Но и этот звук заглушен припомнившимся нетерпеливо требовательным голосом Корницкого. Грохот выстрелов, брань раненого командира, громкие крики "ура" - все слилось в один раскатистый гул, от которого у Мишки окаменело сердце и до боли ясной стала голова. Стреляя перед собою, Мишка выскочил на полянку, наткнулся на что-то твердое и упал. Под собою он почувствовал не колючий снег, а что-то иное. Левая Мишкина рука нащупала нечто неподвижное - холодное как лед лицо, шершавое шинельное сукно. Мишка сразу догадался, что он наскочил на сани и упал на убитых гитлеровцев. В этот миг шагов за пятнадцать от саней взметнулось из темноты несколько зеленоватых язычков: загремела автоматная очередь. Мишка мгновенно соскользнул с саней и, укрывшись за ними, вытащил из сумки толовый заряд. Гитлеровец бил напрямик по партизанским окопам, где теперь истекал кровью Корницкий. Из-за саней хлопец не заметил, что как-то сразу смолкли выстрелы, что с правой стороны раздаются взволнованные голоса партизан, заскочивших в горячке боя за обоз. Мишка приподнялся над санями и швырнул в сторону укрытия гитлеровца заряд. После взрыва оттуда послышался захлебывающийся стон, и Мишка понял, что опасность миновала и что теперь можно смело выходить из своего временного укрытия.
      Взрывом толового заряда, который Мишка швырнул в заядлого гитлеровца, и закончился лесной бой с оккупантами. Чуть только затихли выстрелы, как Хусто Лопес стал громко звать Кастуся Мелешко. Мишка первым кинулся на покинутый взгорок, освещая себе дорогу электрическим фонариком. То, что он вскоре увидал и почувствовал, затрясло хлопца от головы до пят. Корницкий, с закрытыми глазами, с белым как снег лицом, полулежал на коленях Хусто Лопеса. Губы командира чуть заметно шевелились. Он, по-видимому, что-то говорил, но слов разобрать было невозможно. Поддерживая Корницкого, Хусто тянул его за правый рукав, но никак не мог поднять. Мишка, посвечивая дрожащим светом фонарика, кинулся на подмогу. И тотчас же его руки отдернулись, словно их обожгло раскаленным железом. Фонарик погас. Но и в темноте, усилившейся после света, перед Мишкиным взором вместо правой руки командира все еще кровоточила страшная мешанина из овчинных лохмотьев и человеческого тела. Концы этих лохмотьев примерзли ко дну окопчика... В это время уже пять или шесть фонариков освещали распростертого на дне окопа Корницкого. Мишка боялся взглянуть на лицо своего командира. Ему казалось, что он уже не дышит, не шевелит больше побелевшими губами... И когда последний лоскут рукава отделили от кровавой ледяной лужицы, в напряженной тишине послышался тихий голос:
      - Хло-оп... цы... прис-с-ст-ре-елите...
      Мишка чуть не упал от этих слов. Ему казалось, что это какой-то кошмарный сон, который сжимает твое сердце в комок, и оно вот сейчас же перестанет биться. Только властный, чуть приглушенный голос Кастуся Мелешки вернул его к действительности:
      - Скорей подымайте на сани!.. Осторожно!.. Побольше полушубков... Вихорь!
      - Я тут, товарищ комиссар, - отозвался Микола Вихорь.
      - Подобрать все трофеи и забрать у гитлеровцев все документы, все бумаги!
      - Есть, товарищ комиссар.
      Корницкого осторожно вынесли на дорогу и, расстелив на санях полушубки, опустили на это лохматое ложе. Мишка стянул с плеч полушубок и прикрыл им командира. Еще несколько полушубков оказалось на раненом. Не ожидая, покуда подъедут остальные партизанские подводы, Кастусь Мелешко сел на сани вместе с Лопесом и Мишкой и приказал ехать.
      Ехали они по той дороге, по которой гитлеровцы возвращались после охоты.
      - Правь прямо в лагерь Драпезы, - приказал Мелешко вознице. - И гони, чтоб из-под полозьев аж искры сыпались!
      Он еще тихонько спросил у Хусто, хорошо ли тот перевязал раны Корницкого. Испанец отвечал, что он сделал все, что мог. Теперь была вся надежда на хирурга. Как скверно, что у них в отряде нет такого специалиста! Корницкий, заботившийся лишь об оружии и взрывчатке, не нашел места в самолете для врача. Теперь вот тащи человека в чужой отряд за двадцать километров. И неизвестно еще, что там за доктор...
      - Доктор правильный, - ответил Мишка комиссару. - Недаром подобрал его под свое крыло Драпеза. Хирург, окончил военно-медицинскую академию...
      КАК НАШЛИ ХИРУРГА
      Мишка действительно знал Якова Петровича Толоконцева. Незадолго до появления в этих местах Корницкого Василь Каравай послал Мишку во главе группы разведчиков под Барановичи. Во время остановки в одном из хуторов знакомые колхозники-подпольщики сообщили, что их хочет повидать один из приписников. Их тут проживает двое. Они убежали из эшелона, в котором гитлеровцы везли на запад военнопленных из бобруйского концлагеря. Окровавленные и замученные, еле живые добрались до ближайшей деревни. Оттуда их сразу же переправили на санях подальше от железной дороги, пристроили в глухом хуторе, где жили только муж с женой. Фамилия старика была Боешко, до войны он работал слесарем в Минском паровозном депо. После того как Минск захватили оккупанты, Боешко отказался идти к ним работать. Его арестовали почти в один день с Мишкой Голубовичем и сильно избили. Боешко наконец согласился вернуться в депо, чтоб только выбраться из-за железных решеток. Через два дня он оказался вместе с женой в родных местах и поселился на хуторе бывшего осадника. С того времени Боешков хутор превратился в переправочный пункт и людей и необходимых материалов для партизан. У Боешки военнопленные немного подлечились, поправились от лагерной голодовки и начали кое-что делать по-хозяйству. Одного из них, здоровяка с широким лицом и подвижными серыми глазами, звали Семеном Рокошем. Рокош сказал, что до призыва в армию он работал трактористом в одной МТС Костромской области. На хуторе он неожиданно проявил способности к сапожному ремеслу. Люди понесли ему на ремонт старые разлезшиеся башмаки, прохудившиеся сапоги и валенки. Пока сапожник сучил и пропитывал варом дратву или подбивал подметки, заказчик покуривал и сообщал последние деревенские новости или рассказывал о событиях в Барановичах или в Минске. Рокоша, казалось, мало интересовало, сколько вчера прошло немецких эшелонов на восток и сколько возвращалось в Германию, как про это рассказывал хозяину знакомый железнодорожник, которого гитлеровцы принудили работать на станции водоливом. Когда хозяин не верил, например, что за день прошло на запад шесть эшелонов с ранеными фрицами, заказчик Рокоша краснел от возбуждения.
      - Что, думаешь, может, неправду говорю? Спроси у Герасима. Он видел и может сказать то же самое. Достоверно шесть эшелонов. Пассажирских-то вагонов, видать, уже не хватает, так товарняк приспособили. И вшей наплодили на себе немало, покуда под Москву перлись. Хорошо наши их встретили около столицы! А ты слышал, сколько вагонов разбито в Котлине, когда партизаны спустили под откос состав? От пятнадцати вагонов одни покореженные каркасы остались! Только убитых вывезли они шестьдесят человек. А раненых - так и считать не пересчитаешь.. Три дня поезда не могли пройти ни туда и ни сюда, покуда очищали от завалов пути... Только ты, брат, об этом никому не говори. За такие речи немцы сразу намылят мне веревку... Теперь начальство в Барановичах такое ж аккуратное, как и в Минске. Главный барановический шеф - наместник самого гаулейтера Кубэ.
      Рокош будто и не слыхал, что рассказывал болтливый железнодорожник. Время от времени утром, когда Толоконцев собирался вместе с хозяином ехать в лес за дровами, сапожник подходил к одетому в старенький полушубок доктору и говорил ему потихоньку:
      - Вы, Яков Петрович, заверните там к леснику. Шепните ему, что вчера на восток прошло четыре эшелона с танками. А в Осове поставлен немецкий гарнизон. Сто двадцать человек, шесть тяжелых пулеметов.
      Доктор часто с сожалением поглядывал на Рокоша:
      - Кому нужны эти ваши сведения? От того, что вы со стороны будете поглядывать на гитлеровские военные маршруты и переходы, им от этого ни капли не станет хуже. Другое дело, если б мы трахнули толом в какой-нибудь эшелон либо обрушили железнодорожный мост. Эх, Сема, Сема!.. Мы, брат, с тобой теперь такие вояки, что только один стыд...
      Первые партизанские взрывы встряхнули Якова Петровича. Его черные глаза оживились, вытянутое, с сильной нижней челюстью лицо посветлело.
      - Вот как надо с ними воевать! - сказал он однажды Семену. - Как некогда в этих местах воевала с панами Пчела. Слышал про такого партизана? Одно его имя, говорят, наводило ужас на самых свирепых оккупантов. Необходимо, Семен, и нам браться за дело. Доставать тол да вылезать на железную дорогу.
      Семен Рокош, однако, иначе посмотрел на такое предложение:
      - Нам, Яков Петрович, приказано сидеть на месте и не рыпаться... Известно, пока что...
      - "Приказано"? Что ты болтаешь! Кто имеет право давать нам такие приказы?
      - Есть, Яков Петрович, такие люди, - уклонился от прямого ответа Семен. - В первую очередь это касается вас.
      - Меня? Кто теперь обо мне думать станет?!
      - Это вам только кажется, Яков Петрович, что о вас никто не думает. Может, в эту самую минуту о вас думает та самая Пчела...
      - Болтает черт знает что! Пчелы тут давно и след простыл. Одни легенды остались.
      - Ну, если не сама Пчела, так пчелята, - не уступал Семен. - Во всяком случае нам следует быть наготове.
      - Нельзя ли, Сема, пояснее? - просил Яков Петрович.
      Но Семен только пожимал плечами и на этом кончал беседу.
      Было ясно, что он знает много больше, но не хочет говорить.
      Семен часто приносил домой переписанные карандашом сводки Совинформбюро, которые давал читать Якову Петровичу и хозяину. Раза два он вставал в полночь, запрягал коня и исчезал до самого утра. Однажды вечером он, запыхавшийся, примчался домой и весело предупредил Якова Петровича, что сейчас на хутор нагрянут партизаны. И верно, минут через двадцать на улице послышалось фырканье коней, бряцание оружия и приглушенные голоса людей. Кто-то из них осторожно постучал в окно, вызывая кого-нибудь выйти на улицу. Вышел Семен. Потом в хату вошли трое вооруженных немецкими автоматами людей. Один из них, белесый, в черном полушубке хлопец, спросил у Семена, кто тут Яков Петрович Толоконцев.
      - Я, - подался вперед доктор.
      - Вот и хорошо, что вы, - как-то грубовато и вместе с тем обрадованно ответил боец. - Вы можете собраться в дорогу за десять минут?
      - Надолго? - спросил Яков Петрович. - Что можно взять с собой?
      Белесый весело переглянулся со своими друзьями.
      - Про то, на какое время, мне неизвестно. Видать, покуда не кончится война. Что касается вещей, так берите с собою хоть всю хату, если товарищ Боешко позволит. Он тоже поедет с нами, чтоб не попасть в лапы гитлеровцам. Мы его быстро доставим к его командиру. Скорее, товарищи, пошевеливайтесь!
      Белесый - а это был Мишка Голубович - перед этим несколько раз встречался с Семеном в хате лесника, получал от него самого и через лесника нужные сведения. Семен рассказал Голубовичу, что вместе с ним на хуторе живет доктор, хирург Яков Петрович Толоконцев. Об этом Мишка доложил Василю Караваю.
      - Перевезти его в бригаду! - приказал Мишке комбриг. - И как можно скорее, пока другие не перехватили.
      То, чего остерегался Василь Каравай, и случилось. Случилось не на хуторе, а по дороге в бригаду, когда Мишка Голубович считал свое важное задание почти что выполненным. С хутора выехали тихо. На санях - а их было пятеро - сидели партизаны, Семен, Яков Петрович, Боешко и хозяйка. Боешко был связным отряда, при котором дислоцировался подпольный райком партии во главе с Драпезой. Мишка подговаривал Боешко перебраться к Караваю, расхваливая на все лады своего комбрига, своих товарищей партизан.
      - У Василя Каравая люди выполняют самые отчаянные операции, пробираются в самое нутро вражеских гарнизонов и так дают им прикурить, что аж небу становится жарко! А что у Драпезы? Хозяйственный взвод, а не отряд! Ну, будешь там ходить в караул либо заставят тебя, солдата, вертеть печатную машину... Так что, дядька Боешко, давай прямым ходом к нам!
      - Нет, товарищ Голубович, - твердо заявил хозяин. - Я не могу так сделать. И прошу тебя помочь мне добраться до своего отряда. Там у меня и родня есть: шурин, два племянника.
      - Ну что ж, не хочешь, так как хочешь, - уже сухо ответил Мишка и приказал хлопцам, которые ехали на передних санях, чтоб не пропустили впотьмах поворота в отряд Драпезы. Больше Мишка не проронил ни слова, покуда их не окликнул из темноты хрипловатый голос часового. Через полчаса они уже оказались в лагере.
      Мишку тут хорошо знали. Зайдя в штабную землянку, Мишка доложил командиру отряда, по какому делу он сюда заехал. Рядом с командиром сидел секретарь подпольного райкома Драпеза. Было видно, что он заглянул сюда на короткое время, так как сидел не раздеваясь.
      - Так, говоришь, с операции? - поинтересовался Драпеза. - Ну, и чего вы добыли?
      - Хирурга, товарищ секретарь, - простодушно отвечал Мишка. - Вот немного погреемся и домой.
      Драпезу мало интересовало, что будет делать Мишка после того, как погреется. Он пропустил мимо ушей его последние слова.
      - Хирурга, говоришь? - переспросил живо. - А где вы его нашли? Фамилия?
      Мишка ответил и на эти вопросы. Драпеза многозначительно переглянулся с командиром отряда и как-то поспешно и ласково посоветовал Мишке:
      - Ты вот что, товарищ Голубович, ступай сейчас и позови этого твоего хирурга сюда. Я кое-что про него знаю. А сам со своими хлопцами подожди в землянке разведчиков. Поедете домой, захватите пакет Караваю.
      Мишка, ничего не подозревая, привел в штабную землянку Якова Петровича, а сам крикнул хлопцев и направился с ними к разведчикам. Там он, ожидая конца беседы Якова Петровича с Драпезой, пробыл около часа, до того времени, покуда не появился какой-то незнакомый партизан и не позвал его к Драпезе. Тот сидел один за пристроенным в углу столиком.
      Встретил Драпеза Мишку на этот раз почему-то холодновато, словно он, Мишка, доставил секретарю какую-то неприятность. Протягивая Мишке конверт, пояснил:
      - Отдашь Караваю лично. И сразу, как только приедешь. А твоего хирурга мы покуда что задержим. Нам надо выяснить, что это за человек. Так и Караваю передай. Можешь идти.
      Мишка растерянно оглянулся, даже помимо воли заглянул под стол, словно там мог спрятаться доктор. Нет, они были в штабе только вдвоем. И Мишка, проклиная самого себя за то, что свернул во время операции с прямой дороги, не удержался, чтоб не крикнуть:
      - Мы, товарищ секретарь, и сами хорошо обнюхали этого человека! Он даже и сам про себя не знает того, что знаю про него я. И я должен выполнить приказ комбрига - доставить его в свою бригаду. Никуда я отсюда не поеду, покуда вы не отдадите мне доктора!.. Не поеду, пускай меня хоть расстреляют!..
      Драпеза сперва равнодушно посматривал на эту Мишкину выходку. Потом лицо его начало светлеть и, наконец, озарилось доброй сочувственной улыбкой.
      - Эх, брат, и разбушевался ж ты! - вставая из-за стола, промолвил Драпеза. - Правильно делаешь, что настойчиво добиваешься своего. Так и надо. Ты настоящий комсомолец, настоящий партизан! Хвалю, хвалю. Но твоего доктора мы пока что задерживаем. Ответственность беру за все на себя. Понял?
      - Товарищ секретарь!..
      Драпеза не дал ему говорить, легонько подталкивая его к выходу из землянки. Привычный нащупывать ногами препятствия в любой темноте, Мишка сейчас едва удержался на ногах, споткнувшись о первую ступеньку. Колючий холод освежил его разгоряченное лицо. И тотчас кто-то подхватил Мишку под руки и потащил к соседней землянке. Мишка начал вырываться, пока не услышал знакомый голос командира отряда:
      - Не упирайся, чудило. Зайдем на минутку в этот дворец. Я хочу тебе показать, как мы живем.
      В землянке было жарко. Над жестяным черным конусом коптилки трепетал желтоватый язычок пламени, который освещал нары, стол с двумя запотевшими бутылками, пышный рыжий чуб командира разведки и взволнованное, заросшее короткой седой щетиной лицо Боешки. Увидев Мишку, они вскочили, засуетились, принимая от него автомат, помогая снять полушубок. Стаканы стояли полные, хлеб и сало нарезаны.
      - Садись, браток! - словно слепого, подводя Мишку за рукав к столу, приглашал командир. - На, бери свою чарку и выпьем за полный разгром оккупантов.
      "Чтоб вас холера побрала!" - чуть не промолвил громко Мишка. И, злясь на самого себя, на гостеприимных хозяев и на весь свет, начал глотать обжигающую, как спирт, самогонку.
      А Драпеза тем временем еще раз вызвал к себе Якова Петровича Толоконцева.
      - Так, - сказал Евгений Данилович, рукой приглашая доктора сесть на скамейку из круглых березовых жердинок. - Договорились, что ты и твой друг Рокош останетесь у нас. Я думаю, что ты возражать не будешь?
      - Мне все равно, товарищ секретарь. Лишь бы воевать, а в каком отряде - не имеет никакого значения.
      - Это уже другой разговор. Теперь я поручаю тебе ответственное, можно сказать, правительственное задание. Подготовь свои предложения по организации у нас госпиталя. Завтра же. И можешь ко мне заходить по таким делам в любую минуту.
      Когда Яков Петрович вышел на улицу, из соседней землянки через квадратную раму маленького оконца до него донеслась песня:
      Славое море - священный Байкал,
      Славный корабль - омулевая бочка...
      В дружном хоре слегка пьяных голосов выделялся один вроде бы знакомый, слышанный им голос. Правда, теперь он был чуть охрипший, чуть печальный. Яков Петрович остановился, поднял голову, прислушался к слышанному где-то перед этим голосу, стараясь припомнить, кому он принадлежит. Вдруг с высокого черного неба сорвалась и упала вниз, оставляя за собой недолговечную зеленоватую черту, звезда. И, когда она погасла где-то за темными вершинами деревьев, Яков Петрович вспомнил и догадался, что в землянке поет Мишка Голубович...
      ГДЕ ВЗЯТЬ ПИЛКУ?
      Василь Каравай чуть голову Мишке не оторвал, получив вместо доктора бумажку Драпезы. Десять суток ареста от комбрига, строгий выговор по комсомольской линии. Чтобы впредь не был вороной и не разевал рта там, где не надо. После этого Мишка уже никогда не заезжал в лагерь Драпезы. Ему стыдно было встречаться с людьми, которые не только выхватили у него доктора, но вдобавок еще и напоили. Он, Мишка, даже пел с ними песни, обнимался и целовался с их командиром. В груди все кипело, когда хлопец вспоминал свое позорное возвращение в бригаду...
      Теперь тяжелораненого Корницкого они вынуждены везти за многие километры к этим оборотистым соседям, вместо того чтобы спасать его своими силами. Но Мишка готов сегодня полезть хоть в само пекло, только бы спасти жизнь Корницкому. Сидя рядом с ним на санях, он время от времени наклонялся над грудой полушубков, чтобы послушать, как дышит командир. И ничего Мишка не мог услышать, так как все заглушалось пронзительным скрипом полозьев, глухим стуком конских копыт, частым пофыркиванием разгоряченных лошадей. Подводу, на которой везли Корницкого, уже нагнали остальные сани. Мелешко соскользнул на снег, чтоб пересесть на другие сани.
      - Ходу, ходу! Погоняй! - нетерпеливо крикнул Мишка вознице. - Едет, словно три дня не евши... Давай сюда вожжи и садись на мое место.
      Мишка почти силком вырвал вожжи из рук возницы и что есть мочи стал понукать коня. В разгоряченное Мишкино лицо полетели из-под копыт холодные снежные комья. Из черной мглы, окутавшей весь простор, чуть приметно вырисовывались то отдельные деревья, то низкорослые широкие кусты по обочине дороги. Вокруг нигде не видно ни одного огня, кроме безграничной звездной россыпи в необъятной небесной вышине. Только этот мерцающий зеленоватый свет указывал дорогу партизанам в лагерь Драпезы. Чтоб не сбиться с пути, не потерять ориентации, Мишке приходилось глядеть не только на дорогу, а немного повыше и в черномглистую даль ниже трепетного мерцания звезд. Мишка вовремя замечал глубокие выбоины и окаменевшие от морозов неровности, чтоб придержать коня и осторожно миновать препятствия... Временами Корницкий стонал в своем овчинном логове, и это радовало и вместе с тем пугало Мишку: а вдруг это последний стон, последний вздох командира? И Мишка злобно стегал коня вожжами.
      Через некоторое время дорога и все окружающее стало виднее. Один край неба занялся холодным заревом. Оно подымалось над землею все выше и выше, пока где-то в самом его низу не показалась мутновато-красная луна. Когда она вся выкатилась и стала ярче на черно-густом небосклоне, Мишка оглянулся на сани. В этот момент снова послышался глухой стон Корницкого; полушубки, укрывавшие командира, зашевелились. Кастусь Мелешко придержал их и прошептал Мишке:
      - Скорей!
      - Нажимай! - крикнул кто-то из других, задних, саней. - Уже недалеко осталось... Ты слышал, Мишка, кого мы сегодня пристукнули? Наместника самого гаулейтера. Их фюрер завоет на весь Берлин, когда узнает про это.
      Мишка ничего не ответил. Впереди на дороге замаячило что-то живое. И, хотя они были недалеко от лагеря Драпезы, Мишка приготовил на всякий случай автомат, отрывисто крикнув Миколе Вихорю про неизвестных путников. В ту же минуту трое задних саней стремительно обогнали Мишку и помчались навстречу неизвестным. Мишка придержал коня, но, услышав впереди после возбужденных восклицаний довольно мирную беседу, снова дернул вожжи. Вскоре он увидел, что двое саней, давая ему дорогу, съехали на обочину. В санях сидели люди в маскировочных халатах. Это, по-видимому, ехали на железнодорожную линию подрывники Драпезы.
      Через полчаса Мишка подъехал к штабной землянке, где его уже ждал Кастусь Мелешко. Он примчался сюда первым, подняв на ноги Драпезу и доктора Якова Петровича. Посвечивая электрическим фонариком, Яков Петрович приказал Мишке ехать за ним. Мишка слез с саней, повел коня следом за доктором. Скоро они остановились перед длинной землянкой. Хусто Лопес скинул с неподвижного Корницкого полушубки. Мишка, Кастусь-Мелешко и Яков Петрович осторожно сняли командира с саней и начали спускаться по сходням. Драпеза распахнул двери, и в лицо партизанам дохнуло теплом и уютом. Мишке казалось, что они попали после ночного жаркого боя в некий тихий дворец, в котором нельзя разговаривать громко. Стены и стол в помещении были обтянуты парашютным белым шелком. На раскладных железных кроватях лежали белоснежные простыни, в побеленной печке горели дрова.
      Глаза у Корницкого были сомкнуты, пока его раздевали и укладывали на кровать. Мишка отвернулся, как только доктор взялся за окровавленный рукав командирского полушубка. Яков Петрович все делал молча и быстро. В эту минуту на одной из шелковых стен блестящее полотно раздвинулось, и вошли две женщины в белоснежных халатах и таких же белоснежных косынках. Одна из них среднего роста, с большими темными глазами и с тонкими черными бровями. Мишка встречал ее в лагере Драпезы и ранее. Это - Анна Николаевна Ромашко, бывший агроном, а в отряде старшая медсестра. За Анной Николаевной, мелко ступая, шла рыжая Зоська с испуганными глазами. Яков Петрович в то время разрезал ножом гимнастерку Корницкого. Анна Николаевна с окаменевшим от ужаса лицом, но удивительно подвижными, проворными руками стала ему помогать.
      - Воду, бинты!.. - словно самому себе сказал Яков Петрович.
      Но Зоська поняла, что это касается ее, и мгновенно исчезла за шелковым пологом.
      Правая рука Корницкого оказалась оторванной взрывом почти по самый локоть. Выше локтя Лопес крепко стянул ее бинтом, чтоб задержать кровотечение. Корницкий лежал неподвижно, пластом, и только грудь его еле заметно то поднималась, то опускалась. Яков Петрович вытащил из кармана халата фонендоскоп и стал выслушивать Корницкого. Окончив выслушивание, он пожал плечами.
      - Необходима немедленная операция, - наконец отрывисто бросил он. - А у нас нет хирургических пилок. Того, о чем я давно напоминал вам, Евгений Данилович. Настойчиво напоминал!
      Драпеза тихо переступил с ноги на ногу.
      - Теперь об этом говорить бесполезно, Яков Петрович, - промолвил он сердитым шепотом. - Пулемет, даже пушку сейчас легче достать, чем вашу пилку. А может, подойдет обыкновенная садовая?
      - Не-ет, лучше слесарная. Но и ее, как мне известно, нет в отряде.
      - Попробуем достать где-нибудь в другом месте, - вымолвил Драпеза и вышел на улицу.
      Следом за ним выскочил и Мишка. Уже начинался рассвет. Небо на востоке заалело. Хлопали двери землянок, осененных могучими кронами вековых сосен. Хлопотливо сновали туда-сюда люди. Уже можно было разглядеть их разнообразную одежду: длинные и короткие крестьянские шубы, солдатские шинели, ватники из черной чертовой кожи и - завистливая мечта многих партизан - зеленые армейские бушлаты. Около штабной землянки несколько лошадей, запряженных в сани, люди. Мишка догадался, что это подводы, на которых они сюда приехали. Там, видать, шла беседа про вчерашний бой. Когда Драпеза с Мишкой проходили мимо, оттуда послышалось:
      - Насчитали сорок пять этих арийцев...
      - ...генерал там и два полковника...
      - ...вот это засада!
      Мишка ни на шаг не отставал от Драпезы. Когда в госпитале зашла речь про пилку, от которой теперь зависела жизнь Корницкого, Мишка тут же решил, что ему во что бы то ни стало надо самому помочь найти эту пилку, хотя бы для этого понадобилось лезть в открытую пасть врага. Если б это было у Барсука, так долго искать такой инструмент не пришлось бы. Кузнец Рябинка, перебираясь на Волчий остров, ничего не оставил в колхозной кузнице, весь инструмент взял с собой. Мишка даже подумал, не лучше ли теперь сразу же мчаться в свой лагерь. Это ж каких-нибудь двадцать километров. Он попробовал заговорить об этом своем намерении с Драпезой.
      - Не надо, - ответил секретарь. - Мы должны дорожить каждой минутой.
      Они спустились в штабную землянку, где было человек пять партизан и среди них - командир отряда Песенко, с которым Мишка еще не так давно распевал пьяные песни. В землянке, как видно, тоже обсуждали результаты засады и боя с немцами. Мишка услыхал лишь чей-то голос, который уверял, что гитлеровцы этого никогда так не оставят. Увидев в землянке Драпезу и Мишку, все тотчас смолкли и вскочили с березовых скамеек.
      - Вот что, Песенко, - заговорил Драпеза, поздоровавшись. - Корницкому будут делать операцию. Для этого нужна хирургическая пилка, которую мы искали и ищем целый месяц. Теперь доставай мне хоть слесарную. Делай что хочешь, а чтоб через два часа - самое большее - этот инструмент был у Якова Петровича. Понял?
      - Понял, товарищ секретарь.
      - Пошевели мозгами. Пошли хлопцев в Ковали. Действуй.
      - Есть, товарищ секретарь, действовать.
      Через каких-нибудь десять минут Мишка уже мчался верхом в ближайшую деревню Ковали. Вместе с ним ехали пять хлопцев во главе с долговязым и сухим, как тарань, начальником разведки Васькой. Они по загуменьям проехали во двор, на котором, возвышаясь, росла толстая сосна с широким аистовым гнездом на вершине. Васька, оглядываясь по сторонам, вошел в хату, откуда вскоре выскочил в одной рубахе, но в серой заячьей шапке на голове, подросток. Кинув полный восхищения взгляд на Мишку и его автомат, хлопец исчез за углом хаты.
      - Вот как надо действовать, гаврики! - поучительно промолвил Васька, выйдя из хаты. - Через десять минут у нас будет то, что требуется доктору. А как вы думали!
      Длинный как жердь, с сухим аскетическим лицом и немного тяжеловесным носом, Васька был полон самоуверенности. Черный немецкий автомат украшал его грудь. Васька был одет в мышиного цвета немецкую шинель. Только красная ленточка на серой кубанке свидетельствовала о том, что это партизан, а не гитлеровский вояка.
      - Каждое ответственное задание надо уметь выполнять, - поглядывая на трофейные часы, начал разъяснять Мишке Васька. - А для этого командир должен знать, кому какое задание поручать. Один может достать целую пушку с полным боевым комплектом, другой тебе пустого винтовочного патрона не найдет. Потому что у него нет никаких так называемых каналов, да он и не знает этих каналов. Правильно я говорю, хлопцы?
      "Хлопцы", к которым обратился Васька, дружно подтвердили, что их командир всегда говорит только правду.
      - Видал, какие у меня орлы? А ты как думал! Не тогда собак кормить, как на охоту идти. Если б нам, разведчикам, загодя поручили, так мы бы не то что хирургическую пилку, а целый хирургический кабинет, или как там это называется, организовали. В общем, все то, чем доктора режут и потрошат людей... Я до войны работал киномехаником. Показывал людям "Веселых ребят", "Путевку в жизнь". Меня тут во всех деревнях каждая собака знает Могу теперь зайти в любую хату, и если б только намекнул, что мне нужно то-то и то-то, так люди всё мне из-под земли достанут. Только, браток, так и надо делать. А как ты думал!
      Васька говорил и уже нетерпеливо поглядывал на улицу. Со времени посылки хлопца на задание минуло не десять, а может, все двадцать минут. Из хаты вышел седобородый дед в накинутом на плечи желтом кожухе и поманил Ваську к себе. Командир разведки, важно растягивая шаг, подошел к крыльцу.
      - Может, вы, детки, не мерзли б тут на таком морозе, а зашли в хату и согрелись бы немного? Зови их, Васька, - услышал Мишка голос старика. - А может, из вас кто и есть сегодня не ел? Так подкрепится, покамест внучек вернется.
      - Другим разом, батька, - отвечал, уже нетерпеливо поглядывая на часы, Васька. - Сегодня нам не до еды.
      Тем временем из-за угла хаты вывернулся раскрасневшийся от быстрого бега внук старика. В руках у него ничего не было.
      - Все обыскали, дядька Вася, ничего не нашли, - доложил он командиру разведки.
      - Ну вот, я так и знал! - помрачнел Васька. - Обязательно тебя подведут, разбойники!.. Знаешь что, сбегай сейчас же к Роману, передай ему от моего имени: кровь из носу, а чтоб достал садовую пилку. Я ее у него видел на той неделе.
      - Той его садовой пилкой редьки не перережешь, а не то что живой кости, - вмешался в Васькино приказание дед. - Лучше я сам пойду, а вы тем временем погрейтесь в хате. Коней своих под поветь заведите.
      Однако не успели партизаны завести коней и зайти в хату, как вернулся дед. Он был взволнован.
      - Вот вам пилка, хлопчики. Только я слышал нехорошую новость. Захар просил сказать тебе, Васька, что в Пашуковский лес поехали немцы. С танками, и на машинах, и на подводах. Не иначе, как блокада на партизан. Может, наши хлопцы хорошо им где-нибудь насолили...