А.С.МАКАРЕНКО
      СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
      Ужин, как обычно, был в шесть часов. За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
      "Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров постановил: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
      Заведующий колонией - Захаров,
      ССК - Торский".
      Производственный корпус, новенький, двухэтажный, с балконом... На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге товарные "красные пролетарии", а справа, во всю длину цеха, протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов - новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.
      Зато в самой колонии не управились; И в главном здании и в литере "А", где расположились спальни, успели побелить, но не успели устроиться. В колонии сейчас точно после погрома. По всем комнатам, по коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят у стены рамы, лестницы, щетки...
      Торский - в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против Торского сидит садовник и просит:
      - Это ничего, что ночь, вы же все равно будете работать... А цветы кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по пять.
      Торский смотрит на садовника и бурчит:
      - Днем вам дали сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это наше время!
      - Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши... Я же не успею...
      - Сколько вам?
      - Десять человек.
      - Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?
      - Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!
      - У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.
      - Ну, есть, - недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект. Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:
      - Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми - полный отдых.
      Дирижер оркестра, толстый, краснолицый Лошаков, прослушал этот драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от бумаг, спросил удивленно:
      - Почему сигнал?
      Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:
      - Да кто же это играет?.. Сигналка - вон лежит! На маленьком столике лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.
      - Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!
      Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:
      - Разогнать?
      - Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра концерт.
      ***
      Захаров вышел в коридор. У окна стоял главный инженер Василевский, сухой, строгий, прямой, как всегда. Еще осенью он не верил ни в колонию, ни в колонистов... По коридору пробегали озабоченные малыши: они спешили закончить личные дела к восьми часам. Увидев Захарова, Василевский отошел от окна:
      - Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я уже два раза слушал: симфонию Шуберта.
      В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает симфонию Шуберта. Захаров и Василевский присели в сторонке.
      Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и поэтому хорошо прислониться головой к холодной стене и слушать. Он различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжественный звон. Пять лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается теперь одним из лучших в стране.
      Сорок мальчиков, сорок бывших бродяжек, играют Шуберта. Они поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...
      Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову - музыка нестройно обрывается.
      Дирижер смотрит на Головина - большой барабан. Захаров еле заметно улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел охотника на этот инструмент.
      - Сколько у тебя пауза? - страдальчески-вяло спрашивает дирижер.
      - Семь, - отвечает Головин.
      - Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!
      - Я считаю.
      - Наконец, надо на меня смотреть.
      - И на вас смотреть и в ноты смотреть... - говорит Головин недовольным баском.
      - Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и останется семь.
      - Вам хорошо говорить, а мне делать нужно. Мальчики хохочут, смеется дирижер, смеется и Головин.
      - Чем вы его накормили сегодня? Сначала!
      ***
      В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косыннках. Сегодня у них геройская задача - навести блеск на все окна, на все стекла шкафов, на все ручки.
      Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам портреты и зеркала - этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат. Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая натирает паркет. У каждой бригады своя задача, - и задача большая,
      По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из подвала несколько зеркал, доставили в классы десятки столов... И вот уже весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит, усмехаясь:
      - Биржа труда!..
      В кабинете же сидят пять-шесть малышей, несущих службу связи. Этим сегодня придется побегать. Для связи малыши незаменимы.
      - Володька, - говорит Захаров, - срочно Зырянского!
      Володька очень хорошо знает, насколько было бы неприличным спросить, где может находиться Зырянский. Володька дрыгает рукой (это значит салют), шепчет "есть" и вырывается в коридор. В коридоре он нюхает воздух и бросается к дверям тихого клуба, потом останавливается и вдруг летит в противоположную сторону, перескакивает по ступенькам лестницы, проносится по коридору второго этажа, перелетает через мостик, съезжает на перилах, и вот он уже в спальне № 39 дергает за рукав Зырянского:
      - Алешка, в кабинет!
      Алеша спешит в кабинет, а Володя не спеша бредет за ним, и по дороге его зоркие, памятливые глаза замечают, где расположились бригадиры и другие нужные люди.
      В тихом клубе сосредоточены главные силы малышей. Здесь они под руководством учителя Маленького устраивают три уголка: Ленина, Сталина и 1 Мая.
      Ах, сколько здесь дела, сколько дела! Сколько метров материи, сколько картин, рамок, портретов, букв, гвоздей, кнопок, картона, золотой, серебряной и красной бумаги! Весь тихий клуб в обрезках бумаги, везде стоят банки с клеем, стучат молотки и стрекочут ножницы. Малыши то сосредоточенно работают, то щебечут и спорят, то в мире с Маленьким, то в конфликте, но дело все же подвигается.
      Здесь же работают и два пацана из Кролевца: Волончук и Коленке. Они прибыли в наш город неделю назад, специально в колонию имени 1 Мая. В совете бригадиров они заявили, что желают жить в колонии. Совет бригадиров долго расспрашивал их о разных семейных обстоятельствах, но мест в колонии все равно нет. Дежурный накормил кролевецких парнишек обедом, а после обеда они поплакали и куда-то исчезли. На другой день малыши снова явились, сидят на крыльце и ждут. Захаров увидел их и сказал Торскому:
      - Чего сидят? Отведите их в приемник.
      - Они уже там были.
      - И что же?
      - Да вот опять пришли...
      - Идите в приемник, вас в колонию не приняли. Они скрылись, а сегодня к вечеру снова пришли, улыбнулись Торскому и отправились прямо на работу в тихий клуб. Один из них курносый, круглоголовый, с умными серыми глазами, второй - дурашливее и похитрее. В тихом клубе они что-то прибивают маленькими молоточками и рассказывают:
      - Батьки и мамы давно нету... Ни... Мы городяны. Та у мене бабка есть, а у Волончука никого, так вин пас... коровы. Там коровы у городян у кажного... Про колонию давно прочулы, наши плотныки тут робылы... Чого бабкы жалко? Бабка не пропадэ, ей люды по-мохуть...
      Малыши к этой паре относятся сочувственно, иначе не дали бы молотков в руки.
      К обеду много работы было уже сделано, и Захаров с Торским пошли проверять. Зашли и в тихий клуб. Уголки почти готовы, остались последние мазки, по полу уже прыгают члены шестой бригады: натирают полы. Кролевецкие парнишки что-то вырезывают ножницами.
      - А эти чего здесь?
      Кролевецкие задрали головы и молчат. Только у Коленко в одном глазу задрожала маленькая слеза. Торский взял Захарова за пуговицу:
      - Да пусть они уже остаются... для праздника.
      Захаров положил руку на круглую голову мальчугана:
      - Добре. Тащи их к доктору.
      - Да доктор спит, наверное.
      - Ничего не спит. Колька в больничке пол натирает. В коридоре заиграли сигнал на обед. Колонисты потянулись в столовую. "Союзтранс" пронес на плечах несколько спящих малышей...
      ***
      В десять часов утра отдохнувшие, розовые, в парадном блеске, с вензелями на рукавах, колонисты выстроились против цветников. За цветниками сверкали вымытые окна их колонии. Площадка перед новым заводом была посыпана песком.
      - Под знамя, смирно!
      Вытянулись, подняли руки в салюте.
      Оркестр загремел знаменный марш. Взволнованные и строгие вышли из главного входа знаменщики. Еще через минуту пятьсот членов колонии имени 1 Мая, по восьми в ряд, играя на солнце всеми красками радости и молодости, маршем пошли в город. Сейчас у них нет никаких долгов перед людьми: все сделано, все поставлено на место.
      Вышли на шоссе. Справа строятся к параду рабочие машиностроительного завода. Люди уступают дорогу колонистам. Между рядами мужчин и женщин, разрывая воздух вздохами оркестра, гордо проходят пятьсот юношей.
      - Машиностроительному заводу салют! Пятьсот рук вспорхнули над головами. Лица у рабочих розовеют под солнцем. Они смеются и аплодируют.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
      Впервые - в журнале "Смена", 1938 год, № 5. По первоначальному замыслу "Симфония Шуберта" должна была стать одной из глав повести "ФД-1". Позже А. С. Макаренко думал включить ее в повесть "Флаги на башнях". Об этом сообщала редакция журнала "Смена" в небольшом вступлении к публикации: "Мы помещаем главу из нового романа писателя А. С. Макаренко о трудкоммуне имени 1 Мая..." Однако и в повесть "Флаги на башнях" "Симфония Шуберта" не вошла.