– У женщины.

– Ее имя можете назвать?

– Я не знаю.

– Вы не знаете…

– Я не знаю ее полного имени. Могу назвать только имя без фамилии.

– О'кей, и как же ее зовут?

– Дженни.

– Но фамилии вы не знаете.

– Нет.

– А вы знаете, где она живет?

– Да.

– И где же?

– Я могу проводить вас к ее дому, но адреса назвать не могу.

– Вы были у нее минувшей ночью, мистер Кениг?

– Да.

– С которого часа до которого?

– Мы приехали туда около шести вечера вчера.

– И когда вы ушли оттуда?

Кениг замялся.

– Мистер Кениг. Когда вы..?

– Сегодня вечером. Я возвращался в отель, когда услышал, что… как в новостях по радио рассказали о смерти Элиссон.

– Итак, вы пробыли с этой женщиной примерно с шести часов вчерашнего дня и до… во сколько вы ушли сегодня?

– Около шести.

– Выходит, двадцать четыре часа.

– Да, около двадцати четырех часов.

– Вы покидали ее дом в течение этих двадцати четырех часов?

– Нет.

– И никто из вас никуда не отлучался все это время?

– Мы оба были все это время вместе.

– Так значит, никто из вас не отлучался из дома, чтобы оказаться на Белфаст Авеню и Эспин Роуд, у сточной ямы позади…

– Мистер Блум, – вмешался я.

Блум повернулся ко мне.

– В связи с тем, что я нахожусь здесь в качестве адвоката мистера Кенига, я заявляю протест против вашего последнего вопроса.

– Да, правильно, – сказал Блум, – извините. Мистер Кениг, мне бы хотелось услышать от вас, как мы сможем впоследствии найти эту таинственную незнакомку. Не исключено, что мы даже попросим вас проводить нас туда, с тем, чтобы переговорить и с ней тоже, если, конечно, вы сможете заново отыскать ее дом. Где это хоть?

– Недалеко от торгового центра «Пляжный пейзаж». Я уверен, что смогу отыскать это место.

– Хорошо, отложим это на некоторое время. Да, кстати, вы ведь постараетесь поднапрячь память и вспомнить ее фамилию, ладно? Это могло бы избавить нас от очень многих проблем.

– Я никогда не знал и даже не пытался узнать ее фамилию, а уж потребности запоминать ее у меня и вовсе не возникало.

– Мистер Кениг, а где вы познакомились с этой женщиной?

– В своем отеле, в баре. Бар «У пяти буйков».

– И было это… когда вы сказали, это было?

– Примерно в четверть шестого или около того.

– Сначала вы просто решили спуститься в бар и выпить. Та ведь?

– Да.

– И один.

– Да.

– И там вы познакомились с женщиной по имени Дженни.

– Совершенно верно.

– А потом вы отправились к ней домой и последующие двадцать четыре часа были проведены вами вместе.

– Да.

– В постели?

– По большей части, да.

– Мистер Кениг, она проститутка?

– Да, скорее всего, да.

– Так… А вы платили ей за услуги, или же она занималась с вами этим бесплатно?

– Я ей заплатил. Но она сама не требовала с меня денег.

– Понимаю, ладно. Мистер Кениг, а скажите мне, когда вы получили письмо от своей бывшей жены? Я имею в виду то, где она просит вас позаботиться о дочери, если с ней самой вдруг что-нибудь случится?

– На прошлой неделе.

– Уточните, пожалуйста, когда именно на прошлой неделе?

– В четверг или в пятницу. Точнее не могу сказать.

– Так… само письмо было написано седьмого числа, это был понедельник…

– Я не знаю, когда оно там было написано.

– Эта дата была указана в самом письме, мистер Кениг.

– Что ж, пусть будет так.

– И если предположить, что письмо до Нового Орлеана идет два, самое большее, три дня…

– Мистер Блум, – снова вмешался я.

– Да-да, конечно, мистер Хоуп, извините. Так значит, мистер Кениг, вы не помните, когда вы получили это письмо, я правильно вас понял?

– Я уже все сказал вам. В четверг или в пятницу.

– Значит десятого или одиннадцатого числа.

– Если вы имеете в виду даты, то да.

– Я имею в виду даты.

– Тогда, да.

– Вам доводилось разговаривать с вашей бывшей женой после того, как вы получили письмо от нее? С того дня и до вечера тринадцатого января?

– Да, мы разговаривали.

– Когда?

– Вечером в субботу.

– В «Зимнем саду»?

– Да.

– И письмо к тому времени было уже у вас.

– Да.

– И к тому времени вы уже знали, что она хочет сделать вас опекуном над дочерью, если с ней вдруг что-нибудь случиться?

– Да, знал.

– И что, вы это обсуждали с ней вечером в субботу?

– Нет.

– В таком случае, о чем же вы говорили?

– Вообще обо всем: о ее выступлении, о негативной рецензии в утренней газете. И Элисон… она должна была приехать ко мне на выходные в конце февраля, на празднование дня рождения Вашингтона, какое-то время мы говорили об этом. И… ах, да, кажется, что мы все же говорили про опекунство. Ведь она написала мне об этом в письме, так я, значит, поблагодарил ее и сказал, что я весьма польщен оказанным мне доверием.

– А в тот вечер вы затрагивали в разговоре вопрос ее завещания?

– Ее завещания? Нет, сэр.

– Из этого следует, что Викки не обсуждала с вами своего завещания, датированного четвертым января, то есть тремя днями раньше того момента, когда она написала и отослала вам письмо, в котором шла речь об вашей опеке над Элисон?

Кениг взглянул в мою сторону.

– Значит, есть завещание? – спросил он. – Вы нашли ее завещание?

– Да, ответил я.

– Ну и что там?

– Извините, мистер Кениг, – снова заговорил Блум, – но вы не ответили на мой вопрос. Скажите мне, пожалуйста, а накануне убийства, обсуждала ли ваша бывшая жена с вами составленное ею завещание?

– Нет уж, это вы меня извините, мистер Блум, – раздраженно заговорил Кениг, – но я уже ответил вам на ваш вопрос. Я уже сказал вам, что ни о каком завещании у нас и разговора не было, вообще ни о каком, ни о ее, ни о еще чьем-либо.

– А вам было известно о существовании подобного завещания?

– Нет, не было.

– И вы что, совсем не проявляли любопытства на сей счет?

– Нет, я не любопытен.

– Выходит, что ваша бывшая жена пишет вам письмо, в котором просит вас позаботиться о дочери, если с ней вдруг что-нибудь случится, а вы со своей стороны даже не поинтересовались относительного того, а предприняты ли необходимые юридические действия, с тем чтобы ее подобное желание осуществилось?

– Я посчитал, что для этого вполне достаточно того письма. Ведь там были четко изложены намерения Викки, я был уверен, что большего от меня никто требовать не станет. Я знал, что мистер Хоуп был здесь исполнителем ее последней воли, и поэтому я и решил, что мне остается лишь только…

– Как вам стало известно об этом?

– Что? – не понял Кениг.

– Что мистер Хоуп назван в завещании исполнителем?

– Ну это… об этом было сказано в письме.

– Нет, мистер Кениг, там ничего подобного не было. Я уже раз сто перечитал это письмо, и точно знаю, что там нет ни слова о том, что мистер Хоуп был выбран ее в качестве своего душеприказчика. Единственное, что там сказано, так это что в случае чего вам необходимо лишь обращаться к…

– А я как раз это и имел в виду. Ведь если мне следовало обратиться к юристу по имени Мэттью Хоуп, то, очевидно, он и должен быть исполнителем по…

Кениг замолк на полуслове. Он посмотрел вначале на Блума, потом перевел взгляд на меня. Я промолчал.

– Исполнителем чего? – терпеливо переспросил Блум.

– Ее завещания.

– Так вы же сами только что сказали, что вам ничего не было известно о существовании завещания.

– Это так.

– Но вы тем не менее предполагали, что мистер Хоуп был исполнителем по завещанию, в существовании которого вы сами вовсе не были уверены, так вас следует понимать?

– Вы знаете, что я имею в виду.

– Нет, не знаю. Так что же вы имеете в виду? Скажите, вы знали, что завещание существует или вы не знали о нем?

– Понимаете, теперь, когда я начинаю размышлять над этим, мне иногда кажется, что я и раньше догадывался, что у нее было завещание.

– И как вам стало известно о нем?

– Ну… по-моему, я сам спросил Викки об этом. Когда мы разговаривали после ее шоу вечером в субботу.

– И она сказала, что у нее действительно есть завещание.

– Да.

– А она не рассказывала вам, о чем конкретно там шла речь?

– Только о том, что по нему я должен буду стать опекуном над личностью и имуществом свой дочери.

– И это все.

– Да. Хотя, постойте-ка. Она еще сказала, что их дом и все, что в нем находится, завещаны Элисон, и что я должен надлежащим образом заботиться обо всей собственности Элисон.

– Ага. А как же траст?

– Какой еще траст?

– Траст, учрежденный Двейном Миллером в 1965 году.

– А почему вы считаете, что я должен был спрашивать у нее еще и об этом трасте?

– Мистер Кениг, а вы вообще знали что-либо о существовании подобного траста?

– В принципе… да, знал.

– А вам было известно о том, что срок по трастовому соглашению истекает во вторник на будущей неделе?

– Мне было известно, что срок по трасту истекал по достижении Викки возраста тридцати пяти лет.

– А это как раз вторник, двадцать второе января.

– Как вам будет угодно.

– Но вы же знали, когда у нее день рождения, не так ли?

– Мне кажется…

– Вы сколько лет были с ней женаты?

– Семь.

– Ну так должно же вам быть известно о дате ее рождения?

– Да, я знал, когда у Викки день рождения.

– Значит, вам все же было известно, что день двадцать второе января был днем ее рождения.

– Да, я об этом знал.

– И выходит, что вам также было известно, что в этот же день истекает срок по трастовому соглашению.

– Да.

– А теперь, мистер Кениг, ответьте мне, пожалуйста, было ли вам известно заранее, что по тому ее завещанию вы должны были получить одну четвертую часть от суммы основного капитала и аккумулированного дохода по нему? Викки рассказывала вам что-нибудь о том, что подобное условие было включено ею в завещание?

Кениг взглянул в мою сторону и глубоко вздохнул.

– Да, я об этом знал, – признался он, – Викки говорила мне об этом. Но данный факт вовсе не означает…

– Мистер Кениг, а теперь я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем вы ответите на мой следующий вопрос. Как вы считаете, как вам кажется, что теперь будет со всеми этими деньгами, учитывая тот факт, что Викки умерла еще до того, как истек срок трастового соглашения?

– Я не знаю. Я этот документ в глаза никогда не видел.

– Вы имеете в виду само трастовое соглашение?

– Да, я его ни разу в руках не держал. И Викки, кстати, тоже. Мы с ней знали только, что этот ополоумевший старый… что ее отец рассказывал ей.

– И что же он ей говорил?

– Что по достижении тридцати пяти лет ей причитаются кое-какие деньги.

– А он ни разу не говорил, сколько это должно быть в цифровом выражении?

– Нет.

– Но вам все же наверняка было известно, что это должна быть довольно внушительная сумма, ведь доходы звезды той величины…

– Я не знал, сколько. И вообще, у меня сложилось такое впечатление, что большую часть доходов Викки он просто-напросто перекачивал на свой собственный банковский счет. Я уже говорил вам, что никогда не видел этого траста, трастового соглашения, и мне вообще не было ничего известно о том, что с него должна была поиметь Викки. Я знал лишь то, что она сможет наконец получить свои денежки, когда ей исполнится тридцать пять лет.

– И выходит, что вы не имели абсолютно никакого понятия о том, что станется с этими деньгами, если получится так, что ваша бывшая жена умрет, так и не дожив до своего тридцатипятилетия.

– Мне и в голову не приходило, что она может умереть.

– Но ведь тем не менее, это все-таки произошло.

– Да, Викки больше нет.

– И все же, как по-вашему, что теперь будет с этими деньгами?

– Викки говорила, что 75 % она завещает Элли и 25 % – мне.

– Это то, что Викки говорила. Ну а сами-то вы как думаете, что в том соглашении может быть сказано на сей счет?

– Понятия не имею.

– А вы не задумывались еще над тем, что будет с деньгами, если и Элисон тоже вдруг умрет?

– Я не знаю.

– Вы думали том, что все это может достаться Двейну Миллеру?

– Я не знаю.

– Или может быть, мистер Кениг, вы считаете, что все это теперь должно достаться вам?

– Я вижу, сэр, к чему вы клоните.

– И к чему же, по-вашему?

– Что это я убил свою собственную… – он внезапно замолчал. – Мистер Хоуп, как я понял из того, о чем здесь говорилось в самом начале, я не обязан отвечать на вопросы, если только я сам этого не захочу?

– Да, это так.

– И я могу прекратить допрос прямо сейчас, если захочу?

– Да, можете.

– Тогда я уже захотел. Мне хотелось бы прекратить все это.

– Хорошо, – сказал я. – Мистер Блум, вы сами все слышали.

– О'кей, – отозвался Блум. – Благодарю вас, мистер Кениг.

– Я уже могу идти?

– Но сначала мне бы хотелось, чтобы вы постарались отыскать для нас тот дом, где живет эта ваша дама, Дженни.

– Да, хорошо, я отведу вас туда.

– Я сейчас вызову машину, – сказал Блум и взялся за трубку телефона.

– Где сейчас моя дочь? – спросил Кениг.

– В морге, – ответил ему Блум, по телефону же он сказал, – Гарри, мне срочно нужна машина. Сможешь быть внизу минут через десять? Спасибо, – поблагодарил он собеседника и положил трубку.

– А морг этот где? – продолжал Кениг.

– Это «Калуса-Дженерал».

– А то ведь мне еще надо к похоронам кое-что подго… – Кениг замолчал на полуслове. – А что с ней там делают? Вскрытие, да?

– Да, вскрытие.

– И у них что, есть на это право? – этот вопрос Кениг обратил уже ко мне. – Чтобы изрезать ее и…

– Да, сэр, – ответил я. – В соответствии со статьей 406.11 в случае, если смерть наступила вследствие преступного насилия, вскрытие должно быть произведено в обязательном порядке.

Кениг глубоко вздохнул и понимающе кивнул.

– Тогда давайте уж поскорее закончим со всем этим, – проговорил он и тяжело поднялся со стула.

Дженни жила на Авокадо-Уей, в черном районе Калусы, что находился по другую сторону от беговых дорожек стадиона и как раз за торговым центром «Пляжный пейзаж». Очевидно застройщик обладал очень сильным воображением или же страдал галлюцинациями, так как до ближайшего пляжа отсюда было никак не меньше пятнадцати миль. Дом, на который указал Кениг, оказался обыкновенной постройкой из шлакоблоков под крышей из серой дранки и с ярко-красными ставнями на окнах. Свет от уличного фонаря падал на почтовый ящик, выкрашенный одной краской со ставнями. Имени на ящике указано не было, только цифры – 479. Мы все вместе подошли к входной двери (все того же красного цвета), увитой по обеим сторонам плющом. Жалюзи на окнах со стороны улицы были наглухо опущены. Света в доме не было. Блум позвонил в дверь. Немного погодя, он опять позвонил. Потом еще. Все это время сидевший на ступеньках крыльца соседнего дома пожилой негр с интересом наблюдал за нами. Блум в очередной раз нажал кнопку звонка.

– Кажется, дома ее нет, – сказал он и взглянул на часы. – Так во сколько, вы говорите, она была в баре в пятницу?

– Примерно в пять пятнадцать, – ответил Кениг.

– Сейчас половина девятого, – проговорил Блум и пожал плечами. – Должно быть она развлекается где-нибудь в городе с другим хахалем. Что ж, давайте поглядим, что нам имеет сообщить вон тот парень на соседнем крыльце.

Мы пересекли лужайку и подошли к негру, все так же сидевшем на своем крыльце и точно под фонарем. Представившись, Блум показал ему жетон и удостоверение полицейского. Негр сидел с таким невозмутимым видом, что можно было подумать, что общение с полицейскими было для него самым привычным делом. С нами он был даже более чем почтителен, но в то же время карие глаза его смотрели настороженно-выжидающе.

– Вы знаете того, кто живет в том доме по соседству с вами? – спросил у него Блум.

– Да, сэр, знаю. Там живет Дженни, – сказал негр.

– Дженни… А вам случайно не известна ее фамилия?

– Дженни Мастерс.

– А не знаете, где она сейчас может быть?

– А что? Она что-нибудь натворила?

– Нет, еще совсем ничего, – сказал Блум.

– Полицейские всегда так говорят: «Совсем ничего», – глубокомысленно заметил негр, – а потом приходят и забирают…

– Я не собираюсь никого здесь арестовывать, – возразил Блум. – А вы все-таки случайно не знаете, где ее можно сейчас разыскать?

– Откуда мне знать-то?..

– А где она работает?

– В центре. Клуб «Элис».

– Это тот, что на 301-м?

– Угу…

– Спасибо, – сказал Блум.

– Только смотрите, не обдурите меня. Вы уж ее не забирайте.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – поспешил его заверить Блум и зашагал к стоявшему на обочине седану.

– Куда теперь? – спросил патрульный полицейский, дожидавшийся за рулем.

– Клуб «Элис» на 301-м, – ответил Блум.

– Что, сэр, на сиськи решил поглазеть?

– Решил, решил, поехали, давай, – огрызнулся Блум.

Клуб «Элис» был одним из немногих имевшихся в Калусе стриптиз-клубов. Он считался ведущим в области и прочих пошлых развлечений подобного рода. Стоит заметить, что в черте города было всего три – по пальцам можно пересчитать, три – кинотеатра, в которых показывали порнографические фильмы (известные здесь как фильмы категории ***), а так же некоторое время тому назад был здесь у нас на Саут-трейл открыт магазинчик, торговавший разными контрацептивами и тому подобными принадлежностями, но в прошлом августе и не без помощи полиции лавка эта была прикрыта, после того, как выяснилось, что хозяин заодно с товаром, относившимся к основному профилю магазина, приторговывал здесь еще кое-чем насчет покурить. Затем у этого заведения появился другой хозяин, делавший свой бизнес на кулинарных изысках китайской кухни, и возможно тоже сбывающий опиум где-нибудь на стороне, но полиции во всяком случае об это еще ничего не известно. Я час в принципе в этом не уверен, но вот моя дочь Джоанна утверждает, что парень, торгующий наркотиками из школы Бедлоу, берет свой товар в этом самом «Гонконге», а у моей дочери нет привычки к лжесвидетельствованию.

Неоновая вывеска над входом в клуб «Элис» гласила «ОБНАЖЕННЫЕ ТАНЦОВЩИЦЫ», а текст помещенного ниже объявления ставил потенциальных посетителей в известность, что заведение открыто с семи часов вечера до двух ночи. На близлежащей стоянке в самом конце длинной черед автомашин был припаркован грузовичок-пикап, за рулем которого сидела молоденькая блондинка с копной мелких кудряшек на голове. Она зазывающе улыбалась нам, пока наш седан выруливал на автостоянку и пристраивался рядом. Патрульный полицейский взглянул на юную прелестницу, а затем, посмеиваясь, спросил:

– Ну как, никто не желает расслабиться?

– Желаем, желаем, – отозвался Блум. – А ты останешься здесь.

– Ну сэр, почему же?

– Я сказал, ты остаешься и ждешь нас здесь. Я не хочу, чтобы лишь только едва завидев твою форму, все тотчас бросились бы к выходу.

– Ну вот, – разочарованно протянул патрульный.

Мы вышли из машины, оставив полицейского скучать за рулем, и подошли к двери, ведущей в помещение самого клуба. Входная дверь была выкрашена в голубой «электрик» и вела в полутемный вестибюль, в самом конце которого на высоком стуле у стола сидела девица. На ней были черные чулки с подвязками, черное трико и черные же туфли на высоких шпильках. Перед ней на столе стоял открытый ящичек для денег. Откуда-то сверху, поверх ее головы, свет от зеленой лампы лился прямо на лежащие в том ящичке банкноты, отчего последние выглядели еще более зелеными, чем это было задумано Казначейством Соединенных Штатов. Завидев, что мы направляемся в ее сторону, девица тут же одарила всю нашу компанию дежурной улыбкой.

– Привет, джентльмены, – обратилась она к нам, – добро пожаловать в клуб «Элис».

Позади нее на стене висела табличка, предупреждавшая, что вход в клуб разрешен только гражданам не моложе восемнадцати лет, и что тем лицам, чьи чувства могут быть оскорблены созерцанием обнаженного тела, лучше воздержаться от посещения данного заведения.

– Надеюсь, джентльмены, всем вам уже исполнилось восемнадцать? – игриво спросила она.

Блум показал ей жетон.

– Полиция, – грубо объявил Блум, и улыбка тут же исчезла с лица девицы. – Мы ищем женщину по имени Дженни Мастерс. Она здесь?

– А зачем она вам? – прозвучал встречный вопрос. – Что она такого сделала?

– Ну почему, почему всем тут же хочется узнать, кто и что натворил? – заговорил Блум. – Ведь возможно, она была свидетелем автокатастрофы, разве такое не случается? А может быть ей досталось наследство в миллион долларов. Так здесь она или нет?

– А ей что, в самом деле, должно достаться наследство в целый миллион? – снова полюбопытствовала девица.

– В два миллиона, – огрызнулся Блум. – Где она?

– Вы просто смеетесь надо мной.

– Она здесь?

– Да, сэр. Плата за вход – по пять баксов с каждого.

– Не смешите меня, – сказал Блум и отдернул портьеру из черного велюра, отделявшую внутреннее помещение от вестибюля. Мы последовали за ним. В самом клубе было даже еще темней, чем в холле. Только одно место в этом помещении являло собой островок ослепительно яркого света – это круглая сцена в центре зала. Когда мы вошли, сцена эта была занята танцовщицей, весь наряд которой состоял из одной блестящей резинки от чулка и пары красных туфель на высоченных шпильках. Над сценой носился рок-н-рольный мотивчик, извергаемый двумя колонками. Сцена была окружена по крайней мере тремя дюжинами высоких стульев, какие обычно стоят у стойки бара, и большинство этих стульев пустовали. Когда мы вошли в зал, эта танцовщица неистово трясла грудью перед группкой посетителей, сидевших к нам спиной. Со всех сторон от сцены были расставлены штук пятьдесят-шестьдесят маленьких столиков. В отличие от стульев у сцены, большая часть мест за столиками была занята. И на то имелись свои причины.

Столы были погружены в приятную полутьму. У каждого из них для индивидуального увеселения клиента сидящего здесь клиента, танцевала практически полностью обнаженная девушка. На некоторых девушках были маленькие трусики-бикини. На других – купальники с глубокими вырезами со всех сторон, верхняя часть их постоянно сползала вниз, обнажая под собой упругие груди. Были там и девушки в коротеньких ночных рубашках, которые они задирали еще выше, до самой груди. На всех танцовщицах были туфли на высоких, во всяком случае не ниже, чем четыре дюйма, шпильках. Мужчины же сидели неподвижно с выпученными глазами, на лицах у многих застыли идиотские улыбки, а руки были безвольно опущены; огромная вывеска на стене уведомляла, что лапать танцовщиц руками категорически запрещается. Некоторые из девиц были довольно не дурны собой. Молоденькая блондинка, выглядевшая лет на шестнадцать, не более, одиноко сидела за одним из свободных столиков, сжимая в руках большую плюшевую панду. На девушке были трусики, усыпанные блестками и резинка для чулок – за нее были засунуты свернутые долларовые банкноты. Она сидела, закинув ногу на ногу, и мысок туфли на свободной ноге покачивался в воздухе в такт музыки.

– Полиция, – представился ей Блум, и показал значок. – Кто из них Дженни Мастерс?

Девица аж подпрыгнула на своем стуле. Она прижала к себе панду и быстро ответила.

– Я здесь совсем недавно.

– И я тоже, – заметил Блум. – Итак, Дженни Мастерс. Которая?

– Вон там, – ответила она. – Танцует для моряка.

Моряк сидел за столиком в углу, развалившись на стуле и вытянув перед собой ноги. Высокая темнокожая девушка, обращенная к нам спиной, извивалась перед ним в танце. На ней была белая короткая ночная рубашка, белая подвязка и все те же туфли на шпильках. Она задирала край рубашки, обнажая из-под нее грудь. Моряк смотрел на все это уже вконец остекленевшим взглядом. В связи с тем, что танцовщица была повернута к нам спиной, то ее клиент намного раньше заметил наше приближение, и должно быть уже с расстояния в добрую сотню шагов он распознал в Блуме полицейского. Моряк что-то прошептал девушке. И развлекавшая его до этого танцовщица немедленно обернулась, выпустив из рук край рубашки, полупрозрачная ткань которой едва прикрывала ее наготу. Скорее всего, она не сразу поняла, что Блум полицейский, а я адвокат, но зато она должно быть просто наверняка узнала в Кениге того своего ухажера, с которым ей довелось провести целые сутки в одной постели. Уперев руки в боки, она ждала, пока мы подойдем поближе. В это время загнанный в угол моряк, казалось, отчаянно пытался найти пути к отступлению.

– Вы Дженни Мастерс? – задал вопрос Блум.

– Это я, – ответила она.

– Вы знаете этого человека? – продолжал задавать вопросы Блум.

– Его-то я знаю, – сказала Дженни, – а вот вы кто такой?

– Детектив Блум, полиция Калусы.

– Оно и видно, – заметила она вслух и кивнула.

– Как и когда вы познакомились с этим человеком?

– Мы с ним друзья, – сказала Дженни и заулыбалась. Зубы ее казались ослепительно белыми по сравнению с кофейного цвета кожей. – По крайней мере я так думала. А в чем дело-то?

– Скажите, когда вы виделись с ним в последний раз? – продолжал Блум – У него что, часы, что ль, пропали или еще что-нибудь?

– Ничего подобного.

– Значит, никаких претензий?

– Никаких претензий.

– Раз жалоб нет, то, что ж, хорошо…

– Итак, когда вы виделись с ним в последний раз?

– Несколько часов назад.

– В какое время?

– Милый, ты во сколько уехал? – обратилась она к Кенигу. – По-моему, часов около шести. Разве нет? По-моему, та.

– А где вы с ним были? – настаивал Блум.

– У меня дома.

– На Авокадо?

– А вы что, были уже там, да?

– Да, были.

– А вообще-то, кто сказал вам, где меня искать?

– Не имеет значения, – сказал Блум. – А когда вы и мистер Кениг приехали туда?

– Милый, это тебя так зовут? – спросила Дженни Кенига и снова улыбнулась. – Вы имеете в виду, ко мне домой? – переспросила она у Блума.

– Да, к вам домой.

– Вчера вечером.

– А когда вчера вечером?

– Примерно в то же время, что ты ушел сегодня, правильно, дорогой? Примерно часов в шесть мы с тобой пришли ко мне, да?

– Значит, вы были у вас дома вместе с вечера вчерашнего дня до вечера сегодня?

– Около того.

– И что, никто из вас так и не покидал дома за все это время?

– У нас, знаете ли, было занятие поинтереснее.

– И этот господин тоже все это время был вместе с вами, так? Не выходя из дома?

– Ни на минуту. И нет такого закона, который запрещал бы двум людям наслаждаться обществом друг друга, разве не так?

Блум смотрел на девушку. Его холодный взгляд мог, наверное, заморозить даже вечно горячие пески пустыни Сахара. Дженни пожала плечами. Кениг разглядывал свои ботинки. Моряк был озабочен тем, чтобы сидеть и не поворачиваться к нам лицом.

– Все о'кей? – спросила Дженни.

– Да, о'кей, – угрюмо отозвался Блум.

Мы подвезли Кенига до его отеля «Брейквотер Инн» на Тайдел Стрит, а затем все на той же патрульной машине направились обратно в участок. По пути назад полицейский за рулем не проронил ни слова, обидевшись на Блума, что тот не разрешил ему войти вместе со всеми в «Элис». Все таким же угрюмым он продолжал оставаться и тогда, когда мы с Блумом вышли из его машины у входа в участок. В лифте, пока мы поднимались на третий этаж, Блум сказал мне:

– Если предположить, что экспертиза точно установила время смерти, то выходит, Кениг здесь не при чем. Ведь нельзя же трахать черную шлюху и в это же самое время перерезать горло ребенку.

– И когда ты теперь собираешься привезти сюда Миллера? – поинтересовался я.

– У меня тут уже кое-кто прямо сейчас пытается его разыскать, – ответил Блум.

Этим «кое-кем», пытавшимся разыскать отца Викки, оказался детектив по имени Пит Кенион, невысокий (для полицейского), плотного телосложения молодой человек лет около тридцати (по крайней мере, мне так показалось), с ярко-рыжими волосами, которые казались практически одного цвета с почтовым ящиком Двейна Миллера, и лицо его было густо усеяно веснушками. Две верхних передних зуба у детектива Кениона были заметно больше остальных, и короткая верхняя губа не прикрывала их до конца, что делало его очень похожим то ли на бурундука, то ли на бобра, не могу сказать, на кого из них больше. Я еще подумал о том, какое место было бы ему отведено с точки зрения моего компаньона Фрэнка в созданной им же самим классификации с условным названием «Лицо лисы/лицо свиньи». В правой руке Кенион держал целый ворох каких-то бумаг, и первое, что он сказал, обратившись к нам, было то, что все это время он безуспешно пытался дозвониться до Миллера, а также заодно поинтересовался у Блума, а не лучше ли будет отправить кого-либо к этому Миллеру и доставить его непосредственно сюда. Блум на мгновение задумался, и ответил, что все-таки будет лучше, если Миллер явится сюда добровольно, в случае, если конечно, до него удастся дозвониться.

– А ты куда ему звонишь: на плантации или домой?

– И туда, и туда, – ответил Кенион. – Трубку не берут нигде.

– А держишь ты что? – спросил Блум.

– Только что пришло экспресс-почтой из Иллинойса. Полный список радиостанций Джорджии. Страницы 243–259, ксерокопии сделаны для нас той милой леди из Скоки – черт его знает, где это такое.