Ни один из надзирателей не был похож на человека, который, по словам Чарли, подбросил его в больницу. Они были разного роста, но в пределах от 175 до 180 см. Обоим было далеко за сорок, кареглазые, темноволосые. Как только вошел Хейз, разговор оборвался, но возобновился, едва они увидели, как ханыга направился к унитазу. Кабинки были без дверей. Чтобы не кололись. Так объяснил Гарольд Лафтон свое нововведение Мейеру.

Один из надзирателей сказал, что есть букмекерские притоны, которые элегантнее других. Именно так он выразился.

Элегантнее. Хейз никогда не видел букмекерского притона, который можно было бы назвать элегантным. А надзиратель хвалил свой любимый притон. Самый лучший, по-настоящему элегантный, а находится он на углу улиц Роллинс и Пятой южной.

— Я туда всегда хожу, — информировал он слушателей. — Там собирается отличная публика.

Полдюжины столпившихся вокруг него пожилых мужчин согласились, что в притоне на углу улиц Роллинс и Пятой южной действительно собирается отличная публика.

— Очень элегантный, — подтвердил один из них.

— Кто твой послезавтрашний фаворит? — спросил второй надзиратель первого.

— Горящие Штаны, — ответил тот.

— А не врешь?

— Хорошая лошадь, — обиделся первый надзиратель.

— Бежит, словно у него в штанах куча, а не огонь.

— Обманщик, обманщик, горящие штаны, — пропел один ночлежник, и все засмеялись.

Кто-то спросил охранников, правду ли говорят, будто здесь, в Храме, не далее как неделю назад что-то произошло.

Человек по имени Руди Прайс чокнулся и попытался утопиться в унитазе. Засунул голову в унитаз и попытался утопиться.

— Так это правда? — допытывался спросивший.

Всем это показалось забавным. Мужик попытался утопиться в унитазе. Надзиратель, поклонник Горящих Штанов, ответил:

— Да, правда. Его успели вытащить оттуда вовремя.

Кто-то высказался, что не надо было ему мешать. Он непотребная сволочь, этот Прайс.

Хейз застегнул на молнию ширинку брюк и, с трудом передвигая ноги, присоединился к компании.

— В котором часу завтрак? — спросил он надзирателя.

— А ты что новичок здесь? — поинтересовался кто-то.

Высокий дородный негр, заросший бородой, как Брилло.

В джинсах, солдатских ботинках, шарфе и украшенном бисером жилете. Из Индии он, что ли, его привез?

— Да, — приглушенно ответил Хейз.

— Завтрак начинается в шесть тридцать, — сказал надзиратель.

— Здешние владельцы проездных билетов боятся опоздать на поезд, — сообщил негр и осклабился. Его шутка показалась ему самому забавной. Зубы у него были гораздо белее, чем изгаженные в лаборатории зубы Хейза. Сыщик хотел было улыбнуться ему в ответ, но передумал.

Человек в низко надвинутой на лоб синей форменной шапке пробурчал:

— Набралось тут сегодня всяких психов. — Черные глаза угольками горели на его лице.

Сам ты псих, подумал Хейз и сказал:

— Орут тут всю ночь, будь она неладна. Не дают уснуть.

— Почему бы вам, ребята, не пойти баиньки?

Это произнес надзиратель, который думал, что Горящие Штаны — это зверь.

Хейзу показалось, что надзиратели хотят поскорее выпроводить бродяг из мужской комнаты, чтобы они там не начали колоться, не передрались и вообще не наделали глупостей.

Они не хотели разрываться между мужской комнатой и манежем. В моем приюте о подопечных сердечно заботятся, говорил Лафтон Мейеру. Но происшествия все-таки здесь бывают. Хейз не знал, сколько надзирателей с полицейскими значками следят за порядком. Четверых или пятерых он видел в кладовой, когда ему выдавали подушку, одеяло и туалетные принадлежности. В спальне — манеже — было свыше 900 коек, и Хейз подумал, что там они нужнее, чем в сортире.

За этими цыплятками нужен глаз да глаз.

— Здесь спокойнее, чем там, — произнес малый с безумными глазами.

— Ладно, ничего не поделаешь. Придется идти на боковую, — любезным, но твердым, не терпящим возражения голосом сказал надзиратель.

Малый направился к выходу. Оба надзирателя шли сзади, словно пастухи, выгоняющие овец на пастбище. Громадина негр оказался рядом с Хейзом. По манежу, возле уборной, расхаживал взад-вперед голый мужчина и вопил:

— Это дело подлежит рассмотрению в Верховном Суде.

Я ссылаюсь на прецедент дела «Вагнер против Вагнера», статья 238 алабамского Кодекса, статьи 627, 184 Кодекса Южной Дакоты. Согласно им была составлена и подана апелляция...

— По улицам их бродит больше, чем лечится в больницах, — заявил негр.

Хейз промолчал.

— Меня зовут Глисон, — представился негр.

— Хадсон, — откликнулся Хейз.

Надзиратели оставили их в покое и присоединились к двум своим коллегам, дежурившим у регистратуры. В комнате стоял монотонный гул. Свет убавили. Сотни спавших и бодрствовавших людей наполняли спальню самыми разнообразными звуками.

— Ты потребляешь наркотики? — спросил Глисон.

Хейз посмотрел на него.

— Здешние ребята выглядят так, словно перепробовали все зелья. Они и в самом деле потребляют.

— А я нет, — сказал Хейз.

— Так, значит, ты бухаешь?

— Точно, — подтвердил Хейз и выкатил глаза.

Глисон изучающе посмотрел на него, он не составил еще о своем новом приятеле определенного мнения.

— Лидия тебя не соблазняла? — поинтересовался он.

— Это что еще за Лидия? Будь она проклята.

— Татуированная дама.

— Мужик в армейских подштанниках?

— Гомик он — вот кто.

— Он сказал мне, что я занял его койку.

— Он вожделеет.

Хейз отошел от Глисона, тот снова догнал его.

— Я здесь постоянный жилец, — сказал он. — Но как это получилось, что я тебя никогда не видел?

— Предпочитаю гулять по улице, — ответил Хейз.

— По какой улице? Где твой угол?

— На пересечении улиц Льюис и Северной Заставы.

— А здесь что делаешь?

— Спасаюсь на юге от зимы.

— Очень жаль, но уже пришла весна, приятель.

— Очень жаль, но это не твое собачье дело, — отрезал Хейз.

— Ты набухался? — поинтересовался Глисон.

Хейз повернулся к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Попробуй повторить это, приятель.

Глисон кивнул головой.

— Так я и знал, — произнес он и пошел по своим делам.

Клуб назывался «Эдем».

Открывался он в полдень. Хлоя начинала свои выступления около десяти часов вечера и работала без перерыва до четырех утра, до самого закрытия клуба. Когда ей везло, она за ночь зарабатывала около 150 долларов.

Но это была только половина того, что имели многие другие девушки: Хлоя не позволяла делать с собой то, что позволяли они.

Эстрада в форме полумесяца в левой части зала — вот что сразу же бросалось в глаза, едва только вы входили в «Эдем».

По обе ее стороны стояли огромные цветные телевизоры, по которым показывали порнографические фильмы. А в это время на эстраде танцевали 10 — 12 девушек, одежда которых мало отличалась от костюма Евы. Если верить рекламе, ансамбль танцовщиц клуба «Эдем» состоял из ста девушек.

И там, действительно, работали сто девушек, но они никогда не танцевали одновременно. Время их работы было разбито на четыре смены: с полудня до четырех дня, с четырех до восьми, с восьми до полуночи и с полуночи до четырех утра.

Смены или комбинации смен девушки выбирали сами, некоторые из них танцевали по три и даже по четыре смены. Но большинство танцовщиц работало около шести часов в день, распределяя это время между двумя сменами. Самой беспокойной сменой было время с восьми вечера до полуночи.

И в это время иногда выпускали в переполненный до отказа зал сорок, а то и пятьдесят танцовщиц с обнаженной грудью.

«Эдем» рекламировал себя истинно нудистским клубом, но никто никогда не видел там девушек, танцевавших в костюме Евы. Правда, во время танцев они расстегивали переднюю застежку трусиков, и мужчины, пившие в баре безалкогольные напитки, разглядывали их половые органы.

В нашем городе ни в одном так называемом истинно нудистском клубе вам не подадут алкогольные напитки. Только безалкогольные, и стоили они пять долларов маленький — в один глоток — бокал плюс чаевые. Официантки говорили всем, что они работают в клубе исключительно за чаевые.

Танцовщицам же нечего было жаловаться — все видели деньги, засунутые за пояс их трусиков-бикини. Если же они танцевали в прозрачных шелковых чулках с подвязками, мужчины засовывали им деньги в чулки и при этом никогда не отказывали себе в удовольствии прикоснуться к потному обнаженному телу.

Эстрада имела глубину около шести метров, так что площадка для танцев была большой — от округлости полумесяца до его рогов, возле которых стояли телевизоры с огромными экранами, показывавшие мужчин и женщин в разнообразных неприличных позах. А в это время танцовщицы кружились на рогах полумесяца, возле самых лиц зрителей, трясли крепкими, упругими грудями, расстегивали трусики, показывая самое сокровенное. У многих из них лобки были обриты. С любой танцевавшей на эстраде девушкой можно было провести время наедине в зале, называвшемся «Змеиная Яма». В прозрачные пластмассовые футляры, равномерно распределенные под потолком бара, были вставлены рекламы. Они приглашали:

Посетите «Змеиную Яму»

Танцы на столе

Интимные танцы

Непристойные танцы

Билеты покупайте заблаговременно

Трехминутные сеансы стоили десять долларов, семиминутные — двадцать и так далее. За пятьдесят долларов можно было пробыть наедине с понравившейся вам танцовщицей целых двадцать минут. Танцовщицы сами завлекали мужчин.

Делалось это так. Они тряслись и извивались на эстраде, почти касаясь лиц мужчин, а те засовывали доллары в их трусики и чулки. Время от времени девушка сходила с эстрады, кружила по залу, как бы невзначай подходила к мужчине, говорила: «Эй, вы не возражаете, если я составлю вам компанию?» и усаживалась рядом с ним. Подбегала официантка и спрашивала у мужчины, не желает ли он угостить даму коктейлем. Напитки назывались коктейлями, хотя в них не было ни капли спиртного. Потом девушка перебиралась к вам на колени, извиваясь, прижимаясь к вам, потягивала напиток, ворковала и наконец спрашивала, не желаете ли вы пройти с ней в «Змеиную Яму». Если она слышала «Да», это звучало в ее ушах музыкой. Она подводила мужчину к кассе, он покупал билет или несколько билетов, и они шли в слабо освещенную комнату размером шесть на девять метров.

Одна сторона комнаты — там, где был вход, — не имела стены. Она была отгорожена от зала двумя дюжинами искусственных кустиков и деревьев, установленных двумя рядами.

Мужчина был наедине с девушкой и в то же время мог видеть сквозь пластмассовые листья, ветви и стебли танцовщиц, извивавшихся на эстраде, и изысканные эротические сцены на экранах телевизоров.

В правом от входа углу комнаты за маленьким столиком сидели мужчина в костюме-тройке и девушка, на которой были только лифчик, трусики и туфли на каблуках-шпильках.

Танцовщица отдавала мужчине билет или билеты, чем-то напоминавшие акции, но только длиннее и уже их. Мужчина писал на обратной стороне каждого билета инициалы танцовщицы. Ее лицо озарялось улыбкой, она подходила к выбравшему ее мужчине и брала его за руку. Пол комнаты был покрыт роскошным ковром. Этим же ковром были покрыты и диванчики, стоявшие по трем сторонам комнаты. Перед диванчиками, на равном расстоянии одна от другой, были прикреплены к полу квадратные платформы площадью около одного квадратного метра и высотой полметра. Мужчина садился на диванчик, а девушка танцевала на платформе, и ее промежность была как раз на уровне его лица.

За десять долларов девушка танцевала на платформе три минуты. Танец на столе — вот как называлось это в рекламах, вставленных в футляры из прозрачной пластмассы. За двадцать долларов можно было купить семиминутный интимный танец. В этом случае сидевший за столиком мужчина расставлял три или четыре искусственных куста или дерева вокруг стоявшей на платформе девушки и ее клиента так, чтобы их не было видно.

Клиент гладил руками груди и ягодицы девушки, а когда возбуждался, целовал соски. Если же клиент покупал 20-минутный непристойный танец, он уединялся с девушкой в дальнем конце комнаты, и их скрывали от нескромных взглядов настоящими джунглями из искусственных растений.

Клиент садился на диванчик, девушка напротив него на платформу, расстегивала молнию ширинки, освобождала из брюк пенис и руками доводила клиента до оргазма.

Хлоя Чэддертон воздерживалась от непристойных танцев, хотя и знала, что под этим золотым дождем могла бы обогатиться. А чтобы прилично заработать трехминутными и семиминутными танцами, их нужно было танцевать почти без перерыва. Девушка получала на руки половину стоимости билета. Пять долларов за десятидолларовый билет, десять долларов за двадцатидолларовый и так далее, все больше и больше. За трехминутный танец ей платили пять долларов плюс чаевые. Обычно гроши. Хотя иногда какой-нибудь чудак мог дать доллар. После этого часто приходилось ждать добрых полчаса, пока на ее крючок не попадался другой клиент. За час девушка зарабатывала двадцать, от силы тридцать долларов.

Если же клиент приглашал девушку на непристойный танец, она получала половину от пятидесяти долларов — двадцать пять — из кассы. Да обычно клиент давал ей десять, а то и двадцать долларов чаевых. У них выходило, как хвастались девушки перед Хлоей, около сорока долларов за каких-нибудь двадцать минут. Простая работа рук. Поэтому если «танцевать» этот «танец» всего лишь раз в час, то за шесть часов — столько времени Хлоя работала каждую ночь — выручка могла дойти до 250 долларов. Разве можно, черт побери, сравнить эту сумму с какими-то пятью долларами в час.

Этой ночью Хлоя исполняла на платформе семиминутный интимный танец перед молодым белым балбесом. Балбес противно потел, гладя ее груди, бедра, лобок, и все норовил просунуть руку под трусики чуть ниже лобка. Мысли Хлои в это время витали где-то далеко-далеко... Днем ей звонил Сильвер и пригласил поужинать с ним. Она ответила ему, что вечером будет занята. «А завтра вечером, а?» — не унимался он. Хлоя сказала, что на завтра у нее назначено свидание с другим мужчиной, но она постарается перенести его на другой день. И вот придя на работу, она подсела к Тони Идену, урожденному Идерозо, тому самому мужчине в костюме-тройке, который сидел за маленьким столиком, и спросила у него, сможет ли он завтра обойтись без нее. Многие девушки были готовы работать с восьми вечера до полуночи, но Тони все же опасался, что в это самое оживленное время на сотню мужчин может оказаться жалкая горстка танцовщиц. И пообещал дать ей ответ чуть позже, около полуночи. Десять минут назад он сказал Хлое, что все улажено.

На следующее утро она позвонит Силу и скажет ему, что с удовольствием поужинает с ним.

— Да, кстати, — напомнит она ему, — когда вы думаете передать мне чек?

Сил обещал заплатить ей 20 тысяч долларов за право исполнения песни «Сестра моя женщина», но она до сих пор не получила от него ни гроша. Гала-концерт, на котором ансамбль Сила собирался спеть эту песню, был назначен на конец этой недели, но о деньгах не было пока ни слуху ни духу.

До того дня, когда Сил позвонил ей и пригласил ее поужинать, Хлоя думала, что их отношения строятся на чисто коммерческой основе. Адвокат составит договор, она его подпишет, получит чек, и они разойдутся, довольные друг другом. Но вот он пригласил ее на ужин, а о чеке ни слова.

Она спрашивала себя, а не замышляет ли Сил какой-нибудь обман, приглашая ее на ужин. Но разве он сможет исполнить со своим ансамблем песню, не заплатив ей предварительно за это? Разве это не будет рискованно для его ансамбля?

Завтра утром нужно будет непременно напомнить ему о чеке.

Чек будет ей пропуском на выход из этого «Рая». Дальше тянуть нельзя.

— Поаккуратней, парень, — сказала она балбесу. — Я ведь танцую не непристойный танец.

В половине седьмого утра обитателям приюта подали первый горячий завтрак. Апельсиновый сок, кофе, яичница с беконом, два ломтя белого хлеба и кусок сливочного масла.

Яичница оказалась непрожаренной, а в остальном завтрак был замечательный. Чуть лучше, чем в тюрьме, чуть хуже, чем кормили Хейза на флотской службе. Завтрак сервировали в большой столовой на втором этаже манежа. Столы и скамьи были залиты светом люминесцентных ламп. Днем в окна заструится естественный свет, и его лучи упадут на новый пол, настланный во время переоборудования здания в приют. Некогда здесь был большой открытый манеж, где тренировались солдаты-резервисты. Потом его перестроили в двухэтажный приют для бездомных. По мнению врачей, треть мужчин и женщин, не имеющих своего жилья, страдают психическими болезнями. За столом, как раз напротив Хейза, сидел мужчина с безумными глазами.

— Ну как, тебе нравится здесь? — спросил он.

— Очень, — ответил Хейз.

— И кормежка хороша. Правда?

— Да.

— Как тебя зовут?

— Джерри Хадсон.

— А меня Фрэнки. Ты здесь будь поосторожней, Джерри.

Хейз кивнул головой.

— Многие здесь буйствуют. Ты будь поосторожней, Джерри.

— Ты это о чем?

— Наркотики. Всякая гадость. А они закрывают на это глаза. Надзиратели. Психоаналитик сам псих. Тебе это известно? Общественник тоже. Все они тут психи.

Да, подумал Хейз.

— У них тут круговая порука.

— Гм-мм.

— Вещи крадут, — сообщил Фрэнки.

— Кто крадет?

— Надзиратели.

— Что же они крадут?

— Все, что плохо лежит. Еду. Лекарства. Мыло. Зубную пасту. Одеяла. Все, — сказал Фрэнки.