Мы жили вместе, Чак и я...

Это длилось больше месяца. Большой ли это срок? По-моему, да. Это началось даже раньше, чем репетиции. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Мы встретились, когда я пришла пробоваться на роль. Помощники режиссера всегда во время проб читают за остальных персонажей. Это было так романтично. Я просто не могла отвести глаз от Чака. Я легла с ним в постель тем же вечером. Это было просто потрясающе, настоящий удар молнии. Так романтично, так сексуально и так внезапно — понимаете?

Это произошло даже до того, как мне позвонили из театра и сказали, что я получила роль. Сперва я подумала, что они имеют в виду главную роль, потому что я читала именно ее, но вместо этого мне отдали вторую ведущую роль, ту самую Дублершу. Послушайте, я была счастлива получить хоть что-нибудь, честное слово. Я бы согласилась на самую крошечную роль официантки или журналистки, согласилась бы даже быть статисткой и двигать мебель. Обидно, конечно, когда дура вроде Мишель получает главную роль, но ведь это жизнь. Иногда и не очень хорошим актрисам везет. Мишель не была хорошей актрисой, вы же сами знаете. Я хочу сказать, что это кто угодно подтвердит. Даже Джози, и та лучше ее. Я имею в виду Джози Билз, которая в конце концов...

Должна вам сказать, ребята, — это было поразительно.

Такого я никогда не ожидала.

Мне кажется, это все началось с шуточек, когда мы с Чаком лежали в постели и перешучивались. Мы только что занимались любовью. Это было в ту ночь, когда на Мишель напали в переулке. Мы уже знали, что с ней все в порядке и что завтра она будет на репетиции. Чак сказал, что я намного лучше Мишель... как актриса, конечно. Чак никогда не спал с Мишель. Я бы его просто убила. То есть я хочу сказать, что он сравнивал нас не как любовниц или еще как-нибудь. Исключительно как актрис. Он мне сказал, что, когда решали, кому отдать главную роль, роль Актрисы, они даже поспорили — Моргенштерн, Фредди и Эшли. Но в конце концов они решили отдать эту роль Мишель. Чак сказал: «Может, они так решили потому, что у нее большие сиськи?» А я сказала: «А, так ты обращаешь внимание на ее сиськи?» И мы некоторое время шутили на эту тему. Потом Чак сказал: «По-хорошему, эта роль должна была достаться тебе, Энди», — и мы еще немного поговорили об этом, а потом он сказал: «И она тебе бы и досталась, если бы этот парень не промахнулся».

Мы поговорили немного и об этом.

О том, отдали бы мне эту роль, если бы Мишель действительно убили, или все-таки нет.

Мы решили, что да, отдали бы.

Мы решили, что это самый логичный вариант.

То есть мы решили, что если бы с Мишель что-нибудь случилось, то по всей логике вещей роль должна перейти ко мне. Мы не знали, кто напал на Мишель. Нас это и не интересовало. Мы просто высказали предположение — а не захочет ли этот человек вернуться и все-таки зарезать Мишель, раз уж он однажды попытался это сделать?

Тогда роль перешла бы ко мне.

Мы были уверены, что мне непременно достанется эта роль.

Которая, конечно же, сделала бы меня звездой.

Видите ли, эта пьеса и так уже получила выгодную рекламу. А какую рекламу она получила бы, если бы Мишель действительно убили!

Тогда...

Мы решили, что это нужно сделать.

И...

Ну...

Чак пошел к Мишель и сделал это.

Зарезал ее.

Он принес нож туда, спрятав его под курткой, а потом выбросил его в канализационный люк. Где-то далеко от дома Мишель. Она жила в Даймондбеке — представляете? Я бы умирала со страху каждый раз, когда мне приходилось бы возвращаться домой после вечерней репетиции. А куда ведут канализационные трубы? Я понимаю, что не прямо в реку — они бы ее загрязнили, да? Но куда они ведут? В общем, куда бы они ни вели, именно там теперь находится нож. Это был нож с моей кухни. Хлебный нож. Чак завернул его в полотенце и спрятал под курткой — у него была кожаная куртка, коричневая такая. Мишель открыла дверь, и Чак ее зарезал.

Должна сказать, что я сама в этом не участвовала.

А они отдали эту роль Джози.

Послушайте, конечно, Джози очень способная актриса, я первая готова это признать. Но не нужно же путать Божий дар с яичницей! У Джози нет того опыта, что у меня, нет той подготовки, она вообще не из моей лиги.

Ну откуда же мы могли знать, что все так обернется?!

Чак сказал, что, возможно, она получила роль потому, что спит с Моргенштерном.

Потому что иначе зачем им понадобилось обойти меня...

Ведь помните, они сначала хотели отдать эту роль мне, пока не передумали, и роль получила Мишель...

Обойти меня и отдать роль этой долбаной дублерше?

Да это же совсем как в каком-нибудь скверном фильме!

Отдать роль такой неопытной актрисе, как Джози?

Я до сих пор не могу в это поверить.

Ну...

Меня кое-что начало беспокоить. И еще я начала кое о чем думать. Я имею в виду — что за черт, роль есть роль, если вы потеряли одну, всегда найдутся другие. Честное слово, я вовсе не собиралась делать что-нибудь еще и не стала бы, если бы меня не начало беспокоить, что Чак может расколоться, раскаяться в том, что натворил, пойти в полицию и во всем сознаться. Черт его знает, что он мог сделать. Конечно, он говорил, что любит меня. Наверное, он не стал бы убивать Мишель, если бы не любил меня — правда? Но любовная история — это одно, а чувство вины — совсем другое. Я видела, что эта вина стала глодать его изнутри, особенно после того, как оказалось, что все было напрасно, что мы убили одну сучку лишь затем, чтобы ее место заняла другая. Потому я начала беспокоиться за Чака, да, беспокоиться, хватит ли у него сил довести это до конца. Мужчины иногда оказываются такими слабыми, даже самые сильные из них. Я имею в виду — физически сильные. Чак был таким большим...

И я начала думать, не должны ли мы устранить и Джози, сделать с ней то же самое, что с Мишель, — ведь тогда они обязательно отдадут роль мне, разве не так? Если Джози выйдет из игры? Кому же еще они смогут отдать эту роль, если не мне? Уборщице из театра, что ли?

И тогда я нашла сережку.

Сережку Джози.

Вы верите в судьбу?

Я в нее верю, целиком и полностью.

Я нашла эту сережку под умывальником в женском туалете. В театре. Я чуть не вернула ее хозяйке. Я знала, что это сережка Джози, я видела на ней такие серьги. Я чуть ее не вернула. Чуть не упустила ясный знак, что эта серьга послана мне. Понимаете, эта сережка подсказала мне, что я должна делать дальше. Она подсказала, как я могу получить роль, которая должна была быть моей с самого начала, и заодно — как мне избавиться от беспокойства, что Чак может расколоться и впутать меня в убийство, которое, в конце-то концов, было его идеей. Именно он первым предложил убить Мишель. Меня не волнует, поверите вы этому или нет.

Я прикинула, что если я смогу...

Если я смогу сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство, понимаете...

Ну, если я смогу представить все так, будто Чак покончил с собой, то...

Оставить предсмертную записку и все такое.

Напечатать предсмертную записку.

Представить все так, будто Чак убил Мишель, а потом его замучила совесть, но потом...

Это было самое важное.

Нужно было, чтобы полицейские догадались, что это на самом деле не самоубийство, а убийство, которое кто-то только замаскировал под самоубийство, понимаете? Кто-то убил Чака и постарался, чтобы это выглядело самоубийством. Наверняка вам такое не раз попадалось, я раз десять играла в пьесах, где происходит нечто подобное. Я на самом деле рассчитывала, что вы видели такие штуки. Я рассчитывала, что вы найдете сережку, которую я оставила под кроватью, сережку Джози. Я рассчитывала, что вы решите, что это именно она была здесь и именно она занималась любовью с Чаком.

Мы здорово занимались любовью в тот вечер.

Я тогда удивила его.

Позвонила в дверь и сказала: «Привет, Чак».

Он был таким красивым.

Мы здорово занимались любовью.

Потом я сказала ему, что хочу выпить. Сказала, чтобы он не вставал, я сама все сделаю. Я пошла на кухню, смешала виски с содовой и добавила Чаку в стакан две таблетки далмана. Вот, дорогой, давай выпьем за наше будущее. Через десять минут он вырубился. Я стащила его с кровати и поволокла к окну, но оказалось, что в спальне окно не открывается из-за этого чертова кондиционера. Мне пришлось тащить Чака в гостиную, а он был таким большим и таким тяжелым. Я оставила его лежать на полу под окном, а сама пошла заниматься остальным. Я все еще была голая. Стаканы я оставила стоять там, где они стояли. Ведь здесь же была женщина, правильно? Я убрала бутылку с виски, напечатала записку — все это я делала не одеваясь. Я старалась, чтобы это выглядело не слишком подозрительно, чтобы вы сами догадались, что к чему. Ведь если бы это выглядело слишком фальшиво, вы бы начали думать, что кто-то нарочно сделал так, чтобы это выглядело фальшиво. Я вытерла все предметы, к которым я прикасалась, даже сережку. Сначала я хотела бросить ее на виду, но потом решила, что это будет слишком уж демонстративно, и забросила ее под кровать. Но не очень далеко. Я хотела, чтобы ее нашли. Я хотела, чтобы вы подумали, что Джози уронила ее, а сережка просто закатилась под кровать, да так там и осталась. Когда я стала одеваться, я долго не могла найти свои трусики. Чак их зашвырнул на другой конец комнаты. Я уже даже запаниковала. Оказалось, что они висели на ручке одежного шкафа. Я их искала на полу, а они висели себе на ручке шкафа. Представляете? Чак их бросил, не глядя, а они повисли на этой ручке. Чего только не бывает.

Самым трудным было выбросить его из окна.

Чак был таким тяжелым, таким большим.

Я кое-как приподняла его и закинула его руки на подоконник, а потом попыталась перекинуть его всего. Я уже оделась к тому моменту и даже вспотела от этих усилий. Я хотела выйти из квартиры сразу же после того, как выброшу его из окна, сойти по лестнице и выйти через черный ход. Я рассчитывала, что перед парадным входом как раз начнется суматоха и меня никто не заметит. Но тут я снова запаниковала: я не была уверена, что справлюсь с этим. Моих сил едва хватило, чтобы приподнять Чака так, чтобы его грудь оказалась на уровне подоконника. А потом вдруг... не знаю, что это было... я вдруг почувствовала себя такой сильной. Наверно, это был выброс адреналина или еще что-нибудь в этом духе, не знаю, — но только я вдруг подняла его, и... и он оказался почти невесомым... и он выскользнул из моих рук... и исчез. Просто исчез.

По дороге домой я молилась, чтобы вы нашли эту сережку и подумали, что это Джози убила Чака.

Потому что тогда бы вы ее арестовали. А я получила бы роль.

В этом городе пальмы можно было найти только в павильонах для тропических птиц в Гровер-парке и в Риверхедском зоопарке, и еще в некоторых теплицах Калмс-Пойнтского ботанического сада. В этом городе было не так уж много садов. Но на Вербное воскресенье можно было подумать, что пальма — самое распространенное растение в здешних краях.

Половина христиан, которые с пальмовыми ветвями в руках шли в церковь, понятия не имели, что в это воскресенье празднуется Торжественный Вход Христа в Иерусалим. Все, что они знали, — что священник благословит эти ветви, а они отнесут их домой и сделают из них маленькие крестики, которые можно прикреплять к лацкану или к воротнику. Некоторые пальмовые крестики смотрелись очень элегантно с этими миленькими зубчатыми краями.

Марку Карелле хотелось знать, почему отец не сделал такой крестик для него — ведь все остальные отцы сделали такие для своих сыновей. Карелла объяснил, что он не считает себя верующим католиком. Эйприл, услышав разговор отца с ее братом-близнецом, заявила, что она хочет стать раввином, когда вырастет. Карелла сказал, что он не возражает. Марк спросил, почему они должны ходить к бабушке два выходных подряд. Они же все равно пойдут туда на следующее воскресенье, на Пасху, так зачем идти еще и сегодня?

— Бабушка все время такая мрачная, — сказал Марк.

Это было точно подмечено.

Карелла отвел сына в сторонку и сказал, что нужно терпимее относиться к бабушке, она еще не пришла в себя после смерти дедушки. Марк спросил — а когда она придет в себя? Марку было десять лет. Как вы объясните десятилетнему мальчику, сколько времени может понадобиться женщине, чтобы прийти в себя после трагической гибели мужа?

— Мне не хватает бабушки, — сказал Марк. — Такой, какой она была раньше.

Это тоже было верно подмечено.

Карелле неожиданно пришло в голову: а понимал ли тот ублюдок, застреливший его отца, что вместе с отцом он убил и мать, убил так же верно, как если бы попал и в нее?

— А почему ты ей об этом не скажешь? — спросил он у сына. — Что, тебе ее не хватает?

— Она начнет плакать, — сказал Марк.

— А может, не начнет.

— Она теперь постоянно плачет.

— Я тоже иногда плачу, малыш, — сказал Карелла.

Марк посмотрел на отца.

— Правда, — сказал Карелла.

— Зачем этот сукин сын убил дедушку? — спросил Марк.

...Когда Роза Ли Кук приехала в Алабаму, здесь не было ни одного ресторана для белых, куда пускали бы цветных. Ресторан, в который сегодня привела ее Шарин, был просто забит белыми. Оглядевшись по сторонам, Роза Ли увидела всего одну черную семью, не считая их самих, — очень темный мужчина, его жена с чуть более светлым оттенком кожи и трое детей, разнаряженных ради Вербного воскресенья. Сама Роза Ли была одета в прекрасный костюм, который очень шел к ее коже цвета грецкого ореха. Этот костюм ей подарила Шарин на день рождения. Еще на Розе Ли была шляпка, которую она купила сама, украшенная крохотными желтыми цветочками. Конечно, Пасха будет только в следующее воскресенье, но Роза Ли уже сейчас предвкушала этот праздник.

Она была не из тех женщин, которые позволяют себе пить спиртное — ну разве что иногда глоток сладкого вина. Но сегодня был день, когда Христос во славе вошел в Иерусалим, и Роза Ли полагала, что в такой день простительно немного выпить. Потому, когда Шарин спросила, не хочет ли она выпить коктейль перед обедом, Роза Ли согласилась, только сказала, чтобы не подавали «Кровавую Мэри».

Роза Ли родила Шарин в тринадцать лет, и теперь, когда ей исполнилось пятьдесят три, женщины были больше похожи на сестер, чем на мать и дочь — они так часто слышали этот комплимент, что их от него уже тошнило. Одинаковый цвет глаз, одинаковый цвет кожи, похожие черты. Только у Шарин была короткая стрижка, а у ее матери из-под очаровательной шляпки выглядывали блестящие тугие локоны.

Они сдвинули бокалы и выпили.

Белый мужчина за соседним столиком явно восхищался ими. Роза Ли заметила это и тут же отвела взгляд, точно так же, как делала она это на Юге еще тогда, когда была маленькой девочкой. Еще в детстве ей внушили, что нечего нескромным поведением напрашиваться на изнасилование, и это убеждение осталось с ней на всю жизнь. Ни одному белому мужчине нельзя доверять. Когда негр видит по телевизору, как белые копы избивают Родни Кинга, он говорит: «А что в этом нового? Это происходит повсюду. Только теперь это решились показать». А когда белый человек видит по телевизору, как избивают Родни Кинга, он говорит: «Какой ужас, копы бьют этого несчастного негра!» Можно подумать, они не знают, что это происходит ежедневно в каждом городе Америки — белые копы бьют негра. Или запускают свои лапы под блузку негритянки. Или даже хуже — лапают ее за такие места, к которым они вообще не имеют права прикасаться, и все потому, что она оказалась у них под арестом.

— Знаешь, я тебе звонила вчера вечером, — сказала Роза Ли. — Хотела напомнить, что мы встречаемся в десять часов в церкви.

— Да, я получила сообщение, — сказала Шарин.

— А почему тогда ты не перезвонила?

— Я поздно пришла. Я позвонила утром, сразу же, как только...

— А где ты была?

— Гуляла.

— С кем?

— Ты его не знаешь.

— А где вы были?

— Обедали.

— И где?

— В Квотере.

— Опасный район. Тебе не стоило ходить туда вечером.

— Квотер-то? Да это же самый оживленный район, ма.

— Ну и что, что оживленный. В этом Квотере полно мест, где с человеком могут произойти неприятности.

— Ну, мы туда не ходили.

— А где вы были?

— В ресторане «Петруччо».

— Итальянский?

— Да.

— Итальянцы кладут в еду слишком много чеснока, — сказала Роза Ли. — С чего это вдруг ты выбрала итальянский ресторан?

— Это он выбрал.

— Кто это — он?

— Джейми Хадсон.

— Я его не знаю. Или знаю?

— Нет, не знаешь.

— А где ты познакомилась с этим Хадсоном?

— В больнице.

— Он врач?

— Да.

— Это хорошо. А сегодня вечером ты будешь дома?

— Ну, по правде говоря, сегодня у меня тоже назначено свидание.

— Завтра рабочий день. Тебе нужно пораньше лечь, чтобы выспаться и отдохнуть. Как ты сможешь лечить больных, если будешь уставшей?

— Свидание будет не поздно.

— А куда ты собираешься?

— В китайский ресторан.

— Мне нравится китайская кухня, — сказала Роза Ли. — А с кем? Опять с этим врачом?

— Нет, с другим мужчиной.

— А его как зовут?

Шарин заколебалась.

— Берт Клинг, — сказала она наконец.

— Берт что?

— Клинг.

— Что это за имя такое? — спросила мать.

— Имя как имя, — сказала Шарин.

— Странное какое-то имя.

— Добрый день, леди, — произнес официант, неожиданно возникший возле их столика. — Вам принести меню?

— Да, пожалуйста, — сказала Роза Ли. — Я чего-то вдруг так проголодалась. А ты, Шари?

Шари.

Шарин внезапно захотелось сказать матери, что Берт Клинг — белый.

Но она задавила эту идею, как таракана.

Воры знают о совпадениях все.

Они знают, что если в тот момент, когда ты грабишь бакалейный магазинчик, к нему подкатывает патрульная машина, то это чистейшей воды совпадение, но из-за этого совпадения может оказаться так, что тебе двадцать лет придется видеть небо в клеточку.

Копам тоже немало известно о совпадениях.

Они знают, что словарь определяет совпадение следующим образом: «То, что одновременно происходит в одном и том же месте».

Или: «То, что происходит в одно и то же время».

Копы знают, что девяносто четыре процента всех людей, убитых в этой прекрасной стране, были убиты только потому, что оказались в одном и том же месте с человеком, вооруженным пистолетом, ножом или бейсбольной битой. Иначе выражаясь, им довелось где-то оказаться в то самое время, когда там происходило нечто ужасное, и потому им вышибли мозги или всадили нож в печень.

Копы уверены, что в этом мире все стычки происходят случайно.

Хотите — верьте, хотите — нет.

Так получилось, что в девять вечера Берт Клинг сидел в кабинке ресторана «Дворцовая пагода» в обществе двух красивых чернокожих женщин. По некоему совпадению незадолго перед этим Артур Браун извинился и сказал, что ему нужно на минутку выйти, и Клинг остался один в дамском обществе.

По какому-то совпадению в кабинке напротив них сидели двое белых мужчин.

Опять же, так совпало, что именно в этот момент в ресторан вошли двое чернокожих мужчин, и метрдотель посадил их в соседнюю кабинку.

Сплошное совпадение.

Опять же, Клинг не сидел бы в этом ресторане вместе с Шарин Кук, если бы двадцать девятого марта не подстрелили служащую полиции по имени Джорджия Моубри — событие, в результате которого на следующее утро Клинг случайно встретился с Шарин. Саму Джорджию тоже подстрелили совершенно случайно. Она просто стояла в коридоре, разговаривала с другой женщиной-полицейским, тут дверь квартиры распахнулась, и сидевший внутри парень устроил пальбу.

Копы не любят слышать о совпадениях.

Метрдотель усадил двух чернокожих мужчин и спросил, не желают ли они чего-нибудь выпить. Посетители заказали виски со льдом и «Корону» с лимоном. Один из мужчин повернулся в сторону двери — и, случайно, в сторону столика, за которым сидел Клинг в обществе двух чернокожих женщин, — посмотрел на них, что-то сказал своему приятелю, потом встал и направился к их столику. Клинг сидел, положив руки на стол, и, улыбаясь, что-то рассказывал. Незнакомец прервал его буквально на полуслове.

Клинг как раз говорил, что во время допроса Андреа Пакер его не покидало ощущение, что девушка держится так, будто играет роль в фильме.

— Мне казалось...

— Этот парень вам надоедает? — перебил его незнакомец.

У всех еще были свежи в памяти беспорядки на расовой почве, которые произошли в Гровер-парке в прошлую субботу. Черные и белые. Воспоминание об этом было составной частью уравнения. Это же воспоминание было частью совпадения, которое начало разворачиваться с путающей быстротой.

— Все в порядке, приятель, — сказала Каролина.

Она уже довольно долго была замужем за Артуром Брауном и привыкла пользоваться его силой и его авторитетом, привыкла чувствовать себя в безопасности, когда он находился поблизости, и не только потому, что Арти был копом, но также и потому, что он был любящим и заботливым мужем. Но она не почувствовала никакой угрозы, когда чернокожий мужчина подошел к их столику. Каролина подумала, что незнакомец решил поиграть в доброго самаритянина: две чернокожие женщины сидят одни, напротив сидит белый мужик и навязывает им свое общество. Конечно, чернокожий брат решил удостовериться, что здесь все в порядке.

Но незнакомец не ушел.

— Правда, все в порядке, — повторила Каролина и улыбнулась, давая незнакомцу понять, что он может спокойно уйти.

— Тебе что, не хватает белых женщин? — спросил незнакомец у Клинга.

— Это мои друзья, — сказал Клинг.

— Ты слышишь, что я тебе говорю?

— Все в порядке, мы...

— Эй! — крикнул один из белых мужчин, сидевших в кабинке напротив. — Тебе же сказали, что они знакомы. Вали отсюда.

Чернокожий мужчина повернулся. Его приятель тем временем выбрался из кабинки в проход между столиками. Заварушка началась.

Клинг не знал, кто кого первым ударил. Да это и не имело особого значения. Зато он видел, что двое белых и двое чернокожих мужчин сцепились в драке, и еще он увидел, что у кого-то в руке появился пистолет — да откуда столько пистолетов в этом чертовом городе, в этой чертовой стране, во всем мире! — и закричал: «Полиция! Бросайте оружие!» В этот момент он заметил, что Браун вышел из туалета, сообразил, что происходит, и опрометью кинулся в зал.

Шарин тоже была копом, и она знала, что нужно делать в такой ситуации, когда на сцене появляется пистолет — точнее, как ей удалось разглядеть, два пистолета, один в черной руке, один в белой. Опять повторялись события прошлой субботы! Она перемахнула через невысокую перегородку между кабинками, только ноги мелькнули, потом перескочила в следующую кабинку, где белая пара увлеченно расправлялась с миской горячего му-гу-гай-пан. Шарин пробормотала извинения, перелезла через них, вонзая каблуки в зеленое сиденье диванчика, выскользнула в проход с другой стороны, бросилась ко входу в ресторан, нашла телефон, висевший рядом с автоматом для продажи сигарет, и позвонила по номеру 10-13.

Когда Браун подбежал к кабинке, он увидел, что Каролина держит в руке туфельку и что она готова врезать каблуком любому, кто к ней приблизится, невзирая на расовую принадлежность. Браун выхватил свой пистолет еще до того, как он увидел, что у двоих из дерущихся есть пистолеты. Он издалека увидел, что Клинг уже держит пистолет в руках, а Браун знал, что Клинг не стал бы доставать оружие без необходимости. Оба детектива ни на миг не забывали, что здесь полно людей и что открывать огонь крайне нежелательно. Но двое мужчин, чернокожий и белый, уже стояли друг против друга с пистолетами в руках, и их явно совершенно не волновало, что здесь полно людей и, судя по их виду, они в любое мгновение могли начать стрелять друг в друга. Арти Браун был крупнее Клинга и крупнее всех прочих мужчин в этом зале. А еще он умел орать громче, чем кто-либо другой во всем городе. И он заорал во всю силу своих легких, что он офицер полиции и что если все за десять секунд не побросают свои чертовы пушки, то он вышибет кое-кому мозги.

Все закончилось так же быстро, как началось.

Так что к тому моменту, когда у ресторана с визгом затормозили шесть радиофицированных патрульных машин, прибывших по звонку Шарин, все уже успокоились и ситуация находилась под контролем.

Кстати, по какому-то совпадению того белого, который предложил первому из негров валить отсюда, разыскивали за вооруженное ограбление в штате Аризона.

Ночью в постели он спросил, что она думает о сегодняшнем вечере.

— О еде или об этом шоу? — уточнила она.

— Об обществе.

— Мне всегда нравился Берт, — сказала она. — И Шарин мне тоже очень понравилась.

— Как ты думаешь, у них что-нибудь получится? — спросил Браун.

— Надеюсь, что да, — ответила Каролина.

Они помогали друг другу раздеться в темноте.

Они могли оба быть белыми, они могли оба быть черными, они могли быть какого угодно цвета — это было совершенно неважно, потому что они не видели друг друга в темноте. Целуясь в темноте и стоя вплотную друг к другу, они расстегивали пуговицы и «молнии», пока не оказались обнаженными. Они прижались друг к другу в темноте, он — крепко, она — нежно, и на ощупь ласкали друг друга. В темноте ее кожа была шелковистой и гладкой, как полированный алебастр. В темноте его кожа была шелковистой и гладкой, как полированное эбеновое дерево.

Наконец они подошли к кровати и легли рядом. Они целовались и ласкали друг друга в темноте — губы к губам, тело к телу. Происшествие в ресторане только увеличило их пыл. Отчаянное стремление доказать, что это можно преодолеть, что так не может, не должно оставаться, усилило их страсть. В темноте их сердца стучали в такт.

Он вошел в нее в темноте и почувствовал, что она принимает его, раскрывается перед ним, бормоча какие-то ласковые слова. Он погрузился глубже, подался назад и снова погрузился. При каждом толчке их бедра прижимались друг к другу, теплые и мягкие в темноте. Он был сдержанным и осторожным, и она отвечала ему так же осторожно, но потом ритм сделался исступленным. Они почувствовали себя свободнее, нашли мелодию, объединившую их. Волна этой музыки оглушила их, повлекла к далекому берегу и выбросила на него. И в темноте они снова прижались друг к другу, словно дети.

Утром они посмотрели друг на друга.

Он был все таким же белым.

Она была все такой же черной.

— А почему бы нам это не узаконить? — спросила она.

— А давай! — сказал он.

Примечания