Женщина сидела так, что могла видеть и кабинет лейтенанта, и коридор за дежурной комнатой.

– Ну, отвечай! – приказала она.

– Только лейтенант Бернс, – ответил Мейер. Но он сказал неправду: в техническом отделе, по ту сторону барьера, прилежно трудился над бумагами Мисколо. Следует отвлечь ее, чтобы она повернулась к коридору спиной. И тогда, если Мисколо решит зайти в дежурную комнату, как он это делает постоянно, может быть, она поймет ситуацию и...

– Позови сюда лейтенанта, – сказала она.

Мейер привстал.

– Когда пойдешь к нему, помни, что я тебе сейчас скажу.

Ты под прицелом. Одно подозрительное движение – и я стреляю. А теперь иди. Постучи в дверь и попроси лейтенанта выйти.

Мейер пересек дежурную комнату, где царило напряженное молчание. Дверь в кабинет лейтенанта была закрыта. Он постучал по матовому стеклу двери.

– Войдите, – отозвался Бернс из кабинета.

– Пит, это я, Мейер.

– Дверь не заперта, – сказал Бернс.

– Пит, лучше выйди сюда.

– Какого черта?

– Лучше выйди. Пит.

За дверью послышались шаги. Дверь приоткрылась.

Лейтенант Питер Бернс, крепкий, как металлический болт, просунул в щель короткую мускулистую шею и плечи.

– В чем дело, Мейер? Я занят.

– Вас хочет видеть одна женщина.

– Женщина? Где... – Он посмотрел мимо Мейера, туда, где сидела женщина, и узнал ее с первого взгляда. – Привет, Вирджиния, – сказал лейтенант, а потом увидел револьвер. Бернс нахмурился, брови его нависли над проницательными голубыми глазами, резко очерченное лицо потемнело. Сгорбившись, как человек, несущий на плечах тяжелую ношу, он пересек дежурную комнату, направляясь прямо туда, где сидела Вирджиния. Казалось, он вот-вот схватит ее и вышвырнет в коридор. – На что это похоже, Вирджиния? – спросил Бернс тоном рассерженного отца, обращающегося к своей пятнадцатилетней дочери, вернувшейся слишком поздно с танцев.

– А на что это похоже, лейтенант?

– Похоже на то, что ты спятила, вот на что. На кой черт тебе пушка? Что ты делаешь с этим...

– Я убью Кареллу.

– Ради бога! – безнадежным тоном сказал Бернс. – Ты думаешь, что этим ты поможешь своему мужу?

– Фрэнку больше ничего не поможет.

– Что это значит?

– Франк вчера умер. В тюремной больнице, в Кестлвью.

– Но ты не можешь обвинять в этом Кареллу.

– Карелла отправил его в тюрьму.

– Твой муж был преступником.

– Карелла отправил его в тюрьму.

– Карелла только арестовал его. Ты не можешь...

– И убедил судейских в том, что он виновен, и давал показания на суде, и сделал все, что в его силах, чтобы засадить Фрэнка за решетку.

– Вирджиния, он...

– Фрэнк был болен! Карелла знал это! Он знал это и все же упрятал его!

– Вирджиния, ради бога, наша работа заключается в том...

– Карелла убил его! Это так же точно, как если бы он его застрелил! А теперь я убью Кареллу. Как только он войдет сюда, я убью его.

– А потом? Как ты думаешь выйти отсюда, Вирджиния? Тебе это не удастся.

Вирджиния слабо улыбнулась:

– Я выйду, не беспокойтесь.

– Ты уверена? Один выстрел в этой комнате, и все полицейские за десять миль кругом бросятся сюда.

– Меня это не волнует, лейтенант.

– Не волнует, да? Не говори глупостей, Вирджиния. Хочешь сесть на электрический стул? Этого ты хочешь?

– Мне все равно. Я не хочу жить без Фрэнка.

Бернс долго молчал и, наконец, сказал:

– Я тебе не верю, Вирджиния.

– Чему вы не верите? Что я убью Кареллу? Что я убью каждого, кто попытается помешать мне?

– Я не верю, что ты так глупа, чтобы стрелять в меня, Вирджиния. Я ухожу, Вирджиния, я возвращаюсь к себе.

– Нет, вы не уйдете!

– Уйду. Я возвращаюсь в свой кабинет, и вот почему. В этой комнате вместе со мной четверо мужчин. Ты можешь застрелить меня или кого-нибудь еще... но тебе пришлось бы действовать очень быстро и метко целиться, чтобы убить нас всех.

– Никто из вас от меня не уйдет, лейтенант. – Слабая улыбка снова появилась на губах Вирджинии.

– Хорошо, давай поспорим. Хватайте ее, парни, как только она выстрелит, – сказал Бернс и, помолчав, продолжил: – Я иду к себе в кабинет, Вирджиния, и буду сидеть там пять минут. Когда я выйду, лучше, чтобы тебя здесь уже не было, и мы забудем об этом случае. Если ты не уйдешь, я найду способ отобрать у тебя эту штуку, изобью как следует и отправлю в камеру предварительного заключения. Теперь понятно?

– Понятно.

– Пять минут, – отрубил Бернс, повернулся на каблуках, направился к своему кабинету, но вдруг услышал спокойный уверенный голос Вирджинии:

– Мне не понадобится стрелять в вас, лейтенант.

Бернс не остановился.

– Мне вообще не понадобится стрелять.

Бернс сделал еще шаг.

– У меня в сумке бутыль с нитроглицерином.

Ее слова прозвучали, как разрыв гранаты. Бернс медленно повернулся к женщине и опустил глаза на черную сумку Вирджинии. Она наклонила ствол револьвера так, что он оказался внутри раскрытой сумки.

– Я тебе не верю, Вирджиния! – сказал Бернс, снова повернулся и взялся за ручку двери.

– Не открывайте дверь, лейтенант, – крикнула Вирджиния, – или я выстрелю в эту бутыль, и мы все взлетим на воздух!

“Она врет, – подумал Бернс, – откуда ей взять нитроглицерин? Господи, с ума сойти! У Мейера жена и трое детей”.

Он медленно опустил руку и устало повернулся к Вирджинии Додж.

– Так-то лучше, – заметила она, – а теперь будем ждать Кареллу.

Стив Карелла нервничал.

Сидя рядом со своей женой Тедди, он чувствовал, что от волнения у него пульсируют вены на руках и сжимаются пальцы. Он был чисто выбрит, выступающие скулы и раскосые глаза придавали ему сходство с азиатом. Он сидел, крепко сжав губы. Доктор мягко улыбнулся.

– Ну что же, мистер Карелла, – сказал доктор Рендольф, – ваша жена ожидает ребенка.

Волнение мгновенно улеглось. Словно прорвалась плотина, и бурные воды схлынули, оставив лишь мутный осадок неуверенности. Но неуверенность была еще хуже. Он надеялся, что его чувства остались незамеченными. Он не хотел показывать свое беспокойство Тедди.

– Мистер Карелла, – сказал доктор, – я вижу, вас, в отличие от вашей супруги, охватили предродовые страхи. Успокойтесь. Волноваться не о чем.

Карелла кивнул, но без особой уверенности. Он живо ощущал присутствие Тедди, его Тедди, его Теодоры, девушки, которую он любил, женщины, на которой он женился. На мгновение он обернулся, чтобы взглянуть ей в лицо, обрамленное волосами, черными, как полночь, увидеть карие глаза, сияющие гордостью, слегка раскрытые молчаливые алые губы.

“Я не должен расстраивать ее”, – подумал Карелла.

И все же он не мог освободиться от сомнений.

– Хочу успокоить вас относительно некоторых вещей, мистер Карелла, – сказал доктор Рендольф.

– Вообще-то я...

– Может быть, вы беспокоитесь относительно ребенка. Возможно, вы полагаете, что если ваша жена глухонемая от рождения, то и ребенку угрожает та же опасность. Могу понять ваши опасения.

– Я...

– Но они совершенно необоснованны, – улыбнулся Рендольф. – Медицине очень многое неизвестно, но мы точно знаем, что глухота, часто врожденная, не передается по наследству. У глухих родителей обычно рождаются совершенно нормальные дети. Самый известный из таких случаев, как мне кажется, – Лон Чаней, знаменитый актер двадцатых годов. При постоянном наблюдении и хорошем уходе беременность у вашей жены пройдет совершенно нормально, и она родит нормального ребенка. У нее здоровое тело и, если вы позволите мне такую дерзость, очень красивое.

Тедди Карелла, глядя на губы доктора, покраснела. Она уже давно привыкла к тому, что ее считают красивой, как садовод находит естественным красоту редкой розы. Но для нее все еще было неожиданным, если кто-нибудь говорил о ее внешности слишком пылко. Она прожила достаточно с этим лицом и телом, и ей было совершенно безразлично, нравится ли она чужим. Ей хотелось нравиться только одному человеку – Стиву Карелле. И теперь, восторженно предвкушая материнство и видя, что Стив принял это известие как должное, она была счастлива.

– Спасибо, доктор, – сказал Карелла.

– Не за что, – ответил тот, – счастья вам обоим. Миссис Карелла, я бы хотел встретиться с вами через несколько недель. А вы позаботьтесь о ней.

– Обязательно, – ответил Карелла, и они вышли из кабинета.

В коридоре Тедди бросилась ему на шею и крепко поцеловала.

– Эй, – сказал Стив, – разве так должны вести себя беременные женщины?

Тедди кивнула, ее глаза лукаво блеснули. Резким движением темноволосой головки она показала на лифт.

– Хочешь домой, да?

Она кивнула.

– А потом?

Тедди только улыбнулась.

– Придется подождать, – сказал Карелла, – на мне висит небольшое самоубийство, которое, как считается, я в настоящий момент расследую.

Он нажал кнопку лифта.

– Я вел себя как последний дурак, верно?

Тедди покачала головой.

– Не спорь. Я волновался. За тебя и за ребенка... – Он помолчал. – У меня идея. Прежде всего, чтобы показать, как я ценю самую чудесную и плодовитую жену в городе...

Тедди улыбнулась.

– ...я предлагаю выпить. Мы выпьем за тебя, дорогая Тедди, и за ребенка. – Он крепко обнял жену. – За тебя, потому что я люблю тебя больше всего на свете. А за младенца, потому что он разделит нашу любовь. – Он поцеловал ее в кончик носа. – А потом я опять возьмусь за свое самоубийство. И это все? Нет, ни в коем случае, сегодня памятный день. Это день, когда самая красивая женщина в Соединенных Штатах, нет, в мире, нет, к чертям, во всей Вселенной, узнала, что у нее будет ребенок! Значит, так... – Он посмотрел на часы. – Я вернусь в отделение самое позднее около семи. Давай встретимся там? Я должен составить рапорт, а потом мы отправимся обедать в тихое местечко, где я смогу держать тебя за руку и целовать, когда захочу. Идет? К семи?

Тедди кивнула, счастливо улыбаясь.

– А потом домой. А потом... прилично ложиться в постель с беременной женщиной?

Тедди выразительно кивнула, показывая, что это не только прилично, но приемлемо и абсолютно необходимо.

– Я тебя люблю, – хрипловато сказал Стив. – Тебе это известно?

Ей это было известно. Она посмотрела на него, ее глаза были влажными. И тогда он сказал: “Я люблю тебя больше жизни”.

Глава 3

87-й участок обслуживал девяносто тысяч человек.

Улицы здесь простирались к югу от реки Харб до парка, расположенного напротив участка. Параллельно течению реки шло шоссе, и от него начиналась первая улица, находящаяся в ведении участка, аристократическая Сильвермайн Роуд, где еще сохранились лифтеры и швейцары у дверей самых высоких зданий. Дальше к югу “аристократизм” сменялся эклектической безвкусицей торговых заведений на улице Стем, затем шли Энсли Авеню и Кальвер, с ветхими многоквартирными домами, безлюдными церквами и переполненными барами. Мезон Авеню, которую пуэрториканцы фамильярно называли “Ла Виа де Путас”, а полицейские – “Шлюхин рай”, находилась к югу от Кальвера, за ней следовали Гровер Авеню и парк. С юга на север этой беспокойной части города поле деятельности 87-го участка – ненадежного убежища в мутных волнах жизни – было довольно узким. В действительности оно охватывало также и парк, но только из профессиональной любезности: территория парка официально находилась в ведении двух соседних полицейских участков – 88-го и 89-го. С востока на запад поле деятельности было шире, распространяясь на 35 плотно заселенных боковых улиц. На первый взгляд территория 87-го участка казалась небольшой, особенно если не знать, как много людей здесь проживают.

Процесс иммиграции в Америку и, как следствие, процесс интеграции как нельзя яснее проявлялись на улицах 87-го участка. Население почти целиком состояло из ирландцев, итальянцев, евреев третьего поколения и недавно прибывших пуэрториканцев. Группы старых иммигрантов не составляли городское дно, однако, сама атмосфера иммигрантского гетто с ее терпимостью к нищете привлекала все новых бедняков-переселенцев. Плата за жилье вопреки всеобщему убеждению была вовсе не такой уж низкой. Она была так же высока, как и в других частях города, и, принимая во внимание, что за свои деньги жильцы получали минимум услуг, им приходилось платить ни с чем не сообразную цену. Но, как бы там ни было, даже городские трущобы могут стать домом. Осев в своих норах, жители района наклеивали картинки на облупившуюся штукатурку и устилали рваными ковриками исчерченные щелями полы. Они быстро приобретали навыки, необходимые каждому американцу, проживающему в многоквартирном доме: стучали по радиаторам, когда те не нагревались, охотились на тараканов, спасающихся бегством по полу кухни всякий раз, как включишь свет, ставили ловушки на мышей и крыс, свободно маршировавших по всей квартире, тщательно прибивали негнущиеся стальные задвижки “от воров” к дверям квартиры.

Задачей полицейских 87-го участка было также не дать жителям района приобрести другие широко распространенные навыки обитателей городского дна – занятия различными видами преступной деятельности.

Вирджиния Додж хотела знать, сколько человек выполняют эту задачу.

– У нас шестнадцать детективов, – сказал ей Бернс.

– Где они сейчас?

– Трое здесь.

– А остальные?

– Одни отдыхают, другие вышли проверять жалобы, несколько человек занимаются расследованием.

– Кто именно?

– Господи, тебе что, нужен весь список?

– Да.

– Послушай, Вирджиния... – Револьвер в ее руке ушел глубже в сумку. – Ладно, Коттон, дай сюда список.

Хейз посмотрел на женщину.

– Можно встать? – спросил он.

– Давай. Не открывай никаких ящиков. А где ваше оружие, лейтенант?

– У меня нет оружия.

– Врете. Где ваш револьвер? В кабинете?

Бернс смолчал.

– К чертовой матери! – крикнула Вирджиния. – Будем говорить прямо. Я не шучу, каждый, кто мне соврет или не сделает того, что я скажу...

– Ладно, ладно, успокойся. Он у меня в ящике. – Бернс повернулся и направился в кабинет.

– Подожди-ка, – остановила его Вирджиния. – Мы все пойдем с вами. – Она быстро подняла с колен сумку и направила дуло револьвера на полицейских. – Вперед, – приказала она, – идите за лейтенантом.

Мужчины вошли вслед за Бернсом в его маленький кабинет, за ними протиснулась Вирджиния. Бернс подошел к столу.

– Вынь револьвер из ящика и положи на стол, – велела она, – держи его за ствол. Если твой палец окажется возле курка, нитро...

– Ладно, ладно, – нетерпеливо пробормотал Бернс.

Он поднял револьвер за ствол и положил на стол.

Вирджиния быстро схватила револьвер и сунула в левый карман плаща.

– А теперь обратно! – приказала она.

Все гуськом прошли в дежурную комнату. Вирджиния уселась за стол, который выбрала как командный пункт, положила сумку перед собой и направила на нее 38-й калибр.

– Давай список.

– Дай ей, Коттон, – сказал Бернс.

Хейз пошел за списком детективов, где были обозначены задания каждого на сегодняшний день. Он висел на стене у одного из окон, простой черный прямоугольник, к которому были прикреплены белые пластиковые буквы. Каждый детектив должен был вставлять в прорези свою фамилию вместо того, кого он заменял. У детективов был иной распорядок дня, чем у патрульных, которые работали пять дней по восемь часов, а потом трое суток отдыхали. Поскольку в участке было шестнадцать детективов, они автоматически разбивались на три команды по пять человек. В этот ясный октябрьский день на прямоугольнике были обозначены имена шести детективов. Трое – Хейз, Клинг и Мейер – находились в дежурной комнате.

– Где остальные? – спросила Вирджиния.

– Карелла повез свою жену к врачу, – ответил Бернс.

– Как мило, – с горечью сказала Вирджиния.

– А потом он должен расследовать случай самоубийства.

– Когда он вернется?

– Не знаю.

– А примерно?

– Не имею представления. Он вернется, когда сделает все, что нужно.

– А двое других?

– Браун на подсадке. В кладовой магазина готового белья.

– Где?

– На подсадке. Если тебе больше нравится, в засаде. Он сидит там и ждет, когда ограбят магазин.

– Не морочьте мне голову, лейтенант.

– Какого черта, я не шучу. Четыре магазина готового платья в нашем районе были ограблены в дневное время. Мы полагаем, что на очереди тот магазин, куда мы отправили Брауна. Он ждет грабителя.

– Когда он вернется?

– Я думаю, после того как стемнеет, если грабитель не сунется в магазин раньше. Сколько сейчас? – Бернс посмотрел на стенные часы. – 16.38. Он вернется примерно в шесть.

– А шестой? Уиллис?

Бернс пожал плечами.

– Он был здесь полчаса назад. Кто знает, где он.

– Я знаю, – ответил Мейер.

– Куда пошел Уиллис?

– Он пошел по звонку, Пит. Ножевое ранение в Мезоне.

– Значит, он там и есть, – сказал Бернс Вирджинии.

– А он когда вернется?

– Не знаю.

– Скоро?

– Думаю, скоро.

– Кто еще находится в здании?

– Дежурный сержант и дежурный лейтенант внизу. Ты проходила мимо них, когда шла к нам.

– Еще?

– Капитан Фрик, он считается начальником всего участка.

– Как это понимать?

– В действительности руковожу я, но официально...

– Где его кабинет?

– Внизу.

– Еще кто?

– К этому участку прикреплено 186 патрульных. Треть из них сейчас патрулируют улицы. Несколько человек сидят в участке, остальные на отдыхе.

– Что они делают в участке?

– В основном они “двадцать четвертые”. – Бернс помолчал, затем объяснил: – Они сидят на телефоне.

– Когда заступает новая смена?

– Ночью, без четверти двенадцать.

– После этого никто уже не вернется сюда? А патрульные?

– Большинство освобождаются к двенадцати, но они обычно приходят в участок, чтобы переодеться, а отсюда идут домой.

– Могут прийти сюда какие-нибудь детективы, кроме тех, кто обозначен в списке на сегодня?

– Возможно...

– Нас сменят не раньше восьми утра. Пит, – вмешался Мейер.

– Но Карелла вернется намного раньше, верно?

– Может быть.

– Да или нет?

– Не могу сказать точно. Я не обманываю тебя, Вирджиния. Не исключено, что Карелла найдет что-нибудь интересное и задержится. Я не знаю.

– Он позвонит сюда?

– Возможно.

– Если он позвонит, прикажите ему немедленно явиться в участок. Понимаете?

– Да, понимаю.

Раздался телефонный звонок, прервавший их разговор. Звук казался особенно пронзительным в наступившем молчании.

– Возьмите трубку, – приказала Вирджиния, – и никаких фокусов.

Мейер снял трубку.

– 87-й участок, вас слушает детектив Мейер. Да, Дейв, говори, я слушаю.

Внезапно он осознал, что Вирджиния Додж может услышать лишь половину его разговора с дежурным сержантом. Он терпеливо слушал, как будто ничего не случилось.

– Мейер, полчаса назад нам позвонил один парень, который услышал выстрел и крики в соседней квартире. Я отправил туда патрульную машину, и они только что мне доложили. Мадам ранена в руку, а ее приятель утверждает, что выстрел произошел случайно, когда он чистил свой револьвер. Пошлешь туда кого-нибудь из ваших?

– Конечно, по какому адресу?

– Кальвер, 33/79. Рядом с баром. Знаешь, где это?

– Знаю. Спасибо, Дейв. – Мейер положил трубку. Звонила какая-то женщина. Дейв думает, что нам следует заняться этим звонком.

– Кто такой Дейв? – спросила Вирджиния.

– Марчисон. Дежурный сержант, – ответил Бернс. – А в чем дело, Мейер?

– Эта женщина говорила, что кто-то пытается ворваться к ней в квартиру. Она хочет, чтобы мы тотчас же выслали детектива.

Бернс и Мейер понимающе посмотрели друг на друга. На такой звонок должен был отреагировать сам дежурный сержант, не беспокоя детективов, и отправить машину на место происшествия.

– Он просит, чтобы мы или отправили детектива, или связались с капитаном и узнали, что он может сделать, – объяснил Мейер.

– Хорошо, я это сделаю, – сказал Бернс. – Ты ничего не имеешь против, Вирджиния?

– Никто не выйдет из этой комнаты, – ответила она.

– Я знаю. Поэтому я свяжусь с капитаном Фриком.

Согласна?

– Давайте, только без фокусов.

– Адрес: Кальвер, 33/79, – сказал Мейер.

– Спасибо. – Бернс набрал три цифры и стал ждать ответа. Капитан Фрик взял трубку со второго звонка.

– Да.

– Джон, это Пит.

– А, привет, Пит. Как дела?

– Так себе, Джон. Я хочу, чтобы ты сделал мне любезность.

– А именно?

– Звонила женщина, проживающая по адресу: Кальвер, 33/79. Она говорила, что кто-то пытается ворваться к ней в квартиру. Сейчас у меня не хватает людей. Ты можешь послать туда патрульного?

– Что?

– Я знаю, это необычная просьба. Обычно мы справляемся с этим сами, но сейчас мы вроде как заняты.

– Что? – переспросил Фрик.

– Ты сможешь сделать это для меня, Джон? – Не выпуская из руки трубку, Бернс смотрел прямо в глаза Вирджинии Додж, подозрительно косившейся на него. “Давай, – думал он, – проснись, ради бога, пошевели мозгами”.

– Обычно вы справляетесь с этим сами, да? Ну и смехота! Я бы давно уже был на том свете, если бы выполнял за вас вашу работу. Что ты пристаешь ко мне с такой ерундой, Пит? Позвони дежурному сержанту и попроси его разобраться. – Фрик замолчал. – А вообще, как к тебе попала эта жалоба? Кто дежурит на телефоне?

– Ты займешься этим, Джон?

– Ты что, разыгрываешь меня, Пит? А, понял. – Фрик расхохотался. – Это твоя сегодняшняя шутка? Ладно, я попался на удочку. Как у вас там наверху?

Бернс немного помолчал, выбирая слова, потом, глядя на Вирджинию, ответил:

– Не блестяще.

– А в чем дело? Неприятности?

– Полный набор. Почему бы тебе не подняться и не посмотреть самому?

– Подняться? Куда?

“Давай! – думал Бернс. – Думай! Пошевели мозгами хотя бы на одну паршивую минуту в своей жизни!”

– Разве это не входит в твои обязанности? – произнес он вслух.

– Какие обязанности? Что с тобой, Пит? Ты что-то не в себе.

– Мне кажется, ты должен выяснить.

– Что выяснить? Ей-богу, ты спятил.

– Значит, я надеюсь, ты сделаешь это. – Бернс увидел, что Вирджиния нахмурилась.

– Что сделаю?

– Поднимешься и выяснишь. Большое спасибо, Джон.

– Знаешь, я ни хрена...

Бернс повесил трубку.

– Все в порядке? – спросила Вирджиния.

– Да.

Она задумчиво посмотрела на него.

– Ко всем этим аппаратам есть параллельные? – спросила она.

– Да, – ответил Бернс.

– Хорошо. Я буду слушать все ваши разговоры.

Глава 4

“Хуже всего, что мы не можем договориться друг с другом, – думал Бернс. – Конечно, эта проблема существовала для человечества, начиная с его возникновения, но она особенно остро ощущается именно сейчас и именно здесь. Я в своей собственной дежурке вместе с тремя опытными детективами не могу обсудить, каким образом отобрать этот револьвер и бутыль – если она действительно существует – у этой сучки. Четверо умных людей, попав в сложную ситуацию, не могут даже подумать вместе о том, как выйти из этого положения. Не могут, пока она сидит здесь с 38-м калибром в руке.

Потеряв возможность общаться с подчиненными, я потерял и власть над ними. На самом деле сейчас Вирджиния Додж командует детективами 87-го участка.

Так будет продолжаться до тех пор, пока не произойдет одно из двух: а) или мы ее обезоруживаем; б) или входит Стив Карелла, и она убивает его.

Есть, конечно, третья возможность. Что-нибудь испугает ее, и она всадит пулю в бутыль, и тогда мы все взлетим на воздух. Это произойдет очень быстро и громко. Взрыв будет слышен далеко, даже в 88-м участке. От него может выпасть из кровати даже комиссар полиции. Конечно, если предположить, что у нее в сумке действительно бутыль с нитроглицерином. Но мы, к сожалению, не можем вести себя так, как будто у нее ничего нет. Значит, мы должны поверить Вирджинии на слово и считать, что бутыль так же реальна, как и 38-й калибр. Тогда можно прийти к одному выводу. Мы не можем рисковать и играть в сыщиков и разбойников, потому что нитроглицерин – очень сильная штука и взрывается от малейшего толчка. Откуда она взяла бутыль с нитроглицерином? Из копилки своего мужа-медвежатника?

Но даже специалисты по сейфам, кроме скандинавов, больше не используют нитроглицерин для того, чтобы вскрывать сейфы. Он слишком непредсказуем. Я, правда, знал медвежатников, которые применяли нитроглицерин, но они держали его в термосе из предосторожности.

Итак, она сидит здесь с бутылью нитроглицерина в сумке.

– Бернс мрачно улыбнулся. – Ладно, представим себе, что нитроглицерин существует в действительности. Так и будем вести игру. Это все, что мы можем сделать, и это означает: никаких неосторожных движений, никаких попыток выхватить сумку. Что же делать? Ждать Кареллу? А когда он вернется? И сколько сейчас? – Бернс посмотрел на настенные часы. – Пять часов семь минут. На улице еще совсем светло, может быть, чуть-чуть темнее, чем раньше, но через окно все еще проникает золотистый дневной свет. Интересно, знает кто-нибудь там, снаружи, что мы пляшем вокруг бутылки с этим супчиком?

Никто не знает. Даже этот тупоголовый капитан Фрик.

Чтобы до него что-нибудь дошло, ему надо подпалить зад или обрушить на голову кирпичную стену. Черт возьми, как же нам из всего этого выбраться? Интересно, она курит или нет?

Если курит... Постой-ка... Обдумаем все основательно. Скажем, она курит. Ладно, предположим. Так... если нам удастся заставить ее снять сумку с колен и поставить на стол. Это не так уж трудно... Где сейчас сумка?.. Все еще у нее на коленях... Любимая собачка Вирджинии Додж – бутыль с нитроглицерином... Ладно, скажем, я смогу добиться, что она поставит сумку на стол, убрать ее с дороги... Потом предложу ей закурить и зажгу для нее спичку.

Если я уроню ей на колени горящую спичку, она подскочит.

А когда она подскочит, я собью ее с ног. Меня не так волнует 38-й калибр, волнует, конечно, – кому интересно получить пулю, – но это будет не так опасно, если мы уберем супчик. Не нужно никакого шума рядом с взрывчаткой. Мне приходилось бывать под пулями, но нитроглицерин – это другое дело. Я не хочу, чтобы меня потом отскребали от стены.

Интересно, курит она или нет”.

– Как тебе жилось, Вирджиния? – спросил Бернс.

– Можете прекратить сразу же, лейтенант.

– Что прекратить?

– Приятную беседу. Я пришла сюда не для того, чтобы слушать всякую чепуху. Я наслушалась всего в прошлый раз, когда была здесь.

– Это было очень давно, Вирджиния.

– Пять лет, три месяца и семнадцать дней, вот сколько.

– Не мы издаем законы, – мягко сказал Бернс, – мы только следим за их соблюдением. Если кто-нибудь нарушает...

– Не надо мне лекций. Мой муж умер. Стив Карелла засадил его. Этого мне достаточно.

– Стив только задержал его. Твоего мужа судили присяжные, а приговор вынес судья.

– Но Карелла...

– Вирджиния, ты кое-что забыла.

– Что я забыла?

– Твой муж ослепил человека.

– Это был несчастный случай.

– Твой муж выстрелил в человека во время налета и лишил его зрения. Это не был несчастный случай.

– Он выстрелил потому, что этот человек стал звать полицию. А что бы вы сделали на его месте?

– Прежде всего на его месте я не совершил бы налет на заправочную станцию.

– Да? Кристально-честный лейтенант Бернс. Мне все известно о вашем сыночке-наркомане. Великий детектив и сын-наркоман!

– Это было очень давно, Вирджиния. Теперь у него все в порядке.

Бернс не мог спокойно думать о том времени. Конечно, боль стала значительно слабее, чем тогда, когда он обнаружил, что его единственный сын – настоящий наркоман, увязший по уши. Наркоман, возможно, замешанный в убийстве. Это были черные дни для Питера Бернса, время, когда он утаивал сведения от своих собственных детективов, пока, наконец, не рассказал все Стиву Карелле. Карелла едва не погиб, расследуя это щекотливое дело. И когда Карелла был ранен, наверное, никто и никогда не молился так за выздоровление ближнего, как Бернс. Это было давно, и сейчас, думая о том времени, Бернс чувствовал тупую боль в сердце. Сын больше не тянулся к наркотикам, дома было все в порядке. И вот сейчас Стиву Карелле, человеку, которого Бернс считал своим вторым сыном, предстояло свидание с женщиной в черном. А женщина в черном означала для него смерть.

– Я счастлива, что с вашим сыном сейчас все в порядке, – насмешливо сказала Вирджиния, – а вот с моим мужем не все в порядке. Он умер. И, как я считаю, его убил Карелла. А теперь оставим эту чепуху, хорошо?

– Мне хотелось бы немного поговорить.

– Тогда говорите сами с собой, а меня оставьте в покое.

Бернс сел на угол стола. Вирджиния подвинула ближе сумку, стоящую у нее на коленях, направив дуло револьвера внутрь сумки.

– Не подходите ближе, лейтенант, я вас предупреждаю.

– Скажи мне точно, чего ты хочешь, Вирджиния.

– Я уже вам сказала. Когда Карелла придет сюда, я его убью. А потом уйду. Если кто-нибудь попытается остановить меня, я брошу на пол сумку со всем ее содержимым.

– Предположим, я попытаюсь сейчас отобрать у тебя револьвер.

– На вашем месте я бы не делала этого.

– Ну, а если я попытаюсь?

– Я кое-что принимаю в расчет, лейтенант.

– Например?

– Например, то, что героев не существует. Чья жизнь для вас дороже – Кареллы или ваша собственная? Попытайтесь отнять револьвер, и не исключено, что нитроглицерин взорвется прямо перед вами. Перед вами, а не перед ним. Вы спасете Кареллу, но погубите себя.

– Карелла мне очень дорог, Вирджиния. Я мог бы и умереть, чтобы спасти ему жизнь.

– Да? А насколько он дорог другим в этой комнате? Они тоже согласны умереть за него? Или за гроши, которые они получают? Проголосуйте, лейтенант, и увидите, кто из них готов пожертвовать жизнью. Ну давайте, проголосуйте.

Бернс не хотел голосовать. Он не очень-то верил в беззаветную отвагу и героизм: Он знал, что многие в этой комнате не раз действовали отважно и героически. Но храбрость зависит от обстоятельств. Захотят ли детективы вступить в игру, когда им грозит верная смерть? Бернс не был уверен в этом. Он почти не сомневался, что, если бы им предложили выбирать, кому остаться в живых – им или Карелле, они, вероятнее всего, выбрали бы себя. Эгоистично? Может быть. Негуманно? Возможно. Жизнь не купишь в грошовой лавочке. Это такая штука, за которую цепляются изо всех сил. И даже Бернс, который знал Кареллу, как никто другой, и даже любил его (а это слово трудно давалось такому человеку, как он), не решался задать себе вопрос: “твоя жизнь или жизнь Кареллы” – он боялся ответа.

– Сколько тебе лет, Вирджиния?

– Какая вам разница?

– Мне хочется знать.

– Тридцать два.

Бернс кивнул.

– Я выгляжу старше, верно?

– Немного.

– Очень намного. За это тоже скажите спасибо Карелле. Вы видели когда-нибудь тюрьму Кестлвью, лейтенант? Вы видели место, куда Карелла отправил моего Фрэнка? Там не выживут и животные, не то что люди. И я жила одна, в постоянном ожидании, зная, через какие мучения должен был пройти Фрэнк. Могу я молодо выглядеть, как вы думаете? Могла я следить за собой, если все время волновалась, если у меня всегда болело за него сердце, если грызла тоска?

– Кестлвью не лучшая тюрьма в мире, но...

– Это камера пыток! – крикнула Вирджиния. – Вы когда-нибудь были в камере? Там отвратительно грязно, жарко, не продохнуть, все прогнившее и ржавое. Там воняет, лейтенант. Запах этой тюрьмы чувствуется за несколько кварталов. И они загоняют людей в эту мерзкую, душную вонь. Говорят, что Фрэнк причинял беспокойство тюремным властям. Конечно! Он был человеком, а не животным. Тогда они привесили к нему ярлык “возмутитель спокойствия”.

– Да, но ты не можешь...

– А вам известно, что в Кестлвью запрещено разговаривать во время работы? Известно, что в камерах до сих пор стоят параши, параши вместо унитазов? Вы знаете, какая вонь в этих камерах? А мой Фрэнк был болен! Карелла знал это, когда арестовывал его и стал героем!

– Он не думал о том, чтобы стать героем. Он выполнял свою работу. Как ты не понимаешь этого, Вирджиния? Карелла – полицейский. Он только выполнял свой долг.

– А я выполняю свой, – глухо произнесла Вирджиния.

– Как? Ты знаешь, что таскаешь в своей паршивой сумке? Ты понимаешь, что, если выстрелишь, все полетит к чертям? Нитроглицерин не зубная паста!

– Мне все равно.

– Тебе тридцать два года, и ты готова убить человека и даже сама погибнуть ради этого!

– Мне безразлично.

– Не говори глупостей, Вирджиния!

– Я не обязана говорить ни с вами, ни с кем-нибудь еще. Я вообще не хочу говорить. – Вирджиния подалась вперед, и сумка едва не сползла с ее колен. – Я оказываю любезность, говоря с вами.

– Хорошо, не волнуйся, – сказал Бернс, покосившись на сумку. – Успокойся. Почему бы тебе не поставить эту сумку на стол?

– Для чего?

– Ты скачешь, как мяч. Если ты не боишься, что эта штука взорвется, то я боюсь.

Вирджиния улыбнулась, осторожно сняла сумку с колен и не менее осторожно поставила ее на стол перед собой, одновременно подняв револьвер, как будто 38-й калибр и нитроглицерин были новобрачные, которые не смогли бы вынести разлуку даже на мгновение.

– Так-то лучше, – заметил Бернс и облегченно вздохнул. – Успокойся, не нервничай. – Он помолчал. – Не хочешь закурить?

– Не хочу, – ответила Вирджиния.

Бернс вынул из кармана пачку сигарет и небрежно подвинулся, не упуская из вида 38-й калибр, прислоненный к боку сумки. Он мысленно измерял расстояние между собой и Вирджинией, рассчитывая, насколько ему нужно будет наклониться к ней, когда он подаст ей зажженную спичку, какой рукой ударить так, чтобы она не упала прямо на сумку. Может быть, она отреагирует, нажав сразу курок? Вряд ли. Скорее отпрянет. И тогда он ее ударит.

Бернс вытряхнул из пачки одну сигарету.

– Вот, – сказал он, – возьми.

– Нет.

– Разве ты не куришь?

– Курю. Но сейчас не хочется.

– Закури. Сигарета – лучшее успокоительное. Бери. Он протянул ей пачку.

– А, ладно! – Вирджиния переложила револьвер в левую руку. Его дуло почти касалось сумки. Правой рукой она вынула сигарету из пачки, которую держал Бернс.

Он полез за спичками. Руки у него дрожали. Вирджиния зажала сигарету губами, продолжая в левой руке твердо сжимать револьвер, почти касающийся ткани сумки. Бернс чиркнул спичкой.

В это время раздался телефонный звонок.

Глава 5

Вирджиния вынула изо рта сигарету, бросила ее в пепельницу, стоящую на столе, переложила револьвер в правую руку и повернулась к Берту Клингу, поднявшемуся, чтобы снять трубку.

– Погоди, сынок, – приказала она, – какая это линия?

– Параллельный, линия 31, – ответил Клинг.

– Отойдите от стола, лейтенант. – Вирджиния навела на него револьвер, и Бернс отодвинулся.

Свободной рукой она притянула к себе аппарат, внимательно осмотрела его и нажала кнопку внизу.

– Хорошо, теперь снимай трубку, – велела она и подняла трубку одновременно с Клингом.

– Восемьдесят седьмой участок. Детектив Клинг.

Клинг очень живо ощущал присутствие Вирджинии Додж, сидящей за соседним столом с трубкой в левой руке и 38-м калибром, почти касающимся середины сумки, в правой.

– Детектив Клинг? Это Мерси Снайдер.

– Кто?

– Мерси. – Голос на секунду умолк, потом нежно прошептал:

– Снайдер. Мерси Снайдер. Вы меня не помните, детектив Клинг?

– Ах, да. Как дела, мисс Снайдер?

– Спасибо, хорошо. А как поживает высокий светловолосый полицейский?

– Не... плохо, спасибо.

Он посмотрел на Вирджинию. Ее бледные губы растянулись в невеселой улыбке. Она казалась бестелесной и бесполой, бледная тень смерти. Мерси Снайдер изливала живительные соки полной чашей. Голос ее трепетал и вибрировал, шепот возбуждал, и Клинг будто видел перед собой крупную женщину с огненно-рыжими волосами, которая полулежала в шезлонге, закутавшись в прозрачное неглиже и кокетливо сжимая в руке телефонную трубку слоновой кости.

– Как приятно снова слышать ваш голос. Вы так спешили, когда были у меня в прошлый раз.

– У меня было назначено свидание с невестой, – холодно ответил Клинг.

– Да, знаю. Вы говорили мне. Несколько раз. – Она замолчала, потом тихо добавила: – Мне показалось, что вы тогда нервничали. Что вас расстроило, детектив Клинг?

– Пошли ее к чертовой матери, – прошептала Вирджиния Додж.

– Что вы сказали? – спросила Мерси.

– Ничего не сказал.

– Я точно слышала...

– Нет, я ничего не сказал. Я занят сейчас, мисс Снайдер. – Чем могу служить?

Мерси Снайдер расхохоталась так нагло и вызывающе, что Клингу, который ни разу в жизни не слышал такого смеха, показалось на минуту, что он, шестнадцатилетний юнец, входит в двери публичного дома на улице “Шлюхин рай”.

– Прошу вас, – сказал он хрипло. – В чем дело?

– Ни в чем. Мы нашли драгоценности.

– Да? Как?

– Оказалось, не было никакого ограбления. Моя сестра взяла драгоценности с собой, когда поехала в Лас-Вегас.

– Значит, вы аннулируете жалобу, мисс Снайдер?

– Конечно, а как же? Если не было ограбления, на что мне жаловаться?

– Совершенно верно. Я очень рад, что драгоценности нашлись. Если вы направите нам заявление, свидетельствуя, что ваша сестра...

– Почему бы вам не заглянуть ко мне и не взять самому это заявление, детектив Клинг?

– Я это сделаю, мисс Снайдер. Но в этом городе ужасающее количество преступлений, и мне вряд ли удастся скоро вырваться. Спасибо за то, что позвонили. Будем ждать вашего заявления.

Он, не прощаясь, повесил трубку и отвернулся от телефона.

– Ты идеальный любовник, верно? – насмешливо сказала Вирджиния Додж, кладя трубку на место.

– Конечно, идеальный любовник, – ответил Клинг. По правде говоря, ему было неприятно, что Вирджиния слышала его разговор с Мерси Снайдер. В свои двадцать пять лет Берт Клинг был не очень-то искушен в словесных дуэлях, приемами которых мастерски владела Мерси Снайдер. Он был высок и белокур, с широкими плечами, узкими бедрами и щеками чистого оттенка клубники со сливками. Его можно было назвать красивым, но его красота была омрачена тем, что он ее совершенно не сознавал. Клинг был помолвлен с девушкой по имени Клер Таунсенд, с которой встречался вот уже год. Его совершенно не интересовали ни Мерси Снайдер, ни ее сестра, ни бесчисленные Мерси Снайдер, сестры и компании, которые кишели в этом городе. И он был смущен тем, что Вирджиния Додж могла подумать, будто он дал какой-то повод Мерси для звонка.

Клинг понимал, что его совершенно не должны интересовать мысли такой женщины, как Вирджиния Додж, но его гордость почему-то страдала: эта дрянь будет считать, что он занимается всякими шашнями вместо того, чтобы расследовать ограбление.

Он вернулся к своему столу. Черная сумка действовала ему на нервы. А если кто-нибудь упадет на нее? Господи, надо быть ненормальной, чтобы таскать с собой сумку с нитроглицерином.

– Эта девушка...

– Да?

– Не подумайте чего-нибудь.

– А что я должна подумать? – спросила Вирджиния Додж.

– Я хочу сказать... я расследую ограбление, вот и все.

– А что ты еще можешь расследовать, сахарный барашек?

– Ничего. Оставим это. Вообще, к чему я объясняю вам?..

– А чем я хуже других?

– Ну, прежде всего я не назвал бы вас уравновешенным человеком. Не обижайтесь, миссис Додж, но законопослушные граждане не ходят по городу, размахивая револьвером и бутылью с нитроглицерином.

– Разве?

Теперь Вирджиния улыбалась, видно, получая огромное удовольствие.

– Ваш поступок не вполне нормален. Мне кажется, вы сами должны это признать. Ну хорошо, вы достали револьвер. Вы хотите убить Стива Кареллу, это ваше дело. Но нитроглицерин отдает дешевой мелодрамой, вам не кажется? Как вы смогли принести его сюда и не взорвать по дороге полгорода?

– Вот так и смогла, – ответила Вирджиния, – я шла тихонько и не виляла задом.

– Да, это точно, лучше всего ходить именно так. Особенно если у вас в сумке опасное взрывчатое вещество, верно?

Клинг обезоруживающе улыбнулся. Стенные часы показывали 5 часов 33 минуты. На улице начало темнеть. Сумерки наступали на голубое небо, смывая синеву за ярко-красной листвой деревьев в парке. Были слышны крики ребятишек, игравших в мяч, голоса женщин, которые, свесившись из окна, звали домой своих детей. Громко здоровались друг с другом мужчины у дверей баров, где они собирались, чтобы выпить пива перед ужином. Все эти звуки проникали сквозь зарешеченные окна, врываясь в тяжелую тишину, царившую в дежурной комнате полицейского участка.

– Мне нравится это время суток, – сказал Клинг.

– Правда?

– Да, всегда нравилось. Даже когда я был маленький. Приятное время. Спокойное. – Он помолчал. – Вы действительно убьете Стива?

– Да, – ответила Вирджиния.

– Я бы не стал делать этого.

– Почему?

– Ну...

– Вирджиния, ты не против, если мы включим свет? – спросил Бернс.

– Нет. Давайте.

– Коттон, включи верхний свет. А мои люди могут снова заняться своей работой?

– Какой работой?

– Отвечать на жалобы, печатать донесения, говорить по телефону.

– Никто не будет звонить отсюда. И никто не снимет трубку, пока я не возьму параллельную.

– Хорошо. Они могут печатать? Или это тебе помешает?

– Пусть печатают, только за разными столами.

– Ладно, ребята, так и сделаем. Слушайтесь ее во всем, и без всяких героических поступков. Я иду тебе навстречу, Вирджиния, потому что надеюсь, что ты возьмешься за ум, пока еще не поздно.

– Не волнуйтесь, лейтенант.

– Вы знаете, он прав, – по-мальчишески наивно заметил Клинг.

– Правда?

– Конечно. Вы ничего не выиграете, миссис Додж.

– Да ну?

– Да. Ваш муж умер. Вы не поможете ему, если перебьете кучу невинных людей. И вы тоже умрете, если эта штука взорвется.

– Я любила своего мужа, – с трудом произнесла Вирджиния.

– Естественно. То есть я полагаю, что любили. Но какая вам будет польза от вашего поступка? Чего вы добиваетесь?

– Я покончу с человеком, который убил моего мужа.

– Стив? Бросьте, миссис Додж, вы же знаете, что он не убивал его.

– Неужели?

– Ладно, предположим, что он его убил. Я знаю, что это не так, и вы тоже знаете, но предположим, если вам будет от этого легче. Чего вы добьетесь, отомстив ему? – Клинг передернул плечами. – Я хочу кое-что сказать вам, миссис Додж.

– Ну?

– У меня есть девушка. Ее зовут. Клер. Я всегда мечтал о такой девушке, как она. И я скоро женюсь на ней. Сейчас она веселая и жизнерадостная, но она не всегда была такой. Когда я первый раз встретил ее, она была как мертвая, и знаете почему?

– Почему?

– Она любила парня, который был убит в Корее. Она ушла в свою раковину и не желала выйти оттуда. Молодая девушка! Черт возьми, вы не намного старше ее и не желаете выйти из раковины, в которую спрятались. – Клинг покачал головой. – Она была не права, миссис Додж, как она была не права! Понимаете, она никак не могла понять, что ее парень действительно умер, не могла представить себе, что в тот момент, когда в него попала пуля, он уже перестал быть человеком, которого она любила, а стал еще одним трупом. Он умер. С этим уже ничего не поделаешь. Но она продолжала любить разложившееся мясо, покрытое червями. – Клинг замолчал и потер рукой подбородок. – Не обижайтесь, но вы поступаете так же.

– Нет, не так, – возразила Вирджиния.

– Точно так же. Вы принесли сюда запах разложения. Вы даже сами стали похожи на смерть. Вы красивая женщина, но смерть у вас в глазах и вокруг губ. Вы глупая женщина, миссис Додж, правда! Если бы вы были умная, то положили бы этот револьвер на стол и...

– Я не хочу тебя слушать, – отрезала Вирджиния.

– Вы думаете, Фрэнк хотел бы, чтобы вы так поступили?

Чтобы вы ввязались в такую историю после его смерти?

– Да! Фрэнк хотел, чтобы Карелла умер. Он так говорил. Он ненавидел Кареллу.

А вы? Вы тоже ненавидите Кареллу? Вы хотя бы знаете его?

Мне наплевать на него. Я любила своего мужа, вот и все. – Но ваш муж нарушил закон, когда его арестовали. Он застрелил человека. Вы хотите, чтобы Стив наградил его за это медалью? Бросьте, миссис Додж, будьте благоразумны.

– Я любила своего мужа, – бесцветным голосом повторила Вирджиния.

– Миссис Додж, я хочу вам сказать кое-что еще. Вам надо хорошенько подумать и решить, кто вы. Или вы женщина, знающая, что такое любовь, или хладнокровная дрянь, готовая взорвать к черту эту конуру. Нельзя быть и тем, и другим. Так кто же вы?

– Я женщина. Потому-то и нахожусь здесь.

– Тогда ведите себя как женщина. Положите на стол револьвер и убирайтесь отсюда, пока не заимели таких неприятностей, каких не видали за всю свою жизнь.

– Нет. Нет.

– Давайте, миссис Додж...

Вирджиния выпрямилась.

– Ладно, сынок, – сказала она, – а теперь можешь бросить эту игру.

– Что... – начал Клинг.

– Игру во взрослого голубоглазого младенца. Можешь прекратить. Не сработало.

– Я и не пытался...

– Хватит, к черту, хватит! Иди, сосунок, учи кого-нибудь другого.

– Миссис Додж, я...

– Ты кончил?

Наступила тишина. За оконными решетками было уже совсем темно. В окна, полуоткрытые, чтобы дать доступ мягкому октябрьскому воздуху, долетали вечерние звуки пока не очень оживленного уличного движения. Застучала машинка. Клинг посмотрел на стол у окна, где Мейер печатал на голубых бланках три копии очередного донесения. Он сгорбился над машинкой, ударяя по клавишам. Круглая лампа, висящая прямо над ним, озаряла мягким сиянием его лысину. Коттон Хейз подошел к картотеке и выдвинул один из ящиков. Послышался скрип роликов. Хейз открыл папку и стал ее перелистывать. Потом он отошел и уселся за стол у другого окна. В наступившем молчании особенно громко загудел холодильник.

– Я напрасно приставал к вам, – сказал Клинг Вирджинии.

– Мне бы следовало знать, что живой человек не может разговаривать с мертвецом.

Снаружи в коридоре раздался шум. Вирджиния выпрямилась и подалась ближе к столу, за которым сидела. У Клинга мелькнула мысль, что она может бессознательно нажать на курок 38-го калибра.

– Ладно, входи, входи, – сказал мужской голос.

“Это Хэл Уиллис”, – подумал Клинг. Он поднял голову, глядя мимо Вирджинии, и увидел, что в дежурку входят Уиллис и задержанный.

Задержанный, вернее задержанная скорее не вошла, а ворвалась в комнату, как южный ураган. Это была высокая пуэрториканка с крашеными светлыми волосами в малиновом жакете поверх низко вырезанной красной блузы, позволяющей видеть ее угрожающе вздымающуюся грудь. У нее была тонкая талия, прямая черная юбка тесно обтягивала полные мускулистые бедра, на ногах – красные лодочки на высоком каблуке с черным ремешком вокруг лодыжек. Золотая коронка оттеняла ослепительную белизну ее зубов. Она нарядилась по-праздничному, но не накрасилась, что подчеркивало ее красоту еще больше. У нее было овальное лицо, карие, почти черные глаза, полные губы и аристократический нос с небольшой горбинкой. Наверное, она была самой красивой и оригинальной задержанной, которую когда-либо тащили в дежурную комнату 87-го полицейского участка.

А ее действительно тащили. Ухватившись правой рукой за браслет наручников, которые были на нее надеты. Уиллис тянул девицу к барьеру, отделяющему дежурную комнату от коридора, а она старалась вырвать руку и упиралась, осыпая его ругательствами, английскими и испанскими.

– Давай, кара миа, – приговаривал Уиллис, – вперед, цацкела, куко лика, ради бога, не думай, что кто-нибудь тебя обидит. Вперед, либхен, прямо через эту дверцу. Привет, Берт, видал когда-нибудь такое? Привет, Пит, как тебе нравится моя задержанная? Она только что перерезала парню глотку брит...

Неожиданно Уиллис замолчал.

В дежурной комнате стояла необычная тишина.

Он посмотрел сначала на лейтенанта, потом на Клинга, перевел глаза на два задних стола, где Хейз и Мейер молча работали. Потом увидел Вирджинию Додж и 38-й калибр у нее в руке, направленный на черную сумку.

Его первым побуждением было бросить браслет наручников, за который он уцепился, и вытащить из кармана револьвер. Но импульс не сработал, потому что Вирджиния сказала:

– Заходи сюда. Не пытайся достать оружие.

Уиллис и его задержанная вошли в дежурную комнату.

– Грубиян! Бруталь! – кричала девица. – Пендега!

Негодяй, сын грязной шлюхи!

– Заткнись, – устало посоветовал Уиллис.

– Сволочь! Пинга! Грязный полицейский ублюдок.

– Заткнись, заткнись, заткнись, – почти просил Уиллис.

Пуэрториканка была выше Уиллиса, который едва набрал пятифутовый минимум роста, необходимый для каждого полицейского. Наверное, он был самым миниатюрным детективом на свете, тонкокостный, с внимательными глазами спаниеля на узком лице. Но Уиллис знал дзюдо не хуже, чем уголовный кодекс, и мог повалить преступника на спину быстрее, чем шестерка дюжих полицейских с большими кулаками. Увидев револьвер в руке Вирджинии Додж, он сразу представил, как ее можно обезоружить.

– Что у вас тут? – спросил он, обращаясь сразу ко всем.

– У мадам с револьвером бутыль нитроглицерина в сумке, – сказал Бернс, – и она не прочь использовать его по назначению.

– Неплохо. С вами не соскучишься, верно?

Уиллис молча посмотрел на Вирджинию.

– Можно снять пальто и шляпу, мадам?

– Сначала положи на стол револьвер.

– Мадам, вы меня пугаете до мурашек. У вас действительно в этой сумке бутыль с супчиком?

– Да, действительно.

– Я из Миссури, а у нас там все бравые парни. – Уиллис сделал шаг к столу, Клинг увидел, как Вирджиния Додж вдруг сунула свободную руку в сумку, и сжался, ожидая неизбежного, как ему казалось, взрыва. Но Вирджиния вынула руку из сумки, и в ее руке оказалась бутыль с бесцветной жидкостью. Она осторожно поставила бутыль на стол, а Уиллис оглядел бутыль со всех сторон. – Это может быть просто водичка, мадам.

– Хочешь проверить? – спросила Вирджиния.

– Я? Что вы, мадам! Разве я похож на героя?

Он подошел к столу еще на шаг. Вирджиния поставила сумку на пол. Бутыль, вмещавшая примерно пинту, блестела в ярком свете ламп, свисавших с потолка.

– Ладно, тогда положим пушку. – Уиллис отстегнул кобуру с револьвером от ремня и медленно положил ее на стол. Его глаза не отрывались от бутыли.

– Похоже на представление в театре, верно? – сказал он.

– Да еще с угощением. Если бы я знал, что вы устроите здесь такой торжественный прием, я бы переоделся.

Он сделал попытку засмеяться, но осекся, увидев мрачное лицо Вирджинии.

– Простите, я не знал, что здесь всеамериканский съезд гробовщиков. Что мне делать с задержанной, Пит?

– Спроси у Вирджинии.

– А, Вирджиния? – Уиллис расхохотался. – Ну и ну, сегодня у нас чудная компания! Знаете, как зовут мою? Анжелика! Вирджиния и Анжелика! Вирджиния – дева и небесный ангел. Ну как, Вирджиния, что мне делать с моим ангелочком?

– Проведи ее сюда. Вели ей сесть.

– Входи, Анжелика, – сказал Уиллис. – Вот тебе стул. О господи, это меня просто убивает. Она только что перерезала парню глотку от уха до уха. Настоящий ангелочек. Садись, ангел. Вот в этой бутылочке на столе нитроглицерин.

– Что? – спросила Анжелика.

– В бутылке. Нитроглицерин.

– Нитро? Вроде бомба?

– Именно, куколка.

– Бомба! – повторила Анжелика. – Мадре де лос сантос!

– Вот так, – заметил Уиллис, и в его голосе послышалось что-то вроде священного ужаса.

Глава 6

Мейер Мейер, сидевший у окна и печатавший свое донесение, находился почти напротив входа, и ему было видно, как Уиллис провел пуэрториканкскую девицу в дежурную комнату и усадил ее на стул с высокой спинкой. Он наблюдал, как тот снял с нее наручники и засунул их себе за пояс.

Лейтенант подошел к Уиллису, обменялся с ним несколькими словами и, подбоченившись, повернулся к Анжелике. Кажется, Вирджиния Додж позволит им допросить арестованную. Как любезно с ее стороны!

Мейер Мейер снова терпеливо склонился над своим донесением. Он был уверен, что Вирджиния Додж не подойдет к его столу, чтобы проверить шедевр, над которым он мучительно корпел, и с полным основанием предполагал, что ему удастся выполнить то, что он задумал, особенно сейчас, когда в комнате взорвалась эта пуэрториканкская бомба. Вирджиния Додж, казалось, была полностью поглощена девицей – ее порывистыми движениями и потоком колоритных эпитетов, срывающихся с ее уст. Мейер не сомневался в том, что он осуществит первую часть своего плана так, что этого никто не заметит.

Сомневался он лишь в том, сможет ли составить достаточно красноречивое сочинение.

У него никогда не было хороших отметок по английскому языку и литературе, и он не умел писать сочинения. Даже в юридическом колледже его работы никто не назвал бы блестящими. Каким-то чудом он все же набрал достаточное количество баллов, выдержал экзамены и в награду получил поздравление от дяди Сэма в виде любезного приглашения отслужить свой срок в Армии Соединенных Штатов. Пройдя через дерьмо и болота своей четырехлетней службы, он был демобилизован как “отслуживший с честью”.

Ко времени демобилизации он решил, что не стоит тратить драгоценные годы жизни на то, чтобы завоевывать клиентов. Офисы размером с собачью конуру и гонки на машине “скорой помощи” были не для Мейера Мейера. Он поступил в полицию и женился на Саре Липкин, с которой встречался еще во время учебы в колледже. Он еще помнил дразнилку: “Не прилипали друг к другу пары так, как Мейер прилип к Липкин Саре”. Дразнилка никогда ему не мешала. Он слушал, как его дразнили, и терпеливо улыбался. Все было правильно, он действительно прилип к ней, как она прилипла к его губам (Сара очень любила целоваться, и, может быть, потому он и женился на ней, вернувшись из армии).

Решение оставить профессию юриста поразило прежде всего самого Мейера, но он все же наплевал на юриспруденцию и поступил на работу в полицию. По его мнению, эти профессии были связаны между собой. Как полицейский, он тоже стоял на страже закона, делая свое дело терпеливо и добросовестно. Он стал детективом третьей степени только на восьмой год работы в полиции. Для этого тоже надо было терпение. Теперь, терпеливо ударяя по клавишам пишущей машинки, он составлял свое послание.

– Как тебя зовут? – спросил Бернс девицу.

– Чего?

– Как тебя зовут? Куаль эс су номбре?

– Она знает английский, – заметил Уиллис.

– Не знаю я инглес! – возразила пуэрториканка.

– Она врет. По-испански она умеет только ругаться.

Брось, Анжелика. Будешь нам подыгрывать, и мы тебе подыграем.

– Я не знаю, что значит “подыгрывать”.

– Ах, какая невинность! – сказал Уиллис. – Слушай, потаскушка, брось ты эти глупости. Не делай вид, что ты только что сошла с парохода. – Он повернулся к Бернсу. – Она живет в этом городе почти год, Пит, и занимается главным образом проституцией.

– Я не проститутка, – возразила пуэрториканка.

– Конечно, она не проститутка. Простите, забыл.

Она работала целый месяц в швейной мастерской.

– Я мастерица, вот я кто. Не проститутка.

– Ладно, ты не проститутка, пусть будет так. Ты спишь с мужчинами за деньги. Это большая разница, согласна? Пусть будет так. Ну, а почему ты перерезала глотку тому парню?

– Какому парню?

– А их было несколько? – спросил Бернс.

– Я никому не резала глотка.

– Да? Кто же? – спросил Уиллис. – Санта Клаус? А куда ты дела бритву? – Он снова повернулся к Бернсу. – На нее натолкнулся патрульный. Но он не смог найти орудия убийства. Наверное, она бросила бритву в сток. Куда ты дела бритву?

– У меня нет бритва. Я никому не резала глотка.

– У тебя все руки в крови! Кому ты хочешь втереть очки?

– Кровь от эти наручники.

– О господи, это дохлый номер! – вздохнул Уиллис.

“Вся беда в том, – думал Мейер Мейер, – что трудно найти подходящие слова. Тон должен быть спокойным, без дешевой мелодрамы и без нажима, иначе могут подумать, что это розыгрыш или творение шизофреника. Это должна быть искренняя просьба о помощи с ноткой отчаяния. Без этого никто мне не поверит и от всего этого не будет никакой пользы. Но если послание будет слишком отчаянным, тоже никто не поверит. Значит, надо быть очень осторожным”. Мейер посмотрел на внимательно слушавшую Вирджинию. “Мне надо спешить, – подумал он, – ей может прийти в голову подойти и проверить, что я делаю”.

– Ты знаешь, кому перерезала глотку? – спросил Уиллис.

– Ничего не знаю.

– Тогда я открою тебе маленький секрет. Ты когда-нибудь слышала об уличной банде под названием “Арабские рыцари”?

– Нет.

– Это самая большая банда в нашем районе. Главным образом подростки. Кроме вожака банды, которому двадцать пять. Он женат, у него одна дочь. Его зовут Касым. Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Касым?

– Нет.

– В сказке это брат Али-Бабы, в жизни – вожак банды под названием “Арабские рыцари”. Его настоящее имя – Хосе Дорена. Знаешь такого?

– Нет.

– Он очень важный человек среди блатных, этот Касым. Вообще-то он дешевка, слабак, но среди уличных банд имеет вес. Есть еще одна банда под названием “Латинская колонна”, и члены этой банды вот уже несколько лет сильно не в ладах с “Арабскими рыцарями”. Знаешь, какое условие перемирия поставили эти латинос?

– Нет, а какое?

– Отдать им как трофей одежду одного из “Арабских рыцарей” и покончить с Касымом.

– Кому это интересно?

– Должно быть интересно тебе, детка. Парень, которому ты перерезала горло, – это и есть Касым, Хосе Дорена.

Анжелика моргнула.

– Это точно? – спросил Бернс.

– Точно, Пит. Так вот, Анжелика, если Касым умрет, “Латинская колонна” поставит тебе в парке памятник. Но “Арабские рыцари” вряд ли одобрят твой поступок. Это куча злобных подонков, милочка, и им совсем не понравится, что ты порезала их вожака, приведет ли это к его преждевременной кончине или нет.

– Чего?

– Отдаст он концы или нет, все равно ты у них в черном списке, детка.

– Я не знала, кто он.

– Значит, это ты его порезала?

– Да. Но я не знала, кто он.

– Зачем же ты это сделала?

– Он приставал ко мне!

– Как?

– Он начал лапать меня.

– Ах, оставьте! – простонал Уиллис.

– Лапал!

– Да здравствуют непорочные девственницы! – воскликнул Уиллис. – Почему ты порезала его, детка? И на этот раз не рассказывай нам трогательные истории в рамке из сердечек и цветочков. – Он хватал меня за грудь на лестнице. У входа в дом, и люди смотрели. Вот я и порезала его.

Уиллис вздохнул.

Вирджиния Додж, казалось, устала от допроса. Она нервничала, но продолжала неподвижно сидеть за своим столом, держа в руке 38-й калибр. Бутыль с нитроглицерином стояла на столе перед ней.

Надо спешить, подумал Мейер, надо закончить, наконец, и действовать, не допуская ошибок. Если эта дама подойдет ко мне и увидит, чем я занимаюсь, она спустит курок и отстрелит мне полголовы. Сара должна будет сидеть положенные дни траура целую неделю. Во всем доме завесят зеркала и повернут к стене фотографии. Господи, это будет ужасно. Действуй, Мейер. Не стоит умирать в такой теплый день.

– Значит, он хватал тебя за грудь? – спросил Уиллис. – За какую, правую или левую?

– Это не смешно, – ответила Анжелика, – если мужчина лапает на людях, не смешно.

– И ты полоснула его?

– Si.

– Потому что он схватил тебя за грудь, верно?

– Si.

– Твое мнение. Пит?

– Чувство собственного достоинства не зависит от профессии, – ответил Бернс, – я ей верю.

– А, по-моему, она нагло врет, – возразил Уиллис, – и когда мы все проверим, то наверняка обнаружим, что она крутила целый год с этим Касымом, а когда заметила, что он положил глаз на другую девчонку, резанула его бритвой. Это больше похоже на правду, а, детка?

– Нет, я не знаю этот Касым. Он просто прошел мимо меня и снахальничал. Мой тело есть мой тело. Я продаю его, когда хочу, но не для такие свиньи с грязные руки.

– Ура! Тебе действительно поставят памятник в парке. – Уиллис повернулся к Бернсу: – Как мы определим этот случай? Злонамеренное нападение?

– В каком состоянии находится Касым?

– Его отвезли в больницу. Кто знает? Весь тротуар был залит кровью. И знаешь, что меня убило. Пит? Вокруг него собралась куча детишек. Видно было, что они никак не могут решить, что делать – плакать, смеяться или кричать. Они как-то странно прыгали на месте, понимаешь, о чем я говорю? О господи, расти на этих улицах, видеть такое каждый день! Можешь себе представить?

– Держи связь с больницей, Хэл, – сказал Бернс, – оформим ее потом. Сейчас мы не можем сделать больше... – Он повернул голову туда, где сидела Вирджиния Додж.

– Хорошо. Ладно, Анжелика. Скрести ноги вместо пальцев и молись. Кто знает, может, Касым не умрет, может быть, у него есть какой-нибудь талисман.

– Надеюсь, сукин сын сгниет в могила, – ответила Анжелика.

– Добрая девочка, – сказал Уиллис, потрепав ее по плечу.

Мейер вынул из пишущей машинки свое сочинение. Оно имело такой вид:

РАПОРТ

МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ

Детективы 87-го полицейского участка

Улица

ФАМИЛИЯ ЗАЯВИТЕЛЯ, УВЕДОМИВШЕГО О ПРОИСШЕСТВИИ

Захвачены женщиной, вооруженной револьвером и имеющей при себе бутыль с нитроглицерином.

Инициалы заявителя

АДРЕС ЗАЯВИТЕЛЯ

Если вы найдете эту бумагу, немедленно сообщите в полицейское управление! Номер – Центр 6-0800

Улица

ДЛЯ РАССЛЕДОВАНИЯ НАЗНАЧЕН ДЕТЕКТИВ

Срочно!

ДЕТЕКТИВ 2 СТЕПЕНИ МЕЙЕР

Фамилия инициалы номер удостоверения

ЗАДЕРЖАНЫ

Мейер вынул копировальную бумагу и сложил голубые бланки вместе, потом прочитал первый экземпляр. Он читал его внимательно, потому что был терпеливым человеком и хотел, чтобы все было правильно с первого раза. Второго могло уже не быть.

Окно возле стола было открыто. Наружная решетка, предохранявшая стекло от обломков кирпича, который любили швырять в окна обитатели окрестных улиц, не представляла каких-либо трудностей. Наблюдая одним глазом за Вирджинией Додж, Мейер скатал первый лист в узкий длинный цилиндр. Он лихорадочно просунул цилиндр сквозь отверстие решетки и протолкнул его наружу. Потом поднял глаза.

Вирджиния Додж не смотрела на него.

Мейер свернул второй лист и тоже протолкнул его сквозь решетку.

Он просовывал сквозь отверстие третий и последний лист, когда услышал крик Вирджинии:

– Стой, буду стрелять!

Глава 7

Мейер отпрянул от полуоткрытого окна.

Он сжался, ожидая, что сейчас раздастся выстрел и он упадет, а потом понял, что Вирджиния Додж смотрит совсем в другую сторону. Опустив плечи и вытянув вперед руку с револьвером, она вышла из-за стола, оставив бутыль с нитроглицерином, и подошла к барьеру.

По другую сторону барьера застыл Альф Мисколо.

Он стоял, слегка открыв рот, ко лбу прилипли курчавые черные волосы, голубые подтяжки натянулись на тяжелых плечах, рукава рубашки были закатаны, открывая мускулистые руки. Лицо его не выражало ничего, кроме безграничного удивления. Он вышел из своей комнаты, где весь день обливался потом над бумагами, подошел к барьеру, крикнул: “Эй, кто из вас уже освободился?” И вдруг увидел, что навстречу ему идет женщина с 38-м калибром в руке.

Он повернулся и хотел бежать, но она завопила: “Стой!

Буду стрелять!” Альф остановился и повернулся к ней, но сразу же стал сомневаться, правильно ли он поступил.

Мисколо не был трусом. Это был опытный полицейский, временно исполнявший канцелярскую работу. Он научился метко стрелять еще в полицейской академии и теперь горячо желал, чтобы его револьвер был у него в руке, а не в одном из ящиков картотеки в техническом отделе.

Женщина, стоявшая у барьера, явно была ненормальной стервой. Мисколо приходилось и раньше видеть такие лица, поэтому он подумал, что благоразумнее остановиться. К тому же в комнате были и другие. Господи, неужто она хочет всех перестрелять?

Мисколо постоял в нерешительности еще минуту.

У него была жена и взрослый сын, который служил в авиации. Мисколо не хотел, чтобы его жена стала вдовой полицейского, погибшего при исполнении служебных обязанностей, и обивала порог полицейского управления, хлопоча о помощи. Господи, у этой бабы вид сумасшедшей.

Что если она внезапно придет в бешенство и начнет стрелять? Он повернулся и побежал по коридору.

Вирджиния Додж тщательно прицелилась и нажала на курок.

Она выстрелила один раз.

Пуля попала Мисколо в спину, немного левее позвоночника. Удар повернул его на триста шестьдесят градусов и бросил на дверь мужского туалета. Минуту он стоял, цепляясь за дверь, потом медленно сполз на пол.

Бутыль с нитроглицерином на столе не взорвалась.

Загадочное убийство в запертой изнутри комнате – такого в реальной жизни не бывает.

Стив Карелла, во-первых, чувствовал это инстинктом постоянного читателя детективных романов с загадочными убийствами и, во-вторых, знал это, как полицейский по призванию.

И вот сейчас он расследует самоубийство, которое произошло в комнате без окон, и – что еще хуже – самоубийца, по всей видимости, повесился, заперев вначале дверь изнутри. Для того, чтобы взломать дверь и войти в комнату, понадобились усилия трех сильных мужчин. По крайней мере так ему сказали вчера, когда он знакомился с обстоятельствами дела.

Возможно, это действительно самоубийство, говорил себе Карелла. Полиция должна расследовать все случаи самоубийства так же, как и убийства, но это лишь формальность. Возможно, это действительно самоубийство, какого черта, почему я всегда думаю о людях только плохое? Беда в том, что эти парни выглядят так, будто способны напасть на слепую старушку и вырезать ей сердце. К тому же старик оставил немалое состояние, которое будет разделено между сыновьями. Не исключена возможность, что один из сыновей или все вместе и с общего согласия решили покончить со стариком и получить свои денежки, не дожидаясь естественного хода событий. Адвокат, который вел дела покойного, сказал вчера во время разговора с Кареллой, что старик завещал разделить “между возлюбленными сыновьями” после его смерти 750 000 наличными. Немалый соблазн. Не говоря уже о Скотт Индастриз Инкорпорейтед и других предприятиях, разбросанных по всей стране. Убийства, без сомнения, совершались и по меньшему поводу.

Но, конечно, это было самоубийство.

Почему бы не свернуть расследование и не покончить с этим? Он должен встретиться с Тедди в участке в семь – да, ребята, у меня будет ребенок, что вы на это скажете, – и он, конечно, не успеет прийти туда вовремя, если будет шастать по этому мрачному старому особняку и превращать в убийство явный случай самоубийства. Сегодня он будет угощать Тедди самыми изысканными блюдами и дорогим вином! Сегодня она. Будет королевой, и он достанет для нее все, что она пожелает. Господи, как я люблю ее, сказал себе Карелла. Надо кончать поскорее с этим делом, чтобы встретиться с Тедди вовремя. Между прочим, сколько сейчас? Он посмотрел на часы – 5.45. У него есть еще немного времени, чтобы поработать как следует. Хотя тут и не пахнет самоубийством,.. пахнет, не пахнет, вряд ли запах помогал когда-нибудь расследовать дело. И все-таки здесь и не пахнет самоубийством.

Замшелый, старый особняк был аномалией этого района. Построенный в 90-х годах XIX века, плотно прилипший к речному берегу, с окнами, занавешенными темными жалюзи, с покатой крышей, с треугольными фронтонами, придававшими дому странный угловатый вид, особняк находился на расстоянии неполных трех миль от моста Хамильтон Бридж, но у Стива было такое ощущение, будто их отделяло три столетия. Время, казалось, обтекало этот мрачный дом, раскорячившийся на берегу Гарба и отделенный от людей заржавевшей чугунной оградой. Владение Скотта. Он помнит начало вчерашнего вызова: “Это Роджер... Из владения Скотта. Мистер Скотт повесился”.

Роджер был лакеем в доме Скоттов, и Карелла сразу же отвел его кандидатуру как подозреваемого. Лакеи никогда не убивают своих господ, ни в реальной жизни, ни в детективах. Кроме всего прочего, он был потрясен смертью хозяина больше, чем все другие обитатели дома. Да, надо признать, старик был не особенно приятным зрелищем, смерть от удушья не украсила его. Кареллу провели в общую кладовую, переоборудованную в маленький кабинет, хотя в доме был просторный кабинет на первом этаже. Три сына покойного – Алан, Марк и Дэвид – отошли от двери кабинета, когда Карелла приблизился к ней, словно им внушало ужас страшное зрелище мертвого отца и все, что находилось в этой комнате. Дверная рама была разбита. Щепки разного размера и разнообразной формы лежали в коридоре за дверью. Лом, которым взламывали дверь, был прислонен к стене с наружной стороны.

Дверь в коридор открывалась наружу. Она легко поддалась, когда Карелла потянул ее на себя. Он сразу заметил, что внутренний запор, обыкновенная стальная задвижка, был сорван при взламывании двери, она висела на одном шурупе.

– Тело лежало как раз напротив двери, свернувшись в ком, – объяснял Алан. – На шее у старика еще была веревочная петля, хотя мы обрезали веревку, на которой он висел, сразу же, как вошли в комнату. Мы должны были снять его, чтобы войти. Замок мы отбили ломом, но и после этого не могли открыть дверь. Понимаете, отец привязал один конец веревки к дверной ручке перед тем, как... перед тем, как повесился. Потом перебросил веревку через потолочную балку... ну и получилось так, что, когда мы сломали замок, его тело своим весом держало дверь, и она не открывалась. Мы приоткрыли ее ломом и перед тем, как войти, обрезали веревку.

– Кто обрезал веревку? – спросил Карелла.

– Я, – ответил Алан.

– Откуда вы узнали, что к двери привязана веревка?

– Когда мы просунули лом, то увидели в щель... увидели старика, который висел в петле. Я с трудом протиснулся в отверстие и обрезал веревку складным ножом.

Стоя посреди комнаты, где повесился человек, Карелла старался представить себе и понять, как все случилось. Конечно, тело увезли еще вчера, но все прочее осталось без изменений.

В комнате не было окон.

В ней не было никаких потайных ходов или раздвижных панелей. Вчера он произвел самый тщательный осмотр. Стены, пол и потолок были крепки, как плотина Боулдер Дем, построенная во времена, когда все сооружалось на века. Значит, сказал себе Карелла, проникнуть в эту комнату можно только через дверь.

А дверь была заперта.

Изнутри.

Значит, это – самоубийство.

Старик действительно привязал один конец веревки к дверной ручке, перекинул веревку через потолочную балку, взобрался на стул, накинул на шею петлю и спрыгнул со стола. Шея у него не была сломана. Он умер сравнительно медленно, от удушья.

И, конечно, тяжесть тела не давала двери открыться, несмотря на старания его сыновей. Но одна только тяжесть тела не смогла бы противостоять усилиям трех сильных мужчин. Карелла проверил это вчера в лаборатории. Сэм Гроссман, ведавший лабораторией, все точно просчитал, используя и математические методы, и различные приспособления. Если бы дверь не была заперта изнутри, братья вполне смогли бы открыть ее.

Нет, дверь была заперта.

Имелись также вещественные доказательства того, что дверь была заперта изнутри. Если бы задвижка не была закреплена в металлической скобе, замок остался бы цел, когда дверь открывали ломом.

– Мы не могли обойтись без лома, – сказал Алан. – Мы изо всех сил тянули дверь к себе, пока Марк не догадался, что дверь заперта изнутри, и тогда он пошел в гараж за ломом.

Мы просунули его в дверь и сорвали замок.

– А потом?

– Потом Марк подошел вплотную к двери и снова попытался открыть ее. Он не мог понять, почему она не открывается. Мы сорвали засов. Потом нам пришлось еще раз взять лом, чтобы открыть дверь. И тогда... и тогда мы увидели отца. Остальное вы знаете.

Итак, дверь была закрыта.

Это – самоубийство.

А может быть, и нет.

Что делать? Кажется, подобный случай описан в одном из романов Джона Диксона Карра. Послать ему запрос, что ли? Карелла устало спустился по лестнице на первый этаж мимо кучи щепок, валявшихся в проходе за дверью.

Кристин Скотт ждала его в маленькой гостиной, выходящей на берег Гарба. Какие невероятные имена у этих людей, подумал Карелла, они словно вынырнули из какой-нибудь паршивой английской мелодрамы, все стараются внушить доверие, и этот старик действительно покончил с собой. Какого черта я напрасно трачу время, допрашивая всех подряд и обнюхивая со всех сторон заплесневелую конуру без окон?

– Детектив Карелла? – спросила Кристин.

Она казалась бесцветной на фоне ярко-красных и оранжевых листьев деревьев, которые росли на берегу реки. У нее были красивые пепельные волосы, отливающие серебром, но придававшие ей вид альбиноса. Глаза имели такой пастельно-голубой оттенок, что, казалось, вообще не имели цвета. Она не накрасила губы. На ней было белое платье, на шее – недорогие бусы из светлого камня.

– Миссис Скотт, – сказал Карелла, – как вы себя чувствуете сегодня?

– Мне лучше, спасибо. Это мое любимое место. Здесь я впервые увидела старика, когда Дэвид привел меня в этот дом. Она замолчала. Взгляд светло-голубых глаз остановился на Карелле.

– Как вы думаете, почему он покончил с собой, детектив Карелла?

– Не знаю, миссис Скотт, – ответил Карелла. – Где ваш супруг?

– Дэвид? В своей комнате. Он никак не может прийти в себя.

– А его братья?

– Где-то в доме. Знаете, это очень большой дом. Старик построил его перед своей свадьбой, в 1896 году. Он стоил семьдесят пять тысяч долларов. Вы видели его брачные покои на втором этаже?

– Нет.

– Они великолепны. Высокие ореховые панели, мраморные столики, ванная, отделанная золотом. Чудесные окна и балкон с видом на реку. В нашем городе осталось немного таких домов. Миссис Скотт закинула ногу на ногу, и Карелла, посмотрев на нее, подумал: “У нее красивые ноги. Настоящие американские ноги. Безупречно стройные. Упругие полные икры и тонкие лодыжки, и туфли за 57 долларов. Может, ее муженек прикончил своего старика?”

– Выпьете что-нибудь, детектив Карелла? Это разрешается?

Карелла улыбнулся:

– Но не одобряется.

– А все же не запрещено?

– Иногда можно.

– Я позвоню Роджеру.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, миссис Скотт. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– О? – Кристин казалась удивленной. Она высоко подняла брови, и Карелла заметил, что они у нее черные. Как же быть с пепельными волосами? Крашеные? Наверное. Пепельные волосы и черные брови – невозможная комбинация! Да и вся она какая-то неестественная. Миссис Кристин Скотт, которая только что вышла из английской комедии нравов. – Каких вопросов?

– Относительно того, что случилось вчера.

– Да?

– Расскажите мне.

– Меня не было дома, я гуляла. Я люблю гулять по берегу реки. И погода была такая великолепная, такой теплый воздух, столько света...

– А потом?

– Я увидела, как Марк выбежал из дома и бросился к гаражу. По его лицу поняла: что-то случилось. Я подбежала к гаражу как раз в тот момент, когда он выходил с ломом в руке, и спросила: “В чем дело?”

– И что он ответил?

– Он сказал: “Отец заперся в кладовой и не отвечает. Мы хотим взломать дверь”. Вот и все.

– А потом?

– Потом он побежал обратно к дому, и я за ним. Дэвид и Алан были наверху, за дверью маленького кабинета. Он был там, хотя, понимаете, у него есть очень большой и красивый кабинет внизу.

– Он часто находился в кладовой?

– Да. Мне кажется, это было его убежищем. Он держал там свои любимые книги и музыкальные записи. Убежище.

– Он имел привычку запирать дверь?

– Да.

– Он всегда задвигал засов, когда заходил туда?

– Да, насколько я знаю. Я часто приходила к нему в эту комнату, чтобы позвать к обеду или что-нибудь сообщить, и дверь каждый раз была заперта.

– Что произошло, когда вы с Марком поднялись наверх?

– Ну... Алан сказал, что дверь, очевидно, заперта, они пытаются открыть ее и взломают замок.

– Он волновался?

– Конечно. Они стучали в дверь и страшно шумели, но отец не отвечал. А вы бы не беспокоились?

– Что? Ах, да, конечно, я стал бы беспокоиться. Ну, а потом?

– Они засунули лом между дверью и рамой и сорвали замок. Марк попытался открыть дверь, но она не открывалась. Тогда они потянули изо всех сил и увидели... увидели...

– Что отец повесился, верно?

– Да, – почти прошептала Кристин. – Да, верно.

– Кто первый заметил его?

– Я заметила. Я стояла немного поодаль, когда они приоткрыли дверь. Мне была видна в щель комната, и я увидела... это... это тело, которое висело там на веревке, и я... я поняла, что это отец, и закричала. Алан вынул из кармана складной нож, просунул руку внутрь и перерезал веревку.

– И тогда дверь открылась легко, не так ли?

– Да.

– Что было потом?

– Они позвали Роджера и велели позвонить в полицию.

– Что-нибудь трогали в комнате?

– Нет. Даже к отцу не прикоснулись.

– Никто не подошел к вашему тестю?

– Они подошли, но не касались его. Было ясно, что он умер. Дэвид сказал, что его, наверное, не нужно трогать.

– Почему же?

– Ну, потому что он уже умер. Он... я полагаю, он думал, что придет полиция...

– Но он сразу понял, что его отец покончил с собой, верно?

– Да... да, я думаю.

– Но почему он предупредил остальных, чтобы они не прикасались к телу?

– Не могу вам сказать, – коротко ответила Кристин.

Карелла откашлялся.

– Вы представляете, сколько стоил ваш тесть, миссис Скотт?

– Стоил? Что вы имеете в виду?

– Какой у него был капитал? Сколько денег?

– Нет. Не имею представления.

– Но вы должны кое-что знать. Вам, конечно, известно, что он был очень богатым человеком.

– Да, конечно, это мне известно.

– Но неизвестно, насколько богатым, верно?

– Да.

– Знаете ли вы, что он завещал разделить поровну между тремя сыновьями 750 тысяч? Не говоря уже о Скотт Индастриз Инкорпорейтед и многих других предприятиях. Это вы знали?

– Нет, я не... – Кристин остановилась. – На что вы намекаете, детектив Карелла?

– Намекаю? Ни на что. Я констатирую факт наследования, вот и все. Вы считаете, что в этом заключается какой-то намек?

– В этом – нет.

– Вы уверены?

– Да, черт вас побери, из того, что вы говорите, можно сделать вывод, что кто-то намеренно... Вы это имеете в виду?

– Это вы делаете выводы, миссис Скотт, а не я.

– Идите вы к черту, мистер Карелла, – сказала Кристин Скотт.

– Ммм, – ответил Карелла.

– Вы забываете об одной мелочи, Карелла.

– Например?

– Мой тесть был найден мертвым в комнате без окон, и дверь была заперта изнутри. Может быть, вы сможете мне объяснить, как ваши слова об убийстве...

– Это ваши слова, миссис Скотт.

– ...об убийстве согласуются с очевидными фактами?

Неужели все детективы бессознательно стараются всех измазать в грязи? В этом заключается ваша работа, мистер Карелла? Копаться в грязи?

– Моя работа – это защита закона и раскрытие преступлений.

– Здесь не было совершено никакого преступления. И не нарушен никакой закон.

– По законам нашего штата, – ответил Карелла, самоубийство тоже считается преступлением.

– Значит, вы подтверждаете, что это самоубийство?

– Внешне это выглядит именно так. Однако очень часто “типичное самоубийство” оказывается убийством. Вы ведь не будете возражать, если я расследую все как полагается?

– Я возражаю только против вашей крайней невоспитанности.

К тому же помните, что я вам сказала.

– Что именно?

– Что он был найден в комнате без окон, запертой изнутри. Не забывайте об этом, мистер Карелла.

– Если бы я мог это забыть, миссис Скотт! – горячо ответил Карелла.

Глава 8

Альф Мисколо скорчился у двери мужской уборной.

Всего полминуты назад в него попала пуля 38-го калибра. Люди в дежурной комнате застыли, словно выстрел парализовал их и лишил дара речи. В воздухе, мутном от серо-голубого дыма, тяжело висел запах карбида. Вирджиния Додж, чей силуэт четко вырисовывался на фоне этого дыма, внезапно предстала как вполне реальная и определенная опасность. Когда Коттон Хейз выбежал из-за своего углового стола, она резко отвернулась от барьера и приказала:

– Назад!

– Там раненый! – возразил Хейз, толкая дверцу барьера.

– Вернись, или ты будешь следующим! – крикнула Вирджиния.

– Иди к чертям! – ответил Хейз и побежал к двери туалета, где лежал Мисколо.

Пуля прошла сквозь спину Мисколо аккуратно, как иголка сквозь ткань. Взорвавшись у выходного отверстия, она вырвала под ключицей кусок размером с бейсбольный мяч. Мисколо был без сознания и дышал с трудом.

– Внеси его сюда, – сказала Вирджиния.

– Его нельзя трогать, – ответил Хейз, – ради бога, он...

– Ладно, герой, – выдавила из себя Вирджиния, – сейчас взлетишь на воздух.

Она вернулась к столу, размахивая револьвером.

– Внеси его сюда, Коттон, – сказал Бернс.

– Пит, если мы тронем его, он может...

– Это приказ! Делай, как я говорю!

Хейз, прищурившись, повернулся к лейтенанту.

– Слушаю, сэр. – Он даже не пытался скрыть свою злость. Поднять Мисколо, плотного и тяжелого, особенно теперь, когда он был без сознания, оказалось нелегким делом. Хейз пронес раненого в комнату.

– Положи его на пол так, чтобы его нельзя было увидеть из коридора, – сказала Вирджиния и повернулась к Бернсу:

– Если кто-нибудь войдет, скажите, что револьвер выстрелил случайно. Никто не пострадал.

– Мы должны вызвать к нему врача, – возразил Хейз.

– Мы никого к нему не вызовем, – отрезала Вирджиния.

– Он же...

– Положи его на пол, рыжий. За картотекой. И быстро.

Хейз понес Мисколо за картотеку и осторожно опустил его на пол. Вирджиния молча села за стол, положив сумку перед бутылью с нитроглицерином и держа револьвер так, что его не было видно из-за сумки.

– Не забудьте, лейтенант, – прошептала она, когда Дейв Марчисон, дежурный сержант, отдуваясь, остановился перед барьером. Дейву было за пятьдесят, это был плотный мужчина, который не любил подниматься по ступенькам, поэтому посещал детективов на втором этаже только в случае крайней необходимости.

– Эй, лейтенант, что это была за чертовщина? Похоже на выстрел.

– Да, – не очень уверенно ответил Бернс, – это и был выстрел.

– Что-нибудь...

– Просто разрядился револьвер. Случайно, беспокоиться не о чем. Никто не... никто не пострадал.

– О господи, я напугался до смерти. Вы уверены, что все в порядке?

– Да. Да. Все в порядке.

Марчисон с любопытством посмотрел на лейтенанта, потом обвел глазами дежурную комнату. Он долго рассматривал Вирджинию Додж и Анжелику Гомес, которая сидела, скрестив стройные ноги.

– Полно народу, начальник, а?

– Да, сегодня у нас тесновато, Дейв.

Марчисон продолжал с любопытством глядеть на лейтенанта.

– Ну ладно, – наконец сказал он, пожав плечами, – раз все в порядке, пока, Пит.

Когда сержант отвернулся, Бернс тихо произнес:

– Срочно!

– А?

Бернс слегка улыбнулся и ничего не ответил.

– Ладно, пока, – повторил Марчисон и нерешительно пошел по коридору.

В дежурной комнате стояла тишина. Были слышны тяжелые шаги Марчисона, спускавшегося на первый этаж по металлическим ступеням.

– У нас есть индивидуальные пакеты? – спросил Хейз, склонившись над Мисколо.

– Должен быть один, – ответил Уиллис, – в нашем мусорном столе.

Он быстро подошел к столу, стоявшему в углу комнаты, в ящики которого детективы совали всякую всячину. Стол был завален объявлениями о розыске, циркулярами из полицейского управления и донесениями. В ящиках находились две пустые кобуры, коробки со скрепками, пустой термос, краска для снятия отпечатков пальцев, различные карточки, фишки и прочие вещи, которые трудно внести в какой-нибудь реестр. Уиллис порылся в одном из ящиков, нашел пакет и передал его Хейзу, который тем временем разорвал воротник рубашки Мисколо.

– О господи, – сказал Уиллис, – крови, как из заколотой свиньи.

– Эта сука!.. – ответил Хейз, надеясь, что Вирджиния Додж услышит его. Со всей осторожностью, на которую был способен, он сделал повязку.

– У тебя есть что-нибудь подложить ему под голову?

– Возьми мой пиджак, – сказал Уиллис. Сняв пиджак, он свернул его так, что получилось нечто вроде подушки, и почти нежно подложил под голову Мисколо.

Бернс подошел к ним:

– Ну как?

– Ничего, нужен врач.

– Как его вызвать?

– Поговори с ней.

– Это все без толку.

– Какого черта, ты здесь старший!

– Разве?

– А что, не так?

– Вирджиния Додж вбила клин в мое старшинство и расколола его пополам. Пока она сидит здесь с этой проклятой бутылью, я ничего не могу поделать. Ты хочешь, чтобы все мы погибли? Этого ты хочешь?

– Я хочу, чтобы к раненому позвали врача, – ответил Хейз.

– Никаких врачей! – крикнула Вирджиния с другого конца комнаты. – И не думайте об этом! Никаких врачей!

– Понятно? – спросил Бернс.

– Понятно, – ответил Хейз.

– Не будь героем, Коттон. Здесь речь идет не только о твоей жизни.

– Я не настаиваю. Пит, но какая у нас гарантия, что она не взорвет свою игрушку, как только появится Стив? И какое мы имеем право приносить Стива в жертву нашему эгоистическому желанию остаться в живых любой ценой?

– А, по-твоему, лучше принести в жертву всех, кто сейчас в этой комнате, ради того, чтобы спасти Стива?

– Прекратите разговоры, – приказала Вирджиния, – пройдите на другой конец комнаты, лейтенант! Ты, коротышка, туда! А рыжий – в угол.

Все разошлись. Анжелика Гомес наблюдала за ними с улыбкой, явно забавляясь. Она поднялась – ее узкая юбка натянулась, подчеркивая линию бедер, – и подошла, немного раскачиваясь, к Вирджинии Додж, которая неподвижно сидела за столом со своим револьвером и бутылью... Хейз наблюдал за ними. Он смотрел на них отчасти потому, что страшно разозлился на шефа, и лихорадочно искал какое-нибудь средство убрать Вирджинию Додж. Но он не мог отвести глаз от Анжелики Гомес еще и потому, что пуэрториканкская девица была самым красивым существом женского пола, которое ему довелось видеть с незапамятных времен.

Он не мог сказать с полной уверенностью, что интересует его больше – круглые ягодицы Анжелики или бутыль на столе. Он фантазировал не только относительно нитроглицерина, но и относительно того, насколько взрывчатой может оказаться эта крашеная блондинка, и с каждой минутой Анжелика Гомес казалась ему все более привлекательной. Ее движения были экономны и гармоничны. Тонкие лодыжки плавно переходили в стройные икры и полные бедра, тонкий овал лица и чистая линия шеи гармонировали с аристократическим носом. Она в совершенстве владела своим телом и словно не сознавала свою редкую красоту. Смотреть на нее было одно удовольствие.

“Эта женщина перерезала горло человеку, – напомнил себе Хейз, – хорошая девочка”.

– Эй, это бомба, правда? – спросила Анжелика Вирджинию.

– Садись и не приставай ко мне, – ответила та.

– Не надо быть такая нервная. Я только спросила вопрос.

– Да, в этой бутылке нитроглицерин.

– Вы ее будете взорвать?

– Да, если надо будет.

– Зачем?

– Заткнись. Не задавай глупых вопросов.

– У вас есть револьвер тоже, да?

– У меня два револьвера, – ответила Вирджиния. – Один в руке, другой в кармане плаща. И еще несколько в этом ящике. – Она указала на ящик стола, куда положила Оружие детективов, прибавив к ним револьвер Уиллиса.

– Я думаю, вы серьезная, да?

– Да, я совершенно серьезна.

– Эй, послушайте, отпустите меня, а?

– О чем ты говоришь?

– Отпустите меня, и я уйду отсюда. Сейчас вы здесь главнее всех, правда? Вы слушали, что говорит этот парень раньше, правда? Он говорит, вы вставили клин, правда? Хорошо. Я уйду. Хорошо?

– Ты останешься здесь, милашка, – твердо произнесла Вирджиния.

– Пор ке? Зачем?

– Потому что если ты выйдешь отсюда, то станешь болтать.

А если разболтаешь кому не следует, все мои планы летят к чертям.

– Кому разболтаю? Не буду говорить никто. Сразу уеду из чертов город. Может, вернусь Пуэрто-Рико. На самолет. Я перерезала глотку этот парень, слышишь? Теперь эти сопляки будут мне отомстить. И одно утро я просыпаюсь мертвая, правда? Давай, как тебя, Кармен, отпусти.

– Ты останешься, – сказала Вирджиния.

– Кармен, не...

– Останешься, – повторила Вирджиния.

– Ну, а если я выйти? Если я просто выйти?

– Получишь то же, что и тот легавый.

– Ох, ну и стерва! – сказала Анжелика, вернулась к своему стулу и уселась, скрестив ноги. Поймала взгляд Хейза, улыбнулась ему и сразу же натянула юбку пониже. Вообще-то Хейз не изучал ее ноги. Ему пришла в голову мысль. Он придумал план, состоящий из двух частей, и первая часть плана – если его удастся выполнить – должна быть выполнена именно там, где сидела пуэрториканкская девица. Суть идеи заключалась в том, что в ход пускались два металлических предмета. Хейз был почти уверен, что один из них подействует немедленно, а для второго понадобится некоторое время, если это вообще сработает. Идея показалась Хейзу блестящей, и, завороженный ею, он уставился в пространство. Случайно его взгляд сфокусировался на ногах Анжелики.

И теперь, используя тот факт, что Анжелика находится поблизости от одного из предметов, и понимая, что Вирджинию Додж следует отвлечь перед исполнением первой части плана, он пробрался к Анжелике и достал из кармана пачку сигарет. – Закуришь?

Анжелика взяла предложенную сигарету. “Мучас грасиас. Большое спасибо”, – сказала она, поднесла сигарету к губам и посмотрела в лицо Хейзу.

– Нравятся ноги, парень?

– Да, красивые ноги, – согласился Хейз.

– Чертовски красивые ноги, еще бы! Не так часто увидишь такая ноги. Муй буэно, очень хорошо моя ноги.

– Муй. Очень, – снова согласился Хейз.

– Хочешь увидеть все остальное?

“Если телефон зазвонит, – размышлял Хейз, – Вирджиния поднимет трубку. Она теперь слушает “все разговоры и ни за что не пропустит ни одного, тем более что это может быть Карелла. И если ее внимание будет отвлечено, у меня хватит времени выполнить то, что я задумал, – пустить машину в ход, чтобы все подготовить. Предположим, она будет действовать импульсивно, как все люди, когда они... ладно, я слишком много предполагаю. Но все же есть надежда. Ну давай, телефон, звони!”

– Я спросила вопрос, – перебила его мысли Анжелика.

– Какой вопрос?

– Хочешь увидеть остальной?

– Это было бы очень мило.

Хейз, не отрываясь, смотрел на телефон. Он припомнил, что обычно телефон звонил со злобной настойчивостью каждые тридцать секунд. Всегда кто-нибудь докладывал о нападениях и избиениях, о драках, ножевых ранениях, о кражах и ограблениях и о тысяче других правонарушений и преступлений, которые ежедневно совершались в районе. Почему же теперь телефон молчит? Кто отменил на сегодня все происшествия?

Не нужно нам таких каникул, когда Стив вот-вот угодит в ловушку, когда у Мисколо хлещет кровь из дыры размером в мою голову, когда эта сука сидит здесь со своим бутылем и аккуратным маленьким 38-м калибром.

– Это будет чертовски мило, – сказала Анжелика, – и все настоящий. Ты видишь моя грудь?

– Вижу.

Ну, телефон, звони!

– Это мой настоящий грудь, – говорила Анжелика, – нет бюстгалтер, я не ношу бюстгалтер. Веришь?

– Верю.

– Я тебе покажу.

– Не надо. Я и так верю.

– Как насчет это?

– Насчет чего?

– Ты говоришь другим и отпускаешь меня. Позже приходишь гости, а?

Хейз покачал головой:

– Никак нельзя.

– Почему нельзя? Анжелика – это что-то!

– Анжелика – это что-то, – согласился Хейз.

– Ну?

– Первое. Ты видишь эту женщину, которая там сидит?

– Si.

– Она никого не выпустит отсюда. Понятно?

– Si. Когда она уйдет?

– Если она когда-нибудь уйдет. И, кроме того, я все равно не смогу отпустить тебя, потому что тот человек, который стоит у стены, это лейтенант, начальник над всеми детективами. Если я отпущу тебя, он может меня уволить или отправить в тюрьму.

Анжелика кивнула.

– Не пожалеешь, Анжелика – стоящий товар, можешь меня поверить.

– Я тебе верю.

Хейз не хотел возвращаться на свое место, потому что должен был находиться рядом с Анжеликой, когда зазвонит телефон, если он вообще зазвонит. В то же время он почувствовал, что их разговор зашел в тупик и больше не о чем говорить. Тогда он задал вечный вопрос:

– Когда ты стала проституткой?

– Я не проститутка, правда.

– Брось, Анжелика, – сказал он ворчливо.

– Ну хорошо, иногда. Но только чтобы покупать красивый платья. Я красиво одеваюсь, правда?

– Да, конечно.

– Послушай, – приходи ко мне гости, а? Займемся этим самым.

– Милая моя, там, куда ты попадешь, занимаются только изготовлением номерных знаков.

– Чего? – спросила она, и в это время раздался телефонный звонок.

Этот звук застал Хейза врасплох. Он автоматически повернулся и чуть не протянул руку к стене, но потом вспомнил, что должен ждать, пока Вирджиния возьмет трубку, и увидел, как Бернс пересек комнату, направляясь к ближайшему столу, на котором стоял телефонный аппарат.

Телефон пронзительно звенел в дежурной комнате.

Вирджиния переложила револьвер в левую руку. Правой подняла трубку и кивнула Бернсу.

– Восемьдесят седьмой участок. Лейтенант Бернс.

– Вот это здорово, теперь уже начальство сидит у телефона? – сказал голос в трубке.

Хейз сделал шаг назад и прислонился к стене. Вирджиния Додж сидела вполоборота к нему, так что он не мог поднять руку. Потом она повернулась на своем стуле так, что оказалась к нему спиной. Хейз быстро поднял руку.

– Кто говорит? – спросил Бернс.

– Это Сэм Гроссман из лаборатории. Кто еще может быть?

Термостат был прикреплен к стене. Хейз обхватил его одной рукой и быстрым движением кисти поставил стрелку на крайнее деление.

В один из самых теплых октябрьских дней температура в дежурной комнате должна была вскоре подняться до 98 градусов по Фаренгейту.

Глава 9

Сэм Гроссман был детективом, лейтенантом и очень аккуратным человеком. Другой, менее дотошный начальник криминалистической лаборатории, отложил бы этот звонок до утра. Кроме всего прочего, было уже без трех минут шесть, и Гроссмана ждало дома семейство, которое не хотело обедать без него. Но Сэм Гроссман верил в то, что лабораторные исследования так же важны для раскрытия преступления, как и работа детектива, и считал, что они должны идти рука об руку. Сэм никогда не упускал возможности доказать своим коллегам, которые часто круглые сутки были на ногах, проводя расследование, что лаборатория нужна детективу, как воздух, и к ней надо обращаться как можно чаще.

– Мы закончили с телом. Пит, – сказал Сэм.

– С каким телом?

– Старик. Джефферсон Скотт.

– Ах, да.

– Над этим делом работает Карелла? – спросил Гроссман.

– Да.

Бернс посмотрел на противоположный конец комнаты, где сидела Вирджиния Додж. Услышав имя Кареллы, она выпрямилась и очень внимательно прислушивалась к разговору.

– Карелла – мастер своего дела, – заметил Гроссман, – он сейчас в доме Скотта?

– Я не знаю, где он, – ответил Бернс. – Может быть. А что?

– Если он еще там, хорошо бы связаться с ним.

– А почему, Сэм?

– Причина смерти определена как удушье. Ты знаком с этим делом, Пит?

– Я читал донесение Кареллы.

– Старик был найден висящим в петле. Шея не сломана, никаких признаков насилия. Удушье. Похоже на самоубийство. Помнишь, у нас было недавно дело Эрнандеса – тоже казалось, что парень повесился, а на самом деле это было отравление героином. Помнишь?

– Да.

– Здесь у нас другое. Старик действительно умер от удушья.

– Да?

– Но удушье произошло не от петли. Он не повесился.

– А что случилось?

– Мы подробно обсудили это с нашим врачом. Пит, и мы совершенно уверены, что не ошиблись. Повреждения на шее старика показывают, что его задушили руками, а потом уже накинули петлю на шею. Имеются также повреждения кожи, произведенные петлей, но большинство оставлено руками. Мы пытались снять с кожи отпечатки пальцев, но не смогли. Нам не всегда удается снять отпечатки пальцев с кожи...

– Значит, вы думаете, что Скотт был убит?

– Да, – невыразительно ответил Гроссман. – Кроме того, мы сделали несколько анализов той веревки, на которой он висел. Тоже, что и в случае с этим парнем Эрнандесом. Направление волокон веревки показывает, что старик не спрыгнул со стула, как это казалось на первый взгляд. Его повесили. Это убийство, Пит. Совершенно бесспорно.

– Ладно, большое спасибо, Сэм.

– Если вы думаете, что Карелла еще там, я свяжусь с ним немедленно.

– Я не знаю, где он сейчас, – сказал Бернс.

– Если он еще не ушел оттуда, ему следует знать, что кто-то в этом доме – убийца, с очень большими руками.

Дэвид Скотт сидел, сжав руки у себя на коленях. Квадратные плоские кисти были покрыты тонкими бронзовыми волосами, которые курчавились на пальцах. За его спиной, далеко на реке, буксиры бросали в небо жалобные вечерние гудки.

Было 6.10.

Перед ним сидел детектив Стив Карелла.

– Когда-нибудь ссорились со стариком? – спросил Карелла.

– А что?

– Мне бы хотелось знать.

– Кристин кое-что рассказала мне о вас и ваших подозрениях, мистер Карелла.

– Правда?

– У нас с женой нет друг от друга секретов. Она сказала, что ваши мысли идут в направлении, которое я, со своей стороны, никак не могу одобрить.

– Мне очень жаль, мистер Скотт, что я не заслужил вашего одобрения. Но надеюсь, убийства вы тоже не одобряете.

– Именно это я имел в виду, мистер Карелла. И мне бы хотелось сказать вам вот что. Мы Скотты, а не какие-нибудь паршивые иностранцы из трущоб Калвер-авеню. Я не обязан сидеть здесь и выслушивать ваши ни с чем не сообразные обвинения, потому что у Скоттов имеются юристы, способные справиться с меднолобыми детективами. Итак, если вы не возражаете, я сейчас же вызову одного из этих юристов...

– Сядьте, мистер Скотт!

– Что?..

– Сядьте и сбавьте тон. Если вам кажется, что следует позвать одного из ваших юристов, о которых вы упомянули, вы прекрасно сможете сделать это в трущобной дежурной комнате 87-го участка, куда мы приведем вас, вашу жену, ваших братьев и всех прочих, кто находился в доме в тот момент, когда ваш отец повесился, как вы утверждаете.

– Вы не можете...

– Я могу, и я это сделаю, если нужно. А теперь сядьте.

– Я...

– Сядьте.

Дэвид Скотт сел.

– Вот так-то лучше. Я не утверждаю, что ваш отец не покончил с собой, мистер Скотт. Может быть, все было так, как вы говорите. Самоубийцы не всегда оставляют записки, так что, возможно, ваш отец действительно повесился. Но из того, что я узнал от Роджера...

– Роджер – это лишь лакей, который...

– Роджер сказал мне, что ваш отец был очень веселым и жизнерадостным человеком, богатым человеком, на которого работала гигантская корпорация с предприятиями в шестнадцати из сорока восьми штатов. Он был вдовцом в течение двенадцати лет, так что мы не можем предположить, что самоубийство было вызвано угрызениями совести из-за покойной жены. Короче, он казался счастливым человеком, которому было для чего жить. А сейчас скажите, почему такой человек, как он, захотел свести счеты с жизнью.

– Этого я не могу сказать. У отца не было привычки исповедоваться передо мной.

– Да? Вы никогда с ним не говорили?

– Ну, конечно, я говорил с ним. Но по душам никогда. Отец был очень скрытным.

– Вы любили его?

– Конечно! Господи, это же мой отец!

– Если верить современной психиатрии, это может быть достаточной причиной для ненависти.

– Я посещал психоаналитика целых три года, мистер Карелла, и хорошо знаком с современной психиатрией. Но я не могу сказать, что ненавидел отца, и, конечно, не имею отношения к его смерти.

– Возвращаясь к старому вопросу... Вы ссорились с ним?

– Конечно. У детей постоянно бывают небольшие расхождения с родителями, не так ли?

– Вы когда-нибудь были в том кабинете наверху?

– Да.

– А вчера днем?

– Нет.

– Точно?

– Да, пока мы не увидели, что дверь заперта.

– Кто первый увидел это?

– Алан. Он поднялся наверх за стариком, но тот не ответил. Алан потянул к себе дверь, но она оказалась заперта. Тогда он позвал остальных.

– Как он узнал, что дверь заперта?

– Она не поддавалась. Ни на дюйм. Мы все по очереди пытались открыть ее, но это никому не удавалось. Тогда мы потянули дверь все вместе, но ничего не помогло. Ясно, что она была заперта изнутри. Если вы намекаете, с деликатностью бульдозера, на то, что здесь что-то нечисто, я надеюсь, вы не забудете об этом факте. Невозможно, чтобы кто-нибудь из нас убил отца, вышел из комнаты и запер ее изнутри. Абсолютно невозможно.

– Откуда вы знаете?

– Дверь очень плотно прилегает к раме. Между ними нет ни малейшего зазора.

– Вы, кажется, весьма тщательно изучили этот вопрос.

– Я занялся этим только после того, как обнаружилось, что отец умер. Должен признать, у меня мелькнула мысль, что отец убит кем-то. Разумеется, не членом семьи, а кем-то, понимаете? Но потом я понял, что никто не мог бы сделать этого, потому что, выйдя из комнаты, нельзя было запереть дверь. Внутренний засов мог закрыть только сам отец. Значит, убийство исключается.

– Мистер Скотт, – сказал Карелла, – можно просунуть сквозь зазор между дверью и рамой крепкий и тонкий шнур?

– Почему вы спрашиваете?

– Если накинуть на рукоятку засова кусок шнура, потом вывести концы наружу и закрыть дверь, то можно задвинуть запор и втянуть шнур. И все это можно проделать снаружи.

– В данном случае это было бы невозможно. Конечно, такой наблюдательный детектив, как вы, должен был бы заметить.

– Что заметить?

– В верхнем коридоре всегда сильный сквозняк – дует из окна в холле. Когда отец приспособил под кабинет эту кладовую, в ней сначала было очень неуютно. Тогда он велел оббить дверь и раму, как иногда оббивают наружную дверь.

– Как это?

– Металлическая полоса вокруг двери и металлический желоб вокруг рамы. Полоса вплотную входит в желоб, так что дверь закрывается почти герметически.

– Думаю, не так плотно, чтобы нельзя было просунуть тонкий шнур.

– Может быть, мистер Карелла, но дело не в этом.

– В чем же?

– Из-за этих металлических полос дверь закрывалась с трудом. Надо было тянуть ее на себя изо всей силы и налегать всем весом – а у отца был немалый вес, – и потом уже задвигать запор, фактически задвигать его в скобу, прибитую к дверной раме. Вы понимаете, к чему я говорю это?

– Да. Если дверь запиралась с таким трудом, то было бы невозможно просунуть задвижку в скобу из коридора с помощью шнура. Я понял, что вы имеете в виду.

– Итак, предположим, что я ненавидел своего отца, жаждал получить свою долю наследства. Предположим, что все мы желали его смерти. Но что делать с закрытой дверью? С дверью, запереть которую можно было только с огромным трудом и лишь изнутри. Никакой шнур не помог бы запереть эту дверь снаружи, и перед этим неопровержимым фактом даже вы должны будете признать, что мой отец покончил жизнь самоубийством.

Карелла тяжело вздохнул.

Магазины закрывались в шесть, и Тедди Карелла бродила по улицам, размышляя, стоит ли зайти в кафе и выпить чашку кофе. Стив обещал роскошный пир, и ей не хотелось, чтобы чашка кофе спутала его планы.

Стояла чудесная, теплая погода, необычная для октября. Октябрь – ее любимый месяц, даже когда погода капризничает. “Может быть, я пристрастна, – думала Тедди, – но этот месяц – настоящий праздник для глаз. Пусть у меня никуда не годные уши – это звучит как-то самоуничижительно, почти по-китайски, – но зато зоркие глаза, вбирающие в себя все краски осени.

Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных. Ужасно.

Я потолстею.

А Стив – не разлюбит меня?

Конечно, нет, что за глупые мысли. Только, потому, что женщина раздувается и становится похожей на пузырь, теряет талию и приобретает висячие груди и толстый зад и.... Господи, Стив меня возненавидит!

Нет. Не разлюбит. Любовь терпелива и великодушна, любовь – это добро. Интересно, как я буду относиться к Стиву, если он вдруг станет весить восемь тысяч фунтов? Господи, я буду любить его, даже если он будет весить десять тысяч фунтов. Но ему нравится моя фигура и, может быть... Я сделаю все, что в моих силах, сяду на диету и буду следить за своим весом, и я позвоню лейтенанту Бернсу, попрошу его, чтобы он посылал по вызову к хорошеньким вдовушкам только холостяков. Решено, никакого кофе. Может быть, в самом кофе не так уж много калорий, но зато в сахаре... Никакого кофе. Я похожу и буду любоваться на витрины, это полезно для фигуры. Или, может быть, пойти прямо в участок?

Может, Карелла вернется немного раньше, чем думал. Я сделаю ему сюрприз. Да, я так и сделаю. Пойду к нему на работу и подожду его.

Может быть, он обрадуется, когда войдет в дежурку и увидит меня.

Человек шел по улице с опущенной головой. Ветра не было, по крайней мере сильного, воздух словно ласкал легкими прикосновениями, но человек тащился с опущенной головой, потому что никогда не чувствовал себя человеком в этом городе, никогда не был самим собой. Он старался держать голову пониже, втягивая ее как можно больше в плечи, словно черепаха, ожидающая неизбежного удара.

Человек был хорошо одет. Твидовый костюм, аккуратный синий галстук приколот к белой рубашке тонкой золотой булавкой, на ногах – темно-синие носки и черные туфли. Он знал, что выглядит точно так же, как любой другой прохожий, но казался сам себе нереальным, чужим. Человек шел, засунув руки глубоко в карманы и опустив голову.

Поскольку он смотрел себе под ноги, то заметил лист голубой бумаги, лежащей на тротуаре. И так как ему некуда было особенно спешить в этом враждебном городе, заставлявшем чувствовать себя ничтожеством, он поднял бумагу и стал изучать ее, пробегая по строчкам любопытными карими глазами. Голубой лист бумаги был первым экземпляром шедевра, сочиненного Мейером, который он пустил по ветру, просунув сквозь решетку окна на втором этаже полицейского участка 87. Остальных двух экземпляров на тротуаре не было. Лежал только один голубой лист бумаги, и человек, изучив его, подошел к большой уличной урне, установленной прямо под лампой утла дома. На урне было написано: “Соблюдайте чистоту в нашем городе”.

Человек скомкал послание Мейера и бросил его в урну.

Потом сунул руки в карманы, опустил голову и продолжал путь по враждебному городу.

Имя этого человека было Хуан Альверра, и он прибыл всего три месяца назад из Пуэрто-Рико. Никто в этом городе не позаботился о том, чтобы научить Хуана английскому языку, которым пользовался Мейер, трудясь над своим сочинением. Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.

Глава 10

Коттон Хейз закрыл одно окно, затем второе. С улицы словно напирал душный мрак, просачиваясь сквозь решетку за стеклом. Свисающие с потолка шесть лампочек, которые включались одним выключателем, находившимся у самого барьера возле вешалки, слабо защищали от натиска темноты. В дежурной комнате установилась напряженная тишина, тишина ожидания.

Анжелика Гомес сидела, положив ногу на ногу и нетерпеливо покачивая носком модной лодочки на высоком каблуке.

Она снята жакет и побесила его на спинку стула. Ворот блузы разошелся, еще больше открывая ничем не стесненную грудь. Она думала о своем – может быть, о человеке по имени Касым, которому она перерезала глотку и чьи друзья имели право отомстить ей; может быть, о безжалостном законе; возможно, об острове в Карибском море, где живут простые люди, где всегда сияет солнце и где она работала на сахарных плантациях во время сбора тростника и по ночам пила ром под звуки гитары, доносившейся с черных бархатных холмов. За столом сидела Вирджиния Додж, одетая во все черное – черное платье, черный плащ и черные туфли. Даже ее бесформенная кожаная сумка была черная. В руке – вороненая сталь револьвера. Перед ней – бесцветная маслянистая жидкость, готовая взорваться от малейшего толчка. Пальцы Вирджинии отбивали дробь на столе. Ее карие глаза беспокойно шныряли по комнате, словно птицы, бьющиеся об оконное стекло, и постоянно возвращались к барьеру в ожидании детектива, который послал на смерть ее мужа.

На полу, за высокими металлическими ящиками картотеки, лежал Альф Мисколо, полицейский клерк. Он был без сознания, дышал с трудом и не сознавал, что, может быть, умирает. Ему казалось, что он снова стал ребенком и подносит к карнавальному костру кипу бумаги, чтобы костер разгорелся еще ярче на самой середине улицы. Ему казалось, что он счастлив. Коттон Хейз спрашивал себя, поднялась ли температура в комнате.

Это трудно было определить. Сам Хейз сильно потел, но он всегда потел, когда нервничал. Он не понимал до конца, что решил Бернс. Может, пожертвовать Кареллой, чтобы его остальные подчиненные остались в живых. Но Хейз никак не мог примириться с этим. Ему не приходилось много потеть, когда он служил в 30-м участке. Участок находился в фешенебельном районе, и, по правде говоря, Хейз не очень-то радовался переводу в 87-й участок. Это произошло в июне, а теперь был октябрь, – несчастные четыре месяца, а он уже чувствовал себя частью 87-го участка, работал вместе со всеми, всех знал, и его очень беспокоила судьба одного из полицейских 87-го участка по имени Стив Карелла. Может быть, лейтенант был прав. Хейз сделал для себя открытие: 87-й участок находился в странном районе, и в нем работали странные люди. Он отнесся крайне враждебно к своему переводу, не желая иметь дела с трущобами и их обитателями, заранее считая детективов 87-го участка безнадежными циниками, утратившими всяческие иллюзии и идеалы. Но очень быстро убедился в противном.

Он понял, что в трущобах живут обычные люди. Им хотелось любви, хотелось уважения, и не всегда стены трущобы были звериной клеткой. Хейз узнал все это от своих товарищей, и был крайне удивлен, когда понял, что люди, работающие в 87-м участке, руководствуются принципами, нисколько не снижавшими эффективности их борьбы за соблюдение закона, – человечностью и честностью. Когда нужно, они проявляли жестокость, но старались понять того, кто нарушил закон. По их мнению, житель трущоб необязательно преступник. Вор был вором, но оставался человеком. Человечность и честность.

Эти принципы, казалось, не очень подходили людям, ежедневно встречавшимся лицом к лицу с насилием и внезапной смертью.

И вот теперь, в этой комнате, люди столкнулись с ситуацией, которая никак не согласовывалась ни с человечностью, ни с логикой. Вирджиния Додж сидела за столом, ожидая свою жертву, как воплощение алогичности и бесчеловечности.

Может быть, Вирджиния Додж по-своему была права. Око за око, зуб за зуб – разве не так сказано в Библии? Отец Хейза был религиозным человеком и назвал сына в честь Коттона Мезера, воинствующего пуританского священника, ярого охотника за ведьмами.

Джеремия Хейз не мог согласиться с тем, что суды над ведьмами в Салеме были порождением врожденных суеверных страхов, зависти и желания отомстить за мелкие обиды. Он не считал Коттона Мезера виновным в том, что лихорадочная охота за ведьмами в Салеме приняла характер массового психоза.

И вот теперь в роли охотника за ведьмами выступает Вирджиния Додж. Она жаждет мести. Стив Карелла нанес ей непоправимый вред, отправив ее супруга в тюрьму, где тот скончался. Может быть, блаженной памяти преподобный Перрис в 1692 году счел, что жители Салема нанесли ему подобный же вред, когда торговались относительно того, сколько дров ему понадобится на зиму. Может быть, преподобный Перрис совершенно бессознательно подбросил дров в костры, на которых сжигали ведьм, давая против них показания, чтобы отомстить мелочным горожанам. Но в поведении Вирджинии Додж не было и намека на то, что она действует бессознательно. Она пришла сюда, чтобы убить Кареллу, чтобы утолить жажду мести.

“Интересно, стало у нас жарче?” – подумал Хейз, оглядел комнату и увидел, что Уиллис развязывает галстук. Коттон надеялся, что, если температура в комнате действительно повысилась, никто не скажет об этом и никто не пойдет к термостату, чтобы переставить его стрелку на нормальный уровень.

Прислонившись к стене у вешалки, лейтенант Бернс смотрел на Хейза, прищурившись.

Единственным, кто заметил, что Хейз перевел стрелку термостата, был Бернс. Во время разговора с Гроссманом он увидел, как Хейз быстро шагнул к стене и взялся за термостат. Позже он наблюдал за Хейзом, когда тот закрывал окна, и понял: у него что-то на уме, его действия не случайны, а связаны между собой.

Бернс старался понять, в чем заключается план Хейза.

Он видел действия Хейза, но был совершенно уверен, что никто, кроме него, не заметил этого. Хейз явно рассчитывал, что духота в комнате поможет ему осуществить его план. Кто первый пожалуется на духоту? Берт Клинг уже снял пиджак и вытирал пот со лба. Уиллис развязал галстук. Анжелика Гомес задрала юбку, открыв колени, будто сидела на скамейке в парке, обдуваемая речным ветерком.

Кто первый скажет: “Здесь жарко, как в пекле”?

Прежде всего, для чего Хейзу понадобилась жара?

Бернс надеялся, что план Хейза не авантюра.

Но тут же подумал, что всякий план будет авантюрой, пока на столе стоит бутыль с нитроглицерином.

Берт Клинг начал потеть...

Он чуть было не подошел к окну, чтобы открыть его, но тут же вспомнил одну вещь.

Ведь Коттон недавно подходил к окну, чтобы его закрыть! Кажется, он видел, как Коттон...

Ведь температура в комнате контролируется термостатом. Кто перевел стрелку? Коттон?

Может быть, у него есть план?

Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, Берт Клинг скорее растает и превратится в лужу на деревянном полу дежурной комнаты, чем откроет окно. Он ждал с любопытством и потел все сильнее.

Хэл Уиллис хотел было сказать о том, как жарко стало в комнате, но тут заметил, что рубашка Берта Клинга промокла от пота. Закрыв на минуту глаза, Берт провел рукой по лбу и стряхнул на пол капли пота.

Внезапно Хэл Уиллис понял, что в комнате стало жарко не случайно.

Он попытался поймать взгляд Клинга, но ничего не прочел в его глазах.

Чувствуя, что нижнее белье начинает прилипать к телу, Хэл стал ерзать на стуле, пытаясь устроиться поудобнее.

Мейер Мейер вытер капли пота на верхней губе.

Жарко, как в пекле, подумал он, интересно, нашел кто-нибудь мои бумажки? Почему никто не выключит этот проклятый термостат? Мейер посмотрел на аппарат. Коттон Хейз стоял у стены, и его глаза не отрывались от Вирджинии Додж. Он был похож на часового, охраняющего что-то важное. “Эй, Коттон, – подумал Мейер, – опусти немного руку и поверни этот проклятый термостат”.

Он чуть не произнес эти слова вслух.

Но потом снова стал думать, нашел ли кто-нибудь его записки.

Думая об этом, совершенно отвлекся от жары и стал про себя читать древнюю еврейскую молитву.

Анжелика Гомес расставила ноги и закрыла глаза. В комнате было очень жарко. Она опустила веки и представила себе, что загорает на плоском камне где-нибудь в горах. В Пуэрто-Рико она часто взбиралась высоко в горы по тропинкам, древним, как само время, почти скрытым пышной тропической растительностью, находила скрытую среди деревьев поляну, сплошь заросшую папоротником. На этой поляне обязательно лежал плоский камень, и тогда Анжелика раздевалась и подставляла тело поцелуям солнца.

Она рассеянно подумала: почему на улицах этого города так мало солнца?

Охваченная истомой, она не открывала глаза, чувствуя, как жара обволакивает ее. Представляя себе родной остров, она наслаждалась жарой и надеялась, что никто не станет открывать окно.

Раздался телефонный звонок.

Сидя за своим столом, Вирджиния Додж, у которой на лбу блестели капельки пота, кивнула Клингу. Клинг поднял трубку.

– 87-й участок, детектив Клинг.

– Привет. Карелла на месте?

– Кто говорит?

– Этчисон, из лаборатории. Где Карелла?

– Вышел. Передать ему что-нибудь?

– Да, я думаю. Как, вы говорите, ваше имя?

– Берт Клинг.

– Мне кажется, я вас не знаю.

– Какая разница?

– Мне хочется знать, с кем я имею дело. Так вот, относительно дела этого Скотта.

– Да?

– Сэм Гроссман попросил меня изучить несколько фотографий. Дверную раму.

– Да?

– Вы знакомы с этой дверной рамой?

– Карелла мне кое-что рассказывал о ней. Если у вас есть что-нибудь новое, я передам ему.

– К чему такая спешка? Вы что, не любите разговаривать?

– Обожаю. Но мы немного заняты сегодня.

– Я люблю разговаривать, – сказал Этчисон, – немного разгоняет скуку. Вы бы посидели, как я, целый день в обществе пробирок, фотографий и люминесцентных ламп, нюхали бы с утра до вечера тряпки, пахнущие кровью, гноем и мочой, тогда бы не возражали против небольшого разговора.

– Ах, как мне жаль вас. Так что же с этой дверной рамой?

– Сейчас я должен быть дома, а вместо этого целый день увеличивал фотографии, пытаясь помочь вам, остолопам. И вот какую благодарность я получаю.

– Я пошлю вам свое старое белье, чтобы вы могли сделать анализ на метки. Идет?

– Очень смешно. Но только, чтобы это было нестираное белье, к какому мы привыкли. Чтобы оно воняло кровью, гноем и...

– Понятно. Картина ясна.

– Как, вы сказали, ваше имя?

– Берт Клинг.

– Вы комик, а, Клинг?

– Фирма “Клинг и Коган”, никогда не слышали?

– Нет.

– Птичьи трели, чечетка и комическая скороговорка. Мы ставим сцены из народной жизни – бар мицве и ирландские свадьбы. Неужели не знаете фирму “Клинг и Коган”?

– Нет. Я должен принять это как остроумную шутку?

– Я веду светскую беседу. Вы этого желали, верно?

– Премного обязан. Когда-нибудь вы придете к нам, попросите оказать любезность, и я брошу вам мешок с вашим собственным грязным бельем.

– Так что там насчет дверной рамы?

– Может быть, не стоит говорить. Попотейте сами.

– Пожалуйста, сделайте любезность.

– Конечно, а потом Сэм намылит мне шею. Что у них с этим Кареллой? Можно подумать, что он его зять или родственник, так он старается.

– Стив его папочка, – ответил Клинг. – Они привязаны друг к другу, как любящие отец и сын.

В трубке долго молчали, наконец Этчисон произнес нарочито невыразительным тоном:

– Ради блага фирмы будем надеяться, что Коган остроумнее вас. Ну, желаете получить информацию?

– Я жду.

– Ладно. Я увеличил фотографии и внимательно рассмотрел их. На дверной раме изнутри есть следы, там, где запор висел на одном шурупе, якобы сорванный, когда те парни взламывали ломом дверь.

– Так, продолжайте.

– Похоже на то, что кто-то сорвал запор изнутри с помощью долота и отвертки.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что запор не был сорван ломом снаружи. Есть доказательства, что его сорвали изнутри. На дверной раме полно вмятин. Парень, который сделал это, видно, очень спешил.

– Значит, вы утверждаете, что дверь не была заперта изнутри.

– Именно это я и говорю.

– Почему же они не смогли ее открыть?

– Вопрос на все сто долларов, мистер Клинг. Почему три здоровых парня не могли открыть незапертую дверь? Мы думали, что ее, вероятно, держало тело, которое висело на веревке, привязанной к дверной ручке. Но они могли свободно открыть дверь, несмотря на тело, в крайнем случае лопнула бы веревка. Значит, дело было не так.

– А как?

– Я скажу вам, что делать.

– Да?

– Спросите Когана.

Клинг повесил трубку. То же сделала Вирджиния Додж.

– Можно как-нибудь связаться с Кареллой? – спросила она.

– Не знаю. Вряд ли, – ответил Бернс, хотя это было неправдой.

– Разве он не должен получить информацию?

– Должен.

– Почему же вы не позвоните ему и не передадите то, что узнали?

– Потому что я не знаю, где он.

– Разве он не у этих Скоттов? Там, где совершено убийство?

– Не исключено. Но если он допрашивает подозреваемых, то может быть где угодно...

– Почему не позвонить Скоттам?

– Для чего?

– Если он там, я хочу, чтобы вы приказали ему немедленно вернуться в участок. Здесь страшно жарко, и я устала ждать.

– Не думаю, что он там, – быстро отреагировал Бернс, – кроме того, если я вызову его, он заподозрит какой-то подвох.

– Почему он это заподозрит?

– Потому что убийство должно расследоваться в первую очередь.

Вирджиния несколько секунд обдумывала его слова: “Хотела бы я знать, врете вы, или нет”. Но больше не просила Бернса звонить Скоттам.

Дейв Марчисон сидел в комнате для посетителей за высоким столом, похожим на алтарь правосудия, за которым восседает судья. К столу было прикреплено объявление, призывающее всех посетителей остановиться и сказать, по какому делу они пришли. Дейв Марчисон смотрел на улицу сквозь открытую дверь участка.

Был чудесный вечер, и Марчисон думал о том, чем занимаются обычные граждане в такой вечер. Гуляют парочками по парку? Занимаются любовью при открытых окнах? Или играют в бинго, маджонг и другие игры?

В любом случае они не сидели за столом, отвечая на телефонные звонки.

Марчисон пытался восстановить в памяти разговор.

Он поднялся наверх посмотреть, что там за шум, и шеф объяснил: “Револьвер выстрелил случайно”. Тогда он сказал что-то вроде: “Ладно, если все хорошо...” И шеф ответил: “Да, все в порядке”. А потом было важное, надо вспомнить точно. Он сказал лейтенанту: “Ладно, если все в порядке, пока. Пит”. А Бернс ответил: “Срочно!”

Это был очень странный ответ для шефа, потому что у полицейских “Срочно!” означает “Немедленно сообщить”.

Что же он мог немедленно сообщить шефу, если уже стоял прямо перед ним?

У лейтенанта была какая-то странная, застывшая улыбка. Срочно.

Немедленно сообщить.

Что он имел в виду? Или просто шутил?

А если он что-то, хотел сказать, то что именно? Немедленно сообщить. Кому немедленно сообщить? Или немедленно сообщить что-нибудь? Что сообщить?

Что выстрелил револьвер?

Но шеф сказал, что это произошло случайно, и все там выглядело, как всегда. Может быть, лейтенант хотел, чтобы он сообщил о случайном выстреле? Так, что ли?

Нет, это было полной бессмыслицей. Случайный выстрел в дежурной комнате был не на пользу лейтенанту, и, конечно, он не хотел бы, чтобы об этом сообщали.

“О господи, я делаю из мухи слона, – подумал Марчисон. – Лейтенант просто веселил свою публику, а я ломаю голову над тем, что означала эта шутка. Мне надо было бы работать наверху, вот что. Хорошим бы я был детективом, если бы пытался всякий раз размышлять над глупыми шутками лейтенанта! Это все бабье лето. Лучше бы я вернулся в Ирландию и целовал ирландских девчонок”.

Срочно.

Немедленно сообщить.

Пульт перед Марчисоном вспыхнул зеленым светом.

Докладывал один из патрульных. Он нажал кнопку и сказал:

– Восемьдесят седьмой участок. Сержант Марчисон. А, привет, лысый. Да. Ладно, приятно слышать. Танцуй дальше.

“На западном фронте все спокойно”, – подумал Марчисон и выключил сигнал.

“Срочно”, – опять вспомнил он.

Вирджиния Додж внезапно поднялась.

– Все туда, – приказала она, – на эту сторону комнаты. Побыстрее, лейтенант, отойдите от вешалки.

Анжелика вздрогнула, встала, поправила юбку и отошла к зарешеченному окну. Хейз оставил свой пост у термостата и присоединился к ней. Бернс отошел от вешалки.

– Револьвер направлен на нитро, – сказала Вирджиния, так что без всяких фокусов. “Хорошо! – подумал Хейз. – Она не только страдает от жары, но беспокоится, как бы не взорвался нитроглицерин. Господи, хоть бы сработало. Первая часть, кажется, уже есть. Я надеюсь”.

Вирджиния отошла к вешалке и быстро сбросила плащ с левого плеча, держа револьвер, направленный на бутыль, в правой руке. Потом она переложила оружие в левую руку, сбросила плащ с правого плеча и, не поворачиваясь, повесила его на крючок.

– Здесь жарко, как в пекле, – сказала она. – Может, кто-нибудь поставит термостат на нормальную температуру?

– Сейчас, – отозвался Хейз и, улыбаясь, направился к термостату.

Он посмотрел на другой конец комнаты, где бесформенный плащ Вирджинии висел рядом с плащом и шляпой Уиллиса.

В левом кармане черного одеяния Вирджинии находился пистолет, который она взяла в кабинете Бернса.

Глава 11

“Удивительно, как просто все сошло, – подумал Хейз. Если бы все в жизни было так легко, каждый в этом мире имел бы свое личное розовое облако, на котором мог бы витать над землей”.

Но сам факт, что Вирджиния так быстро сняла пальто, расставшись с револьвером, вселил сомнение в душу Хейза. Он не был суеверным, но скептически относился к слишком уж благоприятному ходу событий. Может быть, успешное осуществление первой части плана было плохой приметой для второй части?

Револьвер теперь был там, где он планировал, – в кармане плаща, висевшего на вешалке у стены. Недалеко от вешалки, у барьера, был выключатель для всего верхнего света. План Хейза заключался в том, что он пройдет к висевшей на стене у выключателя доске циркуляров, якобы для того, чтобы проверить лиц, на которых был объявлен розыск, и потом – когда представится возможность – выключит свет и достанет из кармана плаща Вирджинии пистолет Бернса. Он не будет стрелять сразу, ему не нужна дуэль на пистолетах, особенно когда на столе перед Вирджинией стоит бутыль. Он будет держать пистолет у себя и выстрелит только тогда, когда представится возможность сделать это без нежелательных последствий.

Хейз не представлял себе, как подобный план может провалиться. Кроме верхнего света, в комнате не было других ламп. Один щелчок – и темнота. Это займет не более трех секунд – он выхватит пистолет из кармана, спрячет его и снова включит свет.

Выстрелит Вирджиния за эти три секунды?

Вряд ли.

Если она даже выстрелит, то в комнате будет совершенно темно, и она, вероятнее всего, промахнется.

“Да, риск немалый, – сказал себе Хейз. – Ей даже не надо стрелять. Она может просто смахнуть бутыль со стола рукой, – и для всех наступит вечное блаженство”.

Но Хейз рассчитывал еще на одну вещь – ему поможет нормальная человеческая реакция на внезапную темноту. В неразберихе Вирджиния может подумать, что свет потух из-за какой-то неполадки. Она не будет стрелять и не сбросит бутыль до тех пор, пока не поймет, в чем дело. Но в это время свет уже будет гореть снова, Хейз найдет какую-нибудь отговорку и скажет, что выключил свет нечаянно.

Это должна быть убедительная отговорка. А может быть, необязательно? Если свет тут же загорится и все будет так, как прежде, она примет любое алиби? Интересно, вспомнит ли она, что у нее в кармане был пистолет? Если вспомнит, тогда придется палить, невзирая на нитро. По крайней мере, они оба будут вооружены.

Хейз снова перебрал в уме все детали. Подойти к доске циркуляров, сделать вид, что занялся бумагами, повернуть выключатель, выхватить пистолет...

Погоди-ка.

Есть еще один выключатель для тех же лампочек в дальнем конце коридора, сразу же у металлической лестницы. Он включает свет одновременно в коридоре и дежурной комнате, чтобы, поднявшись на второй этаж, не идти в полной темноте по коридору. Хейз размышлял, не следует ли придумать что-нибудь и со вторым выключателем, чтобы быть полностью уверенным. Очевидно, в этом не было необходимости, так как выключатели работали независимо друг от друга.

“Ладно, – сказал он себе, – начнем”.

И направился к доске циркуляров.

– Эй!

Хейз остановился. Анжелика Гомес положила руку ему на локоть.

– Есть сигарета?

– Конечно, – ответил Хейз, вынул из кармана пачку и достал сигарету.

Анжелика взяла ее, приклеила к нижней губе и ждала. Хейз зажег спичку и поднес к сигарете.

– Мучас грасиас, – сказала Анжелика, – у вас хорошая манера. Это самый важный вещь.

– Да. – Хейз хотел отойти от нее, но она схватила его за рукав.

– Знаете что?

– Что?

– Я ненавижу эта город. Знаете почему?

– Нет, почему?

– Нет хорошая манера. Эта правда.

– Ну, грубость есть всюду.

Хейз опять хотел отойти, но Анжелика спросила:

– Зачем вы спешите?

На этот раз Вирджиния Додж отвернулась от стола и подозрительно посмотрела на Хейза.

– Я не спешу, – ответил он.

– Тогда садитесь, – предложила Анжелика, – давайте поговорить. В этот город никто не имеет время поговорить. На мой остров не так. На остров каждый имеет время на всякий вещь.

Хейз знал, что ему делать. Вирджиния Додж не отрывала от него взгляда. Стараясь показать, что не спешит, он пододвинул стул и сел. Небрежно, может быть, слишком небрежно, вынул из пачки еще одну сигарету и закурил. Он делал вид, что совершенно не замечает Вирджинию, что его интересует только приятное общество Анжелики Гомес. Выпуская дым из сигареты, он думал: “Интересно, когда она вспомнит, что оставила пистолет в кармане плаща?”

– Откуда у вас седой волос? – спросила Анжелика.

Хейз бессознательно пригладил прядь над левым виском.

– Меня однажды ударили ножом, а потом выросли седые волосы.

– Где вас ударили ножом?

– Это длинная история.

– Я имею время.

“Но я не имею”, – подумал Хейз и увидел, что Вирджиния все еще смотрит на него. “Может быть, она что-то подозревает?” – Хейз почувствовал в желудке тяжесть, словно проглотил тягучий отвар. Ему хотелось шумно вздохнуть, закричать, ударить кулаком по стене. Вместо этого он заставил себя продолжить разговор, хотя ни на минуту не забывал о пистолете.

– Я расследовал дело о грабеже, – начал Хейз. – Когда я пришел в квартиру, у женщины, которую ограбили, была истерика, а когда я уходил, она была страшно напугана. Я хотел выйти на улицу и послать к ней патрульного, но не дошел до улицы. Тот парень бросился на меня с ножом.

– Это был грабитель?

– Нет, и это самое смешное. Это был начальник охраны того дома. Он услышал ее крики и побежал вверх по лестнице, так как думал, что к ней вернулся грабитель. В холле было темно, и когда он увидел меня, то сразу напал. Я страшно разозлился и как следует избил его. Но он к тому времени успел проделать дырку у меня в голове.

– А потом?

– Потом мне побрили голову, чтобы добраться до раны. И когда волосы выросли, они были уже седые. Вот и все.

– Тот парень угодил в тюрьму?

– Нет. Он был действительно уверен, что я грабитель.

Анжелика замолчала.

– А я пойду в тюрьму?

– Да. Наверное.

Опять наступило молчание. Хейз хотел отойти от Анжелики, но Вирджиния все еще смотрела на него. Он увидел в глазах Анжелики грусть, пробивающуюся сквозь жесткое выражение, из-за которого она казалась старше своих лет.

– Что привело тебя на материк? – спросил Хейз, чтобы как-то поддержать разговор.

Анжелика, не задумываясь, ответила:

– Самолет “Пан-Америкэн”.

– Нет, нет, я имел в виду...

– А, вы хотели узнать...

Анжелика расхохоталась, и внезапно ее лицо потеряло жесткость. Она откинула голову, и на минуту ее крашеные светлые волосы показались такими же естественными, как и смех. Легкие морщинки на лбу и у рта разгладились, и осталась лишь естественная и яркая красота – привилегия, дарованная ей при рождении, которую не смог отнять даже этот город. Но скоро смех умолк. Веселье сползло с лица, как прозрачное покрывало, рассыпавшееся в прах. И жесткость опять покрыла толстым слоем лака ее красоту.

– Я пришла сюда, потому что я всегда голодная, – сказала она. – В Пуэрто-Рико очень бедные. Я получала письмо от двоюродная сестра. Приезжай город, приезжай город. Я приехала. Очень легко. Самолетный кампания дают взаймы.

Есть люди дают взаймы динеро. Потом им отдаю с процентами. Я приехала. Я. приехала здесь в январе. Очень холодный здесь, нельзя даже подумать. Я знала, здесь есть зима, но не подумала, что такой холодный.

– А где ты остановилась, Анжелика?

– Я остановилась сначала на месте, его называют “теплый кровать”. Знаете, что это такое?

– Нет. А что?

– Вы думаете, что-то грязный, но это не так. “Теплый кровать” – это место, где люди могут спать по очереди, как смена, компренде? Как будто одна комната снимают три человека. Ты приходишь спать, потом уходишь. Потом следующий приходит спать, потом уходит. Одна квартира снимают три человека. Очень хитрые, много динеро. Выгодно. Хозяину, не нам.

Анжелика невесело улыбнулась.

– Я была там, пока весь деньги ушел, а потом пошла жить, где двоюродная сестра. Потом я поняла, что стала – как вы говорите – обаза. Обаза. Когда что-то мешает жить.

– Обуза, – поправил Хейз.

– Si. Обаза. И тогда я нашла мужчину и пошла жить с ним.

– Кто он был?

– А, просто мужчина. Не совсем плохой, не имел дела полиция. Но я не живу с ним, потому что он бил меня один раз, а это я не люблю. Так я ушла. Иногда стала спать с другие мужчины, но только когда совсем нет деньги.

Она замолчала.

– Я скажу вам что-то.

– Что?

– В Пуэрто-Рико я была красивая девушка. Здесь я тоже красивая, но дешевка. Понимаете? Я иду на улица, и мужчины думают: “Я буду спать с эта девушка”. В Пуэрто-Рико есть уважение. Совсем не так, как здесь.

– Как это?

– В Пуэрто-Рико девушка идет на улица, мужчины смотрят и радуются, приятно видеть. Девушка может немного вилять задом, мужчины любят, им нравится. И немного смеются, я хочу сказать, от всего сердца, без злоба. Здесь... нет. Здесь всегда думают: “Дешевый шлюха. Пута”. Я ненавижу эта город.

– Ну, ты...

– Я не виновата, что не так хорошо знаю английский. Я учила испанский. Я знаю настоящий испанский, очень литературный испанский, очень хороший школа. Но испанский здесь не годится. Если говорите здесь по-испански, тогда вы иностранец. Но это и моя страна тоже, нет? Я тоже американка, нет? Пуэрто-Рико тоже есть Америка. До испанский здесь нехорошо. Кто говорит по-испански, это означает пута. Я ненавижу эта город.

– Анжелика...

– Знаете что? Я хочу вернуться остров. Я хочу вернуться и никогда не уехать больше. Я говорю вам. Там я бедный, но там я Анжелика Гомес. Я знаю, кто я такой. И в целый мир нет больше, нет другой Анжелика Гомес. Только я. А здесь я никто, только грязный пуэрториканкский дрянь.

– Не для всех, – сказал Хейз.

Анжелика покачала головой.

– У меня будет большая неприятности сейчас, нет?

– Да, очень большие неприятности.

– Si. И что со мной будет сейчас? Я пойду в тюрьму, а? Может быть хуже, если этот Касым умрет, а? А почему я порезала его? Хотите знать, почему я порезала? Потому что он забывает одна вещь. Он забывает то, что все забывают в этот город. Он забывает, что я – это я, Анжелика Гомес, и все, что я имею, – это мой собственность, и никто не может трогать, пока я не скажу трогать. Это я. Это мой собственность. Почему не могут оставить человек в покое? Казалось, она вот-вот расплачется. Хейз потянулся к ней и хотел взять ее за руку, но она затрясла головой изо всех сил. Хейз убрал руку.

– Простите, – сказала Анжелика, – я не буду плакать. В эта город быстро учишься, что от плакать нет польза, совсем нет польза. – Она кивнула. – Простите. Оставьте меня. Пор фавор. Пожалуста. Оставьте. Пожалуста.

Хейз встал. Вирджиния Додж опять занялась бутылью. Он небрежно прошел к доске циркуляров и встал у стены недалеко от выключателя. Так же небрежно достал из заднего кармана блокнот и стал делать записи.

Мальчики начали развлекаться раньше, чем обычно. Сейчас было только 6.25, но они вышли на улицу в половине четвертого, после скучной лекции по антропологии. В пятницу вечером, когда кончилась трудная неделя, в течение которой они томились на уроках, делая никому не нужные записи, мальчики были просто обязаны выпить, как настоящие мужчины. Они начали с пива в клубе колледжа, расположенного через улицу от главного здания. Но какой-то глупый новичок, которому было поручено неделю назад закупить провизию, забыл пополнить запасы спиртного, исчезавшие быстрее всего. Так получилось, что в холодильнике остались всего две дюжины банок пива, и пришлось искать утешения в другом месте. Мальчики были вынуждены покинуть свою привычную уютную нору и отправиться на поиски освежающей жидкости в город.

Они вышли из клуба, одетые в форму, обличающую их принадлежность к ученому сословию. На них были брюки с ремнями, затянутыми сзади, складки на брюках были тщательно смяты, а отвороты отрезаны. Поверх брюк были белые рубашки на пуговицах, а вокруг ворота рубашек повязаны яркие шелковые галстуки с большим узлом, заколотые золотыми булавками.

К тому времени, когда гуляки подошли, к третьему бару, они едва держались на ногах.

– Когда-нибудь, – сказал Сэмми Хорн, – я приду на этот проклятый урок антропологии и сорву блузку с мисс Амалио.

Потом я прочту лекцию о брачном ритуале “хомо сапиенс”.

– Неужели кто-нибудь решится сорвать блузку с мисс Амалио? – спросил Баки Рейнолдс.

– Я, вот кто, – возразил Сэмми. – И я прочту лекцию о брачном...

– У него только секс на уме, – сказал Джим Мак Кейд. – Только и звонит об этом.

– Правильно! – выразительно подтвердил Сэмми. – На сто процентов!

– Мисс Амалио, – сказал Баки, пытаясь ясно выговаривать слова, что давалось ему с большим трудом, – всегда поражала мое воображение, и я воспринимал ее только как сушеную заразу. По правде говоря, Сэмюэл, я крайне удивлен, что ты питаешь относительно нее черные замыслы. Я искренне и глубоко удивлен твоим порочным образом мыслей.

– Иди ко всем чертям, – ответил Сэмми.

– Один только секс на уме, – повторил Джим.

– Я скажу вам кое-что, – заметил Сэмми, глядя серьезно блестящими голубыми глазами сквозь очки с простыми стеклами в солидной черной оправе. – В тихом омуте черти водятся. Тихая вода, знаете ли, – это серьезно, это божеская правда, клянусь, чем хотите.

– Мисс Амалио, – ответил Баки, пытаясь четко произнести это имя, хотя у него заплетался язык, – это не тихая вода, это стоячая вода. И я был зара... я хочу сказать поражен, когда узнал, что ты, Сэмюэл Хорн, можешь даже в мыслях...

– Могу, – подтвердил Сэмми.

– Это непристойно. – Баки наклонил коротко остриженную белокурую голову, мрачно кивнул и испустил тяжкие вздохи. – Неприлично. – Он снова вздохнул. – Но, по правде говоря, я бы сам не прочь урвать кусочек этого добра, знаешь? В ней есть что-то иностранное, сексуальное, хотя ей, наверное, четыре тысячи лет.

– Ей не больше тридцати, – возразил Сэмми, – спорю на членство в клубе Фи Бета Каппа.

– Ты еще не член Фи Бета Каппа.

– Верно, но когда-нибудь буду. Всякий нормальный американский парень знает, что членство в Фи Бета Каппа – это ключ к вратам рая. Поэтому я смогу спорить на членство в этом клубе и даже готов выдать секрет тайного рукопожатия членов этого клуба, если мисс Амалио хоть на день старше тридцати.

– Она итальянка, – сказал Джим, витавший в невесомости. Когда Джим был пьян, его лицо расползалось. Казалось, оно отделялось от тела и висело в пространстве без всякой поддержки. Глаза вылезали из орбит. Губы двигались без напряжения мускулов, сами собой.

– Она действительно итальянка, – сказал Баки, – ее зовут Серафина.

– Откуда ты знаешь?

– Это напечатано на программе ее занятий. Серафина Амалио. Красиво.

– Но как скучно, о господи! – сказал Джим.

– У нее очень упругая грудь, – заметил Сэмми.

– Очень. Упругая, – согласился Баки.

– У испанских девочек упругие груди, – сказал Джим, возникший в поле зрения с левой стороны. – Тоже.

– За Серафину Амалио, – провозгласил Баки, поднимая стакан.

– И за испанских девочек, – добавил Джим. – Тоже.

– И за упругую грудь.

– И за стройные ножки.

– И за чистые зубы.

– За пепсодент – лучшую в мире зубную пасту!

Все выпили.

– Я знаю, где найти испанских девочек, – сказал Сэмми Хорн.

– Где?

– На другом конце города.

– На каком конце?

– На улице, которая называется Мэзон Авеню. Знаешь такую?

– Нет.

– Это на другом конце. Там можно найти испанских девочек с упругой грудью, стройными ножками и чистыми зубами. – Сэмми кивнул. – Джентльмены, время решать. Который час, Баки, старая перечница?

– Шесть двадцать пять, – ответил Баки, глядя на часы. – И три четверти минуты. Когда услышите звон, будет шесть двадцать шесть. – Он помолчал. – Бом!

– Поздновато, парни, – сказал Сэмми, – позже, чем мы думали, парни. О господи, парни, когда-нибудь нас мобилизуют. Что тогда? Мы отправимся ко всем чертям, парни, проливать собственную кровь на чужой земле.

– О господи! – Баки был полон жалости к себе.

– Ну так что?.. Будем мы ждать, пока мисс Амалио снимет свою блузку, в чем я сильно сомневаюсь? Вряд ли она это сделает, несмотря на упругость своей замечательной груди. Или мы отправимся на тот конец города к дивной улице под названием Мэзон Авеню исследовать неведомые земли, не подвергаясь опасности военных действий? Как вы думаете, парни?

Мальчики молчали, погруженные в раздумье.

– Ну, решайте, – сказал Сэмми. – Это может оказаться лучшим временем в нашей жизни.

– Ну что ж, пойдем переспим с испанскими девочками, – сказал Баки.

Стоя у доски циркуляров, поближе к выключателю, Хейз чертил бессмысленные значки в блокноте, ожидая момента для атаки. Его рука скользнула вниз, к пластиковому выключателю. Наступила темнота, внезапная темнота, заполнившая комнату.

– Что за черт?.. – начала Вирджиния, потом замолчала, и в комнате снова наступила тишина.

“Плащ”, – подумал Хейз.

Быстро!

Его пальцы скользнули по грубому материалу плаща, вниз, к карману, нащупали тяжесть пистолета, он сунул руку в разрез, чтобы схватить револьвер...

И вдруг с невообразимой, ослепительной яркостью зажегся свет.

Глава 12

Хейз чувствовал себя, как ребенок, которого застали в тот момент, когда он запустил руку в коробку с печеньем.

Он не сразу сообразил, что вызвало столь ослепительную иллюминацию, но потом понял, что кто-то зажег свет и что его рука находится в кармане плаща Вирджинии, не доставая нескольких дюймов до пистолета. Удивительно, время словно перестало существовать с тех пор, как стало светло. Он знал, что время течет с небывалой скоростью, и понимал – от того, что он сделает за несколько ближайших секунд, будет зависеть жизнь или смерть всех, кто находится в этой комнате, и все же не мог преодолеть ощущения, что время остановилось.

Прошло, казалось, целых три года, прежде чем он принял решение быстро повернуться к Вирджинии с оружием в руке.

Он сжал пальцы вокруг рукоятки пистолета в темных недрах кармана, и это заняло еще двенадцать лет. Хейз почти выхватил пистолет, когда увидел Артура Брауна, который быстро шел по коридору, удивленно подняв брови. Примерно через сто лет он решил крикнуть:

– Уходи, Артур! Беги!

Но было уже поздно, потому что Артур открыл дверцу барьера и вошел в дежурную комнату. Доставать пистолет тоже было поздно – время вступило в свои права, оно словно вытекло в канализационную трубу. Был только угрожающе холодный голос Вирджинии Додж, который прорезал тишину, установившуюся в комнате.

– Не доставай пушку, рыжий! Я целюсь прямо в бутыль!

Хейз замер. Внезапно он подумал: “А что там, в бутыли? Действительно нитроглицерин?”

Потом эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась. Он не мог рисковать. Разжав пальцы, Хейз повернулся к Вирджинии.

Артур Браун стоял у самой дверцы, раскрыв рот.

– Что?..

– Заткнись! – прервала его Вирджиния. – Входи сюда!

– Что?..

Лицо Брауна выражало безграничное удивление. Просидев весь день в кладовой магазина готового платья, он вернулся в участок и поднялся по металлической лестнице, ведущей на второй этаж, что делал уже тысячу раз с тех пор, как стал работать в 87-м участке. Увидев, что в коридоре нет света, он бессознательно потянулся к выключателю у лестницы и включил свет. Первое, что он увидел, был Коттон Хейз, засунувший руку в карман женского плаща, висевшего на крючке. А потом... женщину с револьвером.

– Ну-ка, подойди сюда, рыжий! – приказала Вирджиния.

Хейз молча подошел к ней.

– Ты очень умный, верно, сволочь?

– Я...

Рука, державшая револьвер, быстро поднялась и с неожиданной силой нанесла удар. Хейз уголком глаза уловил блеск стального дула, почувствовал резкую боль, когда металл врезался ему в щеку, и прикрыл лицо руками, ожидая нового удара. Но его не было. Он отнял руки от щеки и посмотрел на пальцы. Они были в крови.

– Больше никаких фокусов, рыжий, понятно? – ледяным тоном сказала Вирджиния.

– Понятно.

– А теперь убирайся. Туда, на ту сторону. А ты, – повернулась она к Брауну, – входи. Быстро!

Браун прошел дальше. Он уже понял ситуацию и больше не удивлялся.

Вирджиния, держа в левой руке бутыль с нитроглицерином, а в правой – револьвер, направилась к вешалке. Она шла быстро, спотыкаясь, плечи нервно дергались, движения бедер и ног были резкими и лишенными всякой женственности, словно кто-то толкал ее сзади. Глядя, как Вирджиния пересекает комнату, Хейз все больше убеждался в том, что жидкость в ее левой руке вовсе не нитроглицерин, как она утверждала. Правда, нитроглицерин – капризная штука. Иногда он взрывается. Другой раз...

Он размышлял: “Нитро? Или вода?”

Вирджиния быстро достала пистолет Бернса из кармана своего плаща, вернулась к столу, поставила на него бутыль, открыла ящик стола и бросила пистолет в ящик.

– Так, а теперь ты, – обратилась она к Брауну, – давай сюда пушку.

Браун не пошевелился.

– В этой бутылке на столе нитроглицерин, – спокойно сказала Вирджиния. – Давай сюда револьвер.

Браун посмотрел на Бернса.

– Отдай, Арти, – посоветовал Бернс. – Здесь она командует.

– Во что она играет? – поинтересовался Браун.

– Во что я играю, это не твое дело, – резко сказала Вирджиния. – Закрой рот и давай свою пушку.

– Да, суровая дама. – Браун подошел к столу, внимательно глядя на Вирджинию. Он не отрывал от нее глаз, когда на ощупь отстегивал кобуру, пытаясь понять, какие чувства она к нему испытывает. Браун обычно умел распознавать ненависть за тысячу шагов и мгновенно ощущал, в каком случае цвет его кожи определит характер отношений между ним и тем человеком, на которого смотрит и с которым говорит. Артур Браун был негром. Он был также очень нетерпеливым человеком. Ему пришлось довольно рано убедиться в том, что случайное совпадение цвета его кожи с фамилией Браун-Коричневый лишь увеличивает его бремя, “бремя черного человека”. Он всегда с нетерпением ожидал неизбежной оговорки, неосторожного выражения, и сейчас его нетерпение достигло предела. Но на лице Вирджинии Додж нельзя было прочесть никаких чувств. Она положила револьвер Брауна в ящик стола.

– Ну, а теперь пройди туда, на ту сторону комнаты.

– Можно сначала доложить лейтенанту? – спросил Браун.

– Лейтенант, – позвала Вирджиния, – идите сюда!

Бернс подошел к столу.

– Он хочет что-то доложить. Докладывайте здесь, мистер, чтобы я могла вас слышать.

– Ну, как там? – спросил Бернс.

– Полный ноль. Из этого ничего не выйдет, Пит.

– Почему не выйдет?

– Я вышел оттуда, потом заглянул в лавку купить пачку сигарет.

– Ну?

– Мы поговорили с хозяином. В их районе было много краж. Больше всего в магазинах готового платья.

– Ну?

– Но он сказал мне, что кражи скоро прекратятся. Знаете, почему?

– Почему?

– Потому что в том магазине через улицу сидит в кладовой легавый и ждет, пока туда сунется грабитель. Вот что мне сказал тот парень в лавке.

– Понятно.

– Если он знает, то это известно каждому молочному торговцу на этой улице. А если знают лавочники, то в курсе и все покупатели. Можешь не сомневаться, вор тоже все знает. Из этого ничего не выйдет. Пит. Нам нужно придумать что-нибудь другое.

– Вы кончили?

– Кончили.

– Хорошо. Теперь перейдите на другой конец комнаты.

Бернс отошел от стола. Браун стоял в нерешительности.

– Ты слышишь меня?

– Слышу.

– Тогда иди!

– Для чего вам револьвер и нитро, мадам? – спросил Браун. – Мне хочется узнать, что вам здесь нужно? Для чего все это?

– Я пришла сюда, чтобы убить Стива Кареллу.

– Бутылкой с супчиком?

– Нет, выстрелом из револьвера. Нитро – это моя страховка.

Браун кивнул.

– Нитроглицерин настоящий?

– Настоящий.

– Как это проверить?

– Никак. Или хочешь попытаться привязать колокольчик на хвост коту, чтобы мыши слышали, как он идет? Из них не нашлось ни одного храбреца, готового пожертвовать собой. – Вирджиния улыбнулась.

Браун улыбнулся в ответ.

– Нет, спасибо, мадам. Я просто спросил. Убьете Стива? Почему, что он вам сделал? Оштрафовал за стоянку в неположенном месте?

– Это не смешно, – ответила Вирджиния. Она уже не улыбалась.

– Я и не думал, что смешно. А кто эта красотка? Ваша партнерша?

– У меня нет партнеров, – ответила Вирджиния, и Брауну показалось, что на минуту она закрыла глаза. – Это задержанная.

– А разве мы все не задержанные? – Браун снова улыбнулся, но Вирджиния сжала губы.

Хэл Уиллис подошел к столу:

– Послушайте, – сказал он. – Мисколо очень плохо. Может, вы разрешите нам позвать врача?

– Нет, – ответила Вирджиния.

– Ради бога, он может умереть. Послушайте, вам нужен Карелла, верно? Какой смысл в том, чтобы невинный человек...

– Никаких врачей, – отрезала Вирджиния.

– Почему? – спросил Бернс, подходя к столу. – Вы можете задержать его здесь после того, как он сделает перевязку, как задержали всех нас. Какая вам разница?

– Никаких врачей, – повторила она.

Хейз медленно двинулся к столу. Сами того не сознавая, четверо полицейских стали так, как обычно стояли, допрашивая подозреваемых. Хейз, Бернс и Браун – перед столом, Уиллис – справа от него. Вирджиния продолжала сидеть, подвинув поближе к себе бутылку с нитроглицерином и держа револьвер 38-го калибра.

– Предположим, я возьму трубку и вызову врача, – начал Хейз.

– Я убью тебя.

– Не боитесь, что эта штука взорвется? – спросил Уиллис.

– Нет.

– А вы немного нервничали, когда сюда вошел Марчисон, верно?

– Заткнись, рыжий! Ты уже достаточно себя показал.

– Достаточно, чтобы застрелить меня? – поинтересовался Хейз.

– Да.

– И вызвать взрыв? – добавил Браун.

– И еще один визит с первого этажа?

– Вы не можете допустить этого, Вирджиния, верно?

– Могу! Если кто-нибудь войдет, все полетит к чертям!

– А как же Карелла? Если вы взорвете всех нас, то Карелла останется жив. Вам же нужен Карелла, верно?

– Да, но...

– Тогда как же вы можете взорвать ваш нитроглицерин?

– Как вы можете допустить еще один выстрел?

– Вы не можете застрелить никого из нас, верно? Это слишком рискованно.

– Отойдите, – сказала. Вирджиния, – все.

– Чего вы боитесь, Вирджиния?

– Револьвер у вас, а не у нас.

– Вы можете выстрелить?

– Или вы уже боитесь стрелять?

Хейз обошел стол с левой стороны, оказавшись поближе к Вирджинии.

– Назад! – крикнула она.

Уиллис стал обходить стол справа, и Вирджиния резко повернулась, целясь в него. В это время Хейз встал между ней и стоявшей на столе бутылью. Вирджиния на секунду убрала левую руку со стола, немного отставила стул и стала подниматься. В тот же момент Уиллис, видя, что она уже не держит бутыль, и зная, что встающий со стула человек находится в неустойчивом положении, изо всей силы ударил Вирджинию ногой в лодыжку. Одновременно Хейз толкнул ее, так что она окончательно потеряла равновесие и, наклонившись вправо, грохнулась на пол. Пальцы правой руки разжались, револьвер скользнул по полу, сделал несколько поворотов и внезапно остановился.

Уиллис нагнулся, чтобы взять револьвер.

Он вытянул руку, и Хейз задержал дыхание, потому что они наконец-то избавились от этой ненормальной суки.

Но Уиллис завопил от боли. Трехфутовый кинжал из кожи и металла пригвоздил его руку к полу.

Глава 13

Черная юбка туго натянулась, когда Анжелика резким движением вытянула ногу. Юбка подчеркивала полноту бедра, свободно свисала у колена и там внезапно кончалась, скрывая стройную икру и тонкую лодыжку, вокруг которой обвивался черный ремешок. Под ремешком была кожаная красивая лодочка на высоком каблуке, остром, как стилет. И этот каблук впился в руку Уиллиса.

Анжелика убрала ногу и быстро опустилась на колени, чтобы поднять револьвер. Она подобрала юбку на коленях, схватила револьвер и, сверкая глазами, прицелилась в лейтенанта Бернса, протянувшего руку к бутыли.

– Не трогай! – крикнула она.

Бернс замер.

– Все отойдите от стола. Все! Назад! Назад!

Они стали отходить, отступая перед новой угрозой, еще более опасной, чем первая. Анжелика Гомес перерезала горло человеку, и, насколько им было известно, он к этому времени был уже мертв. Ее должен был покарать закон, ей могла отомстить уличная банда, и в глазах ее была отрешенность отчаяния. Анжелика Гомес хотела сыграть свою роль, и горе тому, кто окажется у нее на пути.

Она поднялась с пола, крепко держа револьвер.

– Я буду отсюда уходить. Пусть никто не пробует меня помешать.

Вирджиния Додж была уже на ногах. Она повернулась к Анжелике и, улыбаясь, сказала ей:

– Молодец! Отдай мне револьвер.

Анжелика не сразу поняла ее. Она с любопытством посмотрела на Вирджинию:

– Ты сумасшедшая? Я ухожу. Сейчас.

– Знаю. Отдай мне револьвер. Я прикрою тебя. Пока ты не уйдешь.

– Почему я должна отдавать тебе револьвер?

– О боже, ты что, на их стороне? Этих сволочей, которые хотят отправить тебя за решетку?

– Зачем я должна делать тебе любезность? Я раньше просила тебя отпускать меня, но ты сказала “нет”. Теперь ты хочешь револьвер. Ты сумасшедшая.

– Хорошо, я объясню тебе. Если ты возьмешь этот револьвер с собой, они нападут на меня, как только ты выйдешь из этой комнаты. А это значит, что через четыре секунды они сядут на телефон и натравят на тебя всю проклятую полицию. Если ты отдашь мне пушку, я задержу их. Они будут сидеть здесь. Никаких телефонных звонков. Никаких полицейских машин. Никто не будет искать тебя, ты свободна.

Анжелика задумалась.

– Отдай револьвер, – повторила Вирджиния и подошла поближе к Анжелике. Та, выгнув спину, широко расставив ноги, застыла в позе тигрицы, приготовившейся к прыжку, рука, сжимающая револьвер, слегка дрожала. Вирджиния подошла ближе.

– Отдай его мне, – повторила она.

– Ты будешь задержать их? – спросила Анжелика. – Они будут оставаться здесь?

– Да.

– Подойди тогда близко.

Вирджиния подошла к ней.

– Дай руку, – сказала Анжелика.

Вирджиния вытянула руку, и Анжелика положила ей в ладонь револьвер.

– Я иду сейчас. Ты держи их здесь. Я буду свободная. Свободная, – повторила она.

Она отвернулась от Вирджинии, но успела сделать только один шаг. Вирджиния подняла руку и изо всей силы обрушила револьвер на голову Анжелики Гомес. Та упала на пол, а Вирджиния, перешагнув через нее, быстро пошла к столу.

– Кто-нибудь еще думает, что я шучу?

Когда Карелла поднимался по лестнице на второй этаж, Роджер, лакей, служивший Джефферсону Скотту более двадцати лет, подметал коридор. Этот высокий худощавый человек, почти лысый, с венчиком седых прядей вокруг головы, выметал деревянные прямоугольники, квадраты, треугольники и щепки, образовавшиеся в результате разрушительной работы лома. Щетка методически двигалась в тонких, ловких пальцах, сметая в совок весь этот мусор.

– Убираете? – любезным тоном спросил Карелла.

– Да, – ответил Роджер. – Да, сэр. Мистер Скотт любил, чтобы всюду было чисто.

– Вы хорошо знали старика?

– Я долго работал у него, очень долго.

– Вы к нему хорошо относились?

– Он был хороший человек. Я очень хорошо к нему относился.

– У него когда-нибудь были неприятности с сыновьями?

– Неприятности, сэр?

– Ну, вы знаете. Споры. Серьезные ссоры. Кто-нибудь из них угрожал ему?

– Время от времени они спорили, сэр, но никогда не было серьезной ссоры. И никогда не было угроз. Нет, сэр.

– А как насчет невестки? Старик не был против, когда Дэвид привел ее в дом?

– Нет, сэр. Она очень понравилась мистеру Скотту. Он часто говорил, что хотел бы, чтобы и другие его сыновья нашли себе таких хороших жен.

– Понятно. – Карелла помолчал. – Ладно. Большое спасибо. Я хотел бы еще раз осмотреть комнату, может быть, найдется что-нибудь интересное.

– Да, сэр. – Роджер не торопился уходить. Он стоял со щеткой в одной руке и совком в другой, словно ждал чего-то.

– Да? – спросил Карелла.

– Сэр, мы обычно обедаем в семь часов. Сейчас шесть тридцать, и мне хотелось бы узнать... сэр, вы отобедаете с нами?

Карелла посмотрел на часы. Было 6.37.

– Нет, – ответил он, – по правде говоря, я должен быть в участке к семи. Моя жена будет ждать меня там. Нет, спасибо. Никаких обедов. – Он остановился и неизвестно почему сказал: – У нас будет ребенок. То есть у моей жены.

– Да, сэр, – ответил Роджер и улыбнулся.

– Вот так. – Карелла тоже улыбнулся.

Они стояли в полумраке, улыбаясь друг другу.

– Ну ладно, – вздохнул Карелла, – за работу.

– Да, сэр.

Карелла вошел в комнату. Он слышал, как за дверью Роджер шаркал по коридору. “Итак, парни, мы опять здесь, – думал Карелла. – Вот Стив Карелла, который явился в уютную кладовую, где веселые прожигатели жизни танцевали под звуки классического трио “Танец смерти Скотта”. – “Какую мелодию они играют, Людвик?” – “Ах, да, это “Вальс висельника” – любимый старый венский вальс”.

Давай работай, старый Стив. Что, у тебя уже не хватает шариков? Осмотрим как следует эту комнату, потом доставим себе удовольствие и зададим еще несколько вопросов, на этом кончим и завернем покупку, ладно?

Комната.

Окон нет. Конечно, никаких чертовых окон.

Никаких потайных дверей или панелей.

Джефферсона Скотта нашли здесь висящим на веревке около десяти футов от двери, с опрокинутым стулом у ног. Веревка была перекинута через эту балку и привязана к дверной ручке.

Дверь открывалась наружу в коридор.

Один только вес Скотта не мог держать дверь.

Значит, дверь была заперта, раз ее не могли открыть три дюжих молодца, о господи, какие крупные парни эти Скотты! Дверь не могла быть заперта снаружи. Чтобы закрыть дверь и просунуть задвижку в скобу, требовалось приложить немалые усилия. Значит, не могло быть никаких шнурков и прочей чепухи, о которой мы постоянно читаем в детективных романах. Ломом сорвали запор с дверной рамы, чтобы открыть дверь и снять Скотта с веревки, на которой он висел.

Таковы факты.

Если бы здесь был Шерлок Холмс...

Но его не было.

Здесь только я. Стив Карелла. Я хороший детектив, но не могу ни в чем разобраться.

Ну-ка, посмотрим.

Он подошел к двери и внимательно осмотрел расшатавшийся шуруп. Дверная рама была вся в отметинах, лом поработал на славу. Старый Роджер смел столько обрубков и щепок, что можно было бы открыть мастерскую зубочисток. Карелла закрыл дверь. Она действительно была обита железными полосами, и, конечно, надо было крепко захлопнуть эту проклятую дверь, а потом сильно тянуть к себе, чтобы закрыть как следует. Он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и нагнулся.

Между нижним краем двери и порогом комнаты было расстояние в полдюйма. Карелла засунул пальцы под дверь. Он чувствовал под пальцами металлическую полосу, которой была обита дверь. Полоса была прибита примерно на четверть дюйма отступая от наружной стороны двери. Карелла снова открыл дверь. Такая же полоса была прибита к порогу, немного дальше, чтобы дверь плотнее примыкала к раме. Он опять закрыл дверь. И опять провел пальцами между дверью и порогом. В одном месте в металле было что-то вроде вмятины, но Карелла не был полностью уверен в этом. И все же казалось, по крайней мере на ощупь, что в одной точке имеется длинная острая вмятина в форме зубца. Его пальцы скользили по металлу: гладко, гладко, вот! Вот оно. Небольшое резкое углубление.

– Что-нибудь потеряли? – спросил голос у него за спиной.

Карелла повернул голову. Марк Скотт был очень высоким и таким же светловолосым, как его брат Дэвид. У него был твердый плоский лоб и твердый плоский нос. Резко скошенные вниз скулы нарушали скучную правильность остальных черт. Губы довольно толстые, глаза серые, но в полутемном коридоре казались почти бесцветными и прозрачными под светлыми толстыми бровями.

Карелла поднялся и отряхнул пыль с колен.

– Нет, – сказал он любезно, – ничего не потерял. Но, в определенном смысле, пытаюсь кое-что найти.

– Что бы это могло быть? – произнес с улыбкой Марк.

– О, я не знаю. Может быть, путь в эту комнату.

– Под дверью? – спросил Марк, все еще улыбаясь. – Надо быть очень худощавым, вам не кажется?

– Конечно, конечно, – ответил Карелла, открыл дверь и вошел.

Марк пошел за ним.

Карелла тронул пальцем висящий шуруп, так что он стал качаться.

– Мне сказали, что этот замок запирался с большим трудом. Это правда?

– Да. Надо было потянуть дверь на себя изо всей силы, только тогда можно задвинуть засов. Я говорил отцу, чтобы он сменил замок, но он считал, что этот замок его устраивает, позволяет поупражняться, ведь ему больше негде делать это. – Марк снова улыбнулся. У него была приятная улыбка: полные губы открывали ослепительный ряд зубов.

– Как сильно надо было тянуть дверь?

– Простите?

– Чтобы задвинуть засов.

– О, очень сильно.

– Как вам кажется, если веревка была привязана к дверной ручке, хватило бы веса вашего отца, чтобы задвинуть засов?

– Хватило, чтобы не дать двери открыться, но чтобы задвинуть этот засов, нужно было тянуть дверь на себя с большой силой. Вы, наверное, думаете, что кто-нибудь запер дверь снаружи? С помощью шнурка или чего-то вроде этого?

Карелла вздохнул:

– Да, я примерно так и думал.

– Невозможно. Спросите любого из моих братьев. Спросите Кристин. Спросите Роджера. Замок был очень тугой. Отец должен был сменить его, обязательно. Мы говорили об этом много раз.

– Вы когда-нибудь ссорились?

– С отцом? Боже милостивый, конечно, нет. Я поклялся никогда не спорить с ним. По крайней мере после того, как мне исполнилось четырнадцать. Помню, именно в это время я принял такое решение, и оно стоило мне больших усилий.

– “Великое решение Скотта”. Прямо как в кино.

– Что? О, да, – согласился Марк с улыбкой. – Когда мне было четырнадцать лет, я понял, что нет никакой пользы спорить с отцом. С того времени мы всегда ладили друг с другом.

– Вплоть до настоящего времени, а?

– Да.

– Кто обнаружил, что дверь заперта?

– Алан.

– А кто пошел за ломом?

– Я.

– Для чего?

– Чтобы взломать дверь. Мы звали отца, но он не отвечал.

– И лом помог?

– Да. Конечно, помог.

– Кто пробовал открыть дверь после того, как вы применили лом?

– Я.

– И на этот раз она открылась?

– Нет. Тело было очень тяжелым. Но мы смогли немного приоткрыть дверь, снова с помощью лома. Алан просунул руку в щель и перерезал веревку.

– Кто-нибудь из вас просовывал лом под дверь? – спросил Карелла.

– Под дверь?

– Да. Здесь. У порога.

– Нет. Зачем?

– Не имею представления. Вы много получаете, мистер Скотт?

– Что?

– Вы работаете?

– Ну, я...

– Да или нет?

– Я прохожу практику на одном заводе. Готовлюсь занять ответственную должность. Отец был убежден, что администраторы должны пройти всю служебную лестницу снизу доверху.

– Вы были согласны с ним?

– Да. Конечно.

– Где вы... проходите практику?

– На заводе в Нью-Джерси.

– Как долго?

– Шесть месяцев.

– Сколько вам лет, мистер Скотт?

– Двадцать семь.

– А чем вы занимались до того, как поступили на тот завод в Нью-Джерси?

– Несколько лет я пробыл в Италии.

– Чем занимались?

– Развлекался. Когда умерла мать, она оставила мне немного денег. Я решил истратить их после окончания колледжа.

– Когда это было?

– Мне исполнилось тогда двадцать два года.

– И с тех пор вы все время находились в Италии?

– Нет. Правительство нарушило мои планы. Еще до окончания колледжа мне пришлось два года прослужить в армии.

– А потом вы поехали в Италию, верно?

– Да.

– К тому времени вам было двадцать четыре года?

– Да.

– Сколько денег у вас было?

– Мать оставила мне тридцать тысяч.

– Почему вы вернулись из Италии?

– У меня кончились деньги.

– Вы истратили тридцать тысяч долларов за три года? В Италии?

– Да.

– Истратить такую кучу денег в Италии! Многовато!

– Разве?

– Я хочу сказать, что вы жили на широкую ногу.

– Я всегда жил на широкую ногу, мистер Карелла, – сказал Марк, широко улыбаясь.

– А что это за должность, в которой вы практикуетесь?

– Администратор по торговым делам.

– Без всяких почетных званий и титулов?

– Просто администратор по торговым делам.

– Сколько платят на такой должности?

– Наш отец не хотел баловать своих детей, – ответил Марк.

– Он понимал, что его дела пойдут кувырком, если он просто поставит своих сыновей на высокооплачиваемые должности, не научив их как следует бизнесу.

– Сколько вы получаете, проходя практику?

– Пятнадцать тысяч.

– Понятно. И вы жили на широкую ногу. Десять кусков в год, да еще в Италии! Понятно.

– Это минимальная плата, мистер Карелла. Отец имел намерение полностью передать Скотт Индастриз своим сыновьям.

– Да, его завещание, несомненно, подтвердит это намерение. Вы знакомы с его завещанием, мистер Скотт?

– Все мы знакомы. Отец не делал из него тайны.

– Понятно.

– Скажите, мистер Карелла, вы думаете, что я убил собственного отца?

– А вы убили его, мистер Скотт?

– Нет.

– Он покончил с собой, верно, мистер Скотт?

– Да, верно. – Марк замолчал. – Или вы думаете, что я влез в комнату через щель?

Глава 14

Вот он – город. Открытый для поздних развлечений, одетый в блестящий черный атлас ночи с ярко-красной оторочкой огней, с гирляндой алмазов в волосах. Квадраты витрин заведений, открытых круглые сутки, мерцающий в темноте назло звездам светлый туман в воздухе у невероятно далекого горизонта. Город словно красотка с ослепительным ожерельем на стройной шее – красный и зеленый свет транспортных магистралей, янтарь уличных фонарей, ослепительное сияние люминесцентных ламп на Дитовернер Авеню. Круглые мясистые плечи красотки колышутся в такт ночной музыке, эта музыка заставляет взволнованно вздыматься ее полные груди: мрачная и таинственная музыка, просачивающаяся из стриптизных подвальчиков Изолы, пробивающая себе путь с математической точностью из прохладных бистро, рассыпающаяся причудливыми ритмами из ночных клубов. Шоссейные дороги сияют, как реки, отражением разноцветных огней, сжимаются на перекрестках, словно тонкая талия, потом расходятся, как широкие бедра, на юг и на север. Они распрямляются, будто стройные ноги, чьи лодыжки закованы в браслеты неоновых огней, и становятся все уже, как узкие следы модных туфель на высоких каблуках, идущих по мокрому асфальту.

Вот он – город.

Это красотка, возбужденная ночными звуками, впитывающая ветер раскрытыми губами; она мчится в пространстве, и глаза ее горят лихорадочным возбуждением. Она прижимает к груди вечер, словно боится навеки упустить его. Город – это женщина, прекрасная женщина, хранящая жизнь в своем лоне и предательство в сердце, женщина-искусительница, держащая за спиной кинжал в длинных белых пальцах, женщина-утешительница, поющая давно забытые мелодии в обдуваемых ветром бетонных каньонах. Женщина, которая любит и ненавидит, женщина, которую познало восемь миллионов, насладившихся ее телом со страстью, смешанной с отвращением.

Восемь миллионов!

Джеффри Темблин был издателем.

Он издавал учебники. Этим рэкетом он занимался тридцать два года и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят семь лет, считал себя опытным парнем, которому известны все ходы и выходы в издательском рэкете.

Джеффри Темблин никогда не употреблял выражение “издательское дело”, для него существовало только слово “рэкет”, и он страстно ненавидел свою работу. Самым противным делом для него было издавать книги по математике. Он их терпеть не мог. Его нелюбовь ко всем математическим дисциплинам зародилась, очевидно, еще в средней школе, когда старый зануда по фамилии Фенензел преподавал ему геометрию. В семнадцать лет Джеффри не мог решить, что он ненавидит сильнее – геометрию или физиономию доктора Фенензела. Теперь, сорок лет спустя, его ненависть достигла чудовищных размеров и распространялась на всю математику вообще, а также на всех, кто преподавал или изучал математику. Стереометрия, аналитическая геометрия, алгебра, дифференциальное исчисление и даже простые и десятичные дроби входили в сферу этого чувства.

Но самое ужасное заключалось в том, что его фирма издавала множество учебников по математике. Именно поэтому у Джеффри Темблина была не одна, а три язвы желудка.

“В один прекрасный день, – думал Темблин, – я перестану издавать учебники вообще, и особенно учебники математики. Я буду выпускать в свет тонкие книжки стихов и критику. Фирма “Темблин букс” будет издавать только высокохудожественные книги. Больше никаких: “Если предположить, что Х равен 10, У равен 12, чему будет равно А?” Больше никаких: “Логарифм с равен логарифму а, следовательно...” Больше никаких язв. Стихи. Красивые тоненькие томики стихов. Ах, это было бы чудесно. Я перееду в пригород и оттуда буду руководить фирмой. Больше не будет спешки и суеты. Не будет самоуверенных редакторов, выпускников Гарварда со значком Фи Бета Каппа на лацкане пиджака. Не будет вечно недовольных художников, которые чертят треугольники, мечтая изображать обнаженную натуру. Не будет маразматических профессоров, которые приносят в дрожащих руках свои проклятые нудные сочинения. Только красивые тоненькие томики стихов, написанных тоненькими золотоволосыми девушками. Ах!”

Джеффри жил на Силвермайн Роу, на самом краю района, который обслуживался 87-м полицейским участком. Каждый вечер он возвращался домой из своего издательства, расположенного на Холл Авеню в центральной части Изолы, и шел пешком целый квартал к северу, к станции метро. Он доезжал до шестнадцатой улицы, выходил из метро и снова шел пешком домой по улицам, которые были когда-то красивыми и достаточно элитарными. Теперь все прежние обитатели куда-то ушли, все хорошее постепенно уходит, и в этом виновата математика. Современный мир все сводит к простейшим формулам, больше не осталось никакой реальности, кроме математической. Бесконечность в степени икс равняется взрыву водородной бомбы. Мир погибнет не от огня, он рассыплется в математические символы.

Сейчас даже улицы воняют. Загаженные пустыри, кучи мусора, который выбрасывают прямо из окон, уличные банды в ярких шелковых куртках, совершающие убийства, пока спит полиция, все гангстеры, которых больше интересует примитивная математика кроссвордов, чем человеческая порядочность. Поэзия! Куда девалась в этом мире поэзия? “Сегодня я буду идти парком”, – решил он и почувствовал приятное возбуждение.

Он шел быстро, размышляя о поэзии и замечая математическую точность зеленых окружностей – ламп, горевших над дверью полицейского участка, расположенного через улицу, – 87. Цифры. Всегда только цифры.

Перед ним шло четверо подростков. Малолетние преступники, гангстеры? Нет, они похожи больше на учеников колледжа, будущие ядерные физики и математики. Что они делают здесь, в этой части города? Подумай, они еще поют.

Я пел когда-нибудь? Погодите, встретитесь лицом к лицу с непреклонной реальностью плюсов и минусов! Пускай поют, а мы послушаем...

Джеффри Темблин внезапно остановился.

Подошва его ботинка прилипла к тротуару. Сделав гримасу, он отодрал подошву, поднял ногу и осмотрел низ ботинка: жевательная резинка! Черт возьми, когда это люди научатся быть аккуратными и не бросать жевательную резинку на тротуар, где на нее можно наступить?

Ругаясь сквозь зубы, Джеффри осмотрелся в поисках кусочка бумаги, от всего сердца желая, чтобы у него под руками оказалось одно из упражнений, составленных доктором Фенензелом.

Он заметил лист голубой бумаги, лежавший у самой обочины, и, прыгая на одной ноге, подобрал его. Он даже не посмотрел на этот лист. По всей вероятности, это какой-нибудь старый счет одного из здешних супермаркетов, где обозначены товары, цены, цены, цифры и еще раз цифры, – куда только девалась в этом мире поэзия?

Скомкав голубой лист, он со злостью оттирал подошву от жевательной резинки. Потом, чувствуя себя снова чистым и аккуратным, он сжал бумагу в математически правильный шар и бросил в кювет.

Больше она ничего не заслуживала.

Послание Мейера Мейера составило бы необычно тонкий томик стихов.

– Солнце сияет и шлет нам привет, – пел Сэмми. Радостным хором встречаем рассвет.

– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – подхватил Баки.

– А как дальше?

– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – повторил Баки.

– Давайте споем гимн нашего колледжа, – предложил Джим.

– К матери гимны всех колледжей, – сказал Сэмми. – Давайте споем “Русалка Минни”.

– Я не знаю слов.

– Кому нужны слова? Важны не слова, а эмоция.

– Слушайте, слушайте, – сказал Баки.

– Слова – это не более чем слова, – философски заметил Сэмми. – Если они не исходят отсюда. Прямо отсюда. – И он приложил руку к сердцу.

– Где эта Мезон Авеню? – поинтересовался Джим. – Где все эти испанские курочки?

– Дальше по улице. К северу отсюда. Не говори так громко. Вон там полицейский участок.

– Я ненавижу легавых, – сказал Джим.

– Я тоже, – поддержал его Баки.

– Я ни разу не встречал легавого, который не был бы насквозь сукиным сыном и сволочью, – заметил Джим.

– И я тоже, – поддержал его Баки.

– Я ненавижу летчиков, – сказал Сэмми.

– Я тоже ненавижу летчиков, – согласился Бакки. – Но я ненавижу и легавых.

– Особенно я ненавижу летчиков реактивных самолетов, – добавил Сэмми.

– О, и я тоже особенно, – сказал Баки, – но легавых я тоже ненавижу.

– Вы еще под мухой? – спросил Джим. – А я под мухой, и это замечательно. Где эти испанские девочки?

– Дальше по улице, дальше, имей терпение.

– Что это такое? – спросил Баки.

– Что?

– Вот этот голубой лист бумаги. Вон там.

– Что? – Сэмми повернулся в ту сторону. – Это лист голубой бумаги. А что ты думаешь?

– Не знаю, – ответил Баки. – А ты что думаешь?

Они пошли дальше, мимо второго экземпляра послания Мейера.

– Я думаю, это письмо от глубоко несчастной незамужней старой перечницы. Она пишет своему воображаемому любовнику на голубой бумаге.

– Прекрасно, – сказал Баки. Они пошли дальше.

– А что это, по-твоему?

– Это извещение о рождении ребенка у парня, который хотел мальчика, но случайно родилась девочка. По ошибке ему прислали извещение не на розовой, а на голубой бумаге.

– Еще лучше, – заметил Сэмми, – а ты что скажешь, Джим?

– Я под мухой, – ответил Джим.

– Понятно, но что ты думаешь об этой голубой бумажке? Они продолжали идти и прошли уже почти полквартала.

– Я думаю, это кусок голубой туалетной бумаги, – вдруг сказал Джим.

Баки остановился:

– Давай проверим.

– А?

– Подойдем посмотрим.

– Бросьте, бросьте, – сказал Джим, – не будем зря тратить время. Нас ждут испанские девочки.

– Это займет не больше минуты, – возразил Баки и повернул назад за куском бумаги.

Джим схватил его за руку.

– Слушай, не будь психом, пошли дальше.

– Он прав, – согласился Сэмми. – Кому интересно, что это за дрянь?

– Мне, – ответил Баки, вырвал руку, быстро повернулся и побежал назад. Его товарищи видели, как он поднял бумагу.

– Ненормальный псих, – сказал Джим, – задерживает нас.

– Да, – согласился Сэмми.

Стоя на том месте, где лежала бумага, Баки читал ее. Внезапно он бросился бежать по направлению к мальчикам. Тедди Карелла посмотрела на часы.

Было 6.45.

Она подошла к краю тротуара, подозвала такси и села в машину сразу же, как только та остановилась.

– Куда, мадам? – спросил шофер.

Тедди вынула из сумочки карандаш, полоску бумаги, быстро написала: “87-й полицейский участок, Гровер Авеню”, и отдала бумагу водителю.

Глава 15

Анжелика Гомес села и потрясла головой.

Она туже натянула юбку, поставила локти на поднятые колени и снова потрясла головой, потом осмотрелась с недоумевающим видом, как человек, проснувшийся в незнакомой гостинице.

Она вспомнила.

Анжелика провела пальцами по затылку. Там, где Вирджиния ударила ее рукоятью револьвера, вздулась огромная шишка. Она тронула ее и поморщилась от боли, которая щупальцами ползла во все стороны, горячо пульсируя, усиливая чувство разочарования и бессильного гнева. Анжелика поднялась с пола, стряхнула пыль с черной юбки и бросила на Вирджинию Додж взгляд, которым можно было бы убить целую армию.

И в этот момент она задумалась, была ли жидкость в этой бутылке действительно нитроглицерином.

Коттон Хейз потрогал щеку, где острая сталь сорвала кожу. Рана была довольно болезненной. Он приложил к щеке холодный влажный платок.

И он в десятый раз подумал: правда ли, что эта бесцветная жидкость в бутылке – нитроглицерин?

Стив Карелла, думала она.

Я убью Стива Кареллу. Я застрелю эту проклятую сволочь и буду спокойно смотреть, как он умирает, а они не посмеют тронуть меня, потому что боятся моей бутылки.

Я поступаю правильно.

Это единственное, что я могу сделать.

Простое уравнение, думала она, жизнь равна жизни.

Жизнь Кареллы за жизнь Фрэнка. Вот что такое справедливость.

Раньше Вирджиния Додж никогда не задумывалась о справедливости. Ее девичья фамилия была Мак Колей, мать ее была ирландкой, а отец шотландцем. Семья жила в Калмз Пойнт у подножия знаменитого моста, соединяющего эту часть города с Изолой. Даже сейчас она вспоминала этот мост с приятным чувством. Девочкой она играла в его тени, и мост был чудесным сооружением, открывавшим доступ к самым дальним краям земли. Однажды ей приснилось, что она перешла мост и попала в земли, сверкающие алмазами и рубинами.

Когда-нибудь она пройдет по этому мосту до самого неба, и там будут люди в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы с блестящими золочеными кровлями.

Она перешла мост и попала прямо в объятия Фрэнка Доджа.

В глазах полицейских Фрэнк Додж был подонком. В четырнадцать лет его арестовали за нападение на старика в Гровер Парк. По закону он был несовершеннолетним и отделался тем, что его пожурили и завели на него карточку. Между четырнадцатью и семнадцатью годами его ловили на мелких шалостях, и каждый раз возраст, адвокат и младенчески невинные голубые глаза спасали от тюрьмы. В девятнадцать он совершил первый налет. На этот раз он уже был совершеннолетним, и его голубые глаза, потеряв младенческую невинность, приобрели вполне взрослую жестокость. Его сунули в каталажку в Бейли Айленд. Вирджиния встретила его сразу после освобождения.

Для Вирджинии Франк Додж не был подонком.

Он был человеком в тюрбане из сказок “1001 ночи”, который вел караван верхом на длинноногом верблюде, он был вратами заколдованных стран, с кончиков его пальцев струились алмазы и рубины, он предназначался для нее судьбой.

Список его преступлений был такой же длинный, как правая рука Вирджинии, но Фрэнк Додж был ее первой и единственной любовью, а с любовью не спорят.

В сентябре 1953 года Фрэнк Додж совершил налет на заправочную станцию. Служащий станции позвал на помощь, и случилось так, что детектив по имени Стив Карелла, который был в тот день свободен и ехал к себе домой в Риверхед, услышал крик и подъехал к станции, но Фрэнк успел выстрелить в служащего и лишить его зрения. Карелла применил захват, и Фрэнк Додж угодил в тюрьму, на этот раз в Кестлвью, где с преступниками не шутят. Уже в первые дни обнаружилось, что Фрэнк Додж далеко не идеальный заключенный. Он постоянно скандалил и с надзирателями, и с заключенными, “качал права” и нарушал правила, по правде говоря, порядком устаревшие.

Он пытался добиться освобождения под залог, но всякий раз неудачно. И его письма жене, тщательно прочитывавшиеся тюремным начальством, становились все более отчаянными. Когда Фрэнк Додж отбывал второй год своего срока, обнаружилось, что он болен туберкулезом. Его перевели в тюремную больницу. Вчера Вирджиния узнала, что Фрэнк умер. Сегодня Вирджиния сидела в 87-м полицейском участке с револьвером и бутылью и ждала человека, который убил Фрэнка. Она нисколько не сомневалась в том, что в гибели ее мужа виновен Стив Карелла. Если бы она не верила в это совершенно искренне, то никогда бы не решилась на подобное. Интересно, что ее план оказался удачным. Они все боялись, действительно боялись. Это доставляло ей величайшее удовлетворение. Она не могла выразить свои чувства, не могла объяснить, почему избрала именно Стива Кареллу, чтобы отомстить обществу, почему решила бросить вызов закону и его защитникам в форме. По правде говоря, она могла бы просто подождать Кареллу внизу и выстрелить ему в спину, когда он пройдет мимо.

Да, это было проще.

Она могла бы сделать это. Не было никакой необходимости в мелодраматических заявлениях, не стоило устраивать суд над защитниками закона и решать, жить или умереть этим людям, которые отняли у нее все, что ей было дорого.

Вирджиния сидела за столом, думая о своем покойном муже.

Пальцы ее крепко сжимали рукоять револьвера. Бутылка, стоявшая перед ней на столе, отражала свет ярких ламп, свисавших с потолка.

Вирджиния мрачно улыбнулась.

Они гадают, действительно ли эта жидкость в бутылке – нитроглицерин, подумала она.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил Баки.

– Я думаю, что это куча дерьма, – ответил Джим. – Пошли за испанскими девочками.

– Нет, подожди минуту, – возразил Баки, – не спеши, подожди одну минуту.

– Слушай, – сказал Джим. – Тебе хочется поиграть в сыщиков и разбойников, хорошо, играй. Я хочу пойти за испанскими девочками. Я хочу найти эту Мезон Авеню. Я хочу прикорнуть на чьей-нибудь большой и мягкой груди. Господи, я хочу с кем-нибудь переспать, понятно?

– Ладно, это может подождать. Предположим, что это настоящее?

– Да нет, – раздраженно ответил Сэмми.

– Совершенно верно, – подтвердил Джим.

– Откуда ты знаешь? – спросил Баки.

Глаза Сэмми сверкнули за стеклами солидных очков.

– Прежде всего каждый, кто посмотрит на эту штуку, сразу же увидит, что все это чушь, – сказал он. – “Рапорт отдела детективов” – что это за дерьмо?

– А? – спросил Баки.

– О господи. Баки, я тебя очень прошу, пошевели мозгами. “Рапорт отдела детективов”. Ха! Тебе известно, что это такое?

– Что?

– Это штука, которую отправляют знакомым, и они посылают подарки, что-нибудь вроде игрушечного пистолета или свистка, чтобы ночью будить всех соседей.

– Мне кажется, тут все в законе, – сказал Баки.

– Кажется, да? Здесь где-нибудь напечатано название города? А? Скажи мне.

– Нет, но...

– И когда ты только вырастешь, Баки? – поинтересовался Джим. – Это такая же штука, какую ты получил от Роджерса, только там было написано: “Рапорт космического отдела” и к писульке был приложен игрушечный дезинтегратор и декодер.

– Ну, а сам текст?

– А что текст? – возразил Сэмми.

– Посмотри на него – женщина с револьвером и бутылкой нитроглицерина! Ну и ну!

– А что тут такого?

– Совершенно невероятно, – заявил Сэмми. – Скажи мне, если эта ненормальная дамочка сидит у них с револьвером и бутылкой нитроглицерина, как смог этот детектив, как его там, напечатать рапорт и выбросить его на улицу, а? Невероятно, Баки. Совершенно невероятно.

– А мне кажется, что все тут законно, – упрямо сказал Баки.

– Послушай... – начал Джим, но Сэмми прервал его:

– Давай я, Джимбо!

– А мне кажется, что тут все законно, – упрямо повторил Баки.

– Эта штука подписана? – спросил Сэмми. – Ты видишь где-нибудь подпись?

– Конечно, – ответил Баки. – Детектив второй степени Мейер Мейер.

– Это напечатано. А подписано?

– Нет.

– Ну и...

– Ну и что?

– Послушай, ты будешь корпеть над этим всю ночь?

– Нет, но...

– Для чего мы сюда пришли?

– Ну...

– Чтобы играть в космический патруль с игрушечным дезинтегратором Роджерса?

– Нет, но...

– Чтобы тратить время, размышляя над посланием, которое какой-нибудь парнишка отпечатал на пишущей машинке своего старшего брата, когда играл в сыщиков и разбойников?

– Нет, но...

– Я задам тебе один простой вопрос, парень, – сказал Сэмми. – Самый простой. И я хочу от тебя самого простого ответа. Идет?

– Конечно, но мне кажется, тут все законно...

– Ты пришел сюда для чего? Чтобы переспать с девочкой, да или нет?

– Да.

– Ну..?

– Ну...

– Давай выбрось это. Пошли. Ночь только началась. – Сэмми ухмыльнулся. – Ну, пошли, парень. Что скажешь? Как насчет того, чтобы бросить бумагу и идти с нами? Идет?

Баки размышлял некоторое время.

Потом он сказал:

– Вы идите без меня. Я вас догоню. Я хочу позвонить по этому номеру.

– О, ради святого Будды! – сказал Сэмми.

В 6.55 в дежурной комнате раздался телефонный звонок. Хэл Уиллис посмотрел на Вирджинию и, когда она кивнула ему, взял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он. – Говорит детектив Уиллис.

– Одну секунду, – сказал голос на другом конце провода. Было слышно, как тот же голос говорит кому-то, очевидно, находящемуся в той же комнате: – Откуда мне знать? Отдай это ребятам Банко. Господи, да к чему нам дело о карманных кражах? Рилей, ты самый большой дурак изо всех, с которыми мне приходилось работать. Я говорю по телефону, ты что, не можешь подождать одну паршивую минуту? – Затем голос вернулся: – Алло?

– Алло? – переспросил Уиллис.

Вирджиния за своим столом на другом конце комнаты смотрела на него и слушала разговор.

– С кем я говорю? – спросил голос.

– Говорит Хэл Уиллис.

– Вы детектив?

– Да.

– Это 87-й участок?

– Да.

– Так. Значит, тут какой-то розыгрыш.

– А?

– Это Майк Салливан из Главного, полицейского управления. Нам позвонили несколько минут назад... секунду... – На другом конце провода послышалось шуршание бумаги. – Нам звонили в 6.49. Звонил студент колледжа. Сказал, что подобрал на улице бланк донесения, на котором была напечатана просьба о помощи. Что-то относительно девицы с бутылкой нитро. Знаете что-нибудь об этом?

Вирджиния Додж неестественно выпрямилась на стуле. Револьвер почти коснулся горлышка бутылки. Со своего места Уиллис видел, как дрожат ее руки.

– Нитро? – спросил Уиллис, не отрывая глаз от рук Вирджинии. Он был почти уверен, что дуло револьвера вот-вот коснется стекла.

– Да. Нитроглицерин. Как насчет этого?

– Нет, – ответил Уиллис, – у нас... у нас ничего такого нет.

– Да, так я и думал. Но тот парень назвал свое имя и все прочие данные, так что казалось правдоподобным. Ну ладно, бывает. Я подумал, что, во всяком случае, стоит проверить. Никогда не мешает проверить. – Салливан добродушно засмеялся.

– Верно, – сказал Уиллис, лихорадочно пытаясь как-то намекнуть Салливану, что послание соответствует действительности, кто бы ни составил его. – Конечно, никогда не мешает проверить. – Говоря это, он не переставал смотреть на револьвер в трясущейся руке Вирджинии.

Салливан снова рассмеялся:

– Никогда не знаешь, где встретишь какого-нибудь психа с бомбой, а, Уиллис? – И он рассмеялся еще громче.

– Да, никогда... никогда не знаешь.

– Конечно, – внезапно смех в трубке замер, – между прочим, у вас есть полицейский по имени Мейер?

Уиллис молчал. Неужели это послание составил Мейер? Интересно, есть ли там его подпись? Если он скажет “да”, сможет ли Салливан понять, в чем дело? Если же он скажет “нет”, станет ли Салливан проверять по списку работников 87-го участка? А Мейер...

– Вы еще на проводе? – спросил Салливан.

– Что? Ах, да.

– У нас иногда шалит телефон, – пояснил Салливан, – я подумал, что нарушилась связь.

– Нет, я слушаю, – ответил Уиллис.

– Так. Ну, как там насчет Мейера?

– Да. У нас есть Мейер.

– Детектив второй степени?

– Да.

– Интересно, – сказал Салливан. – Этот парень сказал, что послание подписано детективом второй степени Мейером. Очень интересно.

– Да.

– И этот Мейер сейчас у вас?

– Да.

– Это действительно интересно, – сказал Салливан. – Ну ладно, никогда не мешает проверить. Что? Ради бога, Рилей, разве ты не видишь, что я на телефоне? Мне надо идти. Уиллис. Не волнуйтесь, ладно? Приятно было поговорить с вами. И он повесил трубку. Уиллис сделал то же самое. Вирджиния медленно положила трубку на рычаг, взяла со стола бутылку с нитроглицерином и подошла к столу у окна, за которым сидел Мейер.

Она не сказала ни слова, поставила бутылку на стол перед Мейером, занесла руку с револьвером и ударила его по лицу, разбив губы. Мейер прикрыл лицо руками, но вынужден был опустить их под ударами револьвера, парализовавшими его кисти, а Вирджиния все била его по глазам, по лысой голове, разбив нос и раскровенив рот.

Ее остановившиеся глаза неестественно блестели. Она наносила удары револьвером, словно рукоятью плетки, злобно, жестоко, метя в самые уязвимые места, пока Мейер, потеряв сознание и истекая кровью, не упал головой на стол, едва не столкнув на пол бутыль с нитроглицерином.

Вирджиния подхватила бутыль и холодно посмотрела на Мейера.

Потом она вернулась к своему столу.

Глава 16

– Я ненавидел этого старого осла и рад, что он сдох, – сказал Алан Скотт.

Он больше не был тем скромным молодым джентльменом, потрясенным смертью отца, каким был вчера, когда Карелла впервые встретился с ним. Они стояли в оружейной комнате старого дома на первом этаже, где стены были увешаны охотничьими трофеями – головами убитых зверей и оленьими рогами. Голова весьма свирепого тигра висела на стене как раз позади Алана, и выражение его лица сегодня, составляя разительный контраст с его вчерашней томной бледностью, было таким же, как у этого хищника.

– Сильно сказано, мистер Скотт.

– Не очень. Он был злобной и мстительной сволочью. Со своей Скотт Индастриз Инкорпорейтед он погубил больше людей, чем у меня пальцев на руках. Почему я должен любить его?

Вы ведь не выросли в доме промышленного магната?

– Нет, – ответил Карелла, – я вырос в доме итальянского иммигранта, простого пекаря.

– Вы ничего не потеряли, можете мне поверить. Конечно, старик не мог делать всего, что ему хотелось бы, но та власть, которая у него была, окончательно его испортила. Для меня он был чем-то вроде злокачественной опухоли, от которой гниет все кругом. Мой папа. Дорогой старый папочка. Проклятая сволочь.

– Вчера, мне кажется, вы были очень расстроены из-за его смерти.

– Меня расстроил сам факт смерти. Смерть – это всегда шок. Но я не любил его, можете мне поверить.

– Вы ненавидели до такой степени, что могли убить его?

– Да. Мог бы убить. Но я не убивал. Возможно, я сделал бы это рано или поздно. Но это не моих рук дело. И поэтому я хочу быть совершенно откровенным с вами. Мне ни к чему оказаться втянутым в дело, к которому я не имею никакого отношения. Вы подозреваете убийство, верно? Иначе вы не крутились бы здесь так долго.

– Ну...

– Бросьте, мистер Карелла. Давайте будем честными друг с другом. Вы знаете, что этого грязного старика убили.

– Я ничего не знаю определенно, – сказал Карелла. – Он был найден в запертой комнате, мистер Скотт. По правде говоря, это очень похоже на самоубийство.

– Конечно. Но мы оба знаем, что это не было самоубийство, верно? В этой проклятой семейке найдутся умники, по сравнению с которыми Гудини покажется младенцем. Не поддавайтесь гипнозу запертой комнаты. Если кто-нибудь очень сильно хотел, чтобы старик умер, он нашел бы способ убрать его. И сделать все так, чтобы это выглядело как самоубийство.

– Кто, например?

– Например, я, – сказал Алан. – Если бы я действительно решил убить его, я нашел бы способ, не беспокойтесь. Кто-то опередил меня, вот и все.

– Кто?

– Вам нужны подозреваемые? В вашем распоряжении вся семейка.

– Марк?

– Конечно. Почему бы не Марк? Старик издевался над ним всю жизнь. С четырнадцати лет Марк ни разу не поссорился с ним. Ненависть копилась у него в душе, пока он улыбался папочке. А чего стоит последняя пощечина! Старик отправил Марка в крысиную нору в Нью-Джерси, где он проходил эту несчастную практику, и он принят в фирму на великолепное жалованье в пятнадцать тысяч долларов в год! Сын босса! Этот сволочной старик больше платит своим конторским служащим.

– Вы преувеличиваете, – сказал Карелла.

– Хорошо, я преувеличиваю. Но не думайте, что Марку нравилось, как поступает с ним этот сукин сын. Ему нисколько не нравилось, и у Дэвида тоже были причины покончить с дорогим папочкой.

– Например?

– Например, прекрасная Кристин.

– О чем вы говорите, мистер Скотт?

– А как вам кажется?

– Вы имеете в виду...

– Конечно. Слушайте, я хочу вести с вами честную игру. Можете мне поверить, я ненавижу так сильно, что могу разделить с кем-нибудь свою ненависть. И я не хочу, чтобы мне свернули шею за то, что кто-то прикончил кого-то, даже по заслугам.

– Значит, ваш отец...

– Мой отец был похотливой старой жабой, он удерживал Кристин в своем доме угрозой, что не будет давать Давиду ни пенни, если они переедут от него. Точка. Неприятно, но факт.

– Весьма неприятно. А Кристин?

– Попытайтесь поговорить с ней. Айсберг. Может быть, ей нравился этот расклад, кто знает? Во всяком случае, она хорошо знала, кто намазывает ей масло на бутерброд, можете мне поверить.

– Может быть, вы договорились, мистер Скотт, и сделали это вместе. Есть такая возможность?

– Эта семейка не может договориться даже сыграть партию в бридж, – ответил Алан. – Удивительно, как мы смогли вместе открыть эту дверь. Вы знаете слово “общность”? Так вот, девиз Скоттов – “апартеид”. Может быть, что-то изменится теперь, когда он умер, но я сомневаюсь.

– Значит, вы полагаете, что кто-то в этом доме – один из ваших братьев или Кристин – убил вашего отца?

– Да. Это мое мнение.

– Через запертую дверь?

– Через запертый банковский сейф, если угодно, через стену в шесть дюймов толщиной. Там, где есть желание, найдется и способ.

– А тут было желание, и еще какое!

Алан Скотт улыбнулся.

– Я скажу вам кое-что, детектив Карелла. Если вы будете вести расследование, исходя из наличия мотива, то сойдете с ума. В этом столетнем особняке мы накопили столько мотивов, что ими можно взорвать весь наш город.

– А как вы считаете, мистер Скотт, я должен вести расследование?

– Я бы попытался понять, как неизвестный ухитрился повесить старого мерзавца сквозь запертую дверь. Представьте себе, как это было сделано, и вы узнаете, кто это сделал. Я только предполагаю, мистер Карелла.

– И, конечно, это самая легкая часть работы детектива, – заметил Карелла. – Я ухожу. Мне больше здесь нечего делать сегодня.

– Вы вернетесь завтра?

– Может быть. Если что-нибудь придет в голову.

– А если не придет?

– Значит, назовем это самоубийством. У нас есть мотивы, как вы сами сказали, много мотивов. И у нас есть орудие убийства. Чего у нас нет, молодой человек, так это возможности. Я не гений, мистер Скотт. Я просто рабочая лошадь. Если мы все же будем сомневаться в том, что это самоубийство, мы поместим ваш случай в разряд открытых дел, – пожал плечами Карелла.

– Вы не производите такого впечатления, мистер Карелла.

– Какого впечатления?

– Впечатления человека, который легко сдается.

Карелла долго смотрел на него.

– Не путайте открытое дело с невостребованным письмом, – сказал он наконец, – спокойной ночи, мистер Скотт.

Когда в семь часов две минуты Тедди Карелла вошла в дежурную комнату, Питер Бернс подумал, что у него сейчас будет сердечный припадок. Он видел, как Тедди шла по коридору, и сначала не мог поверить своим глазам, но потом узнал стройную фигуру и гордую походку жены Стива Кареллы. Он быстро направился к барьеру.

– Что вы делаете? – спросила Вирджиния.

– Кто-то идет сюда, – ответил Бернс и замолчал.

Он не хотел, чтобы Вирджиния узнала, что это жена Кареллы. Бернс видел, что Вирджиния Додж становилась все более нервной и раздражительной с того момента, как избила Мейера, и боялся, что Вирджиния сделает то же самое с Тедди, если узнает, кто она такая. В углу комнаты Хейз пытался оказать помощь Мейеру, лицо которого было глубоко рассечено. Кусок нижней губы, разбитой как раз посредине острой сталью револьверного дула, свисал на подбородок. Хейз терпеливо обрабатывал раны и порезы йодом, время от времени приговаривая: “Спокойно, Мейер, спокойно”. Его голос звучал приглушенно, словно он, как нитроглицерин, вот-вот взорвется.

– Да, мисс? – сказал Бернс.

Тедди внезапно остановилась с внешней стороны барьера, удивленно глядя на него. Если она правильно прочла по движению губ слова лейтенанта...

– Что я могу сделать для вас, мисс?

Тедди моргнула.

– Войдите сюда, вы! – крикнула Вирджиния.

Тедди со своего места не могла видеть ее и, естественно, не “слышала” ее слов. Тедди ждала, что Бернс объяснит, какую шутку он хотел сыграть с ней, но его лицо оставалось неподвижным и серьезным. Потом он сказал:

– Не хотите ли войти, мисс?

И Тедди, еще более заинтригованная и удивленная, вошла в комнату.

Она сразу же увидела Вирджинию Додж и инстинктивно поняла, что Бернс пытается защитить ее от этой женщины. – Садитесь, – сказала Вирджиния, – делайте, как я вам говорю, и с вами ничего не случится. Что вам здесь надо? Тедди не ответила, потому что не могла сделать этого.

– Вы слышите меня? Что вы здесь делаете?

Тедди беспомощно покачала головой.

– Что с ней такое? – нетерпеливо спросила Вирджиния. – Вы будете отвечать или нет?

– Не пугайтесь, мисс, – сказал Бернс. – Ничего с вами не случится, если...

Он замолчал и повернулся к Вирджинии.

– Я думаю... я думаю, она глухонемая.

– Подойдите сюда, – велела Вирджиния, и Тедди подошла к ней. Их глаза встретились. – Вы слышите меня?

Тедди провела пальцем по губам.

– Вы читаете по губам?

Тедди кивнула.

– Но вы не можете говорить?

Тедди снова кивнула.

Вирджиния подсунула Тедди лист бумаги, взяла карандаш и бросила его через стол.

– Вот вам бумага и карандаш. Напишите, что вам здесь надо.

Тедди быстро написала на листе “Ограбление” и протянула бумагу Вирджинии.

– Ммм, – сказала Вирджиния. – Тут дела еще почище, детка. Садись.

Она повернулась к Бернсу: “Какая красотка, верно?” Это были ее первые добрые слова с тех пор, как она вошла в эту комнату.

Тедди уселась.

– Как тебя зовут? – спросила Вирджиния. – Подойди сюда и напиши свое имя.

Бернс едва не бросился к Тедди, чтобы перехватить ее, но она уже подошла к столу. Тедди взяла карандаш, быстро написала “Марсия” и остановилась. Фамилия не приходила в голову. Отчаявшись придумать что-нибудь, она написала свою девичью фамилию “Френклин”.

– Марсия Френклин, – прочла Вирджиния. – Красивое имя. Ты красивая девушка, Марсия, тебе это известно? Ты ведь умеешь читать по губам?

Тедди кивнула.

– Тебе понятно, что я говорю?

Тедди снова кивнула.

– Ты очень красивая. Не беспокойся, я тебе ничего не сделаю. Мне нужен только один человек, и я больше никого не трону, если мне не будут мешать... Ты любила когда-нибудь, Марсия?

– Да, – кивнула головой Тедди.

– Тогда ты знаешь, что это такое. Любить. Так вот, Марсия, один человек убил того, кого я любила. И теперь я убью его. А что бы ты сделала на моем месте?

Тедди стояла неподвижно.

– Ты бы сделала то же. Я знаю, ты бы поступила так же. Ты очень красивая, Марсия. Я когда-то была красивой, пока они не отобрали его у меня. Женщине нужен мужчина. Мой умер. И я убью того, кто виноват в этом. Я убью эту проклятую сволочь Стива Кареллу.

Слова Вирджинии словно ударили Тедди, как пущенный изо всей силы бейсбольный мяч. Она покачнулась и закусила губу. Вирджиния удивленно посмотрела на нее:

– Прости, детка, я не хотела ругаться. Но я... это было... – Она покачала головой.

Тедди побледнела. Она продолжала стоять, крепко закусив губы, глядя на револьвер в руке женщины, сидящей за столом, и ее первым побуждением было броситься на револьвер. Тедди посмотрела на стенные часы. Уже 7.08. Она повернулась к Вирджинии и шагнула вперед.

– Мисс, – сказал Бернс, – в этой бутылке на столе нитроглицерин. – Он остановился. – Я хочу сказать, что любое неосторожное движение может привести к взрыву. И многим придется плохо.

Их глаза встретились. Тедди кивнула.

Она отвернулась от Вирджинии и Бернса и, пройдя через всю комнату, села на стул лицом к барьеру, надеясь, что лейтенант не заметил, как глаза ее наполнились слезами.

Глава 17

Часы показывали 7.10.

Тедди думала только об одном: “Я должна его предупредить”. Методически, с регулярностью исправного механизма, часы прожевывали время, глотали его, выплевывали переваренные секунды. Часы были старые, и их тиканье было слышно всем, кроме Тедди. Тик-так, и старые часы глотали секунду за секундой, пока те не складывались в минуты, и стрелки передвигались с щелчком, который звучал очень громко в тишине дежурной комнаты.

7.11...

7.12...

“Я должна предупредить его, – думала Тедди. Она уже отказалась от мысли напасть на Вирджинию и теперь мечтала только о том, чтобы предупредить Стива. – Я вижу весь коридор со своего места и даже верхнюю ступеньку металлической лестницы, по которой поднимаются наверх с первого этажа. Если бы я могла слышать, я узнала бы его шаги раньше, чем он покажется в коридоре, потому что я знаю его походку. Я представляла себе тысячу раз, как это должно звучать. Мужественно, но легко, его движения полны кошачьей грации. Я узнала бы его по звуку шагов, если бы только могла слышать.

Но я глухонемая и не смогу криком предупредить его, когда он пойдет по коридору. Я могу только побежать к нему. Она не взорвет бутыль, особенно если ей станет ясно, что Стив уже здесь, в участке, где она может убить его. Ей нужен нитроглицерин как гарантия, что ее не задержат, когда она будет уходить. Я побегу и заслоню его, он не должен умереть.

А ребенок?

Ребенок. Это еще не ребенок, а зародыш, искорка жизни.

Стив не должен умереть. Пусть умру я. И ребенок. Но не Стив. Я побегу к нему. Как только увижу его, я побегу к нему, и пусть она стреляет. Пусть она застрелит меня. Но не Стива.

Когда он появится, я побегу к нему и прикрою. Когда он появится...”

Часы показывали 7.13.

Это не может быть нитроглицерин, думал Хейз.

А может быть, да?

Нет, этого не может быть.

Этого не может быть. Она обращается с ним, как с водой, она так небрежно держит бутыль, как держала бы бутылку с водой; она не была бы так неосторожна, если бы эта штука могла действительно взорваться.

Это не нитроглицерин.

“Погоди-ка, – сказал он себе, – погоди минуту, не будем выдавать желаемое за действительное.

Я очень хочу, чтобы жидкость оказалась водой. Я хочу этого потому, что первый раз в жизни готов избить женщину до полусмерти. Я готов броситься через всю комнату, наплевать мне на ее револьвер, – ударить ее так, чтобы она повалилась на задницу, и бить до тех пор, пока она не потеряет сознание. Вот чего мне хочется сейчас, и к черту все рыцарские чувства, потому что мне так хочется. Я знаю, что бить женщин некрасиво, но Вирджиния Додж уже перестала быть женщиной, она превратилась в нечто неодушевленное, непохожее на человеческое существо, так что я не считаю ее женщиной, и обращаться с ней буду соответственно.

Она – Вирджиния Додж.

И я ненавижу ее.

Я не думал, что способен на такие сильные чувства, но она возбудила их во мне, сделала меня способным испытывать глубокую ненависть и злобу. Я ненавижу ее и ненавижу себя за это, отчего моя злость становится еще сильнее. Вирджиния Додж превратила меня в зверя, ослепленного причиненной ему болью. И самое интересное, что это даже не моя боль. Щека не считается, меня раньше били больнее. Но то, что она сделала с Мисколо, с Анжеликой и с Мейером, я не могу простить и не могу оправдать ни чувствами, ни разумом. Эту боль причинил неодушевленный предмет по имени Вирджиния Додж живым человеческим существам, которые не сделали ничего плохого этому предмету. Они просто находились в одной комнате с ним, и он использовал их, превратив в ничто.

Вот почему я ненавижу так сильно.

Я ненавижу, потому что я... и все прочие в этой комнате... позволили этой дряни так унизить нас, лишить человеческого облика, человеческого достоинства, дарованного богом, и когда мы подчинились ей, то все, и я в том числе, стали просто кучей дерьма.

Я здесь, Вирджиния Додж.

Меня зовут Коттон Хейз, и я стопроцентный белый американец, протестант, воспитанный богобоязненными родителями, которые научили меня отличать правду от лжи, обращаться с женщинами вежливо и по-рыцарски, а ты превратила меня в дикого зверя, живущего по закону джунглей, ненавидящего тебя, готового убивать.

Жидкость в этой бутылке не может быть нитроглицерином.

Вот что я думаю, Вирджиния Додж.

Или по крайней мере что я хочу думать. Я еще не уверил себя в этом. Но я стараюсь сделать это, Вирджиния, я очень сильно стараюсь. Мне не надо уверять себя, что я тебя ненавижу. Ненависти во мне уже много и становится все больше. Берегись, Вирджиния Додж, скоро я скажу себе с полной уверенностью, что твоя бутылка с нитроглицерином – большой блеф.

Берегись, Вирджиния, потому что я убью тебя”.

Ответ пришел к нему неожиданно.

Иногда так бывает.

Карелла оставил Алана Скотта в старом особняке, прошел через молчаливый дом, где царила тишина, как бывает всегда, когда в доме смерть, вошел в холл с хрустальными канделябрами и резным зеркалом. Он взял свою шляпу со столика с мраморным верхом, стоявшего перед зеркалом, думая о том, почему он сегодня надел шляпу, которую носил очень редко. Потом вспомнил, что вчера еще был без шляпы, и понял, что богатство обладает свойством внушать какую-то робость даже такому человеку, как он.

Нельзя быть нетерпимым, подумал он, мы не можем обвинять богачей в том, что им не пришлось испытать экстатическую отрешенность бедности.

Мрачно улыбаясь, он посмотрел в зеркало, надел на голову шляпу и открыл тяжелую входную дверь орехового дерева. Кругом было темно. На другом конце дорожки, ведущей к дому, горела одна лампа. Пахло горящим деревом.

Карелла смотрел на дорогу, думая об осени, смолистом дыме, от горящего дерева и тлеющих листьев и о том, как приятно видеть кусок сельской жизни в самом центре города. Как хорошо жить за городом и жечь опавшие осенние листья! Он оглянулся и посмотрел через плечо, туда, где находился гараж. На фоне звездного неба выделялась человеческая фигура, гигантский силуэт, очевидно, один из братьев. У его ног горел небольшой костер, от которого шел смолистый дым. Один из великолепных братьев. Скотт, жег опавшие листья. Такое занятие больше подходило Роджеру или управляющему, неужели во владениях Скотта не было управляющего? Ах, какая жалость, нет управляющего, который бы жег...

Тогда-то и пришла к нему эта мысль.

Дым от горящего дерева.

Дерево.

И один из братьев сам развел костер.

Дерево, дерево! О господи, дерево, конечно!

Карелла быстро повернулся и зашагал назад по направлению к гаражу.

“Как закрыть дверь? – думал он, и догадка, становясь все яснее, вызвала широкую, почти идиотскую улыбку. – Как закрыть дверь снаружи, чтобы казалось, что она заперта изнутри?

Прежде всего надо сорвать с дверной рамы задвижку так, чтобы, когда дверь будет взломана, задвижка казалась оторванной в то время, как взламывали дверь. Это первое, что было сделано, и это полностью объясняет следы на внутренней стороне дверной рамы. Разве лом мог бы проникнуть так далеко внутрь? О чем ты думал, Карелла, идиот?

Значит, сначала надо сорвать задвижку.

Старик уже задушен и лежит на полу, в то время как убийца возится с задвижкой, осторожно отрывая ее от рамы, чтобы она висела на одном шурупе. Позже она будет казаться действительно сорванной в то время, как взламывали дверь. Потом на шею старика накидывается петля, один конец веревки забрасывается за балку, и убийца тянет его, чтобы он висел, на несколько футов не доставая до пола. Он очень тяжелый, но убийца такого же сложения, и адреналин, проходя по телу, прибавляет ему силы. К тому же надо поднять старика всего на несколько футов. Потом он поворачивается к двери и привязывает веревку к дверной ручке.

Старик висит на веревке на другом конце комнаты.

Убийца приоткрывает дверь. Это не очень трудно. Ему надо приоткрыть ее лишь настолько, чтобы проскользнуть сквозь щель в коридор. Теперь он выходит, и тяжесть старика тянет дверь, так что она закрывается снова. Внутри на дверной раме задвижка висит на одном шурупе.

Убийца в коридоре, и теперь перед ним новая задача: сделать так, чтобы дверь казалась запертой, чтобы он и его братья не могли открыть ее даже все вместе.

Как же решить эту задачу?

Использовать одно из древнейших приспособлений, известных человечеству.

Кто мог это сделать?

Им мог быть только тот, кто первым открыл дверь, первый, кто подошел достаточно близко, чтобы...”

– Кто здесь? – спросил голос.

– Марк Скотт? – спросил, в свою очередь, Карелла.

– Да. А кто это?

– Я. Карелла.

Марк подошел ближе к костру. Дым поднимался, заслоняя его лицо. Огонь, уже догорающий, бросал дрожащие блики на его плоский лоб и скошенные скулы.

– Я думал, что вы давно ушли, – сказал Марк. В руках он держал тяжелую кочергу, которой помешивал тлеющие головни; огонь вспыхнул с новой силой, осветив желтыми бликами его лицо.

– Нет, я еще здесь.

– Что вам надо? – спросил Марк.

– Вас, – коротко ответил Карелла.

– Не понимаю.

– Вы пойдете со мной, Марк.

– Почему?

– Потому что вы убили своего отца.

– Не будьте дураком.

– Я считаю, что был очень умным, – ответил Карелла. – Вы сожгли его?

– Что я сжег? О чем вы говорите?

– Я говорю о том, как вы заперли дверь снаружи.

– У этой двери нет наружного замка, – спокойно сказал Марк.

– То, что вы использовали, было не хуже замка. И чем сильнее нажимать на него, тем он становился эффективнее, тем крепче закрывалась дверь.

– О чем вы говорите? – повторил Марк.

– Я имею в виду клин, – сказал Карелла, – простой деревянный треугольник. Клин...

– Не понимаю.

– Прекрасно понимаете. Клин. Простой треугольный кусок дерева, который вы загнали под дверь узким концом вперед. Всякий нажим на дверь извне заставлял дверь плотнее закрываться.

– Вы сошли с ума. Мы должны были взломать эту дверь ломом. Она была заперта изнутри. Она...

– Дверь держал ваш деревянный клин, оставивший, между прочим, вмятину внизу, на металлической полосе, которой оббиты края двери и дверная рама. Лом только наломал кучу щепок. Потом вы подошли к двери. Вы, Марк. Вы подошли, стали возиться с дверной ручкой и выбили клин из-под низа двери, так что дверь теперь была открыта – заходи, кто хочет. Потом, конечно, вы и ваши братья смогли войти, хотя ваш отец продолжал висеть, привязанный к дверной ручке.

– Это смешно, – сказал Марк, – откуда вы...

– Я увидел, как Роджер выметал щепки. Бесформенные куски дерева и ваш клин. Хороший камуфляж – эти щепки. Они горят в вашем костре? Щепки? И клин?

Марк Скотт ничего не ответил. Он поднял руку раньше, чем Карелла кончил говорить, замахнулся кочергой и нанес удар, словно бил бейсбольной ракеткой, к чему Карелла бы совершенно не готов. Удар пришелся ниже подбородка, от острых железных зубцов остались глубокие царапины. Закружилась голова. Марк снова замахнулся. Карелла, покачнувшись, шагнул вперед, вытянув руки, и тяжелое железо упало на его правую руку, ниже запястья.

Рука повисла, потеряв чувствительность. Карелла попытался поднять ее и достать свой револьвер, лежавший в правом брючном кармане, но рука не слушалась его. Он проклинал свою беспомощность, заметил, что кочерга опять поднимается для следующего удара, и понял, что этот удар будет для него последним и отправит его прямиком в мутные воды Гарба.

Он нагнулся, нырнул под руку Марка, и кочерга ударила по пустому месту. Тогда Карелла выбросил левую руку и схватил Марка за неплотно завязанный узел галстука. Марк, потеряв равновесие из-за своего неудачного удара, быстро откинулся назад, а Карелла бросился вперед, толкнул великана, одновременно туго натянув его галстук.

Марк упал, уронил кочергу и раскинул руки, чтобы смягчить падение. Карелла упал на него, понимая, что ему следует всячески избегать контакта с руками Марка, которые уже однажды задушили человека.

Отчаянно барахтаясь, они молча катались по земле, приближаясь к костру. Марк старался схватить Кареллу за горло, но Карелла не выпускал из рук галстука Марка, затягивая его на шее, как петлю. Они прокатились по еще горячим углям костра, от которых полетели искры на жухлую траву, и почти потушили его. Карелла отпустил галстук, вскочил на ноги и, поскольку его правая рука бездействовала, а левой он не умел как следует пользоваться, отступил, ударив Марка ногой в левое плечо так, что тот повалился на землю, несколько раз перевернувшись.

Карелла подбежал к нему.

Он наносил удары снова и снова, пользуясь ногами с точностью боксера. Потом извернулся изо всех сил и, достав из правого брючного кармана револьвер, направил на Марка 38-й калибр, зажав его в кулаке.

– Ладно, вставайте, – приказал он.

– Я ненавидел его, – сказал Марк. – Я ненавидел его с тех пор, как научился ходить. Я желал ему смерти с того дня, как мне исполнилось четырнадцать лет.

– Вы получили то, чего хотели. Вставайте.

Марк поднялся.

– Куда мы идем? – спросил он.

– В участок, – ответил Карелла. – Там будет более мирная обстановка.

Глава 18

– Где же он? – нетерпеливо спросила Вирджиния Додж, подняла голову и посмотрела на стенные часы. – Почти 7.30. Разве он не должен вернуться в участок и доложить?

– Должен, – ответил Бернс.

– Куда же он провалился? – Она ударила кулаком левой руки по столу.

Хейз внимательно смотрел на нее. Бутылка покачнулась. Взрыва не было. “Это вода, – подумал Хейз. – К чертовой матери, это ведь вода!”

– Тебе когда-нибудь приходилось ждать, Марсия? – спросила Вирджиния. – Мне кажется, я сидела в этой комнате всю жизнь.

Тедди смотрела на нее без всякого выражения.

– Ты проклятый сука, – сказала Анжелика Гомес, – тебе надо ждать черта в ад, грязный сука.

– Она сердится, – Вирджиния улыбнулась, – испанский лук сердится. Успокойся, чикита, подумай только, твое имя появится завтра в газете.

– И твоя имя тоже, – ответила Анжелика, – и, может быть, в колонка “умерший”.

– Очень сомневаюсь. – Лицо Вирджинии стало мрачным. – Газеты будут... – Она остановилась. – Газеты, – повторила она, и на этот раз ее слова прозвучали так, будто она сделала какое-то открытие...

Хейз, внимательно наблюдавший за Вирджинией, увидел, что она старается что-то припомнить.

– Я помню, что читала статью о Карелле в одной газете. Там говорилось, что его жена... – она замолчала, – что его жена глухонемая. – Вирджиния посмотрела на Тедди. – Что скажешь, Марсия Френклин? Как насчет этого?

Тедди сидела неподвижно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Вирджиния, поднимаясь.

Тедди покачала головой.

– Ты Марсия Френклин и пришла сюда, чтобы сообщить об ограблении? Или ты миссис Стив Карелла? Кто ты? Отвечай! Тедди опять покачала головой.

Вирджиния выпрямилась. Она смотрела только на Тедди. Наконец перед ней человек, который, как она была уверена теперь, имеет прямое отношение к Карелле. Если эта женщина действительно жена Кареллы, она может, наконец, хоть в какой-то степени утолить жажду мести. По лицу Вирджинии было видно, что она приняла решение. Губы сжались в жесткую складку, глаза лихорадочно блестели – сказывались долгие часы нетерпеливого ожидания. Вирджиния подошла к Тедди и крикнула:

– Отвечай!

Она отошла от стола, не обращая больше внимания на бутыль, вплотную приблизилась к Тедди и встала перед ней, словно черный призрак – воплощение возмездия.

Вырвав сумочку из рук Тедди, она резким движением открыла ее. Бернс, Клинг и Уиллис стояли справа от Тедди, у вешалки. Мисколо, который еще не пришел в себя, лежал на полу за шкафами картотеки. Мейер и Хейз были позади Вирджинии, но Мейер находился в полубессознательном состоянии.

Вирджиния быстро обшарила сумочку Тедди и сразу нашла то, что искала. Она взяла карточку и прочитала ее вслух.

“Миссис Стефен Карелла, 837 Дартмут Роуд, Риверхед. В случае необходимости позвонить...” Она остановилась. – Миссис Стефен Карелла. Прелестно, миссис Стефен Карелла.

Она подошла к Тедди еще на шаг. Хейз, дрожа от злости, смотрел на нее и внушал себе: “Это не нитро, это не нитро, это не нитро...”

– Ах ты, красотка, – сказала Вирджиния, – ах ты, выхоленная ухоженная красотка. У тебя есть твой хахаль, верно? У тебя есть он и все на свете, и ты красивая, верно? Ты, красивая сука, посмотри на меня! Смотри на меня!

“Я брошусь на нее, – подумала Тедди. – Вот сейчас, когда она далеко от стола. Я сейчас брошусь на нее, она выстрелит, ее схватят, и все будет кончено. Ну, сейчас!”

Но она сидела неподвижно.

– Раньше я тоже была красивая, – говорила Вирджиния, – до того, как они упрятали Фрэнка за решетку. Ты знаешь, сколько мне лет? Мне всего тридцать два. Я молодая. Я молодая женщина, а выгляжу как дряхлая старуха, верно? Похожа на смерть, как сказал один из ваших, Да, я похожа на смерть, потому что твой муж отнял у меня моего Фрэнка. Твой муж – сука. Мне хочется изорвать в клочья твою физиономию! Изорвать, изуродовать тебя за то, что вы сделали со мной! Слышишь, ты, сучонка!

Она подошла поближе, и Хейз понял, что сейчас она поднимет револьвер для удара.

Он еще раз сказал себе: “В этой бутылке нет никакого нитроглицерина”, – и громко крикнул: “Стой!”

Вирджиния Додж повернулась к нему, придвинулась к столу, загораживая путь Бернсу и другим.

– Отойди от нее, – сказал Хейз.

– Что? – спросила Вирджиния, словно не поверила своим ушам.

– Ты слышала, что я сказал. Отойди от нее. Не смей ее трогать!

– Ты что, приказываешь мне?

– Да! – крикнул Хейз. – Да, я тебе приказываю! Что вы на это скажете, миссис Додж? Что скажете, а? Я приказываю вам! Какой-то паршивый человек приказывает самому богу. Отойдите от этой женщины. Если ты тронешь ее...

– Что тогда будет? – Голос Вирджинии был по-прежнему повелительным, она держалась уверенно, но рука, державшая револьвер, дрожала крупной дрожью.

– Тогда я убью вас, миссис Додж, – спокойно ответил Хейз, – вот что будет, миссис Додж. Я убью вас.

Он сделал шаг к Вирджинии.

– Стой! – крикнула Вирджиния.

– Нет, миссис Додж. Я хочу сказать вам кое-что. Я больше не боюсь того клина, который вы вбили в нашу совесть, я не боюсь вашего пузырька. И знаете, почему? Потому что в нем нет ничего, кроме прозрачной водички, миссис Додж, а я не боюсь воды. Я пью воду! Могу выпить целый галлон!

– Коттон, – предупреждающе сказал Бернс, – не будь...

– Не подходи. – Вирджиния задыхалась. Револьвер дрожал все сильнее.

– А почему не подходить? Потому что вы выстрелите в меня? Ладно, черт вас возьми, стреляйте! Но вам придется стрелять много раз, потому что одной пули будет недостаточно! Я пойду прямо на вас, миссис Додж, отниму у вас револьвер и засуну его вам в глотку! Я иду, миссис Додж, вы слышите меня?

– Стой! Стой на месте! – завопила Вирджиния. Нитро...

– Нет никакого нитро! – Хейз двинулся к Вирджинии.

Стоя слева от нее, Бернс сделал знак Тедди, и она медленно двинулась к тем, кто стоял у барьера. Казалось, Вирджиния не заметила этого. Она смотрела только на Хейза, и рука ее тряслась.

– Я иду, миссис Додж, – продолжал Хейз. – Поэтому лучше стреляйте сейчас, если вы собираетесь это сделать...

И Вирджиния выстрелила.

Выстрел остановил Хейза. Но он стоял неподвижно только одно мгновение, как останавливается человек, когда слышит внезапный резкий шум. Пуля пролетела за целую милю от него, и он снова начал наступление, двигаясь к Вирджинии через всю комнату. Он видел, как Бернс провел Тедди за барьер и почти вытолкнул в коридор. Другие не двигались. Находясь на достаточно большом расстоянии от бутылки с нитроглицерином, они, тем не менее, застыли на своих местах, ожидая неизбежного взрыва.

– В чем дело? – спросил Хейз. – Нервы шалят до такой степени, что трудно прицелиться? Или слишком дрожат руки?

Вирджиния отступила к столу. На этот раз Хейз твердо знал, что она выстрелит. Он сделал шаг в сторону прежде, чем Вирджиния нажала на курок, и снова пуля пролетела мимо. Хейз улыбнулся и крикнул:

– Прекрасно, миссис Додж! Сейчас сюда явится вся городская полиция!

– Нитро... – сказала Вирджиния, еще дальше отступая к столу.

– Что за нитро? Нет никакого нитро!

– Я скину бутылку на...

И Хейз сделал прыжок. На этот раз он услышал, как пуля просвистела у головы. Он схватил Вирджинию за правую руку как раз в тот момент, когда она прицелилась в бутыль на столе, туго сжал ее запястье, а она со звериной силой старалась вырваться и достать бутыль другой рукой.

Хейз высоко поднял ее руку и ударил об стол, чтобы выбить из ее пальцев револьвер. Бутыль скользнула к краю стола.

Он снова ударил ее руку об стол, пальцы Вирджинии разжались, и револьвер упал на пол.

Она бешено извернулась, едва не выскользнув у него из рук, и в последнем отчаянном рывке, распластавшись поперек стола, бросилась к бутылке, стоявшей у самого края. Ей удалось вырвать руку, и тогда Хейз плотно обхватил ее и потянул изо всей силы назад от стола, схватив ее одной рукой за платье и подняв другую, сжатую в кулак, чтобы нанести удар, который, без сомнения, сломал бы ей шею.

Но удара не последовало.

Хейз медленно опустил руку, чувствуя, что не может ее ударить. Он только толкнул Вирджинию подальше, на другой конец комнаты. “Ах ты, сука!” – сказал он и нагнулся, чтобы подобрать револьвер.

Мейер с трудом поднял свою многострадальную голову.

– Что... что случилось? – спросил он.

– Все кончено, – ответил Хейз.

Бернс подошел к телефону:

– Дейв, давай сюда взрывников! Быстро!

– Взрыв...

– Ты слышал, что я сказал?

– Слушаюсь, сэр, – ответил Марчисон.

Из больницы позвонили в 7.53, после того как взрывники со всеми предосторожностями унесли бутыль. Бернс взял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он. – Лейтенант Бернс.

– Говорит доктор Нельсон. Меня просили позвонить относительно того, в каком состоянии находится жертва нападения, Хосе Дорена. Он будет жить. Бритва прошла на расстоянии примерно четверти дюйма от артерии. Он немного побудет у нас, но выйдет здоровеньким. – Нельсон помолчал.

– Хотите узнать еще что-нибудь?

– Нет. Спасибо.

– Не за что. – Нельсон повесил трубку.

Бернс повернулся к Анжелике.

– Тебе повезло, – сказал он. – Касым остался жив, ты везучая.

Анжелика подняла на лейтенанта грустные глаза и сказала:

– Неужели?

Марчисон подошел к ней.

– Пойдем, милашка, у нас есть для тебя комнатка внизу.

Он поднял Анжелику со стула и подошел к Вирджинии, которая была прикована к радиатору.

– А, значит, это ты подняла скандал? – спросил он.

– Чтоб ты сдох, – ответила она.

– У тебя есть ключ от наручников, Пит? – спросил Марчисон и покачал головой. – О господи, Пит, почему ты не сказал мне? Я ведь сидел там все это время. Я хочу сказать... – Он замолчал, когда Бернс подал ему ключ, и, казалось, что-то припомнил. – Эй, ты это имел в виду, когда сказал “Срочно!”?

Бернс устало кивнул.

– Именно это я имел в виду.

– Да, – пробормотал Марчисон. – Черт меня возьми. – Он грубо поднял Вирджинию со стула. – Пошли, подарочек к празднику! – сказал он и повел обеих женщин вниз. По коридору навстречу им шел Клинг. – Мы увезли Мисколо, – сообщил Клинг. – Остальное в руках господа бога. Мейеру тоже пришлось прокатиться. Доктор считает, что ему надо наложить швы на лицо. Конечно, а, Пит?

– Да, кончено, – ответил Бернс.

В коридоре послышался шум. Стив Карелла провел Марка Скотта за барьер и сказал:

– Садись, Скотт. Туда. Привет, Пит. Привет, Коттон. Вот наш милый мальчик. Задушил собственного... Тедди! Дорогая, я забыл про тебя. Ты ждала...

Он замолчал, потому что Тедди бросилась к нему и прижалась так сильно, что едва не сбила с ног. – Кажется, мы все ждали тебя, – сказал Бернс.

– Да? Очень приятно. Чем дольше ждешь, тем больше любишь. – Карелла взял Тедди за руку. – Прости, что я опоздал, детка. Но дело начало проясняться, и я... Тедди тронула его шею, где на царапинах запеклась кровь.

– Ах да, это от кочерги. Послушай, я напечатаю донесение, а потом уж мы уйдем. Пит, я даю моей супруге обед, и посмей только сказать, что не позволяешь. У нас будет ребенок.

– Поздравляю.

– Что-то не вижу энтузиазма. Дорогая, я напечатаю донесение, и мы уходим. Я умираю с голода, так что могу съесть целую лошадь. Пит, этот парень обвиняется в убийстве. Где машинка? Что-нибудь интересное случилось, пока меня не...?

Раздался телефонный звонок.

– Я отвечу. – Карелла взял трубку. – Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

– Карелла, это Леви из отдела взрывников.

– Да, привет, Леви. Как дела?

– Неплохо, а как ты?

– Нормально. В чем дело?

– Я хочу доложить об этой бутылке.

– Какой бутылке?

– Мы забрали тут у вас бутылку.

– Да? Ну, так что ты можешь сказать о ней?

Карелла слушал, иногда вставляя в разговор “ага” и “да”. Потом сказал:

– Ладно, Леви, спасибо за труды, – и повесил трубку. Он подвинул к себе стул, достал из ящика стола три бланка донесений, два листа копировальной бумаги и заложил это в машинку. – Это был Леви, – сообщил он. – От взрывников. Кто-нибудь давал ему бутылку?

– Да, – ответил Хейз.

– Он звонил, чтобы сообщить о результатах.

Хейз встал и подошел к Карелле.

– Что он сказал?

– Он сказал, это действительно был он.

– Действительно был он?

– Леви так сказал. Они взорвали его за городом. Взрыв был такой силы, что хватило бы на все Главное Управление.

– Это действительно был он, – невыразительно сказал Хейз.

– Да. – Карелла начал печатать донесение. – Кто был? – рассеянно переспросил он.

– Нитроглицерин, – ответил Хейз и опустился на стул.

Он был похож на человека, которого сбил паровоз.

– Господи, – вздохнул Карелла, – ну и денек!

И стал изо всей силы бить по клавишам.