Глава 1

Место, где он оказался, внушало страх. Может быть, именно поэтому, услышав выстрел, он кинулся бежать со всех ног.

Ему и в голову не приходило остановиться и посмотреть, откуда стреляли. Раз стреляют, значит, жди беды. Мигом налетят копы, а в этих краях все, от мала до велика, с детства усвоили одно нехитрое правило: не хочешь неприятностей — уноси вовремя ноги. Тем более когда в дело вмешались легавые.

Он вихрем несся вверх по Вэлли, подальше от многоэтажек, серых, словно свинцовые столы в морге, на задних дворах которых хлопало на ветру развешанное белье, уже слегка задубевшее от первого дыхания зимы. Торопливые шаги гулко громыхали по тротуару, и эхо, тысячекратно отраженное угрюмым осенним небом, уносилось прочь, испуганно забиваясь в мрачные подворотни домов. Промчавшись мимо угловой кондитерской, куда обычно заглядывал Фредди — выпить «капельку» на сон грядущий, он пересек Седьмую авеню и оказался в нижней части города. Тут он наконец решил немного передохнуть. Судя по всему, тот, кто стрелял, остался далеко позади. Перейдя на шаг, он смешался с толпой. Тут было немного теплее. Он перевел дыхание. Все казалось таким мирным: звонкое цоканье высоких каблучков, аромат духов, разноголосый говор и смех вокруг. Он был среди своих, снова стал частью этой толпы. Словно огромный, уютный кокон обернулся вокруг него, разом отгородив и от приближающейся зимы, и от копов, и от выстрела, только что прогремевшего совсем рядом.

Перед ним расстилалась Маркет-Плейс, протянувшаяся со Сто пятнадцатой улицы вниз до самого городского парка. Он был здесь только однажды, еще совсем желторотым шестнадцатилетним парнишкой, и до сих пор помнил атмосферу, царившую в здешних заведениях: мрачные коридоры, насквозь пропитавшиеся запахом дешевых духов и женского тела, тени на потолке и доносившиеся отовсюду стоны, бормотание и шепот — магические заклинания продажной любви. Нельзя сказать, чтобы первый опыт оставил у него неприятные воспоминания, но вокруг было сколько угодно юных красоток, с радостью готовых доставить ему удовольствие, причем бесплатно. К тому же ему было известно немало случаев, когда ребята вроде него, увязавшись за парой хорошеньких ножек где-то на Маркет, вместо поцелуев и объятий получали кастетом по голове где-нибудь в подворотне и оставались валяться в крови в ожидании, пока сердобольный прохожий не вызовет полицию. И все же... все же Маркет-Плейс в его глазах по-прежнему была окутана какой-то таинственной дымкой поистине колдовского очарования. Вот и сейчас, оказавшись на ней, он почти позабыл о выстреле, всего несколько минут назад прогремевшем за его спиной.

В дверях одного из заведений, с видом глубочайшего презрения ко всему происходящему, возникла какая-то девица, прислонилась к косяку, неторопливо закурила сигарету и, вызывающе покачивая бедрами, двинулась вниз по ступенькам. Его взгляд невольно задержался на ней. Короткий, отороченный мехом обезьяны жакет едва прикрывал грудь, гладкий шелк платья, туго облегая плоский живот, слегка поблескивал при каждом ее движении. Он ускорил шаги и невольно вздрогнул, почувствовав, как она едва заметно тронула его за руку. Не было сказано ни слова. Девушка опустила глаза и призывно улыбнулась старой как мир улыбкой. Он молча покачал головой и двинулся дальше, не обратив внимания на то, что вслед ему понеслось хриплое ругательство.

Все так же поспешно он миновал Маркет, поймав себя на том, что невольно пытается представить, что происходит в этих комнатах, за темными окнами и плотно прикрытыми шторами. В сущности, он и так прекрасно это знал. Ни для кого в городе это не было тайной. Но даже зная это, он продолжал мысленно рисовать себе картины одна другой соблазнительнее, находя в этом какое-то странное, почти болезненное удовольствие.

Голден-Эдж выходила на Центральный парк, и он мысленно прикинул, что, миновав Шугар-Хиллз, попадет как раз туда.

Столько раз проходя этой дорогой, он сейчас шел почти не задумываясь и не обращая внимания, куда идет. Он знал, что, родившись в Вэлли, он, скорее всего, проживет тут до самой смерти и тут же и умрет. Если, конечно, ему не улыбнется фортуна. А тогда... будь он проклят, если не купит себе клевую тачку... лучше всего «кэдди» — шикарный кадиллак, огромное, желтое чудище с ослепительно белыми покрышками. А может быть, и с полосатыми, как зебра, сиденьями. Или нет, это будет уж слишком бросаться в глаза. Но насчет цвета он уже решил, да и «белобокие» покрышки порой снились ему во сне. Уж тогда каждая кошечка будет охать и ахать, едва завидев на улице его, Джонни Лейна! Вот это картина... шик, да и только! Он катит по улице, а девчонки гроздьями свисают из окон, и каждая надеется, что именно ее заметит знаменитый Джонни Лейн. А он только помашет им рукой... нет, нет, даже не помашет, а лучше слегка кивнет: дескать, привет, девочки, я не забыл, что родился и вырос в ваших краях, и я вас всех помню и люблю, но вернуться... нет уж, увольте! Слуга покорный! И уж конечно, если он и впрямь зашибет хорошие деньги, то пошлет к чертям свою берлогу на Шугар-Хиллз и заведет себе приличную квартиру... или дом. Наймет прислугу, шведку... или нет, лучше немку. Настоящую немецкую фрау, лучше всего недавно приехавшую в Штаты и еще с трудом понимающую язык. Он мысленно представил ее себе — белокурые волосы, не вытравленные перекисью, а настоящие, от природы, сияющую улыбку, немного глуповатую, эдакую «простите, я не говорю по-английски», но полную такого стремления угодить... даже не стремления, а желания — страстного желания сделать все, что угодно хозяину! И пусть только попробует не угодить! Он живо подыщет себе кого-то еще, а уж от желающих отбою не будет. И Синди... само собой, Синди останется с ним. Она не станет возражать против фрау, она все поймет. Так оно и будет. Конечно, если ему удастся зашибить порядком монет. Или провернуть какое-нибудь прибыльное дельце вроде того, что устроил Барни. Впрочем, надо честно признать, что этому мерзавцу всегда чертовски везло!

Он пересек Сто десятую улицу и вошел в парк, стараясь не оглядываться, потому что с детства знал — нет ничего хуже, чем оглядываться. Нашел пустую скамейку, уселся, подняв воротник пальто, потому что ледяной ветер резал как ножом, и только тогда решился задать себе вопрос, который мучил его последнюю четверть часа: в кого же стреляли? А может, это был вообще случайный выстрел и не стоило так бежать. Но усвоенный с детства урок не прошел даром. Если в деле замешаны копы, беги со всех ног, а уж потом разбирайся, что к чему. Или просто беги, ни о чем не думай, остался в живых — и слава Богу! Интересно, подумал он, а что бы ему было за такие мысли, узнай о них легавые. Невольно усмехнувшись нелепости своего предположения, он поудобнее устроился на скамье.

Он никогда особенно не любил зиму и уж, черт побери, ничуть не радовался той, что наступала на город с каждым днем. К тому же он еще не забыл, как прошлой зимой стоял такой лютый холод, что в доме повымерзли даже тараканы. А уж тараканы, как всем известно, самые неприхотливые на свете твари! Прошлой зимой Молли день-деньской была вынуждена топить плиту, чтобы хоть немного согреться, а у него от запаха газа к вечеру адски трещала голова и першило в горле. Уж кажется, можно было надеяться, что хотя бы в такую стужу этот сукин сын позаботится, чтобы в доме было тепло и чтобы у его жильцов не текло из носа, так нет же! Ему до сих пор было неловко перед Синди за эту гребаную дыру, в которую он ее привел. Он вдруг вспомнил, как она отнекивалась, когда он хотел раздеть ее, а он, идиот, думал, все из-за того, что вот-вот должна была вернуться Молли. Да просто в комнате стоял арктический холод.

Джонни повыше поднял воротник. Если все пойдет так, как сейчас, то в этом году зима выдастся еще холоднее. Ему казалось, он заранее чувствует, как его охватывает леденящая дрожь, от которой все тело покрывается мурашками — точь-в-точь как бывает по утрам, когда, еще теплый, только что из-под одеяла, вдруг нечаянно ступишь на ледяной кафель пола в ванной. Холод пробирал до костей. Проклятье, как же он ненавидел зиму, эти морозы, когда кажется, что сердце превращается в кусок льда! Будь он волшебником, вдруг подумал Джонни Лейн, взмахнул бы своей палочкой, и зимы бы не стало! Но ведь тогда исчезнут и норковые шубки, вдруг сообразил он и довольно хмыкнул. И в самом деле, что же тогда станется со всеми этими дамочками, что вечно задирают нос так, будто родились в этих самых шубках?! Что с ними будет? Да ведь эти куколки, того гляди, замерзнут до смерти, они ж щеголяют в своих шубках даже летом!

Он засмотрелся на громаду многоэтажного дома, горделиво встававшего по другую сторону парка. Насколько ему было известно, квартиры в нем сдавались внаем. И он вдруг поймал себя на том, что пытается представить, каково это — жить в таком доме, засыпать и просыпаться в шикарной квартире, по утрам, выглянув из окна, любоваться свежей зеленью парка, а не чьей-то заспанной физиономией, обладатель которой в пижаме недовольно смотрит на тебя из окна, что напротив.

А обитатели здешних домов, позевывая и потягиваясь по утрам в постели или кутаясь в роскошный халат и шлепая в ванную, небось ворчат: «Господи, как это все надоело! Каждый день одно и то же!» Видел он таких, и не раз. Разодетые в пух и прах, расфранченные, в вечерних туалетах от кутюр, дамы в платьях с бесстыдными вырезами до пупа, мужчины все, как один, с толстыми сигарами и презрительно выпяченной нижней губой — казались пришельцами из другого мира. Они были здесь чужаками, они не принадлежали к его миру, и Джонни презирал их всей душой и все же... и все же смертельно завидовал той ауре вечного праздника, которая неизменно окутывала этих людей.

А они еще называют нас счастливыми, с горечью подумал он.

Он не просидел на скамейке и десяти минут, как из-за угла вынырнула «белоснежка»[1] с двумя копами. Белая крыша патрульной машины слегка поблескивала в слабых лучах ноябрьского солнца, и он вдруг похолодел. В груди, грозя захлестнуть его с головой, волной поднимался прежний страх. Бежать? Но куда? В глубину парка? Бессмысленно, и Джонни прекрасно это понимал. Поэтому он заставил себя остаться на месте и только судорожно перебирал в памяти, что у него в карманах. Слава Богу, с облегчением вздохнул, вспомнив, что выкурил последний косяк еще вчера. Уж эти ублюдки не преминули бы сунуть его в кутузку под любым предлогом, и загремел бы за милую душу, как кое-кто из знакомых ему «котов», у кого случайно обнаружили товар. Усилием воли Джонни заставил себя сидеть на месте, с видом чудака беспечно разглядывая многоквартирный дом напротив выхода из парка и как будто не замечая, что патрульная машина притормозила у обочины и копы окинули его быстрым, внимательным взглядом. Оставалось надеяться, что ему повезет. Но нет — с противным чавканьем хлопнула дверца машины, он услышал стук каблуков по тротуару, шаги приближались, и вот две тени, длинные и узкие в лучах вечернего солнца, упали на скамью возле него.

— Дышим свежим воздухом? — осведомился один из них.

Джонни поднял глаза, стараясь изобразить на лице неподдельное изумление, хотя и понимал, что все пропало. Какое уж тут изумление, когда страх судорогой свел мышцы, превратив лицо в застывшую маску. Джонни чувствовал, как едкий запах исходит из каждой поры его тела, а уж копы чуют страх получше, чем кобели аромат течной суки. Он ослеп и оглох от ужаса, вдруг решив, что напутал и у него осталось еще немного зелья. Потом вспомнил, как выкурил последний косячок, и его немного отпустило.

— Угу, — пробормотал он немного дрожащим голосом. — Душно... вот и вышел подышать.

— А у нас вот труп объявился, — буднично сообщил второй коп.

Джонни растерянно заморгал. В эту минуту он почти ненавидел себя за то, что испугался. Откуда это дурацкое чувство, недоумевал он, ведь он чист как стеклышко?! Но недаром он родился и вырос в этом самом районе, который был плоть от плоти его. Одно присутствие копа нагоняло на него страх. Джонни не знал и не мог знать, как это — ничего не бояться, когда не чувствуешь за собой вины. Чувство это было ему незнакомо. Он бы и рад был смело смотреть им в глаза, но не мог.

— Труп? — тупо переспросил он. — Да что вы?

— А ты небось и знать об этом не знаешь? — спросил первый коп.

— Нет... нет, конечно, не знаю.

— Парня укокошили из самодельной пушки, — продолжал полицейский. — У тебя такая есть?

— Нет, — сказал он.

И почти не покривил душой. Когда-то у него и в самом деле была такая пушка, но это было давно, еще задолго до того, как копы взялись очистить район от многочисленных банд. Джонни мигом почуял тогда, что пахнет жареным. И решил, что с него хватит, закопал пушку вместе с длинным, тяжелым ножом, который на несколько дюймов превышал размеры, разрешенные законом штата. Нет, он не то чтобы остепенился — Джонни с тех пор не раз доводилось участвовать в схватках, происходивших между уличными бандами, но при этом он орудовал исключительно тяжелой бутылкой и булыжником или, взобравшись на крышу, норовил сбросить противнику что-нибудь тяжелое на голову. Но с тех самых пор избегал носить в кармане оружие.

— И никогда не было? — осведомился коп.

— Нет, никогда, — солгал он.

— Ты знаешь парня по имени Луис?

Вдруг он догадался, кого они имеют в виду: Луис по кличке Мексикашка! Джонни нервно облизал губы.

— Я их полным-полно знаю, и все они, как один, Луисы, — пробормотал он.

— Верно, но только одного из них зовут Мексикашка Луис. Ты его знаешь?

— Да, знаю, — кивнул он. — Конечно. Кто ж его не знает?

— Но ты в особенности, верно?

— Почему это я в особенности, интересно знать?

— Может быть, потому, что твое имя — Джонни Лейн.

— Ну и что? — удивился он. — Ну, я Джонни Лейн. И что с того? В чем дело, собственно говоря? Из-за чего шум?

— Может, все дело в том, что Луис чуть было не трахнул твою девчонку две-три недели назад? А может, в том, что вы с Луисом заварили хорошую кашу, правда не здесь, не в Аполло. Мы слышали, что у Луиса получались чертовски хорошие кастеты, да вот только опробовать их он решил на твоей физиономии, а тебе это пришлось не по душе, верно, Джонни? Может, поэтому ты знаешь его лучше других, а, парень?

— А то я один такой, да? У многих парней были стычки с Луисом. А кастеты его всякий здесь знает. Черт разберет, из чего он их делал, наверное, на свалках рылся, но получались они у него что надо. Впрочем, после той заварушки в Аполло Луис старается держаться от меня подальше. И к девушке моей не пристает! Хоть кого здесь спросите, всякий скажет!

— Вот тут ты в самую точку попал, парень, — кивнул первый коп.

— Что? Я не понимаю...

— Луис и впрямь больше ни к кому не пристает... больше не пристанет. Я спросил тебя о самодельной пушке... Именно из такой его и пристрелили.

У Джонни опять пересохли губы, и он нервно провел по ним кончиком языка. Откуда-то издалека, где на противоположном конце парка высился кафедральный собор, донесся унылый перезвон колоколов. Пронзительно сигналя, словно посылая вызов небу, вторил ему какой-то грузовик. На мгновение повисла тишина. Даже ветер, казалось, застыл, боясь нарушить ее, и Джонни готов был поклясться, что чувствует на губах мерзкую бензиновую гарь, пропитавшую весь этот город. Он застыл, не слыша ничего, кроме пронзительных воплей клаксона. Но вот грузовичок затих, и вновь не было слышно ничего, кроме отдаленного шороха колес по асфальту да еще сумасшедшего стука его собственного сердца.

— Я не стрелял в него, — пересохшими губами прошептал он.

— Знаю, — саркастически кивнул первый коп. — Именно поэтому ты и удрал, как перепуганный насмерть заяц, как только мы появились на горизонте!

— Послушайте, — заговорил он, лихорадочно стараясь воззвать к их здравому смыслу, — я его не убивал. Все верно, мы с ним в последнее время не ладили. Но его многие терпеть не могли, хоть кого угодно спросите, вам всякий скажет! — Лица обоих копов оставались бесстрастными. — Господи, да зачем мне было его убивать?! Будто у меня других забот нет, как только пойти да прихлопнуть Мексикашку Луиса?!

— Да, ты у нас деловой! Прямо-таки ни минуты свободной, — сухо подтвердил второй. — Большие дела проворачиваешь, а, парень?

— Да нет, но... Эй, послушайте, ну сами скажите — за каким чертом мне понадобилось стрелять в этого подонка? Эй, кончайте, ребята, ведь не думаете же вы, что...

И тут он заметил, какой взгляд у первого полицейского. С ужасом покосившись на второго, похолодел: тот смотрел на него точно так же... И Джонни все понял. Что ж, в логике им не откажешь, как-то вяло подумал он. Кто-то пристрелил Мексикашку Луиса. Само собой, он был подонком каких поискать, и в то же время он был жителем их города. Кто-то прикончил этого сукиного сына, стало быть, надо убийцу найти. В их глазах все это, вероятно, выглядело не более странным, чем выписывание штрафа за неправильную парковку. Оставь они это, и какая-нибудь большая шишка непременно поднимет такой шум, что всем чертям станет тошно! Всякое отребье завалит улицы мусором, копаясь в помойках, как это когда-то делал Луис. А потом, того гляди, вообще станут стрелять в открытую! Дохляки станут валяться на мостовой, а им, копам, выходит, собирай! В общем, наступит бедлам, а так не пойдет! Поэтому выход оставался только один, и все трое это знали. Надо арестовать первого попавшегося бедолагу. Вот, к примеру, хотя бы он, Джонни, чем плох? Рыльце в пушку, впрочем, как и у любого в здешних краях. К тому же зол на Луиса из-за того самого дельца с его девушкой.

Да еще та маленькая стычка на Сто двадцать пятой улице, когда чуть было не прикончили его самого! Надо отдать должное Луису — он сделал все, что мог. Ему просто не повезло, бедняге, иначе сейчас был бы мертв Джонни, а не он. Так что, чего ломать голову, когда готовый кандидат в убийцы вот он, под рукой! Все они тут такие, черт возьми, так что бери любого, не ошибешься! И дело с концом!

Такая логика была ему понятна. Он знал правила этой игры, знал еще с тех дней, когда сопливым пацаном таскал грошовые конфеты из лавчонки Джейка Сосковича, что на Ленокс-авеню. Только на этот раз все было куда серьезнее. Речь шла об убийстве, а значит, не стоит и надеяться, что все ограничится взбучкой и серьезным предупреждением на будущее. Люди, как правило, терпеть не могут, когда в городе кого-то убивают. Даже таких ублюдков, как Мексикашка Луис.

Трудно спорить с подобной логикой. Однако Джонни решил не сдаваться.

— Послушайте, — начал он, — я вам верно говорю. Мы все давно уладили между собой, я и Луис. Будь я проклят, если у меня были причины...

— Тогда почему ты сбежал?

— Что?

— Почему ты сбежал?

— Дьявольщина, а вы бы не бросились наутек на моем месте? Я не хочу неприятностей, тем более с полицией. Вы же понимаете...

— Ну, так считай, что ты их получил, парень, — перебил его первый коп.

— Да чего мы тратим время, препираясь с этим чертовым ниггером? — вмешался второй.

И тут все стало окончательно ясно. Их логика, простая и незамысловатая, была понятна Джонни — в памяти всплыли слова «Помни 1935 год»! Тридцать пятый был годом расовых беспорядков. В городе до сих пор не забыли об этом. В те дни копы свирепствовали как никогда и черным лучше было вообще не показываться на улице. И вот теперь на Джонни вдруг будто повеяло атмосферой тех страшных дней. Он понял — спорить с этой логикой бесполезно. У него нет никаких шансов.

Собравшись с духом, он впечатал согнутое колено в живот одного из копов, а потом со страшной силой ударил его по затылку сцепленными в замок руками. Тот явно этого не ожидал. Согнувшись вдвое, он рухнул на дорожку. А его напарник с проклятием схватился за кобуру, где, как было известно Джонни, находился пистолет — так называемый «полицейский специальный». Резко и страшно грохнул в тишине выстрел, но Джонни уже успел молниеносно юркнуть за патрульную машину, ужом протиснулся под решеткой, собираясь пробраться на сиденье рядом с водительским и удрать. Конечно, идея могла показаться дикой, даже сумасшедшей — в конце концов, только безнадежный идиот может рассчитывать смыться на полицейской машине, но что было делать? Неужто лучше сесть на электрический стул за убийство этого ублюдка Луиса? Нет уж, слуга покорный, думал он. А все шло к тому — Джонни это знал.

За спиной прогремел еще один выстрел, потом другой, но к этому времени он почти уже протиснулся за руль. Низко пригнув голову, он почти рухнул на него и с силой вдавил в пол педаль газа. Машина прыгнула вперед, затрещали выстрелы — быстро и совсем не страшно, будто стреляли из игрушечного ружья. Вокруг, словно злые осы, запели пули, с резким щелканьем впиваясь в борта машины.

Джонни вдруг услышал, как первый коп, очухавшись, принялся колотить по тротуару своей дубинкой. Это почему-то было куда страшнее, чем гремевшие над головой выстрелы. Наконец одна из пуль попала-таки в колесо. Машина резко накренилась и завиляла, как пьяная, но Джонни крепко держался за руль. Нога его все так же давила на газ. Послышался страшный скрежет, когда он свернул, — это обод зацепил за асфальт и с визгом высек из него целый сноп искр. Джонни выскочил на дорогу, которая пересекала город из конца в конец. Выстрелы стихли — видимо, полицейский пытался вставить новую обойму. Джонни возликовал — к тому времени, как ему это удастся, он будет уже далеко, а этот идиот может палить сколько хочет — в конце концов, у него ведь не базука! Он вихрем промчался вниз до самой Плезант-авеню, гадая, не включить ли сирену. Теперь он уже не чувствовал страха — осталось лишь приятное волнение от всего пережитого. Он чувствовал себя так, словно шампанское ударило ему в голову. Странное ощущение бесшабашной дерзости переполняло его.

Припарковавшись, он незаметно выскользнул из машины и, крадучись, пробрался на Первую авеню, срезав большой угол. Добравшись до Сто шестнадцатой, Джонни наконец остановился и принялся гадать, что же делать дальше. Куда теперь? Назад, домой? Ни за что! Туда они кинутся в первую очередь. К Синди? Нет, это небезопасно. Они наверняка появятся и там.

На мгновение он замер, прислонившись к углу и внимательно вглядываясь в Третью авеню и раздумывая. Только заметив белую патрульную машину, промчавшуюся по Второй авеню, Джонни наконец решился. Надо было что-то предпринять, притом быстро.

На этот раз он и не думал бежать. Впрочем, делать этого было нельзя. Он шел по улице размеренной походкой человека, который никуда не торопится, лениво разглядывая витрины магазинов и не глядя на дорогу. Миновав большую церковь, Джонни прошел мимо огромного кинотеатра на углу Третьей авеню и продолжал идти, чувствуя себя на редкость неуютно. Со всех сторон его окружали одни белые, которые, казалось, ни на секунду не спускали с него глаз, только и подстерегая момент, когда он бросит взгляд в сторону белой женщины. Наконец Джонни свернул направо, на Лекс, и двинулся вперед, пока не оказался на углу Сто двадцать пятой улицы. Там он остановился и бросил быстрый взгляд в сторону Третьей авеню, затем свернул налево и двинулся в обратном направлении, в сторону Парк-авеню, миновал ее, оставил за собой Мэдисон-авеню и парк Маунт-Морриси, пересек Пятую, с каждым шагом все дальше углубляясь в Гарлем.

Добравшись до Ленокс-авеню, он снова свернул направо. Теперь он шел осторожно, кидая по сторонам настороженные взгляды — ведь это как-никак была его территория, а значит, именно здесь и будут в первую очередь его искать. Джонни замедлил шаги. Он изо всех сил старался казаться обычным прохожим, но глаза, подозрительно обшаривавшие каждый закоулок, выдавали его. Джонни был начеку — в любую минуту из-за угла могла с воем вывернуть полицейская машина. Наверняка копы уже сбились с ног, разыскивая его. Перед зданием синагоги на Сто двадцать седьмой стояла большая толпа, но, сколько он ни вглядывался, полицейских рядом не было. Стало быть, какой-то митинг, с облегчением вздохнул Джонни и двинулся дальше. Он шел и шел, сначала свернув на запад, пока не оказался на Сто тридцать четвертой улице, потом свернул на Сто тридцать пятую и вышел к зданию публичной библиотеки.

Теперь он был уже неподалеку от Вэлли... и по-прежнему не знал, куда идет. Ему казалось, нет такого места, где его не станут искать. Миновав гарлемскую больницу, Джонни вяло подумал, уж не туда ли отправили Луиса, и тут же сам удивился — с какой стати везти мертвеца в больницу?

И тут наконец со всей ясностью понял, что Луис и в самом деле мертв, а копы гонятся за ним по пятам, потому что уверены, что это сделал он, Джонни. А ему приходится бежать, если он хочет спасти свою жизнь.

Свернув на Сто тридцать седьмую улицу, он зашагал в сторону Седьмой авеню.

Глава 2

Сколько он себя помнил, на Седьмой авеню, между Сто тридцать седьмой и Сто тридцать восьмой улицами, располагалась корсетная лавка. Само собой, так ее называли в округе. Это название не имело ничего общего с тем, что красовалось над входом, рядом с огромной витриной, — «Нижнее белье». Но местные упорно именовали ее корсетной лавкой, в которой правила тоже известная всем и каждому Гусси по прозвищу Корсетная Леди.

Джонни незаметно юркнул в лавку. Вся передняя комната была сплошь заставлена безголовыми манекенами в кокетливых бюстгальтерах и поясах для чулок, корсетах и эластичных поясах и... и в чем-то таком, чему он и названия не знал. Много лет назад он работал на Гусси, тогда он был еще совсем зеленым, четырнадцатилетним подростком, — разносил по домам покупки тем толстухам, кому неохота было тащить их с собой. И каждый раз втихомолку хихикал — этим дамочкам, утягивавшим в корсеты свои пышные телеса, скорее подошли бы палатки с «молниями» вместо застежек! Вот и сейчас он услышал знакомое с детства стрекотание швейной машинки где-то в задней комнате. Осторожно выглянув на улицу, Джонни прикрыл дверь, потом раздвинул гардины и исчез за ними.

Гусси недовольно подняла глаза от швейной машинки. Это была высокая женщина слегка за сорок, с большими темно-карими глазами и полными, чувственными губами. В отличие от местных обитателей, она не была темнокожей, скорее бронзовой. Кожа ее имела теплый оттенок густого свежего меда. В Гарлеме поговаривали, что она была родом из Вест-Индии, где ее семейство занимало довольно известное положение. Но Гусси упорно твердила, что негритянкой, дескать, родилась — негритянкой и помрет, и, похоже, ничуть не стеснялась своей темной кожи. Одевалась она со вкусом, носила только собственноручно сшитое нижнее белье, которое подчеркивало ее привлекательность. Вот и сейчас на ней был один из ее знаменитых корсетов, соблазнительно приподнимавший пышную грудь так высоко, что она едва не вываливалась из выреза платья — точь-в-точь как у героини на обложках любовно-исторических романов, которые она обожала.

— Ну и ну, — протянула она, увидев Джонни. — Никак, за тобой кто-то гонится?

— Копы, — быстро ответил Джонни.

Она весело улыбалась, но при этих словах улыбка мгновенно сползла с ее лица, будто Гусси сама испугалась того, чем обернулась ее незамысловатая шутка. Нога, нажимавшая на педаль швейной машинки, остановилась. Стрекотанье стихло. И в комнате сразу же повисла напряженная тишина.

— Копы... Что ты хочешь этим сказать? Почему?..

— Решили, что это я убил Мексикашку Луиса.

— Он мертв? — поразилась Гусси. Но увидев, как он кивнул, невозмутимо пожала плечами. — Так ему и надо. Ничего другого он и не заслуживал.

— Согласен. Только это не моя работа.

— Я этого и не говорила. Какая разница, кто его пришил. Главное, он получил по заслугам. Давно на это напрашивался.

Джонни осторожно раздвинул шторы и выглянул на улицу.

— Я удрал от них, — сообщил он. — Должно быть, они теперь начнут прочесывать весь район. Неохота было снова садиться в кутузку.

— Тебе не следовало этого делать, — рассудительно заметила Гусси. — Это было глупо!

— Да, да, конечно, я не спорю, это было на редкость глупо. Только видела бы ты их взгляды, небось по-другому заговорила!

Гусси подозрительно уставилась на него. В комнате повисла тишина. Так прошло несколько долгих минут.

— И чего ради ты пришел ко мне? — наконец спросила она.

— Надо было так или иначе убраться с улицы. Ты не волнуйся, ладно? Я сейчас уйду. — Он старался говорить как можно спокойнее, но в голосе его, помимо его желания, прозвучала неожиданная горечь.

— Учти — мне не нужны неприятности! — предупредила Гусси. — И я не хочу, чтобы быки[2] совали свой нос в мою лавку!

— Кто ж их хочет, неприятностей-то! — хмыкнул он.

— А я — особенно!

Джонни попытался выдавить улыбку.

— Дьявольщина, да в чем дело? Разве ты им не платишь, причем исправно?

— Не имеет значения, Джонни. Я вовсе не хочу напрашиваться на неприятности!

— Хочешь, я уйду прямо сейчас?

— Я этого не говорила.

— Тогда прекрати ныть.

Теперь на лице Гусси была написана тревога. Она напряженно размышляла, и Джонни не сводил с нее глаз. Дорого бы он сейчас дал за то, чтобы узнать, о чем она думает. В трех футах от нее на стене висел телефон. Взгляд Гусси упал на него, и Джонни похолодел. Может, не стоило ему приходить сюда, с тоской подумал он. Может быть...

— Что ты собираешься делать? — наконец спросила она.

— Не знаю. Черт его разберет... Постараюсь держаться от них подальше, хотя бы первое время. Вот и все.

— А что потом?

— Но кто-то же пришил Луиса! — напомнил он. — Так ведь?

— Они тебя сцапают. — Гусси покачала головой. — Они тебя сцапают, и вот тогда, парень, ты еще пожалеешь, что не остался в этой твоей Джорджии.

— Я не из Джорджии, — обиделся Джонни.

— Вот ты и пожалеешь, что ты не там, а здесь! Какого черта, парень... зачем тебе было удирать?! Господи ты Боже мой, ничего глупее ты придумать не мог?!

— Я не просто удрал, Гусси, — я еще набил морду копу и угнал их машину! Так что, как видишь, мне нечего терять!

— Да, хорошо, нечего сказать! — фыркнула она. — Небось доволен собой, а?

— Угу, — уныло сказал он.

Тут они вдруг вздрогнули: хлопнула входная дверь, и Джонни весь подобрался.

— Кто...

— Заткнись! — прошипела она. — Оставайся здесь. Только ни звука, понял?