Между тем князь-старец не только не вразумил Максима, но, напротив, посоветовавшись с ним, стал утверждать вместе с Максимом: "То так и надо, то истина". Максим положился на Вассиана как природного русского, а Вассиан расчел, может быть, воспользоваться авторитетом Максима, чтобы чрез его перевод содействовать распространению хульных мыслей о Богородице. По крайней мере, несомненно, что чрез десять лет после этого перевода Максим, уже достаточно узнавший наш язык, прямо назвал на Соборе те строки еретическими, а мудрствующего так признал достойным проклятия.
      Вторая вина - вина против догмата о Христе как Сыне Божием. Митрополит спросил Максима: "Зачем ты в книге Деяний апостольских загладил следующие слова о вере в Господа Иисуса Христа, Сына Божия: Рече Филипп каженику: аще веруеши от всего сердца твоего, мощно та есть (креститися); отвещав же каженик рече: верую Сына Божия быти Иисуса Христа (Деян. 8. 37)?" Максим отвечал: "То загладил Михаил Медоварцев; а я так не писал, и не приказывал писать, и не мудрствовал; если же я так писал, или велел писать, или мудрствовал, да буду проклят". Тогда Медоварцев, спрошенный митрополитом, показал: "Мне велел загладить Максим; а князь-старец Вассиан велел мне слушать его, и я слушал его и писал, а иное заглаживал. Много раз сказывал я о том Вассиану, но он мне говорил: "Мало ли что бредили и писали!" А когда я заметил, что русские книги переведены с греческих, которые написаны от Святого Духа святыми апостолами, Вассиан воскликнул: "От дьявола писаны, а не от Святого Духа (хула жидовствующих против Писаний апостольских)! Ты слушай меня да Максима Грека, и как тебе велит писать или заглаживать, так и делай. Здешние книги все лживые, и здешние правила - кривила, а не правила". Услышав это, митрополит снова спросил Медоварцева: "Зачем же ты не сказывал о таких хульных речах нам еще на прежнем Соборе, бывшем на Максима?" Медоварцев отвечал: "Боялся объявлять о таких вещах, боялся старца Вассиана, чтобы он не уморил меня; в том я виноват, что заглаживал из страха пред Вассианом". Во всяком случае, трудно поверить, чтобы Медоварцев, который был только писцом при Максиме, осмелился самовольно загладить означенные слова в священной книге, исправляемой Максимом, если бы Максим и Вассиан того не хотели, - они могли бы немедленно заставить его, чтобы он исправил сделанную им ошибку.
      Третья, и последняя, вина - вина против догмата о Святом Духе и всей Пресвятой Троице. Митрополит спросил Максима: "Зачем ты загладил большой отпуст в троицкую вечерню, представляющий такое премудрое изложение о Пресвятой Троице и Святом Духе?" Максим отвечал: "То ведает Михаил Медоварцев", а Медоварцев сказал: "Мне велел загладить Максим, и я, загладив только две строки, усомнился и объявил Максиму, что не могу заглаживать: дрожь меня проняла великая и на меня напал ужас. Тогда Максим взял книгу да сам загладил все до конца". "Так ли то было?" - спросил Максима митрополит, и Максим отвечал: "Мне велел загладить митрополит Варлаам, да владыка Суздальский Симеон, да владыка Крутицкий Досифей, да князь-старец Вассиан (который, значит, имел власть повелевать Максиму), а свидетелем при этом был Михаил Медоварцев". Но Медоварцев сказал: "Я ничего того не слышал от Варлаама митрополита, и от Симеона, и от Досифея; один князь-старец Вассиан приказал мне слушать Максима и заглаживать, как повелит, и я действовал по их веленью. А прослушать Вассиана я боялся, потому что он был великий временный человек и ближний у великого князя; я и государя так не боялся, как боялся его, Вассиана". Вслед за тем и Досифей, владыка Крутицкий, присутствовавший на Соборе, объявил, что он в совете о том с митрополитом Варлаамом не бывал и загладить отпуст троицкой вечерни никому не приказывал - ни Максиму, ни Вассиану. Таким образом, Максиму не удалось отклонить от себя и этого последнего обвинения.
      По рассмотрении новых вин Максима его спрашивали и о прежних винах, в которых он не хотел раскаяться, и Максим повторял свои прежние ответы и, между прочим, опять утверждал, что сидение Иисуса Христа одесную Отца есть мимошедшее, как сидение Адама прямо рая. Под конец, однако ж, Максим сам сознал себя виновным, три раза повергался ниц пред священным Собором и просил себе прощения, но сознал себя виновным не более как только "в некиих малых описях", найденных в его переводе, и говорил, что он сделал эти описи вовсе не по ереси и не по лукавству какому-либо, а случайно, или по забвению, или по скорби, его смущавшей, или иногда по излишнему винопитию. Между тем как соборные акты, нами рассмотренные, показывают, что Максим виновен был более, нежели в одних малых и случайных описях, и что некоторые его вины были отнюдь не маловажны, а в то время могли казаться даже весьма важными и прямо еретическими. Потому неудивительно, если отцы Собора не простили Максима, а осудили "аки хульника и Священных Писаний тлителя", отлучили его от Святых Христовых Тайн и снова в оковах послали на заточение, только не в Иосифов волоколамский монастырь, а в Отроч тверской. Что отцы Собора с митрополитом Даниилом во главе действовали здесь собственно по убеждению в важности тех вин, за которые судили Максима, доказательством служит осуждение вместе с Максимом и Михаила Медоварцева, который тогда же сослан был в Коломну, хотя виновность последнего далеко не могла равняться с Максимовою. А если бы Даниил руководился тут одною личною неприязнию к Максиму, которой действительно отвергать нельзя, и имел в виду только притеснить и погубить его, в таком случае Медоварцев за свои смелые и подробные показания против Максима заслужил бы, конечно, милость от митрополита, но не казнь.
      Дошла, наконец, очередь и до князя-старца Вассиана Косого. Едва окончился Собор, судивший и осудивший Максима, как открылся новый Собор (11 мая 1531 г.) для суда над Вассианом. Не напрасно еще прежде укоряли его в гордости и дерзости, о чем он сам не раз замечает в своих сочинениях теперь его гордость и дерзость обнаружились в высшей степени. Понятна эта гордость в человеке, который был сын первого вельможи в государстве, занимал сам должность воеводы, приходился в родстве великому князю и хотя подвергся было опале и насильно пострижен в монашество, но вскоре снова приблизился ко двору и, живя в монастыре, пользовался роскошным столом от государя, сделался его ближайшим советником и временщиком, грозным для всех. Но непростительна эта гордость в иноке и старце-пустыннике, каким Вассиан любил сам выставлять себя, непростительна тем более, что она выражалась не в каких-либо мирских делах, а в делах веры и Церкви. С возмутительною дерзостию относился он к предметам, самым священным для всякого православного христианина, ко всем духовным властям, ко всем православным, не разделявшим его мыслей, называя их всех еретиками, даже отступниками, и не хотел, например, признать святости преподобного Макария Колязинского потому только, что он был будто бы "сельской мужик". Долго терпели Вассиана церковные власти, может быть, потому, что боялись его как сильного временщика, или и потому вместе, что не знали некоторых важнейших его дерзостей. Но когда дерзости эти раскрылись вполне, когда Вассиан лишился прежней силы, его потребовали к отчету на Собор.
      Известно, какое значение в православной Церкви имеет Книга правил святых апостолов, святых Соборов, Вселенских и Поместных, и святых отцов, называемая обыкновенно Кормчею. И эту-то книгу Вассиан вздумал переправить по-своему: иное выбросил из нее, другое переставил в ней и перемешал, третье поместил в ней и прибавил от своего домышления, согласно с своими любимыми мыслями. "Как смел ты дерзнуть на такое дело?" - спросил Вассиана митрополит Даниил. И Вассиан отвечал: "Меня понудил на то митрополит Варлаам со священным Собором, а на том Соборе были владыки - Вассиан Ростовский, Симеон Суздальский и Досифей Крутицкий". Но находившийся тут же Досифей сказал: "Я на том Соборе не бывал и не слышал о нем, и митрополит Варлаам того старцу Вассиану не приказывал; как Вассиан священные правила, апостольские и отеческие, разрушил, а новые свои правила написал, тому 14 лет (следовательно, в 1517 г.), а Вассиан Ростовский и Симеон Суздальский преставились еще за два года прежде, тому лет шестнадцать (действительно, оба скончались в 1515 г. - первый 28 августа, а последний 13 ноября). Вассиан взводит на меня ложь". Даниил, с своей стороны, заметил Вассиану: "Правда, случалось иногда, что по нужде поручаемы были некоторые церковные дела и людям, не облеченным в священный сан, но только людям премудрым и благочестивым, а не стропотным и развращенным, как ты, который стропотное и развращенное и говоришь, и проповедуешь, и пишешь". Даже если согласиться, что Варлаам точно поручал Вассиану пересмотреть и исправить Книгу правил, это еще отнюдь не значило, будто Вассиан уполномочен был исказить ее и внести в нее свои хульные мысли. "В чем мое стропотство и развращение?" спросил он Даниила.
      "Ты, - молвил митрополит, - развратил на свой разум священную великую Книгу правил и написал в ней от себя так: "Есть в священных правилах сопротивное Евангелию, и Апостолу, и жительству святых в других местах написал и многим людям говорил: "Правила писаны от дьявола, а не от Святого Духа". А Христа называешь тварию и в нетленную ересь (т. е. будто Плоть Христова была нетленна от самого рождения, а не подобна во всем плоти человеческой кроме греха) веруешь и пребываешь в ней. А чудотворцев называешь смутотворцами, потому что они имели у монастырей села и людей". Обвинения, как всякий видит, весьма важные, даже чрезвычайно важные. Что же отвечал на них Вассиан? Он как бы не обратил на них и внимания, не счел нужным и отвечать на них, а только сказал: "Я писал о селах: во Евангелии писано (где?), не велено сел монастырям держать". Когда же по приказанию митрополита прочитаны были Вассиану разные места из церковных правил, из писаний и житий святых отцов, свидетельствовавшие, что монастырям иметь земли и села не возбранено, что и в прежние времена монахи, хотя владели селами, однако умели благоугождать Богу и спасались, Вассиан вынужден был отвечать: "Те села держали, но пристрастия к ним не имели". На это митрополит справедливо молвил: "Как древние святые отцы и чудотворцы, имевшие у своих монастырей села, не имели к ним пристрастия, так точно поступали и в нынешние лета святые отцы и чудотворцы, имевшие у монастырей села; почему же ты думаешь, что нынешние чудотворцы были пристрастны к селам?" И Вассиан отвечал: "Я не ведаю, чудотворцы ли то были", - ответ, вовсе не свойственный покорному сыну православной Церкви.
      "Ты, - продолжал митрополит, - в своих правилах написал: "Инокам жить по Евангелию, сел не держать и не владеть ими; если же иноки не хранят своего обещания, то Священное Писание именует их отступниками и предает проклятию". Ино ты оболгал Божественное Писание и священные правила: они не возбраняют монастырям держать села и инокам от них питаться; не именуют отступниками и не предают проклятию людей, если они согрешают. Ты всех называешь грешниками, а одного себя безгрешным и законоположителем. Ты похулил в своих правилах всех, православно верующих во Христа, и всех назвал еретиками, отступниками и законопреступниками". На все это Вассиан отвечал только: "Я писал для себя, на воспоминание своей души, да и тех не похваливаю, которые села держат". Есть ли тут какое-либо оправдание?
      Два свидетеля обличали князя-старца Вассиана на Соборе за известные уже нам хульные строки в житии Пресвятой Богородицы, переведенном Максимом Греком. Некто Вассиан Рогатая Вошь показывал, что князь Вассиан послал список этого жития в свою пустынь на Белоозеро и потом, когда начались розыски о тех строках, отправил туда же грамоту к строителю Христофору, чтобы последний совершенно загладил хульные строки. Князь-старец сперва заперся было в этом, но после очной ставки сказал: "Не помню, посылал ли я или не посылал". Другой свидетель, чернец Вассиан Рушенин, бывши в Новгороде, рассказал о хульных строках архиепископу Макарию, равно и о том, как князь-старец Вассиан и Максим отвечали на спрос его, Рушенина, о тех строках: "Так то и надобно". Макарий прислал об этом митрополиту грамоту, а Даниил заявил ее на Соборе. Кроме того. Рушенин и лично повторил свое показание пред Собором на очной ставке с князем Вассианом. Но Вассиан не сознался.
      Еще один старец, из постриженников Иосифова монастыря, по имени Досифей подал митрополиту записку, в которой изложил, как князь Вассиан выражал пред ним жидовские мысли о самом Христе Спасителе и другие. Вассиан, пока не увидел этого старца, сказал Даниилу: "Иосифова монастыря старцы у меня и в келье не бывали, я их к себе не пущаю, и дела мне до них нет". Но когда увидел Досифея, примолвил: "Досифей - старец великий и добрый, он у меня в келье много раз бывал". И этот-то добрый старец на очной ставке с Вассианом показал следующее, согласно со своею запискою: "Позвал меня Вассиан на Симонове в свою келью, и дал мне недельное Евангелие толковое о самарянине, и указал строку: "Тварь поклоняется твари", да молвил: "Той строки я, еще живучи в пустыни, изыскивал", думая привесть и меня к своему злоумию; но я посмотрел в книгу да и отдал ее. Пришедши в церковь, я опять стал смотреть на ту строку, а он подошел ко мне и спросил: "Что смотришь?" Я отвечал: "Вчерашнюю строку". И он молвил: "Покинь, Христос-де - Сам тварь, твари поклоняется тварь". Я ему тогда не возразил. А он опять подошел ко мне и крикнул: "Дьявольским духом писали отцы на Соборах, а не Святым!" Брат Голова советовал мне: "Молчи, иначе уморит тебя". Но я сказал: "Не боюсь", и, идя от обедни, молвил Вассиану; "Как ты давеча говорил, что не Святым Духом святые отцы писали?" - и начал с ним браниться... Потом, однажды после мефимона стал Вассиан со мною говорить: "Бог-де к Себе молвил: Сотворим человека по образу Нашему". А я отвечал: "Так говорят еретики; коли б к Себе одному, Он бы сказал: "Сотворю человека по образу Моему"; но Он сказал к Сыну и Духу: Сотворим человека по образу Нашему". Вассиан замолчал, видя, что во мне ему нет части, и покинул меня". Вассиан, выслушав на Соборе показания Досифея, во всем заперся. Нельзя не припомнить, что так именно действовали всегда еретики жидовствующие, которым Вассиан покровительствовал: они обыкновенно старались казаться православными, открывали свое лжеучение не каждому, а только тому, кого надеялись увлечь, и, когда их начинали обличать в ереси, они запирались во всем, иногда даже с клятвою.
      Достойны замечания и некоторые другие прения митрополита Даниила с Вассианом, происходившие на том же Соборе.
      Митрополит: "Ты предо мною, митрополитом, и пред владыками прежде нынешнего Собора называл Божественное правило кривилом".
      Вассиан: "Ино волен Бог, да ты".
      Митрополит: "Ты говорил про чудотворцев: "Господи! что это за чудотворцы? Сказывают, в Колязине Макар чудеса творит, а мужик был сельской".
      Вассиан: "Я его знал, простой был человек, а чудотворец ли он, пусть будет, как вам любо и с ним, чудотворец ли или не чудотворец".
      Митрополит справедливо заметил, что в деле святости важно "не телесное благородие, но духовное", что в числе святых и чудотворцев бывали всегда и люди простые, не только свободные, но и рабы.
      Вассиан: "Ино ведает Бог, да ты и с своим чудотворцами".
      Митрополит: "Все православные поклоняются честному гробу и святым мощам святого Ионы чудотворца, митрополита всея России, а ты один только не поклоняешься ему и не чтишь его, как следует воздавать честь святым".
      Вассиан: "Я не ведаю, чудотворец ли Иона". А между тем, прибавим от себя, праздновать в честь святого Ионы митрополита начали по всей Русской земле еще со времени открытия нетленных мощей его в 1472 г., хотя окончательно празднование это утверждено Церковию уже в 1547 г.
      Митрополит: "Ты и сам мудрствовал и других учил, что Плоть Господня была нетленна и прежде Воскресения ее; ино то противно Евангелию, и Апостолу, и учению святых отцов; то ересь древняя, проклятая Вселенскими и Поместными Соборами".
      Вассиан: "Я как прежде говорил, так и теперь говорю: "Плоть Господня нетленна, до гроба и во гробе нетленна".
      Митрополит: "Где ты слышал и видел то, что говоришь: "Плоть Господня нетленна от Воплощения Его и до Воскресения Его?"
      Вассиан: "Слышал и видел так".
      Митрополит: "Скажи нам, у кого слышал и где видел так написано?"
      Вассиан: "А то ведает Бог, да ты; кто хочет искать, тот и найдет".
      Митрополит: "Нечего искать, потому что то мудрование есть еретическое, то ересь древних еретиков, из которых одни учили, что Христос воплотился по привидению, а не истинно; другие, что Он снес Плоть Свою с неба и прошел чрез утробу Девы, как вода чрез трубу; третьи, что Тело Христово несозданно и нетленно от самого Его зачатия". Вслед за тем по приказанию митрополита прочитаны были Вассиану весьма многие свидетельства из древних святых отцов, доказывавшие, вопреки лжеучению еретиков, что Христос воплотился и родился от Пресвятой Девы Марии, что Он совершенно единосущен нам по человечеству, что Он восприял на Себя нашу человеческую плоть со всеми ее свойствами, а не какую-нибудь другую, отличную от нашей, небесную, нетленную, духовную; что Он, подобно нам, Своею Плотию и алкал, и жаждал, и чувствовал усталость и все мучения, которые потерпел за нас.
      Конца соборного акта не сохранилось, и мы не знаем, не был ли Вассиан обличаем еще в других каких-либо заблуждениях и вольных мыслях. Но из другого источника известно, что Собор осудил Вассиана и послал его, с соизволения великого князя, в заточение в тот самый монастырь, против которого Вассиан всего более враждовал и который старался даже разорить, именно в Иосифов волоколамский, где он и скончался. Как бы снисходительно мы ни судили о старце-князе Вассиане, но, имея в виду известные его действия и особенно соборное деяние о нем, мы никак не можем сказать, чтобы он был христианин, православный во всем, и покорный сын Церкви; напротив, должны сознаться, что по некоторым предметам он был дерзкий вольнодумец и упорный противник православной Церкви, был даже еретик, по крайней мере, держался некоторых еретических мнений и, очень вероятно, не был чужд ереси жидовствующих. Называть подобную личность передовым человеком своего времени не согласится беспристрастная история, особенно история церковная, тем более что и по своему уму и образованию Вассиан, как показывают немногие уцелевшие его сочинения и действия, нимало не выдавался из ряду других образованных своих современников и далеко не мог равняться ни с преподобным Иосифом Волоколамским, против которого враждовал, ни с Максимом Греком, к которому был расположен.
      Правление митрополита Даниила продолжалось еще около семи лет, но о действиях его в это время известно весьма немного. Последнюю услугу великому князю Василию Ивановичу оказал он незадолго пред его кончиною (3 декабря 1533 г.). Пришедши уже в крайнее изнеможение, государь выразил давнее свое желание постричься. Некоторые бояре стали было противиться этому и говорили: "Великий князь Владимир киевский и другие великие князья умерли не в чернецах, а сподобились покоя с праведными". Тогда митрополит, с гневом выразив свое неблагословение главному из возражателей, Андрею Ивановичу Воронцову, присовокупил: "Хорош сосуд серебряный, но лучше позлащенный" - и поспешил исполнить волю умиравшего князя, дал ему при пострижении имя Варлаама и в монашеских одеждах похоронил его в Архангельском соборе. Умирая, Василий Иоаннович "приказал" сына своего и наследника Иоанна, которому не исполнилось еще четырех лет, отцу своему Даниилу митрополиту. И Даниил, едва только скончался государь, немедленно привел братьев его и бояр к присяге новому государю и матери его, правительнице государства, Елене. А чрез несколько времени в Успенском соборе в присутствии духовенства, князей, бояр и народа торжественно благословил Иоанна святым крестом на великое княжение. Пока жива была Елена, Даниил не чувствовал над собою никакой перемены. Его приглашали в Государственную думу для совещаний и просили его благословения пред начатием войны с Литвою; он являлся посредником для примирения великого князя и его матери с младшим братом покойного государя Андреем. Но когда Елена скончалась (3 апреля 1538 г.) и настали смуты бояр, теснивших и давивших друг друга из-за власти, судьба митрополита скоро изменилась. Он имел неосторожность пристать к стороне князя Ивана Бельского, пользовавшегося некоторое время особенною доверенностию малолетнего Иоанна. Но князья Шуйские успели низложить Бельского и заключить в темницу. Затем свергли с престола и митрополита Даниила (в начале февраля 1539 г.) и сослали его в волоколамский монастырь, где он прежде был игуменом. Там спустя почти два месяца заставили его написать грамоту, в которой он отрекался от митрополии не по болезни или немощи, как некогда отрекся митрополит Зосима, а, к изумлению, по сознанию своей неспособности к такому высокому служению и свидетельствовал, будто он отпущен государем и великим князем в безмолвное житие по ходатайству всего святительского Собора.
      Эту грамоту бывший митрополит подписал 26 марта 1539 г., а еще 6 февраля был избран, наречен и возведен на митрополичий двор и 9 февраля поставлен новый митрополит Иоасаф Скрыпицын из игуменов Троицко-Сергиева монастыря, воспринимавший от купели Иоанна. По-видимому, и избрание и поставление были совершенно законны, в том и другом участвовали святители: Макарий Новгородский, Иона Рязанский, Акакий Тверской, Досифей Сарский и Алексий Пермский. Но святители немало погрешили в том, что, вероятно уступая давлению мирской власти, избрали и поставили нового митрополита прежде, нежели прежний отрекся от своей кафедры. Свергнув Даниила, князь Иван Шуйский естественно мог рассчитывать, что в новом, избранном по его желанию первосвятителе найдет себе верного союзника и твердую опору, но скоро увидел свою ошибку. Иоасаф вместе с некоторыми боярами в июле 1540 г. осмелился ходатайствовать пред государем об освобождении из темницы князя Бельского, заключенного туда Шуйскими, и Бельский был освобожден. С того времени Бельский и митрополит сделались самыми приближенными лицами у государя, его "первосоветниками" и, надобно сказать, старались употреблять свою власть для умиротворения и благоденствия отечества.
      Но чем больше отличал их государь, тем сильнее негодовали на них бояре, сторонники Шуйского, и составили против них заговор, в котором приняли участие многие дворяне, дети боярские и новгородцы. Сам Шуйский, находившийся тогда с войском в Новгороде, в ночь на 3 января 1542 г. прибыл в Москву без ведома государя, прислав туда наперед сына своего с тремястами всадников. В ту же ночь в Кремле произошла сильная тревога: схватили Бельского в его доме и утром отправили на Белоозеро, где впоследствии его умертвили; схватили и двух главных его советников и разослали по городам, окружили кельи митрополита, бросали в них камнями и разбудили его. Испуганный, он думал найти убежище во дворце, но заговорщики бросились за ним и туда и своим шумом разбудили государя и привели его в трепет. Митрополит бежал на Троицкое подворье, но дети боярские и новгородцы преследовали его с бранными словами и едва не убили его на подворье, только троицкий игумен Алексей именем преподобного Сергия чудотворца да князь Дмитрий Палецкий с трудом умолили их воздержаться от убийства. Митрополит был взят и сослан на Белоозеро в Кириллов монастырь, откуда впоследствии был переведен в Троицко-Сергиев, где и скончался.
      Вся власть снова перешла в руки Шуйского - он сделался главою бояр. И потому очень вероятно, что под его преобладающим влиянием совершилось избрание и нового митрополита, тем более что выбор пал на архиепископа Новгородского Макария, внушениям которого Шуйский мог приписывать такое горячее участие новгородцев в свержении Бельского и Иоасафа.
      IV
      Марта 9-го числа 1542 г. архиепископ Новгородский Макарий приехал в Москву, 16-го был избран Собором святителей по соизволению великого князя, наречен и возведен на митрополичий двор, а 19-го поставлен в митрополита. На поставлении его присутствовали архипастыри всех епархий Московской митрополии: Ростовской Досифей, Суздальской Ферапонт, Смоленской Гурий, Рязанской Иона, Тверской Иоанникий, Коломенской Вассиан, Сарской Досифей и Вологодской Досифей. Сам Макарий свидетельствует в своем духовном завещании, что он усильно отказывался от предлагаемого сана, но не смог преслушаться и был понужден не только всем Собором святителей, но и самим благочестивым царем Иваном Васильевичем. Как бы то ни было, только настоящий выбор принадлежал к числу самых счастливых: Макарий по своему образованию и архипастырской деятельности явился знаменитейшим из всех наших митрополитов XVI в.
      Он показал себя достойным архипастырем еще на кафедре Новгородской, на которую был возведен из архимандритов можайского Лужецкого монастыря в 1526 г., марта 4-го. Управляя этою епархиею, он заботился о распространении христианства на севере России и посылал проповедников к чуди и лопарям; заботился об исправлении духовенства, особенно монашествующего: ввел общежитие в новгородских обителях и установил, чтобы женскими монастырями управляли не игумены, а игуменьи и богослужение в женских монастырях совершали не монахи, а женатые священники. Он исправил, расширил, обновил и богато украсил Софийский собор. Но самым любимым, если не самым главным, занятием Макария для пользы не только новгородской паствы, но и всей Русской Церкви было дело книжное. Он поручал одним составлять жизнеописания отечественных святых, другим - переводить полезные книги с иностранного на русский язык. Содержал при себе множество писцов и не щадил никаких издержек, чтобы собирать и списывать жития святых, книги Священного Писания, творения святых отцов и вообще назидательные сочинения, сам пересматривал и исправлял рукописи и переводы и в продолжение двенадцати лет составил огромнейший сборник, известный под именем Великих Чети-Миней на все двенадцать месяцев года. Преданный постоянно делам церковным, Макарий умел в то же время заслужить благоволение гражданского правительства. В 1534 г. великий князь Иван Васильевич вместе с материю своею Еленою пригласил его к сбору денежных пожертвований для выкупа пленников русских, увлеченных татарами, и Макарий немедленно собрал семьсот рублей с монастырей своей обширной епархии и отправил в Москву 22 ноября. Вслед за тем великий князь велел ему самому приехать в Москву. Здесь владыка, представляясь малолетнему государю и его матери (10 генваря 1535 г.), поднес им "по обычаю" многие дары; потом в продолжение 18 дней через день бывал у государя и ходатайствовал пред ним о церквах своей архиепископии и о разных лицах, находившихся в опале. Государь уважил его ходатайство, многих помиловал и, одарив самого ходатая, с честию отпустил в Новгород. В том же году, когда воеводы русские поставили в Литовской земле новый городок на озере Себеже и построили в нем три церкви, великий князь поручил Макарию дать имя этому городку и освятить церкви. Владыка исполнил волю государеву и назвал город Ивангородом.
      Не напрасно Макарий пытался уклониться от кафедры митрополитской. Он видел судьбу двух последних митрополитов, видел своеволие бояр и малолетство великого князя, которому только окончился двенадцатый год. Но, решившись наконец занять место в главе русской иерархии, этот святитель нашел в себе довольно мудрости и силы воли, чтобы устоять на нем до конца своей жизни и быть истинно полезным и для отечества и для Церкви. Своеволие бояр не замедлило обнаружиться вновь. Князья Шуйские, Кубенские, Палецкие с своими клевретами, враждуя против нового любимца государева - Воронцова, восстали на него однажды в самой Думе, начали его бить, повлекли в другую комнату. Государь, тут же находившийся, послал вслед за ними митрополита для убеждения. Не устыдившись и первосвятителя, стеснили его, порвали на нем мантию, но он успел, по крайней мере, удержать неистовых от смертоубийства (9 сентября 1543 г.). Чрез два года некоторые из этих самых бояр подверглись опале великого князя; Макарий ходатайствовал и за них, и князь уважил его ходатайство (декабрь 1545 г.). Достигнув семнадцати лет жизни, Иоанн пригласил к себе митрополита, долго совещался с ним наедине, и следствием этих совещаний было то, что чрез три дня юный государь объявил пред боярами и другими сановниками два свои желания: венчаться на царство и вступить в брак. И 16 генваря 1547 г. в Успенском соборе митрополит торжественно совершил священный обряд царского венчания над Иоанном, возложив на него животворящий крест, венец и бармы, а 13 февраля сам сочетал боговенчанного царя законным браком с избранною им девицею из дома Романовых-Захарьиных Анастасиею и преподал новобрачным обширное и приличное наставление. Когда Иоанн после страшного пожара московского (24 июня 1547 г.), глубоко поразившего его душу, решился исправиться и пожелал исповедать и прежние свои недостатки и свое доброе намерение пред выборными представителями земли Русской, то, явившись перед ними на Лобном месте, он прежде всего обратился к митрополиту и сказал: "Молю тебя, святой владыко, будь мне помощником и поборником в любви; я знаю, что ты желатель добрых дел и любви". И с того времени мы видим митрополита одним из самых ближайших советников царя вместе с известными иереем Сильвестром и окольничим Адашевым. По совещании с митрополитом и боярами отправившись из Москвы (3 декабря 1549 г.) в поход на Казань, Иоанн вызвал к себе во Владимир митрополита; здесь Макарий благословил и государя на земское дело, благословил потом и войско и убеждал всех бояр, воевод, князей и прочих ратников, чтобы они, возложив надежду на Бога и Его святых угодников, с усердием послужили государю за святые церкви и православное христианство, забыли всякую гордость, всякую рознь и местничество, а связуясь взаимною любовию, мужественно постояли против врагов отечества. Пред основанием в стране Казанской города Свияжска Иоанн просил благословения и молитв митрополита, и митрополит, благословляя его, сказал, что долг государя подвизаться за вверенный ему от Бога народ и за благочестие, а долг пастырей Церкви - молиться о ниспослании государю помощи от Бога. В новоустроенном Свияжске открылась страшная цинга, от которой умирало много людей, между тем казанцы начали делать нападения на русских воинов, оканчивавшиеся для нас неудачно. С вестию о всем этом дошли в Москву и другие скорбные слухи, будто некоторые из свияжских обитателей предаются греху содомскому и вообще распутству, увлекаясь казанскими пленницами, и из угождения им даже "кладут бритву на брады свои".