Разминулись. Бывает, конечно, и часто поправимо. Но они разминулись не в пространстве, а во времени, а это уже фатально. Такая вот неквантовая физика человеческой жизни. Он старше ее на семьдесят лет. Согласитесь, про такой случай, иначе как «не судьба», и не скажешь. Феноменальный мужчина. Просто мечта. Принц из сказки. Но принц, свое уже отыгравший, отгулявший и, чего уж тут кривить душой, отживший.

Вот он сидит в кресле. Глыба. Огромный мужик. Просто гренадер какой-то. Впрочем, это в молодости он был гренадером, а сейчас ему девяносто шесть лет, и он еле ходит. Вот сидит он пока еще вполне сносно. Монументально сидит в глубоком кресле своего люкса и читает ежедневную «Гардиан», или «Ди Вельт», или «Ле Паризьен», в общем, одну из тех газет, которые Лика не стала бы читать ни за что, потому что не смогла бы. Лика тоже читает. Она читает «Новое Русское Слово», купленное недалеко от отеля, в киоске на Тайм-сквер, и, поглядывая искоса на Макса, думает о своем, о девичьем.

Вот если бы они встретились лет пятьдесят назад, ну пусть тридцать. Тогда бы да. Он тогда был, вероятно, еще вполне дееспособен, и тогда все было бы возможно. Все. И неважно, сколько бы продлились их отношения, важно, что они могли быть. Но тридцать лет назад ее еще не было даже в замысле. Даже родители ее еще не познакомились тогда. Они познакомились в семьдесят третьем, на какой-то студенческой вечеринке в Политехе, а в семьдесят четвертом родилась Лика.

Она родилась через два месяца после свадьбы. Это обстоятельство и определило характер отношений в молодой семье. Кончилось все печально, разводом через год после того. Сейчас у Ликиной мамы уже третий муж. Целых семь лет уже («Ну и дай ей бог счастья в личной жизни»). У отца тоже другая семья. А у Лики, так вышло, семьи нет. И счастья нет. В девяносто девятом она вдруг как бы проснулась. Огляделась вокруг, увидела подруг, вовсю баюкающих деток или спешащих успеть, неважно, куда или в чем, и обнаружила себя в пустоте. Одинокая старая девушка двадцати пяти лет от роду, с дипломом врача и приятной внешностью (некоторые говорили, что более чем приятной), но без мужчины рядом и без перспективы во всех смыслах. Врач районной поликлиники без блата и связей; женщина, не удосужившаяся найти себе подходящую партию; человек, которому было просто скучно жить так, как она жила, но который был ленив и безынициативен настолько, что ровным счетом ничего не предпринимал, чтобы хоть что-нибудь в своей жизни изменить. От увиденного Лику охватил ужас. Она поняла, что если сейчас же не предпримет каких-то решительных шагов, то завтра будет поздно. А может быть, и уже поздно. Но Лика решила попробовать. Она решила уехать. Вот так. Взять и уехать. Что может быть решительнее такого шага? Только отравиться или повеситься. Ни травиться, ни вешаться Лика пока не собиралась. Как врач, она вполне ясно представляла себе последствия этих действий. Последствия выглядели печальными и неэстетичными, поэтому вместо того, чтобы ложиться на рельсы или бросаться с головой в омут – «Этот омут еще найди, попробуй!» – Лика послала запрос в горархив Житомира и стала ждать. Ждать пришлось недолго. Несмотря на рассказы об ужасах украинской бюрократии и страхи, связанные с возможной утерей архивов в годы давней уже войны, ответ пришел всего через месяц и состоял из двух частей: короткой отписки житомирского архива и копии свидетельства о рождении Ликиной бабушки. Правда, вначале метрика бабушки повергла Лику в уныние. По семейному преданию, мамина мама – Ольга Григорьевна Иванова – была еврейкой, но в копии метрики, в графе национальность стояли прочерки. Однако за неимением других возможностей, озадаченная и расстроенная Лика отправилась все-таки с этим и прочими документами в питерское отделение Еврейского агентства «Сохнут». Там, впрочем, ее сразу же успокоили.

– Все в порядке, – сказал Лике полноватый юноша, назвавшийся представителем агентства по делам репатриации. – Видите ли, в девятнадцатом году в России не записывали национальность родителей и детей. Но поскольку родителей вашей бабушки звали Гирш Исаакович и Ривка Залмановна, у нас нет никаких оснований подозревать их дочь Зельду в том, что она украинка или казашка. Вы понимаете? Ну вот и хорошо. А поскольку национальность у нас определяется по матери, то из этого следует что?

– Что? – как эхо, отозвалась Лика.

– Из этого следует, что, по израильским законам, ваша матушка еврейка.

– Еврейка, – повторила Лика и живо представила себе свою маму Зою Викторовну Орищенко, по третьему мужу Онопко. Еврейкой она ей не показалась, но раз представитель говорит, значит, знает.

– Еврейка, – повторил представитель. – А значит…

– И что это значит? – спросила растерянная Лика.

– Это значит, что и вы еврейка, – торжествующе произнес полноватый юноша.

Так Лика уехала в Израиль.

Казалось, вот оно. Она сделала шаг. Она перевернула жизнь. Но и в Израиле, как там говорят, медом не намазано. Для начала надо было учить язык и искать какую-нибудь работу. Пособие было маленьким, а квартиры дорогие, да и вообще жизнь не дешевая. Устроиться же не то что врачом, сестрой милосердной или санитаркой, без ришайона, такого специального разрешения на работу по специальности, было невозможно, а получить его можно было, только сдав экзамены. А экзамены сдавать нужно было на иврите. Круг замкнулся.

И стала Лика мыть полы и убирать буржуйские квартиры. Мужчины ее судьбы тоже вокруг не наблюдалось. То есть мужчины наблюдались, но таких, с позволения сказать, мужчин и в Питере было хоть отбавляй. И прежняя зеленая тоска начала потихоньку затягивать Лику обратно в свой омут. А потом одна доброхотка из ватиков, этих ветеранов проживания в государстве Израиль, сказала ей, что есть классная работа. Одному богатому старичку нужна прислуга за все.

– Кроме секса, – заржала тетка. – С этим у него уже давно все, а так мужик хороший, не жадный. Я бы сама пошла, но у меня семья, а у него условие: жить с ним.

– Так все-таки… – начала Лика.

– Да не. Не в этом смысле. В его квартире. Старый он. Нужно, чтоб кто-нибудь рядом был. Ну, там стакан воды подать или скорую вызвать. Понимаешь? А ты врач. Он как услышал, что молодая и врач, так прямо и загорелся.

– Так мне что, к нему переезжать придется?

– Конечно! На хате сэкономишь, и жрачка за его счет, и еще платить будет. Коммунизм!

– А говорить я с ним как буду?

– Как со мной, по-русски, – отрезала тетка, и Лика пошла знакомиться с Максом.

Старик жил в большой, хорошо, хоть и старомодно, обставленной квартире. Квартира занимала третий и четвертый этажи облицованного белым иерусалимским камнем дома, а дом этот располагался в старом, престижном, как уже успела узнать Лика, районе Хайфы. Дверь открыл сам хозяин. Был он грузен и кряжист и, несмотря на по-старчески ссутуленные плечи, возвышался над Ликой, в которой и самой было метр семьдесят шесть росту, еще как минимум сантиметров на тридцать, если не больше. В общем, великан. Только старый. Лицо у него было под стать росту, породистое, с крупными чертами и серыми глазами. Волосы, понятное дело, были седыми и довольно редкими, но при нем.

– Здравствуйте, – сказала Лика.

– Вы Лика, – сказал старик.

– Я Лика, – подтвердила Лика.

– Здравствуйте, Лика. Меня зовут Макс. – Голос у старика был низкий и хрипловатый. По-русски он говорил хорошо, но с сильным акцентом. Так говорят по-русски немецкие офицеры в фильмах про войну.

– Проходите. Садитесь, пожалуйста. Хотите чаю с мятой? – Старик указал на столик с чайными принадлежностями. Лика кивнула.

– Это марокканский мятный чай, – объяснил старик, подавая ей чашку с плавающими в ней веточками мяты. – Попробуйте, это вкусно и хорошо утоляет жажду.

Они проговорили около часа, в течение которого Макс обстоятельно расспросил Лику о ее жизни и планах, о том, что она умеет делать, и как быстро она сможет научиться делать то, чего еще не умеет. Потом, так же обстоятельно, он объяснил свои требования. Они оказались вполне приемлемыми. Жить в его квартире – на втором этаже имелась гостевая спальня – и, как правило, в ней ночевать; ездить за покупками на старом «вольво» хозяина – «Я напишу вам доверенность» – и иногда отвозить его туда-сюда; готовить и следить за чистотой.

– Два раза в неделю приходит уборщица, – сказал он, – но за ней надо следить. Нет, не так. Присматривать? Так верно?

Условия, предложенные стариком, на этом фоне выглядели просто сказочными. Тысяча долларов в месяц, стол и кров, и учись себе в свободное время чему хочешь и сколько хочешь.

– Мы можем говорить на иврите или по-английски, – сказал Макс. – У вас будет хорошая практика. Да.

Через три дня она переехала к старику.

Старик оказался чудным, даже лучше, чем расписывала подруга-ватичка и чем увиделось самой Лике в их первую встречу. Он был спокойный, выдержанный и вежливый и никогда не повышал голос. Очень воспитанный человек. Типичный немец – еке, как называют таких в Израиле, – он был педантичен и крайне дисциплинирован, но при этом не требовал того же от Лики, предоставляя ей право оставаться самой собой. Он только просил не мешать и ему оставаться тем, что он есть.

– Все мы есть только то, что мы есть, – говорил Макс.

Он был стар, конечно, но не капризничал, как другие старики, и обладал ясным и трезвым умом, сохранившим, несмотря на возраст, остроту и гибкость. А еще у него была феноменальная память, что было уже и вовсе ненормально. В общем, если не считать вполне естественной физической немощи, Макс оставался нормальным дееспособным мужчиной преклонных лет. И по отношению к Лике он вел себя безукоризненно, как истинный джентльмен.

Он просыпался рано, около шести, но Лика могла вставать позже. Ее жизнь конечно же была привязана к распорядку дня Макса, но не жестко. Присутствовала значительная степень свободы, и Лика хорошо это понимала и ценила. Обязанности ее тоже не были ни тяжелыми, ни слишком обременительными или, не дай бог, унизительными. Старик оказался вполне самостоятельным. Ну почти. Он одевался сам и ел тоже сам, сам брился, если, конечно, не ехал к парикмахеру – дважды в неделю, через весь город, – и сам умывался. Не мог он сам только мыться, но Лика ведь была врачом, и вынести вид голого старика ей было вполне по силам. Но главное, что уже с первого дня жизни в доме Макса Лика почувствовала – а Макс как, оказалось, виртуозно умел дать почувствовать такие вещи, – она здесь не прислуга и не сиделка при старике, а, если угодно, компаньонка, как это называлось в старые времена. Звучит литературно, конечно, но по существу верно.

– Называй меня на «ты», – сказал Макс на третий день их знакомства. – Так будет проще. И знаешь что? Поедем-ка мы с тобой в ресторан. Поужинаем, послушаем музыку. Как ты относишься к французской кухне? Ну вот и славно. Тут на Адаре – это в Нижнем городе – есть чудный французский ресторанчик. Называется без затей «Вуаля».

И они поехали в «Вуаля».

Он вообще был изрядный сибарит, этот Макс. Отправляя ее в первый раз за покупками, он долго и тщательно объяснял, где и что нужно покупать. В особенности это касалось сыра и вина. «Передай Шаулю, что я просил бри, и понюхай, пожалуйста, когда будешь брать. У бри должен быть аромат лесных орехов. Чуть. Понимаешь? Теперь вино. Вот попроси у него это», и он записывал на бумажке: «Bourgogne Pinot noir A. Parent, 1999». Он позволял себе немного выпивать. Много он просто не мог, но занятие это, как поняла Лика, любил и знал в нем толк. Обычно дело ограничивалось бокалом красного вина за обедом, но пару раз в неделю он устраивал себе «маленький праздник».

– Ты любишь кофе, Лика?

– Люблю.

– Тогда давай выпьем по чашечке кофе.

– А разве вам…

– Лика!

– Извини. Разве тебе можно пить кофе?

– Нельзя.

– Но…

– Но очень хочется. Давай сделаем «маленький праздник». Какое сегодня число?

– Пятое.

– Хм, пятое сентября… пятое… нет, это было шестого… Мы взяли наконец этот чертов Бельчите, но пятого меня могли запросто убить, но не убили, а свалка была страшная… За это можно выпить не только кофе.

– А где это, Бельчите? – спросила Лика, направляясь варить кофе, – было ясно, что от своей затеи старик не откажется.

– В Испании, – ответил Макс и пояснил: – Это была ключевая позиция мятежников. Весь Восточный фронт следил тогда за Сарагосской операцией.

– Ты что, был в Испании?

– Много раз, – улыбнулся Макс. – Но я понял тебя. Ты спрашиваешь о Гражданской войне. Был, конечно. Два ранения и контузия и окончательная потеря иллюзий. Знаешь, место, где ты распрощался со своими любимыми иллюзиями, это как место, где девушка лишилась девственности. Вряд ли забудешь.

– И какую же девственность потерял в Испании ты? – Лика уже засыпала в джезву мелко помолотый кофе, залила водой и хотела поставить на огонь, но Макс остановил ее:

– Положи немного кардамона, чуть-чуть, и сахар, да, две ложки достаточно. Девственность? Я потерял там идеологическую невинность. По тем временам это было серьезнее, чем связь без брака. Даже в Испании. Пожалуй, в тогдашней Испании особенно.

– Что ты имеешь в виду?

– Видишь ли, Лика, я же тогда был коммунистом. То есть тогда уже был коммунистом только по привычке и от безвыходности. Некуда было идти больше. Но в Испании я окончательно понял: пора кончать. Миша Кольцов звал меня в Москву, но у меня хватило ума в Москву не ехать.

Вскипел кофе. И Лика успела снять его с огня с первой густой шапкой пены, в которую тут же – по приказу Макса – капнула несколько капель ледяной воды.

К кофе Макс потребовал «пару капель» коньяка – в его баре оказался «Мартель» – и сигарету. Оказалось, что и сигареты – «Кент» – тоже лежат в баре.

Лика выпила немного коньяка и, посматривая на то, с каким наслаждением смакует коньяк и кофе Макс и как он затягивается табачным дымом, спросила:

– Макс, а ты откуда?

– В каком смысле?

– Ну, где ты родился?

– Ах, это! В Констанце.

– Так ты из Румынии?

– Румыния? Нет, Лика. Не Констанца, а Констанц. Это в Германии, на Боденском озере. Потом мы, правда, переехали в Фрайбург, но детство я провел в Констанце. Ты даже не представляешь, какой это чудный город. Чудесный! Впрочем, неважно.

– А откуда ты знаешь русский?

Услышав вопрос, Макс усмехнулся:

– Я учился там и жил потом немного.

– Учился?

– О да! В Коммунистическом университете народов Запада… ну и еще кое-где… Я ведь, Лика, старый коминтерновец. Да-да! Представляешь, я слушал Бухарина и Радека, даже Зиновьева видел. Был на приеме у Сталина, в Кремле, а с Николаем Ивановичем говорил пару раз, как вот с тобой сейчас, только без коньяка и кофе.

Лика была поражена. Вот перед ней сидел человек, старый, конечно, но вполне живой, который помнит Зиновьева и Бухарина и еще много кого, наверное, помнит живыми.

«Бог мой, – думала Лика. – Кто теперь вообще помнит, кто такие эти Бухарин и Зиновьев? И что Бухарина звали Николай Иванович?»

– А еще?.. – спросила она.

– Что еще? – переспросил он. – Кого еще видел? Многих. Всех и не перечислишь. А многих ты и не знаешь. Ну вот Тухачевского, Ворошилова, Примакова, Эйдемана… Тельмана лично знал. Достаточно?

И в самом деле достаточно. Для первого раза вполне. Макс оказался очень интересным человеком. Он знал множество вещей и с удовольствием рассказывал Лике при случае истории из своей жизни или просто почерпнутое в одной из множества прочитанных им книг. Книги он продолжал покупать – библиотека занимала целую комнату – и читать (в очках, разумеется).

Чем дальше, тем больше Лика относилась к Максу не как к нанимателю, хозяину, а как к хорошему другу. Старшему и старому другу. Так он сумел поставить их отношения. Они гуляли вместе, беседуя о том и о сем, и пили вместе чай, и даже ходили в театр – ездили в Тель-Авив смотреть балет или слушать оперу. Лика практиковалась в иврите, который она практически не знала, и в английском, который она знала неплохо. Впрочем, английский Макса был какой-то странный.

– Не обращай внимания. С кем поведешься. Так это называется. Я в ту войну служил с шотландцами, вот и набрался.

Он умел быть галантным. Ведь не зря она назвала его про себя джентльменом.

– Ты сегодня удивительно хорошо выглядишь, – не забывал он сказать ей утром.

– Ты знаешь, что рыжие женщины отмечены Богом? – непринужденно вставлял он при случае.

– Ей-богу, не пойму, как ты умудряешься сохранять такую фигуру? Ты же ничего для этого не делаешь, – комплимент, сказанный как бы между делом.

– У тебя есть вечернее платье? – спросил он на второй неделе знакомства.

– Нет. – Лика была озадачена. Зачем, спрашивается, может понадобиться вечернее платье новой репатриантке.

– Плохо. – Макс был явно расстроен. – Но поправимо. Едем!

И они поехали по дорогим бутикам и ездили четыре часа, пока не нашли ей платье и туфли, которые удовлетворили взыскательного Макса. Впрочем, к платью пришлось купить и белье. Сколько все это стоило, Лика только догадывалась – о цене речь не зашла ни разу, а расплачивался Макс кредиткой – но даже от этих догадок ее бросало в жар.

– Великолепно! – сказал Макс, осмотрев ее со всех сторон. – Но бюстгальтер, пожалуй, мы купили зря. Впрочем, пусть будет, но попробуй-ка без него.

Лика попробовала. Она была сейчас в таком странном состоянии души, что, попроси ее Макс раздеться полностью, разделась бы без тени сомнения.

Когда она вышла из примерочной во второй раз, Макс, посмотрев на нее, улыбнулся и показал большой палец:

– Никогда не надевай с этим платьем бюстгальтер. Не надо. У тебя красивая грудь, и платье держит форму.

На следующий день они поехали на балет в Тель-Авив. Это были гастроли Эйфмана, которого Лика знала и любила еще по Питеру, но вечер запомнился ей преимущественно взглядами. На них смотрели. Смотрели на нее.

– Какого цвета у тебя глаза? – спрашивал Макс. – Никак не могу понять, то ли карие, то ли зеленые…

– Я всегда считала, что они карие, – отвечала она.

– Нет, думаю, ты ошибаешься. Они все же зеленые. Мы купим тебе пиджак бутылочного цвета, и они расцветут зеленью.

– Пиджак?

– О да. Клубный пиджак.

– А зачем? То есть спасибо, конечно, но кто носит в Израиле клубные пиджаки? И где?

– Мы едем играть в бридж. Там носят.

Таков был Макс. Оказывается, он еще и в бридж играл. Играли на вилле в Герцлии. Публика была… Ну что сказать? Высший свет, он и в Африке высший свет.

– Мы не в Африке, – сказал Макс на ее замечание, когда они возвращались домой. – Африка начинается за Каналом.

Постепенно их отношения становились все более доверительными, нежными, можно сказать. А можно не говорить, потому что известно, какой смысл привыкли вкладывать люди в это простое и ясное слово, когда речь заходит об отношениях мужчины и женщины. Но вот ведь беда какая («Беда. Беда», – поняла вдруг Лика через пару месяцев), не было и не могло быть между ними никаких таких отношений. Ему было девяносто шесть лет, и он был уже выше ЭТОГО.

– Кстати, не помню, я говорил тебе, что слушал Маяковского в Политехническом музее?

В этом был весь Макс. Он и Маяковского видел; и с Багрицким пил водку в Москве; и дрался с нацистами на улицах Берлина и Мюнхена; и говорил с Долорес Ибаррури в Мадриде; и организовывал поставки оружия в Палестину; и был дружен со старшим Снэ, хотя тот был лидером компартии, а Макс с коммунистами уже разошелся. Он был крутым мужиком в свое время. Это чувствовалось и теперь еще, но теперь это был лишь отзвук былого, послевкусие, тонкий, но слабый аромат иной эпохи, другой жизни.

Вот ведь трагедия какая. Они разминулись. По минимуму на три десятка лет. По максимуму – на полстолетия.

– Макс, а почему ты один? – спросила Лика однажды.

– Не знаю, – сказал он, и так он это сказал, что больше к этой теме они не возвращались.

Через полгода он пригласил ее «проветриться».

– Прокатимся в Нью-Йорк, – сказал он как-то утром за завтраком. – Чудный город для тех, кто знает, что там к чему, конечно.

И они отправились в Америку…

– Kukjavel! – сказал неожиданно Макс и со злостью бросил толстую газетную кипу на журнальный столик.

Лика вздрогнула, так резко и с такой интонацией он произнес незнакомое, но со всей очевидностью бранное слово.

– Что ты сказал?

– Это по-шведски, – раздраженно бросил старик. – Дай, пожалуйста, чего-нибудь выпить. Там, в баре, должен быть виски.

– А все-таки?

– Что все-таки?

– Что ты сказал? – Лика открыла бар и стала искать виски.

– Сказал: «мудак», – усмехнулся старик. – Надеюсь, ты не в первый раз услышала это слово?

– Нет, – пожала плечами Лика. – Тебе какой?

– А, все равно!

– «Тичерс» подойдет?

– Пусть будет «Тичерс».

Лика свинтила с бутылки пробку и плеснула в стакан на два пальца (как в голливудских фильмах).

– Сигареты там тоже есть? – спросил между тем Макс.

– Есть, но…

– Никаких но, милая. Нам теперь это здоровье ни к чему.

– То есть как? – опешила Лика. – Что случилось-то?

Старик взял из ее рук стакан и сделал большой глоток, потом открыл пачку «Мальборо», достал сигарету, прикурил (в пепельнице лежал фирменный коробочек спичек) и снова отпил из стакана.

– Подожди. Дай-ка мне телефон.

Номер телефона Макс набрал по памяти, после чего Лика услышала очень странный разговор, вернее, реплики только одного из собеседников. Удивило ее и то, что собеседником Макса оказался, по всей очевидности, русский.

– Здравствуй, Федя! – сказал в трубку Макс. – Да, это я… Что?.. Нет, твоими молитвами… Я так понимаю, что ты по мне соскучился… Что? Не слышу!.. Нет, не дома…Ах вот оно что! Ты мог еще долго звонить, Федя, я в Нью-Йорке. Да… А почему нет?…Встретиться?.. Трахнуть? Кого, прости господи, трахнуть?.. Ах, тряхнуть стариной? Так уж нечем трясти…Федя, ты не забыл, сколько мне лет?.. Да… Нет… Вот как?.. Ладно, поищу…И где же?.. Помню!…Да… Очень смешно…А это не смешно. Я же тебе не напоминаю… Да, могу!…Напомнить?.. Хорошо…Нет, не с моей печенью…Ладно, обдумаю. Говорю, на досуге обдумаю…Нет…Да…До свидания…И тебе того же.

Макс повесил трубку и задумчиво посмотрел на стакан. Потом поднял его и выпил оставшийся в нем виски одним глотком. Затем он закурил новую сигарету – прежняя, пока он говорил по телефону, догорела в пепельнице до фильтра – и перевел взгляд на Лику. И Лика увидела перед собой совсем другого человека. Этот другой Макс выглянул откуда-то изнутри знакомого ей Макса. Из глубин стариковского тела на нее смотрел другой Макс, жесткий, жестокий, он изучал Лику, что-то обдумывая, взвешивая, как будто примериваясь к чему-то.

– Налей-ка мне еще, девочка, – сказал он наконец.

– Макс, может, не надо? У тебя же печень… – Лика была встревожена.

– Печень, это серьезно, – ответил Макс. – Но мы ее потом починим или поменяем…если доживем. Налей, пожалуйста.

– Все-таки ты можешь мне сказать, что случилось? – снова спросила Лика через минуту, передавая ему стакан.

Макс поморщился, отпил немного и сказал:

– Случилось, милая, что мы, как говорят сейчас на твоей родине, попали. Чиста канкретна. Оба.

Он не шутил. Лика видела это отчетливо.

– У тебя… у нас неприятности? – Лика еще надеялась, что все это старческие бредни, и сама же в это не верила, потому что не таким человеком был Макс, чтобы бредить. В глубине души она уже поняла, что случилось что-то серьезное. Очень.

– Неприятности… – Макс как будто попробовал это слово на вкус. – Можно сказать и так. Только, Лика, это такие неприятности, которые обычно кончаются летальным исходом.

– Нет, – сказал он, уловив мелькнувшую у Лики мысль. – Дело не во мне. Я бы и не нервничал, в мои-то годы… А ты? А другие? Много других, Лика, очень много…

– Что же делать? – растерянно спросила Лика. – Мы можем что-то сделать?

– Можем, – усмехнулся Макс. – И сделаем, но нам придется немного потрудиться.

И они начали «трудиться». Для начала они вызвали такси и отправились кататься по городу. Прогулка их закончилась примерно через час на какой-то ничем не примечательной, но явно бруклинской улочке. Никакого смысла в этом Лика не видела, но спрашивать не стала. И оказалась права. Все разъяснилось довольно быстро. Расплатившись и выйдя из такси, они неторопливо, а торопливо Макс и не смог бы, прошли по улице в обратном направлении, свернули на другую, а потом и на третью улицу, и там обнаружилась контора по прокату автомобилей фирмы «Херц». Здесь Макс арендовал серебристый «Мицубиси Лансер», записав его на имя Лики и оплатив наличными, и уже на машине они отправились дальше. Машину, естественно, вела Лика, но без указаний Макса она бы никогда с этим не справилась. Водить машину в центре Нью-Йорка оказалось не просто сложно, а очень сложно.

Следующим пунктом их программы оказалась контора по найму жилья, найти которую оказалось непросто, не прибегая к помощи справочной, но Макс, видимо, очень хорошо знал Нью-Йорк, просто ему нужно было время, чтобы вспомнить, где и что находится. К тому же некоторые старые адреса оказались уже неактуальными. Макс помнил несколько другой Нью-Йорк.

В конторе Макс арендовал на месяц домик в Нью-Джерси – на самом деле арендовала его опять Лика, и на этот раз воспользовавшись собственной кредитной карточкой. Отказавшись осматривать владение, но получив ключи, они покинули контору и начали объезжать аптеки и посудные магазины. Везде они покупали по чуть-чуть, по одному Максу ведомому списку товаров и лекарств, но в конце трехчасового путешествия багажник и задние сиденья их «Лансера» были забиты покупками. Прогулка оказалась длинной, Макс устал и выглядел ужасно, но вернуться в отель отказался. Они отдохнули в итальянском ресторанчике в Маленькой Италии на Манхэттене.

После обеда – уже смеркалось – они поехали в Нью-Джерси и уже в темноте выгрузили там свой багаж. В отель они приехали поздно и сразу легли спать. Устали оба ужасно, но как выдержал эту нагрузку Макс, оставалось для Лики загадкой. Как врач, она прекрасно понимала, насколько слаб организм Макса и какую нагрузку он перенес в этот день. При этом он приказал припарковаться – вот именно что приказал, на платной многоэтажной парковке в двух кварталах от отеля, так что до отеля еще пришлось довольно долго идти.

Наутро Лика из таксофона на улице связалась с электрической компанией и заказала подключение. То же самое пришлось проделать и с водопроводной компанией.

– А телефон нам не нужен, – сказал Макс.

Весь следующий день они провели в своем домике. Макс с помощью Лики строил какой-то сложный агрегат («Будем варить самогон» – серьезно сказал он) и, как оказалось, не один, а сразу несколько. Следующие три дня они наведывались в домик с раннего утра и оставались там до вечера. Макс колдовал над порошками и таблетками, процеживал какие-то микстуры, разбавлял и кипятил сиропы, то есть работал как какой-нибудь средневековый алхимик, с той только разницей, что вместо сушеных летучих мышей, мочи девственницы и веревки с шеи повешенного он оперировал лекарственными препаратами, разрешенными к употреблению на территории США.

Старый человек двигался медленно, и руки не всегда слушались его так, как бы ему хотелось и как надо бы. Поэтому Лике приходилось помогать, что было особенно трудно, поскольку она совершенно не понимала, что делает. Но она помогала, стоически не задавая вопросов, на которые Макс ответов все равно не давал, отделываясь дежурной фразой: – «Сварится – узнаем». Она была «прислугой за все»: это растолочь («А что это такое, помилуй господи?»), другое перелить («А это что?»), а третье (густой бурого цвета сироп) быстренько принести и поставить на конфорку. При этом очень скоро пришлось надеть респираторы, и работать стало еще труднее.

– Что мы хоть делаем? – в который раз спросила она, когда был объявлен очередной перерыв и они уселись в дальней комнате у открытого окна выпить диетической колы и выкурить по сигарете (Макс стал безобразно много курить, она тоже).

– Что мы делаем? – спросила Лика, которой ее познания в фармакологии ответов на заданный вопрос дать не могли.

– Дрянь самодельную, – ответил Макс, тяжело вздыхая. – Профанация и дилетантство, но ничего другого не остается.

А вот он, как выяснилось, разбирался во всем этом очень неплохо.

– Ну а на самом деле?

– Живую воду гнать будем.

– Макс! Я же серьезно! А про самогон ты уже говорил. Повторяешься.

– Не повторяюсь. Следи за словами. Я что сказал? Живую воду, а не самогон.

– Живой воды в природе не бывает.

– В природе не бывает, но мы ее синтезируем.

– Для чего?

– А как я буду по крышам прыгать?

– А зачем тебе прыгать по крышам?

– Мне незачем, но когда эти ребята меня вычислят, придется.

– Какие ребята?

– Плохие, Лика. Плохие парни, знаешь?

– Ты ничего мне не говорил про плохих парней.

– Разве?

– Ты мне вообще ничего не объяснил.

– Объясню. Позже. Вот закончим…

– Значит, – сказала Лика, – есть плохие парни, и ты им зачем-то нужен.

– Не нужен. В этом-то все и дело, что на хрен я им не нужен. Пришьют как пса подзаборного, и все.

– Помнится, ты мне говорил, что дело не в тебе?

– Верно. Я свое отжил. Тебя они тоже убьют, а потом… Потом, Лика, всем станет очень плохо. Ты мне поверь! Так плохо, Лика, что они нам с тобой, то есть, покойникам, позавидуют.

– И ты…

– Я попробую помешать. Должен попробовать.

– Макс, очнись! Тебе девяносто шесть лет.

– В этом то и штука, детка, что мне девяносто шесть, в этом-то весь цимес, как говаривал незабвенный Лева Пеньковский под Гвадалахарой.

– Не поняла.

– Ну, Лева, он был, между прочим, нью-йоркским адвокатом, так говорил.

– Я не про Леву, я про тебя. В чем тут цимес?

– А! Цимес в том, что мне силы нужны, а их и нет. Вот мы и варим, как последние придурки, средство против немощи.

– Ты знаешь рецепт такого средства?

– Знаю. – Макс не шутил. Сейчас точно нет.

– Так какого хрена?! – не удержалась Лика.

– Угомонись. Отвечаю по пунктам. Первое и главное. Это индивидуальное средство. Кроме меня, никому никакого счастья от него не будет, одни хлопоты родственникам по случаю скоропостижных похорон.

– Хорошо. Допустим. А почему ты сам им не воспользовался? Ну раньше. Ты же старый и больной. Я ведь…

– Раньше было нельзя.

– Что значит нельзя? – искренне удивилась Лика.

– Нельзя. С прописной буквы, – непонятно объяснил Макс.

– А теперь что, стало можно?

– Теперь нужно.

– Почему?

– Потому что приказ такой вышел.

Лика ошарашенно смотрела на Макса и не могла отделаться от мысли, что весь этот бред, как бы фантастично он ни звучал, является отражением самой что ни на есть объективной реальности. Поэтому, взяв себя в руки, она попросила:

– Приляг хоть на полчаса, а то помрешь раньше, чем эликсир твой поспеет.

– Хорошо, – согласился Макс. – Лягу. У нас есть целых два часа.

Будильник, встроенный в электронные часы Макса, разбудил Лику в половине седьмого. Макс еще спал. Трели будильника не произвели на него никакого очевидного действия. Лика прислушалась, втайне опасаясь худшего, но старик дышал ровно. Что бы они ни сварили в самодельной алхимической машине Макса, эликсир этот ядом не был. Во всяком случае, он не был ядом немедленного действия. Прошло уже более двенадцати часов с того момента, как он проглотил щепотку серого, неаппетитного на вид порошка, запив его диетической колой из одноразового стаканчика.

«Похоже, что пронесло», – подумала Лика, вставая и натягивая джинсы и майку.

Процесс синтезирования «живой воды», оказавшейся на поверку сухим порошком, завершился накануне под утро. К этому времени они уже перебрались из отеля в «свой» домик и пытались – Лика пыталась – наладить в нем подобие нормальной жизни. В доме имелась кое-какая мебель, но спать приходилось на чем попало. Макс спал на одном продавленном и порванном диване, Лика на другом, не менее пострадавшем в прошлой своей жизни. Спасибо хоть белье догадались купить. Питались тоже незатейливо, используя одноразовую пластмассовую посуду.

Переезд совершился по всем канонам остросюжетного детектива. Выписавшись из отеля, они на такси отправились в аэропорт Кеннеди. Выгрузившись около терминала, из которого отправлялись рейсы на Израиль, и дождавшись, пока доставивший их таксист не уберется с места действия, они (Лика, естественно) нагрузили свои чемоданы на тележку и отправились в долгое пешее путешествие вдоль терминалов. Темп задавал Макс. Отдалившись от начальной точки на приличное расстояние, они вышли к автобусной остановке, и здесь Лика оставила Макса вместе с чемоданами, а сама, взяв такси, отправилась обратно в город. У нее ушло почти четыре часа, чтобы добраться до стоянки, на которой они оставили свою машину, и уже на ней вернуться в аэропорт и найти Макса, все так же сидящего на автобусной остановке. Макс пил колу и курил. Кажется, он был вполне доволен жизнью.

– Извини, – сказала Лика. – Быстрее никак не получалось.

– Пустяки, – ответил Макс. – Ты просто никогда не сидела в засадах.

По дороге в Нью-Джерси они заехали в торговый центр и купили там несколько комплектов белья, пару подушек да нехитрую кухонную утварь «на пару дней».

Итак, накануне синтез был закончен, но Макс решил не спешить с приемом своего зелья, а сначала прибраться в доме. Агрегаты были разобраны и свалены в картонные коробки вместе с оставшейся после производства «живой воды» бытовой и пищевой химией и прочим мусором. Лика вывезла все это подальше от дома, с трудом, но нашла контейнер для мусора и все это выбросила. Потом они пообедали в ресторане («Китайская кухня не роскошь, а паллиатив», – пробурчал Макс), и только после этого Макс, наконец, принял свой хваленый эликсир. Лика была настроена скептически, но спорить не стала, Макс умел быть убедительным. И вот, теперь прошло уже 12 часов, и он был жив, что уже было хорошо. Правда, почти все это время он спал, но сон был нормальным, и тревожиться из-за этого было, по мнению Лики, преждевременно.

Она умылась, сделала себе кофе (кипяток и растворимый «Нестле») и устроилась рядом с Максом. Макс спал. Никаких видимых изменений в нем не произошло, и Лика начинала думать, что вся эта история с живой водой была если не бредом старого маразматика, то, в лучшем случае, пустыми хлопотами. Может быть, он и знал когда-то какой-то секретный рецепт (кто их знает, этих коминтерновцев, может, и вправду на Лубянке умели делать то, что и теперь никто не умеет), но если он и знал что-то когда-то, то теперь забыл и сварил что-то другое. Хорошо еще, что не яд. Вот было бы здорово оказаться в Нью-Йорке с трупом отравленного старика на руках. Она даже похолодела вся, когда представила себе весь этот ужас, и поняла вдруг, что все эти дни действовала, как полная идиотка. Поддавшись сокрушительному обаянию Макса, его уверенной властности, она совершала совершенно безумные, порой бессмысленные, а порой и опасные поступки, не подвергая их сомнению (ну почти) и не думая о последствиях.

Уйдя в горестные мысли о своей дурацкой жизни, Лика не заметила, что Макс уже проснулся.

– Доброе утро, красавица! – сказал он. – Как спалось-почивалось?

– Спасибо, ужасно, – угрюмо ответила она. – Ты-то как? А то выпил вчера неизвестно что…

– Расстроилась? – перебил ее Макс.

– Расстроилась, – призналась Лика. – Ты представь только, я тут…

– Не надо, – попросил Макс. – Ты же видишь, я жив.

Он посмотрел на часы. Было уже половина одиннадцатого.

– Что-то я заспался. Пора и честь знать. – С этими словами Макс встал со своей импровизированной постели и начал одеваться. У Лики перехватило дыхание. Она знала Макса уже семь месяцев и видела, как он встает и как одевается, но сейчас она видела нечто иное. Макс двигался так, как будто ему было не девяносто шесть лет, а лет, скажем, пятьдесят, и он, ко всему, находился в хорошей физической форме. Это было невероятно, невозможно, немыслимо, но это было. Это совершалось перед ней, у нее на глазах, с той обыденной простотой, с которой совершаются обычные вещи. Но в том-то и дело, что это не было обычным и привычным. Это было чудо, и по-другому это называться не могло.

Перехватив ее взгляд, Макс печально улыбнулся и сказал:

– А ты думала, что у старика не все дома?

– Ну… – сказала Лика.

– Можешь не продолжать, – сказал Макс. – Я все понимаю. Это, действительно, противоречит законам природы.

Он помолчал секунду, как бы раздумывая о чем-то, и добавил, глядя Лике прямо в глаза:

– Не обижайся, девочка. Я тебе все объясню. Но не сейчас. Просто еще рано. Я и сам не все понимаю. Вот разберусь с тем, что происходит на самом деле, и тебе все объясню. А пока прими, как данность, я в своем уме, и то, что мы делаем, делается не зря. Всему есть причины. Договорились?

– Договорились.

– Ну вот и славно. А теперь поехали.

– Куда?

– Прежде всего, нам надо позавтракать. А потом… Потом полетим в Европу.

– Куда?

– Пока неважно. Куда будет ближайший рейс, туда и полетим. Да, и вот еще что. Вещей у нас слишком много. Так что давай отберем самое необходимое, а по дороге купим пару небольших дорожных сумок. Надо нам мобильность повысить.

– А как же вещи?

– Здесь оставим. Если все будет в порядке, потом заберем. А если нет, то нет.

И они поехали…

На этот раз они летели в бизнес-классе, и шампанского им не предложили. Впрочем, Макс с видимым аппетитом съел весь предложенный им обед, выпил бутылочку красного вина («Так себе винцо, но за неимением лучшего…»), а затем еще две порции виски («Бурбон», все тот же «Бурбон»). Теперь он спал. А вот Лика почти ничего не съела и даже думать о еде не могла. Не помогла и водка. Уснуть тоже не получилось.

Еще раз взглянув на безмятежно спящего Макса, она в который раз поразилась тому, что произошедшие перемены совершенно не коснулись его внешнего облика. Как был глубокий старик, так стариком и выглядел. Это, если подумать, и спасло им жизнь.

Лика встала и прошла в туалет. Большинство пассажиров спали, и около туалетов очереди не наблюдалось. Закрыв за собой дверь, Лика стянула через голову блузку и наконец смогла увидеть в зеркале то, что чувствовала все эти часы. Зрелище было малоприятное. На правом предплечье небольшие синяки указывали на силу хватки Максовой руки. Когда эти типы приблизились к ним почти вплотную, шедший до этого в своей обычной манере (медленная шаркающая походка очень старого человека) Макс вдруг резко перехватил ее руку и швырнул Лику в сторону, под колеса припаркованных автомобилей. Кровоподтеки на левом плече, на груди и боль в левой ноге и ягодицах (смотреть, что там, она не стала) в подробностях рассказывали о ее приземлении. Уже из-под колес она и увидела финал схватки. Двое лежали в разных позах, а третьему Макс как раз сворачивал голову. Раздался вполне понятный врачу хруст, и еще один плохой парень лег сломанной куклой на заляпанный машинным маслом бетонный пол подземной стоянки. Вот и купили сумки, называется. Разлетевшиеся пакеты с покупками валялись тут же.

Лика выбралась из-под машины, встала и увидела, что Макс занимается очень странным делом. Он не обыскивал лежащих («Убитых», – констатировала Лика с поразившим ее саму спокойствием), хотя и обыскивал тоже (но как-то между делом), а осматривал. Вот именно что осматривал: ощупывал, рассматривал руки, заглядывал в мертвые глаза.

– Ничего не понимаю, – сказал он, выпрямившись. – Или это ошибка, или я чего-то не понял.

– Что значит ошибка? Ты хочешь сказать, что убил…

– Тех, кого и следовало, – закончил за нее Макс, кивнув на пистолеты, валявшиеся тут же. – Но это просто бандиты.

– А кого ждал ты? – с замиранием сердца спросила Лика.

– Я ждал спецназ, – спокойно ответил Макс. – Пойдем. Нечего нам здесь торчать. Я правильно сказал? Торчать?

И они пошли. На этот раз быстро. Оказывается, Макс мог ходить и так. Теперь мог. А Лике ничего другого и не оставалось, кроме как поспешать за ним. Но по пути с парковки («Машину оставим здесь», – как нечто само собой разумеющееся бросил Макс), и на улице, где, пропустив несколько такси, Макс выхватил из потока машин то, которое, видимо, посчитал подходящим («Как в детективах», – устало подумала Лика), и в машине (таксист оказался эфиопом, и Макс, как ни в чем не бывало, стал расспрашивать его о жизни в Эритрее) Лика раз за разом переживала схватку в подземелье. Теперь, задним числом, она вспомнила, что увидела этих троих издали. Увидела, но не обратила на них никакого внимания. Трое хорошо одетых белых мужчин идут, разговаривая о чем-то своем, к машине. Что здесь особенного? Ровным счетом ничего. Потом они сближаются, она успевает ощутить сошедшиеся на ней заинтересованные взгляды всех троих, и… Резкая боль в руке, толчок, стремительный полет и падение под колеса стоящих сбоку машин. Лика вспомнила запах отработанного бензина, ударивший в нос, и поморщилась. Сколько все это продолжалось? Считанные секунды. Но за эти секунды Макс убил двоих и взял в смертельный захват третьего. Такое возможно? Да, разумеется, если ты – Стивен Сигал. А если ты старик, девяноста шести лет от роду? Значит, что? Значит, все-таки эликсир реальность? Ну порошок, конечно, серый противного вида порошок, а никакой не эликсир, но все равно пусть будет ЭЛИКСИР. Зелье действует?

«И хорошо, что действует», – подумала Лика, снова надевая блузку.

У тех троих под пиджаками было оружие: огромные пистолеты (или это были маленькие автоматы?), такие элегантные на вид, эстетичные, но смертельно опасные. Носят ли простые американцы на себе столько оружия? А не столько? Она вспомнила лежащий в лужице черной жирной воды нож и кастет, откатившийся под колесо машины, из-под которой она вылезала. А вот, кстати, и вопрос на миллион долларов, как говорят эти самые, ничем, кроме кредиток, не вооруженные американцы: неужели боевые навыки не исчезают? Допустим, когда-то Макс, действительно, умел делать такие вещи. Как он сказал? Учился в университете и еще кое-где! Наверное, в какой-нибудь специальной школе НКВД… Но ведь это было семьдесят лет назад! Сколько лет он уже не дерется, не стреляет, не суперменствует? Тридцать лет? Сорок? Пятьдесят? И что, так сразу все и вернулось? Бред! Ненаучная фантастика, вот как это называется. Но ведь факт. Или нет?

Вот именно! Лика чувствовала, что, как любимая ею Алиса, попала в самое настоящее Зазеркалье, в мир, который, по ее недавнему еще мнению, существует только на экранах кинотеатров и на страницах триллеров. Она ошибалась.

Все это нью-йоркское приключение, начавшееся со шведского ругательства, брошенного в раздражении Максом, – сюр– и гиперреализм в одном голливудском флаконе. В Нью-Йорке было жарко и душно. Высокая влажность превращала горячий воздух в подобие густого сиропа, и Лике казалось, что они не идут, а плывут сквозь этот тяжелый и вязкий нью-йоркский воздух. Но что они делают, для чего и почему, было ей по-прежнему неизвестно, и их бег по раскаленному городу воспринимался как дурной, тяжелый сон. Сон неразборчивый, бессмысленный, непонятный, но расцвеченный неожиданно яркими, сверхреалистичными эпизодами, такими же, впрочем, непонятными, как и все прочее.

Они брали такси и ехали в Квинс, и бродили там, в Квинсе, как будто не зная, чем заняться. Но потом Макс вдруг звонил из уличного таксофона и говорил с кем-то на иврите. Потом они снова ехали, но уже на метро, и Макс опять звонил кому-то уже из Бруклина, и говорил при этом по-английски. На Манхэттен они добирались на автобусе, но только затем, чтобы пересечь его на такси (от 44-й улицы до башен-близнецов), и на тридцать восьмом этаже левого близнеца Макс долго беседовал на иврите вперемежку с английским с моложавым мужчиной в очках в тонкой золотой оправе. От МТЦ они ехали на такси с тремя пересадками, на метро, и снова на такси, и Макс успел между делом созвониться с еще двумя абонентами (все время из уличных автоматов), с которыми говорил на иврите и по-английски соответственно. А еще он посетил с краткими визитами нью-йоркские конторы банка «Хапоалим» и банка Сафры.

А потом они оказались в какой-то фотостудии, стены которой были украшены огромным количеством цветных и черно-белых порнографических фотографий. Лика даже покраснела, уткнувшись взглядом в один из снимков. Такого она не то что не видела никогда, но и вообразить себе не могла.

«Ну ничего себе!» – подумала Лика, но додумать мысль и докраснеть до конца ей не дали. Худенький наголо бритый парнишка, без умолку говоривший с ней о разных пустяках на дикой смеси иврита и английского, потащил ее в соседнюю комнату, украшенную точно так же, как и предыдущая, усадил в оказавшееся здесь парикмахерское кресло (но без зеркала перед ним) и стал красить и стричь. Потом был фен, а еще потом она пошла в уборную, взглянула в зеркало и не узнала себя. Из зеркала выглянула чужая, коротко стриженная брюнетка. Но времени ужасаться, умиляться или удивляться не было, в дверь уже стучали. Лика вышла, и ее тут же усадили на стул, поставленный у затянутой белой тканью стены, и стали фотографировать. Вот после этого ее оставили в покое, сунув в руку бумажный стаканчик с паршивым американским кофе и указав на стоящее в уголке кресло. В этом кресле она и коротала следующие два часа, успев и допить кофе, и подремать, и увидеть Макса, выписывающего чеки и передающего их неприятного вида толстенькому чернявому дядьке. В руки чернявого, к удивлению Лики, ушла и платиновая «Виза» Макса. Правда, взамен Макс получил другую, обычную кредитную карточку и два синих израильских паспорта. Один из них был тут же передан Лике, и, открыв тоненькую книжечку, она увидела себя черноволосую на фото и, уже ничему не удивляясь, узнала, что теперь она Шели Варбург.

Тяжело вздохнув, Лика поправила блузку, провела рукой по своим коротко стриженным, под мальчика, черным волосам и, выйдя из туалета, пошла по длинному салону «боинга» к своему месту…

Следующие три дня прошли в сплошных перелетах. До амстердамского аэропорта «Схиполь», где они славно пообедали в маленьком ресторанчике, ради разнообразия, очевидно, предлагавшем не таиландскую, португальскую или индонезийскую, а самую что ни на есть голландскую кухню. Потом ехали поездами. С пересадками, более или менее краткими остановками то тут, то там, ожиданием в привокзальных кафе и ресторанах, а то и на перронах малых и больших станций, и чутким сном в неудобных креслах переполненных вагонов, проехали через Голландию и всю Германию до швейцарского Цюриха.

В Цюрихе Лика объелась невообразимо вкусными пирожными, поданными молчаливым элегантным слугой на фешенебельной вилле какого-то швейцарского миллионера. Она сидела за кофейным столиком, ела пирожные, запивая их высококалорийным кофе по-венски, а Макс и хозяин дома, широкоплечий импозантный мужчина неопределенного возраста (где-то между сорока и шестьюдесятью), с седыми висками и твердым взглядом карих глаз, что-то неторопливо обсуждали по-немецки, лишь изредка отпивая из своих чашек черный кофе. О чем они говорят, Лика не понимала, так как не знала немецкого языка, и даже по тону разговора не могла догадаться, что бы это могло быть: обмен мнениями, торг или, скажем, вечер воспоминаний.

Закончилась встреча уже затемно, когда тот же слуга, который подавал на стол, менял пепельницы и незаметно выполнял множество других тихих и незначительных на первый взгляд, но необходимых действий, принес и вручил хозяину дома большую кожаную сумку. В сумке оказались какие-то подарочного вида пакеты, перевязанные цветными лентами. Макс небрежно перебрал эти пакеты, сказал что-то по-немецки, пожал плечами и снова сложил подарки в сумку. Хозяин на его реплику виновато развел руками, как будто говоря, ну, извините, чем богаты, тем и рады, и тоже что-то сказал. Потом они попрощались и уехали. Впрочем, если на виллу они приехали на такси, с виллы они уезжали на шикарном «мерседесе» хозяина, который и отвез их в аэропорт, прямо к трапу частного реактивного самолета, на котором они уже и перелетели во Флоренцию…

Ее разбудил Макс:

– Ты извини, девочка, но так много спать вредно.

– Сколько я сплю? – спросила Лика, не открывая глаз.

– Ты проспала десять часов.

– И еще десять просплю. Все равно мало.

– Согласен, но нам следует поесть. Я заказал обед в номер, а после обеда можешь поспать еще. Время еще есть.

Последнее замечание Лику насторожило.

– Куда мы побежим теперь? – спросила она, открыв, наконец, глаза.

– На восемь у нас назначена важная встреча. – Макс, одетый в джинсы и легкую рубашку с короткими рукавами, умытый и выбритый, сидел в кресле напротив и курил сигарету. Рядом с ним на столике лежала пачка разнообразных газет. Почему-то Лику заинтересовали именно газеты. Ей не было видно с кровати, что это за газеты, но она готова была поверить, что Макс может читать и по-итальянски.

– Что это за газеты? – подозрительно спросила она.

– Газеты, – пожал плечами Макс. – Разные. А что?

– Итальянские?

– Нет, отчего же. Французские и немецкие в основном. Тут газетный киоск обнаружился, прямо напротив отеля. А по-итальянски я не читаю.

– А куда мы поедем в восемь? – спросила Лика. Она хотела уже встать, но тут неожиданно обнаружила, что встать никак не может, потому что спала она, как оказалось, совершенно голой.

– Мы встречаемся с одним человеком, который, возможно, развеет наши недоумения, – сказал Макс, как ни в чем не бывало. – И объяснит мне, наконец, что, черт возьми, происходит.

Конец фразы прозвучал вполне зловеще, но Лику занимало сейчас нечто другое. После нескольких секунд лихорадочных поисков она, наконец, обнаружила свою одежду, сваленную неряшливой кучей в промежутке между кроватями; той, на которой спала она, и другой, аккуратно, но не по-гостиничному застеленной, на которой, вероятно, спал Макс. Вывернув шею, Лика смогла рассмотреть краешек белой тонкой ткани, выглядывавший из лабиринта, образованного скомканными джинсами и не менее скомканной блузкой. Очевидно, что это были ее трусики. Задержав взгляд на этом лоскутке, Лика попыталась вспомнить, как они пришли в номер и как она тут раздевалась и укладывалась спать, но ничего определенного вспомнить не смогла.

– Я что, прямо посередине номера раздевалась? – наконец хмуро спросила она.

– Да, – сухо ответил Макс. – Очень поучительное было зрелище. – Но… – поспешил он успокоить вспыхнувшую Лику, – ничего эротического в этом не было. К сожалению. Кстати, учти, у тебя весь зад синий, ну и еще по мелочам…

– Отвернись, пожалуйста, – жалобным голосом попросила Лика, и Макс тут же с готовностью отвернулся. Прихватив по дороге джинсы и сумку, брошенную накануне вечером у окна, она быстро пробежала в ванну и заперла за собой дверь.

В ванной было большое зеркало, но укреплено оно было над раковиной, и Лике пришлось встать на стул, чтобы рассмотреть некоторые детали. Макс был прав. Зрелище и в самом деле было впечатляющее. Впрочем, ничего серьезного при детальном осмотре «синяков и шишек» Лика не нашла. Ну это-то и так было ясно. Она ведь прожила со всем этим почти целых четыре дня, так что, будь у нее что-нибудь действительно серьезное, она бы уже почувствовала. И тут она поймала себя на том, что рассматривает свое тело с несколько иной точки зрения, нежели медицинская. Вспомнив про устроенный накануне «стриптиз», она пожала плечами и, цинично подмигнув своему отражению, подумала:

«Ну и что? Разделась и разделась. От меня не убудет, а старичку приятно. Его-то я уже видела, и не раз».

Но в глубине души она понимала, что после всего, что случилось с ними в эти дни, относиться к Максу, как к старику, она уже не может. Не сможет. Как-то так вышло, что Макс, каким бы стариком он ни выглядел внешне, для Лики стариком быть перестал. Он воспринимался ею – это она поняла сейчас со всей ясностью – как воспринимался бы на его месте любой нормальный мужчина. Или нет, не любой, а такой, на которого можно положиться во всем; за которым, как за каменной стеной; такой, о котором может только мечтать практически любая женщина. И чаще всего только мечтать и остается. Такие мужики огромная редкость. Почти что вымерший тип.

«Ты в своем уме?» – одернула она себя, увидев в зеркале вполне глупую улыбку и затуманенный взор.

«Ему девяносто шесть лет», – напомнила она себе, вставая под душ.

«Он старик!» – твердила она себе, с яростью втирая шампунь в свои короткие черные волосы. Но дело обстояло не так просто, как ей хотелось бы. Она не верила в то, что твердила сама себе.

«Ох господи!» – выдохнула она в отчаянии, поймав себя на уже совершенно идиотских мыслях.

В конце концов, надев свежее белье, причесавшись и, вообще, приведя себя в божеский вид, но, главное, загнав как можно глубже все эти странные мысли, она вернулась в номер.

Обед уже стоял на столе. Только увидев все эти блюда, судки, вазы и вазочки, тарелки, бокалы и стаканы, и бутылку красного вина; вдохнув запахи, наполнившие номер, Лика поняла, насколько она голодна. Не просто голодна, а зверски, нечеловечески голодна. А аппетит, с которым она буквально набросилась на еду, удивил ее саму, но Макс, казалось, совершенно не обратил внимания на ее неинтеллигентный образ действий. Она ела все подряд, и все казалось ей удивительно вкусным. Вполне возможно, так оно и было на самом деле, и обед, действительно, был вкусным, но…

«Хватит жрать! – сказала она себе. – Ну просто как животное, жрешь и жрешь!»

Она с сожалением отодвинула от себя тарелочку со сливочным суфле и виновато посмотрела на Макса. Макс, который и сам съел очень много (он теперь вообще ел много, столько, сколько, в сущности, и должен есть здоровый мужчина его комплекции), но при этом ел, как всегда, аккуратно и методично («Вот именно, что методично»), встретил ее взгляд с философским спокойствием.

– После цюрихских пирожных ты ничего не ела почти шестнадцать часов, – сказал он рассудительно. – И потом нервы… Нервы сжигают много калорий.

Она благодарно улыбнулась ему в ответ, но есть больше не стала. Ей снова захотелось спать. До восьми было еще порядочно времени, и она решила еще немного поспать, но перед этим спросить. В конце концов, должен же он когда-нибудь ответить на ее вопросы. Хотя бы на некоторые.

– Макс, а кто этот миллионер, у которого мы были в Цюрихе?

Она ожидала, что Макс опять предложит ей подождать, но, к ее удивлению, Макс ответил:

– Это… Как бы тебе сказать? Он мой ученик, так, наверное, будет правильно. Когда-то он служил в армии, был бригадным генералом, а теперь он… Ну, скажем, он бизнесмен. – Макс сделал маленькую паузу, давая понять, что бизнес, которым занимается бывший генерал, это не совсем обычный бизнес. – Он торгует оружием и информацией. Это не простой рынок. Понимаешь?

– Да, – сказала Лика. – А тот, в Нью-Йорке? Он тоже бизнесмен?

– Они там все бизнесмены, – хмуро бросил Макс. – Ты кого имеешь в виду?

– Того, в башнях.

– А, Дуди! Ну, он тоже бизнесмен, только если б не обстоятельства, к нему бы я не обратился.

– Почему?

– Мне не нравится то, чем он торгует.

Лике оставалось только догадываться, что имеет в виду Макс: наркотики, живой товар или что-нибудь еще в этом духе, на что не хватало ни ее воображения, ни опыта.

– А теперь иди поспи. Вон глаза уже закрываются.

– А этот, который сегодня? – все-таки спросила она.

– Ты знаешь, что погубило кошку? Иди спи, вечером узнаешь.

Человек, который ждал их в крошечном и древнем на вид ресторане, находившемся довольно далеко от города – они ехали на такси не менее получаса, – был тоже старым. Как Макс и как ресторан. Худой высокий старик поднялся им навстречу из-за столика в дальнем углу совершенно пустого ресторанного зала. Он был совершенно лыс и вообще выглядел неважно. Но одет был, что называется, с иголочки, в черный костюм-тройку, контрастировавший с белоснежной сорочкой и серебристым галстуком. А еще он двигался легко и непринужденно, то есть именно так, как двигался теперь Макс. На столе перед стариком стоял только бокал с белым вином. Вероятно, он ждал их прихода какое-то время, хотя и недолго.

Старик шагнул из-за стола им навстречу, и стало очевидно, что и туфли он носит под стать костюму, черные, матовые, элегантные и, по-видимому, страшно дорогие. Между тем старик с интересом осмотрел Лику и, протянув ей руку, сказал:

– Федор Кузьмич. А руку дама подает первой.

Лика смутилась, протянула ему руку и смутилась еще больше, когда, сцапав ее кисть быстрым движением костлявых пальцев, Федор Кузьмич поднес ее к губам и поцеловал.

– Лика, – запоздало представилась Лика, прошептав свое имя, так как голос отказал ей.

– Здравствуй, Федя, – сказал Макс. – И оставь, пожалуйста, девушку в покое.

– Оставил, – согласился Федор Кузьмич, отрываясь от Ликиной руки. – Здравствуй, камрад.

– Не ерничай. – Макс подвинул стул, молча предлагая Лике сесть, потом сел сам.

– Что вам заказать? – спросил Федор Кузьмич, тоже усаживаясь.

– Мне только кофе, – быстро сказала Лика. – Эспрессо.

– Мне тоже, – сказал Макс. – Двойной и рюмку граппы.

Федор Кузьмич что-то быстро сказал по-итальянски тихо подошедшему официанту (Лика уловила только что-то похожее на кофе и граппу, но не была уверена даже в этом). Официант исчез («Как зовут итальянских официантов?» – спросила себя Лика, но не вспомнила, а может быть, и не знала никогда), а Макс достал сигареты, закурил и, посмотрев на Федора Кузьмича, сказал:

– Объяснись!

– Что-то было? – вопросом на вопрос ответил Федор Кузьмич, подаваясь вперед.

– Федя, кто из нас еврей?

– Ты. Но ты скажи, было?

– Было, – раздраженно бросил в ответ Макс. – Подошли какие-то на подземной стоянке торгового центра. Ну что тебе сказать? Обыкновенные местные бандиты. Они, я думаю, и не знали толком, за кем идут и чего ждать. Я даже засомневался. Подумал, может быть, совпадение?

– Это вряд ли, – усмехнулся Федор Кузьмич. – И это ведь только начало. Следующих они уже лучше сориентируют. Но ведь след взят, не правда ли?

– Объяснись! – снова потребовал Макс.

Федор Кузьмич секунду смотрел на Лику, потом, возможно, что-то для себя решив (даже кивнул в знак согласия неозвученным своим мыслям), сказал:

– В Тхолане переворот. Старый император то ли умер сам, то ли ему помогли. Гвардия и Черная Гора[12] поддержали принца. Ты его должен помнить…

– Не помню, – покачал головой Макс.

– Неважно. Вспомнишь. Грацио, – сказал Федор Кузьмич официанту, принесшему заказ.

Лика, стараясь не показать своего недоумения («Мягко сказано! О чем, черт их всех побери, они говорят?»), с видимым спокойствием высыпала в кофе пакетик коричневого сахара и стала старательно его размешивать.

– Легион вырезали вчистую, – продолжил между тем Федор Кузьмич. – Я так понимаю, это было частью плана, избавиться от Легиона. Можешь себе представить, что там было. В общем, реки крови и груды мяса, но кое-кто из Ходящих в Тени уцелел. Хотя и им досталось тоже.

– Значит, расслабились, – сказал Макс. Он не был удивлен или обескуражен, но все-таки его волнение чувствовалось в том, как он говорил и как закуривал новую сигарету.

– Доподлинно ничего неизвестно, но кто бы ни стоял за переворотом, он хорошо подготовился. – Федор Кузьмич отпил из бокала и тоже потянулся за сигаретой. – По моим прикидкам, ветер дует с Горы.

– Пожалуй, – согласился Макс. – А что с Курортом?

– Не знаю. Но Курорт в любом случае только Курорт.

– Ну не скажи, – возразил Макс. – До тех пор, пока остается хоть кто-нибудь…

– Кто-нибудь остался, – раздраженно перебил его Федор Кузьмич. – Мы бы сейчас не трепались тут, если бы не этот кто-то.

– А подробнее!

– А ты меня не перебивай, я и расскажу. – Федор Кузьмич демонстративно долго прикуривал сигарету, которую до этого просто крутил в пальцах. Он очевидным образом испытывал терпение Макса, но тот даже бровью не повел.

– Они знали про нас, – сказал наконец Федор Кузьмич. – Или узнали во время переворота, но главное, им удалось захватить транспорт с настроенным навигатором.

– Настроенный навигатор? – недоверчиво переспросил Макс. – Да они там все не просто расслабились, а из ума выжили.

– Может, и так, а может, иначе, но они все покойники. Спрашивать не с кого. Короче, загрузились в транспорт Мясники Лабруха[13] и рванули по наши души.

– Если так, – сказал Макс, – то я вообще ничего не понимаю. Где ликвидаторы?

– А нету, – усмехнулся Федор Кузьмич. – Среди ликвидаторов был Ходящий. Один.

– В принципе достаточно, – кивнул Макс.

– В принципе да. На практике тоже вышло неплохо, но и не хорошо. Ходящий рванул их к ядреной матери, а сам ушел почти целым.

– Почти? – уточнил Макс.

– Почти, – подтвердил Федор Кузьмич. – Он добрался до меня…

– Ну а к кому же ему еще идти. Ты же у нас Смотрящий.

– Я бы сказал, старший по бараку.

– Мне больше нравится Смотрящий.

– Ладно, – согласился Федор Кузьмич. – Пусть будет Смотрящий. Он пришел ко мне уже почти никакой. Его хватило только на то, чтобы ввести меня в курс. Хорошие новости: Мясников нет, и адреса больше никто не знает. Пока. Плохие: Дознаватели, в количестве трех штук, здесь, и они знают, кого искать и как. Ну почти знают.

– Меня нашли.

– Вот видишь!

– А тебя?

– А я сразу сделал ноги. Ходящий умер, и я побежал.

– Понятно, – задумчиво протянул Макс. – Ходящий передал тебе приказ.

– А с чего бы я стал бить в набат? Конечно, передал.

– Сколько нас?

– Пятеро и две Маски, – ответил Федор Кузьмич, посмотрев при этом на Лику.

– Так мало?

– Иных уж нет, а те далече. Те, что далече, уже неконвертируемы.

– Ну и кто там еще?

– Олаф и Хельга. И еще одна… Постой, ты ее должен знать, мне кажется. Она из следующего призыва. Хотя… Может, и нет. Не помню. Вот соберемся, выясните.

– Где они?

– Они пошли к Порогу. Будут ждать нас там. То есть Вика по любому остается в лавочке, а оба-два попробуют обеспечить нам отход. На всякий случай.

– В принципе верное решение. Пойдем вместе, или у тебя другие планы?

– А чего нам теперь терять? – Федор Кузьмич грустно улыбнулся и добавил: – Так даже лучше, вдвоем у нас больше шансов.

– У тебя что-нибудь есть?

– Здесь нет, а дома сколько хочешь. Россия щедрая душа.

– Как всегда.

– Не любишь Россию?

– А что, ее обязательно надо любить?

– Ну ты прямо как ребенок, Макс! Честное слово! Столько лет общаешься с русскими, а так и не понял. Кто не с нами, тот против нас.

– Вот-вот. Кстати, если мы решили все вопросы, то давайте перекусим и в путь.

– Читаешь мысли, Макс! – Федор Кузьмич поднял руку и помахал официанту.

Лика, сидевшая до этого тихо, как мышка, как впавшая в ступор мышь в присутствии двух огромных котов, нашла, наконец, в себе силы «ожить».

– А мне, – сказала она, – мне никто ничего не хочет объяснить?

Федор Кузьмич только хмыкнул и, посмотрев иронично на Макса, вернулся к разговору с официантом. Лика смотрела прямо в глаза Максу, а Макс молчал. То ли обдумывал что-то, то ли искал слова, чтобы ответить ей, но было очевидно, что на этот раз она получит ответ.

– Вам что заказать, Лика? – спросил между тем Федор Кузьмич.

Лике было не до еды, но что-то, наверное, нужно было съесть, если они собирались куда-то ехать.

– Антипасти, – сказала она. – И бокал белого вина, пожалуйста. Спасибо.

Она снова повернулась к Максу.

– Я бы рекомендовал красное. К антипасти, – не дал ей переключиться Федор Кузьмич.

– Хорошо, пусть будет красное.

– А какое?

– Федор Кузьмич, – сказала Лика, стараясь не повышать голос, – пожалуйста, выберите сами. Я не разбираюсь в итальянских винах. Бокал красного, антипасти и еще раз кофе. Эспрессо. Двойной. Десерта не надо.

– Принято, – спокойно согласился Федор Кузьмич. – А тебе, мон женераль?

– Луковый суп, копченые ребрышки, все остальное на твое усмотрение. Да, и двойной виски… – Макс оглянулся на полки бара. – Пусть будет бурбон. Все, Федя, не мешай.

Макс смотрел на Лику.

– Тхолан, – сказал, наконец, Макс. – Это город. Столица Аханской империи…

– Население восемнадцать миллионов разумных существ, основной язык… – язвительно вставил Федор Кузьмич.

– Прекрати, – резко сказал Макс.

– Уже молчу.

– И где же эта империя находится? – спросила Лика.

– Там. – Макс качнул головой вверх. – В галактике. Это звездная империя, Лика.

– Звездная, – повторила Лика, как бы проверяя это определение на вкус.

– Звездная, – подтвердил серьезно Федор Кузьмич.

– А вы? Вы оттуда? – На самом деле это и был главный вопрос. Именно это хотела знать Лика в первую очередь.

– Монстры, елки зеленые, – хмыкнул в нос Федор Кузьмич. – Чужие…

– Федя.

– Нездешние мы, и денег…

– Федя!

– А ты не молчи, и я встревать не буду.

– Мы отсюда. – Макс улыбнулся Лике. – И я и Федя отсюда, с Земли. Мы люди.

– Но тогда… – Лика не закончила вопрос, потому что не знала, что спросить теперь и как это спросить.

– Империя берет людей на службу, – объяснил Макс. – Немного и нечасто, но берет. И не только с Земли. С других не входящих в империю планет тоже. Вот мы с Федей и были такими наемниками.

– Вы были в космосе? – Лика не знала, ужасаться ей или умиляться, восхищаться или негодовать. Честно говоря, она просто не знала еще, как ко всему этому относиться.

– Были, были, – снова вступил Федор Кузьмич. – Подожди, Макс. Дай я ей объясню. – Он быстро взглянул на Макса, покачал головой и добавил: – У меня это сейчас лучше получится. Лады?

– ОК.

– Так, – сказал Федор Кузьмич. – Государство. Вы, Лика, представляете, как там все устроено, в государстве? Например, в России?

– Ну…

– Короче, в любом государстве есть структуры, наделенные большой властью, и эти структуры постепенно становятся государством в государстве. Это понятно?

– Да, – сказала Лика. – Но я…

– Поймете. Итак, государство в государстве. И если власти много, то и самостоятельности много. Верно? А если еще и секретность? Ну как НКВД. Понимаете?

– Да.

– Хорошо. Поехали дальше. НКВД чистили несколько раз, читали, наверно? Вот. А если не чистить? Если дать такой структуре развиваться свободно сто лет, двести, пятьсот?

– Она станет государством, – сказала Лика, втянутая в ход непонятно к чему относящихся размышлений Федора Кузьмича. – То есть заменит прежнее и…

– Пятерка! – усмехнулся Федор Кузьмич. – Но там, на звездах, милая девушка, дурнев нема. С одной стороны, такие структуры нужны. Кто бы спорил. И империя создала Легион. Это как бы и частная армия императора, и его личное КГБ. Но с другой стороны… Ну, то, что вы, Лика, уже сформулировали. Какой же выход? Во-первых, Легион уравновесили. Всякие там гвардии, армии, ЦРУ и ФСБ. Ясно излагаю?

– Да.

– Лады. А во-вторых, запретили брать в Легион граждан империи и ограничили размеры. Неграждане, это не как в Риге, это значит, что волонтеры должны принадлежать к другой расе. Это, Лика, покруче, чем Иностранный легион. Испанец, немец или украинец ничем существенным от француза не отличаются. А вот если все бойцы Легиона чужие? Кто им отдаст власть, особенно если их мало? А с другой стороны, они – идеальный инструмент в руках умного хозяина. Так и было. Восемьсот лет почти. Легион набирал наемников на планетах, не входящих в империю. Таких планет пять. Живут на них разумные существа, более или менее похожие на людей, но на самом деле гуманоиды из них всех только той'йтши[14]. Неважно. Важно, что все эти планеты империи не нужны: далеко расположены, недостаточно развиты, бедны. Все. Но при этом империя их плотно контролирует, так что Легион не может взять там много людей. А кроме того, их очень долго приходится готовить, а это и дорого, и хлопотно, так что не разгуляешься.

Федор Кузьмич замолчал, пережидая, пока официант, принесший заказ, не расставит блюда и не наполнит их бокалы. Хотя говорил он по-русски, при свидетелях Федор Кузьмич говорить не хотел. Он продолжил только после того, как официант ушел.

– Но мы уже установили с вами, Лика, что такая организация, как Легион или КГБ, раз возникнув, дальше развивается сама по себе, не так ли? Легион развивался и вел свои собственные дела. Так была обнаружена Земля. Земля интересна тем, что она, во-первых, никому в империи не известна; во-вторых, развита совсем не плохо; но главное, в-третьих. Земляне поразительно похожи на аханков. Очень сложно отличить. Понимаете? Легион стал тихонечко вербовать землян, но поскольку это тайна (было тайной), то отставников отправляли домой. Тех, кто хотел, конечно.

Лика недоверчиво посмотрела на Федора Кузьмича, и тот, поняв ее недоумение, объяснил:

– Это только кажется, что слишком гуманно. Это выгодно. Макс вам потом объяснит, когда сможет, а сейчас главное. При возврате отставник проходит демобилизующие и восстановительные процедуры. Смысл в чем. Омолодить (это возможно), чтобы дать возможность начать новую жизнь, и разоружить, вывести из употребления наиболее экстремальные знания и навыки (ну это, надеюсь, понятно). Даже память о жизни в империи приглушается. Понятно, что полностью стереть все это невозможно, но минимизировать можно, вполне. Отставники это еще и резервисты. На всякий пожарный случай. Ну как сейчас, например. Для этого предусмотрены некоторые процедуры… Ну вот, пожалуй, и все. Можно кушать.

– Подождите! – запротестовала Лика. – Я хочу еще спросить.

– Спрашивайте, но только один вопрос, и хватит пока. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась Лика. – Что будет, если империя узнает наш адрес?

– Земляне очень ценный материал, – нарушил молчание Макс. – Очень ценные рабы. Потому что если не рабы, то конкуренты. Не сейчас, конечно, но потом непременно. Аханки ведь и сами начинали как компаньоны в империи Вуспсу. И где теперь те Вуспсу?

Лика плыла в тишине. Странное ощущение. Тишина, покой, смерть…

«Я умираю». – Мысль была медленная и не страшная. Умирать оказалось легко. Тишина, покой, смерть. Или посмертие?

«Наверное, я уже умерла… – решила Лика равнодушно. – И это… Что?»

Что это было? Рай? Или это было чистилище? Но определенно не ад. Ад остался позади. Длящийся гром выстрелов, тягучие крики, тугой воздух, сквозь который с трудом продавливается работающее за пределом своих возможностей тело, и пули, плывущие в вязком, сгустившемся воздухе. Со всех сторон. В нее.

В памяти всплыло залитое кровью лицо Макса – искаженное горем? страданием? ужасом? – и Федор Кузьмич, выносящий плечом дверь – медленно, медленно, очень медленно – и Вика…

Воспоминание было выцветшим, как старая кинопленка; далеким и чужим, как Троянская война; никаким. Оно ничего не затронуло, ничего не задело. Не причинило ни боли, ни радости. Ушло. Тишина, покой, смерть.

Небытие затягивало ее в свои туманные владения и возвращало обратно, выдавливало из себя, не принимая и не бросая. Не явь, не сон. Неприкаянная душа Лики плыла по реке, имя которой Стикс, между памятью и забвением, между миром живых и миром мертвых. Или странствовала уже в пустынных землях Аида? Ни страха, ни печали; ни ужаса, ни желаний. Ничего…

Потом ей стали сниться сны. Странные сны и разные сны. Сон про то, что Макс гладит ее по голове и что-то тихо поет. Колыбельную, что ли? Или другой сон, про то, как боль разрывает тело, как легкие отказываются дышать, а сердце биться, и кровь превращается в огонь. Сон про Федора Кузьмича, расстреливающего огромный черный джип (где это было? где? когда?), и сон про Вику, высаживающую телом огромное окно, чтобы обрушиться сквозь него и вместе с ним на головы врагов. Каких врагов? Неважно. Просто врагов. Врагов. И снова ей снился Макс. Старый Макс, слушающий «Тоску»; и Макс молодой, кормящий ее с ложечки; или Макс, бегущий с Ликой на плече сквозь ночной дождь. Всюду был Макс. Он менял белье на ее постели, и стрелял из этого своего «юзика-узика», и сидел рядом, когда горела ее кровь. Он был рядом. И это было правильно. Нет, это было не только правильно, это было хорошо…

Память подбрасывала воспоминания порциями, как сучья в костер. Из разрозненных кусков, маленьких кусочков смальты, перепутанных как будто нарочно, мысль пыталась составить мозаику. Бедный мальчик Кей, бедная девочка Лика. Жизнь, это что? Жизнь – это память. Вспомнить все. Она пыталась вспомнить все…

Лика вспомнила.

Они вошли в лобби «Невского Паласа», и в ту же секунду она почувствовала опасность, буквально сгустившуюся вокруг них. Сразу, вдруг.

– Ничего личного, Федор Кузьмич, – сказал негромко моложавый высокий мужчина в превосходном сером костюме, шагнув им навстречу от регистрационной стойки. А Лика уже жила в другом измерении. Она слушала этого, наверняка давно знакомого Федору Кузьмичу, господина, но слышала и видела много больше, чем нотки затаенной гордости в его голосе или запах каких-то мужских духов, явственно источаемый его голубой рубашкой. Боевой транс. Так называл это состояние Макс. Она уже была в боевом трансе.

– Нич… – начал свою фразу мужчина.

«Три снайпера», – оценила ситуацию Лика, почувствовав линии огня, сходящиеся на них троих, и начала действовать.

– …зьмич, – заканчивал зачитывать приговор мужчина в сером костюме, но время уже остановилось. Кондиционированный воздух в огромном объеме гостиничного лобби сгустился; застыли на полушаге и полуслове завязшие в нем, как муха в янтаре, люди.

Толчок. Полет. Господи, как долго может тянуться такое простое действие, как много можно успеть увидеть, услышать, почувствовать, понять. Как много можно успеть сделать! Толчок, полет… Слева двое – иностранцы (якобы иностранцы), сидят за столиком, курят, вооружены, пока не опасны; дальше еще один – женщина, копается в сумочке, в руке оружие, опасна; еще дальше… Она летела вбок, в сторону входа в пункт обмена валют, откуда выходили двое – мужчина и женщина.

«Двое, – отметила она, опрокидывая, убирая из-под пуль снайперов Макса и Федю и отправляя в полет пилку для ногтей. – Двое. Вооружены. Опасны». Она приземлилась на плечо, перевернулась перекатом через голову и ударила их ногами, обоих сразу. Мужчина умер – он еще не знал об этом, но с разбитым кадыком не живут, а женщине Лика сломала руку, держащую оружие. Оба они Лику больше не интересовали, и вскочив на ноги, она бросилась, на ходу ускоряясь до предела и за предел, вперед, в глубину лобби. Запоздало прогремели первые выстрелы. Пули плыли в ставшем тяжелым и плотным воздухе, медлительные, опасные – но не сейчас, не для нее, – а она с огромным усилием продавливала свое тело сквозь этот чужой, плотный и пресный газ. Организм вопил. Гремели сигналы тревоги, аварийные системы вопили о помощи, но все заглушали колокола громкого боя. Вперед!

Она двигалась быстро, очень быстро. Но и их враги («Господи, как же их много!») пытались разорвать путы времени, ускориться, успеть. И все-таки они были страшно медлительны («Сонные мухи в меду», – подумала она отстраненно). Даже медленные Федя и Макс были быстрее их («Быстрые медленные»). Длилась секунда. Они все оказались в странном месте или странном времени – где-то между двумя ударами сердца. Ее сердца.

Брошенная ею пилка уже завершила полет, и Федин знакомец умирал, заваливаясь всем своим красивым мускулистым телом назад. Он еще не упал, но уже был вне мира живых. Женщина в чем-то голубом и синем тянула и никак не могла вытянуть оружие из сумочки, но Макс уже направлял в ее сторону ствол своего «Глока» («С этой все. Не опасна»). Парнишка в форменной курточке, изображающий лифтера при заблокированном лифте, все еще не успевший осознать, что бой начался и даже не потянувшийся к тому, что оттопыривало курточку на его левом боку. Не опасен, но станет опасным через два удара сердца. Его сердца. Лика выбросила вперед левую руку с зажатым в ней «стечкиным» («Держи, девочка, у советских собственная гордость», – ухмыльнулся Федя, когда вручал его ей. А сейчас он из своего «стечкина» гасил двух «иностранцев»). Казалось, она ненамного отстает от выпущенной ею на волю смерти, но в тот момент, когда, оттолкнувшись от мрамора пола, она взлетела на галерею второго этажа, лифтер был уже мертв.

Снайпер успел среагировать. Почти успел. Он был ненормально быстр, этот стрелок, но Лика успела быстрее, ушла из сектора обстрела к полу и уже оттуда, снизу, достала его. Пальцы почувствовали на мгновение, как подаются разрываемые ударом ткани, и уже снова были снаружи, красные, разбрызгивающие кровавые капли, застывающие в густом воздухе чудовищным хвостом павлина. Но времени любоваться невиданным зрелищем не было. Еще два стрелка выцеливали Макса и Федю. Ее Макса. Макса!

Снайперы, однако, были далеко, и достать их было сложно. Почти невозможно, потому что за пределом ее сил.

«Ты не можешь», – сказало ей тело.

«Я не смогу», – прохрипело захлебывающееся кровью сердце.

«Я должна», – сказала она и бросила тело на ставший прозрачной броней воздух…

На этот раз они ехали на БМВ Федора Кузьмича.

Ужин закончился за полночь. У Лики создалось впечатление, что мужчины («Мужчины? Совсем недавно ты назвала бы их стариками, не так ли?») намеренно его затягивают в каких-то своих целях. Расплатившись, они вышли к парковке, и тут Макс вытащил из своей наплечной сумки один из цюрихских пакетов и протянул его Федору Кузьмичу, усаживавшемуся как раз на водительское сиденье.

– Прими, Федя, презент от нашей диаспоры.

Федор Кузьмич с интересом посмотрел на пакет, взял в руки, взвесил и спросил:

– И что здесь?

– «Юзик» и «орлик».[15]

– Ну ты патрио-от! – уважительно протянул в ответ на эти непонятные Лике слова Федор Кузьмич.

– Да нет, – усмехнулся Макс. – Просто ничего другого не оказалось на складе, а мы спешили.

– А у тебя, оказывается, есть люди и в Европе, – сказал Федор Кузьмич, раскурочивая пакет.

– Некоторые из моих парней осели в Европе.

– У нас теперь то же самое. Уходят в отставку и пускаются во все тяжкие. Хорошо, если только оружием торгуют, а то и в бандюки идут. Страшное дело. – Федор Кузьмич наконец справился с бумагой и лентами и извлек на свет божий – слабую подсветку салона – маленький автомат и большой пистолет. Кроме того, в пакете оказались какие-то ремни и несколько металлических прямоугольников. «Кажется, это называется обойма», – подумала Лика…

– Куда двинем? – спросил Макс, устраиваясь на сиденье рядом с Федором Кузьмичом. Он только что вышел из отеля с их с Ликой сумками. Было два часа ночи, на улицах Флоренции было пустынно, окна в домах были темны.

– Нам надо в Питер, – ответил Федор Кузьмич. – Но сначала подскочим в Базель. Есть там у меня один человечек. Вам ведь визы нужны, ют он и посодействует, чтобы были. Документы-то у вас, надеюсь, в порядке?

– В порядке, – успокоил его Макс.

– Вот и славно. Поехали…

Нет хуже, чем ждать и догонять. Убегать тоже не сахар. Жизнь Лики превратилась в сплошной бег. Бег от неизвестной опасности (ей мерещились инопланетные монстры – Мясники Лабруха, кто бы они ни были, но вспоминались убитые Максом нью-йоркские гангстеры), бег к неизвестной цели (а что там? И что это ЧТО?), бег в компании двух очень разных и таких похожих стариков, которые не совсем старики. Может быть, даже совсем не старики. И ожидание. Ожидание опасности. Ожидание того, что будет, что может быть, что должно быть. Ожидание счастья. И просто ожидание. Тут и там, того или другого.

Сейчас Лика и Макс ждали Федора Кузьмича. Они сидели во втором по счету ресторане и добросовестно обедали уже второй раз. Макс заказал шницель по-венски, а Лика греческий салат и жареные грибы (грибочки оказались малюсенькими, и было их мало, но подали их на скворчащей сковородочке, и вкус у них был изумительный). Прошло еще полчаса, но Федор Кузьмич не возвращался.

– Пора бы ему и вернуться, – сказал Макс.

– А если…

– Без «если»! Федя не ребенок и свое дело знает. Никуда он не денется, но нам пора сменить обстановку. Перейдем в другое кафе, ниже по улице, и там попьем кофе.

Так они и сделали. Вышли из ресторана и медленно пошли вниз по улице, приглядывая по пути что-нибудь подходящее. Лика как раз увидела на противоположной стороне небольшое кафе с выставленными на тротуар крохотными столиками и хотела сказать об этом Максу, когда Макс сказал ей тихо, но внятно:

– Держись спокойно. Толкну, падай.

Взгляд Лики непроизвольно метнулся к центру улицы, и она увидела, как накатывается на них стремительно большой черный джип, а взгляд выхватывает между тем Федора Кузьмича, идущего неспешно им навстречу. В следующую секунду произошло множество самых разных событий. Джип резко затормозил и пошел юзом, перегораживая намертво неширокую улицу, а Федор Кузьмич, не меняя направления движения и только ускоряя шаг, резко вскинул руку и начал стрелять куда-то за их спины из пистолета, который неведомо как оказался в его руке. И тут же Лика почувствовала толчок в плечо и повалилась, не рассуждая, лицом вниз на булыжную мостовую, и падая, услышала визг тормозов за своей спиной. Следующее, что она увидела, уже пытаясь отползти, откатиться к стене ближайшего дома и при этом не оторваться от земли, а напротив, вжаться в нее еще больше, были люди – мужчина и женщина – успевшие уже обнажить оружие, но, по-видимому, не успевшие им воспользоваться. Их буквально рвали на куски автоматные очереди Макса, который, казалось, стрелял прямо над ее головой. Федор Кузьмич, не обращая внимания на них, присев и наклонившись вперед, продолжал двигаться, непрерывно стреляя, теперь уже с двух рук. Сумка, которую он только что держал в левой руке, валялась на тротуаре, а в руке его был зажат тот маленький автомат, который Макс называл «юзиком». А Макс между тем уже крушил джип. Его пули разбивали стекла и дырявили черное лакированное железо дорогущего «мерседеса». Лика оглянулась через плечо. Мужчина с пистолетом в руке сползал по стене дома на противоположной стороне улицы. На тротуаре неподвижно лежало несколько мужчин и женщин, но среди них кто-то большой, темный еще ползал, корчился и кричал от боли. Дальше по улице лежал на боку перевернутый автомобиль, и кто-то скрывшийся за ним продолжал стрелять. Но над капотом машины вдруг взметнулось пламя, раздался вопль ужаса и боли, и сразу затем автомобиль взорвался, выбросив во все стороны волны огня, дымного упругого воздуха и грохота. Лика зажмурила глаза и вжалась в булыжники мостовой еще плотнее, хотя куда уж больше, если подумать. Но вот думать сейчас она как раз и не могла. Что-то со свистом пронеслось над ее головой и рухнуло недалеко, совсем рядом. Уши заложило, но она услышала, как заголосили сирены припаркованных на соседних улицах машин. В следующее мгновение сильная рука оторвала Лику от земли и швырнула куда-то вперед так, что она едва устояла на ногах. Она хотела оглянуться, узнать, кто это, но грозный окрик Макса: «Вперед, девочка! Вперед!» – подстегнул ее и заставил побежать туда, куда направила ее его рука.

Над улицей витал ужас еще не закончившегося боя. Кричали женщины и мужчины, захлебывались сирены сигнализации, истошно вопил раненый, ползавший между трупами, салон джипа заполнял сизый дым, медленно вытекавший сквозь разбитые окна. Лика споткнулась, но Макс поддержал ее и толкнул вперед. За спиной раздался еще один выстрел. Она оглянулась на бегу и увидела Федора Кузьмича, догонявшего их. Раненый больше не кричал.

Влетев в переулок, они пробежали по нему метров сто, снова свернули и оказались вдруг прямо напротив какого-то общественного здания с небольшой парковкой перед ним. Лика не успела ни разглядеть толком здание, ни понять, что и как им теперь делать (куда бежать и где прятаться), когда Федор Кузьмич выскочил из-за ее плеча, опередив их рывком, ускорился еще больше, стремительно пересек улицу и оказался рядом с припаркованным на стоянке синим автомобилем. Он рванул на себя водительскую дверь, вырвал из глубины салона какого-то мужчину, вздернул его вверх (и все это одной рукой), коротко боднул головой в лицо и, отшвырнув в сторону сразу обмякшее тело, сам нырнул внутрь машины.

– В машину! – выдохнул на ходу Макс и толкнул Лику к задней дверце. Она дернула дверцу на себя и буквально влетела внутрь, получив нешуточный толчок сзади. Следом за ней, накрывая ее собой, в салон ввалился Макс. Машина уже ехала, так что устраивались и захлопывали дверь на ходу…

– Знаешь, Макс, я вот все думаю…

– А ты не думай. Думать вредно.

– А тебе не кажется?..

– Кажется, и я тоже думаю.

– Сопоставим?

– Попробуем.

Они ехали уже часа три. Швейцарско-германскую границу миновали спокойно (за рулем сидел Макс, Лика лежала на заднем сиденье под пледом и делала вид, что спит, а Федор Кузьмич, скрючившись в три погибели, прятался в багажнике) и теперь неслись по автобану к далекому еще Мюнхену. Теперь машину вел Федор Кузьмич, это был его, припрятанный на всякий случай в окрестностях Цюриха «опель».

– Это не гвардейские дознаватели, – сказал Макс.

– Так точно! Как-то они уж очень быстро сориентировались. – Федор Кузьмич перестроился в левый ряд и погнал машину еще быстрее.

– Куда спешим?

– Неспокойно как-то на душе. Надо бы с Олафом поговорить.

– И?

– Есть у меня в Мюнхене один контакт. Чтобы его вычислить, дюже умным надо быть.

– Да? – Макс поерзал, меняя позу. – А что за контакт?

– А тебе не все равно?

– Просто любопытно.

– А ты не любопытствуй, Макс. Не все мои ответы могут тебе понравиться.

– Ты что, с этими связался? – удивленно спросил Макс.

– Мы, коммунисты, люди не брезгливые. И никогда брезгливыми не были.

– А не кинут тебя твои нацики?

– Не мои. Не кинут, – хмуро отозвался Федор Кузьмич. – Я кое-кого крепко за яйца держу. Пардон, мадемуазель.

– Я врач, – сказала Лика.

– Врач? Вот это удачно! Будет, Макс, кому перевязывать наши боевые раны… Нет, Макс, Ходящий определенно сказал: дознаватели.

– Он мог не знать, – пожал плечами Макс.

– А ты знаешь?

– Я считаю, ревнители.

– Окстись, мон женераль. Это сказки!

– Не скажи. Были данные.

– Серьезно? Не знал. Ну да мне и не положено было. И что, они действительно такие крутые?

– Федя, ты можешь поверить, чтобы Гвардия, пусть даже в связке с Черной Горой, смогла так легко вырезать Легион? Ну пусть не легко, но так, чтобы захватить транспорт с настроенным навигатором, да еще получить наши «адреса и явки»…

– Ну, теоретически…

– Вот именно, что теоретически. А практически, даже чтобы решиться попробовать, надо быть очень уверенным в своих силах индивидом.

– А чем тебе не нравится герцог Рекеша?

– Он мне, Федя, просто не нравится, но объективно он не дурак.

– Думаешь, Курорт тоже ек?

– Что такое «ек»? Впрочем, неважно, смысл понятен. Не знаю, но хотелось бы верить, что нет. Если Курорт – как ты сказал? ок?

– Ек.

– Ну если это, тогда шансов у нас нет. Ни у кого.

– Сколько им понадобится, как думаешь? – тихо спросил Федор Кузьмич.

– Двадцать лет – минимум, пятьдесят – максимум. От этого и пляшем, – уверенно ответил Макс.

– Всего ничего.

– Ну это как посмотреть…

Номер в гостинице она сняла сама. Сама прошлась по магазинам, покупая что-то тут и что-то там, сама нашла парикмахерскую, где на пальцах объяснила, что ей надо, и фотоателье тоже нашла сама. А ближе к вечеру, переодевшись в туалете многоэтажного торгового центра и надев парик, купленный днем, она отправилась в заранее присмотренную гостиницу и сняла там номер. Волосы у нее теперь были опять длинные (а под париком, напротив, еще короче, чем утром), темно-русые (на самом деле, обесцвеченные), кожаная юбка – короткая (ну очень короткая), а розовая блузка открывала больше, чем закрывала, такой в ней был вырез. Ну и лифчика на ней тоже не было. Портье рассматривал ее с огромным интересом. Его взгляд она чувствовала даже спиной. Вернее, тем, что ниже спины.

Выйдя из гостиницы в сумерках, она добралась до центра на метро, минут сорок погуляла вокруг Мариенплаца, выпила кофе в итальянском кафе и уже хотела отправиться на второй круг, когда к ее столику подошел Макс. Если бы она не ждала его, она бы его, пожалуй, не узнала. Очки-хамелеоны, сивая борода и неопределенного цвета короткие волосы в сочетании с тяжелыми чуть ли не армейскими башмаками, черными джинсами и кожаным пиджаком практически скрыли его истинный возраст и изменили внешность. Теперь это был здоровенный арийский мужик лет сорока пяти или пятидесяти, из тех, что потребляют сосиски килограммами, а пиво литрами и самой глубокой мыслью которых является мысль, что при Гитлере был порядок. Макс наклонился к Лике и что-то громко сказал по-немецки. Лика ответила по-английски в том смысле, что не знает немецкого языка. Но, как оказалось, ее собеседник английский знал, хоть и плохо. Подсев к Лике, Макс провел с ней стандартный, вполне ожидаемый в такой ситуации разговор, и через пару минут они уже вышли вместе и отправились искать пивную. По дороге Лика передала Максу фотографии, а в пивной, отправившись в туалет, Макс передал их Федору Кузьмичу, которого в этот вечер Лика так и не увидела.

Из пивной они вышли поздно и, поплутав по городу с полчаса («Вроде чисто», – сказал наконец Макс), взяли такси и отправились в гостиницу к Лике.

– Устал, как собака, – сказал ей тихо Макс. – Все-таки возраст не детский.

В гостинице никто не удивился. Да и с чего бы? Обычное дело. Но и удивляться было практически некому. Час ночи, и, кроме дежурной за стойкой, они никого не встретили.

В номере Макс быстро принял душ («Второй день мечтаю», – извинился он), завернулся в покрывало и лег с одного края широкой кровати, оставив Лике одеяло и достаточно места с другого края. Может быть, в другое время, хотя бы день-два назад, Лика и подумала бы о чем-нибудь, кроме как о желании лечь и вытянуть ноги, но сегодня, после боя в Базеле, бешеной гонки по ночным дорогам Центральной Европы и целого дня, проведенного на ногах и на нервах, она просто легла на свой край кровати и сразу отключилась.

Утром повторился сценарий прошедшего дня. Они снова разделились, и Лика провела и этот день одна. Расплатившись в гостинице, она, одевшись несколько практичнее, отправилась пешком на вокзал, где оставила в камере хранения свою сумку, только накануне купленную тут же в Мюнхене, и пошла осматривать достопримечательности. Перед расставанием Макс шепнул ей, что если она любит Кандинского, то стоит сходить в муниципальный музей. Кандинского Лика не то чтобы не любила, она его плохо знала. Идея посмотреть картины Кандинского (она с трудом вспомнила несколько его картин, висевших в Эрмитаже) показалась соблазнительной, и она поехала в музей. В маленьком муниципальном музее оказалась великолепная коллекция Кандинского, и Лика вдруг вспомнила, что он здесь, в Мюнхене, жил и, кажется, здесь же и умер.

После музея она снова бродила по городу, который ей скорее понравился, чем наоборот; пообедала в маленькой домашней кухмистерской (у этих заведений было какое-то немецкое название, но его Лика не запомнила); сходила в Старую пинакотеку (классика, она классика и есть, хоть в Питере, хоть в Нью-Йорке, хоть в Мюнхене); пару раз выпила кофе и так дотянула до вечера. Самое трудное оказалось быть одной. Даже не так. Самым страшным казалось остаться в одиночестве. Страх, что вечером в условленном месте никого не окажется и Лика останется одна, сжигал ее весь день.

«Если он не придет…» – думала она и не могла додумать. Страх не давал ей закончить мысль. Но Макс пришел. Вернее, приехал. Притормозил рядом с ней (у нее сердце готово было выскочить из груди, когда она узнала грузного водителя темной «тойоты»), дал ей короткую секунду, чтобы сесть рядом, и поехал дальше, легко влившись в поток машин…

За окном шел дождь, а в доме было тепло и сухо. В камине горел огонь, потрескивали поленья, и языки пламени, по временам набиравшие силу, бросали багровые отсветы на стены. Кроме камина горела только небольшая лампа у стола, так что в гостиной особнячка, прятавшегося среди деревьев собственного парка в одном из ухоженных пригородов Мюнхена, царила полумгла.

Они сидели вокруг стола с круглой дубовой столешницей, пили чай и обсуждали перспективы.

«Заговорщики, – подумала Лика. – Ну прямо тебе сцена из трагедии «Заговор Фиеско», Шиллера, кажется.

Их было четверо теперь. Высокая стройная женщина средних лет («Их что, по росту, что ли, отбирали, как в кавалергарды?»), в строгом английском костюме цвета беж и кружевной белой блузке с бриллиантовой брошью, прибыла уже ночью.

– Виктория. – По-русски она говорила с сильным английским акцентом. – Для вас просто Вика («Эх, гулять так гулять! – встрял Федор Кузьмич. – Тогда и меня называй Федей»).

– Стремные дела, – сказал Федор Кузьмич («Федя, Федя, конечно, Федя»). – Обложили нас, товарищи коммунары, как волков позорных, а теперь еще наши викинги в ересь троцкистскую впали.

– Не расстраивайся, Федя. Чему быть, того не миновать. Хотят переговоров, будут им переговоры. – Макс закурил и отложил в сторону сигареты и зажигалку.

– Мне это не нравится, – сказала Вика. Было видно, что не нравится ей не только идея, но и форма ее изложения. – Федя, налей мне виски, пожалуйста.

– Не понимаю! – Федя взял бутылку, плеснул в Викин стакан и вернул на место. – Не понимаю. У них-то что за блажь? Лев хоть был прав, хоть и лев, а эти-то…

– Федя, ты что, латентный троцкист?

– Я реалист, а латентным только сифилис бывает. Чего они хотят, я не понимаю!

– Я бы не пошла на встречу. Прорвемся за Порог, отдохнем – и в дорогу. А они пусть живут как хотят. За Порог им не пройти, я понимаю правильно?

– Правильно.

– Ну и славно.

– Не славно. Я не могу не пойти к ним на встречу.

– Почему?

– Потому что это дело чести. Спроси Макса!

Вика посмотрела на Макса, и тот ей кивнул.

– У меня тоже сердце не лежит, но идти надо.

– Значит, пойдем. – Вика была царственно спокойна.

Дело было вот в чем. Прилетевшая на арендованном ею частном самолете, Вика (леди Виктория Маргарет Хаттингтон, гражданка Соединенного Королевства, постоянно проживающая где-то на греческих островах) сообщила, что Олаф и Хельга, ушедшие к таинственному Порогу («Что еще за Порог, черт его побери!»), вернулись позавчера и объявили, что их дальнейшие действия определятся только после личной встречи с Федором Кузьмичом и Максом. Все. Конец связи.

– Суки! Я с ними встречусь, я с ними так встречусь! – процедил Федор Кузьмич сквозь зубы. – Я…

– Не горячись, – попросил Макс. – Мы уже все решили.

– Ты привезла, Вика? – успокаиваясь, спросил Федор Кузьмич.

– Да. – Вика встала, подошла к своей небрежно брошенной на диван дорожной сумке и, открыв ее, извлекла на свет божий маленький кожаный кофр, очень старый и потертый.

– Вот, Федя, твой клад. – Она вернулась к столу и поставила кофр на столешницу меж чашек и стаканов. – Одну Маску я, извини, взяла себе, а остальное не трогала.

– Там еще ящик оружейный был и коробка, – сказал Федор Кузьмич, открывая кофр.

– Я их там и оставила. Не везти же с собой через всю Европу целый арсенал. У меня, на борту, в тайниках, есть кое-что…

– Ну ладно тогда. – Федор Кузьмич достал маленький металлический цилиндрик, свинтил крышку и вытряхнул себе на ладонь темно-красную таблетку овальной формы. – Вот, Макс, держи. Это тебе.

Макс протянул руку, взял таблетку, покатал на ладони и вдруг бросил в рот. Федор Кузьмич с интересом следил за тем, как Макс всухую глотает таблетку, а потом, уже проглотив, запивает несколькими глотками виски.

– Спасибо, – сказал Макс. – Очень своевременно.

– Да на здоровье! Только я бы на твоем месте не стал запивать это алкоголем. – Федор Кузьмич вытряхнул на ладонь еще одну таблетку, положил ее в рот и, поморщившись, проглотил, запив чаем. Потом он аккуратно завинтил цилиндрик, вложил его в кофр, а оттуда достал другой цилиндр, который был гораздо крупнее первого. Он поставил цилиндр на стол перед Ликой и сказал:

– Это тебе.

Лика вопросительно посмотрела на Макса, а тот, в свою очередь, посмотрел на Федора Кузьмича:

– А где остальное?

– А, черт! – Федор Кузьмич хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну чисто склеротик. – Он снова залез в недра кофра, достал оттуда плоский металлический пенал и протянул его Максу. – Вот, получите и распишитесь.

Макс взял пенал и цилиндр и кивнул Лике:

– Пойдем, Лика, я тебе все объясню.

Пожав плечами, Лика встала и пошла за Максом. Они поднялись на второй этаж, вошли в одну из спален, и здесь Макс поставил цилиндр на прикроватный столик, а сам сел на кровать, предоставив Лике сесть в небольшое креслице, стоявшее напротив кровати. Пенал он положил рядом с собой.

– Это Маска, – сказал он, кивнув на цилиндр. – Сейчас я тебе объясню. Ты знаешь, что такое стимуляторы?

– Знаю, естественно.

– Это тоже стимулятор, только другой по форме и содержанию. Он даст тебе не только силу – большую силу, можно сказать, мощь, – но и боевые рефлексы высочайшего уровня, и соответствующие умения.

Лика удивленно посмотрела сначала на Макса, потом на цилиндр. Макс перехватил ее взгляд и улыбнулся:

– Не удивляйся. Такой технологии на Земле нет, и долго еще не будет. А может быть, не будет никогда. Очень сложная и дорогая вещь. За нее в империи немереные деньги платят. Редкость страшная. Но у нас, как видишь, есть целых две штуки. Одну взяла Вика, вторая твоя. Тут ведь еще вот в чем дело. Маска – это не просто стимулятор, она и подскажет, и предупредит, и убережет, когда надо. Это как компьютер, который в тебе, и часть тебя, и как вторая ты внутри себя. Точнее не объясню. Почувствуешь, поймешь. С Маской ты, Лика, будешь даже сильнее, чем мы с Федором сейчас. Ну а ваши спецназы и зеленые береты будут для тебя, как дети. Супервумен, в общем.

– А почему ты или Федор К?.. – Она недоговорила, но вопрос был ясен и так.

– Организм не принимает, – просто объяснил Макс. – Отторжение.

– А Вика?

– Вика может. – Лике показалось, что интонация Макса таила в себе что-то еще, недосказанное, но связанное с Викой.

– Я должна это принять? – спросила она, кивнув на цилиндр.

– Маску не принимают, а надевают. – Макс явственно колебался, но в конечном счете ответил в свойственной ему манере: – Не должна. Не обязана, но я бы рекомендовал надеть Маску.

– Вам нужен еще один боец?

– Дело не в этом. Так вышло, что ты впуталась в это дело. Я тебя впутал. Прости.

– Макс!

– Подожди, девочка. Впутал. Тут нечего обсуждать. Случайно, конечно, но впутал. А теперь ты тоже мишень. Никто ничего выяснять ведь не будет. Понимаешь? – Макс дождался ее кивка и продолжил: – С Маской ты выживешь. Во всяком случае, у тебя будет шанс. Сильный шанс. А потом можно будет что-нибудь придумать. Документы другие или…

– Макс! – перебила его Лика. – Я спросила, вам нужен боец?

– Нужен. – Макс сказал это как будто против воли. – Нам нужен еще один боец, но я не прошу и тем более не настаиваю. Ты в этой истории оказалась случайно, и…

– Макс, мы должны объясниться. – Лика не ожидала от себя такой твердости, тем более сейчас, и, еще более, в таком вопросе. Макс, однако, ее понял и от вопроса, главного вопроса, не ушел. Он посмотрел ей в глаза, и Лика увидела там, в его глазах, такую тоску, такое одиночество, такую боль, что впору было выть, но он только спросил ее тихо:

– Ты знаешь, сколько мне лет?

– Я читала твою историю болезни.

– Глупости! Все это глупости, Лика. Я родился в Праге, в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году.

Лика недоверчиво посмотрела на Макса. Перед ней сидел самый старый человек на Земле, но поверить в это было невозможно. За прошедшие дни он сильно изменился. Дело было уже не только в вернувшейся к нему еще в Нью-Йорке силе. Он действительно помолодел. Ну все относительно, конечно, но сейчас перед ней сидел старый, но крепкий мужчина, лет семидесяти максимум.

– Тогда тебя надо записать в Книгу Гиннесса, – сказала она, усмехнувшись.

– Можно, но не нужно, – ответил Макс.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Макс смотрел на нее долгую секунду, но на этот раз с ответом не замедлил.

– Да, – сказал он. – Я буду счастлив, если ты пойдешь со мной. Подожди! Ты должна знать. Будет непросто. То, что уже случилось, это, как вы говорите, цветочки.

Лика кивнула, принимая его слова, показывая: поняла и приняла.

– Я пойду с тобой.

Макс взял ее руку и быстро поднес к губам. При этом он наклонился, и Лика не успела рассмотреть выражения его глаз. Потом он отпустил ее руку, и они секунду сидели друг против друга, просто глядя один на другого, и ничего не говоря. Лика поняла, что бросаться к нему в объятия сейчас не время; что все, что должно было произойти между ними сейчас, все, что могло произойти сейчас, уже произошло; и, подавив вздох, спросила снова:

– Вам нужен боец?

– Нам нужен боец.

– Значит, у вас будет боец. – Она улыбнулась ему и потянулась к стоявшему рядом с кроватью цилиндру.

– Подожди. Я тебе не все сказал. – Макс вздохнул, достал сигареты, закурил и, выпустив дым первой затяжки, продолжил: – Я тебе все еще многого не могу рассказать. Просто не могу. Тут, – он постучал указательным пальцем по виску, – тут стоит блок. Ни добровольно, ни под пыткой. Никак. Не могу говорить об определенных вещах с тем, у кого нет кода доступа, а код есть только у тех, у кого у самого стоит блок. У тебя блока нет. Пока. Поэтому…

Лика уже ничему не удивлялась. Устала удивляться.

– Я потерплю, – сказала она.

– Хорошо, – кивнул Макс.

– Теперь о Маске, – сказал он. – Запомни, Маска позволяет сделать больше, чем может выдержать организм. Она, конечно, сделает все, что можно, чтобы спасти организм, она предупредит, когда ты подойдешь к границе возможного, но она всего лишь машина и подчиняется воле человека. Поэтому запомни: ни в коем случае не повторять идиотизма Икара. Поняла?

– Да.

– Запомнила?

– Запомнила.

– Обещаешь быть хорошей девочкой и не делать глупостей?

– Обещаю.

– Хорошо. Тогда вот еще что. Маска – это, в первом приближении, прибор. После боевого применения ее необходимо снять и подзарядить. Сейчас Маска заряжена, но снова зарядить ее мы сможем только, когда доберемся до своего корабля, а это непонятно когда еще будет. Смысл в чем? Это как фонарик: будешь много светить, быстро посадишь батарейку. Старайся по возможности не пережимать. Понимаешь?

– Да.

– Хорошо. Теперь как ее надевать…

Лика приняла горячий душ и стояла теперь распаренная перед зеркалом. На столике рядом с ней стоял цилиндр и лежал раскрытый пенал. Оставалось только выполнить инструкции Макса, и она станет кем-то другим. Или чем-то другим. Вот этот последний шаг сделать оказалось не так уж и просто. Это не то же самое, что плыть по течению. Сейчас у нее была возможность выбора. Свобода воли, так сказать. Но… «Ты ведь все уже решила», – сказала она себе и взяла лежащую в углублении пенала узкую ампулу, наполненную чем-то прозрачно-голубым. В углублении рядом лежала еще одна ампула с непрозрачной бурой массой внутри. Ампула была пластиковая (или из чего-то похожего на пластик), и головка ее сломалась легко и без осколков. Лика помедлила секунду (всего одну коротенькую секунду) и выпила содержимое ампулы залпом. Вкус оказался ожидаемо (Макс предупредил ее заранее) отвратительным, но терпеть было можно. От выпитого по телу разлилось слабое, но вполне ощутимое тепло. Теперь наступила очередь второй ампулы. Она сломала головку и, нажав на ампулу пальцами (ампула оказалась мягкой) выжала себе на ладонь бурую пасту и начала натирать ею тело («Мазать надо везде, – сказал ей Макс – но равномерность соблюдать необязательно, и если пропустишь где-то, тоже не страшно»). Закончив с растиранием, от которого по коже пополз холодок, она подождала пару минут, пока не почувствовала, что вся поверхность кожи охвачена этой странной, чуть покалывающей прохладой.

Вот теперь настала очередь Маски. Лика взяла цилиндр и отвинтила крышку в торце. Та поддалась легко, и через секунду цилиндр был открыт. Помедлив мгновение, Лика опустила правую руку в цилиндр и вытащила из него небольшой, сантиметров пять-шесть в диаметре, плотно скрученный клубок тонких серебристых ниток. Подняв клубок на раскрытой ладони, она попыталась понять, что это такое. Присмотревшись, Лика увидела, что нити очень тонкие, гладкие и имеют цвет старого темного серебра. Неожиданно ей показалось, что нити, скрученные в клубок, чуть шевелятся. Или они начали шевелиться только теперь, когда клубок оказался в ее руке? Прошла секунда, и она увидела, что тонкие ниточки-усики вытянулись из клубка и поползли вдоль ее ладони. Только теперь она поняла, что почти ничего не чувствует. Даже сам клубок она ощущала так, как если бы ее рука была одета в плотную перчатку. Движение же ниточек-усиков она не ощущала вовсе. Между тем нити стремительно оплетали ее ладонь и пальцы и уже тянулись к запястью. Как зачарованная, следила Лика за тем, как разматывается клубок и как серебряная нить, уверенно и быстро двигаясь вдоль руки, то и дело раздваиваясь, делясь, порождая новые и новые все более тонкие нити, продвигается вверх по руке. Прошла минута. Вся ее правая рука была уже оплетена тонкой паутиной из нитей матового серебра, таких тонких, что каждая в отдельности казалась почти невидимой. Пока Лика с удивлением и страхом рассматривала руку, нити добрались уже до горла и груди, стремительно и неуклонно продвигаясь все дальше и дальше.

Все закончилось максимум минут через пять. Клубка больше не было, но зато все ее тело было покрыто тончайшей серебристой сетью. Прошла еще минута, и, как и обещал Макс, исчезла и сеть. Она как бы растворилась, растаяла, ушла в кожу или под нее. Лика прислушалась к своим ощущениям. Ничего. То же ровное приятное тепло внутри и уже почти неощутимая покалывающая прохлада снаружи. Пожав плечами, она начала одеваться, и в тот момент, когда она застегивала лифчик, это пришло. Мир изменился. Свет стал ярче, детали предметов отчетливее, звуки контрастнее, тело наполнило искрящееся, кипящее тепло, мгновенно сменившееся жаром, но жаром не испепеляющим, а напротив, животворным, дарящим силу и уверенность. В ее сознание как будто проник кто-то посторонний, но не чужой, а близкий, такой, на которого вполне можно положиться в любой ситуации. Волна судорог неожиданно прошла по ее телу, так, что Лику на мгновение скрючило едва ли не в три погибели, но когда волна схлынула, она ощутила, что мышцы ее тела стали упругими, и поняла, что ее тело теперь сильно, как никогда. Все это было странно и ново, необычно настолько, что не предупреди ее Макс заранее, она бы наверняка ударилась в панику.

Переведя дыхание, Лика завершила туалет и вышла в спальню. Макс ждал ее там. Он встал навстречу, внимательно вглядываясь в ее лицо. Лика улыбнулась, и он ответил ей улыбкой. Потом он протянул ей красный российский паспорт:

– Держите, госпожа Суворова, Анжелина Николаевна, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения. Вы забыли тут свой паспорт, а между тем наш вылет в половине шестого утра.

Эту последнюю она все-таки достала, но сип почти уже не осталось, и, если бы не Вика, обрушившая стеклянную стену, разделявшую лобби и пассаж, и взметнувшаяся птицей вверх, на второй этаж, эта тварь убила бы Лику. А так умерла она. Но вслед за тем кровь в жилах Лики стала расплавленным свинцом…

– Ну что, Федя, тряхнем или трахнем? – Макс, выглядевший сейчас, как немолодой байкер из американских фильмов, изволил иронизировать.

– И трахнем и тряхнем, – ответил уверенно Федор Кузьмич, выбираясь из машины.

Странное дело, все называют его Федором, даже те, кто, как Макс, знают, что никакой он не Федор и уж тем более не Кузьмич. И был-то он Федором, если разобраться, не так чтобы и долго, с двадцать шестого по тридцать седьмой. Всего ничего, при его-то жизни, но приклеилось имя, прижилось. Настолько естественным оказалось, что он и сам привык, и, когда уже в семьдесят первом, тихо похоронив генерала Суздальцева (то есть себя самого, любимого) на Коммунистической площадке на «Девятого января», озаботился сменой документов, снова назвался Федором Кузьмичом. Только фамилию сменил, потому что того, казалось, уже давно и хорошо забытого Федора Кузьмича, вдруг вспомнили, запоздало реабилитировали; и портретик его никудышный, с черно-белой некачественной фотки – из учетной карточки – увеличенный, висел теперь в одном закрытом музее. Так и жил Федор Кузьмич, вернее, доживал свою, по всей очевидности, последнюю жизнь, пока гром не грянул.

Химия работала в нем, не переставая, уже третью неделю. И не самодельная дрянь, а самая настоящая химия, из координаторского НЗ. Три недели большой срок, и обратная трансформация зашла уже далеко. Процесс пошел, как говаривал в пору ускорения и гласности последний генсек. Процесс и в самом деле пошел. Тот еще процесс. Регенерация тканей, перестройка («Опять перестройка, прости господи!») физиологии, активация встроенных систем шли полным ходом. Вместе с боевыми рефлексами и силой возвращалась и память о том, чего не следовало помнить все эти длинные годы. Отставка, она отставка и есть. Ушел на покой, сдай оружие и забудь о том, что тебе больше не нужно. Забудь и живи свою жизнь после жизни, как все. Пенсионер, он и в России пенсионер. В России, может быть, даже больше, чем где-нибудь за бугром. Но вместе с тем, что было забыто по обязанности, возвращалось к нему теперь и другое. Всплывали из мглы забвения вещи, забытые, казалось, за ненадобностью, за давностью лет; изжитые годами – «Год за три, а то и за пять, уж такая у нас, грешных, война» – и опытом двух насыщенных событиями жизней.

Вернувшись теперь в Питер, который уже не Ленинград двадцать восьмого или шестьдесят первого, и уж тем более не Петербург 1876-го, он вспомнил как раз тот, далекий уже, можно сказать, мифический год, когда он покидал город, Россию и самое Землю навсегда. Тогда он думал, что навсегда. Воспоминания оказались неожиданно отчетливыми и острыми; иногда мучительными, потому что относились к необратимо и неоднократно уничтоженному прошлому, а иногда сентиментальными. Воспоминаний было много. Факты, ощущения, сцены. И среди прочего всплыло вдруг нечто, что, казалось, потеряло для него актуальность уже много лет назад. Не потеряло, как оказалось. Имя. Оно вернулось так естественно и просто, что даже непонятно было, почему этого не случилось раньше, и встало на собственное, родное место. Но вернулось оно вместе с воспоминаниями о детстве и их усадьбе («Ах, Антон Павлович, знали бы вы, какой у нас был вишневый сад!»), кадетском корпусе и… маме. Вот же дичь какая! Человеку полторы сотни лет, а он мать родную вспомнил. «В детство впадаете, уважаемый Виктор Викентьевич!»

Они уже входили в отель, и Виктор отогнал посторонние мысли. Общее впечатление было скверным. Еще не успев проанализировать, что здесь было и как, он понял, что мизансцена ему не нравится. И шагнувший им навстречу Дима Скворцов это ощущение только усилил.

– Ничего личного, – сказал Дима.

Впрочем, девочка его опередила. Дима еще только начинал мямлить эту свою гребаную американскую припевку, а Виктор уже катился по полу, отброшенный, словно кегля шаром, толчком пролетевшей мимо него Лики. Казалось, он катится по этому мраморному полу вечно, и вечность ушла у него на то, чтобы вытащить из-под полы пиджака свой «стечкин».

«Почему именно «стечкин»? А потому что в Базеле у него был «узи»! Ну не мудак ли вы после этого, Виктор Викентьевич?»

Ничего хорошего он от этой встречи не ждал, но такого… Впрочем, жизнь научила его ничему не удивляться и всегда рассчитывать на худшее. Он и сейчас принял ситуацию как данность. Ситуация была скверная, но вполне преодолимая. Их было трое, и если бы дело ограничивалось только полутора десятками ряженых, старательно изображающих привычную жизнь лобби дорогого питерского отеля, они бы справились с этой комиссией по встрече без особого труда. Ну не без труда, конечно, но справились бы. Вот снайперы – целых три снайпера, – расположившиеся на втором ярусе, были почти несовместимы с жизнью, как говорят доктора. И опять же не в снайперах, как таковых, было дело. В конце концов, и Виктор расставил бы снайперов точно так же, как неведомый ему режиссер («Профессионал! Дима-покойник постарался, что ли?»); и он неплохо представлял себе, как жить и выжить после того, как расстрельная команда услышала вожделенное «Пли!». Но как минимум один из этих снайперов был неимоверно быстр. Виктор из последних сил крутился по лобби, все время смещаясь, меняя в случайном порядке направление движения, и то и дело перенося огонь со своих противников вверх, туда, откуда уже пришли три, слишком хорошо выцеленные, пули.

Лика ушла вверх. Виктор с трупом засек ее прыжок, так стремительна была она сейчас. А затем в бой вступил их последний резерв. Оставив за собой в пассаже несколько исковерканных тел и обрушив стеклянную стену, в лобби ворвалась еще одна фурия. Вика была так же стремительна, как и подружка Макса. Мгновенно оценив обстановку, она тоже взлетела наверх, и уже через несколько секунд выстрелы прекратились, и в лобби настала мертвая тишина.

Макс вынырнул из-за колонны и огромными прыжками бросился к лестнице, ведущей наверх, не забыв, впрочем, по пути добить выстрелом в голову раненого боевика. Виктор огляделся в поисках уцелевших комбатантов, никого живого не обнаружил и, подхватив с пола утерянный одним из «актеров» пистолет-пулемет «Ругер», занял позицию за стойкой, контролируя оттуда все пространство лобби. Наверху ощущалось какое-то движение, но спускаться никто не собирался. Время неумолимо утекало. С минуты на минуту к их противникам могло подойти подкрепление; да просто милиция могла проснуться и занервничать, хотя ее, милицию, Дима Дроздов наверняка нейтрализовал надолго. Не дождавшись напарников, Виктор перескочил через стойку, в несколько прыжков добрался до лестницы и, не сбавляя темпа, бросился наверх, перепрыгивая через три ступени за раз. Здесь, наверху, царил полный разгром. Все было залито кровью, но первым делом он увидел Макса и Вику, склонившихся над телом Лики. «Жалко девочку», – устало подумал Виктор, подходя к ним. Макс отреагировал на первое же его движение, плавно и стремительно крутнувшись на месте и выставив вперед ствол неизвестно где прихваченной «гюрзы». Узнав Виктора, он моментально потерял к нему интерес и снова переключился на Лику. Виктор подошел. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что здесь произошло. Девочка себя сожгла. Ему не хотелось даже думать о том, что сейчас происходит у нее внутри, но услужливая память – его новая-старая память – моментально выдала полную раскладку ситуации, как ее описывали в справочнике. Лика была еще жива, и жизнь эта могла продлиться еще долго, три, а может быть, и четыре часа мучительной агонии, но конец был неминуем.

«О господи! – подумал он, глядя на несчастную девочку. – Ну чего же ты медлишь, Макс! Она же заслужила хотя бы милосердия».

Он уже хотел сказать об этом Максу (что-нибудь нейтральное, типа «пора, ребята»), но его опередила Вика, гладившая длинными своими пальцами мокрый от пота белый лоб Лики.

«А кстати, почему она не кричит?» – запоздало удивился Виктор.

– Две минуты, – сказала Вика сквозь плотно сжатые зубы.

Виктор не стал спорить. Если Вика говорит «две минуты», значит, две минуты. Он оглядел пространство вокруг них и сразу же увидел Хельгу. Хельга лежала всего в трех метрах от Лики. Рядом с ней валялся сломанный пополам ВСК[16]. Сама Хельга была тоже сломана, но заинтересовало Виктора другое. Он присел рядом с Хельгой и приподнял ее голову. Морщины уже почти исчезли с ее лица, кожа выглядела гладкой и упругой, исчезли жировые отложения на шее и подбородке. Виктор встал и быстро прошелся по помещению. Олафа он нашел быстро. Тот лежал на спине, сжимая в левой руке такую же игрушку, что и Хельга. Грудь его была разорвана.

«Это не пуля, – понял Виктор. – Это его кто-то из наших дам своими нежными ручками разделал».

Виктор не стал приседать и осматривать Олафа. Тут была та же картина. Все то же, все так же. Они оба зашли в процессе «возвращения» гораздо дальше, чем он. А ведь Виктор принимал свои таблетки регулярно и начал первым. Или нет? Они начали еще до того, как прозвучала тревога? Но у них не было таблеток! НЗ – это ведь НЗ, и весь НЗ хранится у координатора. Значит, фокусы в стиле Макса? Химия с алхимией, близнецы-сестры? Или есть еще кто-то?

– Пошли! – Вика уже стояла на ногах. Рядом с ней стоял Макс, положивший Лику себе на левое плечо.

«Ну да. Так он сможет стрелять с правой», – отметил Виктор.

Немаленькая Лика казалась сейчас маленькой и… мертвой. Если бы не глаза, широко распахнутые глаза, глядящие в ад.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказал он.

– Не надо лишних разговоров, Виктор. Веди! – Вика была, как всегда, спокойна.

Ну что ж, теперь начиналось самое интересное. У него был припасен козырь.

«Сюрприз, однако», – подумал Виктор и двинулся в глубь здания.

Старики хорошо знали, что делали, и когда вопрос касался секретности, не было такого средства, которое было бы им доступно и при этом не задействовано. Они исходили из старой, как мир, но от того не ставшей ошибочной, теории, что все яйца не кладут в одну корзинку. Никакие мозговые блоки не могут полностью гарантировать сохранения тайны; ведь если кто-то придумал, как ставить блоки, другой может придумать, как их снять. До сих пор не придумали? Великолепно, но, возможно, проблема решается в данную конкретную минуту. А значит, продолжает действовать другое не менее древнее правило: каждый должен знать только то, что ему положено знать. Информацию, с которой знакомы слишком много людей, сохранить в тайне невозможно. Поэтому только Смотрящий знал, что такое на самом деле Порог. Он один знал, где находится резервный борт. И только он один – координатор – знал, как до них добраться, точно так же, как и точные процедуры доступа. Но даже Смотрящий, которым с пятидесятого года являлся Виктор, не знал, что будет, если он неожиданно умрет, унеся тайну с собой. Его самого назначили координатором во время посещения Земли официальным представителем Легиона. Рутинная инспекция, так сказать, но через пару дней после этого умер прежний координатор. Ну а если смерть наступила неожиданно? Каков механизм дублирования? Ответов на эти вопросы Виктор не знал. Это было вне его компетенции, но, главное, совершенно неважно сейчас. Важным было то, что тропа, которую оборудовали Олаф и Хельга, актуальной более не являлась. В запасе оставались, однако, еще шесть входов. О том, что за Порог, чем бы он ни был на самом деле, ведет больше одной тропы, знал только координатор. Но сейчас на выбор тропы влиял не только фактор опасности уничтожения или захвата их группы. Теперь действовал еще один фактор. Время. Виктор Не знал, что сделала Вика и как она это сделала. Сейчас было не время задавать вопросы, но раз Лика лежит на плече у Макса, значит, у нее появился шанс. Виктор не был сентиментальным. Просто не мог им быть. Сентиментальным он быть перестал еще сто лет назад. Не фигурально, а реально. Война не приемлет сантиментов, но Макс был его другом, – «И сколько у тебя осталось таких друзей, добрый человек?» – а Лика была членом команды, и раз у нее появился шанс, не использовать его Виктор просто не мог. За Порогом есть кое-какие лекарства, и еще кое-что можно добыть, и если Лика проживет достаточно долго, чтобы дожить до прорыва на борт…

– Сколько у нас времени? – спросил он через плечо, когда они начали спускаться по служебной лестнице в подвал.

– Часов восемь – десять. Не больше. И не хотелось бы, чтобы девочка мучалась зря. – Вика сказала все, что считала нужным, и замолчала. Сейчас главным снова стал Виктор. Ну что ж, теперь он знал, куда поведет свою команду. Была только одна дорога, которая выводила к Порогу меньше, чем за шесть часов.

Следующие три часа прошли хоть и в беготне, но зато почти мирно. Двух орлов, которые охраняли выход из котельной, сняла Вика. Бесшумный бросок, неуловимое движение, напоминающее какое-то па из индийского танца рук, и в результате два трупа на грязном бетонном полу котельной. На этом этапе, к удивлению Виктора, вполне чувствовался халтурный подход к делу, характерный для нынешней российской действительности.

«Эх, нету на вас, голуби, Лаврентия! Но нам ли жаловаться?»

Впрочем, организаторы засады ничего не знали про Маски, а Виктору и Максу того, что было приготовлено, хватило бы за глаза.

Машину захватил Виктор. Привычно уже вышвырнув из остановившегося на красный «фольксвагена» водителя и заняв его место, он проехал всего сто метров, притормозил, впуская в машину Макса с Ликой на руках и Вику, и рванул вперед, не соблюдая никаких правил. Это был всего лишь рывок на отрыв. Очень скоро он загнал машину в плохо освещенный переулок, и отсюда они побежали, под неожиданно начавшимся проливным дождем, через проходные дворы, слишком узкие и захламленные, чтобы проехать по ним на машине. Потом Вика ускорилась и, обогнав их, исчезла в темноте, но когда они добежали до выхода на очередную улицу, здесь их ждала заведенная машина. Ничего не спрашивая, Виктор сменил Вику за рулем и погнал машину к Волкову полю. До кладбища добрались без приключений. Даже если их противники ввели в действие какой-нибудь план «Перехват», внимание их было сосредоточено на выезде из города, а не на внутригородских магистралях.

На кладбище было темно и холодно. Дождь продолжал лить, не утихая. Ни Виктор, ни Макс в такой темноте ничего не видели, но Вика видела достаточно хорошо, чтобы не дать им свалиться в какую-нибудь яму или налететь на ограду или памятник, а Виктор чувствовал направление. Так что через полчаса они вышли на место. А здесь Виктору понадобилось только три минуты, чтобы мысленно произнести все коды доступа, снять блокировку и открыть «дверь».

– Теперь за мной, – скомандовал Виктор и первым сделал шаг за Порог. Порог ощущался им, вернее, воспринимался, как некая бесконечная, уходящая сразу во всех направлениях стена, возникшая перед ними после снятия блокировки. Стена с широким и высоким неясной формы… проломом? проходом? лазом? Виктор называл это дверью, но при этом знал, что, кроме него, ни стену, ни проход в ней не может увидеть или почувствовать никто. Такова была природа Порога.

По ту сторону все было абсолютно таким же, как и по эту. Здесь тоже было холодно и темно. Здесь тоже лил дождь. Не было только кладбища.

– Где мы? – спросила Вика, которая, должно быть, уже рассмотрела и опушку и лес за спиной.

– Секунду, – попросил Виктор, лихорадочно повторяя процедуру активации «двери» в обратном порядке. В сущности, «дверь» закроется и сама, но естественным образом это занимает от четверти часа до сорока минут. Кто его знает, что может случиться за такое время? Береженого Бог бережет.

«Дверь» наконец закрылась. Ничего неожиданного не произошло, и Виктор перевел дух.

– Вика, ты видишь дом?

Сейчас, в ночной тьме, ставшей совершенно непроницаемой из-за проливного дождя, увидеть дом могла только Вика. Но и Вика, насколько знал Виктор, видела лишь его общий абрис. На самом деле дом был примечательный. Построенный более ста лет назад по проекту безвестного, петербургского архитектора, он напоминал маленький охотничий замок, каким он представлялся в те давние годы русскому обывателю: высокая черепичная крыша, узкие высокие же окна со ставнями, ну и прочие излишества, типа двух башенок над фронтоном. Строительная артель из провинции возвела это причудливое, но добротное сооружение из дикого камня, кирпича и стволов вековых сосен и дубов, которых в округе было немерено. Строители не знали, естественно, где они находятся и для кого строят дом, но сработали на совесть, так что дом простоял без капитального ремонта больше полустолетия. В шестидесятом генерал Суздальцев, в последний раз воспользовавшись по-крупному своим служебным положением, пригнал сюда взвод военных строителей. Солдатики две недели жили на природе, вволю ели выловленную в речке рыбу и подстреленных в лесу кабанов, умеренно пили (Виктор выдавал наркомовские сто грамм плюс еще сто – за качество, а прикупить, понятное дело, было негде) и обстоятельно, без авралов и приключений, ремонтировали старый дом. Эти были уверены, что дом принадлежит какому-то большому генералу, что было отчасти верно, ведь Суздальцев и был генералом, а то и кое-кем повыше. Как бы то ни было, и эти, развращенные уже социализмом строители отработали на ять. Когда Виктор был здесь в последний раз, в девяностом, он не нашел никаких по-настоящему серьезных поломок и ограничился косметическим ремонтом (покрасил, помазал да проводку подновил), тем более что на капитальный ремонт у него уже не хватило бы тогда сил.

– Вика, ты видишь дом? – спросил Виктор.

– Вижу.

– Веди нас к дому, но осторожно. Там забор из колючей проволоки. Ворота где-то напротив нас. Сразу за ними, слева, должен стоять грузовичок.

– Вижу. Держитесь за меня.

До ворот было недалеко – метров двести, не более. Когда они наконец достигли их, Виктор на ощупь нашел багры, оставленные им когда-то здесь же у ворот, обыкновенные багры, с помощью которых они с Викой сначала сдвинули блок колючки, открыв проход, а затем, пройдя внутрь, задвинули его обратно.

– Надо, надо, – ответил Виктор на невысказанный вопрос. – Волки тут водятся. И медведи. Теперь к дому. Дверь с этой стороны. – Виктор старался говорить спокойно, но на самом деле он торжествовал. Первый раунд они выиграли. Не без потерь, конечно, – он вспомнил лежащую на плече Макса Лику, безгласную, но страдающую – но они добрались сюда, а значит, их шансы на то, чтобы убраться с планеты, возросли неимоверно.

Между тем они подошли к двери дома, которая, как он и помнил, была не заперта. Впрочем, за десять лет, что прошли с последнего посещения «фазенды», дверь изрядно перекосилась, но у Виктора вполне хватало теперь сил, чтобы открыть ее, не прибегая к помощи Вики. За дверью в ящике, укрепленном на стене справа, находился распределительный щит. Нащупав три верхних тумблера, он опустил средний, молясь, чтобы нигде в проводке не возникло за эти годы обрыва или какого-либо иного дефекта, и, выждав пару секунд, опустил и левый. Мигнув, зажглась лампа над головой, осветив довольно просторное помещение прихожей, и Виктор снова перевел дух.

– Сюда, – скомандовал Виктор, проходя вперед и показывая дорогу. Дверь напротив входной вывела их в большой зал с огромным камином, несколькими дверями и лестницей, ведущей на второй этаж. Обставлен он был весьма разнообразной старой мебелью: сталинский ампир соседствовал здесь с ампиром конца девятнадцатого века, а модерн начала двадцатого с модерном хрущевским. Быстро пройдя зал по диагонали, Виктор распахнул одну из дверей и, щелкнув выключателем, зажег свет. Это была небольшая спальня с кафельной печкой, широкой кроватью, большим дубовым шкафом, столиком и двумя креслами. Виктор сразу направился к шкафу, распахнул створки и кивнул Вике:

– Белье и одеяла здесь.

– Макс, – обернулся он к Максу, прижимавшему к груди сотрясаемую конвульсиями и по-прежнему безгласную Лику (смотреть на это было страшно). – Уложишь девочку, займись печкой. Дрова в сенях.

Он взглянул на лужу, образовавшуюся под их ногами, и добавил:

– Тряпки там тоже есть. Я скоро вернусь.

Он вышел и уже бегом направился обратно в сени. Выскочив на улицу, под дождь, он сориентировался по памяти и, по-прежнему ничего не разбирая в плотном сыром мраке, осторожно пошел к бункеру. Собственно, единственным признаком присутствия здесь империи и был объект – бункер, вернее, даже не он сам, а то, что в нем находилось. Сам объект был построен из бетона, не более качественного, чем тот, из которого был построен в свое время питерский Большой дом. Но внутри бункера находилась весьма продвинутая машинерия: атомный генератор, насос, качавший воду из реки, система фильтров, через которую эта вода проходила, и канализационный коллектор дома. Впрочем, все это работало в автономном режиме, и Виктора сейчас совершенно не интересовало.

Как ни был он осторожен, но стальная дверь бункера встретила его ощутимым ударом в лицо.

«Старость не радость, – подумал он грустно. – Это ж надо, не ощутить приближения преграды!»

Виктор постоял секунду, успокаивая дыхание, и начал мысленно артикулировать форму допуска. Раздался щелчок, означавший, что замок отключен, но входить Виктор не спешил. Поспешишь, людей насмешишь. Так насмешишь, что живого места не останется! Теперь надо было отключить механизм самоподрыва, срабатывающий на несанкционированное проникновение. Снова пункты и коды, которые надо продумать медленно, четко, зрительно представляя себе каждый знак в формуле. Еще один щелчок, и Виктор наконец смог войти внутрь. Ничего интересного в тесном, но ярко освещенном помещении не было. Все свободное пространство между машинами, одетыми в глухие керамические кожухи, и трубами было занято ящиками с оружием, которого Виктор натаскал сюда в разные годы, но и оружие его сейчас не интересовало тоже. Оружия было полно и в самом доме. Обойдя генератор, Виктор открыл небольшую дверцу в корпусе очистной системы и достал оттуда контейнер с аптечкой и ранец с аварийной укладкой. Затем, протиснувшись между генератором и баком накопителя, добрался до холодильника. Рядом на трубе висело несколько дерюжных мешков, в один из которых он и стал перекладывать содержимое холодильника.

Холодильник был нестандартный. Делать такие не научились еще ни немцы, ни американцы. И все равно, даже с поправкой на выдающиеся его качества, часть продуктов употреблению уже не подлежала, но разбираться с этим Виктор сейчас не мог. Он быстро отобрал несколько банок мясных консервов, добавил канистру оливкового масла, пару упаковок галет, запаянные банки с кофе, чаем и сахаром и смахнул в мешок, не разбираясь, коробку с пакетиками сублимированных каш, соков и супов. Теперь настала очередь лекарств. По сравнению с тем, что содержала полевая аптечка, все достижения мировой фармакопеи были лепетом новорожденного, но, с другой стороны, и эти жалкие потуги земной химии могли оказаться небесполезны в их случае. Случай. Он снова увидел внутренним взором мертвое лицо Лики, и у него сжалось сердце. Виктор быстро, но внимательно отобрал и сложил в пустую коробку все обезболивающие и наркотики, которые у него были, бросил туда же наиболее сильные антибиотики, глюкозу, витамины. К сожалению, у него было всего три системы для внутривенных вливаний, правда, где-то между оружейными ящиками должна была стоять целая коробка одноразовых шприцев.

«Успеется. Не до них сейчас», – подумал он, смахивая упаковки со шприцами, оказавшимися в комплектах с лекарствами, в свою коробку.

Закончив с этим и запихав коробку в мешок, он так же быстро, как бежал сюда, побежал обратно. Закрывать бункер было не надо, запоры срабатывали автоматически, как только в помещении не оставалось живых людей. Судя по часам, на которые он автоматически взглянул, вбежав в дом, отсутствовал он всего ничего – двадцать минут.

В зале Макс закладывал дрова в камин. Оглянувшись через плечо на Виктора, он спросил ровным голосом:

– Угля у тебя тут нет случайно?

– Случайно есть! – крикнул Виктор на ходу. – В подвале. Подожди, я сейчас!

Он вбежал в спальню. Лика лежала на кровати, накрытая несколькими одеялами, рядом с ней сидела мокрая Вика и гладила ее лицо. Печь была уже затоплена – и когда Макс только успел? – но в комнате было по-прежнему холодно.

– Вот! – выдохнул Виктор, выставляя на столик контейнеры с укладкой и аптечкой и коробку с лекарствами. – Все, что есть. Что-нибудь еще?

– Да, – откликнулась Вика, не оборачиваясь. – Горячая вода. Много. И найди мне что-нибудь сухое, переодеться.

– Мигом, сударыня. – Виктор попытался щелкнуть каблуками, но мокрые ботинки издали только какой-то чавкающий звук.

Он пожал плечами и вышел из комнаты. Макс уже справился с камином – среди хитро сложенных пирамидкой дров пробивались первые робкие язычки пламени – и ждал его, стоя лицом к двери. Лицо его ничего не выражало, но вид у него был тот еще. Виктор хотел сказать что-нибудь ободряющее, но вышло, как выходило всегда в последние годы: умный поймет, а дураку не надо.

– Пошли, Терминатор, покажу, что в хозяйстве имеется, – сказал он и направился к двери под лестницей. Там находилась кухня. Войдя в нее, Виктор поставил мешок с продуктами на стол и обвел рукой помещение, как бы предлагая Максу ознакомиться с наличными удобствами.

– Вот, мон женераль, ознакомьтесь и распишитесь. Кухня одна, плита одна… – Он махнул рукой и добавил: – Уголь там. – Он кивнул на узкую дверь в дальней стене. – Давление в трубах должно уже подняться, так что вода есть. Синий кран – холодная, а красный… ну ты понял. Вика просила много горячей воды.

Виктор распахнул нижнюю дверцу большого кухонного шкафа:

– Вот два ведра. В мешке еда. Хозяйничай, а я пойду искать сухую одежду. Извини, Макс, – добавил он, выходя. – Я не командую, просто…

– Достаточно, Федя! – кивнул Макс. – Давай лучше, неси одежду.

Виктор кивнул и пошел обратно в зал, по лестнице вверх и по коридору второго этажа в самый конец, к двум комнатам, служившим ему складом. Только сейчас Виктор почувствовал, как замерз. На улице было холодно, в доме тоже. Воздух был застоявшийся, пыльный и холодный. Знобкий.

Дом простоял пустым почти десять лет, и было очевидно, что от них троих потребуются немалые усилия, чтобы привести его в божеский вид. Тем более что на улице стояла уже осень. О проветривании в такую погоду не могло быть и речи, но вот протопить, согреть дом, было вполне реально. Дров должно было хватить, в сарае за домом лежали дрова, колотые чуть ли не в тридцать восьмом году. «Пожалуй, что и с тридцать седьмого еще остались, – с удивлением понял Виктор. – Были бы коньяком… – Он остановился и хлопнул себя ладонью по лбу: – Ну ты и склерозник, Виктор Викентьевич!» Он вспомнил сейчас про бочонок армянского коньяка, которому было двадцать лет еще в сороковом, когда он его сюда притащил. В последующие годы было не до того, и коньяк остался стоять в подвале.

Виктор покачал головой, то ли сокрушаясь, то ли впечатляясь и предвкушая. Вероятно, в его жесте было и то и другое.

«Да, – прикидывал он, направляясь дальше. – Прогреть дом. Это в первую очередь. Уборку сделаем завтра, ну там полы помыть, пыль вытереть… И на охоту кого-нибудь снарядим. Меня, например. Вика не сможет, а Макс не захочет». Он дошел, наконец, до своего импровизированного склада, включил в комнатах свет и огляделся, вспоминая, где и что лежит.

Последний раз он был здесь в девяностом. Он тогда остро почувствовал наступление настоящей старости. Силы уходили, а смены все не было. Визиты оттуда вообще прекратились. Никто не появлялся уже лет двадцать. Казалось, о них забыли, но он-то свой долг не забыл. Кто их знает, небожителей, может, они еще лет пять не прилетят или десять, а новому координатору все с нуля начинать придется. И тогда он решил сходить за Порог в последний раз.

Времена уже были рыночные, и Виктор воспользовался финским маршрутом. Выехать в Финляндию, даже по фальшивому паспорту, было несложно. Сложнее оказалось угнать грузовик. Возраст уже давал о себе знать, и все-таки ему удалось провернуть всю операцию, не засыпавшись. Воспользовавшись одним из своих старых закордонных счетов, он закупил все самое лучшее из того, что удалось найти за три дня пребывания в Хельсинки. А лучшими в его случае были продукты и товары, подходящие для длительного хранения. Для еды и лекарств у него был все-таки холодильник, а вот одежда, обувь, постельное белье и одеяла должны были лежать, возможно, что и долгие годы, в неотапливаемом помещении. Та еще задачка. Хорошо хоть, что в доме не было проблем с грызунами и насекомыми. Не было их тут, и быть не могло.

В конце концов, собрав свои покупки на одном из товарных складов и условившись со сторожем – деньги заставляют людей совершать совершенно невероятные поступки, – что заберет товар после полуночи, Виктор угнал этот гребаный грузовичок, который теперь и ржавеет рядом с воротами, и, загрузившись, успел-таки прорваться за Порог раньше, чем его начала разыскивать полиция. Этот висяк, вероятно, все еще омрачает отчетность финской полиции, потому что старичок, которого они искали – или не искали, – вышел из-за Порога спустя две недели недалеко от Луги и вернулся в Питер на электричке.

Ну что ж, беглая инспекция, в ходе которой Виктор, к своему удивлению, обнаружил невесть как и когда попавший на полку со свитерами маузер в деревянной кобуре; так вот, инспекция показала, что дела обстоят много лучше, чем можно было ожидать. Виктор наскоро отобрал три комплекта зимних спортивных костюмов, свитера, шерстяные носки и даже комплекты белья, правда, мужского.

«Простите, дама Виктория, но придется потерпеть!» Труднее оказалось найти подходящую обувь, но и с этим он в конце концов справился, обнаружив сначала целый мешок домашних тапочек, а потом и коробку с кроссовками Nike. Нагрузившись этим весьма ценным, по нынешним грустным временам, имуществом, он уже хотел вернуться к друзьям, но в последний момент прихватил еще и маузер.

– Смотрите, генерал, что у меня есть! – крикнул он в открытую дверь кухни, где возился с кастрюлями и прочим кухонным хламом Макс. Там, в кухне, плавали клубы пара, гудел огонь в печи, лилась из кранов вода, гремела посуда.

Макс, сбросивший мокрые куртку и рубашку, огромный, взлохмаченный, выглянул из двери.

– Железку оставь себе, а за одежду спасибо, – бросил он Виктору, подходя и забирая из его рук одежду.

Положив одежду на перила лестницы, он, не тратя больше времени на разговоры, сбросил уже расшнурованные высокие ботинки и стал стягивать кожаные штаны. Виктор секунду понаблюдал за тем, как играют вновь налившиеся силой мускулы старого друга, а потом, швырнув маузер на один из диванов, стал тоже раздеваться прямо тут же, посреди зала.

– Вообще-то не мешало бы принять душ, а потом уже надевать сухое, – сказал он, стягивая через голову рубашку. Мокрая рубашка липла к телу и готова была скорее порваться, чем сняться.

– Что? – Макс уставился на Виктора, даже не натянув до конца спортивные штаны, которые, судя по всему, были ему маловаты.

– Что ты сказал? – Макс все-таки натянул штаны, но смотрел на Виктора с каким-то странным выражением.

– Я сказал, что глупо переодеваться, не приняв горячей ванны. Ну ты знаешь, принять ванну, выпить чашечку кофе, – мечтательно закатил глаза Виктор. – Кстати…

Но договорить он не успел. Макс его прервал новым странным вопросом:

– Тут есть ванна?

– Конечно. И не одна, а что?

– А для какого беса я тогда ношу воду ведрами?

Виктор еще ничего не понимал, но чувствовал, что в чем-то он все-таки прокололся.

– А зачем вообще столько воды? – спросил он.

– Лику помыть и согреть. Где эта твоя ванна?

– Вот ведь… – Виктор недоговорил, он понял, что, забегавшись, упустил из виду тот простой факт, что, кроме него, никто не знает, что тут есть и где. То есть он вроде бы имел этот факт в виду с самого начала, но вопрос с горячей водой понял дословно, не вникая в его истинный смысл.

– Прости, – сказал он виновато. – Забегался. Вот. – Он подошел и открыл дверь в стене, противоположной камину. За дверью открылся короткий коридор еще с двумя дверями, одна напротив другой. – Вот. Удобства. Черт! Туалет и ванна.

И завертелось колесо по новой. Кухонные дела были временно приостановлены. Макс мыл и чистил ванну, а Виктор лазил по подвалу в поисках жаровен. Потом уже Макс пересыпал в жаровни угли из печки и камина и таскал их в ванную, а Виктор и Вика копались в залежах одежды в поисках пижамы или рубашки для Лики и вообще женской одежды. Еще потом Вика ушла в ванну, сначала сама, а потом и с Ликой, и теперь уже Виктор крутился на кухне, а Макс приводил в порядок Ликину комнату, и так далее, до тех пор, пока Виктор, к удивлению своему, не обнаружил себя стоящим под душем.

Горячая вода лилась на него сверху тугими струями, стекала по голове и плечам, согревала грудь и спину, бежала ручьями по рукам и ногам, собираясь в маленькое пока, но быстро поднимающееся озерцо вокруг ступней. Вот ведь как мало иной раз нужно человеку, чтобы почувствовать радость жизни. После скоротечного, но крайне напряженного боя, беготни по городам и весям, нервов, дождя и холода влезть в ванну, встать под горячий душ и стоять так, ни о чем не думая специально, ни о чем не заботясь, а только наслаждаясь жидким теплом, падающим на тебя сверху.

– То ли еще будет! – пропел Виктор в предвкушении, вспоминая заветный бочонок, тихо стоящий в дальнем уголке обширного подвала. – То ли еще будет, ой-ой-ой!

«Голод не тетка», как говорят издавна в России, а при их нынешнем обмене веществ и подавно испытание не из приятных. А если добавить к этому еще и события этого долгого дня, начавшегося перелетом из Мюнхена в Санкт-Петербург и закончившегося, фигурально выражаясь, авральным Дюнкерком под проливным дождем, то понятно, что процесс поглощения горячей пищи обедом или, скажем, ужином назвать было трудно. Они просто ели, быстро и молча, насыщая свои растратившие слишком много энергии организмы. Но всему когда-нибудь приходит конец. Пришел конец и этой маленькой, но славной битве за жизнь.

Отодвинув пустую тарелку, Виктор встал, прошел в кухню, спустился в подвал и извлек из-за ящика с давно пришедшими в негодность батареями для армейской рации китайский двухлитровый термос. Вернувшись в зал, он молча отвинтил крышку термоса, вытащил пробку и торжественно разлил в хрустальные бокалы («богемия, не что-нибудь!») жидкость цвета крепкого чая, от которой тут же поплыл в прогревшемся воздухе такой аромат, что и Макс и Вика, и без того удивленные его поведением, воззрились на Виктора уже в полном изумлении.

– Прошу вас, meine Damen und Herren! Напиток богов! – объявил Виктор. – Нектар! Ну же, пейте!

Макс взял бокал, поднес к носу, втянул в себя фантастический запах, и уже не сомневаясь, пригубил. Вика и Виктор смотрели на него с интересом. Макс покатал жидкость во рту, проглотил, поднял брови и сделал еще один, гораздо более объемный глоток.

– Ну? – не утерпел Виктор. Он желал знать, какое впечатление произвел его «сюрприз» на знатока. Сам он уже успел глотнуть, когда наполнял термос из заветной бочки, и мнение его можно было выразить только одним способом: закатить от восторга глаза.

– Ну?

– Сколько лет этому чуду? – вопросом на вопрос ответил Макс, а Вика, увидев выражение его лица, тоже сделала глоток и так же, как ранее Макс, удивленно подняла брови. Или потрясенно? Скорее все-таки потрясенно.

– Ха! – ответил им Виктор, торжествуя. – Это чудо, дамы и господа, называется «Самтрест», и ему в этом году исполнилось восемьдесят лет.

Он был доволен произведенным эффектом и этого не скрывал.

Теперь выпить мог и сам Виктор. Он с наслаждением сделал глоток, ощутил во рту терпкий аромат старого коньяка («Коньяк, коньяк! Не торговать везем», – усмехнулся он в душе) и добавил второй глоток вдогонку первому. Виктория тоже отпила из своего бокала, а Макс принес с каминной полки сохшие там сигареты и закурил.

– Ну что, приступим? – спросил он, затянувшись и выпустив дым.

– Да, пожалуй, – согласился Виктор, покосившись на молча кивнувшую Вику, и отставив бокал, сказал:

– Властью, данной мне, как координатору, объявляю вечер вопросов и ответов открытым. И первый вопрос у меня к тебе, Вика…

– Ты спешишь, – не дала ему закончить Вика, тоже отставляя бокал в сторону. – Мы не определились с субординацией.

Субординация. Слово прозвучало, как сигнал тревоги, и Виктор, прислушавшись к себе, понял, что Виктория права. «Как же это я? – удивился он. – Ведь это же первое дело. Дружба дружбой, а…»

– Виноват, – сказал он вслух и продолжил, перейдя на Ахан-Гал-ши – охотничий язык, который как раз в таких случаях и употреблялся в Ахане:

– Объявляю военное положение. Параграф три. Золотой горн: Сбор на большую охоту. Бронзовый рожок загоняющего: вижу атра, нуждаюсь в помощи. Параграф семь. Все способные носить оружие. Серебряный рожок наблюдателя: пожар в степи.

– Принято, – откликнулся Макс.

– Принято, – подтвердила Вика.

Виктор прислушался к себе, понял, что все идет, как надо, и продолжил:

– Предъявляю полномочия. Я, Скользящий, второй второй Правой руки. Доступ: серебряные двери. Ключи: рука – семь – двенадцать – меч – костер – два – крючок – восемь – лоно – четыре ноги.

Вика еще раз кивнула. Лицо у нее было строгое, глаза, казалось, следили за его, Виктора, артикуляцией.

– Предъявляю полномочия, – сказала она. – Я, Ночь, первая вторая Сердца. Доступ: серебряные двери. Ключи: лингам – двенадцать – двадцать семь – восемнадцать – четыре ноги – глаз – солнце – река – пять – лоно.

Слова прозвучали быстро, но отчетливо. Виктор почувствовал, что с Викторией он может говорить теперь обо всем. Ну почти обо всем. Ограничений, считай, не осталось, да он и не ожидал ничего другого. Оставался Макс, и они оба, он и Виктория, посмотрели на него.

– Предъявляю полномочия, – сказал Макс. – Я, Луч, первый второй Глаза. Доступ: серебряные двери. Ключи: трезубец – семь – лингам – уста – девяносто два – четыре – ладонь – река – тридцать три – серп.

– Принято, – автоматически произнес Виктор, почти синхронно с таким же «принято» Виктории. Он перевел удивленный взгляд с нахмурившегося Макса на невозмутимо посмотревшую ему в глаза Вику.

– Ты знала, – сказал он уверенно. – Ну что ж, я-то полагал, что старшая среди нас ты, Вика, но дела это не меняет. Прошу вас, господин Начальник Охоты.

Макс нахмурился еще больше, но паузу не затянул ни на одно лишнее мгновение.

– В силу принадлежащих мне полномочий, – начал он, – и в силу чрезвычайных обстоятельств подтверждаю военное положение и присваиваю ему уровень «Пожар в степи». Объявляю о формировании автономной оперативной группы «Стрела Айна-Ши-На». Коды: меч – луна Айна-Ши-На – лоно – рука – серп – мертвая голова – лингам. Отменяю любые ограничения на обмен информацией внутри группы. Назначаю Первым Загонщиком Скользящего, второго второго Правой руки. Все.

Удивил. Два раза подряд за одну минуту. Ну, Макс, нет слов, одни буквы. Сначала выясняется, что старый друг… кто? По земной табели о рангах, пожалуй что и генерал армии. А потом этот генерал армии назначает его, генерал-майора, командиром группы, в которую сам и входит.

– Принято, – сказала Виктория и потянулась к своему бокалу.

– Принято, – как эхо, вторил ей Виктор.

– Примите мои поздравления, Загонщик, – откровенно усмехнулся Макс. – Кстати, господин Загонщик, сигарет вы случайно не припасли?

– Случайно припас, – автоматически ответил Виктор. – Но за качество не отвечаю. Десять лет здесь лежали. Почему все-таки я?

– Потому что ты спецназ, а нам сейчас главное выжить, все остальное в рабочем порядке, – переходя на русский, ответил Макс и сделал глоток, опустошивший его бокал. – Сказочный напиток, Федя. Уж казалось бы, чего я в жизни только не пил, но такого, пожалуй, и не припомню.

Он взял термос, плеснул себе и вопросительно посмотрел сначала на Вику, а потом на Виктора. Виктор с готовностью протянул свой бокал, и Вика тоже, допив оставшийся коньяк, протянула Максу свой.

– Вернемся к нашим баранам, – сделав очередной глоток, повернулся Виктор к Виктории. – Вика, что с девочкой?

– Плохо. Но, возможно, не смертельно.

Виктор даже не услышал, а почувствовал выдох Макса и попросил:

– А поподробнее?

– Подробнее… – Вика чуть подняла верхнюю губу, обнажая крупные белые зубы. – У нее поражена нервная система и практически все внутренние органы, порваны связки, общий сепсис… Но Маска уцелела, и это ее шанс. Мне удалось подзарядить ее Маску, Маска поддерживает работу внутренних систем или выполняет ее вместо них и пытается регенерировать что можно.

Сейчас она говорила по-английски. Вероятно, так ей было легче выразить свои мысли.

– Постой, постой! – вклинился Макс. – Но это же невозможно! Полностью разрядившаяся Маска дезинтегрируется…

– Верно. Но мне удалось задержать процесс.

– Вика, – осторожно спросил Виктор. – Что значит – тебе удалось задержать процесс? Что ты сделала?

– Вы не поймете. Это… Это не объяснить словами… Скажем так, я могу делать некоторые вещи, которые невозможны. – Она подняла руку, останавливая новые вопросы. – Это не секрет Легиона, это мой секрет. Личный. И я прошу вас сохранить эту информацию при себе, – твёрдо закончила она, поочередно посмотрев каждому из них в глаза.

Виктор был удивлен: «Ну и сколько раз я еще буду сегодня удивляться?» – но привычно взял себя в руки и кивнул.

– Твои тайны, твои, – сказал Макс.

– Принято. Так вот, я сделала, что могла, остановила процесс распада Маски и поддержала девочку. Немного, но этого хватило. Сейчас я дала ей наркотики, и она спит. Маска работает… Она тоже повреждена, так что не знаю… но она работает. Пока. Естественно, внутривенное питание: глюкоза, витамины. Антисептики и регенераты из нашей аптечки и местные антибиотики… Может быть, что-нибудь и получится. – Она пожала плечами, впервые позволив себе эмоциональный жест.

– Спасибо, – сказал Макс. – Я твой должник.

– Я запомню, – как всегда спокойно ответила Вика.

– Извини, Вика, – не удержался Виктор. – Еще один вопрос. Все-таки что это такое? Ну то, о чем ты говорила.

Вика молчала, вероятно, решая, отвечать или нет.

– Не знаю, как сказать. Сила? Что-то такое, – сказала она наконец. – У нас это иногда встречается. Не часто, но встречается. Но я повторяю, это секрет моего народа, и я требую сохранения тайны.

– Какого народа? – Вот теперь Виктор был потрясен по-настоящему.

– Ты что, не знал? – Макс был тоже удивлен, но совсем по-другому.

– Что я, по-твоему, должен был знать? – От волнения Виктор даже перешел на русский.

– Я не человек, Федя.

– Не человек? А кто тогда?

– Я той'йтши.

– Но, Вика, я что, никогда не видел той'йтши? У них зубы, знаешь ли, и, вообще, челюсти и нос…

– Мне сделали очень сложную пластическую операцию, а физиологически между нами различий нет… Почти.

– Чем дальше в лес, тем больше дров! Может, и ты, Макс, тоже скрытый двир или кумх?[17]

– Нет, Федя, я всего лишь старочешский еврей. Увы.

– Извини, Вика, за эмоции, но сама понимаешь… Сколько лет мы знакомы? Я и не почувствовал ничего.

– А ты и не должен был, – улыбнулась Виктория. – Меня хорошо готовили. Успокойся, пожалуйста.

– А я и не волнуюсь, – ответил ей Виктор с раздражением в голосе. – Ну и что теперь? Займемся разбором полетов и стратегическим планированием?

– Нет, – покачала головой Вика. – Мы сегодня слишком устали. Времени у нас будет еще достаточно. Или нет? Лике нужно как минимум две недели, чтобы стать транспортабельной. Если вообще… Отсюда три вопроса: Где мы находимся? Как долго мы можем здесь быть? И как мы сможем выйти?

– Хорошие вопросы, – поддержал Вику Макс. – У меня только дополнительные недоумения по поводу первого вопроса. – Он вытащил из кармана штанов и последовательно выложил перед Виктором обрывок старой пожелтевшей газеты, такую же выцветшую картонную коробочку из-под каких-то лекарств и старую эбонитовую самописку. – Может быть, ты нам объяснишь, Федя, что все это значит?

Виктор взял со стола авторучку, повертел ее в пальцах, рассматривая. Ручка как ручка. Ничего особенного, казалось бы. Такие выпускали в Союзе в конце тридцатых, вот только внимательный человек заметил бы, что эта конкретная самописка выпущена, согласно литой надписи на эбонитовом корпусе, на московской фабрике имени товарища Блюмкина; заметил бы и сильно задумался над странной сей оказией.

«Вот что значит профессионал! – с уважением подумал Виктор, рассматривая бог весть где завалявшуюся безделушку. – Да, талант не пропьешь!»

Он перекинул авторучку заинтересованно наблюдавшей за ним Вике, но Виктория конечно же ничего интересного в диковинке не нашла, подняла удивленно бровь и вопросительно посмотрела на Макса, как бы спрашивая: «Ну и что здесь не так?» И то верно. Что ей до всего этого? Такие персонажи как Яша Блюмкин могли интересовать только их, двух старых коминтерновских козлов, половину третьей жизни угробивших на борьбу за светлое будущее человечества. А Вика… дама Виктория Хаттингтон сибаритствовала в иных краях, вращалась в другом обществе. Вот о лондонских и вашингтонских политических интригах она бы с удовольствием поговорила и много чего интересного, надо полагать, порассказала бы.

Виктор со скептической улыбкой, относившейся, однако, не к Вике, а к ним двоим («И чего не живется людям? Ищут, елки зеленые, сложностей на собственную задницу…»), просмотрел бегло газетный обрывок. Бумага пожелтела, печать выцвела, но прочесть текст было еще можно. Взгляд привычно пробежался по строчкам. Сверху вниз. Отчет об антифашистском митинге трудящихся города Свердловска. Газета, по-видимому, «Правда», а год, надо думать, 1939-й («Ну да! Перед самой войной или сразу после начала…»). И все бы ничего. Обычный отчет, об обычном для того времени митинге, но, если верить отчету, собравшиеся встретили бурными аплодисментами заявление замнаркома обороны маршала Муравьева[18] о том, что фашизм не пройдет, враг будет разбит и победа будет за нами. И ведь, что характерно, не однофамилец какой-нибудь, а тот самый Михаил Артемьевич, который, произнес на митинге правильные эти слова. Как в воду глядел. Не прошли. Были разбиты. И была победа. Была.

Виктор отложил бумажку, сделал глоток из бокала, переждал секунду, наслаждаясь букетом, вытащил из покореженной пачки сигарету, закурил и только после всех этих нарочито неспешных действий заговорил:

– Отвечаю по пунктам. Где мы? Мы, las senoras у los senores[19] находимся за Порогом. Was die Schwelle ist?[20] Он ист…

– А без этого никак нельзя? – поморщился Макс, тоже закуривая. – Ты уверен, что у тебя есть сигареты?

– Сказал уже. Есть.

– Тогда продолжай, пожалуйста.

– Продолжаю. Мне никто ничего не объяснял. Назначили в пятидесятом координатором и передали вместе со всем прочим и это место. Где оно находится, что за место, как и почему, не объяснили. Сказали, мол, место пустое, ничейное. Людей нет и не будет, а зверья полно. И все!

Виктор покачал головой, вспоминая передачу полномочий.

– Вообще-то я спросил. Но они сказали, что это неважно. – Он снова отпил из бокала. – Только я тогда уже кое-что знал. Наши небожители меня ведь не спросили о том, что я знаю или не знаю, а я первым к старшим по званию обращаться не приучен.

– Подожди, Федя. Что значит, знал? Откуда? – Вика была удивлена.

– Откуда… До меня Смотрящим был один дяденька, который в отставку ушел, когда мы только вербовались. Жил он, Вика, вроде тебя в Европах. Красиво жил и дожил до того, что в России советская власть и граница на замке.

– Я так понимаю, что вход не один, или нет?

– Правильно понимаешь, Макс. Их шесть. Шесть входов, и только один по ту сторону границы. – Виктор с удивлением обнаружил, что совершенно спокойно раскрывает сейчас служебные тайны, и никакие блоки ему не мешают. – Вот старичок и запаниковал и, как я сейчас понимаю, сумел убедить себя в необходимости частичного раскрытия секрета настолько, что доверил мне код доступа и один из входов. Ну а я соответственно присматривал за домом, осуществлял снабжение и был готов, если потребуется, открыть окно на границе. Вот этого как раз и не потребовалось. Зато… – Виктор вспомнил сейчас то время, как будто это происходило вчера. Даже эмоции свои вспомнил. Горечь в душе. Разочарование. Тоска.

– В тридцать седьмом я вернулся… Ты, Макс, не захотел, а я… Ну ты понимаешь. Я как раз из-под Уэски, весь в боевом угаре, и сразу в Москву. А там мясорубка такая, что впору вспомнить незабываемый тысяча девятьсот восемнадцатый год. Метут всех. Пленумы, тройки, митинги. У Коли[21] глаза безумные, а вместо крови морфин, растворенный в алкоголе. Слуцкий[22]… Вот мужик был. Ас! Он мне ничего не сказал, только в глаза посмотрел, и я все понял. Рванул в Питер. Под Лугой есть вход, через него я сюда и выскочил. И застрял я здесь надолго. Только в сороковом вылез тихонько, и по старой ксиве (Вика встрепенулась, услышав незнакомое слово)… Это документы, Вика. Были у меня документы заготовлены, вот по ним и легализовался. Ну, да это к делу не относится. А вот что относится, так это мое здесь пребывание. Вы поймите, – налей и мне, Макс, – я сюда не на день, не на неделю попал. Застрял надолго. Еда здесь была – я как раз в тридцать пятом запасы обновил – так что с этим проблем не было. Опять же, зверья здесь полно: хоть каждый день охоться. Кабаны, олени, лоси, зайцы всякие, но скука смертная. Необитаемый остров помните? Вот оно самое, что у того Селкирка[23], только с комфортом. И стал я от нечего делать думать, что же это за место такое и где оно все-таки находится? Если по звездам судить, северо-запад. Километров двести, не больше, от Новгорода. Ну сходил я в разведку. Карта тут завалялась старая, еще от империи российской осталась, я по ней и пошел с компасом. Поверите, четыреста верст отмахал, и никаких следов цивилизации. Ни тебе железки, ни шоссе, ни дорожки, раздолбанной какой, местного значения. Ничего. Ни городов, ни сел, ни линии телеграфной. Пусто. Дикая природа и все. Но ведь я не мальчик. Кое-чего в этой жизни понимаю. Деревья, зелень, зверье – все наше, родное. Все типичное, именно что для северо-запада. И климат. Значит, что?

– Ты хочешь сказать, что это параллельный мир? – с интересом спросила Вика.

– Ну была у меня такая мысль. Но ты, Вика, подожди. То ли еще будет! Фэнтези у нас было…

– Какое фэнтези? – не понял Макс.

– А такое! Вот тут дама Виктория, оказывается, маг у нас и волшебник, а ты говоришь! Так что фэнтези у нас было. Science Fiction тоже. Вся наша жизнь, можно сказать, одна сплошная научная фантастика. А теперь, следите за руками, будет у нас die alternative Geschichte.[24]

Виктор, довольный произведенным эффектом, откинулся на спинку стула и от души засмеялся. Потом пополоскал рот коньяком, наблюдая с торжеством за выражением лиц Макса и Вики, и, наконец, решил, что пора бы и продолжить:

– Я время от времени лазил обратно. Осторожненько, как мышка… высунусь, послушаю радио – и обратно. И вот, как-то раз – я выпивши был, если честно, – ошибся в кодах доступа. Гляжу, а стена не там, где надо, и не такая. А! Вы же не знаете. Когда артикулируешь код доступа, видишь Порог. Не Порог, конечно, а что-то такое… типа стены или преграды, а в ней пролом, дырка, ну так примерно. Понимаете? И вот вижу эту дурацкую стену, а она не там, то есть не так расположена. Не объяснить это словами, только знаю, не то. Но пролом-то есть! Я и влез. И опять же, с той стороны… Ну то есть под Лугой это полянка в лесу. Здесь опушка. А там… там тоже опушка, речка, очень похоже, но сразу видишь – не то! Другое. Послушал я радио и чуть с ума не свихнулся. Как в бреду. Сижу, слушаю и обалдеваю. Я, ребята, ту ночь как сейчас помню. Это была передача из Питера… Я сначала не вник, а потом слышу что-то типа товарищ Свердлов посетил верфи Балтийского завода, и поплыл. Какой, на хрен, Свердлов, если он уж сколько лет как покойник? Все, все, Макс! Подробности письмом и в другой раз. По факту, Вика права. Это все параллельные реальности или еще как, но суть от того не меняется. Я так полагаю, мы сейчас находимся на Земле, только на другой Земле, где людей отродясь не было или вымерли, к чертовой матери, как мамонты. Мамонты, кстати, здесь не вымерли. Я, когда к Новгороду шел, встретил пару. Здоровые, что твои лоси! Так вот, это параллельная Земля. А есть и еще одна. Это на твои недоумения, Макс, ответ. И на той Земле все как у нас, но с двумя существенными различиями, или тремя. Первое: они на четыре года примерно от нас отстают по времени. Сейчас у них, стало быть, девяносто шестой. И второе: Каплан не промахнулась, то есть, как я понимаю, не то чтобы Фаня могла попасть, но боевики Феликса Эдмундовича работу выполнили не так топорно, как у нас. И все пошло по-другому. Там у них рулили Свердлов и Дзержинский и примкнувшие к ним Фрунзе и Троцкий со Смирновым. То есть все как один местные кадры. Даже Лев Давидович как бы свой – председатель Петербургского Совета, не кот насрал. А кстати, Макс, угадай, чем он у них особенно знаменит?

– Если спрашиваешь, значит, что-то совсем особенное.

– Не то слово! Он у них творец новой экономической политики и теоретик социалистической экономики в эпоху капитализма!

– Ты серьезно?

– А то! У них, Макс, другой социализм, хотя черного кобеля… ну ты понимаешь. Создателей Красной армии там, кстати, трое, как Отец, Сын, и Дух Святой: Фрунзе, Лашевич, и… в жизнь не угадаешь! – Муравьев! Свердлов все больше в Советах, Троцкий в экономике и теории, Феликс (он у них в тридцать четвертом помер) – ВЧК, НКПС и далее везде. Зиновьева, Каменева, Бухарина и еще до кучи, всех к стенке поставили, как врагов народа и наймитов мирового капитала. Как говорится, от судьбы не уйдешь. Блюхера и Тухачевского тоже, только колода стасовалась по-другому. Там и Буденного к заговору подверстали. А вот Клим опять сухим из воды вышел, но это уже так, подробности. Постреляли, помитинговали и пошли дальше, строить, что там положено. Ну что ты, нас, коммунистов, не знаешь? Бей своих, чтоб чужие боялись! Такой вот ответ на поставленный тобою вопрос.

Теперь, Вика, снова тебе отвечаю. Сидеть мы здесь можем долго. Выйти можем в Финляндии. Этот вариант и потому хорош, что до корабля оттуда ближе.

– Вот как? – Вика думала о своем. – Где же борт?

– Борт далеко вообще-то. Он на орбите Плутона, но в Северном море лежит бот. Высвистать его можно из нескольких мест в Норвегии. Так что Финляндия предпочтительнее, тем более что наши приятели попытаются нас перехватить, и чем меньше время в пути, тем, мне кажется, лучше.

– Да уж, – согласился Макс.

– Как скажешь, – кивнула и Вика.

– Ну что? Может, баиньки, или как? – спросил Виктор, вставая.

– Идите, – откликнулся Макс, тоже вставая из-за стола. – Я посижу с Ликой.

И он направился к двери в Ликину спальню. Виктор проводил его взглядом и, вздохнув, пошел вслед за Викторией наверх, где он успел наскоро привести в порядок две спальни.

Думая о своем, он вошел в коридор и едва не налетел на Викторию. Вика стояла лицом к нему и, по-видимому, ждала его. Он остановился так близко к ней, что ощутил ее дыхание. Именно это, наверное, и сработало, как спусковой крючок. Он вдруг увидел ее другими глазами. Овальное лицо с правильными чертами, огромные серо-стальные глаза, мягкие платинового отлива волосы. Чего тут было больше, коньячных паров или силы взрывной регенерации тканей, помноженной на боевой стресс, но факт, что для него сейчас совершенно несущественными стали и ее внеземное происхождение, и число прожитых ими лет, до которых со времен допотопных патриархов на Земле не доживал никто. Он видел перед собой молодую – лет тридцати пяти – сорока, не больше – и красивую – ну очень красивую! – женщину, которая хотела его не меньше, чем он хотел ее. Он обнял ее за плечи – Вика была почти одного с ним роста – и привлек к себе, чувствуя, как ускоряет свой бег сердце и как в унисон ему разгоняется другое сердце.

«Как давно я этого не делал? – спросил он себя отстраненно, скользя ладонью по бедру Вики, прижимая ее к себе и ощущая живой жар ее груди. – Другая эпоха! Ледниковый период». Он жил сейчас как бы в двух слабо соприкасающихся измерениях. Один он раздевал Вику, целуя ее и задыхаясь от острого желания, которое внезапно охватило его, как огонь сухую степь; ласкал ее молодое упругое тело, восхищался формой ее грудей, все глубже погружаясь в фантасмагорию страсти. А другой он смотрел на это как бы со стороны, оценивая свои и ее действия, все понимая и удивляясь только тому, что это снова пришло к нему.

«Ну не знаю, – думал он. – Может, она и той'йтши, но по мне так она восхитительная женщина. Притом именно, Женщина».

Потом, когда они лежали обнявшись, впитывая в себя тепло друг друга, ощущая друг друга и наслаждаясь этим не меньше, чем тем, что этому предшествовало, он вспомнил их давнюю первую встречу на Сладких водах. Дело было весенним вечером, в воздухе стоял оглушительный аромат цветущих яблонь, на глади озера лежали две лунные дорожки, в которых плавали черные лебеди принцессы Сцлафш.

– Смотри! – шепнул Виктору спутник. – Жирные Коты!

Виктор оглянулся. По деревянным ступеням лестницы, спиралью охватывавшей холм, поросший кустами дикой розы, из верхнего павильона спускались несколько мужчин и женщин в легких, мало что скрывавших одеждах. Спутник Виктора был капитаном гвардии, да к тому же из Тхоланского городского ополчения – одного из трех именных гвардейских полков. Естественно, что он был дворянином, и дворянином не из последних, но в голосе его Виктор услышал такое восхищение, такой восторг, что можно было бы и удивиться, но Виктор не удивился. Он знал. Жирные Коты – двенадцать жемчужин в ожерелье нежной Айна-Ши-На[25], двенадцать семей, стоявших выше любых герцогов и князей империи; настолько выше, что не носили никаких титулов вовсе. Они стояли лишь на малую ступень ниже императора, которого и самого титуловали только в силу традиции. Традиция требовала называть его императором, хотя родовое имя само по себе являлось самым громким из возможных титулов. Титул императора, таким образом, был всего лишь условностью, но Жирные Коты были вне условностей. Они были живым воплощением божественной сути империи, и им хватало одних лишь своих родовых имен.

Они шли, что-то негромко обсуждая между собой; их движения были легки и изящны, демонстрируя превосходную координацию, характерную для высококлассных игроков в Жизнь; их великолепные тела были практически обнажены – они были выше стыда, выше какой-либо этики, и их мораль была их моралью. Любой из них, тем более любая притягивали к себе взгляды, но Виктор споткнулся взглядом о тоненькую, гибкую девушку с волосами цвета старого серебра и огромными серыми глазами. Так он впервые увидел младшую Йя.

– Смотри-ка, – нежно пропела Вика прямо ему в ухо, отвлекая от сладостного воспоминания. – Оказывается, ты, Федя, герой-любовник! – В ее голосе пузырьками шампанского вскипал смех.

– Дурное дело нехитрое, – смутившись, буркнул Виктор в ответ.

– А ты не забыл, дорогой, что на мне Маска?

– Ну и что ты мне сделаешь, моя Йцзо-Шцай[26]? Вырвешь печень, как Олафу?

– Олафа убила девочка.

– Молоток девочка!

– Федя, я иногда не понимаю твой русский. Слишком много сленга.

– Я и сам его порой не понимаю. Слушай, а почему ты выбрала Землю? В смысле, почему именно Земля? Полагаю, это случилось не из-за того, что на ней проживает такой герой-любовник, как я? – Он хотел пошутить, но вышло…

– Нет, конечно, – улыбнулась Вика и вдруг замолчала.

– Глупость какая! – сказала она спустя минуту и села на кровати. Виктор залюбовался ею – у нее было сильное, но гибкое тело зрелой женщины, великолепное тело младшей Йя, – но в то же время он увидел, что его Йцзо-Шцай чем-то сильно встревожена.

– Вика, что?..

– Федя… – Ее огромные глаза буквально заглядывали в него, как будто пытались проникнуть внутрь его мозга и что-то прочесть там. Что-то важное для нее. Вика была явно встревожена и озадачена.

– Ты что, читаешь мои мысли? – усмехнулся Виктор.

– Подожди! Ты ничего не помнишь? Ну же, Федя, милый! Вспомни! Скала прощания… ночь… – Голос ее звучал тревожно, как порывы ветра в скалах Приюта в штормовую ночь.

Штормовая ночь. Ветер. Молния. Трезубец!

Штормовая ночь. Небо затянуто тучами. Луна не видна. Луна. Луна Айна-Ши-На!

Штормовая ночь. Волны грудью штурмуют скалы Приюта. Скала прощания. Маяк. Глаз и Луч!

Трезубец – Луна Айна-Ши-На – Глаз – Луч.

Пора открыть глаза!

Они стоят на скале прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.

– Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас Средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?

– Ты красавица!

– Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.

Виктор вздрогнул, освобождаясь от видения. Сердце его неистово билось в груди, как если бы решило вырваться на волю.

– Бред какой! – сказал он, глядя ей в глаза. – Вика, ты помнишь то же, что и я?

– Видимо, да.

– Но как? Господи! Мы семьдесят лет жили на одной планете и… – Перед глазами поплыл какой-то туман.

«Я плачу?» – Он удивился, но сила потрясения была такой, что даже слезы, вкуса которых он уже и не помнил, не были для него сейчас чем-то таким, о чем следовало думать или о чем следовало жалеть. Тем более Стыдиться. Вика сидела напротив него, и по ее щекам тоже стекали слезы.

«Но как это возможно? Почему, Господи? Почему? – спрашивал он себя. – Семьдесят лет! Украсть у них жизнь и любовь!»

Он мимолетно подумал, что, вероятно, следовало бы тотчас спуститься вниз и все рассказать Максу, но увидел мысленным взором маленькую спальню и девушку с мертвым лицом, рядом с которой в кресле сидит огромный мужчина и, возможно, тоже плачет сейчас, точно так же, как плачут они с Викой, и понял, что никуда не пойдет. Не сейчас. Они ждали этой ночи семьдесят лет, так что для них теперь лишний час или лишний день? Он обнял Вику, прижал к себе так тесно, как мог, не причиняя ей боли, и зарылся лицом в ее мягкие волосы.

Толчок – и Виктор проснулся, сразу перейдя из состояния сна в состояние бодрствования. И даже больше того, он проснулся готовым ко всему, как просыпался раньше, когда был молод и тренирован. И сейчас, как раньше, когда-то, где-то, в другой жизни, он знал, что ни один мускул не дрогнул на его лице; сердце, как и дыхание, не изменило ритма; и ничто не могло сказать постороннему о том, что Виктор уже не спит. Но он не спал. Он открыл глаза и скосил их к окну. За окном тьму сменил жидкий рассвет, заштрихованный струями дождя. Рядом с ним ровно дышала Вика. Он слышал ее дыхание не слухом, а телом. Он чувствовал идущее от нее тепло, ее запах, само ее присутствие здесь и сейчас, рядом с ним. И ровно бьющееся сердце наполнялось радостью; радостью, о которой он давно забыл, а теперь, ощутив ее впервые за много лет, принял, как часть себя, нового старого себя. Того Виктора, каким он был и каким он быть давно уже перестал, как казалось, навсегда. Оказалось, что нет.

«Я могу осторожно встать, – подумал он лениво. – Или обнять Вику…»

Но раньше, чем он успел додумать легкую утреннюю мысль («Господи, как давно я не просыпался в хорошем настроении!»), стремительное тело прижало Виктора к матрасу, и требовательные губы коснулись его губ.

«Чшарцша'ш[27]! Йё атр рёй[28]!»

«Чшарцша'ш! Йё атр рёй!» – мысленно кричал Виктор, отвечая на ее поцелуи, попеременно лаская то ее спину, то грудь, сжимая ладонями ее ягодицы; кричал, возносясь все выше и выше, до верхнего неба; кричал, низвергаясь в сладостные и убийственные глубины Ада Чшарцша'ш, раскачиваясь между небесами и безднами, до тех пор «пока поток не упал на равнину».[29]

«Ну и кто я теперь? – спросил он себя, медленно уплывая в сон. – Русский коммунист или аханский дворянин? Какой глупый вопрос…»

На этот раз их разбудили ударами в импровизированный гонг. По-видимому, Макс использовал для этой цели большую сковороду, висевшую на кухне над плитой. Виктор проснулся сразу и улыбнулся севшей на постели Вике.

– Я так понимаю, мы проспали завтрак, – сказал он беззвучно смеющейся Вике. – А может быть, и обед.

– Я готова заодно и поужинать, – рассмеялась Вика. – В душ?

– Лично я, пожалуй, сбегаю к реке.

– Тогда вперед! – Вика плавно перетекла с кровати на пол и сделала вращательное движение, напоминающее па из классического репертуара, но бывшее на самом деле разгонным разворотом в боевую стойку, характерную для столичных игроков в Жизнь.

– Может, набросишь что-нибудь? – спросил Виктор, любуясь одновременно и красотой ее тела, и слаженной гармонией работы ее мышц.

– А зачем? – откликнулась Вика, имитируя атакующую связку в три движения, при которой наклон ее тела и положение разошедшихся в стремительной смене позиции ног на миг открыли Виктору такой вид, от которого и бывалые знатоки женского тела пришли бы в восторг и экстаз.

«Вот именно!» – качая головой, подумал Виктор.

– Ну… – только и смог произнести он.

– Спасибо, милый! – лучезарно улыбнулась Вика, выпрямляясь. – Я не замерзну.

– Я, собственно, не это имел в виду, – наконец признался он.

– Я поняла. – Она секунду смотрела ему в глаза, потом улыбнулась и, как ни в чем не бывало, согласилась: – Хорошо, я наброшу рубашку. А ты можешь надеть трусы.

– Хрен знает что! – выругался Виктор, высматривая свои трусы.

– Совершенно с тобой согласна, – невинным голосом сказала Вика, выуживая из кучи одежды свою рубашку и его трусы. – Хотя и не знаю, что это означает.

– Хрен – это такой национальный русский овощ, – буркнул Виктор, натягивая трусы. – Пошли!

Они бегом миновали коридор («Ну словно дети малые!»), слетели по лестнице («Боги, вы не забыли, сколько мне лет?») и ворвались в зал, где их встретил невозмутимый Макс («Ну ты понимаешь, Макс?»). Макс был тщательно выбрит и одет, пах кофе и коньяком, в левой руке держал огромную сковороду, в правой половник, а в зубах дымящуюся сигарету.

– Доброе утро, – сказал он своим глубоким басом.

– Привет-привет! – стараясь не показать смущения, бодро откликнулся Виктор.

– Хай! – пропела Вика, стремительно смещаясь к Максу и целуя его в щеку.

Макс поднял левую бровь и несколько неуверенно поинтересовался:

– Кажется, все в порядке?

– Ну конечно! – ответила ему Вика и без перехода спросила: – Как наша девочка?

– Твоими молитвами! – Макс пожал плечами. – Она все время спит.

– Сейчас взгляну. Подожди, милый! – И Вика скрылась за дверью комнаты, в которой лежала Лика.

– Дай закурить, что ли, – сказал Виктор, чтобы что-нибудь сказать. Он чувствовал себя неловко, стоя почти голым посреди зала.

– Последняя, – сказал Макс, протягивая пачку.

– О! Я же тебе обещал, – обрадовался Виктор. – Сей минут, амиго. – Он взбежал по лестнице обратно на второй этаж, и уже не торопясь, пошел к своему импровизированному складу. Коробка с сигаретами «Мальборо» лежала на шкафу. Он достал ее, понюхал, пожал плечами и пошел обратно. На все про все ушло не больше пяти минут, но прятаться от Макса Виктор посчитал глупым. Одеваться тоже.

Спустившись, он торжественно поставил коробку на стол, оторвал заклеенную скотчем крышку и достал из коробки блок. Подошел Макс, посмотрел, как мучается Виктор, пытаясь содрать с блока целлофан, молча забрал блок и, вытащив из кармана перочинный нож («Вот обстоятельный человек! – восхитился Виктор. – Успел найти где-то»), вскрыл упаковку одним точным движением. Комнату наполнил запах сухого табака.

– Н-да, – сказал Макс и открыл пачку. – Кстати, ты когда последний раз был в этом Зазеркалье?

– В шестидесятом, – поняв, о чем спрашивает Макс, ответил Виктор и взял предложенную сигарету. – Суховата, конечно.

Он закурил от протянутой Максом спички, затянулся и выпустил дым. – Говно, но курить можно.

– Можно, – согласился Макс. – Когда выбирать не из чего. Ну и как они там?

– А чего им? – Вики все не было, и чтобы не маячить посреди зала, Виктор присел на столешницу. – Они, Макс, Адольфа раскатали еще в сороковом.

Макс удивленно поднял брови:

– И?

– И построили социализм с человеческим лицом, выдающим славянское происхождение оного. Лица, я имею в виду.

– Вот как? Интересно. А вот я тебя вчера не спросил об Иосифе Виссарионыче. Он-то как при таком раскладе?

– А, нормально. Вписался. Наркомом тяжпрома работал. Умер в сорок втором или сорок третьем. Не помню точно.

– Ты с ними общался? – Вопрос был задан как бы между прочим. Макс как раз закуривал новую сигарету.

– Общался. – Виктор пожал плечами. – Не утерпел. Особенно когда узнал, что Слуцкий и у них ИНО заведует. Ну не смотри на меня так! Я здесь сидел, как в камере-одиночке. В Союзе мрак, а тут, елки зеленые, кооперация, кабаки работают. Дан по радио выступает, Авксеньтьев, то да се. Ну и влез. Прогрессора вызывали?

– Кто такой прогрессор? – не понял Макс.

– Неважно. Ты же Стругацких небось не читал?

– Это русские писатели?

– Да.

– Тогда нет. Последний русский, которого я читал, был Набоков. Ты передал им что-то?

– Ты что, меня допрашиваешь, что ли? Ну передал, гражданин начальник! В тридцать седьмом-то мне и нечего было особенно. А вот в сорок втором – у них как раз тридцать восьмой был – я им хороший подарок сделал. Сам понимаешь, до чего мог дотянуться, то и стащил, для пользы нашего общепролетарского дела. Я им, Макс, документацию по Мессеру и по PzIV передал. Все, что к сорок второму кровью и потом добыли, то и подарил. Им хватило. Но железо – хлам! Я им, Макс, кое-чего присоветовал. Теперь-то все умные, а тогда… Ну, не тебе объяснять. Только к сорок второму и ежам гребаным стало ясно, почему нас все эти Готы сраные и прочие Манштейны раком поставили. Вот я и кинул товарищам пару горстей блох… организация там, штатные расписания и прочая логистика с сестрой ее стратегией.

Он помолчал секунду, глядя на Макса, и вдруг спросил:

– Ты с ней спал?

– С кем? – удивленно взглянул на него Макс.

– С Викой, – оглянувшись на дверь, тихо сказал Виктор.

– Федя, – медленно и спокойно ответил Макс. – Тебя больше ничего не заботит?

– Ты не ответил!

– Федя, тебе своих никогда не приходилось расстреливать? Для дела, я имею в виду.

– Приходилось. – Виктор уже все понял и пожалел, что спросил.

– Ну и что же ты от меня хочешь? Ты помнишь, кем я был и кем была Вика?

– Ладно, – поднял руку Виктор. – В детство впадаю. Не обращай внимания. Я о другом тебя спрошу. Ты отставку хорошо помнишь?

Макс внимательно взглянул на Виктора и осторожно спросил:

– Ты вспомнил что-то… – он явно искал подходящее слово, – скажем, странное. Да?

– Да.

– А Вика?

– И Вика.

– Тогда поговорим после завтрака, – сказал Макс быстро, поворачиваясь к двери, из которой показалась Вика. Несмотря на важность вопроса, Виктор не мог не залюбоваться Викой. Сейчас, при свете дня, было видно, насколько далеко она зашла в процессе обратной трансформации. Не знай он, сколько ей лет, никогда не дал бы больше тридцати. Высокая, стройная, гибкая, в рубашке, едва скрывавшей верх бедер, с распущенными платиновыми волосами, она была похожа на модель, только не из тех худосочных вешалок для безумных нарядов от нанюхавшихся кокаина кутюрье, а на настоящих, типа любимой Федором Кузьмичом Клавы Шиффер.

– Ну? – Макс шагнул к Вике, вопросительно вглядываясь в ее лицо.

– Знаешь, гораздо лучше, чем я думала. – Вика улыбнулась Максу и погладила его по щеке. – Она без сознания. И это для нее пока скорее хорошо, чем плохо. Организм борется. Вернее, пока борется Маска, но кое-что начало потихоньку работать. С ней не надо сидеть, Макс. Она все равно ничего не слышит.

– Ладно, идите уж, – сказал Макс, поворачиваясь и направляясь на кухню. – Вы ведь купаться намылились? Вот и давайте. А я пока завтрак сделаю.

Виктор проследил за Максом, входящим в двери кухни, взял с каминной полки «Ругер» и повернулся к Вике:

– Ну что, в путь?

– А это зачем?

– Тут медведи водятся, meine liebe!

– Федя, я же в Маске! Я сейчас не то что медведя, тигра передрать могу.

– Порвать, – автоматически поправил ее Виктор. – Извини. Как-то из головы…

Виктор швырнул «Ругер» обратно на каминную полку и направился в сени.

«В самом деле, что творится с моей несчастной головой? – подумал он выходя из дома. – Второй день прокалываюсь. Если бы я так и раньше… Давно бы на кладбище лежал».

На улице было холодно, порывами задувал ветер, то и дело швырявший в них охапки ледяной мороси, но зато великолепно пахло сырым осенним лесом, грибами, увядающей травой и еще чем-то. Много чем. Они добежали до реки, скинули одежду («Было б что скидывать!») и бросились в воду. Вода обжигала, но это ощущение было скорее приятно, чем наоборот. Наплававшись и нанырявшись вволю, Виктор вышел на берег и начал делать упражнения, чтобы согреться и побыстрее высушить тело. Вскоре к нему присоединилась и Вика. Непринужденно изогнувшись, она провела молниеносный каскад жалящих и рубящих ударов, естественным образом перешедший в малый танец. Смотрелось все это как захватывающее действо – куда там современному атлетическому балету? – но было, на самом деле, одним из самых смертоносных боевых искусств, которые знал Виктор.

– У нас проблемы, – сказала она, не прекращая танца.

– По-моему, у нас уже давно одни проблемы. – Виктор старался не выпускать ее из виду, но сделать это было совсем не просто.

– Нам нужны наркотики и внутривенное питание. Для девочки.

– А того…

– Того, что есть, недостаточно.

Виктор молчал, делая свои движения и обдумывая, какой из двух вариантов предпочтительнее. Оба были скверными, но выбирать надо было из них. Вика поняла его молчание по-своему.

– Федя, – сказала она, останавливаясь перед ним. – Ты видел его глаза?

– Видел, – сказал Виктор.

– А я видела его ее глазами…

– Подожди! – понял вдруг Виктор, о чем говорит Вика. – Ты что, меня уговариваешь?

– Да, – нехотя призналась она.

– Оставь, – махнул рукой Виктор. – Я своих не бросаю и никогда не бросал. Пойдем в дом. Позавтракаем и в путь!

– Куда?

– Сначала попробуем на зуб страну Утопию, они мне вроде как должны малость. Но! – Он поднял палец. – Верить никому нельзя. Да и времени много прошло. Но попробуем. Не выйдет, полезем домой. У Пскова есть еще один выход. Можно там какую-нибудь больницу грабануть или аптеку.