Глава 17

Просто удивительно, какую склонность к сотрудничеству с правоохранительными органами проявляют преступники, если перед этим им всадят пулю в плечо, а впереди маячит перспектива смертного приговора. Не успели еще довезти Рейфа до больницы, как он уже назвал полицейским имена своих сообщников, скрывающихся в снятом бандой доме. У полицейских из Маджесты ушло ровно пять минут, чтобы взять там Чака с Папашей.

Удивительно также и то, насколько одинаково мыслят при этом преступники. На сей раз они сразу же поняли, что простое ограбление банка – это одно, а вот оказаться привлеченными за массовые убийства, поджоги и возбуждение беспорядка – это совсем другое; а тут добавили обвинение в государственное измене. Дело в том, что какая-то светлая голова в прокуратуре района, тщательно просмотрев уголовный кодекс, пришла к выводу, что эта компашка практически развязала войну против граждан штата. Это было уже слишком. Как, вести войну против граждан своего штата? Самую настоящую войну? О Господи!

Рейф, Чак и Папаша – вся троица преступников – явно не рассчитывала на такой оборот дела. Нет, они ничего не имеют против того, чтобы провести остаток дней своих за решетками тюрьмы Кастелвью – тут ничего не скажешь. Но в той же тюрьме имеется еще и стул с множеством всяких электрических приспособлений, и они не испытывают ни малейшего желания занять на этом стуле место. Вот потому-то они, не сговариваясь, дружно решили, что у них прямо под рукой имеется вполне подходящий козел отпущения. Правда, не совсем под рукой, а на дне реки Харб.

По-видимому, последнее обстоятельство особенно способствовало тому, что они твердо и настойчиво утверждали на следствии, что он и только он, этот злодей, лежащий сейчас, к сожалению, на речном дне, по праву должен нести ответственность за всю эту бойню, повлекшую за собой столько смертей, что он один собственноручно застрелил несчастного Джона Смита, что именно он разложил по всему району все эти взрывные устройства и зажигательные бомбы, а следовательно, его и только его и можно с полным основанием обвинить в ведении войны против граждан штата. Что же касается их самих, то они были всего лишь простые исполнители, чье участие сводилось исключительно к технической стороне ограбления банковского хранилища. И вообще, неужто они похожи на людей, для которых человеческая жизнь ничего не стоит? Неужто такие славные парни позволят себе пускать под откос поезда, организовывать аварии или поджигать стадион со зрителями ради каких-то там жалких денег? Нет, что вы, во всем этом виноват только тот, кто лежит сейчас на речном дне.

А могут ли они назвать имя этого злодея?

И опять-таки с полным единодушием и поразительным упорством все они утверждали, что якобы знали его только как “глухого”. Большего они не хотели или просто не могли о нем сказать.

И нужно отметить, что их единодушие и настойчивость были просто восхитительны. Привело это, правда, к тому, что к перечисленным выше обвинениям добавилось новое, а именно то, что они действовали по сговору и целой шайкой. Правда, это было не совсем обвинение, а скорее отягчающее вину обстоятельство, которое, несомненно, учтут на суде. Что же касается приговора, то прокуратура и полиция считали, что они вполне заработали себе на электрический стул или, по меньшей мере, обеспечили пожизненное пребывание в тюрьме Кастелвью. Причем, по мнению полиции, оба эти исхода имели совершенно равные шансы.

Двадцать первого мая Дэйв Раскин неожиданно появился в дежурном помещении. Войдя, он прямиком направился к столу Мейера Мейера.

– Ну, Мейер, и что вы думаете по этому поводу? – спросил он.

– Не знаю еще, – сказал Мейер. – А что я должен думать и по какому поводу?

– Так я уже решил переехать.

– Что?!

– Я переезжаю. Это точно. Да и кому нужно помещение этой занюханной мастерской? Знаешь, если сказать тебе чистую правду, то без банка внизу мне там и посмотреть некуда. Подойдешь к окну, а там никого. Раньше совсем другое дело, раньше там жизнь била ключом. А сейчас – ни души.

– Ну что ж, – сказал Мейер и пожал плечами.

– Слушайте, а как дела у того полицейского, которого подстрелили?

– Через пару недель он выйдет уже из больницы, – сказал Мейер.

– Хорошо, это очень хорошо. Я очень за него рад. Послушайте, если вашей жене будет нужно хорошее платье, заглядывайте ко мне, договорились? Я сам подберу ей что-нибудь получше. Это будет личным подарком от Дэйва Раскина.

– Благодарю вас, – сказал Мейер.

Раскин вернулся в помещение мастерской на Калвер-авеню, где Маргарита упаковывала имущество, готовясь к переезду на новое место. Работа эта сообщала особую энергию ее и без того беспокойным грудям. Раскин постоял некоторое время в дверях, любуясь ее красотой.

Внезапно зазвонил телефон. Продолжая свои наблюдения за трудовыми подвигами Маргариты, Раскин снял трубку.

– Алло?

– Раскин? – сказал мужской голос.

– Да. А кто это говорит?

– Живо убирайся из этой своей паршивой мастерской, – сказал голос. – Убирайся из этого помещения, сукин ты сын, иначе я убью тебя!

– Ты?! – взревел Раскин. – Ты снова появился!

И внезапно он услышал раскатистый хохот на другом конце провода.

– Кто это? – спросил он.

– Мейер Мейер, – сказал голос, продолжая заливаться хохотом.

– Ах ты, подонок, – сказал Раскин и тут же сам расхохотался. – Ох, знаешь, а я уж тут было завелся с полоборота. Но только на минутку. Я было подумал, что мой хохмач снова принялся за свое. – Раскин громогласно рассмеялся. – Да, этого у тебя не отнимешь. Ты просто самый настоящий хохмач. Со смерти твоего отца я ни разу не встречал такого веселого человека. А ты ну точно как он! Честное слово! Ну просто вылитый отец!

Мейер Мейер на другом конце провода терпеливо дослушал все эти восторги, а потом попрощался и повесил трубку.

“Вылитый отец”, – подумал он.

Внезапно он почувствовал себя нехорошо.

– Что это с тобой? – спросил Мисколо, заглянувший на минутку из канцелярии.

– Да какой-то озноб, – сказал Мейер.

– Просто ты никак не можешь примириться с тем, что обыкновенный патрульный распутал дело, которое оказалось вам всем не по зубам.

– Может быть и так, – сказал Мейер.

– Ладно, выше голову, – сказала Мисколо. – Хочешь, я принесу кофе?

– Вылитый отец, – грустно проговорил Мейер.

– Что?

– Да нет, ничего. Человек всю жизнь старается, из кожи вон лезет, предпринимает черт знает что, чтобы только... – Мейер сокрушенно покачал головой. – Вылитый отец...

– Так хочешь ты кофе или нет?

– Да. Да, я хочу кофе! И прекрати, пожалуйста, подначивать меня!

– А кто подначивает? – возмутился Мисколо и вышел за кофе.

Из-за своего стола, расположенного по другую сторону дежурки, Берт Клинг поделился очередным философским наблюдением.

– А скоро лето наступит, – сказал он.

– Ну и что?

– На улицах будет больше подростков, их банды опять возобновят свои войны, будет больше мелких преступлений, а нервы у всех будут на пределе...

– Не будь таким пессимистом, – сказал Мейер.

– А причем тут пессимизм? Я говорю о лете. И похоже, что нас ждет очень милое лето.

– Да, я тоже жду не дождусь его, – отозвался Мейер. Он пододвинул к себе поближе листок с машинописным текстом и принялся обзванивать первую группу свидетелей ограбления.

За стенами полицейского участка веселый месяц май, казалось, тоже с нетерпением ждал удушливую жару лета.