Глава 21

В ночной тишине Эйнджел казалось, что малейший скрип кожаной сбруи слишком громко раздавался по всей конюшне. Наконец она вывела и запрягла лошадей в фургон на полозьях. Усевшись на место кучера, она, обернувшись, быстрым взглядом окинула свой немалый груз, тщательно упакованный в промасленную парусину, и еще раз проверила, на месте ли ружье, спрятанное у нее на коленях под меховой полостью.

В непосредственной близости от дома Эйнджел не рискнула зажечь фонарь, поэтому ей пришлось по памяти управлять упряжкой, осторожным шагом двигавшейся по заснеженной аллее. В небе сиял тоненький серебряный серпик нарождавшейся луны, света которой хватало лишь на то, чтобы ели, стоявшие вокруг дома, превратились в жуткие колдовские создания. В какой-то момент ей ужасно захотелось бросить эту глупую затею и, поставив сонных Джуно и Юпитера обратно в стойло, вернуться в блаженное тепло своей постели. Но Эйнджел знала, что никогда не простит себе такого малодушия. Ведь это была просьба Холта, бесценный знак его возросшего доверия к ней. И хотя она прекрасно понимала, что Холт никогда не попросил бы ее об этом, будь жива Лили Валентайн или же если бы узнал о ее беременности, она все же была полна решимости оправдать его доверие, несмотря ни на какой риск.

Если она поедет медленно, если в пути не замерзнет, если найдет хорошую дорогу к прииску... Тогда это будет так же просто, как вонзить горячий нож в масло, подумала Эйнджел. Она очень тепло оделась, натянула на руки три пары перчаток и обмотала шею и подбородок шерстяным шарфом так, что оттуда торчали лишь глаза. По ее расчетам, она должна была добраться до прииска за два-три часа. Лошади с поразительной легкостью тащили по снегу фургон с грузом провизии и одежды.

Казалось, все благоприятствовало успеху затеянного ею предприятия. К тому времени, когда Эйнджел добралась до развилки, ветер совсем стих, и она почти не чувствовала холода. Остановив лошадей, она зажгла фонарь и осторожно повесила его над местом кучера, чтобы по мере возможности освещать дорогу. Лошади терпеливо ждали, пока она закончила прилаживать фонарь, и послушно тронулись в сторону прииска. Дорога пошла заметно вверх, но лошади, казалось, не замечали подъема. Эйнджел даже рискнула слегка ударить их по спинам, чтобы они бежали быстрее.

Долгое время в тишине ночи раздавалось лишь мягкое приглушенное цоканье лошадиных копыт да скрип полозьев по свежему снегу. Один-два раза Эйнджел показалось, что она слышит отдаленный вой койота или собаки, поскольку волков здесь уже не осталось, как уверяла она сама себя. Настороженно прислушиваясь, лошади, тем не менее, не прекращали свой ровный быстрый бег по снегу.

Постепенно вой прекратился, и Эйнджел настолько расслабилась, что даже не заметила, как заснула. Она не знала, сколько проспала, но проснулась от того, что лошади внезапно остановились. Отряхивая с ресниц налипший снег, она почувствовала, что замерзла. С трудом подобрав непослушными руками упавшие вожжи, она причмокнула и попыталась тронуть лошадей, но те стояли как вкопанные и лишь нервно поводили ушами. Полагаясь на инстинкт животных, Эйнджел стала вглядываться в кромешную тьму, но ничего не слышала и не видела, кроме мерцающего света фонаря. И вдруг Эйнджел поняла, что лошади стоят перед самой шахтой!

– Я сделала это! – с тихой радостью сказала она сама себе, однако радость мгновенно испарилась, когда Джуно, захрапев, попятилась назад. В темноте Эйнджел успела разглядеть чью-то руку, крепко взявшую кобылу под уздцы. Тут же из темноты показалась другая рука и взяла под уздцы Юпитера, и, прежде чем Эйнджел успела схватиться за ружье, она уже была окружена дюжиной лиц, глядевших на нее блестящими темными глазами.

Словно во сне Эйнджел увидела, как от деревьев отделился человек в тяжелой меховой одежде с почти квадратным лицом, хорошо видным даже при слабом свете фонаря. Потом она разглядела длинные седые косички, свисавшие по обе стороны лица со впалыми щеками, и поняла, что это индейцы. Странно, но она не почувствовала страха.

Человек в меховой одежде заговорил на непонятном ей языке, и Эйнджел энергично помотала головой в знак того, что не понимает его. Он неторопливо повторил свою фразу, но теперь уже на ломаном английском:

– Ты женщина Игашо? Эйнджел снова покачала головой:

– Нет, я жена Холта, Холта Мерфи. Вы его знаете? Неожиданно старый индеец широко улыбнулся.

– Мы знать его как Игашо.

Внезапно Эйнджел все поняла. Теперь она не сомневалась, что это и были те самые люди, которых она должна была найти по просьбе Холта. Их исхудавшие лица и сильно потрепанные меховые одежды свидетельствовали о том, что они крайне нуждались в пище и одежде, которые привезла им Эйнджел. Привыкнув к слабому освещению, Эйнджел заметила, что большинство из них были почти детьми, юные храбрецы с воинственными лицами. Не понимая английского языка, они ждали, что скажет старик.

– Меня сюда послал Холт, чтобы я привезла вам все это, – сказала Эйнджел, показывая на упакованную провизию и одеяла, уложенные в фургоне, и изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. Нет, она не думала, что эти люди могут причинить ей зло, по край ней мере теперь, когда она им все объяснила.

Старик индеец с достоинством поклонился ей.

– Меня зовут Каго, я лекарь племени арапахо. Человек, которого ты звать Холт – Игашо – сын моей... вы, белые люди, звать это дочерью.

– Так вы его дедушка с нескрываемым изумлением воскликнула Эйнджел. Каго печально кивнул:

– Иногда он так меня звать.

Эйнджел была тронута словами старика и сердита на Холта, когда до нее дошел скрытый смысл сказанной стариком фразы, подразумевавший, что по той или иной при чине Холт предпочитал не помнить о своем родстве с ним.

– Каго, – нерешительно начала Эйнджел, – я не знаю, что у Холта... Игашо на уме, но он, несмотря на мороз и глубокий снег, послал меня сюда, чтобы помочь вам. Он знает, что вам нужна пища и теплая одежда, чтобы пережить зиму. Он очень заботится о вас!

– Тогда почему Игашо сам не приходить? – спросил Каго, и на его лице мелькнуло упрямое выражение, какое она не раз замечала у Холта.

– Он не мог прийти сам. Его посадили в тюрьму.

– Я знаю, что такое тюрьма, – сказал Каго, обводя рукой стоявших рядом с ним юношей. – Все индейцы племени лангундо арапахо знают об этом ящике для наказания.

Ощутив прилив острой жалости, Эйнджел сказала:

– У меня много вопросов к вам, но я уверена, что вы и ваши люди очень голодны и совсем замерзли. Прошу вас, возьмите то, что я привезла для вас всех.

Согласно кивнув, Каго повернулся к юным храбрецам и что-то сказал им на своем языке. Выслушав его, они с любопытством оглядели Эйнджел, но лица их выражали настороженность. Потом они быстро и бес шумно разгрузили фургон и перенесли все в шахту, где прятались остальные члены племени, старики, больные, женщины и дети.

Каго жестом предложил Эйнджел сойти на землю, и она, ни секунды не колеблясь, соскочила с козел.

– Нам надо поговорить, – сказал индеец, махнув в сторону смутных очертаний вигвама. – Как тебя зовут?

– Меня зовут Эйнджел, – ответила она, беря в руки фонарь и поспешно пробираясь по снегу вслед за удалявшимся стариком. Тот хмыкнул, услышав ее ответ.

– Еще в резервации я что-то такое слышал. Но теперь, состарившись, я плохо помню, это слово несет жизнь или смерть? Что означает твое имя?

Его наивные вопросы заставили ее вздрогнуть от неожиданных ассоциаций.

– Это имя означает милосердие, Каго, обещаю тебе, что все вы убедитесь в этом сами.

Когда старик остановился, пристально глядя на нее карими умными глазами, Эйнджел с неожиданным пылом коснулась его морщинистой руки:

– Я буду привозить вам продовольствие, я принесу жизнь племени лангундо!

– Хорошо, – кратко ответил Каго, удивленно глядя на молодую женщину, – очень хорошо. Но зачем тебе это?

– Я так хочу, – сказала Эйнджел, – я должна сделать это ради вашего правнука!

– А, – понимающе кивнул Каго, и на какое-то мгновение ей показалось, что улыбка мелькнула на его губах. – Ну, пойдем со мной. Нам надо о многом поговорить.

Эйнджел была приятно удивлена теплом очага, горевшего внутри вигвама. Заметив вещи, принадлежавшие Холту, она вопросительно посмотрела на Кагу.

– Игашо провел немало лун среди нашего племени, – неторопливо пояснил старик, усаживаясь на бизоньи шкуры, жестом предложив Эйнджел сделать то же самое.

– Моя единственная дочь захотела стать женой белого человека, – продолжал он. – Она и в детстве не отличалась умом, а когда выросла, и вовсе потеряла его. – Каго печально покачал головой. – Истас, так звали мою дочь, была молода... как это вы говорите... приятна для взгляда мужчины.

– Красивая, – подсказала Эйнджел, рассеянно поглаживая шкуру, на которой сидела. Она нисколько не удивилась, узнав, что мать Холта была красавицей.

– Истас, – повторила она вслед за умолкшим стариком. – Что это значит?

– На вашем языке это означает «снег». – Каго стал жестикулировать, не находя нужных слов, – но не просто «снег», а мягкий от солнца.

– Талый Снег, – подсказала Эйнджел, внезапно вспомнив, как Холт называл свою мать по-английски.

– Да, Талый Снег, – глубоко вздохнул Каго, вспоминая свою горячо любимую дочь. – Она стала второй женой белого человека. Тебе это известно?

Было совершенно очевидно, что он ожидал увидеть изумление на лице Эйнджел, но она лишь кивнула в ответ.

– Первая жена была ревнива, – вспоминал Каго, – белые женщины почему-то всегда ревнуют к другим женам своего мужа. – Он пожал плечами, явно озадаченный таким фактом. – И вот первая жена очень рассердилась и возненавидела Истас всем сердцем, особенно когда моя дочь родила Артуру сына.

– Это был Холт, – прошептала Эйнджел. Каго кивнул.

– У белой женщины тоже был сын, отпрыск дурной крови, и она не хотела, чтобы у Артура были другие дети, кроме ее собственного сына.

От бесхитростных слов старика Эйнджел вдруг вся похолодела. Невольным движением она подтянула к себе теплое меховое покрывало, не отрывая глаз от лица старого индейца, освещенного тлеющими углями.

– И тогда первая жена Артура придумала сказку о том, что хочет простить Истас и жить с ней и ее сыном одной семьей в одном большом вигваме как сестры, и воспитать сыновей как братьев. Истас поверила словам белой змеи... а я не мог.

У Эйнджел сдавило горло, и она едва сумела прошептать:

– И что случилось потом?

– Первая жена Артура сказала, что ей нужно знать, где живет Истас, чтобы посылать ей подарки. Артур тогда прятал мою дочь и ее сына здесь, на прииске, и у него хватило ума не говорить об этом своей белой жене.

Воспоминания явно причиняли ему боль, и он тяжело вздохнул.

– Когда Истас пришла ко мне за советом, я сказал, что не нужно белой змее знать, где она живет со своим ребенком. Но у Истас было слишком доброе сердце, ей хотелось верить в хорошие намерения белой жены Артура, ей хотелось иметь сестру, которая разделяла бы ее любовь к Артуру... Я убедил ее отдать Игашо мне, чтобы он пожил со мной, пока женщины не поладят меж собой.

– И куда вы отвели Игашо? – спросила Эйнджел, называя мужа его индейским именем.

– Он стал жить среди своего племени, женщины заботились о нем. А между тем белая змея послала мужчин на поиски Истас, а потом вместе с ними пришла в хижину. Там... Истас убили на глазах у нее и ее сына.

Эйнджел ахнула! Так, значит, Нила заставили смотреть на мучения и гибель матери Холта! И это сделала его собственная мать! Какая страшная душевная травма для ребенка! Не в силах поверить в это до конца, она в ужасе закрыла глаза, но Каго еще не кончил свой рассказ.

– Белая змея была очень хитрой. Она сделала так, будто Истас сама убила себя, и ее тело оставили в хижине, чтобы Артур сам нашел ее. Этот белый человек очень любил Истас, хоть и не сумел уберечь ее... После того как он нашел ее тело в хижине, он заболел сердечной болезнью.

– А откуда вы знаете, как все произошло на самом деле? – спросила Эйнджел.

В ответ Каго долго молчал, прежде чем заговорил снова.

– Когда Игашо через несколько лет после гибели матери вернулся к белым людям, он встретился со своим сводным братом, сыном змеи. Между ними произошла драка, и сын змеи сказал Игашо, что видел гибель его матери, но и пальцем не шевельнул, чтобы предотвратить убийство. Игашо тогда страшно разозлился и сказал, что никогда не простит ему этого.

– Но ведь Нил был тогда еще ребенком! – воскликнула Эйнджел. – Как мог он остановить взрослых разъяренных мужчин! И не его вина в том, что мать заставила его смотреть на эту чудовищную сцену насилия!

Каго внимательно посмотрел на нее умными, печальными глазами:

– Ребенок? Этот ребенок в тот день стал мужчиной, надругавшись над матерью Игашо.

Потрясенная до глубины души, Эйнджел была близка к обмороку. У нее внезапно закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Неужели Нил на самом деле участвовал в групповом изнасиловании? Но ведь ему было тогда всего тринадцать лет! Значит, он был достаточно взрослым, чтобы насиловать женщину! Но раз так, то и достаточно взрослым, чтобы воспротивиться бесчеловечной затее матери, Вирджинии!

Боже милосердный! Вот где кроется истинная причина казавшейся ей «непонятной» ненависти Холта к Нилу! Теперь многое стало понятным для Эйнджел! Не зная ничего о том, что произошло с Холтом и его матерью, она смела осуждать его поведение! Эйнджел верила каждому слову Каги и не сомневалась в абсолютной правдивости его рассказа. Она тихо застонала, представив себе, через какой ад пришлось пройти Холту, особенно если учесть тот факт, что он должен был вести себя сдержанно по отношению к своему сводному брату, внезапно обратившемуся к Богу и ставшему священником.

Для нее оставалось загадкой, почему Холт не убил Нила. Может, он не был уверен в том, что Нил сказал ему правду? Возможно, ему трудно было поверить в то, что Нил мог принимать участие в чудовищном насилии и убийстве беззащитной женщины. Но и сам факт, что он не остановил свою мать, ужасен!

По щекам Эйнджел потекли слезы.

– Зачем вы рассказали мне все это? – дрожащим голосом спросила она.

Старик долго не отвечал.

– Чтобы ты запомнила одну вещь, – проговорил он, наконец. – Сын змеи навсегда останется змеей независимо от того, какую одежду он на себя напялит.

При этих словах Эйнджел вздрогнула. Когда-то Холт говорил нечто похожее.

– Значит, по-вашему, Нил такой же злодей, как и его покойная мать?

– Я думаю, надо заставить эту змею сбросить кожу. Нельзя оставлять ее прятаться до весны.

Слова Каги пробудили в ней тревогу. Взглянув в заблестевшие глаза старика, Эйнджел поняла, что он все еще безутешно горюет о своей дочери. Вполне понятно, что он жаждет мести. А что, если Нил непричастен к трагической гибели Истас? Нельзя считать всех белых людей злодеями, и Эйнджел надеялась доказать это на своем примере.

– Я должна подумать над тем, что вы мне сейчас рассказали, – тихо проговорила она. – Мне трудно поверить в это, потому что я знаю совсем другого Нила. Но обещаю отныне вести себя с ним крайне осторожно.

Выслушав Эйнджел, Каго молча кивнул. Этого пока было достаточно. Однако он опасался, что жена Игашо, может тоже пострадать, если сын белой змеи когда-нибудь пронюхает о ее визите.

Едва проснувшись, Эйнджел услышала довольный голос:

– Ну наконец-то!

Открыв глаза, она увидела встревоженное лицо тетушки Клары. Ничего не понимая, Эйнджел посмотрела вокруг и с удивлением обнаружила, что лежит в своей спальне, в доме Клары Максвелл. Но она совершенно не помнила, как попала сюда обратно! Может, ей все только приснилось? Наверное, она заснула вместо того, чтобы отправиться на прииск, как обещала Холту! Значит, Каго и все остальное были только игрой ее воображения?

Не находя ответа на свои вопросы, Эйнджел внезапно совершенно явственно вспомнила тепло вигвама, запах влажных шкур и ароматного табака, который курил Каго. Потом она вспомнила, как он начал петь какую-то монотонную песню, глядя ей в глаза...

Увидев встревоженное лицо Клары, она окончательно поняла, что ее ночные приключения вовсе не приснились ей. Сдерживая недоуменные вопросы, Клара помогла ей сесть, подложив под спину мягкие подушки.

– А где вам удалось разыскать еще одеяла? – спросила Эйнджел, помня, что накануне она забрала все теплые одеяла, которые ей удалось обнаружить в доме.

– У меня всегда имеются в запасе теплые вещи и одеяла на случай суровой зимы, – ворчливо ответила те тушка Клара, подавая ей чашку, – и, как выяснилось, не только на этот случай. А теперь выпей эту чашку до самого дна, и Дульчи приготовит для тебя вкусный обед.

– Неужели вам не хочется узнать, что я сделала со всеми одеялами и зачем мне понадобилось столько продовольствия?

Клара фыркнула:

– Конечно, нет! Если бы ты хотела, чтобы мне это было известно, то, наверное, вовлекла бы меня в это дело. Не скрою, ты всех нас перепугала до смерти, детка, когда вернулась домой ранним утром в таком состоянии, но я вполне могу довольствоваться тем, что ты цела и невредима.

Неожиданно перед глазами Эйнджел всплыло еще одно воспоминание о прошлой ночи. Несколько пар рук бережно уложили ее, совсем сонную, в фургон, и кто-то привез ее к дому тетушки Клары. Потом этот кто-то исчез среди заснеженных деревьев, слабо освещенных уже всходившим солнцем.

– Который час? – встревожено спросила она Клару.

– Уж миновал полдень. Ты проспала полдня, дорогая, так ты измучилась...

Поставив чашку с нетронутым чаем на столик рядом с кроватью, Эйнджел села и откинула одеяло.

– Мне нужно увидеться с Холтом! Клара заволновалась.

– И слышать ничего не хочу! Только, когда совсем оправишься! – Снова взяв чашку, она властно сунула ее в руки Эйнджел. – Выпей! Это поможет тебе восстановить силы.

Эйнджел нехотя взяла чашку и подозрительно понюхала пахнувшую цветами жидкость.

– Что это?

– Настойка, успокаивающая нервы и восстанавливающая силы. Обещаю, ребенку она не повредит.

Попробовав горячий напиток, Эйнджел была приятно удивлена его тонким вкусом и, под одобрительную улыбку тетушки Клары, опустошила всю чашку до самого дна. Через несколько минут она снова почувствовала, как веки ее тяжелеют, и, безуспешно борясь со сном, укоризненно посмотрела на Клару:

– Но, тетушка Клара... мне нужно... необходимо... видеть Холта, – бормотала она, широко и сладко зевая.

– Завтра, моя дорогая, – ответила Клара, ласково отводя от лица Эйнджел упавшую прядь золотистых волос. – А сегодня тебе нужно как следует отдохнуть.

Впервые за последние несколько месяцев Холт думал не об Эйнджел и своих запутанных отношениях с ней, а о предчувствии смертельной опасности и надежды на чудо, которые он испытывал сейчас, подслушивая оживленный разговор за дверью его камеры.