Корницкий, прочитав бумажку, весело улыбнулся и промолвил Калите:
      - Это, дорогой Андрей, начало атаки. У нас есть еще личности, которые претендуют только на чин, на звание, а не на полезную для общества работу. У человека тупая голова, он трех путных слов связать не может, а предложи ему должность комиссара по иностранным делам - не откажется, не задумается, а даст согласие. Как говорится, где бы ни работать - лишь бы не работать!
      - Лопырь напишет еще и в Минск и в Москву.
      - Я уже тебе говорил, что пусть пишет, куда хочет. Мне только жалко людей, которых его заявления будут отрывать от серьезных дел. Ну, я пошел на поле.
      - А райком? - взглянув на председателя, спросил Калита.
      - Не беспокойся, погляжу, как идет работа, и пойду.
      - Может, Миколай тебя подвезет?
      - Ты в своем уме? Чтоб Лопырево заявление отрывало от работы председателя, конюха да еще и коня? Нет, брат, управлюсь и один. Будь спокоен, нашего уважаемого Евгения Даниловича я не подведу, если дело идет даже о такой ценной "кадре", как Ефим Лопырь.
      По тому, как Корницкий умышленно переиначил слово кадры и вымолвил его с особенным нажимом, Калита понял, что беседа с Евгением Даниловичем будет не очень гладкая.
      Корницкий поправил в кармане пустой рукав кителя и неторопливым шагом направился в сторону болота.
      Десятки людей - мужчины, женщины, подростки - копали тут торф. Председателю захотелось посмотреть, как работает Костик.
      Корницкий заговорил с дедом Карпом, но ничего не пропустил из того, что происходит вокруг.
      Вот Костик вылезает из канавы и с довольным видом оглядывает работу. Он идет смотреть, сколько сделали взрослые. В восхищении останавливается перед участком Ванды, которая, ни на кого не оглядываясь, выбрасывает из канавы торф.
      Костик быстро возвращается к друзьям.
      - Идите гляньте! Тетка Ванда накопала будь здоров! Больше, чем кто-нибудь другой!
      Хлопцы выскакивают из канавы, бегут к Ванде. А та по-прежнему работает не разгибаясь.
      Хлопцы стояли и молча смотрели, когда послышался требовательный и недовольный голос Таисии.
      Костик подошел к матери.
      - Ты не гляди на эту... Ванду. Делай свое дело.
      - Почему?
      - Так...
      - Так она ж лучше всех работает. А дядька Антон говорил, надо учиться у лучших...
      - Ты учись у мужчин.
      - А какие у нас мужчины? Разве что один Лопырь. Но и того будь здоров дядька Антон на лопатки кладет.
      - Ступай, ступай работать!
      Костик удивленно пожал плечами и отошел. Подойдя к своим друзьям, которые все еще смотрели, как работает Ванда, Костик приказал:
      - По местам!
      Он снова спрыгнул в канаву, взял заступ и с молниеносной быстротой начал выкидывать торф.
      Корницкий обошел вокруг большого холма заготовленного торфа и направился в местечко.
      В приемной райкома, перебирая какие-то бумаги, сидела девушка. Корницкий поздоровался с ней и спросил, тут ли Драпеза.
      - Заходите, пожалуйста, - ответила девушка. - Евгений Данилович вас ждет.
      Драпеза стоял возле стола спиною к двери и кричал в телефонную трубку:
      - Ты мне, золотко, сказок таких не рассказывай. Понял? Если через час тракторы не выедут в колхоз - пеняй на себя. Понял?
      - С кем это ты так мило разговариваешь? - спросил Корницкий, когда Драпеза бросил на вилку телефонную трубку и повернулся, чтоб сесть за стол.
      - А, Антон Софронович!.. Понимаешь, пропесочивал директора эмтээс Борисевича.
      - Чем он так не угодил?
      - Три дня тому назад нам прислали из Куйбышевской области пять исправных тракторов. Так Борисевич держит их у себя в усадьбе и ждет, когда выйдут из ремонта два старых, чтоб все вместе двинулись из эмтээс. Без парадности не может обойтись...
      - Нам один трактор будет?
      - Ты, Софронович, шутишь? Сколько у тебя коней!
      - Хочешь, обменяю на немецкий танк? Дам исправную пушку в придачу.
      - Нет, и не проси. Тракторы мы пошлем туда, где нету коней. У меня есть получше для тебя новость. Ты заходил в Минске к товарищу Галинину?
      - А что?
      - Сегодня мне позвонили от него, что можно ехать в Костромскую область за караваевскими коровами.
      - Сколько отпускают?
      - Шестьдесят.
      - Благодарю, Евгений Данилович, за такую новость. Можно идти?
      - Минуточку, Антон Софронович. Что ты сделал с Лопырем?
      - А ничего. Он захотел проверить, знаю ли я некоторые приемы обороны. Теперь у нас все в порядке.
      - Не думаю. Где он работает?
      - В строительной бригаде.
      - Кем?
      - Плотником.
      - Вот видишь, Софронович, как нехорошо выхолит. Из председателей в бригадиры, из бригадиров в рядовые, а скоро ты сделаешь его пастухом.
      - Пастух из него не выйдет. Для этого надо иметь светлую голову. Пускай пока что помашет топором.
      - Обком не согласен с тобой.
      - Вот как! Уж знают и там!
      - Да. И еще... про твои связи с...
      - Договаривай до конца.
      - Глупости... Бабские дела. Одним словом, есть указание забрать от тебя Лопыря и послать в "Перемогу" председателем. Скажешь, чтоб он завтра явился в райком.
      - Пускай отсохнет мой язык, если я передам этому проходимцу такое поручение! Чтоб он ехал губить "Перемогу"?! Запомни, что и там я ему не дам покоя!
      - Брось, Софронович! Нашел чужеземного ворога!
      - Иной раз и свой, здешний, вредит нашему делу еще больше, чем чужой, пришлый.
      - Боюсь, что чем дальше, тем больше ты становишься несдержанным. В отряде ты был спокойнее. Я по временам не узнаю тебя, товарищ командир.
      - Я то же самое, временами не узнаю себя, товарищ комиссар, - словно прислушиваясь к самому себе, заговорил Корницкий. - Видать, война наложила на каждого из нас свой отпечаток. Когда-то я готов был лететь помогать мировой революции в любую часть света. Теперь же мне почему-то представляется, что мировой революции я больше помогу тут, если стану добиваться, чтоб каждый человек жил в самом лучшем доме, имел вдоволь самых разных товаров, отдыхал как следует. Приедет в Пышковичи зарубежный гость, поглядит на наш самый высокий уровень жизни да скорее и заторопится домой - гнать к чертовой матери своих помещиков и капиталистов. И никакие поклепы на наш строй, никакие там штыки узурпаторов его уже не сдержат и не остановят. А этот высокий уровень сам не придет, его нам не подадут на золотом подносе. Его надо, несмотря ни на что, своими руками добывать из земли... Вот о чем я думал в партизанском госпитале, думал дни и ночи в известной тебе обстановке... Я чуть тогда с ума не сошел от безделья. Теперь, Евгений Данилович, я снова живу...
      - Все это очень хорошо, о чем ты так долго рассказывал. Но прошу тебя: будь более терпеливым. Понимаешь, Софронович, чтоб не было этих заявлений, жалоб. Ты имеешь дело с живыми людьми.
      - Этого я тебе, Евгений Данилович, обещать не могу. Люди бывают разные. У меня нет времени на поклоны и реверансы тем, кто болтается под ногами, мешает нам идти вперед.
      Корницкий быстро встал, молча подал Евгению Даниловичу левую руку и вышел из кабинета.
      КОСТРОМИЧКИ
      Прошли недели после отъезда Корницкого в Кострому. Некоторые даже обрадовались, что нет в Пышковичах этого беспокойного человека. Стали распространяться слухи, что Корницкий, скорее всего, и не вернется. Зайдет в Москве проведать семью и останется там навсегда. Станет жить в довольстве, ухоженный... Легче дышать, когда за тобой не следят его придирчивые зоркие глаза. Утреннее совещание бригадиров проводил теперь Андрей Калита. С ним можно было поспорить, доказать свое. Калита терпеливо выслушивал самые спорные мысли и советы, чтоб потом найти что-то общее. Он подолгу разъяснял человеку, убеждал его, почему надо делать так, а не иначе.
      - Ты, старик, малость ошибаешься, - слышался его спокойный голос иной раз утром. - В первую очередь нам надо окончить коровник. Ведь когда начнется уборка - косьба, тогда нам будет не до строительства.
      Таисия замечала, что Калиту слушали, уважали за тихий, рассудительный характер, но вместе с тем не все и не всегда выполняли его распоряжения. Один считал, что ему надо сегодня съездить с луком в город на рынок, у другого что-то все разболелось внутри, третья подумала, что если какой день там и не выйдет на работу, так земля от этого не провалится. Трудовая дисциплина, несмотря на разъяснения и убеждения Калиты, пошатнулась. Вдобавок ко всему в бригаде, которая заготовляла торф, началась грызня. И Калите трудно было разобраться, кто виноват: Адам Лабека или дед Карп.
      Несмотря на свою слабость и хворость, Адам Лабека не выдержал и вышел на работу. Он даже захватил заступ, думая, сколько хватит сил, копать торф. Люди в этот день шли медленно, подолгу разговаривали, прежде чем приступить к работе. Адам Лабека занял себе участок рядом с участком деда Карпа. Старика еще не было. Вчера Лопарь сам себе устроил проводы по случаю переезда в "Перемогу" и пригласил деда Карпа с цимбалами. Говорили, что Карп там здорово напился и просил Лопыря взять его в свой колхоз.
      - Я сам не думаю там долго командовать, - сказал на это Лопырь. - Вот приедут комиссии, прогонят Корницкого, тогда меня снова откомандируют в Пышковичи. Понял теперь, дед Карп, почему я не хочу брать тебя в "Перемогу"?
      - Ой, чтоб тебя утки затоптали! - воскликнул в волнении дед Карп. Выпьем за милую твою душу, Ефимка!
      Сегодня у деда Карпа трещало в голове. Он даже не думал выходить на работу, выдерживая жесткую проповедь и проклятия жены Проси.
      - А неужто ж до вас, пьянчуг, никто никогда не доберется?! Люди вон на фронте свои головы за всех нас кладут, а вы тут каждый день глаз от водки продрать не можете, нехристи! Ну коли б ты был молодой, а то ж песочница старая, песок с тебя сыплется. Идешь - и штаны с тебя сползают. И лезешь, чтоб тебе и ноги и руки вывернуло! Укоротил этой чертовой сивухой свой поганый век, пьянчуга несчастный.
      - Ну, ты не шибко лайся! - попробовал было утихомирить свою разгневанную половину дед Карп. - Отвяжись!
      - Я тебе отвяжусь! - еще больше вскипела бабка Прося. - Разве же ты человек? Помочит кто онучу в самогон и помашет перед твоим поганым носом, так ты готов за этой смердящей онучей черт знает куда ползти... Но не дождешься! Хорошо, что Антон Софронович вернулся. Он таких, как ты, скоро протрезвит!
      От этих последних слов дед Карп сразу сделался живее и достаточно быстро слез с полатей, где собирался отлежаться с похмелья. На столе уже дымилась миска с горячей картошкой, лежал ломоть хлеба. Дед Карп ел горячую картошку с подливкой и время от времени с беспокойством поглядывал в раскрытые настежь двери. Не хватало еще того, чтоб герой сам завернул сюда! Неужто он взаправду вернулся? Чтоб его утки затоптали! У Карпа не было никакой охоты сегодня с ним встречаться. Ему, уж наверно, сказали про очередную гулянку у Лопыря...
      Дед Карп даже не доел подливки. Ему стало душно в землянке. Скорей на болото следом за бабкой Просей, которая торопливо шла с заступом на плече и не оглядывалась. За крайними землянками дед Карп немного успокоился. Отсюда он увидел людей, которые шевелились возле черных навалов торфа, увидел белую ленточку воды. По предложению Корницкого была обозначена линия магистрального канала к речке. Чтоб сразу получить двойную пользу: добыть торф и осушить болото. На болоте они будут сажать и растить морковь, капусту, сеять рожь, сажать картошку. А высушенный торф из канала и коллекторов пойдет на подстилку скоту, а потом, смешанный с навозом, будет вывозиться на поля, чтобы опустошенные за годы войны пески стали давать хороший урожай.
      Однако в эту минуту деда Карпа не волновали не только будущее, но и сегодняшний день. Куда лучше было бы выпить чарочку на похмелье! Тогда б не так ныло у него внутри. Лопырю что? Ему не надо возиться с заступом. Сегодня, наверно, ходит в "Перемоге" и командует, засунувши руки в карманы. Никаких тебе норм, которые ты должен показывать бригадиру. А трудодни идут.
      Так, завидуя уже новой Лопыревой должности, дед Карп добрался до своего участка и воткнул острый заступ в торф. Достал самосад, свернул папироску и закурил. Ванда, которая копала торф рядом, здороваясь, кивнула ему головой. Дед Карп тряхнул в ответ своей рыжей бородой и спросил с деланным равнодушием:
      - Герой тут еще не показывался?
      - А разве он приехал? - удивилась Ванда. - Я что то не слышала. Вам небось наврали. Ну, как было вчера, дедуля, на беседе?
      - Да так себе, - поморщился дед Карп, отыскивая недобрым взглядом бабку Просю. Как ловко она его поймала! "Хорошо, что Антон Софронович вернулся..." Трепло чертово! Согнали с полатей, можно сказать, больного человека. Теперь неудобно бросать работу и уходить домой. Что ж, можно и тут отдохнуть. Солнышко, теплынь.
      - Вы к Лопырю ходили с цимбалами, дед Карп? - поинтересовалась Ванда.
      - Ага, девка, поиграл немножко. А почему ты спрашиваешь?
      - Я люблю музыку. Днем и ночью бы ее слушала!
      Это растрогало деда Карпа. Он подошел к Ванде и сел на кочку.
      - Ах, чтоб тебя утки затоптали! Ты хороший человек, Ванда. Я вот гляжу на тебя и удивляюсь.
      - Чего?
      - Ты ж была сестрою: и до войны и в партизанах. Теперь бы могла пристроиться в райбольнице. Работа там чистая, деликатная. И ладных мужчин в райцентре больше. В милиции, в военкомате... А она, словно без головы, полезла в эту петлю.
      Ванда легко выскочила из канавы и села насупротив старика. Заговорила не то серьезно, не то шутя:
      - Опротивело мне, дед Карп, смотреть на больных и раненых людей. Сердце мое там изболелось... Хочется жить среди тех, кто не стонет... А кому я нужна буду, тот меня и здесь найдет.
      Дел Карп пыхнул дымком. Заговорил рассудительно:
      - Ну, таких хватких кавалеров тут раз-два - и обчелся.
      Ванду потешала эта беседа. Она коротко усмехнулась:
      - Вот захочу, так и ты, дед Карп, перебежишь от бабки Проси в мою землянку. А какое игрище устроим!
      - А думаешь, чтоб тебя утки затоптали, испугаюсь? Старый конь, слышала, борозды не портит.
      В это время и подошел к ним Адам Лабека.
      - День добрый, дядька Карп, - поздоровался он. - Что-то вы очень припозднились на работу. Солнце скоро на полдень станет, а вы ни разу еще не копнули заступом. Нехорошо будет, если Антон Софронович узнает. Некоторые люди по норме скоро выгонят.
      - Отдохну вот немного, так я их всех перегоню с нормами, - еще мирно ответил дед Карп. - А ты, Адам, напрасно так рано выскочил сюда. Я, если б таким вернулся, так месяц целый бы никуда из хаты не вылазил.
      - Как кто может, так и делает, - буркнул Лабека и пошел на свой участок.
      Там он взялся за лопату, но уже минут через пять весь покрылся потом и в изнеможении сел наземь. В глазах вертелись радужные круги, сердце угрожающе колотилось. Казалось, еще одна такая минута, и оно не выдержит разорвется. Может, Корницкий говорил правду, предупреждая его об отдыхе. Ведь недаром же Лабеку не взяли в армию. Вскоре после освобождения из лагеря его, как и многих, вызывали в санчасть. Пожилой подполковник медицинской службы, выслушав Адама Лабеку, сказал с отцовской грубоватой лаской:
      - Вот что, сынок. Оружие пока что вы носить не можете. Мы вам выпишем путевочку прямо домой. Старайтесь так через полгода подыскать легкую работку. Тогда можете прожить годков тридцать - сорок. А там как захотите...
      Перед этим Лабека помылся в солдатской походной бане, получил новенькое обмундирование, чтоб уже никогда не возвращаться в строй. А теперь, видать, не работник он и в колхозе. А как бы работалось, если б хоть немного здоровья!
      Как он завидует тем, кто без особого утомления выкидывал и выкидывал теперь на край магистрального канала торфяные кирпичи. Особенно старательно работали Таисия и Ванда. Они только на какую-нибудь минутку вылезали наверх, чтоб отдохнуть, и снова брались за лопату. А у деда Карпа работа, наоборот, валилась сегодня из рук. Было видно, что он просто отбывал свой трудодень. Даже притащил откуда-то охапку сенной трухи, устроил себе постель и разлегся на ней. И тут Лабека уже не выдержал. Подойдя к деду Карпу, он стал ожидать, когда тот наконец возьмется за заступ.
      Дед Карп, однако, и виду не подал, что его смущает поза Адама Лабеки. Но так не могло продолжаться вечно. И дед Карп заговорил первый:
      - Ты чего стоишь надо мной, как тот сасэсовец?
      - Кто? Кто? - не поверил своим ушам Лабека.
      - Ну, сасэсовец... Были такие немецкие погонщики.
      - Вы не знаете, что говорите, дядька Карп!
      - Говорю, что слышишь. Те, когда сюда пришли, тоже вот так над душой стояли. Принуждали людей ремонтировать дороги там или мосты и ставили своих подгонял. Чтоб люди не сидели, а работали. Как же иначе, у них Европа, новые порядки!.. А я могу теперь плюнуть на твою собачью стойку и пойти домой.
      Но домой пошел не дед Карп, а Адам Лабека. В ушах у него все гудело, глаза не разбирали дороги. Он даже забыл свой заступ.
      - Зачем вы его так обругали, дед Карп! - заступилась за Лабека Ванда. - Что он вам такое сказал? У человека едва дух держится, а вы его хотите совсем со свету сжить!
      - Пускай не выслуживается!
      К ним подошла Таисия.
      - Вы что, спятили, дядька Карп? - набросилась она на старика. - Мы что, "погонщиков" торф копаем? Или вам меньше надо, чем Лабеке? Или он должен работать за себя и за вас? А хлеб на трудодни будете получать вы?
      - Да зачем мне его хлеб? - замахал руками дед Карп. - Всю жизнь свой ем.
      - А нам мало одного хлеба, нам и масла захотелось. А вы пришли и на боковую. Лень торф копать, уходите домой.
      Начали сбегаться люди. Прося, дознавшаяся от Ванды про стычку, тоже начала ругать старика. Никто в этом шуме не заметил, как тут оказался Андрей Калита. Голос его был возбужденный, даже немного виноватый.
      - Ванда! Таиса! Ганна! Маруся! - выкрикнул Калита. - Скорее в колхоз. На одной ноге!
      Мгновенно все бросили деда Карпа и повернулись к Калите. Опираясь на палку, он стоял по другую сторону магистрального канала.
      - Да что там такое? - спросила Ванда.
      - Вернулся Антон Софронович с дочками, Голубовичем и Костиком. Пригнали целое стадо костромичек. Скорей!..
      С коровником дед Жоров управился. Окончил как раз в пору. Стадо костромичек красовалось на фоне смолисто-желтой, какой-то праздничной постройки. Смотреть коров собрались все, кто только прослышал эту новость: старики, подростки, дети. Одни стояли неподвижно, другие обходили коров, ласково гладили их. Надейка и Анечка степенно стояли в кругу деревенских девочек и мальчиков и смотрели на коров.
      Один из мальчишек, недоверчиво блеснув глазками, спросил:
      - А ты знаешь, как называется та большая корова, с веревкой в носу?
      - Это Карат, - уверенно ответила Надейка.
      - Не Карат, а бык, - поправил ее хлопчик. - И он бодается. Вот так мр-муу!..
      - Неправда! - заспорила Надейка. - Татка с Костиком и дядькой Миколаем давали ему в вагоне траву. И он ел, не бодался...
      Корницкий и Миколай шли вдоль кормушек и проверяли цепи. За ними важно, торжественно выступал дед Жоров.
      - Все тут своими руками опробовал. Можно привязывать не только коров, но и медведей.
      - Трафаретки готовы? - спросил Корницкий.
      - Шестьдесят штук, как договорились. Кличка, возраст, примета.
      - Надо шестьдесят пять.
      - Шестьдесят пять?
      Миколай обнял старого бригадира за плечи и объяснил:
      - Пять коров, дядька Жоров, костромские колхозники нам дали сверх плана. За то, что ты варил хорошую кашу в партизанах, а Софронович хорошо рассказывал про это на собраниях. Не всякий родной брат так тебя встретит, как встречали нас!
      "НЕУГОМОННЫЙ ТЫ ЧЕЛОВЕК, АНТОН!"
      Вечером Костик доставал из вещевого мешка консервы, завернутые в бумагу покупки. Объяснял матери, которая стояла рядом:
      - Это сахар. Тут бекон, сало такое пополам с мясом. Два килограмма селедок. По лимиту.
      - Как ты сказал?
      - По лимиту. Книжечка такая у дядьки Антона есть. По ней в магазинах выдают харчи и промтовары. Он мне купил ботинки и рубаху, а тебе ткани на платье.
      - Зачем ты, Костик, брал?
      - Говорит не знай что! Это подарки! А харчи в общий котел. Так и тетка Поля сказала.
      - Когда ж она переедет?
      - Когда тут будет такая квартира, как и в городе.
      - Значит, никогда!
      - Нет, дядька Миколай сказал, что такую квартиру колхоз своему председателю построит.
      Открылись двери. В землянку вошли Надейка, Анечка, Корницкий.
      - Это, дочки, тетя Таиса. Она вас сейчас напоит и накормит.
      - Почему ж нет, садитесь только за стол.
      Таиса начала ставить на стол миски и тарелки, достала из печи чугун.
      - Мне бы молока, - сказала Анечка.
      - Что я тебе говорила, Антон? - наливая из чугуна бульон в тарелки и миски, промолвила Таисия. - А ты хотел весь удой везти на молочный завод.
      - А ты разве забыла первую колхозную заповедь?
      - Каждую заповедь надо выполнять с головой. Нельзя отдавать самое последнее, которое нужно тебе самому.
      - Последнее и самое дорогое у человека - жизнь! Когда было надо, и ее не жалели.
      - То на фронте, в партизанах. И отдавали, и отдают, чтоб хорошо жилось детям.
      - Всем нашим детям, Таиса, в Пышковичах есть картошка молодая, огурцы свежие, лук. Захотел - грибков либо ягодок в лесу насобираешь, а в городе ничего этого не найдешь. Правда, Надейка?
      - Правда, татка. Лук и огурцы только на рынке.
      - Очень дорого, и то не всегда бывают, - сказала Таисия.
      - У нас свои овощи будут, - ответил Корницкий. - На тот год мы засадим овощами как можно больше земли...
      - Во-во! - засмеялась Таисия. - Раньше с ног валился, чтоб достать коров, а теперь про овощи запел... А лен, а свиньи?
      - И лен, и свиньи, и сад!
      - Неугомонный ты человек, Антон! Наверно, хорошо жить с тобой Поле...
      РУИНЫ
      В Минск Полина Федоровна приехала утром. Она ужаснулась, увидав руины вместо города. Такое могло произойти только при сильнейшем землетрясении, безумной и слепой стихии, против которой пока что бессилен человеческий разум. Многие поколения людей вырабатывали кирпич, рубили и возили лес, чтоб строить жилые дома, магазины, фабрики, заводы, клубы, библиотеки, школы... И ото всего этого остался только пепел, горы щебня, покореженного металла. Среди груды кирпичей и камня заросли лебеды, колючего дедовника. Кое-где встречались небольшие делянки, засаженные картошкой и даже рожью. И это в центре города, неподалеку от вокзала, от Дома правительства, закамуфлированная махина которого каким-то чудом осталась неповрежденной.
      По дороге от Москвы Полина Федоровна видела железнодорожные станции, деревни, местечки, города, через которые пронесся разрушительный ураган войны. Может, понадобится сто лет, чтоб все снова пришло в норму и люди начали жить так, как жили до войны. В Пышковичах, наверно, тоже не лучше, чем тут, в Минске. Как мог Антон Софронович отважиться тащить детей в это пекло? И как она, мать, отважилась их отпустить? Так может поступать только бессердечный эгоист! Даже Викторию Аркадьевну поразила уступчивость Полины Федоровны.
      "Покуда не поздно, скорей поезжайте в его чертовы Пышковичи и заберите от этого варвара детей. Надо, дорогая, воевать за свое счастье. Само оно не дается в руки. А тогда, вспомните мои слова: Антон Софронович долго там не продержится. Я убеждена, что Надейку и Анечку он захватил как тех заложников, чтоб вынудить вас переехать в Пышковичи. Смотрите ж там, не поддавайтесь!"
      Вспоминая эти советы, Полина Федоровна направилась в Дом правительства, где работал Василь Каравай. Он в это время разговаривал с председателем колхоза своей родной деревни, который приехал к своему знатному земляку достать лесу сверх плана.
      - Как будет, товарищ генерал? Хоть бы две сотни кубометров...
      - Ни кубометра! Получай, что причитается. Тебе дай волю, так ты сведешь все леса в республике! Пора начинать строить из кирпича, камня, самана...
      В дверях появилась секретарша.
      - Василь Дорофеевич, к вам просится Корницкая,
      - Полина Федоровна? Откуда?.. Ну, проси, проси. А ты, браток, ступай и не дури мне голову. Что, на фабрики и заводы будем завозить из Сибири? Нет! Как говорится, бывай здоров!
      Каравай достал из кармана деньги.
      - На, передай там вместе с поклоном моей матери. Скажи, что, может, скоро я ее проведаю.
      Вошла Полина Федоровна. Каравай встал из-за стола, шагнул к ней навстречу.
      - Полечка, дорогая! Из Пышковичей?
      - Из Москвы.
      Они обнялись и поцеловались, как хорошие друзья. Поглаживая свои пышные усы, Каравай спросил:
      - Моих давно видела? Веру, детей?
      - Позавчера.
      - Как они там?
      - Здоровы. Недавно ездили смотреть, как строится дача.
      - Ну, то и хорошо. А Антон, говорят, бушует на своей родине. Запас на зиму сена, окончил уборку хлеба. Сам не спит и другим не дает. Колхозники хотят к твоему приезду закончить дом для вас. Боятся, что Корницкий бросит их и вернется в город.
      - Они его еще не знают!
      - Дети, говорят, обжились. Очень им понравилась землянка...
      - Ничего. Я скоро их вывезу. Только б добраться до Пышковичей.
      - Доберешься. Я тебе дам своего "козлика"...
      НЕСГОВОРЧИВАЯ "КНЯГИНЯ"
      Неожиданный приезд Полины Федоровны взволновал Корницкого. Он только что пришел в поле, чтоб посмотреть, как идет сев ржи, и вскоре примчался на коне Костик.
      - Дядька Антон! Там приехала тетка Поля.
      - Приехала?! - весь встрепенулся Корницкий.
      - На легковой машине.
      - Ух ты, даже на легковой?! Лети скажи, что сейчас буду.
      Он разгонистым шагом и бегом направился к деревне. Прямо по полю, где колхозники лопатами растряхивали сухой торф, на нескольких плугах уже запахивали унавоженное поле. Все колхозники удивленно поглядывали, как быстро, почти не обращая ни на кого внимания, мчался в деревню председатель. По дороге ему повстречался Калита. Недоуменно остановился.
      - Что такое, Софронович? - спросил он.
      - Поля приехала! - отмахнулся от него Корницкий.
      - Порядок! Теперь тебя не потянет из Пышковичей!
      Корницкий его уже не слышал. В глазах появилось что-то по-мальчишески озорное. На дороге увидел дернину, разбежался и ударил, как футболист, ногой. Дернинка взлетела вверх. Две женщины, перетряхивающие торф, удивленно переглянулись и пожали плечами.
      - В своем ли уме наш Софронович? - сказала одна из них.
      Корницкий был уже возле кладбища. Рядом со старыми ровными и покосившимися крестами стояли красные обелиски - могилы солдат и партизан.
      Корницкий миновал аллею, и тут сразу предстала перед его взглядом колхозная усадьба. Неподалеку от коровника возвышались огромные скирды сена - запасы на зиму. Немного поодаль гудела молотилка, возле которой мелькали люди.
      В последнее время в Пышковичах появилось несколько красивых хат и неоконченных новых срубов. На одном из срубов плотники ставили стропила. Дед Жоров, увидев Корницкого, крикнул со сруба:
      - Слышал, председатель? Княгиня твоя приехала, а печь мы еще не окончили...
      - Обойдемся пока что, дед Жоров.
      Около своей хаты председатель увидел темно-зеленый "газик". Шофер, согнувшись в дугу, копался в раскрытой пасти машины. Корницкий весело крикнул ему "день добрый" и бегом вбежал на крыльцо.
      Пока Антона Софроновича не было дома, Полина Федорована успела осмотреть и дочек и хату. Все вокруг нее было еще необжитое, неуютное: неоштукатуренные стены, некрашеный пол, три грубые железные кровати, поставленные в ряд, как в казарме. Пышный букет белых ромашек на непокрытом столе еще больше подчеркивал бедность жилья. После привычных, милых сердцу теплых городских комнат все тут было для Полины Федоровны холодным, чужим.
      А Надейка, счастливая, что наконец приехала сюда и мать, щебетала:
      - Ой, мамка, как тут хорошо! Мы ходим по ягоды и по грибы. Со своими братиками Васькой и Семкой, с Костиком. К нам в землянку часто заходили дядька Миколай, дядька Андрей, тетка Таиса, тетка Ванда... Тетка Ванда намариновала нам много боровиков...
      - У нее серебряная партизанская медаль, - перебила Надейку Анечка. Она взяла березовый веник, чтобы подмести хату.
      - Брось, Анечка, веник! - строго прикрикнула на дочку Полина Федоровна. - Рано еще тебе им заниматься.
      - Почему рано?
      - Брось, тебе говорят! - уже со злостью громко прошептала Полина Федоровна. - Завтра поедем домой.
      - Так мы ж дома!
      - Разве это дом? - удивляя дочерей неожиданно ласковым тоном, заговорила Полина Федоровна. - Тут быстро заведутся прусаки и черные тараканы. Будем спать, а они будут ползать по лицу и кусаться.
      - Татка идет!.. - обрадовалась Анечка. - Сейчас я его напугаю.
      Анечка бросила веник в угол и притаилась возле дверей. Как только отец ступил в хату, заверещала:
      - Стой! Не шевелиться!..
      - Ах ты разбойница! - воскликнул Антон Софронович. - Кто это устраивает засады на родного батьку?
      - Мама сказала, что мы завтра поедем в город, - выпалила Анечка.
      Последних этих слов младшей дочки оказалось достаточно, чтоб ясное и веселое до той минуты лицо Антона Софроновича сделалось хмурым, а ноги словно свинцом налились. Полина Федоровна, наоборот, легко, как девчонка, вскочила с лавки. Самое неприятное, что надлежало сказать ей, сказала Анечка. Полина Федоровна вся прижалась к нему, крепко обняв за шею. Но это была не ласка, горячая радость от встречи, а только видимость ее. Антон Софронович даже криво улыбнулся. Ведь так кидаются обнимать друг друга актеры на сцене, выполняя заученные роли. Что ж, и в жизни иной раз бывает, как на сцене. Вон идут муж с женой, поглядеть со стороны любо-дорого. При людях они ходят под руку, ласково улыбаются друг другу, а останутся наедине - и они уже чужие люди, если только не враги. Стараются не уступить друг другу даже в самой ничтожной мелочи...
      Что-то подобное актерской игре чувствовалось теперь и в поведении Полины Федоровны при встрече с мужем. Ему хотелось оттолкнуть ее от себя, прекратить этот противный его душе спектакль с поцелуями, спектакль, который вынуждены были смотреть Надейка и Анечка. Уважая, однако, детей, он усилием воли заставил себя сдержаться, злясь при этом на самого себя.