И на заводе, и в спальнях, и в клубах, и в столовой вас обязательно поразит какая-то совершенно исключительная опрятность и нарядность этого этого особого мира - мира до конца социалистического. Все здесь блестит и радуется: безукоризненный паркет, зеркала, блестящие никелем и чистотой станки, правильно сложенные детали и полуфабрикаты, портреты, гардины и цветы, солнечные пятна на каждой стене, сверкающие улыбки молодежи, снова цветы и снова улыбки. Цветов много: в столовой, в спальнях, в клубах; много и радости, но все это каким-то чудесным образом не кажется вам праздником. Нет, это будни, это вы чувствуете на каждом шагу, так много здесь делового движения, так мало здесь торчащего излишества, так все по-деловому прилажено и скромно. Да, это совершенно новый мир, здесь новая радость, и даже цветы кажутся новыми. И это мир рабочий.
      Вам непременно захочется проникнуть в самое существо этого мира. Что это за коммунары-дзержинцы?
      Идиллия или социализм? Вам захочется проникнуть в самое существо этого мира. Вас к тому же немного смущает внешняя идилличность коммуны, и вы не можете связать ее с другими вашими впечатлениями: с серьезной заводской работой, с уверенным и четким ритмом коммунарской жизни. Поэтому и самый завод, и ритм, и настоящий рабфак вам иногда начинают казаться тоже идиллией. Потом вы начинаете догадываться, что иддиличны не коммунары, а вы сами. Они вас растрогали и удивили, а пока вы стоите и умиляетесь, они разбежались куда-то по своим делам и забыли о вас - им некогда. Вы начинаете соображать, что они счастливы тем счастьем, за которое и вы, может быть, боролись и истратили на один метр ваших нервов.
      И тогда ваша мысль поневоле направляется к источнику этого прекрасного дела: кто это придумал, кто это так разумно, с такой любовью к детям, с таким уверенным знанием создал это детское счастье, кто это смог не испугаться идиллии, о которой и вы мечтали и которая, как потом оказалось, называется социализмом? Счастье здесь не от папашиного капитала, не от жизни беззаботной, не от паразитского обжорства, не в слое разведенного жирка, покрывающего мускулы, а счастье в рабочем усилии, в ощущении самих мускулов, в просторной дорогое вперед, по которой идут миллионы трудящихся, в этом слиянии с мировым делом. счастье в том, что уже не может быть стыдно от паркета, цветов и зеркал, счастье в настоящей человеческой свободе.
      И вы начинаете понимать, что это и ваше дело, что это дело нашей революции, что фундаменты его заложены на неизмеримых полях великих и победных классовых битв. А чекисты были последовательны и логичны: увековечить память Дзержинского после его смерти они решили этим уголком социализма, тем более что социализм - это не остановка, это тоже движение, и движение вперед.
      Коммуна открыта 29 декабря 1927 г. Чекисты Украинцы не были так богаты, чтобы строить дорогой завод, большие корпуса. Все дело в том, что чекисты обладали очень небольшими средствами, собранными путем вычетов из их жалованья. Они вложили в дело другой капитал: силы своего коллектива, свою мысль, свое преклонение перед памятью Дзержинского, они реализовали новые представления о человеке, позволяющие беспризорного поставить в первые ряды общества, в первые ряды не только по характеру прав, но и по характеру обязанностей, по требованию к человеку.
      Коммуна 1927 г. была совсем маленьким детским коллективом - всего на 50 человек, он владел только одним домом, небольшой мастерской полукустарного типа, в которой даже эти 50 поместиться не могли. Дети эти не умели работать и не знали, что они должны делать, они были малограмотны и малокультурны: "цветы" интервенции и войны, беспризорные.
      Но чекистский коллектив в эту небольшую ячейку вложил большие запасы энергии, большевистской настойчивости и возможности далекого развития, вложил в форме крупной человеческой заботы и мысли о детях. Коммунары пришли в светлые солнечные комнаты, в уют и тепло, им были сказаны настоящие человеческие слова о работе и жизни, и полдесятка станков и две классные комнаты были поставлены перед ними как отправная точка будущей их работы.
      Было это небольшое хозяйство до конца продумано, прилажено, строго проверено до последней мелочи, и в него была уже с первого дня вложена идея того же счастья, о котором мы говорили выше.
      Сейчеса, когда прошло пять лет, когда коммуна живет полной жизнью, коммунары вспоминают имена своих первых начинателей с благодарностью и любовью.
      Скажите перед коммунарами эти имена - и коммунарские лица расцветают улыбками, гремят аплодисменты, и после того еще долго не может замереть щебетание детских, девичьих, юношеских голосов, взволнованных родными образами, возникшими перед ними. Тогда в коммуне ярко вспоминаются и первые детские дни, и первые годы, наполненные проблемами и стремлениями, иногда недалекие и от нужды, бороться с которой коммунары были всегда в силах, тем более что нужда тоже возбуждалась стремлением вперед и сознательным отказом от некоторых вещей. Вспоминаются и первые "достижения" - кустарная мебельная фабрика, и арматура в деревянных худых цехах, среди чахоточных дряхлых станков, борьба с кустарщиной и дешевкой. Вспоминаются и поражения, и победы: поражения учили коммунаров работать, победы вели к новым победам, вели вперед.
      ОПЫТ МЕТОДИКИ РАБОТЫ ДЕТСКОЙ ТРУДОВОЙ КОЛОНИИ
      (Материалы книги) 1. Предисловие Содержание настоящей книги я хотел бы ограничить узкометодическим материалом, не производя разведок в область теории воспитания...
      К сожалению, мне приходится считаться с разрывом между теорией и практикой воспитания. "Теория" живет отдельно от практики, влияние ее в нашем деле ничтожно, а в последнее время она и сама поняла тщету своего существования и потихоньку замерла в одной из запыленных кладовочек великолепного дворца наук. Воспитательная практика, оказавшись не в силах понять теоретические тексты и привязать их к делу, в лучшем случае опирается на здравый смысл, в худшем - на ходячие старенькие педагогические предрассудки... Методика воспитания не может опереться на педагогическую теорию как на нечто действительно существующее в данный момент и надежное. Поэтому мне придется довольно часто задерживаться на теоретических вопросах, чтобы логика того или другого приема сделалась ясной.
      Теоретические рассуждения, не опирающиеся на широко поставленную науку, разумеется, рискуют оказаться дилетантскими, но я надеюсь, что нам поможет общая ясность тех принципов, на которых строится советское общество...
      Я должен еще сделать несколько замечаний по существу вопроса.
      Человек воспитывается целым обществом. Все события в обществе, его работа, движение вперед, его быт, успехи и неудачи - все это настолько могучие и настолько сложные воспитательные факторы, что адекватно показать их работу можно в большом специальном исследовании, которое может убедительным, только опираясь на большое количество удостоверенных наблюдений. Это уже не методика, а нечто более широкое.
      Детское воспитательное учреждение в современной практике руководит ростом человека на очень ограниченном отрезке времени - три года - пять лет. Его работа ограничена во времени, количественно, но она ограничена и в глубину, так как детская колония может овладеть только очень небольшим пучком влияний, идущих от всех элементов общества, природы, наследственности. Правда, влияние детской колонии и в этом случае может быть чрезвычайно могучим, так как оно проводится в специально концентрированных формах действия, но это не уничтожает его ограниченности.
      Тема еще более суживается благодаря специфической позиции автора. Я не педагогический мыслитель, не специалист-исследователь детской жизни и жизни детского учреждения. Я работал в двух детских учреждениях: в колонии для правонарушителей им. М.Горького с 1920 по 1928 г. и в коммуне им. Ф.Э.Дзержинского с 1928 по 1932 г. Оба эти учреждения, каждый в свое время, достигли хороших результатов. Это обстоятельство дало повод многим товарищам принуждать меня к изданию книги о работе в детской колонии. Но я никогда не имел досуга ни записывать свои наблюдения, ни подсчитывать результаты отдельных приемов и влияния отдельных событий в коллективе. Все же передо мною прошло за 12 около 2500 молодых людей, и я пережил около 70 тысяч часов рабочего педагогического напряжения. Все это "материал" слишком сырой, но я ни какую особенную "сухость" и не претендую... Далее я работал почти исключительно с беспризорными...
      В итоге я предлагаю читателю чрезвычайно мало, но глубоко убежден, чтчо многое из моего опыта и кое-что из моих соображений нашим работникам пригодится.
      2. Вступление Ц е л и в о с п и т а н и я Чрезвычайно существенный момент в нашей работе - она должна быть до конца целесообразна. Мы обязаны воспитывать такого человека, который нашему обществу нужен. Иногда эта надобность определяется обществом очень нетерпеливо и требовательно: дайте инженеров, врачей, формовщиков, токарей. Это требует партия, хозяйственники, плановики.
      Врачи, инженеры и формовщики требуются не только у нас рабочим классом. На Западе буржуазия предьявляет такие же требования к педагогам. Но кадры, выпускаемые у нас, и кадры для буржуазных стран за пределами своего профессионального единства должны отличаться прямо противоположными личными особенностями. Удается ли буржуазии воспитывать эти необходимые ей особенности - вопрос посторонний, но наше воспитание должно быть удачным. Здесь мы уже выходим за границы понятия "кадры" в том смысле, в каком это слово часто поднимается теперь. Мы уже должны говорить не только о профессиональной подготовке нового поколения, а о воспитании такого типа поведения, таких характеров, таких личных комплексов, которые нужны именно в Советском государстве в эпоху диктатуры пролетариата, в момент нашего перехода к бесклассовому обществу. Цели воспитательной работы могут быть выведены только из общественного требования, из его нужды.
      Попытки повозиться с "целями воспитания" у нас, конечно, были.
      В начале революции наши педагогические писатели и ораторы, разогнавшись на западноевропейских педагогических трамплинах, прыгали очень высоко и легко "брали" такие идеалы, как "гармоническая личность". Потом они заменили гармоническую личность "человеком-коммунистом", в глубине души успокаивая себя соображением, что это все равно. Иногда они расширяли идеал и провозглашали, что мы должны воспитывать "борца, полного инициативы".
      С самого начала и проповедникам, и ученикам, и посторонним зрителям было одинаково понятно, что при такой абстрактной постановке вопроса наблюдать достижения подобных целей и таким образом проверить педагогическую работу все равно никому не доведется, а потому и постановка указанных идеалов было делом совершенно безопасным.
      Таким же базопасным делом была и дальнейшая работа на педагогическом "турнике": идеалы эти очень удобно укладывались в какие угодно логические комбинации. Один из авторитетных авторов не так давно без всякого особенного напряжения непосредственно выводил из поставленного идеала педагогическую методику: хулигана нельзя выгнать в коридор из класса, ибо в таком случае из него не выйдет "борец с инициативой", а получится "раб и подхалим"#1.
      Нужно удивлять нашему чрезмерному прекраснодушию. Мы читали все это с поразительным спокойствием, выключая и наш опыт, и политическое развитие, и здравый смысл. Больше того, мы почтительно поражались учености автора, и если на другой день мы все-таки выгоняли хулигана из класса, то делали это с ощущением своей преступности, хотя собственными глазами видели, что ни рабы, не подхалимы от нашего греха как будто бы не размножались. Очень часто мы убеждались и в том, что оставление хулигана в классе никогда не воспитывало из него "борца с инициативой".
      Так сильно действует на впечатлительную душу педагога ловко сделанный трюк с идеалом.
      Все же постепенно, по мере того как мы сами развивались в работе и проверяли ее результаты, мы начали сомневаться в ценности предложенных идеалов. Они нам не понравились прежде всего по причинам своего чрезмерного совершенства. Это именно идеалы, и нам нужны практические цели, понятные для нас, выполнимые и грамотные, как хорошие чертежи дома в жилищном строительстве: здесь балкон, здесь лестница, кухня.
      Потом мы обратили внимание на небольшой "хвостик" индивидуализма, который незаметно торчит у каждого такого автора. Личность, коммунист, борец - все это обязательно в единственном числе. Так и представляется богатый кабинет в богатом доме - уютный, мягкий, затененный. В кабинете личность - сынок хозяйский, а над его душой ученый мастер, который за приличное вознаграждение взялся изготовить из хозяйского сына "гармоническую личность" в полном соответствии с либеральными убеждениями папаши, тем более что "гармоническая личность" очень идет и к хорошему автомобилю, к замечательной яхте, и к богатому дворцу, и к богатой невесте.
      А у нас массовое воспитание, воспитание миллионов, кадры для наших исторических пятилеток. О целях нашего воспитания нужно говорить в каких-то других словах, в каких-то цифрах, с совершенно иным пафосом, деловым, скромным, ответственным#2.
      Цели нашей работы должны быть выражены в реальных качествах людей, которые выйдут из наших педагогических рук. Каждый воспитанный нами человек - это продукт нашего педагогического производства. И мы, и общество должны рассматривать наш продукт очень пристально и подробно, до последнего винтика. Как и во всяком другом производстве, у нас возможен выпуск прекрасной продукции, только удовлетворительной, только терпимой, наконец, условного брака, полного брака#3. Успех нашей работы зависит от бесчисленного количества обстоятельств: педагогической техники, снабжения, качества материала. Наш основной материал - дети - неизмеримо разнообразен. Спрашивается, сколько процентов этого материала годится для воспитания "человека, полного инициативы", - 90? 50? 10? 0,05. А на что пойдет остальной материал?
      Если так подходить к вопросу, становится абсолютно недопустимым заменять точное описание нашего продукта общими возгласами, патетическими восклицаниями и "революционными" фразами.
      В подобных целевыражениях так разит идеалом, что практическое их использование делает совершенно невозможным. Абстрактный идеал как цель воспитания неудобен для нас не только потому, что идеал вообще недостижим, но и потому, что в сфере поступка очень запутаны "междуидеальные" отношения. Идеальная вежливость, идеальный хозяйственник, идеальный политик, идеальный коммунист - это чрезвычайно сложные комплексы, так сказать, различных совершенств и определенных предрасположений и отвращений. Попытки воплотить выражение цели воспитания в короткой формуле доказывают только полный отрыв от всякой практики, от всякого дела. И поэтому совершенно естественно, что подобные формулы ничего не создали в живой жизни и в живой нашей работе.
      Проектировка личности как продукта воспитания должна производиться на основании заказа общества. Это положение сразу снимает с нашего продукта идеальные хитоны. Нет ничего вечного и абсолютного в наших задачах. Требования общества действительны только для эпохи, величина которой более или менее ограничена. Мы можем быть совершенно уверены в том, что к следующему поколению будут предьявлены несколько измененные требования, причем изменения эти будут вноситься постепенно, по мере роста и совершенствования всей общественной жизни.
      Поэтому в нашей проектировке мы всегда должны быть в высшей степени внимательны и обладать хорошим чутьем, в особенности еще и потому, что развитие требований общества может совершаться в области малозначительных и малых деталей.
      И, кроме того, мы всегда должны помнить, каким бы цельным ни представлялся для нас человек при широком обобщении, все же нельзя его считать совершенно однообразным явлением. Люди в известной степени представляют собой очень разносортный материал для воспитания, и выпускаемый нами "продукт" обязательно тоже будет разнообразен. Так, обьединяя многие вещества в одном понятии металла, мы не будем стремиться к производству аллюминевых резцов или ртутных подшипников. Было бы неимоверным верхоглядством игнорировать человеческое разнообразие и вопрос о задачах воспитания втиснуть в общую для всех словесную строчку.
      Наше воспитание должно быть коммунистическим, классовым, и каждый воспитанный нами человек должен быть полезен делу рабочего класса. Это обобщающее положение с необходимостью предполагает именно различные формы его реализации в зависимости от различия человеческого материала и разнообразия его использования в обществе. Всякое иное положение есть обезличка, которая, к слову сказать, нигде не свила для себя такого крепкого гнезда, как в педагогике.
      Общие и индивидуальные черты личности в отдельных живых явлениях образуют бесконечно запутанные узлы, и поэтому проектировка личности становится делом чрезвычайно трудным и требующим осторожности. Самым опасным моментом еще долго будет страх перед человеческим разнообразием, неумение из разнообразных элементов построить уравновешенное целое. Поэтому у нас всегда будут жить попытки остричь всех одним номером, втиснуть человека в стандартный шаблон, воспитать узкую серию человеческих типов - это кажется более легким делом, чем воспитание дифференцированное. Между прочим, такую ошибку совершали спартанцы и иезуиты в свое время.
      Преодоление этой проблемы было бы совершенно невозможно, если бы мы разрешали ее силлогистически: разнообразны люди - разнообразен и метод. Приблизительно так рассуждали педологи, создавали отдельные учреждения для "трудных" и отдельные - для нормальных#4. Да и теперь грешат, когда отдельно воспитывают мальчиков от девочек. Если и дальше развивать эту логику по линиям разветления личных особенностей (половых, возрастных, социальных, моральных), мы придем все к тому же индивидуалистическому, единственному числу, так ярко бьющему в глаза в ультрапедагогическом слове "ребенок".
      Достойной нашей эпохи организационной задачей может быть только создание метода, который, будучи общим и единым, в то же время дает возможность каждой отдельной личности развивать свои способности, сохранять свою индивидуальность, идти вперед по линиям своих наклонностей.
      Совершенно очевидно, что приступая к решению такой задачи, мы не имеем уже возможности возиться только с отдельным "ребенком". Перед нами сразу встает коллектив как обьект нашего воспитания. И проектировка личности от этого приобретает новые условия для решения. Мы должны выдать в качестве продукта не просто личность, обладающую такими или иными чертами, а члена коллектива, при этом коллектива определенных признаков.
      Конечно, я не имею в виду, да и не имею сил произвести такую проектировку. Мне кажется, что эта тема достойна усилий нескольких больших ученых, и в особенности усилий наших наркомпросов, когда для воспитательного корпуса будет приготовлена папка "чертежей" - личных, типовых, коллективных. Но сейчас у нас у нас не только нет разработанных научных проектов личности, но нет и эскизов, самых первоначальных набросков, рабочих чертежей.
      А что у нас есть? Есть в литературе, в журналистике, в газете и еще больше есть в живой жизни. В жизни общественные отзывы, осуждения, одобрения, пожелания рассыпаны щедрой рукой. Если бы можно было собрать мнения людей о своих помощниках (соратниках, сотрудниках, начальниках и соседях, друзьях и врагах, близких и далеких) хотя бы одного учреждения, мы получили бы богтаейший черновой материал для нашей проектировки.
      И как много таких суждений, так легко и естественно вытекают из них первичные итоги, средние представления о типе нужного для общества человека! Конечно, эти представления неодинаковы в различных социальных группах, в различных бытовых, производственных, культурных слоях нашего общества, но мы, воспитатели, должны знать, на что нужно опереться.
      Общий средний комплект общественного требования, между прочим, чрезвычайно ясен и общеизвестен. Нам говорят: "Выпускайте здорового, хорошо грамотного, а если можно, то и образованного человека, дисциплинированного, бодрого, обладающего хорошим развитием инциативой, упорядоченного в гигиене и быте, а самое главное, сознательно учавствующего в общей работе коллектива, рабочего класса, активного деятеля нашего строительства, в любой момент способного стать в военные ряды для защиты нашего дела в Советской стране от армии буржуазии".
      Я глубоко убежден: многие педагоги скажут, что этого мало, настолько мало, что граничит с оппортунизмом, что нужно гораздо больше гармоническая личность.
      А я утверждаю, что если бы мы могли обеспечить массовый выпуск такой "продукции", то это было бы прямо замечательно. И партия, и хозяйственники, и веонные в таком случае сказали бы, что это действительно хорошо.
      никаких затруднений в количественной оценке приведенного заказа я не предвижу. Затруднения возникнут тогда, когда начнется толкование на старую тему: что есть истина? Что такое дисциплинированный человек? Что такое сознательное участие, что такое активный деятель? Это все великолепные площадки для теоретических споров.
      Но и это не страшно. В конце концов, авторитетный арбитр скажет: "Так держать".
      Большие трудности ожидают нас только на практической работе. Здесь на каждом шагу мы встретимся с противоречиями между отдельными деталями и условиями задачи, с одной стороны, и между коллективным и личным принципом - с другой. Эти противоречия очень многочисленны и могучи. Для разрешения их мы не имеем часто не только метода, но и основных принципов. В итоге это проблема коллектива и личности в коллективе. Проектировке личности поэтому необходимо должен предшествовать анализ внутриколлективных и личных явлений.
      Не задерживаясь сейчас на этом вопросе, я рассчитываю коснуться отдельных тем такого анализа в соответствующих главах; таким образом, детали нашей проектировки будут выясняться на протяжении всего изложения. Но, кроме того, необходимо еще предварительно пересмотреть наши представления о коллективе.
      Остается сказать несколько слов о затруднениях совсем особого порядка о затруднениях педагогической логики. Ясность поставленной задачи, определенность проектировки личности - только небольшая часть дела. Исходя из данных проектировки или из других оснований, нам нужно прийти к педагогическому средству. Логические пути к нему в настоящее время находятся в печальном положении: они заросли сорняками, забиты непроходимыми нагромождениями каменистых осколков старого мира и старой идеологией. В третьей, и последней, главе я рассчитываю без больших претензий, но искренне подойти к этому тяжелому вопросу.
      К о л л е к т и в Одни говорят: "Коллектив как реальность не существует. Реальна только личность".
      Другие говорят: "Индивид как что-то самостоятельное в социальной действительности не существует. Существует только общество".
      Третьи рады, что существует весь этот вздор, и пишут о нем целые тома.
      И первые, и вторые, и третье - "учебные люди".
      Мы не будем бросаться в волны подобной болтовни. Примем без доказательства, что личность и коллектив существуют. Не подлежит сомнению, что нам приходится иметь дело и с коллективом, и с личностью.
      Что такое коллектив? Были попытки считать коллективом "группу взаимодействующих лиц, совокупно реагирующих на те или иные раздражения".
      Приходится считаться с тем, что это определение есть, так сказать, последнее слово педолого-педагогической литературы. Приятно, если наш коллектив подойдет под это определение, тем более что коллектив дзержинцев есть как будто в самом деле коллектив: 330 ребят работают вместе, учатся вместе, обедают, играют, спят. Чего больше?
      И все-таки комумуна им. Дзержинского не есть коллектив, потому что не удовлетворяет приведенному определению. Во-первых, она не вполне отчетливо выполняет требования взаимодействия. Конечно, можно допустить, что если живут вместе 330 коммунаров, то они как-то взаимодействуют. Но если уточнить этот сложный термин, то получается почему-то неудобно: каждый из коммунаров взаимодействует с 329 товарищами - это пусть будет 329 линий взаимодействия, а во всей коммуне таких линий, следовательно будет 100 тысяч. Существуют ли все эти 100 тысяч взаимодействий, или только 50 тысяч, или только 1 тысяча, имеет ли это какое-нибудь значение или не имеет?
      Наш опыт говорит, что число реально существующих в каждый данный момент взаимодействий очень невелико: не более 150-200. Следовательно, каждое взаимодействие неизменно прерывается, а подавляющее большинство возможных взаимодействий все время находится, так сказать, в потенциональном состоянии. Они только возможны, но на деле их нет. И чрезвычайно велико число таких случаев, когда два члена коллектива просто не взаимодействуют, линии их движений не скрещиваются.
      Признак взаимодействия делается в известной мере случайным и во всяком случае переменным. Если его считать все же достаточным для определения, то как решается такая задача: "Я прошел несколько кварталов по главной улице города, мне нравстречу прошло несколько сот человек. Все мы видели друг друга, слышали шум шагов, иногда друг друга толкнули, извинились, иногда обменялись приветствиями, друг с другом поговорили. Имеем ли мы право сказать, что главная улица города будет коллективом"?
      Требуется еще второй признак - "совокупное реагирование на те или иные раздражители". Но такой признак тоже имеется в данном случае. Все эти проходящие по улице люди совокупно реагируют: радуются солнечному дню, сторонятся автомобилей, подчиняются знаку постового миллиционера, останавливаются перед интересными витринами, обходят заградительные знаки на тротуаре, вздрагивают при звуке взрыва в автомобильном моторе и т.д.
      Одно из двух: либо улица тоже коллектив, либо предлагаемые два признака коллектива случайны, неточны и ничего не определяют. Подравшиеся пьяные не только взаимодействуют, но и совокупно реагируют: удирают от миллиционера, отталкивают людей, желающих их примирить, видят одни и те же лица, слышат один и тот же шум. И с другой стороны, в организованной коммуне, несомненно коллективе, случаи действительно совокупного реагирования не так уж часты - коллектив в своем реагировании всегда дифференцирован#5, этим он и отличается от толпы.
      Итак, нам приходится констатировать, что наш реальный коллектив с педагогической литературой не помирился. Пожалуй, он и не мог помириться, ибо эта литература меньше всего интересуется коллективом.
      Названное определение коллектива имеет целью систематизировать исключительно логические понятия, связанные с коллективом. В погоне за кажущейся стройностью систематики, за возможностью написать какую-нибудь класификацию авторы почти не замечают живого коллектива и его характернейших признаков. И тот коллектив, который смотрит на нас с книжных страниц, - это что-то в высшей степени невыразительное, расплывчатое и пассивное. Взаимодействие и совокупное реагирование - это что-то даже не человеческое, не социальное, от него на десять верст несет биологией, это стая обезьян или колония полипов, что хотите, но не коллектив людей, не человеческая деятельность.
      Эти "достижения", собственно говоря, это биологическая всеобщность только и позволяют авторам считать коллективом всякое явление среди людей, если это не один человек, а больше:
      1. Группа самостоятельно затеявших игру детей.
      2. Летучие митинги.
      3. Уличные толпы, обьединенные каким-либо действием.
      4. Компании беспризорных.
      5. Собрание верующих, не принадлежащих к организованной религиозной общине.
      К коллективам относят и государства, и даже лигу наций. А мы еще рекомендуем прибавить подравшихся пьяных или пассажиров трамвайного вагона.
      Если это и систематика, то систематика бесполезная.
      Профессор Е.А.Аркин в определении коллектива стоит ближе к действительности, предлагая признаки: "Общность среды и организации и самодеятельность".
      Г.Фортунатов подчеркивает "совместное удовлетворение органических или социальных потребностей".
      Все эти определения ближе к человеческой природе коллектива. Кроме того, все они сводят коллектив к понятию вида, в то время как определение, приведенное в самом начале, относится к самому широкому родовому явлению. Даже в этом важном вопросе социологической систематики нет договоренности.
      Видовые и родовые термины, конечно, условны, но эта условность должна определяться не усмотрением отдельных авторов, а уже существующей человеческой практикой, реально систематикой. Когда словом "коллектив" именуют и все человечество, и государство, и общество, и компанию беспризорных, это знаемнует, собственно говоря, отказ от классификации. Деальнейшие разветления социальных единств у автора направляются придуманными им самим признаками: самовозникающие и организованные коллективы, временные и длительные, простые и сложные. Это не классификация реально существующих явлений по реальным признакам, а детская игра с двумя-тремя примитивными терминами, не обладающими ни точностью, ни специфической социальностью признаков. Временные, длительные, простые, сложные - все эти термины могут употребляться в любой области знания.
      Нам нужно учиться у великих систематиков естествознания прежде всего их эрудиции, во-вторых, их уважению к реальным явлениям. А спекулятивное мышление возможно, разумеется, без эрудиции. Человечество много десятков веков жило, не ожидая, пока ученые-социологи разделят его на группы. Оно уже давно на них разделилось, давно социолизировалось, сложилось по совокупносям, которые обладают естественной группировкой и обозначаются определенными установившимися терминами. И что особенно важно: и в природе и в обществе протекают процессы и эволюционные и революционные, систематика социальных группировок развивается и меняется.
      Наша научная мысль должна не дедуцировать случайные комбинации общебиологических признаков, а фотографировать действительную схему социальных явлений, на полученных снимках различать принципы разделения и обьединения, а самое важное - путем сравнения двух разделенных временем фотографий делать заключение о процессах и тенденциях изменения, роста, падения и пр.
      Прежде всего рассмотрим момент становления индивида членом какого-нибудь обьединения. Уже в момент рождения человек становится членом семьи, рода, племени, нации, государства. Это происходит без его воли и ведома, причем основанием для такого становления является естественный признак, родство по крови, а по отношению к государству - определенный закон. И в дальнейшем человек продолжает быть членом указанных обьединений, членом кровных единств - на основании естественного права и членом государства - на основании права государственного.