– Да, сэр. Всем постояльцам мы предлагаем расписаться собственноручно, как требует закон штата.

– Ты понял, Коттон? – улыбнулся Карелла и опять повернулся к Сэнфорду: – Вы не будете возражать, если мы посмотрим журнал вон там, на кушетке?

– Видите ли, сэр...

– Я вам дам расписку, если хотите.

– Да нет, не надо. Ничего страшного, я думаю.

Полицейские сели с журналом на кушетку, обтянутую потертым красным вельветом. Карелла, примостив журнал на коленях, развернул записку, найденную у Мерси Хауэлл. В отеле проживало пятьдесят два человека. Карелла и Хейз просмотрели весь журнал, затем принялись листать его во второй раз.

– Стоп! – вдруг воскликнул Хейз.

– Что?

– Глянь-ка сюда.

Он взял записку и расправил ее прямо над одной из подписей:

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

Тимоти Аллен Меймз

– Ну что, видишь? – спросил он.

– Почерк другой, – возразил Карелла.

– Инициалы совпадают, – показал Хейз.

Детектив Мейер Мейер еще не отошел от шока. Он не любил привидения. Ему не нравился этот дом. Он хотел домой. Он хотел лежать в кровати рядом с женой Сарой. Ему хотелось, чтобы она погладила его по руке и сказала, что таких вещей не бывает, и ему, взрослому человеку, нечего пугаться! Как он мог поверить в духов, тени, голландских призраков? Смешно!

Но он их слышал, ощущал их ледяное присутствие, какое-то мгновение почти видел их. В шоке детектив повернулся к лестнице на звук спускающихся шагов и, широко открыв глаза, замер. Он почувствовал искушение вынуть револьвер, но подумал, что будет выглядеть глупо в глазах Горманов. Мейер прибыл сюда скептиком, а теперь...

Детектив в ужасе ждал того, кто спускался по ступенькам такими грузными шагами – то ли упырь в развевающемся саване, звенящий цепями, то ли призрак с побелевшим черепом вместо головы и костлявыми пальцами с капающей с них кровью младенцев.

Биллем Ван Хоутен, одетый в красные вельветовые шлепанцы и красный смокинг, с торчащими за ушами космами и пронзительным взглядом голубых глаз вошел в гостиную, направляясь прямо к дочери и зятю.

– Ну, – спросил он, – они снова были?

– Да, папа, – прошептала Адель.

– Что им сегодня надо было?

– Не знаю, они опять говорили по-голландски.

– Мерзавцы, – произнес Ван Хоутен и повернулся к Мейеру. – Вы их видели?

– Нет, сэр, не видел, – покачал головой полицейский.

– Но они ведь были здесь, – возразил Горман. – Я их слышал.

– Да, милый, – успокоила его Адель. – Мы все их слышали. Но так уже было, помнишь? Мы их слышали, но они так и не смогли сюда прорваться.

– Да-да, верно, – кивком подтвердил Горман, – такое уже было, детектив Мейер.

Он стоял сейчас лицом к Мейеру с комично склоненной головой, незрячие глаза закрыты черными очками. Когда он заговорил, то стал похож на ребенка, ищущего утешения.

– Вы ведь слышали их, детектив Мейер?

– Да, слышал, мистер Горман.

– А ветер?

– Да, и ветер тоже.

– А вы чувствовали их? Когда они появляются, становится... становится так холодно. Вы чувствовали, что они здесь?

– Что-то я чувствовал, – согласился Мейер. Неожиданно заговорил Ван Хоутен:

– Вы удовлетворены?

– Чем? – не понял Мейер.

– Тем, что в доме привидения. Вы ведь из-за них здесь, так ведь? Чтобы убедиться...

– Он здесь потому, что я попросил Адель обратиться в полицию, – подал голос Горман.

– Почему ты это сделал?

– Из-за украденных украшений, – сказал Горман. – А еще потому, что... Потому что я потерял зрение, да, но я хотел убедиться, что я не теряю еще и рассудок.

– Ты вполне здоров, Ральф, – произнес Ван Хоутен.

– А украшения... – начал Мейер.

– Они их взяли, – бросил Ван Хоутен.

– Кто?

– Йоган и Элизабет. Наши милые соседи, призраки, сукины дети.

– Это невозможно, мистер Ван Хоутен.

– Почему это невозможно?

– Потому что привидения... – начал было Мейер, но заколебался.

– Ну?

– Привидения, видите ли, не воруют драгоценности. Я хочу сказать, зачем они им? – выговорил он неуверенно и посмотрел на Горманов в поисках поддержки. Но никто из них его не поддержал. Они сидели на диване у камина с хмурым и подавленным видом.

– Они выживают нас из дома, – сказал Ван Хоутен, – это же очевидно.

– Почему очевидно?

– Потому что они сами сказали.

– Когда?

– Перед тем, как украсть ожерелье и серьги.

– Они сказали это вам?

– Мне и детям. Мы все трое были здесь.

– Но я так понял, что духи говорят только по-голландски.

– Да, я перевел для Ральфа и Адель.

– Что произошло потом?

– То есть?

– Когда вы обнаружили пропажу украшений?

– Как только они ушли.

– То есть, вы подошли к сейфу...

– Да, открыл его, а драгоценностей не было.

– Мы их там заперли десятью минутами раньше, – вставила Адель. – Мы были в гостях, Ральф и я, и приехали домой очень поздно. Папа еще не спал. Он читал здесь, в том кресле, где вы сейчас сидите. Я попросила его открыть сейф и оставила там украшения. Потом он закрыл сейф, а потом... Потом пришли они... Угрожали.

– В котором это было часу?

– Как обычно. Они всегда приходят в одно и то же время. Два сорок пять ночи.

– Когда, вы сказали, украшения были помещены в сейф?

– Около половины третьего, – ответил Горман.

– А когда сейф снова открыли?

– Сразу, как они ушли. Они были всего несколько секунд. Только сказали моему тестю, что забирают ожерелье и серьги. Когда снова зажегся свет, он тут же подбежал к сейфу.

– Свет всегда гаснет?

– Всегда, – подтвердила Адель. – Все всегда одинаково. Гаснет свет, становится холодно, появляются эти странные... голоса, – она помолчала. – А потом приходят Йоган и Элизабет.

– Однако сегодня они не появились, – заметил Мейер.

– Так было уже, – поспешно ответила Адель.

– Они выживают нас из дома, – заговорил Ван Хоутен, – все идет к тому. Может, нам правда нужно уехать? Пока они все у нас не забрали.

– Все? Что вы хотите этим сказать?

– Остальные украшения моей дочери. Кое-какие акции. Все, что есть в сейфе.

– Где сейф? – спросил Мейер.

– Здесь, за картиной.

Ван Хоутен подошел к противоположной от камина стене. Там висела картина в раме с позолоченным орнаментом, изображающая пасторальный пейзаж. Рама была закреплена на петлях. Ван Хоутен распахнул картину, словно дверь, и указал на небольшой черный округлый сейф.

– Вот.

– Сколько человек знают код? – спросил Мейер.

– Только я, – ответил Ван Хоутен.

– Код где-нибудь записан?

– Да.

– Где?

– В надежном месте.

– Где?

– Я не думаю, что вас это касается, детектив Мейер.

– Я хочу понять, не мог ли другой человек добраться до кода.

– Да, этого, конечно, исключить нельзя, – согласился Ван Хоутен. – Но очень маловероятно.

– Ну, – произнес полицейский. – Я прямо не знаю, что и сказать. Я бы хотел обмерить комнату, если не возражаете. Размеры, расположение дверей, окон, ну и тому подобное. Для протокола, – и пожал плечами.

– Довольно поздно уже, – заметил Ван Хоутен.

– Я ведь и приехал сюда поздно, – улыбнулся Мейер.

– Пойдем, папа, я приготовлю чай на кухне, – вмешалась Адель. – Вы не долго, детектив?

– Не знаю, может, задержусь.

– Вам принести чаю?

– Спасибо, был бы очень обязан.

Она поднялась с дивана и взяла мужа под руку. Медленно она провела его мимо отца и вышла из комнаты. Ван Хоутен еще раз взглянул на Мейера, коротко кивнул и тоже вышел. Детектив закрыл за ними дверь и немедленно направился к торшеру.

Женщине было шестьдесят лет. Внешне она была похожа на добрую бабушку. Но эта бабушка только что убила своего мужа и троих детей. Ей объяснили ее права, и она сказала, что скрывать ей нечего и она готова отвечать на любые вопросы. Одетая в черное суконное пальто, под которым виднелись окровавленные пижама и халат, она сидела на жестком стуле в дежурке. Руки в наручниках неподвижно лежали на черном кожаном бумажнике на коленях. О'Брайен и Клинг посмотрели на стенографиста, тот взглянул на часы на стене, отметил время начала допроса – 3.55 – и кивком дал понять, что готов.

– Ваше имя?

– Изабель Мартин.

– Сколько вам лет, миссис Мартин?

– Шестьдесят.

– Где вы проживаете?

– На Эйнсли-авеню.

– Где именно?

– Эйнсли-авеню, дом 657.

– С кем вы там живете?

– С мужем Роджером, сыном Питером и дочерьми Энни и Абигайл.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось сегодня ночью, миссис Мартин, – вступил Клинг.

– Я их всех убила, – проговорила она. У нее были седые волосы, тонкий орлиный нос, карие глаза за очками в тонкой оправе. Женщина смотрела прямо перед собой, не поворачивая головы ни вправо, ни влево, полностью игнорируя допрашивающих, видимо, все еще под впечатлением того, что она совершила всего полчаса назад.

– Вы не могли бы рассказать подробнее, миссис Мартин.

– Сначала я убила его, скотину.

– Кого?

– Мужа.

– Когда это произошло?

– Когда он пришел домой.

– В котором это было часу, припомните.

– Недавно.

– Сейчас почти четыре, – сказал Клинг. – Значит, это было около трех тридцати?

– Я не смотрела на часы. Я услышала, как щелкнул замок, вышла на кухню, он был там.

– Так.

– Над раковиной у меня висит нож. Им я его и ударила.

– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?

– Потому, что я так хотела.

– Вы поссорились с ним?

– Нет. Он закрывал дверь, я подошла к раковине, взяла нож и ударила его.

– Куда вы его ударили, миссис Мартин?

– В голову, в шею и, по-моему, в плечо.

– Вы ударили его трижды?

– Я сделала много ударов, не знаю точно, сколько.

– Вы понимали, что убиваете его?

– Да, понимала.

– Вы знали, что бьете его ножом?

– Да, знала.

– Вы намеренно убили его ножом?

– Я намеренно убила его ножом.

– А после всего вы понимали, что вы его убили?

– Я понимала, что он сдох, скотина.

– Что вы сделали дальше?

– Мой старший сын. Питер, вошел на кухню. Мой мальчик. Он закричал на меня, он все хотел спросить, что я сделала, он кричал и кричал на меня. Я его тоже ударила, чтобы он заткнулся. Он тоже был гаденышем, этот Питер.

– Вы осознавали, что вы делали, и на этот раз?

– Я понимала, что я делаю. Его я ударила один раз, поперек горла.

– Что произошло потом, миссис Мартин?

– Я пошла в спальню, где спали мои дочери. Сначала я зарезала Энни, потом Абигайл.

– Куда вы их ударили, миссис Мартин?

– В лицо, обеих в лицо.

– Сколько раз?

– Энни, наверное, два раза, а Абигайл только раз.

– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?

– Кто о них позаботится, когда меня не будет? – ни к кому не обращаясь, произнесла она.

– Вы бы хотели что-нибудь добавить? – спросил Клинг.

– Мне нечего добавить. Я правильно сделала.

Полицейские отошли от стола. Оба были бледны.

– О, Боже! – прошептал О'Брайен.

– Да, – отозвался Клинг. – Давай прямо сейчас позвоним дежурному в прокуратуру, пусть зафиксирует полное признание.

– Не моргнув глазом уложила четверых, – покачал головой О'Брайен и направился к стенографисту, печатавшему признание миссис Мартин.

Зазвонил телефон. Клинг подошел к столу и взял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

– Это Доннер.

– Да, Толстяк?

– Я, похоже, кое-что узнал об этих тачках.

– Давай.

– Одну угнали с Четырнадцатой улицы. По моим сведениям, это было вчера утром. Совпадает?

– Я проверю по оперативке. Давай дальше.

– Она уже в кювете, – продолжал Доннер. – Только entre nous[2]. Я не хочу никаких неприятностей из-за этого. Угнал обычный фрайер, мать продаст за копейку. Он не любит ниггеров, четыре года назад в уличной драке убил двоих, но вышел сухим. Может, подмазал следователя, а, Клинг?

– В этом городе невозможно подкупить отдел убийств, и ты это знаешь, Доннер.

– Серьезно? Удивительно! По-моему, здесь можно кого угодно купить за пару долларов.

– Его имя?

– Дэнни Райдер, Гровер-авеню, 3541, у парка. Но его там уже нет.

– Где его искать?

– Десять минут назад он был в ночном баре на Мэйсон, бар «Феличиа». Идешь за ним?

– Иду.

– Возьми оружие, – посоветовал Доннер.

Было без четверти пять, когда Клинг подошел к «Феличиа». Там сидело человек семь. Он сначала рассмотрел бар через окно, потом расстегнул третью пуговицу плаща, открыл кобуру, проверил, свободно ли выходит револьвер, сунул его обратно и вошел в бар.

В нос ударил застоявшийся запах сигаретного дыма, пива, пота и дешевых духов. В обитой кожей кабинке пуэрториканка о чем-то шепталась с моряком. Другой моряк склонился над музыкальным автоматом, внимательно обдумывая свой следующий выбор; на его лицо падали оранжевые, красные, зеленые всполохи светомузыки. Усталая, жирная пятидесятилетняя блондинка сидела в дальнем конце бара, следя за моряком с таким видом, точно нажатие следующей кнопки могло разрушить весь мир. Бармен протирал стаканы. Он взглянул на вошедшего Клинга и немедленно узнал в нем слугу закона. В противоположном конце бара сидели двое мужчин.

Один из них был одет в голубую водолазку, серые брюки и походные ботинки. Его каштановые волосы были коротко пострижены на армейский манер. На другом мужчине была светло-коричневая куртка с надписью «ORIOLES, SAC» на спине. Короткоостриженный что-то тихо сказал, другой прыснул. За стойкой позвякивали стаканы, которые бармен расставлял на полке. Музыкальный автомат, наконец, разразился звуками. Джими Хендрикс исполнял «Все на сторожевой башне». Клинг подошел к двум мужчинам.

– Кто из вас Дэнни Райдер? – спросил он.

Коротковолосый оглянулся:

– А ты кто будешь?

– Полиция, – ответил Клинг. Тот, что в коричневой куртке, вскочил с пистолетом в руке. Глаза Клинга удивленно распахнулись. Грохнул выстрел.

Некогда было не то что думать – некогда было дышать. Близкий выстрел прозвучал оглушительно громко, кислая вонь от сгоревшего пороха ударила в ноздри. Молниеносное счастливое осознание того, что он все еще жив, что пуля каким-то образом прошла мимо, только проскользнуло где-то на границе разума; все остальное произошло рефлекторно. Он нажал на курок, едва вырвав револьвер из кобуры, целясь в коричневую куртку; одновременно ударил в грудь плечом коротковолосого, сбив его со стула. Человек в коричневой куртке с перекошенным от боли лицом снова поднимал пистолет. Клинг выстрелил опять, нажав на спуск без всякой злости. Затем круто повернулся к коротковолосому, скрючившемуся на полу у стойки.

– Встать! – рявкнул Клинг.

– Не стреляй.

– Встать, сука!

Он рывком поднял человека на ноги, швырнул его к стойке, уткнул дуло револьвера в голубую водолазку, пробежал рукой у того под мышками и между ногами, тогда как коротковолосый все повторял:

– Не стреляй, пожалуйста. Не стреляй, пожалуйста.

Клинг оставил его и подошел к коричневой куртке.

– Это Райдер?

– Да.

– Ты кто?

– Фрэнк... Фрэнк Пасквэйл. Слушай, я...

– Замолкни, Фрэнк, – рыкнул Клинг. – Руки за спину, живо!

Клинг отстегнул наручники от пояса, защелкнул их на запястьях Пасквэйла и только тогда заметил, что Джими Хендрикс еще поет, моряки сидят с побелевшими лицами, пуэрториканка визжит, у жирной блондинки отвалилась челюсть, бармен замер со стаканом в одной руке и салфеткой в другой.

– О'кей, – хрипло выдохнул Клинг. – О'кей, – и вытер лоб.

Тимоти Аллен Меймз был сорокалетним человеком с круглым животиком, густыми черными усами, гривой черных длинных волос и карими глазами, в которых не было и тени сна, хотя стрелки на часах показывали только пять минут шестого утра. Он быстро открыл дверь, как будто и не спал, потребовал предъявить удостоверения, затем попросил полицейских подождать минуту. Тимоти прикрыл дверь, но вскоре вернулся, одетый в халат поверх полосатой пижамы.

– Вас зовут Тимоти Аллен Меймз? – спросил Карелла.

– Это я, – буркнул Меймз, – немного поздновато для визитов, вам не кажется?

– Или рановато, как посмотреть, – вставил Хейз.

– Мне только смешливых полицейских не хватало в пять утра. А как вы сюда, собственно, попали? Опять этот козел внизу дрыхнет?

– Кого вы имеете в виду?

– Лонни Сэнфорда, или как его там.

– Ронни Сэнфорд.

– Да, его. Постоянно этот идиот мне нервы треплет.

– Из-за чего он вам их треплет?

– Из-за баб. Трясется, если видит мужчину с девушкой здесь...

– Оставим Сэнфорда, поговорим о вас, – предложил Карелла.

– Давайте поговорим, а что вам нужно?

– Где вы были между одиннадцатью двадцатью и двенадцатью этой ночью?

– Здесь.

– Можете доказать?

– Конечно. Я вернулся сюда около одиннадцати и больше не выходил. Спросите Сэнфорда внизу... Нет, его еще не было. Он в полночь заступает.

– Кого еще мы можем спросить, Меймз?

– Слушайте, вы не втравите меня в неприятности?

– Если вы уже не вляпались.

– Я здесь с телкой. Ей уже больше восемнадцати, не волнуйтесь. Но она... она на игле. Она не торгует, ничего такого. Но если вы захотите, можете, конечно, наделать шума... Вы народ такой.

– Где она?

– В сортире.

– Позовите.

– Слушайте, я вас прошу. Не трогайте девчонку. Она хочет бросить колоться, правда. Я стараюсь ей помочь.

– Как?

– Не давая ей времени для этого, – сказал Меймз и подмигнул.

– Зовите.

– Би, иди сюда! – крикнул Меймз.

После минутного замешательства открылась дверь в ванную. Девушка оказалась высокой брюнеткой, одетой в короткий махровый халат. Она робко проскользнула в комнату, как будто ожидая в любой момент удара в лицо. Широко открытые карие глаза выжидающе осматривали присутствующих. Она уже сталкивалась с полицией, знала, чем грозит обвинение в наркобизнесе. По-видимому, через дверь ванной был слышен весь разговор, и сейчас девушка ожидала решения своей участи, готовясь к худшему.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Карелла.

– Беатрис Норден.

– В котором часу вы пришли сюда, Беатрис?

– Около одиннадцати.

– Этот человек был с вами?

– Да.

– Он выходил куда-нибудь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Он снял меня около девяти...

– Где вы живете, Беатрис?

– Видите ли, дело в том, что, – замялась девушка, – ...меня выгнали из комнаты.

– Тогда где он вас нашел?

– Дома у моей знакомой. Можете спросить ее, она была дома, когда он пришел. Ее зовут Розали Дьюз. Тимми снял меня около девяти, мы пошли поужинать в «Чинк», а к одиннадцати были здесь.

– Надеюсь, вы говорите правду, мисс Норден? – спросил Карелла.

– Клянусь Богом, мы всю ночь были здесь, – воскликнула Беатрис.

– Ладно, Меймз. Нам нужен образец вашей руки.

– Моей чего?

– Образец почерка.

– Зачем?

– Мы собираем автографы, – ухмыльнулся Карелла.

– Знаешь, они меня достали, – повернулся Меймз к девушке. – Прямо цирк среди ночи.

Карелла дал ему ручку и лист, вырванный из блокнота.

– Напишите вот это. Первую часть печатным шрифтом.

– Что еще за печатный шрифт?

– Печатными буквами, он хотел сказать, – пояснил Хейз.

– Так пусть так и говорит.

– Где ваша одежа, мисс? – продиктовал Карелла.

– А что? – вскинулась Беатрис. – Вы понимаете, я ведь спала, когда вы пришли...

– Я хочу, чтобы он это написал, – успокоил ее Карелла.

– О-о!

– Где ваша одежа, мисс? – повторил Меймз и печатными буквами написал это на листке. – Что еще?

– Теперь напишите от руки следующие слова: «Ангел Мести».

– Что вы мне шьете, черт возьми?

– Напишите, пожалуйста.

Меймз перечитал написанное и подал листок Карелле. Тот с Хейзом сравнил его с запиской, полученной Мерси Хауэлл.

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

– Ну? – спросил Меймз.

– Вы чисты, – ответил Хейз.

– А что, я был грязный? – поинтересовался Меймз.

Ронни Сэнфорд сидел за стойкой администратора внизу и был все так же погружен в учебник. Когда полицейские вышли из лифта, он поднялся, поправил очки на носу и поинтересовался:

– Нашли что-нибудь?

– Похоже, что нет, – Карелла выглядел раздосадованным, – нам понадобится регистрационный журнал до утра.

– Э-э...

– Дай ему расписку, Коттон, – бросил Карелла. Было поздно, и ему не хотелось вступать в пререкания в занюханном холле отеля. Хейз быстро написал через копирку расписку, подписался на обоих экземплярах и отдал один Сэнфорду.

– Как насчет порванной обложки? – запоздало спросил Хейз.

– Да, – подтвердил Карелла. – На кожаном переплете журнала была небольшая царапина. Он провел по ней пальцем и сказал Хейзу:

– Лучше отметь в расписке, Коттон.

Хейз взял назад расписку и на обоих экземплярах дописал:

«Небольшое повреждение обложки».

– Распишитесь, мистер Сэнфорд, – попросил он. – Вот здесь, пожалуйста.

– Зачем? – спросил тот.

– Чтобы подтвердить, что мы получили журнал в таком виде.

– Да, конечно, – буркнул Сэнфорд.

Он взял шариковую ручку из прибора.

– Что мне нужно написать?

– Ваше имя, должность и все.

– Мою должность?

– Дежурный администратор, отель «Эддисон».

– Ах, да! – Сэнфорд расписался на обоих листках. – Так пойдет?

Полицейские посмотрели на подпись и переглянулись.

– Вы любите девочек? – вдруг спросил Карелла.

– Что?

– Девочек, – повторил Хейз.

– Конечно, конечно. Я люблю девочек.

– Одетых или голых?

– Что?

– В одежде или без?

– Я... я не понимаю, сэр.

– Где вы были сегодня ночью между одиннадцатью двадцатью и полуночью? – спросил Хейз.

– Соб-бир-рался на р-работу, – промямлил Сэнфорд.

– Вы уверены, что не были в проходе у театра на Одиннадцатой улице? Убивая девушку по имени Мерси Хауэлл?

– Что? Нет... нет, конечно... конечно, нет... Я... я... был дома, собирался... на... на...

Сэнфорд глубоко вздохнул и решил оскорбиться:

– Слушайте, что вы себе позволяете? Объяснитесь немедленно!

– Все вот здесь, – сказал Карелла и повернул одну из расписок так, чтобы Сэнфорд мог прочитать подпись:

Рональд Сэнфорд

Дежурный администратор «Эддисон».

– Одевайтесь, – приказал Хейз, – читальный зал закрывается.

В двадцать пять минут шестого Адель Горман вошла в комнату с чаем для Мейера. Он стоял, нагнувшись, у кондиционера, встроенного в стену слева от портьеры. Услышав ее шаги, детектив оглянулся через плечо и выпрямился.

– Я не знала, как вы любите, поэтому все принесла сюда, – объяснила она.

– Спасибо, – отозвался тот, – немного молока и сахара.

– Вы обмерили комнату? – спросила Адель и поставила поднос на столик у дивана.

– Да, я, наверное, уже все осмотрел.

Мейер опустил ложку сахара в чай, добавил каплю молока, помешал и поднес чашку к губам.

– Горячий, – покачал он головой.

Адель Горман молча за ним наблюдала. Детектив прихлебывал чай. Замысловатые часы тихо тикали над камином.

– У вас всегда так темно в этой комнате? – поинтересовался Мейер.

– Вы знаете, мой муж не видит, так что свет не очень и нужен.

– М-м-м. Но ваш отец ведь здесь читает, не так ли?

– Простите, вы о чем?

– Тот вечер, когда вы вернулись из гостей. Он сидел вон в том кресле у торшера. Читал. Помните?

– О, да, да. Конечно.

– Тускловатый свет для чтения.

– Да, наверное.

– Я подумал, что что-то не в порядке с лампочками.

– В самом деле?

– М-м-м. Я тут осмотрел торшер, там три стоваттовых лампочки, все работают. Они должны давать гораздо больше света.

– Знаете, я не очень разбираюсь в...

– Если только к торшеру не подключен реостат.

– Простите, я не понимаю, что такое реостат?

– Переменное сопротивление. Можно уменьшить яркость, можно увеличить. Я подумал, что, может быть, к торшеру подключен реостат, но нигде в комнате не нашел регулятора. – Мейер помолчал. – Вы нигде его не находили в доме?

– Нет, не видела, – Адель выглядела растерянной.

– Тогда лампочки, наверное, бракованные, – произнес Мейер и улыбнулся. – Кондиционер тоже, я думаю, поломан.

– Нет, он работает.

– Я только что осмотрел его. Все тумблеры включены, но он не работает. Позор, конечно, такая хорошая вещь. Шестнадцать тысяч тепловых единиц. Для этой комнаты это очень много. Мы с женой снимаем квартиру в старом доме на улице Конкорд, с большой спальней, и нам хватает полутысячника. Позор, что такая хорошая вещь не работает.

– Извините, детектив Мейер, я не хочу показаться грубой, но уже поздно...

– Конечно, если только выключатель тоже где-нибудь не спрятан, – продолжал Мейер. – Где-нибудь в другой комнате включаешь тумблер, и – пожалуйста!

Он снова помолчал.

– Есть где-нибудь такой тумблер, миссис Горман?

– Понятия не имею.

– Я сейчас. Допью чай и пойду, – успокоил ее Мейер. Он поднял чашку, отпил глоток и добавил, глядя на Адель:

– Но я вернусь.

– Вряд ли это будет необходимо, – возразила Адель.

– Так ведь украшения украдены.

– Привидения...

– Бросьте, миссис Горман.

В комнате стало тихо.

– Где динамики, миссис Горман? В бутафорских балках вон там, наверху? Они пустотелые, я проверял.

– Вам сейчас лучше уйти, – медленно произнесла Адель.

– Обязательно.

Мейер поставил чашку на стол, вздохнул и поднялся на ноги.

– Я вас провожу, – предложила Адель.

Они вышли наружу. Ночь была тихой. Морось прекратилась, тонкий снежок покрывал траву, скатываясь дальше вниз, к реке. Когда они медленно двигались к автомобилю, гравий поскрипывал у них под ногами.

– Мой муж ослеп четыре года назад, – заговорила Адель. – Он был химиком, на комбинате произошел взрыв, он мог погибнуть, но только ослеп.

Она мгновение помолчала, потом повторила:

– Только ослеп.

В этих двух словах послышалась такая надрывная безысходность, что Мейеру захотелось обнять ее за плечи, как собственную дочь, сказать ей, что все будет хорошо утром, ночь уже на исходе, вот-вот займется утро. Он облокотился на крыло машины, Адель стояла рядом и смотрела на гравий под ногами, не поднимая на полицейского глаз. Они стояли в ночи, как шпионы, обменивающиеся информацией, хотя были обычными людьми. Судьба связала их вместе с целью такой же призрачной, как и привидения, обитавшие в доме.

– Он получает пенсию по инвалидности от компании, – продолжала Адель. – Они правда были очень добры к нам. И, конечно, я работаю. Преподаю. В школе и в детском саду, детектив Мейер. Я люблю детей, – женщина помолчала, все так же не поднимая на полицейского глаз. – Но... иногда очень трудно. Мой отец, он...

Мейер ждал. Он вдруг захотел, чтобы все это кончилось, но продолжал терпеливо ждать. Было слышно, как Адель коротко вздохнула, будто решившись продолжать рассказ, каким бы болезненным ни было откровение, готовая отдаться на милость ночи, пока не пробилось утреннее солнце.

– Мой отец ушел в отставку пятнадцать лет назад, – она глубоко вздохнула. – Он играет, детектив Мейер. На скачках. Он проигрывает очень большие суммы.

– Поэтому он и украл драгоценности?

– Вы поняли? – просто сказала Адель и подняла на него глаза. – Конечно, вы поняли, это так очевидно. Эти фокусы, этот спектакль не может никого обмануть. Разве что... слепого. – Она вытерла ладонью щеку. Может быть, холодный ветер выбил у нее слезу.

– Я... мне правда не жалко драгоценностей, которые оставила мне мать. В конце концов, он сам ей их купил, так что это что-то вроде возвращения ссуды. Меня, правда это не трогает. Я бы... я бы сама отдала драгоценности, если бы он попросил, но он горд. Он так горд! Гордец, укравший у меня драгоценности и сваливающий вину на привидения. А муж в своем темном мире прислушивается к звукам, которые отец смонтировал на пленке, и представляет себе вещи, в которые до конца поверить не может. Это он попросил меня обратиться в полицию. Ральф хотел, чтобы кто-нибудь посторонний помог ему избавиться от ощущения, что из шляпы слепого нищего воруют копейки. Поэтому я и пришла к вам, детектив Мейер. Чтобы вы пришли к нам ночью, попались бы на эту удочку, как и я попалась сначала, и сказали бы моему мужу: «Да, мистер Горман, в вашем доме есть привидения».

Женщина вдруг оперлась на руку полицейского. Слезы струились по ее лицу, она прерывисто дышала.

– Потому что, видите ли, детектив Мейер, у нас в доме действительно есть призраки, настоящие призраки. Призрак гордеца, бывшего когда-то прекрасным судьей и адвокатом, а сейчас игрока и вора; и призрак человека, когда-то зрячего, а сейчас спотыкающегося на ходу и падающего... в тьму.

На реке прогудел буксир. Адель Горман замолчала. Мейер открыл дверцу машины и сел за руль.

– Я позвоню завтра вашему мужу, – бросил он резко, – скажу ему, что я убежден, что в доме происходит что-то сверхъестественное.

– Вы вернетесь, детектив Мейер?

– Нет, я не вернусь, миссис Горман.

Обитатели дежурки подводили итоги ночи. Их рабочий день начался в 7.45 утра и официально заканчивался в 5.45 утра сегодня, но все были еще здесь, потому что оставались незаданные вопросы и ненапечатанные отчеты. Только доделав все дела, они смогут уйти домой. Сменяющие их полицейские были заняты подготовкой к наступающему рабочему дню. В шесть часов утра дежурка напоминала растревоженный улей, в это время здесь встречались две смены сразу.