Глава 4

Темп городской жизни менялся.

Унылые четыре четверти рабочей недели стремительно переходили в четвертушку, исполняемую в темпе одной восьмой, а там и в шестнадцатую долю со скоростью одной тридцать второй: таково музыкальное оформление пятничного вечера, когда впереди выходные. По всему острову Айсола люди потоками выплескивались из метро, устремляясь к горячему душу и чистой смене белья. В Риверхеде, Калмз Пойнте и Маджесте общественный транспорт был в основном вынесен на поверхность. Шоссейные и железные дороги на опорах в виде металлических труб, закованных в бетон вперемежку с булыжными конструкциями, выросшими еще на рубеже веков, плыли в воздухе со слоновьей грацией, отбрасывая на землю вечную тень. Поезда метро, изукрашенные разнообразными надписями, вырывались здесь из тоннелей, устремляясь в самые отдаленные районы города. Поездка из одного конца в другой занимала два часа десять минут. За это время на «конкорде» можно долететь и до Парижа. Здесь, в Даймондбеке, магистрали были убраны под землю, и на поверхности остались лишь уродливые силуэты домов, выстроившихся в линию вдоль улиц и авеню.

Даймондбек – черное пространство, а черный цвет прекрасен. Но не здесь. Черные, что здесь жили, заняты были на самой разнообразной работе, по большей части черной. Местные женщины убирали дома у других женщин: промывали великолепный фарфор, доводили до блеска посуду из тяжелого серебра, стирали пыль с мебели, тупленной в антикварных магазинах Франции и Англии, развешивали сшитые платья на заказ по шкафам, ломящимся от норок и соболей, прополаскивали бокалы из-под шампанского и выбрасывали в мусорные ящики гигантские бутылки с наклейками, названия которых даже выговорить не могли. Здешние мужчины работали в ресторанных кухнях: мыли посуду, подметали пол, вносили и выносили подносы, а в это время в роскошных залах хозяева жизни поглощали филе-миньон или соте. Другие работали в магазинах одежды: нагрузив доверху каталки, они живо перевозили их из лавки в лавку с риском попасть под машину, демонстрируя при этом ловкость, достойную тореадора на арене, а за рулем машин, из-под которых они уворачивались, сидели такие же черные, развозившие своих преуспевающих пассажиров по их роскошным особнякам и коттеджам, где черные женщины промывали фарфор и доводили до блеска серебро – и не было конца этому круговороту.

Дом, в котором жила Софи Харрис, находился вдали от аристократических особняков в южной части города, что выходили фасадом прямо на реку; и еще дальше от уединенных коттеджей, спрятавшихся на другом берегу реки. Здесь не было привратника: собственно, здесь даже двери не было. Кто-то сорвал ее с петель, оставив лишь пустой проем, за которым был тамбур. Вообще-то больше он походил на крохотную, пять на восемь, кабинку, к левой стенке которой прилепились почтовые ящики. Карелла с Мейером отыскали имя Софи Харрис, позвонили и прошли через сохранившуюся странным образом дверь на площадку первого этажа. Для этого не понадобилось ожидать зуммера.

В Даймондбеке автоматика давным-давно вышла из строя, и хозяева даже не почесались, чтобы поставить новую. Так что арендаторам самим приходилось начинять свои двери целой системой замков, чтобы оградить себя от грабителей. Человеку, которому почти сорок и который не сделался лучшим лекарем собственных недугов, нужен доктор.

Человек, который прожил в Даймондбеке больше сорока лет и не сделался квалифицированным слесарем, явно напрашивался на то, чтобы его обокрали.

Запах мочи ударил в нос, едва они вошли в дом. Карелла даже отшатнулся, словно наткнулся на помойное ведро. Мейер стремительно прошагал к лестнице. Из-за двери на первом этаже доносились оглушительные звуки рок-н-ролла. На площадке второго этажа сидела драная кошка неопределенной окраски. Она опасливо, словно ее заподозрили в краже, посмотрела на детективов. Отовсюду тянуло запахами кузни и вообще жилья, которые в совокупности своей лишали обоняния. Они постучались в квартиру Софи Харрис.

– Кто там? – донесся женский голос.

– Детектив Мейер. Мы только что разговаривали с вами по телефону.

Было слышно, как она возится с замками. Дверь открылась.

– Заходите, – пригласила хозяйка.

«Интересно, – подумал Карелла, переступая порог, – что чувствует большая часть черного населения Соединенных Штатов Америки, глядя на телевизионное изображение своих соотечественников? „Боже милостивый, неужели это я“ – так, что ли, они думают? Жители Даймондбека, где первое, что вы видите, входя в квартиру, это голый, на соплях держащийся провод над раковиной, – неужели они верят, что телевизор верно показывает их жизнь? Или считают, что черные, мелькающие на этом маленьком экране, должны символизировать в глазах зрителей надежду на лучшую жизнь? Неужели настанет день, и не о чем им будет заботиться, и они смогут беспечно болтать, вот так же, как эти манекены, которые заходят к ним в квартиру, где течет потолок и будет течь до тех пор, пока они сами его чем-нибудь не заклеят, хоть тысячу раз звони домовладельцу (который был белым) и в отдел здравоохранения муниципалитета (которому до них нет никакого дела)».

Софи Харрис было под пятьдесят. В молодости она, наверное, слыла красоткой – светло-шоколадный цвет кожи, янтарные, как у кошки, глаза, стройная, до сих пор сохранившаяся фигура, хороший рост... но бремя жизни в нетелевизионном мире черных придавило плечи, посеребрило волосы, покрыло морщинами лицо, а звонкий голос превратило в хриплый шепот. А тут еще эта ужасная трагедия. Она сразу же извинилась за то, что неубрано – на взгляд Кареллы и Мейера, квартира сверкала чистотой, – и предложила им чего-нибудь выпить. Виски? Чай? Может, вина: в холодильнике как будто есть немного? Детективы отказались. За окном гостиной, где они устроились, с опаскою поглядывая на протекающий потолок, вспыхивала, освещая ночь, неоновая вывеска бара. Откуда-то донесся звук сирены «скорой помощи» – в этом городе всегда включены сирены.

– Миссис Харрис, – начал Карелла, – нам надо задать вам несколько вопросов, касающихся вашего сына и снохи.

– Да, да, разумеется, если я чем-нибудь могу быть полезна...

Она пыталась изъясняться в манере, к которой прибегают многие черные в разговоре с белыми, особенно, если белые – люди официальные. Вся эта речь чисто фальшь и подделка, которую так хорошо воспроизводят манекены фальшивого телевидения. Телезрителям манекены кажутся живыми. Бог с ней, с этой грязной конурой в Даймондбеке. Вот она – настоящая действительность – на экране. И настоящая семья времен Великой Депрессии – она тоже на экране, а о собственном отце, которому в 1932 году приходилось семью кормить на пять долларов в неделю, можно и забыть. Телевизионные врачи – врачи взаправдашние, и телевизионные полицейские тоже, вообще – все правда, кроме научной фантастики; впрочем, и она более реальна, чем фотографии луны.

Вот так они и сидели. Двое взаправдашних полицейских и одна взаправдашняя черная женщина. Один из полицейских был итальянцем, но грязное пальто не носил, не запинался и не прикидывался немым. Другой полицейский был лыс, но леденцы не сосал, череп до блеска не выбривал и не одевался, как мэр города. А черная женщина не являлась супругой владельца сети прачечных и одета была не так, будто собралась на прием. В присутствии двух белых она ощущала неловкость – пусть даже собственная сноха была белой. А что они полицейские – так от того только страшнее. Все трое сидели действительной и весьма неприятной близости, потому что кто-то действительно убил двоих – мужчину и женщину. Иначе они бы и о существовании друг друга не ведали. Вот что упускает телевидение – случайный характер самой жизни. В мире телевидения все имеет свои причины; свои мотивы. И только полицейские знают, что даже Шерлок Холмс – это полная туфта и что слишком часто нож между лопатками всаживают просто так, безо всякой причины. А здесь они как раз чтобы выяснить – был мотив или не было: ничего удивительного, если и не было.

– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – у вашего сына и снохи было много друзей?

– Да, в общем, были. – Снова та же фальшивая речь. Карелла подумал, что она через каждые три фразы будет вставлять слово «вполне» – верное свидетельство того, что человек говорит не на своем обычном языке.

– А вы их знаете?

– Нет, лично не знаю.

– А ваши сын и сноха когда-нибудь кого-нибудь из них ругали?

– Нет, такого мне никогда не приходилось слышать.

– Не знаете, они в последнее время друг с другом...

– По-моему, они вполне ладили.

– Мы стараемся выяснить, нет ли...

– Да, да, конечно, но, видите ли... ведь они были слепыми.

Ну вот опять. Опять не хотят верить, что их убили – ведь они слепые. Слепые, и поэтому их не могли убить, особенно так жестоко и безжалостно. Но ведь это факт.

– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – постарайтесь забыть про их слепоту. Я понимаю, трудно поверить, что кому-то могли помешать два безвредных существа...

– И тем не менее, – заметила миссис Харрис.

– Вот именно. И поэтому мы...

– Ясно.

– Кто, миссис Харрис? Как вы думаете, у кого они могли стать на пути?

– Даже представить себе не могу.

– А может, у них у самих возникли какие-нибудь проблемы? Может, Джимми или его жена приходили к вам в последнее время посоветоваться?

– Нет, ничего похожего.

– Как вам кажется, были они счастливы в семейной жизни?

– Похоже на то.

– А у Джимми не было другой женщины?

– Нет.

– Уверены?

– Да, иначе я бы знала.

– А как насчет Изабел?

– Она была очень привязана к нему.

– Они часто к вам приходили?

– По крайней мере раз в месяц. Ну и еще по праздникам – на Рождество, в День Благодарения и так далее. Я ждала их на следующей неделе. Уже и индейку заказала. Десять фунтов. Нас должно было быть шестеро – Джимми с женой, Крисси, это моя дочь, с приятелем, и я с одним человеком, с которым встречаюсь.

Тут внезапно тон ее переменился. Разговор о Дне Благодарения, обо всех этих домашних делах словно вернул ее в естественное состояние. Эти двое белых детективов, может, и не могут понять, что это значит – быть черной, но по крайней мере, что такое День Благодарения, они понимают. Белый ты или черный, но всякий в Америке понимает, что такое индейка и тыквенное пюре, сладкая картошка и благодарность Богу за хлеб насущный.

– Когда они в последний раз у вас были...

– Да, – миссис Харрис понурилась. Она думала, что то был действительно последний раз. По лицу легко угадывались чувства. Карие глаза угольно почернели.

– А никто из соседей не высказывался по поводу этого брака?

– То есть, как вас понять?

– Ну, я хочу сказать... ведь Изабелл была белой.

– А-а. Нет. Во всяком случае, в моем присутствии никаких разговоров не было. Может, кто и думал, что не следовало Джимми жениться на белой, но мне никто не смел высказывать таких мыслей.

– А сами-то вы что об этом думаете, миссис Харрис?

– Я любила эту девушку от всей души.

– Вы знаете, что ваше имя значится в страховом полисе Джимми?

– Да, вслед за Изабел. – Она покачала головой – Да спасет Бог их души.

– Двадцать пять тысяч долларов, – Карелла внимательно посмотрел на нее.

– Да спасет Бог их души, – повторила она.

– Миссис Харрис, а этот человек, ну, тот, с которым вы встречаетесь... можно узнать его имя?

– Чарльз Кларк.

– Вы давно знакомы?

– С полгода.

– И насколько серьезны ваши взаимоотношения?

– Ну... он сделал мне предложение.

– И вы приняли его?

– Нет. Пока нет.

– Однако же вы не исключаете, что выйдете за него?

– Не исключаю.

– И он об этом знает?

– Я сказала ему, что надо подождать, пока Крисси не заживет своим домом. Она собирается замуж будущим летом, свадьба назначена на июнь, ее жених кончает школу.

– А сколько ей?

– Семнадцать.

– И вы сказали мистеру Кларку, что, возможно, выйдете за него в июне?

– После того, как Крисси уедет отсюда, да.

– Ну, а он что?

– Да торопится, как все мужчины.

– А чем он занимается?

– Он менеджер у боксеров.

– У кого именно?

– У Черного Джексона. Слышали о таком?

– Извините, нет.

– Он дерется в Сент-Джо. На стадионе святого Джозефа, я хочу сказать.

– Миссис Харрис, надеюсь, мой следующий вопрос не прозвучит бестактно. – Карелла тем не менее замялся. – Вы с мистером Кларком когда-нибудь говорили о деньгах?

– Да, приходилось.

– А он знал, что вы можете получить двадцать пять тысяч по страховому полису?

– Да.

– Это вы сказали ему?

– Нет, Джимми. Он часто говорил, что если с ним и Изабел что-нибудь случится, я буду обеспечена. Он, конечно, и себя не забывал, но обо мне всегда заботился. – Она посмотрела Карелле прямо в глаза. – Если вы думаете, что Чарли имеет какое-нибудь отношение к убийству моего сына и его жены, лучше выбросьте эту мысль из головы, мистер.

– Все же хотелось бы с ним поговорить.

– Это пожалуйста, в любое время, он живет неподалеку, на углу Холман-стрит. Дом 623. Но убил сына не Чарли. Если хотите знать мое мнение...

– Да, миссис Харрис?

– Это был какой-то чокнутый. Иначе просто и быть не может.

Может, и чокнутый.

В этом городе полно всяких клопов, это правда, и хотя они выползают наружу обычно в жаркие летние месяцы, нет такого закона, по которому сумасшедший не может выйти на улицу в ноябре и прикончить двух беспомощных слепцов. Вся беда с полоумными состоит в том, что они полоумные. А когда имеешь дело с полоумными, глупо искать причины и задаваться вопросами. Когда имеешь дело с полоумными, лучше рассчитывать на случайность: вдруг какой-нибудь малый вломится в переполненный ресторан, начнет скандалить, ты его арестуешь, а он признается, что в прошлом месяце убил 64 слепых в разных местах. Причем одного в Лондоне. В телевизионных боевиках полно сумасшедших, видно, потому, что продюсеры считают, будто зрителю, сидя дома, приятнее думать, что убивает сумасшедший, а не человек в здравом уме, человек, у которого есть мотивы, словом, человек, как все мы. Когда убийца – ненормальный, это несколько утешает. Но ловить их – удовольствие маленькое, потому что не знаешь, с чего начать и в каком направлении двигаться. Остается только надеяться, а надежда может и не сбыться.

В общем, они отправились к Чарли Кларку, у которого хотя бы могла быть причина избавиться от Джимми и Изабел Харрис. А за неимением лучшего хватаешься за любую соломинку, в надежде, что она превратится в бревно или в спасательную лодку.

Дом, в котором жил Кларк, в точности напоминал дом миссис Харрис. Полицейские вошли в тамбур. Слева вкривь и вкось висели почтовые ящики. Под номером 22 было написано: Чарльз К. Кларк. Верхняя часть стены тамбуре представляла собою матовое стекло, через которое во всю длину, из нижнего левого угла в верхний правый тянулась трещина. Дверь была не заперта. На площадке первого этажа воняло мочой и вином. Света не было. Карелла включил фонарь, и они двинулись вверх по лестнице.

– А как ты думаешь, К. что может означать? – спросил Мейер.

– К.?

– Ну да, Чарльз и К. Кларк?

– А-а. Кларенс.

– А я думаю, Кристофер.

– Нет, либо Кларенс, либо Клайд.

– Кристофер, – упрямо повторил Мейер.

На втором этаже лампочка, как ни странно, горела. Карелла выключил фонарь, на двери квартиры 22 насчитали три замка, из чего следовало, что Чарли Кларк отнюдь не дурак. Прямо под номером висел старомодный звонок. Карелла дернул за него. Внутри квартиры раздался резкий дребезжащий звон. Карелла дернул еще раз. Посмотрев на Мейера, он собрался уже сделать третью попытку, но тут в дальнем конце площадки открылась дверь и оттуда выглянул какой-то парнишка лет восьми, темнокожий с карими глазами, а волосы он отращивал на африканский манер. На нем были шлепанцы и купальный халатик.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – откликнулся Карелла.

– Мистера Кларка ищете?

– Его самого. Не знаешь, где он?

– В зале. У него там боксер один классный есть, знаете?

– Черный Джексон.

– Ага, вижу, знаете.

– Точно.

– А второе имя у него какое? – спросил Мейер.

– У Черного Джексона? У него нет второго имени. Черный Джексон – вот и все его имя. – Мальчишка принял классическую позу боксера. – Я простуженный. Мне вообще-то надо быть в постели.

– Ну так и возвращайся в постель, – посоветовал Мейер. – А где зал-то?

– Да здесь же, на Холман.

– А какое у мистера Кларка второе имя?

– Не знаю, – мальчишка ухмыльнулся и закрыл дверь.

Они пошли вниз. На первом этаже Карелла снова включил фонарь. У первого пролета, сложив руки на животе, стояла гигантских размеров негритянка в глухом зеленом свитере поверх цветастого платья.

– Какие проблемы, офицеры? – спросила она. Жетонов они не показывали, но она знала и так.

– Никаких, – ответил Карелла.

– Что же вам здесь надо?

– А это уж не ваше дело, леди, – сказал Мейер. – Идите, куда шли, ладно?

– Я управляющая этого дома и хочу знать, что вы тут делаете.

– Мы из отдела градостроительства, – заявил Мейер, – надо проверить, как у вас тут электричество работает. Ввинтите-ка лампы, а то оштрафуем.

– Не из какого вы не из отдела, – бросила вслед негритянка. Мейер и Карелла уже вышли в тамбур. Может, Чарли Кларк ни в чем и не виноват, но им вовсе не хотелось, чтобы менеджера предупредили, что его ищет полиция. Уже выходя, они услышали за спиной: – Градостроительство, ремонт, к-а-а-а-к же.

Чарли Кларк был щеголеватый человек небольшого роста в рубашке с высоким воротом и светлом свитере, темно-коричневые брюки. Коричневые туфли из первоклассной кожи. В углу рта потухшая сигара. Они нашли его на втором этаже спортивного комплекса. Положив руки на канаты, огораживающие ринг, Кларк наблюдал за спаррингом двух темнокожих атлетов – здоровенного и малоподвижного с боксером поменьше, но поживее Он приплясывал вокруг верзилы, доставая его первыми джебами. В зале было полно других боксеров, одни тренировались со скакалкой, другие работали с мешком. В углу какой-то бледнолицый парень невысокого роста, по виду легковес, методично обрабатывал грушу. Карелла и Мейер проследовали к рингу. Кларка им описали еще внизу. И описание оказалось совершенно точным, вплоть до сигары во рту.

– Мистер Кларк? – осведомился Карелла.

– Он самый, – и тут же Кларк отвернулся. – Эй, мудила, тебе что здесь, зал ожидания? – Боксер, тот, что поменьше и поживее, перестал приплясывать вокруг соперника и в изнеможении опустил руки. На майке сзади у него было написано: Черный Джексон. – Ты что, думаешь этими джебами когда-нибудь нокаутировать его? Сколько раз ты мог его достать левой, так чего, чего же ты телишься?

– Да я ждал, когда он раскроется, – сказал Джексон.

– Слушай, он раскрывался, как шлюха в субботний вечер.

– Нет смысла пускать в ход левую, пока он не раскроется.

– Слушай, ты кем хочешь стать: чемпионом мира в тяжелом весе или звездой балета? Только и знаешь, что пляска да джеб, джеб да пляска. Чтобы сбить с ног такого парня, как Джоди, надо как следует врезать ему. Да в голову, в голову. А ты все танцуешь. – Он резко отвернулся и спросил: – Да, офицеры, в чем дело?

– Нам что теперь делать? – спросил Джексон.

– Давай поработай немного с мешком, – бросил Кларк через плечо.

– С каким?

– С большим.

Джексон повернулся и отправился в дальний конец зала. Партнер последовал за ним. Неожиданно привычный ритмический фон спортивного зала нарушил громкий голос из репродуктора: «Эндрю Хэндерсон, позвоните матери. Эндрю Хэндерсон, позвоните матери».

– Да, так в чем дело? – снова спросил Кларк.

– Джимми и Изабел Харрис, – сказал Карелла.

– Вы что, смеетесь? Я-то какое отношение к этому имею?

– Это правда, что вы хотите жениться на Софи Харрис?

– Правда. Слушайте, парни, что происходит? Вы хотите найти того, кто это сделал, или на меня собираетесь повесить убийство? В газетах пишут, что беднягу прикончили вчера, где-то в половине восьмого вечера, а я в это самое время был здесь, на тренировке.

– Да вы не волнуйтесь, – вмешался Мейер.

– А я и не волнуюсь. Просто кое-что понимаю. В Даймондбеке быстро учишься понимать, необязательно даже, чтобы тебе стукнуло шестьдесят.