– Ничего. Наоборот, ты оказал нам большую услугу.

– Рад слышать. Не часто в этом проклятом департаменте признают, что медицинская экспертиза оказывает помощь.

– Мы в 87-м смотрим на это по-другому, – поспешил заверить Карелла. – Мы всегда во многом полагаемся на информацию, которую представляет нам медицинская экспертиза.

– Что ж, это, конечно, приятно слышать. Здесь целыми днями приходится иметь дело с трупами, в конце концов начинают одолевать сомнения. Уверяю тебя, не очень-то большое удовольствие резать мертвецов.

– Вы, ребята, делаете очень нужную работу, – сказал с энтузиазмом Карелла.

– За эти слова – спасибо.

– Это не комплимент. Я действительно так считаю, – горячо подтвердил Карелла. – То, что вы, ребята, делаете – не на виду, но можете не сомневаться, что ваша работа ценится очень высоко.

– Спасибо, приятно слышать.

– Если бы я получал по пять центов за каждый случай, который вы, ребята, помогли нам раскусить, я бы имел кругленькую сумму, – продолжал Карелла, все более и более увлекаясь в порыве благодарности.

– Да ладно уж. Чем могу быть полезен?

– Твое заключение дает важную, конкретную информацию и, безусловно, очень нам пригодится. Но, – продолжал он, – хотелось бы выяснить еще одну вещь.

– Выкладывай.

– Мне пришло в голову, что ты мог бы сообщить кое-что и о том, кто все это сработал.

– Сработал?

– Ну да. Твоя докладная содержит информацию о жертве.

– Ну?

– И это, конечно, облегчит нам работу. Но что ты можешь сказать о виновнике?

– Виновнике?

– Я хочу сказать, ведь кто-то, мужчина ли, женщина ли, произвел это анатомирование.

– Ах, ну да, конечно, – извиняющимся тоном заговорил Блейни, – понимаешь, когда долго приходится возиться с трупами, забываешь, что они не сами собой появились, что кто-то об этом позаботился. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Каждый труп, который исследуешь, воспринимаешь отвлеченно, как какую-нибудь математическую задачку.

– Понимаю. Но все-таки, что бы ты мог сказать о человеке, поработавшим именно над этим трупом?

– Понимаешь, ведь рука отрезана чуть выше запястья.

– Можешь сказать, какой инструмент был использован?

– Я бы сказал топорик или нож для разделки мяса, или что-нибудь в этом роде.

– Чисто сработано?

– Вполне. Ведь надо было разрубить кости. Я нигде на руке не нашел надрезов, которые бы свидетельствовали о нерешительности или неудавшихся попытках. Это говорит, что тот, кто делал, действовал наверняка, без колебаний.

– Умело?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду знание анатомии.

– Этого я бы не сказал. При знании анатомии логично было бы отрезать кисть прямо по запястью, где заканчиваются лучевая и локтевая кости. Это было бы гораздо легче, чем рубить эти кости. Нет, я бы исключил человека, знакомого с анатомией. Вообще я не могу понять, зачем надо было отрезать кисть. Ты можешь это объяснить?

– Я не совсем тебя понимаю.

– Карелла, ты же повидал много расчлененных трупов. Что мы обычно находим? Голову, затем – туловище и, наконец, четыре конечности. Но, если ты собираешься отрубить руку, зачем отрубать кисть руки? Ты понимаешь, что меня озадачивает? Это же бесцельная дополнительная работа.

– Да, понимаю, – согласился Карелла.

– Ведь в большинстве случаев трупы расчленяются потому, что преступник стремится предотвратить опознание и чтобы легче было от него избавиться. Очевидно, с этой целью с кисти срезаны кончики пальцев.

– Без сомнения.

– Ну так вот, какую из этих целей мог преследовать наш убийца, отрубая кисть руки?

– Не имею представления. Во всяком случае, ты считаешь, что хирург или любой другой врач исключается. Так?

– Пожалуй, да.

– А как насчет мясника?

– Такой вариант возможен. Кости отрублены безусловно физически сильной рукой, владеющей инструментом. И кончики пальцев срезаны аккуратно.

– Понятно. Ну что ж, большое спасибо.

– Рад быть полезным, – сказал Блейни довольным голосом и повесил трубку.

Карелла какое-то время сидел, перебирая в памяти расчлененные трупы, с которыми ему приходилось иметь дело, пока не почувствовал во рту неприятный кислый вкус. Он поднялся и прошел в служебное помещение, где попросил Мисколо поставить кофе.

Внизу, в кабинете капитана Фрика, происходил разговор между капитаном и патрульным полицейским Ричардом Дженеро, вызванным для объяснения случившегося.

Фрик, в ведении которого находился весь полицейский участок, не злоупотреблял своими полномочиями и редко вмешивался в деятельность ребят из уголовного розыска. Это был человек, который не мог похвастать ни умом, ни воображением. Он полагал, что ему по душе работа полицейского, но он предпочел бы быть известным киноактером. Известные киноактеры проводят дни в обществе ослепительных женщин, тогда как капитанам полиции приходится довольствоваться обществом патрульных полицейских.

– Я правильно понял, что ты затрудняешься дать точную информацию относительно пола субъекта, оставившего на тротуаре эту сумку, это действительно так, Дженеро?

– Так точно, сэр, – согласился Дженеро.

– Ты что, Дженеро, не можешь отличить мужчину от женщины?

– Нет, сэр, я хочу сказать, конечно, могу, сэр, но шел дождь.

– Ну и что?

– Лицо субъекта, сэр, было скрыто зонтиком.

– Как этот субъект был одет? В платье?

– Нет, сэр.

– В юбке?

– Нет, сэр.

– В штанах?

– Вы имеете в виду брюки, сэр?

– Ну, конечно, что еще я могу иметь в виду?! – воскликнул с раздражением Фрик.

– В общем да, сэр. Я хочу сказать, что это одинаково могли быть и женские, и мужские брюки.

– Ну, и что ты сделал, когда увидел сумку на тротуаре?

– Я закричал вслед уходящему автобусу.

– Что дальше?

– Затем открыл сумку.

– Ну, а когда увидел, что внутри?

– Должен признаться, сэр, меня затошнило.

– Ты последовал за автобусом?

– Н... н... нет, сэр.

– Ты не знаешь, что через три квартала есть следующая автобусная остановка?

– Нет, сэр.

– Так вот знай, что есть. Ты понимаешь, что ты мог остановить любую проходящую машину, догнать автобус, поймать и арестовать человека, оставившего эту сумку на тротуаре? Ты понимаешь, это Дженеро?

– Да, сэр. Я имею в виду, что тогда мне это не пришло в голову, сэр. Теперь-то я понимаю.

– Ты бы избавил нас от необходимости отправлять сумку в лабораторию, а ребят из уголовного розыска начинать расследование с единственной зацепки – «кругосветных авиалиний»?

– Да, сэр.

– И как ты мог так чертовски сглупить?

– Не знаю, сэр.

– Мы связались с автобусной компанией, – продолжал Фрик. – Автобус, который был на углу в два тридцать, – ведь ты указал это время, Дженеро?

– Так точно, сэр.

– Так вот, автобус, бывший в это время на углу, оказался автобусом №8112. Мы разговаривали с шофером. Он не заметил ни мужчины, ни женщины в черном.

– Но я видел его. Или ее, сэр.

– Никто не сомневается в правдивости твоих слов, Дженеро. Нельзя требовать от шофера, чтобы он запоминал всех, кто входит и выходит из его чертова автобуса. Во всяком случае, нам придется начинать с нуля. И все по твоей глупости, Дженеро. Ну почему ты оказался таким недотепой?

– Не знаю, сэр. Должно быть, я был слишком потрясен.

– О Боже, временами я жалею, что не стал актером или кем-нибудь в этом роде, – пожаловался Фрик. – Ну ладно. Можешь идти. Не унывай, Дженеро. Выше голову!

– Есть, сэр.

– Ну, иди.

– Есть, сэр. – Дженеро отдал честь и поспешил покинуть кабинет капитана, благословляя свою счастливую звезду за то, что никто не узнал, что перед тем, как найти сумку, он выпил два стакана вина в мастерской Макса Мэнделя. Фрик какое-то время сидел за столом, тяжело вздыхая, затем вызвал лейтенанта Бернса и приказал ему отправить сумку в лабораторию, когда тот сочтет нужным. Бернс ответил, что сейчас же пошлет кого-нибудь за сумкой.

Фотография сумки лежала на столе перед Нельсоном Пайатом.

– Да, сумка наша, вне всякого сомнения. Кстати, великолепная фотография. Это вы фотографировали?

– Вы имеете в виду лично меня? – спросил Мейер Мейер. – Нет, не я. Это фотографировал полицейский фотограф.

– Ну, это точно наша сумка. – Пайат откинулся в своем вращающемся кожаном кресле, которое стояло в угрожающей близости к стеклянной стене. Кабинет находился на четвертом этаже административного здания Международного аэропорта. Здание возвышалось над взлетными дорожками аэропорта, гладкая поверхность которых сейчас тонула в потоках дождя. – Черт бы побрал этот дождь, – пожаловался Пайат, – так вредит делу.

– Разве вы не можете совершать полеты в дождь? – поинтересовался Мейер.

– Мы-то можем запросто. Мы можем совершать полеты почти в любую погоду. Но захотят ли лететь пассажиры, вот в чем загвоздка. Как только начинается дождь, билеты возвращают пачками. Приходится отменять полеты. Все боятся. – Пайат покачал головой и опять начал изучать фотографию сумки. Это была глянцевая фотография размером 8,5 на 11. Сумка была сфотографирована на черном фоне. Фотография была действительно великолепная. Название компании и ее лозунг светились на ней, как неоновая реклама.

– Так в чем же провинилась эта сумка? Какой-нибудь грабитель воспользовался ею для своих инструментов или что-нибудь в этом роде? – спросил Пайат, рассмеявшись своей шутке, и обвел взглядом Клинга и Мейера.

Клинг ответил за обоих:

– Не совсем так, сэр. Какой-то убийца использовал ее, чтобы избавиться от части расчлененного трупа.

– Части?.. А, понятно. Да, это не очень приятный сюрприз. Пожалуй, не будет способствовать популярности нашей компании. – Он задумался. – Хотя, кто знает? – Опять замолчал, что-то прикидывая в уме, и спросил: – В газетах об этом что-нибудь появится?

– Едва ли, – ответил Мейер. – Слишком много крови. Публике нужна сенсация, что-то вроде изнасилования или исчезновения какой-нибудь экстравагантной красотки. В этой истории пока что не просматривается ничего такого. Для прессы это довольно скучно.

– Мне пришло в голову, что эта фотография сумки на первой странице какой-нибудь популярной газеты лишний раз напоминала бы людям о нашей компании. Такой рекламы и нарочно не придумаешь. Кто знает, может быть, такая реклама оживила бы наши дела.

– Возможно, сэр, – проявляя терпение, поддержал его Рассуждения Мейер.

Если Мейер мог похвастаться добродетелями, то главной из них, несомненно, было терпение. В каком-то смысле с этой добродетелью он был рожден или, по крайней мере, получил ее вместе с именем. Дело в том, что его отец был большим любителем розыгрышей. Это был шутник, который находил удовольствие в том, чтобы ошарашить гостей, собравшихся за поминальной иудейской трапезой, сообщив им под конец, что они съели молочное блюдо. Да, он был насмешник и балагур по натуре. Но в конце концов, сама жизнь сыграла удивительную шутку с этим непревзойденным насмешником. После того, как он оставил далеко позади тот возраст, когда любящие отцы способны в умилении вытирать носы и менять пеленки у своих отпрысков, а его жена фактически миновала тот значительный в жизни каждой женщины период, который предпочитают загадочно именовать началом новой жизни, к их обоюдному замешательству обнаружилось, что она беременна.

Такой неожиданный поворот событий превзошел все шутки короля розыгрыша. Отец Мейер не мог прийти в себя от досады и негодования, он бранился и жаловался на превратности судьбы. Он даже потерял свою способность шутить, обдумывая, как отплатить причудам судьбы и контролю рождаемости. В положенный срок с помощью повитухи на свет появился крепкий голубоглазый мальчик весом свыше семи фунтов. И тогда отец нанес свой ответный удар. Он заявил, что дает мальчику имя Мейер, повторив именем свою фамилию: Мейер Мейер. Употребленные вместе имя и фамилия напоминали знак, используемый в целях избежания повторения, что старику-отцу казалось в высшей степени остроумным, и он развлекался целую неделю, очень довольный своей выдумкой. Подросшему мальчику, однако, было не до смеха, когда у его сверстников при произнесении его имени возникало желание дать ему в зубы, вследствие чего он всегда ходил с кровоточащими губами. Семейство Мейеров, исповедуя ортодоксальный иудаизм, жило в округе, где евреи были немногочисленны, поэтому соседским ребятам не было необходимости искать повод для дачи ежедневных затрещин жиденку Мейеру. Если, кроме его еврейского происхождения, требовался другой повод, то им было его имя. Скандируя его хором, ребята развлекались тем, что били мальчика по губам.

С течением времени он понял, что бесполезно вступать в драку сразу с дюжиной сорванцов, но можно вступить с ними в переговоры и охладить их драчливый пыл. Очень терпеливо он начал практиковать второе. Иногда он побеждал, иногда – нет. Но терпение стало основной линией его жизни. Никто не будет отрицать, что терпение действительно великая добродетель. Назови его родитель, например, Чарли, Франк или Сэм, Мейеру не пришлось бы преобразовывать себя таким образом. Если бы, как любому другому мальчишке, ему можно было вступить в схватку не с дюжиной сорванцов, а с одним и дать отпор, расквасив ему нос, может быть тогда, но это только предположение, может быть, тогда он не облысел бы полностью в своя тридцать семь лет.

С другой стороны, какой сын может быть столь жесток, чтобы лишить стареющего отца удовольствия развлекаться такой безобидной шуткой?

Непринужденно продолжая беседу, Мейер спросил:

– Как распространяются эти сумки, мистер Пайат?

– Распространяются? В общем-то они не распространяются. Они просто выдаются тем, кто пользуется нашей авиалинией. Это способствует популярности.

– Значит, они выдаются любому вашему пассажиру, так я вас понял?

– Нет, не совсем так. У нас, понимаете ли, разные виды рейсов.

– Да?

– Рейсы класса Люкс, где пространство между посадочными местами довольно большое, целых двадцать дюймов, что дает возможность пассажирам удобно вытянуть ноги, компания предоставляет им богатый выбор напитков и меню, особое отделение для багажа – короче, самое лучшее обслуживание, которое наша компания в состоянии предоставить.

– Неужели?

– Да. Затем идут рейсы Первого класса, которые включают те же самые удобства, ту же самую еду, но только без напитков. Их при желании вы можете купить на свои деньги. И в меню здесь только одно блюдо, обычно яичница, ростбиф или что-нибудь в этом роде.

– Понятно.

– Еще у нас есть Туристический класс.

– Туристический?

– Да. Наш Туристический класс, где расстояние между рядами только шестнадцать дюймов, в остальном удобства те же самые, включая обед, что и для Первого класса.

– Все ясно. А эта сумка...

– Есть еще один класс, так называемый Экономный, то же расстояние между рядами, но по одну сторону от прохода вместо двух посадочных мест – три, в обед не включено горячее блюдо, а просто бутерброд и, конечно, никаких напитков.

– Какому же из этих классов...

– Есть еще Удешевленный класс, боюсь не такой удобный, как предыдущие, хотя вполне сносный, но расстояние между рядами для ног только двенадцать дюймов и...

– Это последний класс? – терпеливо поинтересовался Мейер.

– Сейчас мы разрабатываем еще один класс, мы назвали его Грошовым рейсом. Этот будет еще дешевле. Видите ли, наши усилия направлены на то, чтобы деятельность компании охватила людей, которые и не помышляют об авиалайнере. Они скорее воспользуются автомобилем или теплоходом. Наша задача...

– Ну, и кто же получает сумки? – не выдержал Мейер.

– Что? Ах, сумки. Все пассажиры, летящие Люксом или Первым классом.

– Все пассажиры?

– Все.

– И когда вы начали раздавать эти сумки?

– По крайней мере лет шесть назад.

– Значит любой, кто летел Люксом или Первым классом в течение этих шести лет может иметь такую сумку, так?

– Совершенно верно.

– И как вы думаете, сколько же людей...

– О, тысячи, тысячи и тысячи. Вы не должны забывать, комиссар Мейер, что мы совершаем кругосветные рейсы.

– Да, – согласился Мейер. – Извините, за всем этим разнообразием рейсов я упустил необозримые пространства их следования.

– Есть какой-нибудь шанс, что этот случай попадет в газеты?

– Шанс есть всегда, – сказал Мейер, вставая.

– Если вам станет известно об этом заранее, дайте мне знать. Я постараюсь подключить наш отдел рекламы.

– Обязательно. Извините, что отвлекли вас от дела, мистер Пайат.

– Ничего, пожалуйста. – Они пожали друг другу руки и когда направились к двери, Пайат снова повернулся к огромному окну, выходящему на мокнущее под дождем взлетное поле, и пробормотал: «Проклятый дождь».