Утро

Вышел я утром во двор, огляделся. Смотрю, Цезарь у соседнего подъезда с кем-то отношения выясняет. Около него два пса здоровущих крутятся, видимо, бездомных. Что-то явно не поделили, лаются, ругаются.

Цезарь, парень крепкий, но против таких монстров вряд ли устоит. Я к нему на подмогу.

– Привет, – говорю, – Пристают?

– Есть чуток, – отвечает. Оголодали бедные, вот на всех и бросаются.

А эти, как меня увидели, разозлились в конец. Одичали, рыкают, вот-вот бросятся. Хорошо, что я с мамкой был. Не знаю, где она с нашим братом научилась разговаривать, но совершенно не испугалась. Встала между нами и так спокойно говорит:

– Шли бы вы, ребята, своей дорогой. Нечего здесь драки устраивать.

А эта пара посмотрела на нее, послушала, видят, страха ни на грош, развернулись и побрели себе, куда глаза глядят.

У мамки мои сушки в кармане лежали, как всегда. Люблю я, когда гуляю, пару сушечек проглотить, червячка заморить. Так она, глупая, вдруг посвистела им вслед и, не раздумывая, скормила мои сушки. Ну, думаю, хозяйка называется, все раздать готова. Обидно стало до слез. Подошел к ней, хотел ругнуться, а Цезарь тут как тут, и говорит:

– Помолчал бы ты, браток, лучше. У них уже несколько дней во рту маковой росинки не было.

Молодец твоя мамка, не жадина, а ты жмот.

Стыдно мне тут стало и к тому же обидно. Я как заверещу:

– Они тебя разодрать хотели, а ты их защищаешь!? – Не защищаю, а объясняю. Жадность и злость до добра не доведут. Катаешься, как сыр в масле, уступи хоть крохи другому.

И так он это сказал, что вспомнил я сразу свою девочку. Вдруг кто-нибудь и ей сушку даст – Молодец все-таки Цезарь. Откуда он только такой взялся? Сильный, смелый, благородный – Куда мне до него – Не переживай, парень. Ты еще молодой. Время пройдет, сам поймешь, что к чему.

Слушаю его, а сам думаю, – ага, умудренный жизнью старец, старше меня всего на полгода, ну может чуть больше, а поучаешь меня, как прыщавого сосунка.

Обидно стало, правда, обидно. Развернулся я и пошел во двор. Цезарь видимо тоже почувствовал, что перегнул палку, нагнал меня и говорит:

– Видел тут вчера твою – Не знаю, что делала, но выскочила из вашего подъезда вся в растрепанных чувствах.

– Да, – тут вчера такая история случилась – И принялся я ему рассказывать.

Он, когда о лыже услышал, как она прыгнула на моих, расхохотался, как пацан, и говорит:

– Ну, ты брат даешь – Что же твои, так и стерпели?

– Да, стерпели, – пробурчал я, – Они меня два часа воспитывали, круглым дураком обзывали, а Данька, тот вообще со вчерашнего дня со мной не разговаривает. Единственное, что сказал:

– Еще раз приведешь, – говорит, – Пеняй на себя. Задеру до смерти твою стерву – Я после этого даже из дома хотел уйти – Но куда уйдешь? Мамку одну не оставишь – Да, попал ты, парень. Ничего, все забудется, а ты веди себя по-умному. Бегай к ней на свидания, гуляй с ней, а в дом не води, ни к чему это.

– Жаль мне ее, Цезарь – Маленькая она, худенькая, все ребра торчат – Ничего, в гаражах тоже люди есть. Она девочка видная, про нее не забудут. И накормят и приголубят – Хорошо бы, кабы так, – отозвался я.

– Иди, – говорит он. Твоя зовет. Ты лучше пока не нарывайся. Пусть забудут, а то решат, что у тебя характер испортился, как ты мужчиной стал.

Подошел я к мамке, посмотрел на нее и говорю:

– Давай к гаражам сходим. Соскучился я по Дези.

Прицепила она меня на поводок и пошли мы на канал.

Лед там уже растаял, крякв налетело видимо-невидимо. Лопочут что-то не по-нашему, переругиваются, из-за куска хлеба воюют.

Я мамку осторожно в нужном направлении тяну. А она, как чувствует, ни в какую! Я ее и так, и этак, а она все правее и правее берет. Вдруг вижу, из-за кустов темненькая головка торчит, и взгляд – такой знакомый – Я как заору: – Дези!!! И к ней.

То ли мамка плохо поводок держала, то ли я рванул, как угорелый, но выпустила, она поводок, и оказался я на свободе. Правда, эта удавка за мной волочится, на нервы давит.

Подлетел я к Дези, прижался и говорю: – Как ты?

А она в ответ: – Хорошо, только по тебе скучаю.

Я, как услышал, от радости чуть с ума не сошел. Скучает – Раз скучает, значит, любит, точно любит. Только я воспарил в заоблачную высь, как, вдруг, откуда не возьмись, давешние псы.

Стоят, смотрят на нас и пакостно так усмехаются.

– Что уставились? Говорю, – Идите, куда шли – И вспомнились мне те сушки, что они схрумкали. И так мне противно стало. Глянул на них, до чего же поганые. А Дези как запричитает:

– Не лезь к ним, Ричи. Он всех тут обижают. Злые они, вредные – Поговори у нас, поговори, – рыкнул один из них, набычившись. Поставил хвост дудкой и на нас попер.

– Вам, что взбучку устроить? Поинтересовался я. Потом сам удивлялся, откуда только смелость взялась. Из них каждый раза в два больше меня.

– Не ерепенься, малявка. Вали отсюда, а то хуже будет. Иди, пока мы добрые, а то хвост оторвем и чуб твой повыдергаем. Будешь у нас лысым и драным.

И так мне обидно стало – Рядом любимая женщина, а эти двое спокойно посидеть не дают, поговорить.

Встал я, собрался с духом и двинулся на них. Думаю, будь что будет, если сейчас промолчу, уважать себя точно перестану. А они, словно издеваясь, один на меня пошел, другой же к Дези начал подбираться. И только мы с первым сошлись лоб в лоб, тот, второй, вдруг, как броситься на мою девочку. Подмял ее под себя и давай тискать. Она как заверещит тоненько-тоненько, жалобно так. Во мне словно сотня тигров проснулась. Как на врага брошусь.

Вид у меня точно осатанелый был. Я его только за холку успел схватить и к земле прижать, он тут же перепугался. Вырвался и тикать. Я развернулся и на другого. Тот уже понял, что дело дрянь. Отодвинулся от Дези, зубы оскалил, знай, на меня рычит. А девочка моя, откуда только смелость взялась, подкралась к нему сзади и как за лапу схватит. Он растерялся вконец. Тут еще я налетел. Грудью толкнул, он и покатился под откос, как пустая бутылка. Верещит на ходу, лапами машет, смотреть одно удовольствие…

Посмеялись мы над этими образинами, пошушукались, потом любовью позанимались.

Думаю, что еще? Наверно, пора домой. А то мамка точно решит, что подался я на вольные хлеба. Встал я и говорю Дези:

– Пойду я потихоньку, ждут меня.

А она посмотрела на меня, милая такая, нежная, нос мокрый от слез. И говорит:

– Конечно, иди. Я тебя завтра ждать буду. Приходи, мне без тебя плохо.

Как услыхал я ее слова, словно оборвалось все внутри. Встал и говорю:

– Пойдем ко мне, я тебе что-нибудь поесть вынесу.

– Не пойду, Ричи, не проси. Мне вчерашнего хватило. Я, как твоего кота вспомню, сразу на дерево влезть хочется.

– А тебе заходить и не надо будет, ты меня в подъезде подождешь. Все, кончай разговаривать.

Пошли – Встал я, она за мной. Так и заявились домой. Я под дверью погавкал, мамка дверь открыла, увидела меня, обрадовалась. А как Дези заметила, перепугалась сначала, а потом и говорит:

– Ты, Ричи, иди домой, а ты посиди тут. Сейчас я тебя покормлю.

Вошел я, смотрю, Данила за дверью притаился, ждет, что будет. И до того мне противно стало. Прошел я мимо, обернулся и говорю:

– Хороший ты кот, только вредный очень. Она голодная, холодная, есть хочет, а ты здесь сидишь, морду нажрал и над слабыми издеваешься. Не зря мы, собаки, таких, как вы не любим. Не добрые вы, злые – Отвернулся я и пошел к миске. Взял кусочек и назад. Выхожу за порог, а мамка, молодец она у меня, уже тарелку перед Дези поставила и кормит ее. Посмотрел я, посмотрел, чувствую, живот подвело, развернулся и назад к миске. Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. За секунду все уничтожил.

Выглянул я за дверь, попрощаться хотел, а моей красавицы уже и след простыл, только пустая тарелка перед дверью.

Вот и все, стал я почти семейным, – ну не семейным, так уж точно, не холостым.

Дача

Про машину я уже рассказывал, это все ерунда. Надумали мои дачу покупать. Я слушал, слушал, чувствую, ничего не понимаю – Какая дача? Что за ерунда?

Правда, скоро выяснил, что это такое.

Через несколько дней пригласили нас в гости на эту, как ее – дачу. Тетя Галя пригласила.

Меня, Танюшку и мамку. Весь вечер собирались, к ночи собрались.

Лишь Данька злой бродил, на нас поглядывал. Завидно ему, мы едим, а он тут остается.

После того случая мы с ним долго на ножах были, почти не разговаривали. Но потихоньку все сошло на нет. Не умеем мы псы долго обижаться. Нам улыбнись, хвостом помахай, мы уже все и забыли. Хорошо это или плохо? – Не знаю, но Данька видимо понял, что был не прав.

Как-то вечером подошел ко мне и говорит:

– Что сидишь, как истукан? Смотреть противно.

Я ему: – Не видишь что ли, – скучаю. Из-за таких, как ты, вся жизнь, можно сказать, под откос пошла.

Посмотрел он на меня, и видимо понял, что не могу я ее забыть.

– Не обижайся, Ричард, – говорит, – Понимаю, любовь у вас. Но если бы она тут поселилась, куда бы мне бедному деваться пришлось? Она женщина – У них характер, сам знаешь, какой.

И разговорились мы с ним по душам. Давненько так не разговаривали. Он мне про свои проблемы рассказал, я ему про свои. Почти до утра трепались. Так и заснули нос к носу.

Утром встали. Вроде, как и не было ничего, вновь друзья. Мамка, как увидела, что мы помирились, обрадовалась, дала нам по кусочку мяса. Честно говоря, я свой съел, и его почти весь. Данька только головой покачал, мол, обжора, но ругаться не стал. Понимает, я пес молодой, мне силы нужны.

Ну, в общем, собрались мы. Утром в машину сели и поехали. Ехали часа два. Думал, ни в жизнь не приедем. Добрались-таки.

Встретили нас тетя Галя, дядя Слава и этот, мелкий – Как его? – А – Пашка, с длинными ушами, и сам длинный, как трамвай. Смешной такой, рыжий, лапы в раскоряку, а гонору – Но потом познакомились, и оказалось, что ничего, свой парень.

Май уже, жарко. Листики молодые, пахучие. Бабочек видимо, не видимо. Птички орут, своих мелких воспитывают. Чтобы из гнезд не очень высовывались. А те глупые, им говори, не говори, знай себе, лезут.

Пашка говорит:

– Пойдем, я тебе наш пруд покажу. Красивый, – рыбы там нет, но купаться можно.

– Пойдем, – говорю.

Отошли мы немного, под горку спустились, оглянулся я посмотреть, куда меня жизнь забросила.

Ничего домик, красный, кирпичный, забор вокруг него тоже кирпичный, решетки кованные – Красотища – Вокруг трава, деревья. Хочешь, в доме сиди, хочешь, на солнышке грейся, а хочешь, залезь в кусты, ни одна собака тебя не найдет. Я потом два раза прятался. Танюшка перепугалась, полчаса бегала, звала, думала, потерялся. А когда нашла, пришлось ноги уносить, точно бы драку устроила.

Ну, да ладно. В общем пошли мы к пруду.

Залез я в воду, постоял пару минут, и говорю Пашке:

– Что стоишь? – Залезай – А он мне в ответ: – Я в этом пруду купаться не буду. Тут тины много, противно. Вот позже гулять пойдем, я тебе другой покажу. Там песочек – Махнул я лапой и поплыл. Думаю, глупый, что стоять, выпендриваться – Тина, не тина, жарко ведь. Солнце вон, как припекает. А потом посмотрел я на него, и смешно стало. Залез бы, точно с головой в ил ушел. Росту в нем полвершка, куда тут в тину лезть.

Наплавался, вылез, отряхнулся и понял, вот она жизнь. Я бы никогда отсюда не уехал. Так бы и бегал то в дом, то на улицу, то в сад, то в пруд. Красотища – И думаю, скорее бы мои дачу купили, а то в городе в такую жарищу, невмочь.

Тут мамка позвала:

– Ричи, обедать.

Честно говоря, меня по науке положено два раза в день кормить. Но мамка, она меня любит, и когда дома, обязательно что-нибудь вкусненькое на обед подкидывает.

Так и сейчас, супчику дала, куриного. Ох – хорошо – Поел и пошел дом осматривать. Слышу, наверху кто-то топчется. Кто такой? – Почему не познакомили?

Вижу лестница, деревянная. Ничего себе лестница, крепкая. Если глаза зажмурить и сильно не паниковать, то залезть можно. Вздохнул поглубже и полез – Мамка, как увидела мой рывок, вскочила, попыталась меня завернуть. Куда там – Я птицей взлетел по ступенькам и оказался на втором этаже.

Чтобы вы думали? Там кошка живет с котятами, Машка. Вернее не совсем там, а выше, на чердаке. Тетя Галя с дядей Славой приехали, а у них прибыток. Машка четырех котят принесла. Бегают там, хулиганят, отдохнуть спокойно не дают. Я, как их писк услышу, думаю, не дай бог, свалились, разбились. Так весь день потом и караулил. Ну да, ладно, это все ерунда. Это потом было. А сейчас осмотрелся и понял, попал я, как гусь лапчатый в суп попал. Стою я, как дурак, на втором этаже, голову вниз опустил, а слезть не могу. Пашка мимо меня туда-сюда по лестнице носится, издевается, кричит:

– Пошли, Ричи, пошли, ступеньки крепкие, тебя выдержат – Да – выдержат – Он вон, какой длинный, хоть и в полвершка. Его одного на три ступеньки хватит и пузом еще за них цепляется. А я пес видный, высокий, если лапой не туда попаду, разобьюсь насмерть.

Мамка смотрит на меня, жалеет. А дядя Слава говорит, ничего, мол, спуститься. Постоит и слезет, куда денется. Я как услышал, что мамка готова меня одного на такой высоте бросить, разорался, как щенок перепуганный. А они посмотрели на меня, развернулись и пошли себе доедать.

Я сижу наверху, вниз гляну, аж сердце останавливается. Нет, думаю, не слезть мне с такой высоты. И так себя жалко стало. Приехал, как человек, отдохнуть на природе, на солнышке позагорать, и на тебе, что вышло. Буду сидеть здесь, как ворон на березе, только слететь не смогу. А там сад, деревья, травинки, пруд, опять таки. Неужели так здесь и проведу весь свой отдых – И заныл, жалостливо так заныл – До моей все-таки дошло, что не дурью я маюсь, а все гораздо серьезнее. Посмотрела она на меня, подошла, погладила, попыталась меня уговорить. Пойдем, говорит, Ричи, попробуем спуститься.

Я ей:

– Ага, сейчас, как навернусь – Потом точно не соберешь – А она, не долго думая, подхватила меня под лапоньки и потащила вниз – Я как заору:

– Отпусти! Отпусти! Разобьюсь, слышишь?!

Посмотрел я вниз, сердце аж зашлось. Высотища страшенная, ступеньки тоненькие, дырки огромные. Лапа провалиться, поминай, как звали.

Начал я вырываться, царапаться, орать, словно резанный. Поняла мамка, что так просто меня не стащишь. Отпустила.

Стою, отдуваюсь, в себя потихоньку прихожу. А она посмотрела на дядю Славу и говорит:

– Помогай.

Что я только не делал, как не вырывался. Схватили они меня и спереди, и сзади, подняли и понесли. Я глаза закрыл, думаю, пришла пора прощаться с жизнью, сейчас уронят – И вдруг, чувствую, стою на полу, внизу, жив и здоров. Лапа трясутся, сердце стучит, – врагу такого не пожелаешь. В общем, выжил.

Минут пять в себя приходил, пришел, наконец. Мамка подошла погладила, приласкала.

– Бедненький ты мой, – говорит, – Перепугался вконец. Не лазай больше туда, второй раз снимать не будем.

Что я глупый – второй раз на такую муку идти? Никаким калачом меня туда не заманишь.

Хватит мне места на первом этаже.

Очухался я маленечко, и пошли мы гулять, к дальнему пруду.

Хорошо там – неземно. Чисто, травка кругом, уточки плавают, с нами заигрывают. Паша подошел ко мне и говорит:

– Хорошо, что ты сам вниз не пошел, ты вон какой огромный. Мало ли что могло бы случиться, мог и ступеньку сломать. Чини потом дом.

Ну, думаю, куркуль ты, Пашка. Нет, чтобы меня пожалеть, я чуть голову не сложил на той высоте, а тебе эту поганую лестницу жалко. Посмотрел на него, а он глаза щурит, улыбку прячет. Разозлился я тут вконец. Ну, думаю, сейчас я тебе устрою – Как схвачу за толстый загривок, как кину на ту высоту, с которой сам спустился. А он, как захохочет и вприпрыжку от меня. Я за ним. Он к пруду и как со всей дури с мосточка сиганет – Раз и с головой под воду. Я перепугался, сразу за ним. Спасать парня надо. А он из-под воды вынырнул, морда довольная, хохочет во весь рот.

– Что – кричит, – Перепугался?

В общем гуляли мы еще часа два. На природе позабыл я про лестницу, про Пашкины подковырки. Ходил себе, птичек слушал, травку нюхал, на бабочек любовался. Красотища – неописуемая – У Пашки все просто, нет в нем глубины – Он, как птичку увидит, сразу вприпрыжку за ней бежать. Нет, чтобы остановиться поговорить, сказать ей пару добрых слов. Ласка ведь и мухе приятна. Хорошо, хоть мамка все понимает, я ей бабочку покажу, она улыбнется, меня похвалит и с бабочкой поздоровается. Они что люди, – красивые.

Вечером поужинали мы поплотнее и спать улеглись. Вдруг слышу шорох какой-то и слабенькое такое мяу – Вскочил, думаю, точно что-то случилось. Наверняка котенок с той лестницы упал, разбился насмерть. Выскочил в коридор, стою, слушаю.

Где-то за перегородкой шорох, скребется кто-то и тихонечко так мяукает, словно с жизнью прощается. Ну, уж думаю, нет. Так просто крохе пропасть не дам. Стал я дом обходить, подходы искать. Вынюхиваю, а сам думаю, тоже мне мать – Нагуляла деточек и никакого призору. Сама где-то шляется, с котами заигрывает, а детки малые все глазки проплакали, мать дожидаясь. Один вон вообще в беду угодил. Спасти бы его теперь – Нюхал – Нюхал – Слава богу! Нанюхал. Если вот эту досочку оторвать, то точно щель будет.

Если не совсем глупый, то вылезет, а если не вылезет, то мать появиться, обязательно вытащит. Вцепился зубами покрепче в ту доску, как дерну изо всех сил. Она и поддалась потихоньку. Вырвал я ее, – с потрохами вырвал.

Отошел в сторону, стою, смотрю, что будет. Вдруг, откуда не возьмись дядя Слава. Он как увидел мою работу, раскричался.

– Ты что, – говорит, – Такой, сякой, творишь?

Я ему в ответ: – Там котенок!

А он меня и слушать не желает. Разорался вконец.

– Обои оборвал, доски поломал! Убью, – говорит, – Оболтус.

Я похолодел от страха. Ну, думаю, сейчас достанется. Слава богу, мамка откуда-то появилась.

Увидела она разорение, сразу поняла, что не мог я просто так стену разобрать. И в это время, как котенок замяукает. Дядя Слава от неожиданности аж своим криком подавился. Тут уже и Танюшка, и тетя Галя, и Пашка прибежали. Стоят, вслушиваются, решают, что делать. Про меня, про доску, про обои, конечно, сразу забыли. Ну, думаю, ладно, забыли и забыли, а то убивать собрались, словно я зверь какой-то. А, как похвалить, сказать, что я всех в доме на ноги поднял, котенка спасать, так нет же. Ох – и нелегко быть героем.

Так они ничего и не придумали. Мамка меня схватила, в комнату увела, чтобы я там больше ничего не сломал, и спать легла. Дядя Слава решил, что кошка того котенка сама достанет, раз я дырку проковырял. Вот вам и вся забота. Можно женщин ругать, говорить, что они из мухи слона делают, но моя-то мамка, когда уходила, все на щель поглядывала. Будь ее дача, точно бы дырку побольше сделала. Дом конечно жалко, но котенка жальче.

Утром проснулись, сразу к дырке. Слушаем, – тишина. Нет котенка, выбрался. Танюшка сразу на чердак полезла, котят кормить. Пересчитала, все четыре на месте, и мать их легкомысленная явилась. Смотрела бы лучше за своими детьми, не пришлось бы мне с дядей Славой ругаться. Он весь день на меня с подозрением смотрел, ходил по пятам. Все ждал, когда я за следующую доску примусь…

Вот так и съездили. А в общем то на даче хорошо было. Даже уезжать не хотелось. Дядя Слава в конце концов поверил, что я не дом разбирать приехал, а отдыхать. А когда мы вместе на рыбалку сходили, он меня зауважал. Я ему два раза команды давал, что клюет.

Пашку мы, конечно, с собой взяли. Наловили рыбы, нажарили, посидели – хорошо. Даже нам с Пашей по кусочку досталось, не зря старались, рыбу подманивали. Без нас дядя Слава одних головастиков принес бы, куда ему – А мы, как круги на воде увидим, сразу к берегу, а затем в воду. И давай лаять, рыбу пугать. Она бедная занервничает, заплавает вокруг, всякую ориентацию потеряет, хвать зубами крючок – и попалась. Вот вам и рыбка – А жаренная рыбка с хрустящей корочкой – Ох, – вкусно – В общем через пару недель купили и мы дачу. Что по чужим мотаться, нужно свою иметь. И стал я дачным псом, правда, до этого еще кое-что случилось.

Дези

Вышел я утром на улицу, в понедельник, как приехали. День так себе, серенький, дождливый.

Гулять, особой охоты нет. Думаю, сделаю сейчас свои дела и домой, на сухой диван. Отошел от деда, лапу задрал, стою, жду. Вдруг смотрю из-за машины морда противная торчит. Опять этот, слюнявый, Джеком его кличут. Какой он Джек? – Дуб тупой, вернее, пенек лохматый, тьфу ты – лысый. Увидел он меня и так противненько говорит:

– Как жизнь, сосед? Драться будем или просто поболтаем? Тем более я тебе кое-что про твою пассию рассказать могу – Говори, – отвечаю. А у самого все внутри аж заиндевело. Больно вид у него довольный, наверняка какую-нибудь гадость приготовил.

– Ты знаешь, что у твоей девочки новый ухажер объявился?

– А ты откуда знаешь, кто моя девочка?

– Что я глухой что ли, – отвечает он. Тут весь двор о тебе наслышан. Те два пса, с которыми ты сцепился, столько наговорили – Смотрю я на него и думаю, то ли сразу взбучку устроить, то ли пусть еще поговорит. Не верю я ему, не могла моя девочка так быстро меня забыть. Не такая она. А он тем временем продолжает:

– Там, в гаражах пес у них новый появился. Умен, красив, не нам с тобой чета – Слушаю я его, а у самого аж лапы чешутся. Сейчас я этому рассказчику нос-то расквашу. А он тем временем продолжает:

– Он к ней сразу клинья подбивать начал. Она его сперва на пушечный выстрел не подпускала, а он то мяса кусочек ей принесет, то от остальных псов ее обережет, а то просто посидит, поговорит с ней. А женщине много ль надо? Вот она потихоньку и начала привыкать. Теперь, говорят, у них любовь.

Тут уж я не стерпел. Подобрался весь, в дугу вытянулся, зубы ощерил. Все, думаю, сейчас замочу слюнявого болтуна. А он с перепугу как заорет:

– Не веришь!? – Цезаря спроси, он тоже слышал!

Тут у меня весь оскал пропал, даже зубы свело. Глянул я на него и говорю:

– Пошел вон, поганец, а то хуже будет – Он и убрался подобру-поздорову, а я сел на асфальт, голову свесил и думаю – Что же теперь делать? – Врет или правду говорит, и Цезаря сюда приплел. Тот врать не будет, не такой пес.

Нужно мне с ним переговорить, решил я. Вот только как его найти. Знаю, что гуляет он чаще всего в лесочке. Нужно туда деда затащить, он мужик не вредный, если его по-хорошему попросить, точно пойдет. Позвал я деда, объяснил что, к чему, и пошли мы с ним в лесок.

Облазил его весь вдоль и поперек, но Цезаря так и не нашел. По дороге домой, вдруг чувствую, из-за кустов знакомый запах доносится, нежный такой, сладкий. Я сразу туда.

Подлетаю, а там – Сидит моя Дези, а рядом с ней огромный, лохматый пес. И лижет он ее, где не попадя. А моя глаза закатила, и то ли млеет, то ли спит, – не пойму. Я как это разглядел, чуть с ума не сошел.

Надо же, не наврал слюнявый. Изменила, – ох – изменила. Уехал всего-то на три дня, а она уже нового нашла и с ним милуется – Чувствую, лапы свинцом налились, сердце окаменело. Думаю, пусть объяснит, почему разлюбила. И пошел я к ним.

– Привет, – говорю, – Заждалась?

Она разом глаза открыла. В них и страх, и любовь, весь мир в них. И говорит:

– Прости, Ричи. Не дождалась я тебя. Меня обижали, те, двое лохматых, помнишь? Вот Миша помог.

И так она на него посмотрела, что понял я, что делать мне тут больше нечего, любит она его, ох – любит. Ну, думаю, ладно, коли любишь, люби, но этот-то вор каков – Чувствую, все мои волоски на хребте дыбом встали, слюной рот наполнился – Все, думаю, пусть умру, но ему морду тоже попорчу. И пошел я на него, как в последний бой. Он видимо понял, что я не шучу, что голыми лапами меня не возьмешь. Вскочил, набычился и ко мне.

Сшиблись мы с ним на середине пути. Дези, как заорет: – А-а-а – А мне-то что? Мне ничего… Я только его горло вижу, понимаю, что дотянуться нелегко будет.

Он здоровый, массивный, шерсть густая. Такую попробуй, прокуси. И вспомнил я тут Цезаря.

Ведь тоже не мог уложить, но смог же, смог. Как брошусь на него, как зубами щелкну. Откуда только силы взялись.

Не зря я вечно за мамкой бегаю, спасибо ей огромное, мышцы у меня стальные. Если бы тот прыжок кто видел, точно бы обмер. И вся эта шерсть густая, вместе с четырьмя лапами и полной пастью зубов вдруг, как заорет не своим голосом, развернется и вприпрыжку в кусты.

Оказывается, я ему зубом нос задел, видимо пребольно. Он этого не ожидал, вот и перепугался.

В общем сбежал Миша, сбежал, как последний трус, и любовь свою бросил на произвол судьбы.

Посмотрел я на нее, посмотрел – и решил – Раз она так легко меня позабыла, что ей моя любовь. Завтра кто-нибудь другой найдется, кто ее пожалеет, приголубит, и она вновь обо мне забудет. Не нужна мне такая женщина, не стоит она любви. Буду дальше искать свою половинку. Когда-нибудь обязательно найду.

Развернулся, махнул хвостом на прощание и пошел к деду. Он хоть и привык к моим отлучкам, но все равно каждый раз переживает. Пойду, обрадую человека, все хорошо, жив, здоров, и вновь бессемейный.

А Дези, увидела, что ухожу, тихо так спрашивает:

– А попрощаться не хочешь?

Замер я, напрягся весь. Голос у нее нежный, глубокий. Ни у одной моей знакомой такого голоса нет. Обернулся и говорю:

– Прощай, Дези. Будь счастлива – Прощай, Ричи. Не держи на меня зла. Разные мы. Ты видный, богатый, – счастливый ты пес, Ричи. А я что? – Я ничего, – облезлая, драная и бездомная. Кто меня приласкает, за тем и пойду. Красивая любовь не для меня. Мне бы хлеба кусок, да бок потеплей, чтобы прижаться ночью и не замерзнуть. Иди, Ричи, иди, тебя ждут.