– Мистер Миллер, до того как я включил магнитофон вы сказали мне о том, что вы с раннего утра в субботу до позднего вечера вчера, то есть до ночи с воскресенья на понедельник, находились на рыбалке. Вы можете сказать мне, во сколько вы ушли из дома в субботу?

– За мной заехали без четверти пять утра.

– Значит, в четыре часа сорок пять минут утра в субботу, девятнадцатого января, правильно?

– Да.

– И когда вы возвратились домой?

– Примерно в два часа ночи.

– В два часа утра сегодня? В понедельник двадцать первого числа?

– Да.

– Было ли вам известно во время вашей поездки, что ваша внучка Элисон Кениг…

– Нет, я не знал об этом.

– Что она была найдена мертвой вечером в пятницу?

– Нет, я об этом ничего не знал. Если бы я об этом знал, то никуда бы тогда не поехал. Я лишь просто поехал немного развеяться после смерти Викки.

– Вы были в лодке все это время?

– Да.

– А радио у вас в лодке было?

– Да, радио у нас было, но мы его не включали за ненадобностью. Погода и так была замечательной, и нам не было нужды слушать прогноз погоды или еще что-нибудь.

– А кто еще был там вместе с вами?

– Стен Хоппер, хозяин лодки, и еще Дик Олдхэм.

– Значит, вас было только трое.

– Да, это так.

– А кому-нибудь из ваших знакомых было известно о смерти вашей внучки?

– Нет, сэр, они ничего не знали.

– Мне бы хотелось связаться с ними позднее, если вы не возражаете…

– Совсем не возражаю.

– С тем, чтобы удостовериться в том, что указанное вами время соответствует действительности.

– Да, хорошо.

– Мистер Миллер, мне бы хотелось услышать от вас о трасте, который вы учредили для своей дочери в 1965 году.

– Что именно?

– Я уверен, что вам известны условия трастового соглашения.

– Я сам учреждал тот траст, и естественно я знаю его условия.

– Как например, вам известно и то, что ваша дочь Викки была основным бенефициаром…

– Да, мне это было известно.

– А ваша внучка была альтернативным бенефициаром.

– Тогда еще нет.

– Что вы имеете в виду?

– Когда я учреждал тот траст, у меня еще не было внучки. Викки тогда еще даже замуж не вышла. Это был 1965 год, ей было только двадцать лет.

– Но из того, что я понял…

– Да, там есть условие, касающееся детей, чтобы в случае рождение у нее детей, они стали бы альтернативными бенефициарами, да. И так получилось, что у нее была только одна Элисон. Викки не смогла доносить первого ребенка.

– Мистер Миллер, а вам было известно о том, что в случае смерти вашей дочери и внучки до того, как истечет срок трастового соглашения, весь аккумулированный доход и основной капитал должен быть возвращен вам как учредителю траста?

– Да, мне было об этом известно.

– Вы знали, когда должен был истечь срок по этому соглашению?

– Да. Он истекал в день рождения моей дочери, когда ей должно было исполниться тридцать пять лет.

– Вам известна точная дата?

– Двадцать второго января.

– Значит, завтра вашей дочери должно было бы исполниться тридцать пять лет.

– Да.

– И вы знали обо всем этом.

– Я знал об этом, да.

– Мистер Миллер, вы виделись с дочерью накануне ее первого концерта в ресторане «Зимний сад»? Вечером в четверг, десятого января?

– Да, я навещал ее.

– И где происходила эта встреча?

– У нее дома. На Цитрус-Лейн, недалеко от парка.

– Зачем вы приходили к ней?

– Чтобы попытаться убедить ее воздержаться от того, что она собиралась сделать.

– Что вы имеете в виду? Поясните.

– Ту работу в «Зимнем саду». Я говорил ей, что ей все это боком выйдет. Я говорил, что еще совсем не поздно все отменить, наладить связь с Эдди Маршаллом – о том, как ей следовало прежде всего поступить, если ей уж на самом деле вздумалось снова приняться за свою карьеру.

– Вы считали, что мистер Маршалл смог бы помочь ей в этом, не так ли?

– А как же! Наверняка. Ведь это Эдди устроил так, что она стала звездой. И если вас все же интересует и мое мнение, то и замуж ей тоже следовало бы выходить за него, а не за безмозглого выжигу Тони.

– Вот как? А что, разве отношения между вашей дочерью и мистером Маршаллом в какой-то мере выходили за рамки чисто профессиональных?

– Вы что тут, сговорились поиздеваться надо мной?

– Нет, я…

– Но где же вы тогда были, когда все это вершилось? Вы что, с луны свалились? Ведь тогда, в шестидесятых невозможно было даже найти такого журнала, где не писали бы чего-нибудь о моей Викки. И об Эдди тоже.

– Вы имеете в виду их личные взаимоотношения?

– Да, об том романе, что был тогда между ними, в том числе, если вам уж так больше нравится это название. И вот что я вам скажу: я был твердо уверен, что когда-нибудь они с Эдди поженятся, и ведь все к тому и шло. Но это все Тонни, это он ей голову вскружил, а вернее все эти его крутые друзья. Моя дочь была всего-навсего обыкновенной девушкой, можно даже сказать, простушкой – конечно, для всех она была великой рок-певицей, звездой, да, это так, но в душе она все же так и осталась босоногой девчонкой из Арканзаса. Может быть, то была моя вина, не знаю. Знаете, я все вложил в тот траст, и весь доход по нему возвращался в него же, а Викки я сам выдавал лишь более чем скромное содержание. Все и ничего сверх этого. И вот, значит, Викки зачастила к этому Тони в его огромный особняк, а там постоянно собирался высший свет Нового Орлеана, политики из Вашингтона, разные там знаменитости, певцы и певицы со всей страны, а также владельцы радиостанций и студий звукозаписи, и не успел я оглянуться, как она стала уже от Эдди нос воротить, не нужен он ей стал. Да и кем он был в ее глазах? Всего-то лишь какой-то там паренек-итальянец из Калифорнии. И всего-то. И не имеет значения, что это его усилиями она стала звездой. Но с тех пор, как Тони Кениг вцепился в нее, моей дочерью такие мелочи в расчет уже не принимались.

– Итальянец? Надо же, а зовут-то его…

– Так ведь он поменял себе имя. Давно уже.

– А вы случайно не знаете его девичье имя?

– Что?

– Ну, то его имя, с которым он был рожден.

– Нет, не знаю. И не думаю, что мне вообще хоть когда-нибудь доводилось его слышать. Он изменил имя еще до своего отъезда из Калифорнии. А когда мы с ним познакомились, он был уже Эдди Маршаллом. – И как он отреагировал на то, что ваша дочь решила выйти замуж за Кенига?

– А я-то откуда знаю? Он об этом никогда и ничего не говорил. Но мне, лично, кажется, что это его должно было бы очень сильно задеть. А вы так не думаете? Ведь это только благодаря ему моей дочери удалось выпустить целых три «золотых» диска, разве нет? Они же всегда была вместе, и наверняка она с ним за все это время успела переспать, и не раз. Ведь дети всегда желают жить иначе, чем жили их мы, родители, когда и мы были в том возрасте, сколько лет было им тогда. Так что я уверен, что Эдди спал с ней, точно также как я уверен в том, что когда Викки объявила о своем решении выйти замуж за Кенига, Эдди наверняка очень расстроился. Но вот одно я могу сказать определенно: Викки совершила ошибку. А потом она уже начала работать на износ, очевидно, пытаясь таким образом хоть как-то примириться со своим неудавшимся замужеством. Вот тогда-то она и потеряла своего первого ребенка. Они все тогда усиленно работали над альбомом, который должен был называться «Снова Викки». И тут у нее случился выкидыш. После того случая Викки и перестала записываться.

– Мистер Миллер, у вас есть какие-нибудь соображения на тот счет, почему ваша дочь решила вновь начать петь именно сейчас?

– Понятия не имею. Хотя может быть она была уверена, что деньги все равно достанутся ей, и что в любом случае все же не мешает попытаться.

– Она в тот вечер говорила что-нибудь о деньгах? Вообще, хоть слово было сказано о трасте?

– Нет, сэр, о деньгах мы не говорили. Речь шла лишь об этой треклятой затее с «Зимним садом». Я ее предупреждал, я ведь говорил, что не надо этого делать, я говорил, что все это все равно завершится провалом. И ведь так и оно и вышло, разве нет? Вы читали, что та сука понаписала о ней в газете?

– Но Викки все равно не послушалась вас, не так ли?

– Верно, не послушалась.

– Мистер Миллер, а вы угрожали свой дочери лишением наследства?

– Да.

– Тогда выходит, что вы все же обсуждали с ней в тот вечер вопрос о деньгах.

– Если в этом смысле, то да.

– В том смысле, что вы возьмете, да и измените каким-либо образом условия…

– Ну, в общем-то, да, но мне кажется, что Викки знала, что это блеф чистой воды.

– Но речь о трасте все же велась.

– Ну, да, мельком.

– Ведь раньше вы сказали…

– Да, я и сам знаю, что я говорил, и я снова скажу то же самое. Мы не обсуждали собственно траст, мы не обсуждали частности по нему, или деньги, заложенные там, мы вообще не вели разговора о деньгах. За исключением того, что я пообещал лишить ее наследства, если она все же выйдет на сцену в «Зимнем саду».

– И она знала при этом, что в виду имеется траст.

– Предположительно, да. И также она знала, что я блефую.

– Каким образом?

– Скорее всего ей было известно, что траст этот был безотзывным, и что при всем желании я все равно не смог бы в нем ничего изменить.

– Вы сами сказали ей об этом?

– Нет, я никогда ничего не рассказывал ей о трасте, за исключением того, что ей было необходимо знать.

– И что же там касалось непосредственно ее?

– Что все это перейдет к ней, как только ей исполнится тридцать пять.

– Вы когда-нибудь упоминали при Викки о сумме траста?

– Не-а.

– А говорили ли вы ей о том, что Элисон была названа в качестве альтернативного бенефициара?

– Никогда.

– А ваш адвокат никогда не вел с Викки разговоров о трасте?

– Не-а. А ему-то это зачем?

– Тогда по вашим словам выходит, что ваша дочь знала только то, что когда ей исполнится тридцать пять лет, то срок по трастовому соглашению выйдет, и все достанется ей.

– Да, это все, что она знала об этом деле.

– Мистер Миллер, перед началом нашей беседы, если вы припоминаете, я подробно рассказал вам о ваших правах, и также обратил ваше внимание на то, что вы сами в любой момент можете прекратить нашу беседу, и что вам достаточно лишь сказать мне об этом. Вы это помните.

– Да, помню.

– Теперь мне бы хотелось задать вам несколько очень специфических вопросов о том, где вы были той ночью, а точнее, между тремя часами в ночь на понедельник, тринадцатое января и девятью часами утра того же дня. Если у вас имеются возражения, то пожалуйста, дайте мне об этом знать, и мы тут же прекратим эту беседу.

– Это когда была убита моя дочь, не так ли?

– Да, сэр, она была убита именно в это время.

– Я не буду возражать против каких бы то ни было ваших вопросов. Я хочу помочь вам найти того, кто это сотворил, и большего мне не надо.

– Вы можете сказать мне, где вы были тем утром?

– Я был у женщины по имени Гретхен Хайбель. Мы были в ее доме на Вествью Роуд, это на рифе Фэтбак.

– Вы можете назвать адрес?

– Да, Вествью 642. – И вы были там вместе с ней с трех часов ночи…

– Я был с ней с восьми часов вечера в воскресенье, когда я заехал за ней, чтобы вместе отправиться куда-нибудь поужинать, и потом мы вернулись к ней домой и ночь провели вместе. Я уехал к себе на плантации рано утром.

– Во сколько это могло быть, как вы думаете?

– Что?

– Когда вы уехали на плантации?

– Примерно в половине девятого.

– Восемь-тридцать утра, утром в понедельник.

– Да, около того.

– А вы сами или мисс Хайбель – Гретхен Хайбель, вы так, кажется, сказали?

– Да, Хайбель.

– Не могли бы вы продиктовать мне ее фамилию по буквам?

– Х-А-Й-Б-Е-Л-Ь. Хайбель.

– Мисс или миссис?

– Мисс.

– А теперь ответьте мне, пожалуйста, не отлучались ли вы или мисс Хайбель из дома между тремя часами ночи и девятью часами утра того понедельника?

– Нет, сэр, мы никуда не выходили.

– Никто из вас?

– Никто из нас, это так.

– И она тоже может подтвердить это?

– Я уверен, да.

– Сколько времени вы знакомы?

– Месяца два или три; должно быть… подождите-ка минутку, мы познакомились через какое-то время после Дня Благодарения.

– Вы состоите в близких отношениях?

– Не настолько близких, чтобы она начала лгать и выгораживать меня, когда речь зашла об убийстве.

– Вы хотите сказать, что ваши отношения носят случайный характер.

– Я бы просто сказал, что это нормальные, обдуманные отношения между мужчиной пятидесяти шести лет и сорокасемилетней женщиной. Вот как бы я хотел обрисовать вам сложившуюся ситуацию.

– Мистер Миллер, я был бы вам очень признателен, если бы вы на некоторое время воздержались от звонков мисс Хайбель, до тех пор, пока мы сами с ней не поговорим.

– Если вы собираетесь к ней…

– Да.

– Дома вы ее все равно не застанете. По крайней мере в рабочее время. Она работает в фирме, торгующей недвижимостью, что в бухте Тимукуан.

– Благодарю вас, я постараюсь разыскать ее там.

– Она уходит из офиса в пять.

– Спасибо, мистер Миллер, я снова хочу напомнить, что вы имеете право закончить беседу в любой момент, если…

– Да перестаньте вы меня все время предупреждать. Я вообще еще не собираюсь заканчивать.

– Как вы уже знаете, ваша внучка…

– Мы что и про Элисон тоже будем говорить? Послушайте, ну ради Бога! Я ведь только что возвратился с ее похорон, ее ведь только что на моих глазах в землю опустили!

– Если вы не желаете, мы не станем ни о чем вас спрашивать.

– Ведь это… эх черт возьми, ладно уж, давайте ваши вопросы, чтобы уж сразу покончить со всем.

– Тело вашей внучки нашли в восемь-тридцать вечера в прошлую пятницу, это было восемнадцатого января. Экспертиза установила, что смерть наступила в районе шести часов вечера, и мистер Миллер, в связи с этим, мне хотелось бы услышать от вас, где вы находились в тот день между половиной пятого и половиной девятого вечера.

– Я был с женщиной по имени Гретель Хайбель в ее доме на Вествью Роуд, что на рифе Фэтбак.

– Вы хотели сказать Гретхен.

– Нет, Гретель.

– Вы сказали…

– Гретель. Это сестра Гретхен.

– А-а…

– Вот так.

– И какой у нее адрес?

– Такой же, как и у Гретхен, 642, Вествью.

– Они живут в одном доме?

– Да, сэр.

– И вы были с…

– Я приехал к ним в пятницу в половине шестого, чтобы выпить и посидеть там вместе с Гретель и Гретхен. Гретхен пригласили куда-то на ужин, и поэтому она покинула нас около семи. А мы вдвоем с Гретель остались ужинать, а затем вместе провели ночь.

– Кто-нибудь из вас выходил куда-либо между…

– Нет, сэр, мы никуда не выходили. Я пробыл там с пяти вечера в пятницу до примерно часов четырех утра следующего дня, когда я встал и ушел. Я отправился к себе домой, потому что Стэн Хоппер и Дик Олдхэм должны были заехать за мной, чтобы потом нам всем вместе отправиться на рыбалку.

– А что, никто из сестер Хайбель не слышал в тот вечер о смерти вашей внучки?

– Не знаю, как Гретхен, ее той ночью дома не было. Но ни я, ни Гретель не включали ни телевизора, ни радио – у нас был заведен проигрыватель – и поэтому мы с ней вообще ничего о том не слышали. И я вам уже говорил, что я однозначно не поехал бы никуда, если бы только знал, что мою… внученьку мою маленькую… что ее убили.

– Где я могу видеть Гретель Хайбель?

– У нее дома.

– Она находится там в течение всего дня?

– Да, она работает дома. Рисует иллюстрации для детских книжек.

– Мистер Миллер, может быть вы хотите добавить что-либо к уже сказанному вами? Или разъяснить? Или изменить?

– Не-а. Не хочу.

– Хорошо. Это все.

Блум выключил магнитофон и обратился ко мне:

– Ну, что ты думаешь?

– А ты уже имел беседу с теми дамами?

– Еще нет. Я подумал, что нужно будет дождаться, пока Грэтхен – это та из них, что торгует недвижимостью – вернется домой из своей конторы. И тогда уж можно будет убить сразу двух зайцев. Да, правильно, это она работает в бухте Тимукуан. А Гретель иллюстрирует книжки. Эх, черт побери, когда же и мне наконец исполнится лет пятьдесят или шестьдесят… За прошедшие выходные Кениг с Миллером трахались намного больше, чем мне это удалось за последние две недели у себя в доме на Авенида-дель-Сол. Ты знаешь, почему моя жена так обожает наш с ней дом там? Потому что ее отца звали Сол. Я уже говорил ей, что «Сол» в переводе с испанского означает «Солнце». Она же мне на это заявила, что ее вовсе не интересует, что «Сол» означает в переводе с испанского, потому что для нее «Сол» всегда значило только одно – это Сол Фишбейн, да упокоит Господь его душу. Вот так мы и живем на Авениде-дель-Сол, в этом доме, выстроенном в стиле гасиенды, и за последние две недели я не трахался вообще ни разу, а все потому, что я сижу все на этой, мать твою, диете, и если хочешь знать, у меня нет на это сил.

– Ты уже говорил с его приятелями по рыбалке?

– Да, она оказались заядлыми рыбаками. Как их там… Дик Олдхэм и Стэн Купер, или наоборот. Оба они подтвердили, что Миллер был с ними с раннего утра в субботу и до позднего вечера в воскресенье. Но это еще абсолютно не означает того, что это не он перерезал горло собственной внучки в пятницу вечером. Хочешь, пойдем туда вместе? К этим сестрицам. К тому времени твой рабочий день в конторе уже закончится, так что можешь не волноваться. Ладно?

– О'кей.

– Тогда с меня пиво, – сказал Блум и усмехнулся.

Хотя риф Фэтбак и находится в округе Калуса, но все же он расположен за пределами самого города. На юге он вплотную подходит к границе с Манакавой. Фэтбак является самым необжитым изо всех находящихся в нашем округе рифов. С востока и запада его окружают огромный Мексиканский залив и наш небольшой залив Калусы, иногда во время сезона штормов и ураганов, эти два водяных резервуара смыкают свои воды над Вествью Роуд, той дорогой с двухполосным движением, пересекающей риф в направлении с севера на юг. Мост, соединяющий Фэтбак с материком, устроен так, что одновременно на нем может находиться не более одной машины. А сразу за мостом поставлен большой деревянный указатель с двумя дюжинами стрелок, указывающими влево или вправо. На этих стрелках вырезаны по дереву или обведены белой краской имена обитателей рифа. Когда мы переезжали через мост, над землей уже начинали сгущаться сумерки, досчатое покрытие поскрипывало под колесами машины Блума, который уже заранее включил фары дальнего света в ожидании наступления темноты, которая здесь, у нас в Калусе, подкрадывается очень неожиданно. Блум подъехал к дорожному указателю, и оба мы начали переводить глаза с одной стрелки на другую, отыскали среди прочих имя «ХАЙБЕЛЬ» и затем свернули влево и направились в сторону юга.

Дом сестер Хайбель стоял на самом берегу залива и был отмечен только единственной врытой в песок деревянной табличкой, на которой значилась только одна их фамилия. Через дорогу от дома на берегу Мексиканского залива стоял помеченный номером 642 ящик для корреспонденции. Должно быть сам дом был построен еще в двадцатых годах, когда скупка и перепродажа земли помогла сколотить капиталы тем, кто оказался наиболее дальновидным, чтобы понять всю безмятежную прелесть этого самого живописного рифа во всем нашем округе. Дом сестер казался особнячком из Беверли Хиллз, где возможно в свое время проживал кто-нибудь из звезд эры немого кино. Он был построен в стиле, характерном для испанской колониальной архитектуры: с белыми оштукатуренными стенами и крышами, крытыми яркой черепицей, с окнами в форме арок и мощеными дорожками, которые извивались под сенью пальм и вели к воде, на берег залива, который я смог разглядеть через внутренний дворик с его зарослями папоротника. Блум позвонил в дверь.

На наш звонок вышла женщина в забрызганном краской рабочем халате, надетом поверх джинсов. Она была ростом должно быть около пяти футов и восьми дюймов, а ее длинные совсем светлые волосы были зачесаны назад и на затылке они были стянуты в конский хвост, стиль не слишком-то приличествующий женщине ее возраста, относительно которого, впрочем, я мог лишь строить предположения. Скорее всего ей было лет сорок. Она очень напоминала собой изысканную тевтонскую красавицу, типичные черты которой были подмечены Хильдегаром Неффом. Она вопросительно вглядывалась в сумерки за дверью и проговорила:

– Да. Кто там? Что вам надо? – в ее речи слышался лишь очень легкий немецкий акцент.

– Я детектив Блум, Департамент полиции Калусы, – сказал Блум и показал ей свой жетон, а также оправленное в пластик удостоверение, – а это Мэттью Хоуп.

– Да?

– Вы мисс Хайбель?

– Я Гретель Хайбель, да. А в чем дело?

– Мисс Хайбель, вы позволите нам войти?

– А в чем дело?

– Мы бы хотели задать вам несколько вопросов.

– О тех убийствах, да? – спросила она. – Я знаю, что у Двейна убили дочь…

– Это так.

– А теперь вот еще и внучка… По телевизору сказали, что и внучку его тоже нашли мертвой.

– Да. Вечером в пятницу.

– Ах, – тяжело вздохнула она.

– Вот об это-то мы бы и хотели поговорить с вами, – сказал Блум.

– Ах, – снова вздохнула она, и отступив в сторону, проговорила, – Ну хорошо, заходите, пожалуйста.

Пол у входа был выложен терракотовой мексиканской плиткой, а вдоль ограждения прихожей в самом дальнем ее конце были расставлены растения в больших глиняных кадках. Над ними высилась белая колоннада, позади которой была устроена огромных размеров гостиная с арочными дверьми, ведущими к бассейну с подсветкой и к заливу. Под арками был поставлен длинный стол, на котором были расставлены баночки с красками, кувшины с водой, рядом с которыми были разбросаны листы бумаги для рисования, кисти, карандаши, ластики и измазанные краской лоскутки ткани, и все это было залито светом, падавшим от настольной лампы.

– Я работала сейчас, – заговорила хозяйка, – поэтому прошу извинить меня за этот беспорядок. Я люблю работать там, откуда виден залив. Раньше я всегда работала в своей комнате наверху, но там окна выходят на другую сторону, хотя тоже на залив, и тот пейзаж зачастую кажется мне слишком уж диким для тех работ, какими мне приходится заниматься. Я имею дело с детскими книжками, – пояснила она.

– Да, мистер Миллер нам уже сказал об этом, – сказал Блум.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила Гретель. – Может быть хотите выпить чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Может быть что-нибудь не крепкое? Кока-Колы? Или чая со льдом?

– Нет, спасибо.

– Ну тогда, – проговорила она, – улыбнувшись и выжидательно глядя на Блума.

– Мы надеялись, что ваша сестра к этому времени уже вернется домой, – заговорил Блум.

– Да, конечно. Она каждую минуту может прийти. Вы с ней тоже желаете побеседовать?

– Если можно.

– Конечно же. А что вы хотите узнать?

– Мисс Хайбель, вы можете сейчас рассказать нам, где вы были в прошлую пятницу между половиной пятого и половиной восьмого вечера?

Я отметил про себя, что Блум ни словом не обмолвился о том, что ему надо было подтвердить алиби Миллера. Гретель сидела и выжидающе смотрела на Блума, обдумывая свой ответ, пальцы ее изящных рук были переплетены, ноги скрещены, а голубые глаза нервно моргали.

– Я была здесь, – сказала она наконец. – Вечером в пятницу я была здесь.

– А днем в пятницу?

– И днем тоже. Я работала.

– Одна?

– Моя сестра вернулась домой около пяти часов. А до того времени я была здесь одна.

– И вы затем вместе с сестрой провели здесь весь вечер?

– Нет. Моя сестра была приглашены на ужин. Она ушла отсюда около семи.

– Оставив вас одну?

– нет. Здесь еще Двейн был.

– Мисс Хайбель, а когда он сюда пришел?

– Примерно в половине шестого. Мы тут успели еще и втроем посидеть и выпить.

– И затем ваша сестра ушла.

– Около семи. Да.

– А вы и мистер Миллер остались здесь.

– Да. Мы ужинали вместе.

– Он ушел от вас после ужина?

– Нет, он остался здесь на ночь. Мы с ним, знаете ли, любовники.

– А в котором часу он все-таки ушел?

– Очень рано утром. Я крепко спала, но я знаю, что он будильник ставил на три часа. Я бы сказала, Двейн ушел от меня между тремя и четырьмя часами ночи. Еще я знала, что он в тот день собирался на рыбалку.

– А вы не знаете, где ваша сестра провела эту ночь?

– Это уж вам у нее придется спросить.

Мне было не ясно, зачем Блуму понадобилось задавать последний вопрос. Но я все же знал, что согласно заключению экспертизы, смерть Элисон наступила в шесть часов вечера, но Блум же в каждом случае – сначала расспрашивая Кенига, затем Миллера, а теперь вот беседуя с Гретель – интересовался, где они находились в половине пятого дня, допуская тем самым, что минут на девяносто эксперт все-таки мог ошибиться. В тот день, когда произошло убийство Элисон, Миллер появился на Фэтбаке не раньше половины шестого вечера. И он запросто мог добраться сюда от того места за стадионом даже меньше, чем за сорок минут, все зависело лишь от интенсивности движения в тот день. Точно. Так же как и Гретхен Хайбель – та из сестер, что занималась продажей недвижимости – если только она была здесь замешана, могла бы в случае чего запросто добраться с Фэтбака до Калусы еще до того, как подросток нашел Элисон в сточной яме. Я предположил, что именно потому Блуму и хотелось узнать, где Гретхен провела ту ночь. А вдруг эта парочка сначала прятала девочку где-нибудь здесь, и вот теперь Блум пытается бить в одну точку? И все же подобное предположение показалось мне сильно притянутым за уши, и неожиданно ко мне пришло опустошающее чувство, что Блум, не смотря на все свои знания и опыт, теперь же отчаянно хватался за соломинку.

– За ней сюда кто-нибудь заезжал?

– Вы имеете в виду, когда она уезжала?

– Да.

– Нет, она уехала в своей машине.

– Значит, в семь, говорите.

– Да, приблизительно в семь.

– Ну ладно, проговорил Блум и вздохнул. – А когда ваша сестра обычно возвращается домой из офиса? – спросил он у Гретель, взглянув на часы.

– Обычно в это время она уже бывает дома.

Я посмотрел на свои часы. Они показывали уже почти половину седьмого.

– Может быть мне приготовить вам чего-нибудь, ведь вам же все равно еще ее дожидаться? Может быть я все-таки сварю кофе?

– Мэттью, ты как?

– От чашки кофе я бы не отказался, – сказал я.

– Я пойду поставлю его вариться, – сказала Гретель, и тут же ушла в кухню. Блум встал со своего места, потянулся и подошел к длинному рабочему столу. И бросив беглый взгляд на лежавший на нем яркий рисунок, он посмотрел на залив.

– Красиво здесь.

– Замечательно.

– Как ты думаешь, сколько это все может стоить?

– Полмиллиона.

– А по-моему, больше. И женщина сама хорошенькая, тебе так не кажется?

– Симпатичная.

– На меня Миллер не произвел впечатления пылкого любовника. А тебе как он?

– Не знаю. Наверное в нем еще что-то есть.

– М-м, – промычал Блум, и снова взглянул на рисунок, лежавший на столе. – Как по-твоему, вот это кто такое?

На рисунке размашистыми штрихами, в виде наброска, было изображено что-то походившее скорее на некое угловатое чудище, болтающееся в воздухе, обеими ногами оно оторвалось от земля, крошечные кулачки занесены над головой, лицо перекошено злобой.

– Это Румпельштильцхен, – сказала вошедшая в это время в комнату Гретхен. Она подошла к столу и, взяв в руки рисунок, поднесла его поближе к свету. – Пока это еще всего лишь набросок, разумеется затем я доработаю его. Вы ведь знаете, о чем эта сказка?

– Да, – ответил я, смутно припоминая что-то о девушке, которая должна была угадать имя злого карлика, который что-то там такое для нее когда-то сделал.

– Это кажется о красавице, которая спускала свои длинные косы из окна башни, – предположил Блум.

– Нет, то сказка о Рапунцель. А это Румпельштильцхен. Из сказок моих соотечественников, братьев Якоба и Вильгельма Грамм. Вы слышали что-нибудь о «законе Гримма»?

– Нет, – признался я.

– Нет, – сказал Блум.

– Этот закон был открыт Якобом Гриммом, который был знаменит не только своими сказками. Это лингвистический закон – формула, описывающая изменения в системе взрывных согласных, произошедших в индо-европейских языках. Так, например, в немецком языке на определенном этапе его развития звуки «б», «д» и «г» перешли в «п», «т» и «к», и так далее. Но вы-то уж наверняка должны были слышать сказу у Румпельштильцхене. Неужели нет?

– Да-да, конечно, – неуверенно согласился я.

– Это сказка об одном германском Muller – как это? Человек, у которого есть мельница, и он там мелет зерно, знаете? Ein Muller. Ну ладно. Так вот, он сказал королю, что его дочь может прясть из соломы золотую пряжу. Король приказал привести ее к себе в замок, закрыл в комнате и велел ей приниматься за работу, а не то он ее казнит.