Глава 7

Хуже нет просыпаться не дома. Ира даже у Ленки не оставалась ночевать и к маме из-за этого ездила очень редко. Видимо, потому, что в детстве слишком часто меняла обстановку – то у бабушки, то у родителей – и с трудом понимала, где же ее дом. И в это утро, проснувшись, она довольно долго лежала с закрытыми глазами вовсе не потому, что жалела о случившемся. Собственно, ничего особенного не случилось – нормальный, можно сказать, рядовой, секс между нормальным мужчиной и нормальной женщиной. Она долго не открывала глаза, потому что не хотела рассматривать чужие обои и искать туалет в чужом доме. Но надеяться, что чем дольше пролежишь с закрытыми глазами, тем больше шансов открыть их в собственной квартире, не приходилось.

Часы с огромным циферблатом на белой стене напротив кровати показывали двенадцать. Аксенов отсутствовал. Причем отсутствовал так прочно, словно его здесь никогда и не было – вычурный дубовый спальный гарнитур стоял пустой, как в магазине. Хотя и в магазинах сейчас чаще всего кладут на тумбочку какой-нибудь журнальчик, а на туалетный столик ставят флакончик из-под духов. Так что аксеновская спальня выглядела скорее не мебельным магазином, а складом, разве что пыли нет.

Снаружи еле слышно доносился разговор. Ясно, что разговаривают мужчина и женщина, но слов разобрать невозможно. Ира была далека от мысли, что в этом явно не обжитом доме можно нарваться на семейную сцену, и все же обрадовалась, когда увидела, что вход в ванную комнату и туалет находится прямо в спальне. Она приняла душ, вымыла голову, просушила под стенным феном волосы и оставшийся в пакете сырым купальник и, вернувшись обратно в спальню, обнаружила, что ее платья нигде нет. Заглянула под кровать, в тумбочку, в шкаф, где болтался одинокий светло-серый костюм. Платья не было.

– Что за дурацкие шутки! – громко высказалась она и от всей души хлопнула фигурной дверцей шкафа.

Плевать, что он итальянский и дорогой. Если Аксенов смеет трогать ее вещи, то и она не пожалеет его шкаф. Но ее смелый разрушительный порыв некому было оценить.

Где-то в глубине дома по-прежнему бубнили приглушенные голоса. Пришлось влезть в полосатый махровый халат, который она приметила в ванной, и выйти на неизведанную территорию, ориентируясь на голоса.

– Ой, не знаю, Володечка, – сетовал женский голос. – Все бы ничего: и от дома только полчаса добираться, и зарплата приличная, но эта Маргарита Сергеевна ваша… Как приедет, так меня ноги на работу не несут.

Молодая вроде, симпатичная, а прям зверем смотрит, аж сердце заходится. Хоть бы она приезжала пореже. «Постельное белье нужно каждый день менять». А то я без нее не знаю! Я у министров работала и у маршалов работала, без ее указок знаю, как хозяйство вести. Всякие хозяйки бывали, но такой, как эта ваша Маргарита, не видала. Ну все ей не так, все не этак! Она небось вам там совсем жизни не дает.

– Маргаритка-то? – хихикнул кто-то в ответ. – Да не… Маргаритка к нам нос не сует. У нас Петрович всем заправляет, Петровича Сам слушается, ему Маргаритка нипочем. Она все больше по личной части…

Ира уже вошла в просторную кухню, где седая женщина с аккуратной короткой стрижкой стояла за гладильной доской, а хихикающий субъект, оказавшийся вчерашним молодым парнем-охранником, что-то сосредоточенно жевал. Она, конечно, не стала бы слушать чужой разговор, но не сразу сообразила, что сказать. Узнать, куда делся Аксенов? Спросить, где ее платье? Глупо.

– Доброе утро, Ирина Сергеевна. Минуточку подождите, пожалуйста, я уже заканчиваю. Только-только из машины вытащила, – увидев Иру, приветливо улыбнулась женщина, словно знала ее давным-давно.

Так. Неплохо! Эти люди, оказывается, уже в курсе, как ее зовут. Более того, эта совершенно посторонняя женщина мягкими точными движениями как ни в чем не бывало гладит ее пропавшее платье. Такое самоуправство возмутило Иру еще больше, чем отсутствие платья на месте. Неужели эта женщина заходила в спальню, когда она была еще в постели. Иначе как платье попало бы в ее руки? Может быть, тут еще видеокамеры в каждой комнате наставлены? От дома, где по-домашнему чувствует себя только обслуга и охрана, хозяин только появляется на ночлег, а хозяйка, как выражается домработница, прям зверем смотрит, можно ожидать чего угодно. Казенное радушие улыбчивой женщины показалось Ире еще неуютнее, чем вчерашнее ночное поле.

– Вам чаю или кофе? На завтрак омлет с сыром. Есть еще ветчина и мюсли, – таким же ровным тоном продолжала женщина. – Володечка, налей в кофеварку воды.

«Отдайте мое платье и оставьте меня в покое!» – хотела крикнуть Ира, но сумела сдержаться и вежливо ответила:

– Спасибо, ничего не нужно. Я должна срочно ехать.

Я уже опаздываю.

Володечка, с явным удовольствием орудовавший кофейным агрегатом, растерялся:

– А Александр Николаевич сказал, что вы его дождетесь, велел вас на пляж проводить. Он в четыре будет.

И машины сейчас нет…

«А Александр Николаевич не сказал, кто за меня платежки и договора подпишет, и не велел, чем меня кормить на обед – манной кашкой или гречневой? Или, может, он горит желанием представить меня своей злобной Маргарите Сергеевне?» – чуть не вырвалось у Иры.

Нет, надо скорее отсюда уходить, иначе говорить одно, а думать совсем другое войдет у нее в привычку.

– Я сейчас позвоню… – сказал охранник и потянулся к лежавшей на обеденном столе трубке, но Ира резво его опередила и схватила трубку первой.

– Не надо, я сама доберусь до Москвы.

Быстро набрала номер своего офиса, но едва отпустила последнюю кнопку, в трубке послышались короткие гудки.

– Через ноль, – подсказала женщина, повесила ее платье на плечики и куда-то с ним ушла.

Через ноль с первого же гудка ответила Настенька.

– Ой, Ирина Сергеевна, наконец-то, а то мы тут все переволновались… – начала она, но ее оборвал голос Максима:

– Ир, ты откуда? Ты что, с ума сошла? Я уже всех на уши поставил, водитель говорит, осталась с каким-то мужиком, и нет тебя и нет… Позвонить хоть могла бы?

Максим совсем забылся, при Настеньке и при Екатерине Михайловне говорил с ней так, что все об их отношениях было понятней некуда. Но она сама виновата – совсем не подумала, что Максим будет волноваться. А ведь уже двадцать раз могла бы ему позвонить.

– Извини, – искренне повинилась она, преисполненная чувством благодарности и тихой, внутренней удовлетворенности, что есть, есть и у нее на свете близкие люди, которые переживают, если ее нет, есть и у нее неотложные дела, которые может решить только она. – Извини, пришлось задержаться. Так надо было.

Эти слова пришлось произнести внятно и громко, и Ира с вызовом посмотрела на вернувшуюся уже без платья домработницу и Володечку, ожидая наткнуться на плохо спрятанные усмешки. Но домработница спокойно наглаживала белье, а Володечка наливал себе кофе. Только эта умиротворенная картинка разозлила Иру куда больше ожидаемого интереса. Видимо, в этом доме случайные ночные гостьи – дело привычное.

– Чего, выгорело что-нибудь интересное? – спросил Максим, но Ира вопрос проигнорировала.

– Я тебя жду на шоссе. Владимир Иванович знает где, расскажет. Выезжай сразу.

– Может быть, все-таки кофе? – еще раз добродушно предложила женщина.

– Ирин Сергевна, давайте машину вызову? – дожевав бутерброд, предложил охранник. – А то я вас не могу так отпустить. Мне шеф таких указаний не давал…

«Еще не хватало, чтоб он давал на мой счет какие-то указания!» – едва не выскочило у Иры, но в последний момент она прикусила язык и перебила Володечку на полуслове:

– Где мое платье?

– В шкафу висит… – удивилась женщина, для которой почему-то было очевидно, что Ирино платье должно висеть в аксеновском шкафу.

– Откройте мне дверь, я ухожу, – обратилась Ира к охраннику и ушла надевать свое многострадальное платье.

Нехорошо, конечно. Невежливо. Ни спасибо, ни пожалуйста, ни до свидания. Но так хочется поскорее обратно, в свою собственную жизнь!

Максима долго ждать не пришлось. Только-только она расположилась возле указателя поселка на заваленном июньским ураганом буреломе и запрокинула голову, чтобы в кои-то веки понаблюдать за облаками, как рядом затормозила знакомая бежевая «шестерка».

– Привет, как дела? – Ира залезла в душный салон и чмокнула Максима в идеально выбритую, прохладную щеку. Он, как всегда, был подтянут и свеж, словно только что вышел из-под контрастного душа, а не ехал по пыльным дорогам через всю Москву. Пожалуй, только одеколон резковат – слишком явный аромат моря и цитрусов не растворялся внутри машины, а повисал слоями.

Но наверное, так и надо, ведь Максим в отличие от нее знает толк в парфюме, недаром уставил в ванной целую полку своими причудливыми флаконами – то джинсовая жестяная банка, то огромная сигара, то кожаный футлярчик. Ира когда валяется в пене, всегда волей-неволей рассматривает эту парфюмерную выставку.

– Нормалек, все по плану, – не поворачивая головы, ответил Максим и сразу тронул с места. – Ты лучше расскажи, с кем ты там всю ночь тусовалась и чего нам с этого обломится?

– Ничего особенного. Потом расскажу, – отмахнулась Ира. Придумывать всякую ерунду, чтобы оправдаться перед Максимом, показалось ей унизительным и никчемным занятием, а говорить правду – еще хуже. – Я есть хочу, умираю. Давай заедем чего-нибудь купим в офис.

– А я думал – домой… – протянул Максим и, воспользовавшись светофором, положил ладонь на ее коленку, торчащую из распахнувшейся полы платья. Она убрала его руку, одернула подол и твердо возразила:

– Нет, есть дела. Притормози по пути у «Материка».

Никаких особенных, безотлагательных дел на сегодня у нее не было, просто соскучилась по своим, словно не вчера, а месяц назад последний раз видела. Дома – пустой холодильник, немым укором пыльный письменный стол и дурацкий сериал в телевизоре как последнее прибежище лени. А на работе – щебетунья Настенька и умилительно строгая Екатерина Михайловна. Целая компания.

Можно накрыть стол и болтать о чем придется.

В «Материк» – хорошо разрекламированный, дорогой супермаркет – Ира еще ни разу не заглядывала. Она вообще не любила магазины, особенно дорогие. Даже не потому, что в них было много чего такого, что она себе не могла позволить. Это как раз понятно и не ново – ей и так отлично известно, что не миллионерша. Магазины она не любила потому, что именно то, что нужно, в них, как правило, отсутствовало. Поэтому за продуктами она отправлялась на громадные «оптовки», а тряпки вообще прихватывала где придется, в зависимости от настроения и наличия денег. В результате гардероб еле вмещался в два шкафа, а что надеть – оставалось вечной проблемой.

«Тебе нужен стилист, – учила Ленка, выслушивая ее жалобы. – В этом нет ничего особенного; просто приходит человек, открывает твои закрома, выбрасывает все на пол и разбирает, что к чему. Потом раскладывает по полочкам, развешивает по плечикам, пишет список, что где докупить, и оставляет тебе несколько вариантов костюмов на все случаи жизни». Ира смеялась, оставалась при своем мнении: «Стилисты бывают только у тех, кому некуда девать деньги», – и на весь сезон влезала в полюбившееся платье или костюм. Как этим летом в льняное платье с мережками и бесчисленными пуговками.

Но в «Материке» ей понравилось. Много всякой ранее не виданной и не пробованной всячины. На цены она решила не смотреть из принципа и одним махом набрала деликатесов в маленьких пластиковых коробочках, у прилавка с бадьями салата попросила продавщицу взвесить самых-самых экзотических и даже хлеб купила какой-то особенный, усыпанный зернами и орешками.

– Ну ты, мать, даешь! – присвистнул Максим, когда загружал в багажник ее пакеты. – А говоришь, ничего не случилось. Колись, что празднуем?

– Я не орех, колоться не умею. Просто захотела есть. – Особенность Максима понимать исключительно прямые связи явлений всегда ее раздражала.

– Ага, – многозначительно хмыкнул он, – ты хоть чек догадалась взять, чтоб на представительские оформить?

– Взяла, – соврала Ира, лишь бы он отстал.

В издательстве не оказалось только Владимира Ивановича – после объезда торговых точек он прямиком направлялся в свою излюбленную деревенскую усадьбу.

Зато Настенька и Екатерина Михайловна вполне разделили Ирины чувства – обрадовались ей, точно не видели если не год, то по меньшей мере месяц. А тихие оханья редакторши и тоненькие взвизгивания Насти, сопровождавшие процесс распаковывания припасов, окупили сторицей ее старания в супермаркете.

– У вас сегодня день рождения? Извините, мы не знали… – виновато поинтересовалась Екатерина Михайловна.

– Нет, – вмешался Максим. – День рождения осенью, а это – просто так.

– А-а, – протянула Екатерина Михайловна, не решившись спрашивать дальше.

Сластена Настя сразу обнаружила кексы и коробку конфет со сливочным ликером, а Екатерина Михайловна со знанием дела разложила на красочных одноразовых тарелках закуски: прозрачные ломтики ветчины и сыра, копченого угря, рыбу, салаты, зелень и фрукты. Ира предусмотрела все, впрочем, в «Материке» это было нетрудно – разновеликие бумажные тарелочки веселенькой летней расцветки, такие же стаканчики и салфетки, пластиковые вилки, ложки, ножи и даже пластмассовые фужеры – «как настоящие». Опять же радовало, что потом никому не придется мыть посуду.

Все расселись вокруг пестрого красивого стола, разлили в фужеры вино и посмотрели на начальницу. Ира, замешкавшись, собрала непослушные мысли, но ничего оригинального не придумала:

– Давайте выпьем за нас. За то, что мы встретились, за то, что делаем общее дело. И судя по всему, оно у нас неплохо получается.

Выпили, стали передвигать и передавать друг другу бесшумные легкие тарелочки, но ожидание не рассеялось.

– Смотрите, как интересно, салат точно такой же, как «оливье», только вместо мяса – креветки, вместо огурцов – киви, а вместо горошка – оливки. Умора! – попыталась развеять обстановку чуткая Настенька.

– Ага! – гоготнул Максим. – Еще скажи вместо картошки – персики, вместо морковки – мандарины, а вместо майонеза – взбитые сливки. А все остальное точно такое же, как в «оливье».

Все расхохотались, оставили в покое чуть распробованную и быстро надоевшую экзотическую еду и пили ароматное прохладное белое вино.

– Все-таки зря ты Степа не взяла, – с умным видом изрек цедивший одну минералку Максим, придвинулся к ней совсем близко и взял кусок рыбы с ее тарелки, хотя перед ним стояла точно такая же тарелка с точно такой же рыбой. – На Степе можно было б неплохие бабки заработать, к тому же мне под него на телевидении проектик обещали. И чего ты на пустом месте упираешься?

Его принародная фамильярность в который раз неприятно задела Иру, но показывать это было бы еще хуже. Деланно грациозным жестом она подняла свой фужер и попросила:

– Екатерина Михайловна, может быть, вы что-нибудь скажете, а то все молчите и молчите.

Все затихли, подождали, пока Екатерина Михайловна, разрумянившаяся от вина, набралась духу.

– Ирина Сергеевна, милая, вы не представляете, какая для меня радость на старости лет, что попала сюда, к вам. Где только не работала в последнее время, где только не подрабатывала, а теперь словно домой вернулась. Самое главное, вы любите то, что делаете – и людей уважаете, это сейчас большая редкость, не самоутверждаетесь за чужой счет.

Пожилая редакторша так растрогалась, что у нее навернулись слезы, и Ира с Настенькой тоже растрогались, но скорее от жалости. Естественной человеческой жалости молодых к старикам, которые, как им кажется, по определению должны быть жалки и несчастны, да к тому же вынуждены это тщательно скрывать. Кому охота выглядеть жалким?

– Вы на меня, старую, не обижайтесь, Ирина Сергеевна, но я от всей души вам счастья желаю. Вы с Максимом такая красивая пара…

На этой фразе Настенька испуганно встрепенулась и вопросительно посмотрела на Иру, не понимая, можно ли и ей теперь перестать делать вид, что она ничего не знает, а Максим сильной рукой по-хозяйски обнял Иру за плечи и с чувством изрек:

– Спасибо, Екатерина Михайловна. Спасибо, что вы все поняли, а то ей бы все шутки шутить. Хоть вы ей скажите, что нам пора пожениться.

Редакторша что-то отвечала, Настенька звонко смеялась, Максим опустил руку с ее плеча на талию, и все вместе это напоминало картинку деревенского сватовства, которого Ира, конечно, никогда не видела, но представляла себе именно так. Под маской интеллигентной, съевшей пуд соли в столичных издательствах старушенции обнаружилась сентиментальная сваха по призванию. Под наружностью современного, несколько циничного и плейбоистого Максима обнаружился основательный и хозяйственный жених. А Настеньке даже не требовалось перевоплощаться. Она вполне могла оставаться самой собой в роли любопытной младшей сестры невесты, которая ждет не дождется, когда же наконец подрастет, чтоб и ее пришли сватать. Самое интересное, что и из самой Иры получилась вполне классическая старинная невеста, которую выдают замуж, не спросив согласия. Сидеть было неудобно и неприятно – под слишком сильным напором Максима она с трудом удерживалась на своем стуле, а его пальцы уже наверняка продавили синяки у нее на боку. К тому же то ли от непривычной еды, то ли от назойливого запаха его одеколона ее стало ощутимо подташнивать.

Чтобы с языка не сорвалась резкая фраза, она встала и ушла в туалет. Там долго стояла у раковины и под журчание воды смотрела в зеркало. Тошноты как не бывало, из зеркала уверенно пялилась на нее очень молодая и очень красивая женщина в бежевом, до сих пор хранящем дыхание идеальной глажки платье. Полное отсутствие укладки и макияжа, как ни странно, только добавляло особого естественного очарования. Она взбила пальцами волосы, тряхнула головой, расправила плечи и победно улыбнулась самой себе. А потом с выражением произнесла вслух:

– Не бойся жить, подруга!

И с все той же победной улыбкой возвратилась обратно.

Но в офисе уже остался только Максим, который не медлил ни секунды. Рванул ей навстречу, сгреб в охапку, одновременно закрыл губами рот и ловко просунул ладонь в вырез платья. Она напряглась в ожидании, когда можно будет произнести хоть слово. И как только он оставил ее рот и перешел на грудь, она, оставаясь спокойной и неподвижной, сказала:

– Не надо. Я не хочу.

Он не расслышал, понял так, что и от него требуются какие-то слова:

– Ирка, ты сегодня – просто обалдеть! Еле высидел вечер.

– Я сказала, что не хочу, – повторила она, не обращая внимания ни на его слова, ни на то, как старательно, мелкими поцелуями, он добирался до соска. Она этого просто не чувствовала, как будто она – сама по себе, а все части ее тела, до которых дотрагивается Максим, – сами по себе.

– Ты чего? – не прерывал своего занятия Максим. – У тебя дела, что ли, начались? Так мы вроде всегда…

Ей надоела его непонятливость. Она методично сняла с себя вначале одну его руку, потом другую, поправила платье и еще раз объяснила:

– Ничего у меня не началось. Я просто не хочу.

Поезжай к себе. А я доберусь одна, на метро.

Она не хотела его обидеть и не сказала ничего особенного. С каждым такое случается – ну не хочется, и все. Не до того. Некоторые женщины вообще чрезвычайно капризны в этом деле, а если до сих пор с Ирой ничего такого не случалось, так это стечение обстоятельств. Не более того. Но Максим принял ее отказ слишком всерьез.

Оно и понятно – мальчишка, каждую женщину воспринимает как объект сексуального самоутверждения. Он так и застыл посреди приемной, сжимая в кулаки побледневшие ладони.

Ира взяла свою многострадальную сумочку, вспомнила, как утром в аксеновской ванной она пыталась шампунем отмыть следы мела и травы, намертво въевшиеся в белую кожу, и развеселилась. Вспомнила, как рисковала здоровьем, а может, и жизнью, только бы не покатиться вниз, мелькая голой задницей, а оказалось, что рисковала зря. Все равно ее тайное отсутствие белья стало явным не далее чем через полчаса. Еле сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Максим очнулся, ухватился за ее сумку, когда она проходила к двери.

– Ты чего, за идиота меня держишь? Думаешь, я сразу не понял, когда утром тебя увидел, чем ты там всю ночь занималась, пока я как дурак тут дергался? Продвинутого себе нашла, да? Чего ж тебя этот продвинутый даже до дому не подвез? Чуть что, сразу: «Максим, Максим». А чуть что – побоку Максима, да?

С каждой фразой его голос звучал все выше и громче и уже подобрался к пределу, чтобы сорваться на фальцет, когда Ира тихо, но настойчиво попросила:

– Отпусти, пожалуйста, сумку.

Он машинально послушался, но потом опомнился, кинулся за ней, выкрикивая вслед: «Дура, идиотка, ненормальная!»

Но этого потока эпитетов она не слышала, потому что уже успела выйти на улицу, где ветер, который обычно предвещают как «порывистый», разгонял в разные стороны все, что мог поднять на своем пути.

***

На следующий день Максим на работе не появился.

– А Максим когда будет? – то и дело спрашивала Настенька, не зная, что отвечать нескончаемому потоку голосов в телефонной трубке. Ира еле сдерживалась, чтобы не накричать на секретаршу:

– Откуда я знаю, где ваш Максим!

Настенька была тут абсолютно ни при чем, ведь это не ей Максим мстил единственным доступным ему способом, прекрасно зная, что в «Парашюте» без него не обойтись. «И поделом тебе, нечего было связываться с мальчишкой», – целый день ругала себя Ира. Она и сама толком не понимала вчерашней выходки. Одно знала точно – Максим не прав, приключение с Аксеновым тут ни при чем, просто вчера ей никто был не нужен. Каждый человек имеет право прийти домой, поваляться в свое удовольствие в ванне и хорошенько выспаться в свежей постели, так, чтобы его никто не трогал. Вот и все. А Максим по крайней молодости не понимает таких вещей и позволяет себе капризничать, бросив неотложные дела, в которых его некому заменить.

Когда Максим не появился и к концу дня, Ира потихоньку, стараясь, чтобы не заметила вездесущая Настенька (что ж, в ее профессии это только плюс!), собрала все бумаги с его стола и села их разбирать. Занятие это оказалось совсем неинтересным. Вроде бы ерунда – кому сколько книжек отвезли и сколько от кого получили денег. Но условия договоров со всеми разные – кто платит сразу, кто только после реализации, кто в рассрочку. Кто возвращает остатки через определенный срок, кто не возвращает до победного конца. Да еще книгообмен с другими издательствами… И хоть у Максима все разложено по полочкам, но разбираться во всем этом – такая тоска, аж зевота нападает и глаза слипаются! И отступать нельзя, нужно владеть ситуацией. Если Максим позволяет себе мешать дела и личные отношения в одну кучу, на него надежды мало, в любом случае придется теперь во все вникать самой. Настенька уже давно ушла домой, а Ира все раскладывала на столе бумаги, сама перед собой делая вид, что работает. Поэтому когда в приемной громко стукнула дверь, она обрадовалась и с облегчением вздохнула.

Наконец-то! Явился! Дошло до него, что по крайней мере надо толком дела передать, если уж не может справиться со своими детсадовскими обидами.

– Так и знала, что ты тут сидишь!

Ленка ворвалась в кабинет и с разбегу бухнулась на стул напротив Иры. Ее вид Ире совсем не понравился. Нет, она, как всегда, была безукоризненна. В пышно уложенной прическе каждый волосок строго лежал на своем месте, узкая, до колена, короткая серая юбка сидела как влитая, а шелковая бледно-розовая блузка, как и полагается, драпировалась нежно и легко. Но за столько лет Ира слишком хорошо изучила лучшую подругу и за красивым фасадом сразу учуяла отчаяние. Сегодня в самом простом Ленкином движении было слишком много напряжения, а ее взгляд слишком надолго задерживался на незначительных предметах, лишь бы не встретиться с Ириным.

– Что случилось?

Ира отодвинула на край стола все бумаги, оперлась подбородком на ладони и приготовилась слушать.

– Ничего, – все так же старательно прятала глаза Ленка. – Ничего особенного.

– Понятно, – вздохнула Ира и пошла в приемную.

Добыла в холодильнике пару тарелок с оставшейся после вчерашнего пиршества закуской, в Настенькином шкафу – фужеры и нетронутую бутылку коньяка. Удивилась, что купила вчера именно «Мартель». Ленка пьет только его, хотя это чистой воды причуды, хороший коньяк, он и есть хороший коньяк, как его ни назови и во что ни упакуй. Ира разлила и кивнула:

– Давай.

Ленка выпила, но опять напряженно застыла, не отводя глаз от яркой красной папки на Ирином столе.

– Понятно, – еще раз вздохнула Ира и налила по новой.

Снова выпили и замолчали, теперь уже надолго.

Что именно произошло у Ленки с этим ее Эдиком, Иру не интересовало. Да и скорее всего ничего особенного не произошло. Просто время от времени Ленку переполняло. Ничего удивительного, Ира не выдержала бы и дня такой жизни. Абсолютный вакуум любых эмоций таким плотным коконом обволакивал всегда любезного Эдика, что Ира всегда испытывала беспричинный, но самый настоящий страх, когда оставалась с ним наедине. Говорят, что у каждого человека есть свой «пунктик», свой более или менее глубоко запрятанный комплекс.

У Эдика не было ни единого «пунктика». По крайней мере Ира таковых не знает. И Ленка не знает, иначе бы не сидела тут с таким пугающе отсутствующим видом. К деньгам Эдик относился так, словно вечером можно спокойно нарисовать потраченную за день сумму. Детей у него не было и желания их заводить тоже, а Валерка не в счет. Честолюбием он не страдал – свои возможности и влияние, об истинных размерах которых можно было только догадываться, принимал как должное и лишний раз не демонстрировал. Было время, когда Ира надеялась, что его «пунктик» – Ленка. Но в таком случае разве Ленка сидела бы здесь с таким безнадежно-отсутствующим взглядом?

– Дура ты. Круглей не бывает! – рубанула Ира сплеча. Ей сегодня хотелось быть откровенной и подругу не щадить. Может быть, потому, что и самой ничего не ясно было в этой жизни и не помешало бы выговорится.

Ленка наконец-то подняла глаза, на самом дне которых при желании можно было разглядеть отблески эмоций. Первый успех воодушевил Иру, и она продолжила в том же духе:

– Дура. Это ж надо, Вовку, Вовку моего, который на тебя молился, пылинки сдувал, на руках носил, на какого-то… – Ира запнулась, но соответствующего эпитета придумать не смогла. – На какого-то Эдика променяла!

Это ж не человек, а пустая бочка, можно подходить и смело стучать – тук-тук. Бросила Вороненка, а теперь ходишь такая, что, глядя на тебя, повеситься хочется. И Вовка мой еле выжил тогда, до сих пор как на автопилоте, хорошо еще с девчонкой ему повезло, любит она его. В отличие от некоторых…

– Она второго ждет? – пошевелила одними губами Ленка, но Ира отлично все поняла.

– Ага, в сентябре. Недавно на УЗИ ходила, обещают двойню, – гордо сообщила она, точно двойня была ее личной заслугой. – И квартиру они скоро собираются большую покупать. И в Италию прошлой осенью ездили.

И девчонка она симпатичная, и Вовку любит, и дела у него в гору идут. А у Аленки способности оказались, в специальный сад отдали. С хореографией!

У Иры и еще нашлось бы что сказать о счастливой семейной жизни «ее Вовки», но и этим она уже добилась своего. Ленкины, в данный момент никакие не ведьмачьи, а самые обыкновенные зеленые глаза сверкнули слезами, кончик носа покраснел, и она разревелась, по-бабьи подвывая, да так, что и на улице наверняка было слышно.

Ира опоздала совсем немного – тихо, но верно и у нее потекли потоки слез и соплей. Она достала носовой платок, в одну половинку высморкалась сама, а другой вытерла Ленкин распухший нос. Налила опять и, не дожидаясь, пока Ленкины завывания окончательно затихнут, выпила без нее.

– Леночка, миленькая, ну ты же самая красивая, самая умная, самая талантливая. Ты же не у нас на курсе, а вообще самая лучшая. Таких, как ты, по пальцам можно пересчитать. Помнишь, как ты играла? Господи, как ты играла! Да если б у нас хоть одна такая актриса сейчас была, народ бы толпами в кино валил. Ты же мечтала о кино, я помню. А экзамены? Ты их как семечки щелкала.

Придешь на экзамен – выспавшаяся, свеженькая, первая получишь свою пятерку, а потом консультируешь очередь у двери. Все были уверены – если чего-нибудь никто не знает, то это знает Ленка. А влюблялись в тебя как? Все, скопом. Если кто и обращал на других внимание, так только от безнадежности. Я такое только в оперетте видела – героиня посреди сцены и толпа поклонников позади, соревнуются, кто первый успеет оброненный платочек подать. Я Марата Коломейцева недавно встретила, помнишь, высокий такой и худющий? Так он покраснел, когда о тебе спрашивал. Важный мужик такой стал, типичный банковский начальник, а покраснел… А как бабуси нашей сынок разводиться собрался, помнишь? Как она тебя уговаривала разъяснительную работу с ним провести, что разводом тут не поможешь. И Вовка мой тебя до сих пор любит. Я когда к ним прихожу, только об одном думаю – чтобы случайно тебя не упомянуть, а то у Вовки нерв заходится, а у девчонки его – глаза на мокром месте. Все тебя любят, а ты с этим… С этой жабой живешь, которой на все плевать, и на тебя в том числе! Вот!