- Как не выдержана? Ведь там 35% комсомольцев!
      - Это ничего не значит, но там нет классовой установки.
      - Позвольте, как нет классовой установки. Ведь все до одного работают и гордятся своей работой.
      - Это ничего не значит. Работают потому, что там строгая дисциплина, а от не будь этой дисциплины, то и не работали б.
      - Так ведь дисциплина это хорошо!
      - Хорошо, если она основана на классовом самосознании, а у Макаренко вместо этого "долг", "честь", "горьковец", гордость какая-то.
      И т.д.
      Как тут можно спорить? К вам приводят запущенного парня, который уже и ходить разучился, нужно из него сделать Человека. Я поднимаю в нем веру в себя, воспитываю у него чувство долга перед самим собой, перед рабочим классом, перед человечеством, я говорю ему о человеческой и рабочей чести. Оказывается, это все "ересь". Нужно воспитать классовое самосознание (между нами говоря, научить трепать языком по тексту учебника политграмоты).
      Дело окончится тем, что мы разбежимся. Но это в будущем.
      Сейчас мы боремся м уступать не думаем. Если меня бьют педагогическими догматами, то я бью живым коллективом 400 горьковцев, бодрых, веселых, энергичных, знающих себе цену и с прекрасной рабочей "установкой". Если этот мой аргумент не действителен, то, значит, и бороться не за что.
      Дорогой Алексей Максимович, очень прошу Вас, не беспокойтесь и не огорчайтесь нашей борьбой. Вам нельзя нам помогать - наша борьба слишком мелка для того, чтобя втягивать в нее Ваше имя.
      Остроменцкая#38 написала в "Народном учителе" статью о нашей колонии "Навтречу жизни". Она писала мне, что послал книгу Вам. В статье, в общем, хорошо нарисован общий тон нашей колонии, но есть отдельные ошибки. Я не Кузьма Прутков и не Хулио Хурентио#40 и решительно отказываюсь от тех афоризмов, которые мне там приписываются. Возможно, что я просто дразнил при помощи дву-трех парадоксов какого-нибудь туриста. Точно так же история с палками и дубинами - явный гротеск. Наши ребята любят сочинять обо мне легенды.
      Простите, что длинное письмо.
      Ребята благодарят Вас за книжки и карточку и все толкуют об одном: "а когда же он приедет". Мы Вас ждем и готовимся: белим, красим, шьем.
      За библиотечку большое спасибо. Если у Вас есть книги, которые Вам не нужны, конечно, пришлите их нам. Это для нас не только вещи, но и реликвия.
      Преданный Вам
      А.Макаренко
      --------
      Дорогой т. Макаренко,
      горестное письмо Ваше получил вместе со статьей Остроменцкой; читая статью, едва не разревелся от волнения, от радости. Какой Вы чудеснейший человек, какая хорошая, человечья сила. Настроение Ваше, тревогу Вашу - я понимаю, это мне знакомо, ведь и у меня растаптывали кое-какие начинания, дорогие душе моей, напр. - "Всемирную литературу"#41. Но - не верю я, что Ваше прекрасное дело может погибнуть, не верю! И - позвольте дружески упрекнуть Вас: напрасно Вы не хотите научить меня, как и чем могбы я Вам и колонии помочь? Вашу гордость борца за свое дело я также понимаю, очень понимаю! Но ведь дело это как-то связано со ною и стыдно, неловко мне оставаться пассивным в те дни, когда оно требует помощи.
      Мне известно стало, что Вами заявлено требование субсидии в 20 т. Я осведомлен, что деньги эти Вы получите. Книги Вам буду посылать, семь пакетов посылаю вместе с этим письмом, из Москвы вышлю все свои книжки. Было бы хорошо, если б Вы составили список нужных Вам и послали его в Москву. Чистые Пруды, Машков перулок 1, кв. 16.
      Затем: мне очень хочется подарить ребятам инструменты для духового оркестра и для оркестра балалаечников. Разрешите? Может быть, среди ребят окажутся талантливые музыканты. А я имею возможность приобрести все это очень дешево.
      В Россию еду около 25-го мая, у Вас буду во второй половине июня.
      Передайте мой сердечный привет ребятам и научите меня сделать что-нибудь приятное для них. Дорогой друг, я очень хорошо знаю великое значение маленьких радостей, испытанных в детстве.
      Крепко жму Вашу талантливую руку, будьте здоровы! 9.5.28 А.Пешков Sorrento
      --------
      Харьков, 8 июня 1928 г.
      Дорогой Алексей Максимович!
      Мы живем сейчас исключительно под знаком Вашего приезда, думаем только о Вас, говорим только о Вас; работаем только для того, чтобы увидели Вы нашу работу. И я вместе с ребятами могу сейчас думать, говорить и писать только Вашем приезде. Ваше последнее письмо для меня какое-то неожиданное, незаслуженное высшее достижение моей жизни, и я не пытаюсь даже искать слова, чтобы выразить Вам чувства благодарности и благоговения. Если Вы еще приедете к нам, мне уже ничего не останется хотеть.
      Мы все крепко уверены, что Вы у нас будете во второй половине июня. Но так как в этой половине 15 дней, то мы и не можем считать дни до Вашего приезда, а нам это страшно нужно.
      Чтобы реальнее для нас сделался Ваш приезд, посылаю к Вам двух ребят. Один из них Шершнев#42 - наш бывший воспитанник, теперь студент Харьковского медицинского института, очень славный душевный человек, умеющий искать правду жизни без лишних криков и истерик. Это одно из моих "достижений", которое далось мне довольно трудно. Другой Митька Чевелий#43 - один из самых первых горьковцев, мой друг, теперь дзержинец, человек, не обладающий большими способностями, но сумевший из чисто воровской "психологии" сделать искреннюю, горячую и благородную натуру.
      Они оба Вам не надоедят, так как оба по-горьковски лаконичны, сделают дело и уедут. В области выражения чувств они также умеют быть сдержанными.
      Дорогой Алексей Максимович, не откажите им сказать, когда Вы приедете, сколько времени думаете у нас пробыть, кто еще приедет с Вами? Наши желания по всем этим вопросам мы даже не смеем высказывать, но, конечно, они у нас максимальны.
      Я в страшном затруднении: Вы хотите подарить нам два оркестра и еще что-то для всех колонистов. Конечно, Ваша воля, дорогой Алексей Максимович, но, поверьте, нам страшно будет неловко вводить в такие расходы, ведь духовой оркестр стоит несколько тысяч. Может быть, совершенно невозможно, чтобы благодаря нашему существованию Вы переживали материальную заботу, а для нас так трудно связать Ваше имя с материальной ценностью. С другой стороны, всякая вещь, связанная с Вашим именем, дорога для нас, независимо от того, сколько она стоит. И если Вы хотите доставить ребятам радость сверх той радости, какая заключается в Вашем приезде, то подарите им какую-нибудь небольшую вещь вроде ножика, чтобы она всегда могла остаться на память о Вашем приезде.
      У Вас так много забот сейчас и Вы так заняты в Москве, что я позволяю себе не послушаться Вас и не посылаю списка книг.
      В Москве так много Вам приходится видеть людей и говорить с ними, что мне страшно совестно затруднять Вас еще нашей депутацией. Вы простите. 9.6.28 Преданный Вам А.Макаренко
      Сейчас получили перевод 20000 рублей по Вашему приказу. Я даже не способен понять, что случилось. И я не способен ничего сказать, кроме слов удивления и преклонения перед Вашей живой личностью. Но здесь есть недоразумение. Я просил у разных учреждений 20000. Наконец, я получил 16000 рублей в Харькове на ремонт. Вы, конечно, об этом не знали. Я очень виноват перед Вами, что не сообщил Вам об этом, и у Вас осталось преувеличенное знание о нашей нужде. Я очень боюсь, что сейчас дело непоправимо, но я буду ждать встречи с Вами, чтобы просить у Вас прощения и совета, как поступить.
      Преданный Вам А.Макаренко
      Харьков, 27 июня 1928 г.
      --------
      Дорогой Алексей Максимович!
      Наши хлопцы, бывшие у Вас, рассказывали, сколько Вы писем получаете, и теперь прямо стыдно писать Вам длинное письмо.
      Но и коротко нам так легко рассказать о себе. Мы ждем Вас, в этих словах вся наша жизнь. Ждем между пятым и десятым. Если Вы приедете в Харьков, мы на вокзале Вас потихоньку встретим так, что никто не будет знать. Вы обещали мне написать о дне и часе Вашего прибытия. Я этот день и час скрою даже от колонистов, чтобы действительно Вас никто не беспокоил. У нас в колонии мы также не будем Вас затруднять никакими речами. Вы у нас даже сможете отдохнуть.
      Никаких подарков не нужно больше, дорогой Алексей Максимович, и так мы Вам уже чересчур дорого стоим.
      Ждем.
      Искренне преданный Вам А.Макаренко
      --------
      Харьков,
      коммуна им. Дзержинского.
      22 ноября 1928 г.
      Дорогой, родной Алексей Максимович!
      Спасибо, что вспомнили обо мне в Вашем письме к горьковцам. Я давно должен был написать Вам и должен был объяснить Вам причины моего ухода#44 из колонии, но мне все казалось, что моя переписка с Вами внесет новую тревогу и новую нервность в жизнь горьковской колонии. Насколько я дорожил ее покоем и правильным развитием, Вы можете судить по тому, что я уехал из колонии, даже не простившись с ребятами и товарищами, уехал ранним утром, как будто в отпуск, и больше в колонии не был. Я тем более должен был так поступить, что в колонии тогда оставались на работе все мои друзья, с которыми я вел колонию 8 лет. Волновать ребят и проливать слезы мне представлялось вредным для самого дела. По этим же причинам я решил не писать Вам, решил, так сказать, исчезнуть с колонийских горизонтов.
      Вся эта моя дипломатия оказалась напрасной: кроме меня, нашлось много охотников приложить руки к колонии. Прежде всего стравили персонал большинство старых работников не могли выдержать постоянных обвинений в "макаренковщине" и ушли, кто куда мог. На место завкола долго искали педагога, не нашли и назначили неграмотного столяра, человека хорошего, но, разумеется, неспособного справиться с 400 характерами наших горьковцев. Он скоро сделался предметом насмешек со стороны ребят и, вероятно, должен будет скоро уйти. Колония пока что держится благодаря нечеловеческим усилиям Весича#45, может быть, помните, человека с рано поседевшей головой. Он был при мне заместителем заведующего и остался им и теперь. Много зла приносит в колонии Гойдарь, бывший заведующий одной из колоний в Полтаве, уволенный за побои и теперь старающийся восстановить свое реноме в должности заведующего педагогической частью колонии им. Горького. Колония, благодаря его деятельности, принимает постепенно обычный вид наших детских домов: ленивый... персонал, кое-как отбывающий свои часы, склочный и вздорный, готовый из-за каждого пустяка утопить товарища, подсидеть, донести; ленивый, скрытый, сонный ребячий состав, смотрящий на колонию, как на временное пристанище, как на "казенный" котел, в котором можно пожить до того счастливого времени, когда можно будет устроиться на какой-нибудь работе, пить водку и носить клеш. Поэтому отношение к колонии у ребят сугубо утилитарное - уже сейчас дошло дело до кражи пассов в столярной мастерской и на электростанции.
      Для того чтобы подкупить ребят, откровенно брошен лозунг: "Вас эксплуатировали, теперь вас будут учить". Но учить некому, да и какая учеба без рабочего настроения, без рабочего пафоса, без рабочих традиций. Разрушение этих традиций - главное зло. Их нельзя сделать в неделю при помощи безответственной болтовни, они создаются годами, в колонии им. Горького они складывались в течение восьми лет.
      Для чего нужно было губить нашу колонию, трудно сказать. В самый день Вашего пребывания в колонии туда приехал предглавсоцвоса Арнаутов и поставил мне ультиматум: или перейти на обычную соцвосовскую систему, или уйти. На другой день после Вашего отьезда я сдал колонию, не мог же я серьезно поставить крест и над своей восьмилетней работой, и над самой колонией.
      Но интереснее всего то, что вот уже четыре месяца, как я ушел из колонии, а система все-таки держится. Именно то, против чего особенно возражали - отряды и командиры, салюты и рапорта - осталось неприкосновенным. Для гибели колонии никаких серьезных причин вообще не было. Было обычное коллективное головотяпство, в котором и виновных не
      сыщешь. Отдельные лица, особенно старавшиеся в травле колонии, уже успели бросить свою полезную педагогическую деятельность и даже уехали из Харькова, остальные продолжают жевать свою жвачку за письменными столами и сонно посматривать на гибель колонии - что им такое колония им. Горького, одной колоний меньше, одной больше.
      Моя личная трагедия, конечно, меньше всего может занимать даже меня самого - мало ли у кого глупые руки отнимало дело целой жизни. Жаль колонии.
      Сейчас я занят книгой, которую почти закончил. В ней я описываю историю работы и гибель колонии и стараюсь изложить свою воспитательную систему. Книга получается большая и кажется интересною, но я боюсь, что ее предварительно отправят на заключение Наркомпроса и там сьедят. Называю я ее "Педагогическая поэма"#46.
      Я очень надеюсь, что Вы разрешите посвятить ее Вам. Это дело не только моего преклонения перед Вами, как перед великим художником, но и дань чисто деловой благодарности, - в Ваших книгах я нашел для себя педагогические откровения. Не может быть воспитания, если не сделана центральная установка о ценности человека.
      Я буду Вам без конца признателен, если пришлете две-три строчки. Для меня они принесут запасы сил надолго.
      Работаю я сейчас в коммуне им. Дзержинского. Здесь 80% горьковцев и горьковская педагогика. Мы все-таки не умерли.
      Мне хочется надеяться, что наша правда восторжествует и мне удастся где-нибудь возродить колонию Вашего имени.
      Будьте здоровы, дорогой Алексей Максимович.
      Спасибо Вам за любовь и внимание к нашей колонии и за те начала силы, которые мы в своей работе находим благодаря Вам.
      Искренне преданный Вам
      Харьков, почтовый ящик N 309 А.Макаренко
      --------
      Дорогой Антон Семенович,
      Ваш уход из колонии поразил и глубоко огорчил меня. Если б я узнал об ультиматуме Арнаутова, я, конечно, действовал бы более энергично. Но у меня было обещание т. Б. в Харькове "не мешать" Вам в работе Вашей. В Москве я тоже говорил о том, чтоб Вас не трогали, и тоже был успокоен обещанием не делать этого. И - все-таки! Очень боюсь, что в это дело замешаны тенденции "националистического" характера.
      Пишу в Москву, настаивая на необходимости Вашего возвращения в Куряж. В январе будет напечатана моя статья о "беспризорных" и колонии, созданной Вашей энергией. Разрушать такие дела - преступление против государства, вот как я смотрю на эту историю.
      Антон Семенович - Вы энергичный, умный человек. Я знаю, как должно быть больно Вам, но - не падайте духом! Все наладится.
      За предложение посвятить мне Вашу "Педагогическую поэму" сердечно благодарю. Где Вы думаете издать ее? Советую - в Москве. Пошлите рукопись П.П.Крючкову#47, по адресу: Москва, Госиздат. Он Вам устроит печатание быстро и хорошо. Думаете ли Вы иллюстрировать ее снимками? Это надо бы сделать. Не опасайтесь, что этим книга станет дороже.
      Крепко обнимаю Вас, дорогой друг, будьте здоровы! 6.12.28 А.Пешков
      Передайте мой привет колонистам Дзержинского. А своих видите? Они ведь, наверное, знают, где Вы?
      А.П.
      --------
      Дорогой Алексей Максимович!
      Простите, что я Вас беспокою. Когда я у Вас был, Вы мне рекомендовали издавать мою книгу не у "Народного учителя", а в Госиздате.
      В моей книге выходит к последему времени, когда я прибавил несколько совершенно необходимых теоретических глав, до 20 листов. Такую солидную книгу мне самому не хочется издавать в "Народном учителе".
      Наконец мне просто хочется поступить так, как Вы советуете. Вы, вероятно, имеете для этого основания.
      В связи со всем этим у меня к Вам большая просьба. Не откажите дать для моей книги небольшую рекомендательную записку. Пока что мне нужно только одно: чтобы ее не заложили куда-нибудь далеко и хотя бы прочитали, чтобы судить, годится она или не годится.
      Потом, если она будет признана достойной издания, я буду просить Вас просмотреть ее.
      Если Вы такую записку пошлете в ГИЗ, попросите Петра Петровича#48 мне об этом сообщить.
      В моей книге 3 части. Первую я отправлю в ГИЗ немедленно после того, как получу письмо от Петра Петровича.
      Преданный Вам и любящий Вас Харьков, А.Макаренко почтовый ящик N 309, А.С.Макаренко, 1929 г., сентябрь, октябрь
      --------
      Дорогой Макаренко,
      ввиду того, что Халатов#49 уехал в Сибирь и пробудет там не менее месяца, я рекомендую Вам передать рукопись в из-во "Земля и фабрика"#50
      Илье Ионовичу Ионову#51. Письмо к нему прилагаю.
      Жму руку, всего доброго. 10.10.29 А.Пешков
      Харьков, 5 октября 1932 г.
      --------
      Дорогой Алексей Максимович!
      Вместе с коммунарами-дзержинцами я привествовал сорокалетие Вашей работы, и наше приветствие было напечатано в "Правде" в номере, посвященном Вам#52. Заметили ли Вы эго?
      А сейчас у меня появилась надежда, что Ваш юбилей поможет возродиться идее горьковской колонии, правда, уже в другом месте. Третьего дня в московских газетах было напечатано, что МОНО решил открыть образцовую коммуну для беспризорных Вашего имени#53. Мне показалось, что я имею примущественное право просить поручить эту коммуну мне. Кого просить? Может быть, в Москве меня мало знают. Я решил затруднить Вас напоминанием о себе.
      Это письмо, вероятно, выйдет длинным, простите за это, но мне думается, Вы не будете сердиться за мой рассказ, если вспомните, что мы с Вами долго переписывались.
      После Вашего посещения колонии им. Горького#54, если Вы помните, я из колонии должен был уйти, так как не хотел поступиться ни одним словом из своих педагогических верований. Вы тогда выступили на мою зашиту, но даже Ваше слово не пробило толщу наробразовских предрассудков и завирательной болтовни. Я спас остатки своего дела в коммуне им. Дзержинского, куда вместе со мной перкочевала сотня горьковцев и часть персонала. Они и до сих пор еще называют себя "старыми горьковцами".
      Мне кажется, что Вам коммуна им. Дзержинского не совсем понравилась#55. Вас, вероятно, смутило кажущееся внешнее богатство. Но за этим богатством скрылся хороший рабочий ребячий коллектив, воспитанный в горьковской колонии. За прошедшие с тех пор четыре года дзержинцы многого достигли: давно уже перешли на полную самоокупаемость, открыли у себя рабфак, построили новый, во всех отношениях замечательный завод, приняли много новых беспризорных. Сейчас это во всех отношениях интересное учреждение, красивое и культурное, делающее большую и нужную работу. В этом году мы выпустили в вузы двадцать четыре человека.
      Я не спускал глаз с горьковской колонии, она пережила много тяжелых дней. В ней несколько раз менялись заведующие, это было плохо. Еще хуже было то, что наробраз провел настоящую победоносную войну против всех остатков "макаренковщины", разогнал всех моих помощников, а многие ребята и сами ушли. В результате всех этих мероприятий к весне этого года колония страшно обеднела и упала во всех отношениях: побеги, воровство, пьянство, об этом писались целые страницы в харьковских газетах.
      В марте "старые горьковцы", и живущие в коммуне, и давно вышедшие в самостоятельную жизнь, врачи, агрономы, педагоги поставили вопрос о возрождении колонии. Горьковские ребята, а они все знают о старом блеске колонии, встретили эту мысль с настоящим энтузиазмом. Было несколько встреч и общих собраний дзержинцев и горьковцев, побывал и я в колонии. Намечалось обьединение двух колоний на началах федерации под моим общим руководством. В наробразе давно исчезли старые противники моей системы, давно уже признаны достижения коммуны им. Дзержинского, возражений с этой стороны не было. Но не захотели такого обьединения мои теперешние шефы. Мне пришлось отказаться от продолжения горьковской истории.
      Сообщение в московских газетах об открытии новой коммуны Вашего имени меня снова взволновало. Я предьявляю мре право на работу в колонии Вашего имени и считаю, что это право никто оспаривать не может: с 20-го г., я , кажется, один во всем Союзе стоял во главе коллектива горьковцев. Ведь нас обьединяло не только официальное Ваше шефское имя, но и реальное обьединение наше вокруг Вашей личности, жизни и Вашей мысли. Много моих воспитанников сейчас работают в Союзе, и они до сих пор с гордостью называют себя горьковцами и не теряют связи ни со мной, ни друг с другом. И вот мы, горьковцы, считаем, что организация новой коммуны горьковцев должна быть нашим делом. Нас интересует в данном случае не только желание снова работать в горьковской колонии, но и чисто деловые предложения: ни для кого не секрет, что детские дома и колонии у нас плохо живут и работать до сих пор не умеют. А колония Вашего имени должна быть во всех отношениях образцовой. Мы чувствуем за собой силы и опыт такую колонию создать. И есть какая-то красота в том, что новую Вашу колонию создадут не бюрократические деятели, а Ваши старые друзья - горьковцы.
      Важно еще одно обстоятельство: в той же телеграмме из Москвы сказано, что создается и техникум им. М.Горького для подготовки работников внешкольного типа - педагогов. Прямо не пойму, почему именно внешкольного, у нас совершенно нет работников для детских домов, а готовить их наши пелвузы не умеют. Я считаю, что при коммуне им. Горького надо иметь техникум для подготовки работников таких коммун. Я не хвастун, но ручаюсь, что такой техникум могу создать только я, и, может быть, еще три-четыре человека в Союзе, для этого нужно иметь огромный опыт работы с беспризорными, а у нас этот опыт редко кто выдерживал больше двух-трех лет. Для подготовки таких работников нужна совершенно особая программа. В глубине души я думаю, что эта программа пригодится вообще для создания советской школы воспитания, но это пусть так и будет в глубине.
      Я Вас прошу: помогите сделать это большое и нужное дело, помогите это дело сделать нам, горьковцам. Сколько их я смогу насобирать, я еще хорошо не знаю, но за успех я ручаюсь.
      Никаких сверхкорыстных мотив у меня, конечно, нет. В коммуне им. Дзержинского меня ценят и любят, хорошо платят, и дело способно удовлетворить работника, но здесь уже все сделано, осталось наводить последний лоск. Правда, и здесь мне не дают полной свободы творчества, и здесь находятся охотники потребить то, что добыто огромным моим напряжением, но ведь от этого нигде не избавишься...
      Я знаю, что первые годы в новой коммуне для беспризорных всегда каторга, но к этому влечет по привычке, а ведь в Москве пахнет горьковской колонией - вот, даже странно как-то представить, что колония им. Горького - и вдруг без меня.
      Я, наверное, слишком многословен, и Вы так уже увидели и почувствовали мою правду.
      Я не знаю, как это сделать, мне кажется, что Вы имеете право выбирать заведующего Вашей коммуной. Мне бы хотелось учавствовать в самом проектировании колонии, потому что тогда легче всего наделать всяких глупостей.
      В МОНО меня когда-то знали, о коммуне им. Дзержинского знают наверняка. На днях выйдет в ГИХЛе моя книга " М а р ш т р и д ц а т о г о г о д а", которая о коммуне много расскажет интересного. Может быть, и это поможет.
      Кстати, о моей литературной деятельности: в ГИХЛе принята и вторая рукопись "ФД-1", большой очер листов на двенадцать, а самая дорогая для меня работа, "Педагогическая поэма"#56, изображающая не сладкие достижения, а тяжелейшую борьбу в горьковской колонии, полную не только пафоса, но и преступлений, между прочим моих собственных, книга, посвященная Вам, лежит у меня дома: как-то страшно выворачивать свою душу перед публикой с такой щедрой искренностью.
      Все-таки простите за такое длинное письмо. Но если Вы его прочитали, я почему-то уверен, что колония им. Горького будет в моих руках, серьезно, иначе и быть не может, это было бы просто недопустимо.
      Преданный Вам Харьков, 54, А.Макаренко коммуна им. Дзержинского, А.С.Макаренко
      --------
      Дорогой Антон Семенович,
      вчера прочитал Вашу книжку "Марш 30-го года". Читал - с волнением и радостью, Вы очень хорошо изобразили коммуну и коммунаров. На каждой странице чувствуешь Вашу любовь к детям, непрерывную Вашу заботу о них и такое тонкое понимание детской души. Я Вас искренне поздравляю с этой книгой. Вероятно, немножко напишу о ней. Колонисты Куряжа не пишут мне. Не знаю о них ничего. Прискорбно, какие хорошие ребята были там.
      Крепко жму Вашу руку.
      Передайте ребятам привет мой, скажите, что я страшно рад был прочитать, как они живут, как хорошо работают и хорошо, дружески, по-настоящему относятся друг к другу.
      17.12.32.
      Sorrento М.Горький
      --------
      Дорогой и глубокоуважаемый Алексей Максимович!
      Ваше письмо о моей книге - самое важное событие в моей жизни, к этим словам я ничего уже не могу прибавить, разве только то, что я просто не понимаю, как это можно иметь такую большую душу, как у Вас.
      А я о своем писании был очень плохо мнения. Писательский зуд просто оказался сильнее моей воли, а по доброй воле я не писал бы. Ваш отзыв перепутал все мои представления о собственных силах, теперь уже не знаю, что будет дальше. Впрочем, к писательской работе меня привлекает одно мне кажется, что в нашей литературе (новой) о молодежи не пишут правдиво, а я очень хорошо знаю, какая это прелесть - молодежь, нужно об этой прелести рассказывать. Но это очень трудно, для этого нужен талант и еще... время. У меня как будто не было ни того, ни другого. Пишу сразу в чистовку, получается неряшливо, а через каждые две строчки меня "пацаны" отрывают, писать приходится все в том же "кабинете".
      Поэтому все, что я написал, меня смущало. Сейчас в ГИХЛе лежит моя рукопись "ФД-1" из истории последних лет коммуны им. Дзержинского. В редакции относятся к ней очень сдержанно, наверное, она будет издаваться тоже два года, как и "М. 30 г.". А самая дорогая для меня книга, давно законченная, "Горьковцы"#57, листов на 20, лежит у меня в столе, там слишком много правды рассказано, и я боюсь.
      Есть еще у меня и пьеса#58. Даже стыдно писать Вам о таком обилии.
      Недавно я писал Вам в Москву, наверное, Вы не получили моего письма. В нем я писал и о колонии в Куряже. В московских газетах было сообщении об открытии "образцовой колонии" им. Горького. Я просил Вас поручить эту колонию нам, "горьковцам". На это дело пошли бы лучшие ребята, выпущенные из колонии в Куряже, теперь педагоги, инженеры, врачи.
      Куряжскую колонию возродить уже нельзя. В прошлом году дзержинцы поставили вопрос об обьединении с Куряжем в "дивизию", но начальство не согласилось. Колония живет плохо, после меня переменилось уже четыре заведующих, глупости там наделаны непоправимые, коллектива нет, проходной двор. Монастырское старье давно нужно было развалить, нужно было строить, богатеть, а там до сих штукатурка 1928 г. Нехорошо. Коммуна им. Дзержинского на днях праздновала свое пятилетие. Ребята постановили передать Куряжу помощь 10000 рублей, но это чепуха. Там деньги не помогут. Там нужна большая работа, все нужно сначала. А если сначала, так лучше уже на новом месте. Ваше имя в Куряже нужно снять.
      Простите за длинное письмо. Ваши слова ребятам я передал на общем собрании. Они горды и сейчас Вам пишут.
      Посылаю Вам наш юбилейный сборник#59.
      Спасибо за Ваше внимание и поддержку, если можно за это благодарить. Харьков, 54, коммуна Дзержинского Преданный Вам А.Макаренко
      1.1.1933
      --------
      Дорогой Антон Семенович,
      я, стороною узнал, что Вы начинаете уставать и что Вам необходим отдых. Собственно говоря, мне самому пора бы догадаться о необходимости для Вас отдыха, ибо я, в некотором роде, шеф Ваш, кое-какие простые вещи должен сам понимать. 12 лет трудились Вы, и результатам трудов нет цены. Да никто и не знает о них, и никто не будет знать, если Вы сами не расскажете. Огромнейшего значения и поразительно удачный педагогический эксперимень Ваш имеет мировое значение, на мой взгляд.
      Поезжайте куда-нибудь в теплые места и пишите книгу, дорогой друг мой. Я просил, чтобы из Москвы Вам выслали денег. Будьте здоровы, крепко жму руку. Всего доброго! 30.1.33 А.Пешков
      --------
      Дорогой Антон Семенович,
      не отвечал Вам ожидая, когда получу возможность ответить конкретным предложением.
      Но покамест еще не вижу этой возможности и пишу только для того, чтоб Вы знали: письмо Ваше получено мною и о Вашем переводе в Москву я забочусь.
      Будьте здоровы! 10.8.33 А.Пешков
      Макаренко.
      Харьков. 25 августа 1933 г.
      --------
      Дорогой Алексей Максимович!
      Получил Ваше письмо. Поверьте, нет в моекм запасе таких выразительных слов, при помощи которых я смог бы благодарить Вас. Если я вырвусь из моей каторги, я всю свою оставшуюся жизнь отдам для того, чтобы другим людям можно было вести воспитательную работу не в порядке каторги. Это очень печально: для того чтобы воспитать человека, нужно забыть, что ты тоже человек и имеешь право на совершенствование себя, и своей работы.
      Отсюда вырваться без Вашей помощи мне не удалось бы никогда.
      Сейчас я выпустил 45 человек в вузы, и для моей совести сейчас легче расстаться с коллективом. Вырваться от начальства гораздо труднее. оно очень привыкло к безграничной щедрости, с которой здесь я растрачивал свои силы, растрачивал при этом не столько на дело, сколько на преодоление самых разных предрассудков.
      Простите, дорогой Алексей Максимович, что я занимаю Вас своей персоной. В Вашей работе, наверное, много более ценных обьектов, но что же делать, если мне выпало такое счастье - заслужить Ваше внимание.
      В начале сентября я буду в Москве, и, надеюсь, Вы разрешите Вас посещать.
      Преданный Вам
      А.Макаренко
      Дорогой Антон Семенович,
      на мой взгляд, "Поэма" очень удалась Вам. Не говоря о значении ее "сюжета", об интереснейшом материале, Вы сумели весьма удачно разработать этот материал и нашли верный, живой, искренний тон рассказа, в котором юмор Ваш - уместен как нельзя более. Мне кажется, что рукопись не требует серьезной правки, только нужно указать постепенность количественного роста колонистов, а то о "командирах" говорится много, но армии не видно.
      Рукопись нужно издавать. Много ли еще написано у Вас? Нельзя ли первую часть закончить решением переезда в Куряж? 25.9.1933 А.Пешков
      7 марта 1934 г.
      --------
      Дорогой Алексей Максимович!
      Спасибо Вам. Благодаря Вашему вниманию, поддержке, а может быть и защите моя "Педагогическая поэма" увидела свет, да еще в таком совершенно уже незаслуженном соседстве с Вашей пьесой#60.