Глава 15

НОНАКА

Тамаичи Нонака был японцем.

Стоя на заднем дворе между Бенни Нэпкинсом и Домиником по прозвищу Гуру, он украдкой поглядывал вверх, туда, на ярко освещенные солнцем окна последнего этажа.

— Трудно сказать, — задумчиво протянул Доминик. — Прошлой ночью я побывал поочередно в нескольких квартирах.

— Нас интересует только одна — та самая, где ты прихватил вот эти часы, — сказал Бенни.

— Да, да, конечно, я понимаю. Но ведь не так-то легко отличить одно окно от другого, да еще на таком расстоянии, верно?

То есть я хотел сказать, отсюда все окна выглядят одинаковыми.

Влезаешь в них, вылезаешь наружу, и все дела! По мне, так они все похожи одно на другое.

— Постарайся все-таки вспомнить, — с нажимом сказал Бенни. — Где-то внутри этого проклятого дома прячут сына Гануччи. Если нам удастся вычислить, где он, а потом освободить мальчишку, мы станем героями. А если нет…

— Послушайте, но меня-то это каким боком касается? — возмутился Доминик. — Мне до этого какое дело? У меня свой бизнес, в конце концов! Я никого не трогаю, в чужие дела не лезу, занимаюсь собственным делом, и нате вам, пожалуйста! Теперь оказываюсь замешанным в дело о похищении ребенка!

— И я тоже, — прибавил Нонака.

— Ты оказался замешанным, потому что в этом замешан я, — уточнил Бенни.

— Да? Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Доминик.

— И я тоже, — прибавил Нонака.

— А кроме того, Гануччи снесет нам головы, если проведает, что мы знали дом, где прячут его сына, и прошляпили это дело только потому, что не удосужились выяснить нужную квартиру.

— Может, это было на восьмом этаже, — предположил Доминик, пожав плечами.

— «Может быть» — недостаточно, — изрек Бенни. — Так на восьмом этаже или нет? Вот будет потеха, если мы взломаем дверь квартиры и обнаружим внутри приятную даму, у которой к тому же муж — полицейский. Здорово, верно? Животики надорвешь!

— Эй, послушайте! — вдруг оживился Доминик. — А ведь там и вправду была дама! Я хочу сказать, в той квартире, где прячут мальчишку!

— Он ее как-нибудь называл?

— Точно. Только как? Ирис? Ирен? Как-то на «и»… черт, не помню…

— Ина? — спросил Бенни.

— Нет.

— Илка? — предположил Нонака.

— Нет.

— Ингрид?

— Нет.

— Ирма?

— Нет.

— Изабелл?

— Нет.

— Инесс?

— Нет, нет.

— Исидора?

— Черт, не знаю больше ни одного женского имени, чтобы начиналось на «и», — пропыхтел Бенни. — А ты узнаешь саму квартиру, если снова окажешься там?

— Может быть.

— То есть я хотел сказать, если ты снова вскарабкаешься вверх по пожарной лестнице, заглядывая по дороге в окна, может быть, какое-то из них покажется тебе знакомым?

— Может быть, — с сомнением в голосе протянул Доминик. — Только не рассчитывай, что я, как последний идиот, среди бела дня полезу по пожарной лестнице.

— Сколько сейчас времени? — спросил Бенни.

— Только что было три.

— М-да… а стемнеет не раньше чем в восемь или даже в полдевятого, — вздохнул Бенни.

— А куда торопиться? — невозмутимо спросил Доминик.

— То есть как это — «куда торопиться»?! А что, если они прикончат мальчишку?

— Нужно окончательно рехнуться, чтобы решиться на такое, — покачал головой Доминик.

— Я бы решился, — решив поддержать разговор, вмешался Нонака.

Само собой разумеется, слова его ни в коей мере не относились к сыну Гануччи. Впрочем, вполне возможно, если бы Гануччи вдруг пришла блажь потребовать от него именно этого, то Нонака, не минуты не колеблясь, выполнил бы приказ. Почему? — ужаснулись бы вы. А все было очень просто. Дело в том, что из-за такого пустяка, как грыжа, строгая медкомиссия не пустила Нонаку на фронт. Отгремела война, а Нонаке так и не пришлось сделать ни единого выстрела. И поэтому-то Кармине Гануччи в его глазах был всегда кем-то вроде одного из легендарных рыцарей — ведь он воевал! Он сражался на фронте, добивал фашистского зверя в его логове.

По правде говоря, сам Нонака вовсе не был таким уж кровожадным. И мысль о том, чтобы проломить кому-то голову, ничуть не соблазняла его — с куда большим удовольствием он занимался тем, что голыми руками разбивал в щепы любую дверь. Сердце его в таких случаях трепетало от радости и приятного волнения. Он был несказанно счастлив, когда отводил назад согнутую в локте руку, а потом вдруг резко выбрасывал ее вперед, как таран. Налитая грозной силой рука его врезалась в дверь, воздух разрывал короткий, яростный вопль «Йа-а-аях!» — и тяжелый кулак с треском впечатывался в хрупкое дерево, разбивая его в щепы. Как же он любил все это! И недовольно нахмурился, разочарованный тем, что придется еще какое-то время ждать, пока не стемнеет. Однако он не мог не понимать, что Бенни Нэпкинс совершенно прав — нельзя же, в самом деле, среди бела дня разносить в щепы дверь чужой квартиры, да еще притом, что не знаешь, что ждет тебя внутри.

Однажды, когда Нонака был еще совсем молодым человеком, он по приказу Гануччи отправился в Хиксвилл, на Лонг-Айленд.

Он помнил, как одним ударом кулака согнул и сломал алюминиевую решетку, прикрывавшую входную дверь, а потом с такой силой впечатал кулак в тяжелую деревянную дверь, что почти пробил ее насквозь. Влетев, как ядро, в дом, он по инерции достиг гостиной, уже предвкушая, как сейчас разнесет еще какую-нибудь дверь. Но единственное, что он увидел, ворвавшись в маленькую спальню в задней части дома, были три уже похолодевших трупа. Нонака оцепенел — у его ног скорчились трое незнакомых мужчин, головы их были прострелены, лица залиты кровью, а за окном уже раздавался пронзительный вой полицейских сирен. «Черт! — подумал Нонака. — Похоже, меня опередили! А сейчас, наверное, лучше убираться отсюда, да поживее!»

Позже выяснилось, что Гануччи элементарно все перепутал: послал Нонаку в Хиксвилл, а должен был в Суоссет. В результате получилось так, что то дельце, которым должен был заняться Нонака, сделали за него другие. А бездельник по имени Подлюка Оскар — весьма экзотическая личность! — улизнул на Ямайку, где и затаился. На то, чтобы разыскать его, ушел целый месяц. Люди Гануччи рыли носом землю и только через тридцать долгих дней и ночей непрерывных поисков пронюхали, где он залег, да к тому же еще и не один, а с девушкой по имени Алиса. Именно Нонаке и удалось настичь Оскара, который снимал квартирку в меблированном доме. С наслаждением высадив ударом кулака вначале входную дверь, а за ней и дверь ванной, Нонака ворвался внутрь и обнаружил Оскара, резвившегося в ванне вместе с Алисой. Вскоре стало известно, что Оскар, к несчастью, утонул.

— Что ты задумал, Бенни? — полюбопытствовал Доминик.

— Пойдемте куда-нибудь. Пропустим по стаканчику и подождем, пока стемнеет.

— Я бы с радостью промочил горло, — облизнулся Доминик.

— И я тоже, — прибавил Нонака.

Вылетев из Неаполя в 2.4.0 по местному времени, самолет, на борту которого был Кармине Гануччи, приземлился в лондонском аэропорту Хитроу в 5.05 вечера. Покинув его, мистер Гануччи проследовал к другому самолету, который должен был взлететь в 6.15 по местному времени. Из-за быстрой смены часовых поясов и выкрутасов солнца, которое то вставало, то садилось, он совсем запутался во времени. Поэтому, когда Гануччи мирно похрапывал в самолете, уже несколько часов летевшем над Атлантикой, Нюхалка только-только вернулся в город. И действительно, как было не запутаться? Самолет, в котором летел Гануччи, должен был приземлиться в аэропорту Кеннеди в 9.05 вечера — ровно через шесть часов после того, как Нюхалка, припарковав одолженную у Артура Доппио машину на Второй авеню, неторопливо прошествовал вверх по улице до того дома, где в компании двух кошек и говорящего скворца обитал сам Артур.

Птица неизменно приводила его в восхищение: явно обладавшая куда более обширным словарным запасом, чем ее собственный хозяин, она непрерывно верещала на итальянском, так что даже любители пива, нередко собиравшиеся, чтобы спокойно посидеть у Артура, испуганно вздрагивали, когда над головой раздавался ее пронзительный крик.

Нюхалка и знать не знал, что Кармине Гануччи в настоящее время мирно спит на борту самолета — иначе вряд ли бы решился на такое. Как бы там ни было, войдя в квартиру, он обнаружил Артура, который с увлечением учил скворца новому слову.

— А почему ты хочешь, чтобы он выучил именно его? — удивился Нюхалка.

— Просто я считаю, что это хорошее слово и птичке нужно его знать, — твердо ответил Артур.

— А вот я его вообще никогда не слышал.

— Это я в словаре отыскал, — похвастался Артур.

— Никогда не слышал.

— Скажи, а ты сам-то когда-нибудь слышал о вермуте с черносмородиновым бальзамом? — спросил Артур.

— Никогда, — честно ответил Нюхалка. — Хотя я знаю многое.

— Это такой напиток. Вкусный, наверное. Знаешь, прошлой ночью Фредди Коррьер был с одной девчонкой, так вот она не желала пить ничего, кроме этого самого вермута с черносмородиновым бальзамом. Сказала, что вкуснее этого ничего не знает, представляешь? А Фредди потом рассказывал…

— Прости, не хотел тебя перебивать, — не вытерпел Нюхалка, — но времени в обрез. Как ты смотришь на то, чтобы немного подзаработать? К тому же делать почти ничего не придется.

— А что все-таки от меня потребуется? — полюбопытствовал Артур.

— Я же уже сказал — практически ничего. Неплохо звучит, верно?

— Звучит вроде и в самом деле заманчиво, — задумчиво произнес Артур.

— Все, что от тебя требуется, это сказать, что именно ты похитил мальчишку Гануччи.

— Да ты спятил! — возмутился Артур. — Знаешь, Нюхалка, я всегда любил тебя, как родного брата, но сейчас скажу тебе честно — ты рехнулся, раз предлагаешь мне такое! Выкини это из головы, понял? Лучше послушай, что прошлой ночью вытворяли Фредди и та девчонка. Так вот, он подцепил ее в баре и…

— Что я хочу, — снова перебил его Нюхалка, — так это немедленно отправиться к Нэнни и сказать, что ты и есть тот самый парень, который…

— А кто такая Нэнни?

— Гувернантка сына Гануччи.

— Ах да, вспомнил — та самая, что он выписал из Лондона!

Она англичанка, верно?

— Да.

— Так что ты говорил насчет нее?

— Мы скажем ей, что ты и есть тот самый псих, который похитил мальчишку Гануччи…

— Я не хочу…

— …и что ты готов вернуть его домой в ту же минуту, как она выплатит тебе деньги. Ну как, звучит неплохо, верно?

— Ужасно! Нет, ты окончательно спятил! Если хочешь знать, я ни за какие деньги не согласился бы даже пальцем дотронуться до сыночка Гануччи! Слушай, Нюхалка, ты мне нравишься, но сейчас у тебя явно что-то не в порядке с головой, раз ты предлагаешь мне такое!

— Если боишься, можешь надеть маску, — великодушно предложил Нюхалка.

— Нет у меня никакой маски, — мрачно буркнул окончательно выведенный из себя Артур.

— Тогда натяни на голову черный чулок, лучше всего нейлоновый, — посоветовал Нюхалка.

— И нейлоновых чулок тоже нет!

— Знаю, где можно раздобыть один, — обрадовался Нюхалка. — У Придурка полный шкаф этих самых чулок! И как раз нейлоновых!

— Вот тогда его и попроси!

— Не-е, — с досадой протянул Нюхалка, — слишком уж он тупой! А для такого тонкого дела нужен кто-то с мозгами.

— Я, что ли? — с подозрением в голосе переспросил Артур.

— Верно, — обрадовался Нюхалка.

— А сколько мы получим?

— Пятьдесят тысяч.

— Ух ты! — присвистнул Артур. — Какая прорва деньжищ!

— Точно, — подтвердил Нюхалка. — Стоит только руку протянуть, и они наши! Только надо где-то раздобыть нейлоновый чулок. Будешь разговаривать с Нэнни с чулком на голове. Скажешь ей, чтобы отдала тебе деньги, и пообещаешь немедленно вернуть мальчишку.

— Интересно, как я это сделаю? — полюбопытствовал Артур.

— Что именно?

— Да вот… приведу мальчишку назад. Кстати, а где он на самом-то деле?

— Понятия не имею.

— Тогда как же я его верну? — искренне удивился Артур.

— Ну, нас с тобой это не касается. Это уж пускай у Нэнни голова болит.

— Да нет, уж извини, приятель, но, боюсь, стоит Гануччи пронюхать, что именно я выманил у Нэнни пятьдесят кусков за его сопляка, как голова заболит у меня! Шутишь, что ли?!

Пятьдесят косых!

— Да откуда ему узнать?! Никто об этом не узнает, уверяю тебя! А потом, разве ты забыл, что у тебя на голове будет черный нейлоновый чулок?

Артур, насупившись, несколько минут обдумывал его слова.

Было видно, что в душе его происходит нелегкая борьба.

— А почему бы и нег? — промямлил он наконец.

— Верно, — подхватил Нюхалка, — почему бы и нет?

Скворец разразился воплями.

Как странно! Можно, оказывается, видеть человека день за днем и не замечать его, хотя он рядом — стоит только руку протянуть. Вот как, к примеру, Марию Пупаттолу.

— Возьми бумагу, Мария, — велел Аззекка, — я продиктую тебе письмо.

— Да, мистер Аззекка, — кивнула она.

Она сидела на стуле напротив него по другую сторону письменного стола, длинные ноги изящно скрещены, темно-рыжие волосы отливают медью в лучах послеполуденного солнца, щедро заливавших кабинет. Как обычно, на ней была короткая юбочка, которую Мария изредка скромно натягивала на колени. Но порой, увлекшись, забывала о ней, позволяя Аззекке вволю налюбоваться стройными бедрами. Странно, подумалось ему, что до сих пор он почти не обращал внимания на эту девушку!

— Как давно ты работаешь здесь? — спросил Аззекка.

— Вы имеете в виду — с письмом? — удивилась Мария.

— Нет, я хотел спросить — вообще.

— Я работаю у вас почти семнадцать месяцев, мистер Аззекка, разве вы забыли?

— Нет, нет, что ты! Я хорошо помню, что с тех пор прошло уже больше года. Но не знал, что целых семнадцать месяцев.

— Да, — кивнула Мария, застенчиво одергивая юбку.

— Ты очень хорошенькая девушка, Мария.

— Ой, спасибо вам, мистер Аззекка! — вспыхнула она.

— Почему бы тебе не сесть ко мне на колени? — предложил он.

— Для чего, мистер Аззекка! — искренне удивилась она.

— Так тебе будет гораздо удобнее, чем на стуле, — объяснил он, — к тому же мне не придется повышать голос, когда я диктую тебе письмо.

— Мне и на стуле очень удобно, — уверила она, — а потом, я прекрасно вас слышу, мистер Аззекка.

— Разве я тебе не нравлюсь? — удивился он.

— Вы — замечательный хозяин, мистер Аззекка, — сказала она.

— Тогда почему ты не хочешь пересесть ко мне на колени?

— О… не знаю, — протянула она и пожала плечами.

— Ты очаровательная девушка, Мария. Впрочем, я, кажется, это уже говорил?

— Да, мистер Аззекка. Вы сказали это всего пару минут назад.

— Странно, что я раньше как-то никогда этого не замечал. Не замечал до той самой минуты, когда вчера вечером ты солгала насчет телеграммы, которую якобы не видел Нюхалка.

— Я никогда не лгу, мистер Аззекка!

— Ты солгала, Мария. Больше того, ты солгала, когда речь шла об очень серьезных вещах. Я знавал людей, которых пристрелили только из-за того, что те обманывали своих хозяев, если речь шла о чем-то очень серьезном и важном… как вчера, например.

— Ах… но ведь я не обманывала! Мистер Делаторе крепко спал, когда я положила эту телеграмму к вам на стол. Богом клянусь, так оно и было!

— Не упоминай имени Божьего всуе, Мария, — сухо предупредил Аззекка.

— Что ж… если это правда! — И она снова пожала плечами.

— Иди-ка, сядь ко мне на колени, Мария.

— Послушайте, может быть, вы лучше продиктуете мне письмо? — предложила девушка.

— Мария, мне нужно кое-что тебе сказать. А известно ли тебе, Мария, что вот уже двадцать семь лет, как я состою в законном браке с одной и той же женщиной?

— Нет. Я этого не знала, мистер Аззекка, — удивилась она.

— Да, так оно и есть. Целых двадцать семь лет! Подумать только — двадцать семь лет прошло с тех пор, как я женился на этой ирландской девушке, Сибил. Моя жена — ирландка. Ее девичье имя Сибил Броган. А хочешь знать, что мой покойный отец — мир праху его! — сказал мне, когда узнал, что я собираюсь жениться на ирландской девушке?

— И что же он сказал, мистер Аззекка?

— Он спросил: «Ты хочешь жениться… на ком?!»

— А что вы ответили, мистер Аззекка?

— Я ответил: «На ирландке».

— И что же он сказал?

— Ничего не сказал. Только сунул голову в духовку. — На губах Аззекки появилась усмешка. — Это шутка, Мария. Никуда он голову не совал. Тем более в духовку. Я просто решил пошутить.

— Ox, — вздохнула Мария.

— А на самом деле отец сказал: «Послушай, Марио, тебе пришел конец!»

— Господи, как ужасно! — содрогнулась Мария.

— Ужасно, — согласился Аззекка. — А хочешь, я скажу тебе еще кое-что?

— Что?

— Он оказался прав.

— Ой, мистер Аззекка! — воскликнула Мария.

— Да, Мария, мой старик оказался прав. Что верно, то верно, отец не ошибся, когда сказал, что мне пришел конец. Двадцать семь лет жизни с одной и той же женщиной, а что я получил взамен? Что, спрашиваю я? Кабинет, где и кошке было бы тесно, и это в двенадцатикомнатной квартире! Ты, наверное, мне не веришь, Мария?

— О, как это ужасно, мистер Аззекка, — сочувственно прошептала она.

— Ужасно? Ужасно?! Это просто кошмарно, вот что я тебе скажу! А ты знаешь, Мария, что я люблю больше всего не свете?

— Что, мистер Аззекка? , — Наблюдать за фонтаном Делакорте.

— О, прошу вас, мистер Аззекка, перестаньте, Я сейчас расплачусь.

— Я просто самый обычный человек, Мария, как все вокруг.

И, как любому человеку, мне нужно, чтобы меня любили. Разве каждый из нас не нуждается в любви, скажи, Мария! Скажи мне правду. Разве я не прав?

— О конечно, мистер Аззекка.

— Тогда будь хорошей девочкой — иди сюда и посиди у меня на коленях.

— Не думаю, что мне стоит это делать, мистер Аззекка, — Стоит, стоит. Вот увидишь, стоит. Иди сюда, и давай попробуем.

— Нет, думаю, все-таки не стоит, — с сомнением в голосе сказала Мария и покачала головой. Закинув одну ногу на другую, она снова застенчиво одернула юбку. — Почему бы нам с вами не заняться письмом, мистер Аззекка? По-моему, это было бы самое разумное, разве нет?

— Кажется, я понимаю, о чем ты думаешь, Мария. Ты считаешь, что так делать не следует. Я угадал?

— Да, да, верно.

— Ты настоящая итальянка, славная, набожная католичка.

Наверное, ты ко всему прочему до сих пор еще девственница…

— Да, возможно…

— …и поэтому ты считаешь, что не стоит связываться с мужчиной, который женат, да еще целых двадцать семь лет, к тому же на одной женщине и вдобавок ирландке. Вот, о чем ты думаешь, Мария. Ты считаешь, что не должна так поступать.

— Да, это так, мистер Аззекка.

— Но почему ты так уверена, что это будет не правильно, Мария?

— Просто не правильно, и все, — ответила Мария, пожав плечами.

— Ты ошибаешься, Мария, это будет восхитительно. Все так делают, поверь мне. Тысячи, миллионы одиноких людей в этом городе… да что там — во всем мире как-то устраиваются, договариваются друг с другом, возникают связи… потому что все нуждаются друг в друге, Мария. Люди не могут друг без друга, вот в чем дело. Да, кстати, ты когда-нибудь читала такую книгу — «Связи»?

— Боюсь, что нет, мистер Аззекка.

— Жаль… чудесная книга, Мария. Она как раз и посвящена связям. Вот и я тоже хотел бы условиться о… договориться с тобой, Мария.

— Ой… спасибо большое, мистер Аззекка, но, думаю, может быть, мы все-таки лучше перейдем к вашему письму? Время уже позднее, знаете ли, а у меня еще куча дел. Продиктуйте мне письмо, хорошо?

— Послушай, Мария, я знаю людей, о которых ты бы никогда такого не подумала. И у всех у них есть связи. Честное слово, Мария.

— Да? — воскликнула Мария. Глаза ее загорелись любопытством. Она навострила уши и даже совсем позабыла про юбку.

— Ей-богу! Бенни Нэпкинс хотя бы. У него связь с Жанетт Кей Пецца.

— Ах, вы о нем! Это я знаю.

— А Поли Секундо имеет связь с одной немкой-стюардессой.

Она родом из Дюссельдорфа, работает на тамошней авиалинии.

— Из Дюссельдорфа! — недоверчиво протянула Мария.

— А бывшая жена Нюхалки Делакорте. — с одним крикуном из Амарилло, что в Техасе!

— Амарилло, Техас! — выдохнула Мария.

— Если хочешь знать, даже у самого Кармине Гануччи есть связь! — понизив голос до таинственного шепота, произнес Аззекка.

— У самого Кармине Гануччи!

— Да, да, настоящая любовная связь! — прошептал Аззекка. — С очаровательной крошкой, которая на самом деле зарабатывает кучу денег, побольше, чем иная высококлассная шлюха! Вот так-то, Мария. Видишь, какие бывают связи! Я еще немало могу тебе порассказать о таких вещах.

— Ой, нет, не рассказывайте, мистер Аззекка. Я не хочу этого знать!

— Иди, Мария, посиди у меня на коленях.

— Ладно, мистер Аззекка. Хорошо, мистер Аззекка, я согласна. Только… есть тут одна проблема…

— А что такое, Мария? Ты боишься?

— Нет.

— Или тебя смущает тот факт, что у тебя будет связь с мужчиной, который к тому же является твоим хозяином?

— О нет, это не так. На самом деле…

— Да Мария?

— Видите ли, я, так сказать, уже состою в связи… И как на грех этот мужчина в то же самое время является моим хозяином.

С Вито то есть… Надо же, какое совпадение, верно? С мистером Гарбугли. С вашим собственным партнером.

— Понятно, — протянул Аззекка.

— Да, — вздохнула Мария.

— Тогда вернемся к этому письму, — вздохнул Аззекка.

— Привет, Нэнни, — поздоровался Нюхалка.

— Слушаю.

— Это я, Нюхалка.

— Да, Нюхалка, здравствуй. Слушаю тебя.

— Помнишь, о чем мы с тобой вчера разговаривали? Так вот, я тут кое-что разнюхал… потолковал кое с кем…

— Да.

— Так вот, этот парень согласился потолковать с тобой. Но только он говорит, что хочет остаться, так сказать, инкогнито.

— Идет, — согласилась Нэнни.

— Отлично. Да, и он хочет сегодня же получить деньги.

— Сегодня? А когда?

— Думаю, он собирается приехать в Ларчмонт, как только стемнеет. Ты легко его узнаешь — у него на голове будет черный нейлоновый чулок. А потом… впрочем, сама увидишь. Парень постарается не привлекать к себе внимания.

— Понимаю. И когда же он будет в Ларчмонте?

— В восемь… восемь тридцать, где-то так. Ты успеешь к этому времени достать деньги?

— Они у меня уже на руках, — ответила Нэнни.

— Чудесно. Тогда никаких проблем, — заверил ее Нюхалка.

— Думаю, что никаких, — согласилась Нэнни. — Буду с нетерпением ждать приезда твоего друга.

— Послушай, Нэнни, никакой он мне не друг и даже не приятель, — возмутился Нюхалка. — И, прошу тебя, запомни это хорошенько. Если что-то подобное когда-нибудь дойдет до ушей самого Гануччи, я хочу быть уверен, чтобы все знали, — все, что я делаю, я делаю только лишь из уважения к нему. Если хочешь знать, я этого самого типа в жизни никогда не видел. А поскольку, как я уже сказал, на нем будет черный нейлоновый чулок поверх головы, то ни я, ни ты никогда не узнаем, кто этот парень на самом деле.

— Я поняла.

— И еще кое-что, Нэнни. Я не преследую выгоду. Все это я делаю, поверь, только из-за искренней любви и глубочайшего уважения, которое я питаю к этому необыкновенному человеку, Кармине Гануччи.

— Уверена, что в один прекрасный день мистер Гануччи сможет оценить такой великодушный поступок, — сказала Нэнни. — Как бы там ни было, большое тебе спасибо. Так, значит, сегодня вечером я жду твоего приятеля.

— Да, часов в восемь — полдевятого, — напомнил Гануччи.

— А с мальчиком все в порядке? — спохватилась Нэнни.

— Послушай, может, ты хочешь сама поговорить с ним? Этот парень сейчас как раз возле меня.

— Да, да, конечно. Передай ему трубку.

— Знаешь, у него и сейчас на голове этот дурацкий чулок, — сказал Нюхалка, — так что ты не удивляйся, если он будет говорить немного невнятно.

— Хорошо, хорошо, я поняла, — сказала Нэнни.

— Алло? — произнес чей-то незнакомый голос.

— Так вы и есть тот самый человек, с которым мы уже и прежде имели дело? — первым делом поспешила убедиться Нэнни.

— Точно, — подтвердил мужской голос.

— Насколько я поняла, вы готовы подъехать сюда часов В восемь, в половине девятого. Это так?

— Правильно.

— С мальчиком все в порядке?

— Да.

— После того как мы с вами покончим с нашими делами, он должен быть возвращен. Надеюсь, вы это понимаете? — Да.

— Это случится скоро?

— Да.

— Тогда, если я вас правильно поняла, вы согласны привезти мальчика с собой?

— Верно.

— Алло, Нэнни, — это снова был Нюхалка, — извини, но я никак не мог не слышать, что тут говорилось. Ты же сама понимаешь, что этот тип хочет обезопасить себя, не так ли? Поэтому мальчик пока побудет здесь, в этом самом месте, пока вы не договоритесь. А когда с делами будет покончено, его привезут. Понимаешь, так обычно и делается. Ради его собственной безопасности, так он говорит. Хотя, надо признать, тут я с тобой согласен: этот тип — настоящий мерзавец!

— Понимаю, — сдержанно отозвалась Нэнни.

— Вот и хорошо. Тогда пока, — буркнул Нюхалка и бросил трубку.

Нонака мало-помалу основательно опьянел. Впрочем, похоже, никто из сидевших за столом этого не замечал, постольку поскольку все они, как один, были еще пьянее Нонаки. Бар, где они сидели, носивший название «Усадьба», находился на углу Девяносто шестой улицы и Коламбус-авеню. Сидя возле огромной стеклянной витрины бара, через которую наискось было написано его название, Нонака вдруг несказанно удивился, прочитав его, как Абь-дасу, что вдруг показалось ему почти японским. Впрочем, он уже был в той стадии, когда все вокруг казалось ему японским. Даже сидевший напротив Бенни Нэпкинс выглядел вылитым японцем.

— В этом деле основная проблема — это вопрос, так сказать, этики. Этакая дилемма, — сказал Бенни. — По крайней мере, я так все это себе представляю.

— И как же ты это представляешь? — перебил его Доминик. — Послушайте, давайте-ка еще по одной, идет?

— Ладно, — охотно согласился Бенни. — Бармен! — крикнул он и помахал рукой.

— Японцы не могут выговорить букву «л». А вы об этом знаете? — спросил вдруг Нонака.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Дилемма, — объяснил Нонака, — ни один японец не выговорит слово «дилемма», потому что в нем есть «л».

— Да? — страшно удивился Бенни, — а я этого не знал!

— Что будете пить? — спросил подошедший бармен.

— То же самое, — ответил Бенни.

— Слушайте, парни, притормозите, не то как бы вас не развезло, — дружески посоветовал бармен.

— Вот вам, пожалуйста, еще одно, — подмигнул Нонака, — «развезло», слышали? Ну, какой японец выговорит «развезло»?

Или там — «поплывете»?

— Во-во! — обрадовался бармен. — Сначала вас развезет, а потом и поплывете! Счастливого плавания! — И, повернувшись, пошел к себе за стойку.

— Нет, парни, вся проблема не в этой самой дилемме, а в том, что у моей вилки вдруг появился близнец, — хмыкнул Бенни. — Вот так штука — двухвилочная дилемма! Нет, двухдилеммная вилка!

— Две вилки… ну и что? — не понял Доминик.

— Не две вилки, а двойная вилка… они близнецы, — пояснил Бенни. — Что тут непонятного? Близнецы! По пятьдесят тысяч за вилку! Близнецы они, вот в чем штука!

— «Долларов»! Вот и еще одно слово, — добавил Нонака.

— А вы знаете, сколько у меня при себе денег? — хвастливо спросил Бенни.

— И сколько? — полюбопытствовал Доминик.

— Целая сотня! Сто тысяч долларов, — напыжился Бенни.

— Долларов, — словно эхо, отозвался Нонака, слабо, покачав головой, — ни за что не выговорить!

— Так это же целая куча денег! — удивился Доминик. — А вы, парни, знаете, сколько, самое большее, я за свою жизнь видел денег?

— И сколько? — с любопытством спросил Бенни.

— Одним банкнотом, я хотел сказать.

— Вот и еще одно слово…

— Так сколько?

— Тысячу, — объявил Доминик, — А, кстати, вы, ребята, можете сказать, кто нарисован на тысячном банкноте?

— Кто? — заинтересовался Бенни.

— Гровер Кливленд.

— «Кливленд», скажите на милость! — возмутился Нонака. — Ну кто такое выговорит?! Тоже мне язык, черт возьми! Одни сплошные «л»!

— Так знаете, кого обычно изображали на тысячедолларовой купюре?

— Нет, а кого?

— Александра Гамильтона…

— А вы, ребята, знаете, как японец скажет «Александр Гамильтон»? — спросил Нонака.

— И как же?

— Арександр Гамирьтон, — глаза его сузились еще больше.

— И почему он так скажет? — удивился Доминик.

— Не знаю, — ответил Нонака, пожав плечами.

— Ну что ж, у каждого из нас есть свои проблемы, — заметил Доминик.

— Нет, вы только послушайте! — возмутился Нонака. — В этом языке кругом одни проклятые «л»!