Великий Мастер принял его не в цитадели Кузнецов, как следовало бы ожидать, а в частном доме. Этот дом стоял на берегу внутренней гавани, защищенной от штормов и неприятельских набегов телами трех островов и двумя высокими дамбами. Из тех окон, что смотрели на гавань и порт, по-видимому, открывался великолепный вид, но Карл находился сейчас по другую сторону дома, напротив широкого, богато украшенного фасада, выходящего на тихую уютную площадь. Отсюда завораживающее зрелище гавани, полной кораблей, и оживленного порта можно было только воображать. Впрочем, у Карла было живое воображение и богатый жизненный опыт, и, остановившись в центре площади, он видел перед собой не высокое каменное крыльцо и не парадные из резного дуба двери с маленьким бронзовым портиком над ними, но – как бы прямо сквозь оштукатуренные кирпичные стены трехэтажного особняка – корабли, прибывшие в Семь Островов из двух десятков стран. Большие и маленькие, они стояли у причалов или покачивались на низкой волне по всему обширному пространству гавани. Одни из них только что прибыли, другие готовились отплыть, третьи еще только разгружались или, напротив, загружались, или всего лишь ожидали своей очереди встать у каменных причалов Сдома. Корабли и море, порт и морской люд могли стать хорошей темой для стенной росписи, но кто решится сделать такой большой заказ чужаку без имени и репутации? И захотел ли бы он сам взять на себя такие обязательства? Честный ответ был – «нет». Следовательно, такой фрески в Сдоме не будет. Увы.

Карл перешел площадь и приблизился к терпеливо ожидавшему его юноше. Как только он поднялся по восьми ступеням к дверям, юный Кузнец позвонил в колокол, и их сразу же впустили. Большая прихожая, двери, ведущие в глубину дома, лестница, плавно поднимающаяся наверх. Открывшая им служанка низко поклонилась и молча пригласила Карла пройти наверх. Ничего не спрашивая, Карл легко, но без спешки, поднялся по лестнице и вошел в первые встретившиеся на его пути двери. Они были открыты, а за ними, в большой светлой комнате, сидел в кресле жилистый старик в темно-красном костюме и смотрел на Карла молодыми карими глазами. Карл постоял секунду, рассматривая старика и давая тому рассмотреть себя, и вошел. Двери за его спиной закрылись, и они остались вдвоем.

– Добрый день, – вежливо сказал Карл и, не ожидая приглашения, сел на стоящий перед креслом старика стул.

– Зачем ты пришел? – спросил старик, во взгляде которого Карл прочел тревогу, едва ли не страх.

– Я не иду, – усмехнулся Карл. – Меня ведет дорога.

– Ты хотел сказать «путь». – Интонация старика непременно должна была что-то означать, но Карл не знал пока, что именно.

– Путь, дорога? – сказал он, чтобы что-нибудь сказать. – Слова, всего лишь слова.

– Именно, – приподнял верхнюю губу старый Кузнец.

– И это тоже всего лишь слово, – улыбнулся Карл. В эту игру переиграть его было сложно. – Звуки, которые порождает наша гортань.

– А суть? – подался вперед Великий Мастер.

– Я здесь, – пожал плечами Карл: ведь то, что он находится в Сдоме, было очевидно.

– Но я не твой! – резко сказал Кузнец.

«Вот как! – удивился про себя Карл. – Хотел бы я знать, что ты имеешь в виду, старик».

– Разве я звал тебя? Это ты позвал меня, – сказал он вслух.

– Ты…

– Я.

– Ты – ужас! – не сказал, а выплюнул старик.

– Я бы не стал драматизировать, – снова улыбнулся Карл, пытавшийся между тем понять, о чем же они, собственно, говорят. – Я всего лишь художник Карл Ругер из Линда.

Эту игру придумал Мышонок. Он называл это «сказать много и ничего». О да, Мышонок, безусловно, виртуоз – он умел говорить, и речь в его устах превращалась в страшное оружие. Когда-то, много лет назад, Леон из Ру был маленьким тщедушным мальчиком и все называли его Мышонком. Теперь он уже зрелый мужчина, но внешне изменился мало. Во всяком случае, два года назад, когда дорога неожиданно привела Карла в Амст, Леон оставался именно таким: худым, маленьким, серым. Мышонок, мышь. Однако он уже служил первым советником протектора, слыл мудрецом, и женщины рвали друг у друга волосы за право провести с ним ночь. Мышонок – умница. Он действительно сказочно одарен. Его эстетическое чувство было совершенно, а речь виртуозна. Единственный человек, которого он не мог или не желал подчинить власти своего интеллекта, – Карл. С Карлом Леон просто говорил. А игра, которую он когда-то придумал и в которую самозабвенно играл всю жизнь, была под стать его уму и чувству прекрасного. Никто не мог соперничать с ним в умении вести диалог так, чтобы сказать немного, но достаточно, чтобы собеседник полагал, что знает, о чем они говорят. Сам же ты об истинном содержании разговора мог даже не догадываться.

О чем говорил Игнатий Кузнец? Что он имел в виду? Карл этого не знал. Но ведь Кузнец говорил серьезно, и, значит, существовала надежда, что неясное когда-нибудь разъяснится, а неизвестное станет известным. А пока не стоило старику Игнатию знать о том, что он говорит с ветром.

– Отдай Яну меч, – сказал Игнатий после нескольких минут молчания, в течение которых они просто смотрели друг на друга. Карл ждал продолжения, а старик Игнатий, видимо, собирался с силами.

– Это приказ? – спросил Карл, доставая трубку.

– Нет, конечно! – откровенно ужаснулся Великий Мастер. – Это просьба.

– Просьба стоит денег, – серьезно объяснил Карл и стал набивать трубку табаком.

– Во что ты оцениваешь его меч? – спросил Игнатий.

– Меч хороший. Сейчас редко встретишь такой сплав, и кузнец… – Карл сделал многозначительную паузу. – Его ковали твои люди?

– Да, – нехотя признал Игнатий, неудачно маскируя небрежным тоном свое волнение. – Когда-то давно.

Ах вот оно как! Это твоя работа? Этот меч ковал ты сам? Интересно.

– Пятьсот золотых марок, – сказал Карл вслух.

– Значит, мы договорились? – с видимым облегчением спросил старик.

– О чем? – удивился Карл.

– О мече.

– Нет.

– Но ты же сказал «пятьсот марок».

– Ты спросил, во что я его оцениваю. – Карл вторично обратился к Великому Мастеру на «ты», но тот этого, казалось, не замечал. – Я ответил.

– Хорошо, – отступил Игнатий. – Я спрошу по-другому. Сколько ты хочешь за его меч?

– Смотря кто меня попросит, – спокойно объяснил Карл.

– Что это значит? – Старик его не понял.

– Если меня попросит сам Ян, цена мечу будет серебряный пенни, но зато Ян останется жив, – улыбнулся Карл.

– А если нет? – спросил старик.

– Если попросит Анна, я запрошу за меч две тысячи королевских марок. А если ты, то пять тысяч.

– Что будет в этом случае с Яном?

– Он умрет.

– Мою просьбу ты оценил дорого, – пожаловался Игнатий. Впрочем, сожаления в его голосе Карл не услышал.

– Она того стоит, ведь ты глава клана. – Карл закурил и, встав со стула, коротко поклонился: – Приятно было познакомиться, Мастер.

Игнатий ничего не ответил, сидел, нахохлившись, и смотрел на вставшего Карла.

Карл улыбнулся старику, повернулся и пошел прочь.

Дома Карла ожидали встревоженная его долгим отсутствием Дебора, горящий камин и плотный ужин, состоявший из всего, что купила и приготовила к его приходу несостоявшаяся волшебница. А еще его ждали лежавшие на краю стола письма, доставленные днем с нарочными. Карл взял в руки два свитка, пергаментный и бумажный, посмотрел на печати и отложил в сторону.

– Я голоден, как волк после неудачной охоты, – сказал он. – Накорми меня, женщина, и ты сохранишь в целости мягкие части своего роскошного тела.

Дебора привычно покраснела и бросилась накрывать на стол. Есть действительно хотелось зверски, ведь Карл ничего не ел с прошлого вечера. Поэтому с одинаковым аппетитом он поглощал и копченых угрей, и жареную ветчину, не забывая также про вино, лук, и редиску, и конечно же про белый хлеб. Хлеб был просто роскошный, из просеянной пшеничной муки, заквашенный на пивных дрожжах, и испечен он был тоже на славу. Карл с удовольствием макал хрустящие коричневато-золотистые корочки в густой красноватый мед и отправлял в рот вместе с кусочками копченого овечьего сыра. Всего этого великолепия ему с лихвой хватило бы и на ужин, и на обед, но, оказывается, Дебора, утверждавшая, что готовить не умеет, сварила и суп. Этот суп Карла приятно удивил и заставил задуматься о том, где носила нелегкая загорянку Дебору до того, как она встретилась с ним. Такой суп из говядины с перцами, помидорами и картофелем готовили только на Великой равнине, и бывавший в тех краях Карл хорошо себе представлял, как далеко от Семи Островов лежат равнины убру. Тем не менее даже эта мысль не помешала ему вполне насладиться ароматом и вкусом горячего густого супа, хотя вовсе его и не покинула.

Уже было совсем темно, когда Карл завершил свою первую и единственную в этот день трапезу. Дебора от еды отказалась, сославшись на то, что поела перед самым его приходом, и все время, пока он ел, пропадала где-то в доме, производя неясного происхождения шум, на который, впрочем, Карл внимания не обращал. Она появлялась время от времени только затем, чтобы спросить, не нужно ли ему что-нибудь еще, и исчезала снова. Но, когда она открыла дверь в очередной раз, именно тогда, когда Карл почувствовал, что наконец сыт, он ее уже не отпустил.

– Останься, Дебора, – попросил он, и она, помедлив секунду в дверях, вошла в комнату и остановилась перед ним, опустив глаза в пол.

– Садись, – предложил он. – Выпей со мной вина. Вино-то ты еще не пила?

– Нет, – ответила Дебора и, снова помешкав секунду или две, села к столу.

– Ну вот и славно, – улыбнулся Карл и, встав со своего места, принес Деборе кружку и наполнил ее вином. Девушка, сделавшая вначале движение, чтобы встать, оставалась все это время на месте, следя за ним одними глазами. Она снова была вся красная от смущения. Протянув ей кружку с вином, Карл налил себе бренди, отметив, что его «служанка» не упустила ничего из того, что он ей поручил утром, и спросил:

– Что ты там делала?

– Ты же хотел устроить баню! – почти с вызовом ответила она.

– Да, – улыбнулся Карл. – Это третья вещь, о которой я мечтал, возвращаясь домой.

– Куда? – Дебора его, кажется, не поняла, хотя, на взгляд Карла, ничего особенно замысловатого он не сказал.

– Домой, – повторил он, закуривая.

– Твой дом в Линде! – отрезала Дебора, которая, видимо, раздумала краснеть по всякому поводу.

– Давно уже нет, – покачал головой Карл. – Теперь мой дом там, где я живу сейчас. И вот этот дом – мой дом. Здесь и сейчас… И твой тоже, – добавил он после секундной паузы.

– И о чем же ты, Карл, мечтал, возвращаясь домой? – спросила Дебора, в голосе которой звучала ирония.

– О еде, естественно. – Карлу их разговор начинал нравиться. – Я ведь ничего сегодня не ел. Совсем ничего… Так вышло, – объяснил он, уловив новую волну удивления в ее прекрасных глазах.

– А еще? – спросила она, не отводя взгляда.

– Еще я думал о том, как мне хочется заняться делом… Кстати, я там накупил всякого…

– Все уже наверху, – серьезно сообщила Дебора. – Я разложила вещи, как могла. Ну просто чтобы они не испортились и не загромождали комнату.

– Спасибо, – поблагодарил девушку Карл. – Это очень хорошо. С утра займемся делом.

– Ты будешь рисовать? – В ее глазах зажегся интерес.

– Разумеется, но не сразу. – Карл наконец сделал глоток бренди. – Сначала надо будет натянуть холст на подрамники и проклеить.

– Проклеить? – Дебора была удивлена. – Я думала, что ты сразу…

– Ни в коем случае! – притворно ужаснулся Карл. – Этого никак нельзя делать.

Он отпил еще бренди, наблюдая за Деборой, которая, по всем признакам, была полна недоумения.

– Видишь ли, – сжалился над ней Карл, – писать масляными красками можно только на грунтованном холсте. Если не положить грунт, основа – в данном случае холст – впитает масло и краски быстро высохнут и пожухнут. Начнут осыпаться… Да и холст от этого портится, потому что масло – такое дело – разрушает ткань. А на грунт и краски лучше ложатся, ты понимаешь? У них лучше сцепление с холстом.

– Так ты будешь… грунтовать холст? – спросила она с интересом.

– Холсты, – поправил он. – Мы займемся подготовкой холстов прямо с утра. А вот потом, когда они будут сохнуть, я предполагаю нарисовать твой портрет. Пока на бумаге.

– Портрет?

– Чем тебе не нравится эта идея?

– Ничем, но… – Она замялась, и Карл понял, что ее беспокоит, во всяком случае, ему показалось, что понял.

– Не волнуйся, – усмехнулся он. – Для первого случая я нарисую тебя одетой, а полюбоваться на тебя без платья я смогу и в бане.

Теперь она все-таки покраснела.

– Так ты на самом деле художник? – спросила она, отводя взгляд.

– А как же иначе? – поднял брови Карл. – Я же объявил себя свободным художником.

– Ты прав, об этом я забыла, – сказала Дебора и снова посмотрела на него. – Просто мне показалось, что ты слишком воин, чтобы быть художником.

– Ах это! – улыбнулся Карл. – Ты просто мало знаешь о художниках. Художники, Дебора, тоже разные бывают… Ты когда-нибудь бывала в Цейре? – спросил он через секунду.

– Да, – осторожно ответила Дебора.

– А во дворце правителя?

– Почему ты спрашиваешь? – сразу же насторожилась она.

– В зале Ноблей, – объяснил Карл – Есть плафон…

– О да! – сказала Дебора, и ее глаза засияли. – «Война и Мор»!

– Именно так, – кивнул Карл. – Эту роспись сделал Гавриель Меч – самый знаменитый полководец прошлого столетия.

– Я не знала об этом, – виновато улыбнулась Дебора. «Зато теперь я знаю, что ты действительно гостила у убру», – подумал он, доливая себе бренди.

– Все люди разные, – сказал он вслух. – И никогда не стоит судить о человеке по тому, каким делом он сейчас занят. Возможно, раньше он был занят чем-нибудь другим.

– А чем был занят ты? – спросила она.

– Легче рассказать, чем я не был занят, – улыбнулся он, но объяснять ничего не стал. Но и Дебора поняла уже, что никакого вразумительного ответа от него не получит, и сменила тему.

– Почему ты не читаешь письма? – спросила она.

– Я их прочту, – пообещал он. – Потом. А пока… пойдем-ка мы мыться, Дебора, а то уже на дворе ночь, а у нас завтра много дел. Прямо с утра.

Море было недвижно. Тихие воды лежали, как толстое темное стекло, а по лунной дорожке шла женщина. Она была еще далеко, и Карл мог видеть только ее силуэт. Ее белая кожа казалась серебряной в лунном сиянии, и нимб сияющего серебра окружал голову идущей к нему женщины.

Карл стоял на берегу, там, где прибой должен был лизать носки его сапог, но в этом мире не было движения. Ни дуновения ветра, ни плеска волн. Двигалась только «лунная дева». И Карл тоже стоял неподвижно, глядя на медленно приближающуюся к нему женщину, не в силах разорвать путы наваждения. Он стоял и смотрел, как легко ступают ее длинные ноги, как двигаются при ходьбе ее широкие бедра, как плавно покачиваются в такт движению тяжелыегруди. Женщина приближалась. Длилось бесконечно растянутое мгновение тяжкого безволия. Неведомая прежде тоска сдавила грудь, и холодный огонь заемной страсти, чужого желания ядом разлился в крови. Но чужое – чужое и есть, и ничего этого Карлу не было нужно.

Сделав неимоверное усилие, он втянул воздух сквозь сжатые в мертвой хватке зубы, почувствовал языком его вкус и отрезвляющую прохладу и проснулся. В комнате было темно и тихо, только ровно дышала за его плечом спящая Дебора.

Все бы ничего, сказал он себе, тихо вставая с кровати, да вот беда: ты, красавица, не угадала – обычно я не вижу снов.

Он легко нашел в темноте свои вещи и быстро оделся.

А кстати, спросил он себя, бесшумно спускаясь по лестнице, которая из двух?

Этого он пока не знал, но полагал, что скоро узнает.

Карл пристегнул меч, вышел на улицу и осторожно притворил за собой дверь. Полная луна скрывалась за высокими крышами домов, и здесь, внизу, было почти темно, но темноты Карл не боялся. Он постоял секунду, прислушиваясь к себе, и решительно направился в сторону гавани. Туда звало его сердце, а вот кто позвал туда его сердце, оставалось пока загадкой. Впрочем, на то и загадки, чтобы их решать, и эту загадку Карл тоже предполагал когда-нибудь решить. Опыт подсказывал ему, что обычно решения приходят сами, надо только уметь их ждать. И знать где.

Ожидаем – значит существуем, мысленно усмехнулся он и пошел в сторону гавани.

Он быстро и практически бесшумно шел по городу, по временам пересекая редкие освещенные луной участки и снова погружаясь в глубокий мрак пустынных улиц. Город спал, спал и порт. Спали на залитой лунным светом глади внутренней гавани темные тела кораблей. Море было спокойно, тихая волна с невнятным бормотанием накатывалась на гранитные плиты набережной. Редкие слабые огоньки зажженных фонарей – в порту и на кораблях – не могли побороть ночь. Это было под силу только полной луне, едва миновавшей зенит.

Карл прошел вдоль обреза набережной до маленькой площади перед храмом Морской Девы и здесь остановился. Сердце звало его идти дальше, но разум был против, тем более что уже несколько минут кто-то осторожный и ловкий держал в пальцах его тень. Карл не любил дышащих в спину, но с некоторых пор предпочитал не выяснять с ночными охотниками, кто ловчее, а уходить от них, вырывая свою тень из их холодных рук. Однако в данном случае ему было интересно, откуда взялся этот хитрый лис, вернее, откуда он узнал о ночной прогулке Карла, о которой заранее не знал и он сам.

Если тень не придет сама, решил Карл, становясь спиной к воде, придется сыграть с ней в прятки.

Луна светила ему в спину, заливая призрачным серебром площадь и вытягивая узкую короткую тень Карла из его сапог. Карл осмотрел пустынную площадь, взглянул на свою тень и перевел взгляд на устье темной улицы, выходившей на площадь по другую сторону храма. Что-то происходило в глубоком мраке этой улицы, но что именно, Карл пока не понимал. Он только чувствовал приближение чего-то – что бы это ни было – и терпеливо ждал, не забывая, впрочем, следить боковым зрением и за переулком, по которому сюда пришел. Там в густой тени спящих домов пряталась другая тень. Там остановился его преследователь, вероятно, еще не решивший, что делать дальше, и думавший об этом теперь. Запах тени, донесенный до Карла легким ветерком, был необычен. Ночной охотник пах брусникой, и запах этот был Карлу знаком. Он осторожно втянул носом холодный и влажный воздух ночи, желая проверить первое впечатление, и пришел к выводу, что чутье его не обманывает. Несомненно, это была брусника. Карл задумчиво кивнул своим мыслям и, достав трубку, стал ее набивать, и в этот именно момент из темного зева улицы появилась тень кошки. Самой кошки Карл не увидел, но ее тень, живущая, по-видимому, сама по себе, вышла на высеребренную луной стену дома и медленно двинулась по стенам других домов к храму, постепенно увеличиваясь в размерах. Почти одновременно в глубине улицы раздалось сумбурное топотание множества легких лап, и на площадь ворвалась стая кошек. Бегают ли кошки вместе? Никогда. Кошки – одинокие путники, но здесь и сейчас они были вместе. Их было много. Возможно, сейчас здесь собрались все кошки, живущие в округе, и можно было только гадать о том, какая сила могла объединить их – пусть и на время – в стаю.

Продолжая неторопливо и методично набивать трубку, Карл с возросшим интересом наблюдал за невиданным действом. Кошки, выбежавшие на площадь, сначала устремились к ее центру и там, разом прервав движение, расселись кто где стоял, совершенно очевидно пристально следя за тенью товарки, которая, достигнув храма, стала уже невероятно большой. Карл тоже смотрел на нее. Теперь огромная кошка прогуливалась от одного угла храма до другого, по временам останавливалась, поворачиваясь к неподвижно сидящим перед ней зверькам, и вновь продолжала свою неспешную прогулку по гладкому фасаду здания. Запах брусники стал сильнее. По-видимому, ночной охотник тоже увидел тень кошки, а кошка, вернее, тень, потерявшая где-то принадлежащее ей тело, продолжала медленно гулять по стене.

Прошла минута, но ничего нового не происходило. Не выпуская из виду тень кошки и притаившегося во мраке преследователя, Карл закурил и выпустил дым первой затяжки. Сердце все еще тянуло его прочь, но он уже окончательно решил, что никуда сегодня больше не пойдет, и слушать свое растревоженное чужим зовом сердце не желал. Ему вполне хватало сейчас кошек и человека, пахнущего брусникой. Между тем тень кошки остановилась и выгнула спину, и тотчас же по рядам застывших в немом созерцании тварей прошла нервная волна, но с места они все же не двинулись. А тень на стене храма раскрыла зубастую пасть и ощетинилась, как будто готовилась прыгнуть на врага, и в тот же момент начала меняться. Превращение происходило стремительно, но не настолько быстро, чтобы Карл не успел заметить несколько плавно переходящих одна в другую фаз трансформации. У него дух захватило, когда он понял, что видит, но все случилось очень быстро, и уже через секунду перед Карлом стояла тень немо ревущего ягуара. Ветер ужаса накрыл завороженно следивших за тенью кошек, как если бы они и в самом деле могли слышать голос безжалостного охотника. Несчастные перепуганные кошки вскочили со своих мест и врассыпную бросились прочь. Секунда – и площадь снова опустела, и только тень ягуара бесшумно разевала пасть на стене храма. Потом тень начала бледнеть, и еще через несколько мгновений исчезла и она. Карл остался на площади один.

Он стоял, покуривая трубку, и ждал. Ожидание его не затянулось. Прошла минута или две, и из плотного мрака на свет вышел человек. Он был высок и широкоплеч и шел легкой походкой опытного бойца. Но шел он медленно, чуть разведя в стороны пустые руки, давая возможность Карлу увидеть его и оценить мирные намерения.

– Доброй ночи, капитан, – сказал человек, приблизившись к Карлу, и в знак уважения снял с головы шляпу.

– Здравствуй, Август, – ответил Карл, рассматривая старого знакомца. – Как поживаешь?

– Хвала Единому, – серьезно ответил Август по прозвищу Лешак. – Я нахожусь в здравии, и моя жизнь устроена.

– Кому ты служишь теперь, Август? – спросил Карл.

– Князю, – коротко ответил Лешак и тут же пояснил: – Но меня послал не он.

– Имени нанимателя ты мне, конечно, не скажешь. – Карл не спрашивал, а размышлял вслух. – Но что ты скажешь ему?

– Скажу, что Карл из Линда мне не по зубам, – усмехнулся Лешак. – И скажу за вас слово. Нормальные люди не будут щупать вашу тень, капитан. Даю слово.

– Хорошо, Август, – кивнул Карл. – Я принимаю твое слово. Но скажи, он приказал тебе ждать меня сегодня ночью?

– Да, – кивнул Лешак. – Сегодня ночью между вашим домом и гаванью.

– Ты видел?

– Да.

– Что скажешь?

– Люди говорят, что в городе опять объявился оборотень.

– Давно?

– Кошка бродит третью ночь.

– Спасибо, солдат, – сказал Карл. – Прощай.

Он обошел Августа и направился домой. Сердце больше никуда его не звало.

Встав с солнцем, Карл постоял секунду, в нерешительности глядя на Дебору, но затем, решив дать ей еще поспать, тихо спустился на первый этаж, проверил, плотно ли закрыты ставни, и только после этого приступил к своим утренним упражнениям. Впрочем, уже через несколько минут легкий шум на втором этаже дал ему знать, что Дебора проснулась. Она спустилась уже одетая и причесанная, когда Карл заканчивал упражнения третьей ступени.

– Доброе утро, – сказала она ему, проходя на кухню. При виде обнаженного Карла она больше не краснела.

– Доброе утро, – сказал он через несколько мгновений, когда короткая пауза в связке позволила ему это сделать.

– Я приготовлю завтрак? – спросила она.

– Я буду готов через полчаса, – сказал он ей еще через минуту. – Поставь кипятиться воду. Большой чан.

– Хорошо, Карл, – ответила она из кухни. – Через полчаса.

Карл выполнил поворот, и в поле его зрения попал стол. На столе лежали давешние письма: одно на пергаменте, запечатанное знаком саламандры, и второе на бумаге, несущее печать скарабея. В обоих письмах содержался заказ на портрет. Портрет работы Карла Ругера из Линда желали иметь дочь Садовника Виктория и дочь Кузнеца Анна. Обе.

Все утро прошло в рутине больших и малых дел, которые не могли быть отложены в связи с их обязательностью, но изнуряли Карла своей обременительностью, так как отдаляли тот момент, когда он смог бы предаться вожделенному удовольствию творения. Внутренняя потребность выплеснуть накопившееся напряжение в движении руки, вооруженной не сталью, а углем, становилась все более сильной. Тем не менее он прилежно натягивал холсты на подрамники, прибивая их к обратной стороне планок острыми обойными гвоздиками, а потом разводил клей, в то время как Дебора затупленной деревянной спицей проталкивала на обратную сторону холстов наиболее крупные узелки. Затем Карл проклеивал холсты, методично водя кистью вдоль поперечных и продольных нитей, и счищал лишний клей широким стальным шпателем, но сил бороться с собой оставалось все меньше.

Нетерпение рождалось в груди и знобкими волнами прокатывалось по всему телу, заставляя дрожать до предела напряженные нервы. Карл чувствовал, что еще немного – и вся его великолепная выдержка рухнет, как рушатся крепостные башни, взорванные пороховым зарядом, заложенным минерами в глубоком подкопе. Терпеть эту жажду было не в его силах – он и так уже растянул ожидание сверх всякой меры, – и, отставив в сторону последний проклеенный холст, Карл взял наконец в руки лист бумаги.

– Встань там, – попросил он Дебору, не отрывая взгляда от листа, и кивнул ей, не глядя, головой.

Бумага была плотная и гладкая, и ему казалось, что сквозь сахарную белизну ее поверхности уже проступают контуры будущего рисунка. Оставалось только вытащить его из млечных глубин, наполнив цветом, который в данном случае есть жизнь. Жизнь рисунка. Карл провел кончиками пальцев по глади листа, и его движение было сейчас подобием ласки. Он не проверял бумагу, он наслаждался и дарил наслаждение. С нежностью, о которой мечтает любая женщина, с вожделением, достойным истинного сластолюбца, Карл положил лист на планшет и начал его осторожно закреплять. Но, по-видимому, запах страсти, исходивший от него, был по-настоящему силен. Шелест одежды привлек его внимание, и Карл поднял голову, взглянув поверх мольберта на свою модель. Дебора, отошедшая к дальней, хорошо освещенной светом ламп стене, снимала платье. А ведь он сказал ей накануне, что разрешает позировать в одежде…

Вид обнаженной Деборы довершил дело. Он раздул пламя, бушующее в его сердце, и, схватив уголь, Карл погрузился в безумие творения. Остановилось время. Пропали из воздуха звуки и запахи. Сама комната, в которой он находился, растворилась в вечности. Сейчас и здесь был только он один, один на один с девственной белизной бумажного листа, своей взбаламученной страстью душой и женщиной, стоявшей в пятне света. Мгновение-другое он смотрел на Дебору, уже не узнавая ее, но стремительно погружаясь в реальность иных миров, скрытых до времени в темных глубинах человеческого сознания. Теперь глаза Карла и его рука жили своей собственной жизнью, а его «я» корчилось под ударами штормовых ветров времени…

– Ну вот, – устало сказал Карл, отступая от мольберта. Рука его разжалась, и остатки угля просыпались на дощатый пол маленькой кучкой черного песка.