Над зданием, где располагалась кондитерская "Пастелерия Мальоркина", уже зажглась реклама. Ортенсия, мать Кристины, улыбалась, держа в руках дешевую банку рубленого мяса фирмы Фуэнтес.
      Я повернул назад и пошел по направлению к улице Эспос-и-Мина. Какие-то подозрительные личности посмотрели на меня и отвернулись. На улице кипела жизнь.
      Бар "Дунай" был переполнен.
      - Твой столик, Тони? - спросил племянник хозяина Антонио. Он все больше толстел и багровел.
      - Да, и налей мне "морилес". Что у вас на ужин?
      - Пальчики оближешь, - ответил Антонио, - рубленое мясо, ты такого не пробовал.
      - Ни в коем случае. Давай лучше яичницу с помидорами.
      25
      Фаустино, швейцар клуба "Нью-Рапсодия", стоял у входа, опершись о косяк, и что-то внушал с недовольным видом низенькому горбатому мужчине, все время кивавшему головой в знак согласия. Создавалось впечатление, что швейцар сообщает ему нечто очень важное.
      Фаустино и сам был невысокого роста, худой, но мускулистый, с мутными глазами и темными мешками под ними. Он укладывал волосы с помощью мокрой расчески и носил длинные бакенбарды, доходившие до подбородка.
      Поговаривали, что он сутенер и живет за счет двух женщин, одна из которых его сестра.
      После каждого слова Фаустино забывал закрыть рот.
      Увидев меня, он так и остался стоять с открытым ртом.
      Зато горбун весь сжался и стал совсем маленьким. У него было длинное, заостренное книзу лицо. Разговаривая, он не поднимал глаз, но при этом все время улыбался. У него была кличка Шанхайский горбун, но все звали его просто Шанхай.
      - Привет, Шанхай, - сказал я, раскуривая сигару. - Давно гуляешь на свободе?
      Горбун работал в паре с одним "домушником". Он проникал в квартиру через маленькие окошки или шахту лифта. В полиции говорили, что он не человек, а обезьяна. Чтобы вскарабкаться на гладкую стену, ему достаточно было снять туфли. Сейчас Шанхай выглядел постаревшим и каким-то побитым.
      - Скоро будет три месяца, шеф, - ответил он, не поднимая глаз.
      - Мы тут толкуем о том, как бы ему поставить на улице лоток с сигаретами и обслуживать наших клиентов. Но Антонио на это смотрит косо, пояснил Фаустино.
      - У меня есть разрешение. Хотите посмотреть? - Он начал шарить в карманах.
      - Не надо. Я уже не служу в полиции.
      - Он здесь никому не мешает, но ты же знаешь Антонио, вобьет себе в голову...
      Шанхай поднял глаза и посмотрел на меня влажным взглядом.
      - Вы уже не начальник? - спросил он мягким голосом.
      - Я ушел из полиции.
      - Я и не знал.
      - Вот так-то, Шанхай.
      Он вытер длинными костлявыми пальцами рот и вздрогнул, как если бы его свела судорога.
      - Знаете, сеньор Тони... мне неудобно беспокоить вас, но если вы уломаете дона Антонио, я буду давать вам каждый день пачку американских сигарет.
      - Посмотрите на этого Ротшильда! - воскликнул Фаустино. - Не дури, парень. Будешь раздавать всем американские сигареты, разоришься, не начав торговлю.
      - Сеньор Тони - особая статья, дон Фаустино. Вы не беспокойтесь, на вашу долю тоже хватит.
      - Ты хоть понимаешь, во что тебе станут три пачки сигарет в день?
      Огни клуба "Нью-Рапсодия" рассыпались веселыми искрами по улице Десенганьо, освещая витрину с фотографиями участников представления и афишу, сообщавшую, что по пятницам будет разыгрываться честь оплатить ужин примадонны. Ее звали Патриция, на фотографии она сидела на стуле совершенно обнаженная, в огромной ковбойской шляпе, надвинутой на глаза, прижимая к груди гитару. Подпись гласила: "От Лас-Вегаса до Мадрида".
      Патриция - ее настоящее имя, и она действительно была американкой из штата Юта, но последние двадцать лет жила в Мадриде, в мансарде над баром "Корнишоны". Все звали ее Патри, а девочки из клуба - Бляюта.
      Я несколько раз видел ее номер, и он показался мне довольно экзотичным. Выступления Патриции придавали клубу определенный шик.
      Раздавив окурок сигары, я направился к входу. Судя по доносившейся через закрытые двери музыке, Лола заканчивала исполнение самбы. Фаустино и Шанхай продолжали обсуждать интересовавшую их тему.
      Я уже собирался раздвинуть портьеры и войти в зал, но в этот момент меня догнал горбун и крепко сжал локоть.
      - Сеньор Тони... - он запыхался и тяжело дышал, - сделайте так, чтобы дон Антонио позволил мне торговать сигаретами у входа.
      Я не ответил ни да, ни нет, но он не отпускал меня, пока я наконец не вошел в зал. В нос ударил знакомый запах плохо проветриваемого помещения, пота и дыма, напомнивший о тех временах, когда я приходил сюда каждый вечер на выступления Лолы.
      Когда-то здесь было очень светло, уютно и, я бы даже сказал, приятно. На стенах красовались рисунки с пальмами и мулатками, красная обивка кресел перекликалась с костюмами девушек из кордебалета. Сюда захаживали повеселиться богатые повесы с маленькими усиками, спекулянты, важные чиновники. Тогда клуб назывался просто "Рапсодия".
      Но новый хозяин клуба Антонио все переделал в соответствии со своими представлениями о шике и оригинальности. В результате получилось нечто среднее между фойе провинциального театра и кафе, расположенным на обочине шоссе.
      Шесть артистов состояли в штате, две девушки работали по контракту: Жемчужина Бразилии и Патри, которая уже пятнадцать лет жила с Антонио.
      В зале было десятка полтора мужчин. Они не очень громко разговаривали и смеялись. За пустой стойкой стояли Антонио и старый официант по имени Сеспедес, служивший некогда в военной жандармерии и уволенный за связь с контрабандистами, промышлявшими в Испании "честерфильдом".
      Выступал знаменитый Рокки Болеро в своем неизменном сером двубортном костюме. Он пел "... я увидел тебя и безумно влюбился...", закатывая глаза и жестикулируя.
      Рокки Болеро исполнял в свое время песни протеста. В новом амплуа он мне нравился больше, никто лучше него не пел болеро.
      Я облокотился на стойку, и ко мне сразу же подошел Антонио, высокий грузный мужчина, не производивший тем не менее впечатления толстого человека. Он носил такой ровный прямой пробор, что провести его можно было только с помощью линейки. Пухлые щечки напоминали детскую попку.
      - Смотри, .кто к нам пришел, - сказал он, проводя по стойке салфеткой. - Налить тебе что-нибудь?
      - Джин с тоником, но только тот, что ты держишь для друзей. Боюсь ослепнуть или стать паралитиком.
      - Вечно ты со своими шуточками, юморист.
      Он налил мне джина из бутылки с этикеткой "гордоне". Я отпил глоток этой отравы и отодвинул стакан.
      Антонио прищурил глаза.
      - Никто еще не умер, что ты из себя строишь.
      - Правильно, они не умирают, их разбивает паралич.
      Волоча ноги, подошел Сеспедес, поставил на стойку другую бутылку с точно такой же этикеткой, деликатно кашлянул и удалился. Антонио притворно вздохнул и спрятал мой недопитый стакан под прилавок. У таких, как он, ничего даром не пропадает. Потом вытащил еще один стакан со льдом и налил из новой бутылки. Я причмокнул языком и помахал Сеспедесу рукой.
      - Теперь доволен? - спросил Антонио.
      - Да.
      - За этот джин тебе придется заплатить, а тем я тебя угощал.
      - В любом случае я бы заплатил, Антонио. Кстати, ты не знаешь, как зовут нового комиссара полиции вашего района?
      - Сентено, Хулиан Сентено.
      - Он мой друг, ты в курсе?
      - Да.
      Он снова протер стойку, хотя она была совершенно чистой. Глазки его сузились. Я отпил еще глоток.
      - У меня к тебе просьба.
      - Все, что могу...
      - Там у входа стоит мой приятель, его зовут Шанхай.
      Ему бы хотелось поставить табачный лоток у входа в твое заведение. Кажется, ты против?
      - Не говори мне об этом мерзком горбуне! Многие клиенты, подходя к дверям, спохватываются, что забыли дома сигареты. Если они будут покупать у него, я понесу большие убытки. Ни в коем случае, пошел он к черту!
      - Очень жаль, Антонио. Твои служащие не имеют социального обеспечения, ты закрываешь заведение на три часа позже, чем положено, и не выполняешь элементарные правила пожарной безопасности, даже для виду не держишь какой-нибудь плохонький огнетушитель.
      Я отпил еще глоток. Лола должна была уже заметить меня. Антонио продолжал вытирать стойку. Потом поднял глаза.
      - И ты это сделаешь? Ты?
      Я улыбнулся.
      - Хочешь убедиться?
      - Ты мне за это заплатишь.
      - Шанхай не подорвет твою торговлю.
      Я положил на стойку пятьсот песет и в этот момент услышал позади стук каблучков.
      - Ты уже уходишь? - спросила Лола.
      Черные шелковистые волосы, перехваченные зеленой лентой, доходили ей до пояса. Декольтированное платье было такого же цвета, как лента. Кожа на груди была упругой, эластичной, от нее исходил нежный аромат лимона, ее любимых духов, смешанный с каким-то легким запахом кислого молока. Кристина была худой, мускулистой, с маленькой грудью. У Лолы была идеальная фигура, такой фигуре могла позавидовать любая женщина.
      - Выпей что-нибудь, Лола, - предложил я.
      - Ментоловый со льдом, Антонио, - попросила она.
      Антонио пошел колоть лед.
      - Зачем ты пришел. Тони? - Она облокотилась на стойку рядом со мной, потом подняла руки, чтобы откинуть спадавшие на лоб волосы.
      Спокойно смотреть на это я не могу. Лола не брила волосы под мышками, она их подрезала, а я с четырнадцати лет при виде женщины с закинутыми за голову руками начинаю ощущать признаки тахикардии. Чуть-чуть отодвинувшись от нее,я взял со стойки пятьсот песет.
      - Ты мне не ответил, - Тони. Зачем ты пришел?
      - Сам не знаю.
      - Не знаешь?
      - Думаю, что нет.
      - Я работаю в этом притоне последнюю неделю. Через три дня уезжаю. Мягкая улыбка слегка тронула ее губы. - Репетирую очень хорошее шоу.
      Подошел Антонио со стаканом зеленого ликера, в котором плавал мелко нарубленный лед. Его кривая улыбочка давала понять, что он в курсе наших с Лолой дел.
      - Налей еще джину.
      Он пошарил под прилавком и вытащил тот самый стакан.
      - Ладно, - сказал я и отпил глоток. Лола потягивала ментоловый ликер.
      - Сейчас он тебе уже кажется хорошим, а? - спросил Антонио.
      - Исчезни, у нас личный разговор.
      - Исчезаю, - ответил он и ушел. Ситуация его явно развлекала.
      - Знаешь, после шоу я хочу попробовать себя в театре, в комедии например. Беру уроки дикции и мастерства у одного очень умного и элегантного молодого человека. Талантливый парень, его зовут Гильермо Эрас. Не слыхал?
      - Нет.
      - Он директор крупного театра.
      - Очень рад.
      - Тебе все равно, хочу я стать актрисой или не хочу.
      Тебя такие вопросы никогда не волновали, Тони. А ведь я всегда мечтала быть актрисой, с самого детства.
      - А твой новый импресарио тоже дает тебе уроки?
      - Совсем не остроумно. Тони. Ты всегда считаешь себя очень остроумным. Можешь смеяться над ним сколько хочешь, но он меня действительно любит. И мы скоро поженимся. Он серьезный, солидный человек, а ты кто? Никто. Голодранец, вот ты кто.
      - У вас уже есть квартира?
      - Да, и квартира есть.
      Она отпила еще глоток,
      - Что ж, в добрый час.
      - Почему мы должны обижаться друг на друга? Почему ты не как все люди? У нас с тобой все было прекрасно, ты был... Но мне нужно другое... Знаешь, сколько мне пет?
      - Тридцать пять.
      Она нежно улыбнулась.
      - Сорок.
      - Мне ты говорила, что тридцать пять.
      - Мне сорок лет, я хочу иметь детей, дом с садиком и человека, который бы меня уважал... я хочу гулять с сыном в парке, кормить его сладостями, ожидать у дверей колледжа, когда он подрастет. Ты думаешь, есть такая женщина, которой все это было бы по душе? - Она обвела рукой зал.
      Я посмотрел вокруг. Вошли еще двое мужчин с небрежно повязанными галстуками и сели за столик в углу.
      Мануэпа, болтавшая за другим столиком с тремя женщинами, которых я со своего места у стойки разглядеть не мог, встала и подошла, улыбаясь, к новым клиентам. Рокки Болеро пел "Если бы я встретил родную душу".
      - Ты что, думаешь, есть женщина, которой бы это нравилось? Выходить полуголой на сцену перед всеми этими мужчинами, которые смотрят на тебя маслеными глазками, возбуждаются, а потом приглашают выпить? И это жизнь. Тони? Брось. Меня тошнит от всех мужчин. Вы совсем не понимаете, что нужно женщине, о чем она думает, чего хочет.
      - То ты говорила о театре, сейчас уже речь идет о доме с садиком.
      - Ты никогда ничего не поймешь, Тони.
      - Но ты уже не в том возрасте, когда рожают детей.
      - Вот как! Ты так думаешь... Ну так вот что я тебе скажу: моя мама родила Густавито в пятьдесят два года. В конце концов, мне все равно, я могу и усыновить ребенка.
      Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю.
      Подошел Антонио. До этого он обслуживал у другого конца стойки трех мужчин, непрерывно хлопавших друг друга по спине. Один из них, в маленьких круглых очках, был лысым и с животиком.
      - Лола, тебе не хочется немного поработать? Или ты намерена весь вечер трепать языком?
      - Иду. - Она положила руку мне на плечо, потом нежно погладила волосы за ухом. Взгляд ее блуждал далеко. - Трусики той девушки были очень красивыми и дорогими... она их покупала в Париже... Может быть, это у тебя серьезно. Ты ее любишь?
      - Ты читаешь слишком много дешевых романов.
      - Вот как? Если бы она была тебе безразлична, ты бы не позволил мне уйти в тот раз. Значит, это не просто так, что-то с тобой произошло. Женщина сразу замечает такие вещи. Сколько времени прошло, а ты только сегодня выбрался меня проведать. Она красивая?
      - Да, красивая. Но совсем на тебя не похожа.
      - Все женщины друг на друга не похожи.
      Она резко убрала руку с моих волос и поправила платье. Потом вздохнула и бросила взгляд на мужчин, сидевших за стойкой.
      - Ладно, пора работать, - сказала она. - Так и быть, пусть они меня немного пощупают.
      - Слава богу, - обрадовался Антонио. - Я даже растрогался. Вы не поцелуетесь на прощание, детки?
      Лола посмотрела мне прямо в глаза, не обращая на Антонио никакого внимания.
      - У меня лежат твои вещи. Тони, я их не стала выбрасывать. Приходи, когда хочешь, за ними. Мы всегда...
      всегда будем друзьями, ладно?
      - Ладно. Я знал, что ты не выбросишь мое барахло.
      Ты хорошая девочка, Лола. Лучшая из всех... я...
      - Молчи... не надо ничего говорить... Пока. Счастливо тебе. Тони.
      - И тебе тоже. - Я залпом выпил отраву, которую Антонио называл джином, и посмотрел вслед Лоле, направлявшейся к трем мужчинам у стойки. Они раздвинулись и усадили ее в середину. Смех стал громче. Она прижалась к одному из них. Ее грудь, обтянутая зеленым шелком, четко вырисовывалась на фоне его пиджака.
      - Очень трогательно. Тони. Я с трудом сдерживаю рыдания. Тебе бы на телевидении работать.
      - Антонио, - сказал я, - нагнись-ка ко мне на минуточку.
      Он перегнулся через стойку. От него пахло дешевым одеколоном. Я тоже нагнулся, как будто собирался сказать ему что-то на ухо. Потом схватил за узел галстука и резко рванул вниз. Он издал какой-то утробный звук.
      Видно было, что он задыхается.
      - Слушай внимательно, повторять я не стану.
      Он попытался освободиться, но я держал крепко. Его поросячье лицо стало пурпурным.
      - Шанхай поставит лоток у входа в твое заведение. Не слышу ответа.
      - Ты с... аггг-агг, ты меня задушишь...
      - Да или нет?
      - Да... да.
      Я резко отпустил галстук, и Антонио свалился на спину. Он сразу же схватился руками за горло и стал его растирать. У Сеспедеса в глазах блеснули странные огоньки, выражавшие удовлетворение.
      Я вышел из "Нью-Рапсодии". За спиной у меня звучал смех Лолы. Естественный смех, бархатистый, красивый.
      Смех человека, еще не разучившегося смеяться.
      26
      Свет неоновой рекламы, наверно, падал ему прямо в лицо, потому что глаза у него слезились.
      - Вы в этом уверены, шеф?
      - Да, - ответил я.
      - И я не должен буду давать ему пачку сигарет каждый день?
      - Никаких пачек сигарет, Шанхай. Ни Антонио, ни Фаустино.
      Швейцар, ковырявший зуб ногтем мизинца, всполошился.
      - Ты чего лезешь не в свое дело, умник? Кто ты такой, чтобы указывать Шанхаю? Ты уже не служишь в полиции, так что не вмешивайся не в свое дело, давай мотай отсюда.
      - Что ты сказал, Фаустино? Я плохо расслышал. Повтори еще раз.
      Я подошел к нему поближе. Он совсем вжался в дверь.
      - Но, Тони, мы ведь договорились о пачке в день!..
      - Ну и что?
      - А ты говоришь, чтобы он мне не давал...
      - Захочет - даст, не захочет - не даст. Все будет зависеть от его желания. Понял? Ты тут погоду не делаешь, Фаустино. Эта улица - не твоя собственность. Ни твоя и ни Антонио. У Шанхая есть разрешение на торговлю сигаретами.
      - Вот именно, - сказал горбун. - Официальное разрешение, начиная с сегодняшнего дня. Все законно.
      - Заруби себе на носу, Фаустино, я больше повторять не стану. Он поставит здесь свой лоток, а если ты его хоть пальцем тронешь, я тебя заставлю проглотить твою фирменную фуражку. Ясно? Скажи, что тебе все ясно, Фаустино.
      - Мне все ясно.
      - Так-то лучше.
      - Вы идете домой, сеньор Тони? - спросил горбун.
      Я сказал, что да.
      - Можно пригласить вас что-нибудь выпить?
      - Пошли.
      Шанхай скрипнул зубами, выражая столь странным способом удовлетворение результатами переговоров.
      Жизнь не приучила его улыбаться, но губы сами растягивались в улыбке, обнажая редкие черные зубы. Рот был похож на гнилой помидор, в который воткнули черные ножики. Мы пошли с ним вниз по Десенганьо по направлению к улице Луна. Шанхай шел, ритмично раскачиваясь на своих кривых ножках, глядя в землю. Горб остро топорщился, казалось, он хочет прорвать пиджак.
      Недалеко от полицейского участка он свернул на улицу Писарро.
      - Простите, не могу спокойно ходить мимо полиции, плохо на меня действует. Если вы не против, я знаю тут один бар на улице Пэс.
      - Далеко идти, Шанхай. Давай выпьем пива гденибудь здесь.
      Бар назывался "Дрена". Когда-то он принадлежал известному бандерильеро [Участник корриды, в функцию которого входит раззадорить быка, вонзая в него маленькие дротики с флажками - бандерильи] Чакарте, выступавшему под именем Ниньо де ла Томаса. Умер он от депириум гпременс, то есть от белой горячки, после трех дней беспробудной пьянки. Теперь бар держала его сестра, В прежние времена, когда я еще служил в полицейском участке на улице Даоиз, мы захаживали сюда сыграть партию-другую в домино. Сейчас тут нечего было делать.
      Мы присели за столик в углу. Клиентов было не густо.
      Усатый тип в узком костюме в полоску грыз земляные орехи, держа их кончиками пальцев. Двое пьяных, похоже братьев, о чем-то мрачно шептались.
      Сестра бандерильеро подошла к нашему столику с таким же горячим желанием, с каким приговоренный подходит к виселице, и облокотилась пухлой рукой о спинку стула Шанхая. Она была низенькой, толстой и старой. Под носом у нее расплылась помада,
      - Бар закрывается, - проворчала женщина хриплым голосом.
      - Два пива, пожалуйста. Только очень холодного, - попросил горбун.
      - Мы вас не задержим, - добавил я.
      - Через пять минут закрываю и иду домой. Так и знайте... Хватит уже. Торчишь тут с семи утра, и все без толку. Хватит.
      - Конечно, сеньора, - сказал я. Шанхай вытащил из недр своего пиджака пачку длинных "пэл-мэл" и с важным видом обратился к женщине: - Не желаете ли сигарету, сеньора?
      - Отчего же... - Она решительно засунула длинную сигарету в рот, как будто болт ввернула. Потом прикрыла глаза, скривила рот и наклонила голову, ожидая, чтобы ей дали прикурить.
      Выпустив дым, она умиротворенно изрекла:
      - Уф, прекрасные сигареты... высший класс...
      - Вам нравится?
      - Очень.
      - Возьмите себе всю пачку, я вам дарю.
      Быстрым движением она схватила сигареты.
      - Мне?
      - Да, сеньора. Если вы, конечно, разрешите сделать вам этот маленький подарок.
      - Надо же. Большое спасибо.
      - Принесете нам пивка, сеньора?
      - Холодненького, да?
      - Если можно, сеньора, - сказал он.
      - У меня есть в холодильнике. Сию минуту принесу.
      О.ча принесла пиво, мы отпили прямо из бутылок, не прибегая к помощи стаканов. Женщина стала у стойки, зажав пальцами длинную сигарету, похожую в ее руках на бандерилью покойного братца.
      - Неплохо бы давать Фаустино иногда пачку сигарет.
      С ним следует поддерживать хорошие отношения, Шанхай. Пусть он будет на твоей стороне.
      - Да, сеньор Тони, я уже думал об этом.
      - Ты хорошо знаешь этот район, Шанхай, в курсе всех здешних дел. Много лет прожил в этих краях и изучил каждый уголок. Я хочу попросить тебя об одном одолжении.
      - Одолжении?
      - Вот именно, одолжении.
      - К вашим услугам, сеньор Тони.
      Я допил пиво и закурил свою сигарету. Усатый тип, поглощавший арахис, затянул низким голосом фламенко, отбивая ладонями такт. У него неплохо получалось. Голос был резкий, хриплый и надрывный.
      - Мне нужно знать, где живет Хосе Тантало Соуса.
      Шанхай подавился пивом. Длинное лицо исказил кашель.
      - Извините.
      Он вытер рот тонкими костлявыми пальцами.
      - Что натворил Псих Соуса? - спросил он тихо.
      - Это касается только меня.
      - Шеф, этот человек ненормальный. Настоящий сумасшедший. - Горбун наклонился ко мне и заговорил еще тише. - Псих способен на что угодно, он очень опасен.
      - Где он живет?
      - Не знаю, шеф, честное слово, не знаю. - Он покачал головой. - Никто не знает. Псих все время разъезжает. Сегодня здесь, завтра там... Бог его знает.
      - Он водит дружбу с Паулино Пардалем, владельцем конторы загородных перевозок. Говорят, их можно встретить в районе площади Дос-де-Майо.
      Он кивнул.
      - Я тоже слышал, шеф. Но о Психе я ничего не знаю, клянусь вам.
      - Не клянись так часто. - Я вынул ручку и записал свой адрес и номер телефона на клочке бумаги. - Не клянись так часто, дурная привычка.
      Потом протянул ему клочок бумаги, и он его спрятал в карман пиджака.
      - Узнай, где живет Соуса, и сообщи мне. Если я не снимаю трубку, забеги ко мне домой. Это очень срочно.
      Понял?
      - Шеф...
      - Шанхай, в твоем положении нужны друзья. Не будь идиотом.
      Он посмотрел на меня своими хитренькими глазками, холодными, как крысиный помет.
      - Я отошел от дел, шеф, возраст не тот, чтобы работать по-прежнему. Табачный киоск - вот все, что у меня осталось. Если Псих узнает, что я распустил язык, он способен меня убить. Вы его не знаете, шеф.
      - Никто ничего не узнает. Но если тебе вздумается надуть меня, будет хуже. Тогда тебе придется торговать сигаретами в богадельне.
      Исполнитель фламенко неожиданно оборвал пение.
      Женщина ударила кулаком по столу и скрестила руки на груди.
      - Хватит с меня пения, мать вашу! Вон отсюда! Я закрываю! Убирайтесь все!
      Пьяные клиенты, похожие на братьев, все время что-то мрачно бормотавшие, встали и безропотно покинули бар.
      Исполнитель фламенко, кажется, слишком перебрал, чтобы понять приказ с первого раза. У него были большие воспаленные глаза и доброе лицо с глубокими морщинами, как бы пересекавшими усы по диагонали.
      Женщина снова повысила голос. Мы встали.
      - Сколько с нас, сеньора? - спросил я.
      Женщина посмотрела на горбуна.
      - Мне было приятно угостить вас.
      - Сеньора, я хочу заплатить, - сказал горбун.
      - В другой раз, - ответила хозяйка бара. - Заходите еще, тогда и заплатите. Хорошо?
      Певец медленно, с чувством собственного достоинства встал, пожелал всем спокойной ночи и размеренным шагом, не качаясь, вышел из бара.
      - Можно помочь вам убрать стулья, сеньора?
      - Буду очень благодарна, только не зовите меня сеньорой, мое имя Асун.
      - Асун - красивое имя.
      - А вас как зовут?
      - Констансио Мелеро, к вашим услугам.
      Я встал из-за стола и направился к выходу, предварительно сказав Шанхаю:
      - Не забудь, о чем я тебя просил. Не вздумай забыть.
      - Не беспокойтесь, шеф, - ответил он.
      На улице дул легкий ветерок, жара спала. Я пошел вверх по улице до угла Писарро и Луны. На этот раз я решил обойти стороной клуб "Нью-Рапсодия", свернул на Гран-Вия и дошел до площади Кальяо.
      В ушах у меня все еще звучал бархатистый смех Лолы.
      27
      На следующий день в десять часов вечера я отыскал Рикардо Конде по прозвищу Дартаньян в маленьком баре "Ступенька" в районе Лавапиес. Он был со своей собакой Румбо-Норте. В баре шел оживленный спор. Посетители внимательно слушали Дартаньяна.
      Он, как и раньше, был худым, смуглым, тщательно выбритым. Тонкие седые усы и голубые глаза молодили его.
      Впрочем, мошенники и шулеры почти всегда молодо выглядят.
      - Не верите, - говорил Дартаньян, - давайте поспорим на что хотите. Я никого не обманываю. Этот пес - чудо, другого такого во всем мире нет.
      Я устроился у стойки и попросил пива.
      Дартаньян жестикулировал, клиенты и хозяин недоверчиво смотрели на собаку, растянувшуюся на полу и как будто спавшую.
      - Я хотел бы увидеть это собственными глазами, - сказал хозяин, ставя передо мной бутылку и даже не глядя в мою сторону.
      - В любой момент.
      Хозяин налил белого вина "морилес" и протянул стакан Дартаньяну.
      - А сейчас налейте еще один стакан чего угодно...
      ром, виски, все равно, - сказал Дартаньян.
      - "Вальдепеньяс" подойдет?
      - Пожалуйста, любой алкоголь. - Дартаньян явно входил в роль. Сеньоры, пора делать ставки, - обратился он к присутствующим. - Минимум тысяча песет.
      Какой-то мужчина с брюшком, в больших очках положил на стол зеленую купюру.
      - Итак, - сказал он, - собака найдет оба стакана, выпьет "морилес" и не станет пить "вальдепеньяс". Правильно?
      - Все верно, - подтвердил Дартаньян. - Стаканы будете прятать сами.
      - А у вас есть деньги на случай проигрыша? - вмешался другой клиент, мужчина зрелого возраста в довольно грязном плаще. - Я бы хотел увидеть ваши деньги.
      Рикардито Конде, он же Дартаньян, вытащил из кармана пачку денег. Клиенты с жадностью уставились на них.
      Один я знал, что из всей пачки настоящими были только верхняя и нижняя купюры. Хозяин бара открыл ящик кассы, вынул бумажку в тысячу песет и положил ее рядом с первой.
      - Вот моя ставка. Посмотрим, на что способен этот пес.
      Клиент в плаще колебался. Он почесывал затылок, не зная, решиться ему или нет.
      - Давай ставь, - подбадривал его другой. - Не волнуйся, я сам спрячу стаканы. Так что все будет в порядке.
      - Ладно, - он положил купюру. - Ставлю тысячу.
      Дартаньян повернулся ко мне, приглашая принять участие в споре. Какое-то мгновение он смотрел на меня, и в глазах его весело поблескивали озорные огоньки.
      - Не желаете ли поставить, сеньор? - спросил он.
      - К сожалению, у меня с собой только сто песет, - ответил я. - Какова минимальная ставка?
      - Не годится, - возразил он и опять внимательно посмотрел на меня. Значит, у вас нет тысячи?
      - Нет.
      - Ладно, шутки в сторону, - заявил клиент в очках. - Я сам спрячу стаканы, а собака пусть их найдет, - он обратился к типу в плаще, - пусть выпьет "морилес" и не тронет другой стакан. Правильно я говорю?
      - Все верно, - подтвердил Дартаньян.
      Очкастый снял пиджак и накрыл им голову РумбоНорте. Пес даже не шевельнулся.
      - Так будет надежнее.
      Он взял оба стакана и вышел из бара, но вскоре вернулся и снял пиджак с головы собаки. Лицо его сияло.
      - Попробуй теперь найди, дружок.
      - Не дадите ли мне еще "морилеса"? - обратился Дартаньян к хозяину. Он взял протянутую ему рюмку под внимательными взглядами присутствующих. Потом понюхал ее, отпил глоток, наклонился и поставил рюмку перед собакой.
      Румбо-Норте поднял уши и медленно встал. В нем было килограммов восемьдесят весу, он был такой огромный, что казался помесью собаки и лошади. Потом пес зевнул и посмотрел на хозяина человеческими глазами.
      Дартаньян поднес ему рюмку, тот высунул большой белесый язык и вмиг вылакал ее содержимое.
      Потом удовлетворенно тявкнул, помахал хвостом и легкой рысью, раскачивая огромной головой, направился к двери. Клиенты и хозяин последовали за ним.
      - Что тебе надо? - спросил меня Дартаньян.
      - Поговорить с тобой, Рикардо.
      За дверью послышались возгласы и громкий лай Румбо-Норте.
      - Он тебя никогда не подводит?
      - Никогда.
      Собака и трое мужчин вернулись в бар. Мужчина в плаще выглядел обескураженным.
      - Здесь что-то нечисто, черт возьми! Невероятно! - Дартаньян взял со стойки три бумажки по тысяче песет и не торопясь положил их в карман своего элегантного пиджака и приласкал собаку. Раздраженный субъект не отставал.
      - В чем заключается ваш трюк? Расскажите нам.
      - Нет здесь никакого трюка. Вы проиграли пари. Вот и все.
      - И вы мне будете говорить, что здесь нет обмана?
      Мать вашу!..
      Хозяин бара взял сердитого клиента под руку.
      - Послушай, Висенте, все видели, как эта чертова псина нашла стакан и выпила его. Делать нечего.
      - Никто мне не поверит, если я расскажу, клянусь матерью, - сказал второй. - Я спрятал стаканы за почтовым ящиком, а пес их учуял.
      - Сеньоры... - произнес Рикардо, делая знак собаке. - Спокойной ночи.
      Я заплатил за пиво и вышел следом. Трое мужчин продолжали спорить
      Мы молча пересекли площадь и пошли по улице Хесус и Мария. Шли мы медленно, потому что у собаки была одышка. У лавки скобяных изделий "Двадцатый век" мы остановились. Дартаньян снял решетку с двери, потом отпер висячий и врезной замки, и мы вошли внутрь.