Золотая пчела. Мистраль

М. Таргис

Золотая пчела. Мистраль

От автора

Вы сидите в кресле театра, наблюдая удивительное действо, что создается у вас на глазах талантом постановщиков и актеров. Вы любуетесь образами прошлых лет, переданными особым мастерством художника на прямоугольнике полотна в картинной раме. Вы с трепетом касаетесь страниц старинной книги и разбираете сделанную кем-то от руки выцветшую надпись на полях. Что вы ощущаете при этом – может быть, что на мгновенье соприкоснулись с иной реальностью? Иным миром, иными условиями существования, иными чувствами. Но миг откровения проходит, и вы вскоре забываете о том, что испытали. Герои этих двух повестей заглянули за грань чуть-чуть дальше, не зная, что принесет им это открытие – радость, умиротворение, сознание выполненного долга, разочарование, боль?

Знаменитый в прошлом артист мюзикла, вынужденный оставить сцену из-за психологической травмы, отправляется в небольшой город, чтобы сыграть в спектакле, успех которого дал бы ему шанс вернуться в театр и снова начать жить в полной мере. Можно ли ожидать, что написанная в XIX веке книга сказок столкнет артиста с его собственным прошлым, готовым поставить под вопрос не только судьбу грядущей премьеры, но и человеческую жизнь?

Любопытная студентка случайно попадает на частный островок у побережья Средиземного моря. На старинной вилле она знакомится с владельцем острова – гениальным художником, способным передавать в своих полотнах реальность настолько ярко и точно, что написанные им картины оживают. Удастся ли девушке избежать участи других моделей художника, или она окажется пленницей картины, на столетья привязанной к собственному портрету?

В этой книге читатель найдет две фантазии, где мистика осторожно и мягко вплетается в реальность, не разрушая и не преобразуя повседневную жизнь героев, но одаряя ее легким привкусом нездешнего, оставляя на первом плане деликатно выписанные взаимоотношения между персонажами.

Золотая пчела

1

– Мне сегодня приснился твой сон! – торжественно объявила Вероника, с явным удовлетворением разглядывая себя в мутное старинное зеркало над камином.

Хайди, сидевшая за антикварным бюро, оторвалась от своих записей и с усмешкой посмотрела на подругу.

– Как тебе мог присниться мой сон?

– Ну вот так, – Вероника повернулась к зеркалу спиной и привстала на цыпочки в тщетной попытке рассмотреть, как сидят на ней брюки: каминная полка была расположена выше ее талии. – Вот тебе самой что снилось?

– Ничего мне не снилось, – Хайди принялась методично складывать в папку разложенные на бюро документы, старательно проверяя, правилен ли порядок.

– Ну когда мы наконец пойдем на парти?! – простонала Вероника. – Оторвись ты от этих старых бумажек!

– Я почти закончила.

– Так вот, – Вероника подошла к бюро, бесцеремонно сдвинула пачку пожелтевших от времени писем и присела на край столешницы. – В моем сне я была ты.

– Как это? Ты видела себя или меня со стороны?

– Нет, я просто знала, что я – это ты. Ну, как это бывает во сне. И я – в смысле, ты – бежала через горы… Было пасмурно и сумрачно, и совершенно тихо, а я неслась так легко, почти летя над землей, и одета я была только в… наш медальон! – с игривой улыбочкой Вероника вытянула из выреза блузки тяжелый шар на массивной цепочке из непонятно какого тяжелого металла. – В пчелу!

– Вот уж уволь меня от участия в твоих эротических грезах! – Хайди рассерженно захлопнула папку с документами, но тут же замерла, завороженно глядя на медальон, качавшийся в смуглых пальцах Вероники.

– Это же был мой сон! – усмехнулась Вероника, играя с тяжелой подвеской. – Ну ладно на самом деле эту деталь я придумала. Я не помню что на мне – вернее, на тебе – было надето. Но пчела точно была. Я чувствовала, как она качается у меня на груди, такая тяжелая…

Хайди продолжала задумчиво смотреть на металлический шарик: в свете настольной лампы изнутри его высверкивали сквозь вставку тонкого стекла золотые искры.

– On! – Вероника отпустила медальон, и шарик из металла и стекла скользнул по ее груди в вырез блузки, натянув цепочку. – Расстегнуть еще одну пуговицу или это будет уже слишком?.. Так вот. И там, в лесу, меня ждал он – мужчина твоей мечты!

Хайди улыбнулась.

– Мужчина моей мечты?

– Ну да. Я его сразу узнала. И тогда, собственно, я окончательно поняла, что я – это ты. И бежала я именно к нему. А что было дальше, не знаю – проснулась. Какой идиот всегда выключает сны на самом интересном месте?

– И кто же это был?

– Ну кто-кто… – Вероника щелкнула ногтем по лежавшей на столе книге, переплетенной в темную кожу с тисненым золотым орнаментом. Затейливо-кружевные готические буквы гласили: «Die Rabenschlacht»[1]. – Дитрих твой!

Хайди удивленно приподняла бровь.

– Дитрих Бернский?[2]

– Нет, не этот, а тот твой никогда не существовавший безымянный рыцарь из недописанной истории, – фыркнула Вероника. – Неведомый рыцарь, в поисках которого интеллигентная тридцатилетняя женщина могла оставить свой университет и потащиться в такое Богом забытое место, как Янсталь. То есть, я надеюсь, что дело все-таки в придуманном рыцаре, а не в том, что ты тащишься от полоумной бабульки, которая писала детские сказки…

– Это вовсе не детские сказки, а Лаура Таннен была очень интересной личностью, – отрезала Хайди, поднимаясь из-за бюро.

Она подошла к тому же каминному зеркалу, сдернула резинку, удерживавшую ее волнистую каштановую гриву, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.

– Как он выглядел-то, мой герой? Он хоть был во что-нибудь одет?

– Все, как положено: меч, железо какое-то, тебе виднее, как оно называется.

– А сюрко[3] какого цвета?

– Я таких слов не знаю! Собственно… – Вероника нахмурилась, прикусив алую губу. – Я не уверена, что на нем было какое-то железо. И что вообще что-то было, если ты сама говоришь… – Хайди окинула ее холодным взглядом, и Вероника зачастила: – Просто должна же я была как-то понять, что это рыцарь? Или это само собой разумелось? Ну, это ж был сон! – Она обезоруживающе улыбнулась.

– Ну? – поторопила Хайди. – Говори уже, лицом-то он каков?

Вероника озорно рассмеялась.

– Ага, тебе интересно? Или это важное научное открытие?

Хайди осмотрела кабинет, явно отыскивая предмет потяжелее, потянулась к ближайшему цветочному горшку, из которого свешивались ярко полосатые листья маранты. Вероника поняла, что держать паузу дольше может быть опасно.

– Вылитый Акс Эдлигер! – с придыханием сообщила она.

– Эм… – Хайди снова села за бюро. – Мне это должно что-то говорить?

– Ну мюзикловый артииииист! – расстроилась Вероника. – Аксель Эдлигер – не помнишь? Он же тебе понравился! Я же тебе показывала пиратское видео…

– Ты мне все время что-то показываешь, – отрезала Хайди. – Не могу же я их всех помнить…

– Но он же тебе понравился! Я не понимаю, почему ты не можешь запомнить пару-тройку имен, которые я тебе называю, и удерживаешь в памяти столько пыльных дат и дурацких фактов?! – Она с отвращением осмотрела бюро и с выражением брезгливости отодвинула стопку писем от себя подальше. – Ладно, скажу на понятном тебе языке: Байрон!

– А! – вспомнила Хайди. – Такой красавец с сильным голосом, и на Байрона совсем не похож…

– Да кто нынче знает, как выглядел этот твой Байрон?! – пожала плечами Вероника. – Но Эдлигер красавец – это ты сама признала!

– Интересное лицо, – кивнула Хайди. – Но постой, разве ты мне не говорила, что он гей? Ничего себе, нашла мне мужчину мечты!

– Да я не знаю, кто-то так говорил, а может, и не совсем… Да какая разница?! Речь-то идет о твоем любимом рыцаре! Ну согласись, ты не возражала бы, если бы у твоего Дитриха было лицо Эдлигера?

– Не возражала бы, – усмехнулась Хайди. – Можно даже не только лицо. Плечи у него тоже… внушительные…

– Не говоря уже про вид сзади… – мечтательным тоном добавила Вероника и тут же пояснила: – Я хочу сказать, роскошная осанка!

– Жаль, что мы не узнаем, что там между вами – то есть между нами – было, – Хайди захлопнула стоявший на столе нетбук. – Ну что, идем? Кстати, ты мне напомнила, я все забывала тебе сказать: с неделю назад я наткнулась на твоего Байрона на улице. Вот просто так, иду по тротуару… а навстречу – он.

– И ты не взяла для меня автограф?!

– Я не знала, что ты такая уж его поклонница…

– Для коллекции все сгодится! Я могла бы его обменять!

– Не в моих привычках приставать к людям на улице с такой ерундой. Кроме того, я вообще не была уверена, что это он. Вернее… – Хайди задумалась, – потом-то я поняла, что ошибки быть не могло: такое лицо всегда узнаешь. Но это было так странно: что крупная звезда музыкального театра делает в Янстале?

– Позор! Мне стыдно за тебя! – простонала Вероника. – Со своими трухлявыми древностями ты даже не знаешь, что в театре Яновки будет супер-мега-грандиозное шоу, режиссер из Англии приглашен, куча всяких звезд со всей страны, и Акс Эдлигер играет главную роль!

– Ты же говорила, что он больше не играет.

– Значит, теперь играет снова.

– Здесь? Ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться?

– Откуда я знаю? Может быть, он всю жизнь мечтал выступать в Янстале. Может быть, он тоже любит бабушкины сказки. Или золотых пчел! – Вероника ухмыльнулась, словно озорной чертенок, и задумчиво добавила: – Что-то все такие интересные люди к нам едут, артисты, ученые, культурный уровень города растет на глазах…

Хайди схватила папку с документами и шлепнула Веронику по спине; та с визгом спрыгнула со стола и бросилась к двери.

2

В небе разливался тревожный багрянец заката, придавая неповторимый кровавый оттенок черепичным крышам Йоханнесталя, а на востоке, где возвышались поросшие хвойным лесом горы Свати, уже подступала ночная синь.

Дом покойной писательницы Лауры Таннен стоял на узкой, извилистой улочке на окраине города. Сейчас, когда в надвигающемся сумраке не видна была облупившаяся штукатурка и треснутое стекло в окне второго этажа, укрывшийся за буйно разросшимися зелеными драпировками хмеля и запущенным садом дом, казалось, существовал в далеком прошлом, вдали от музыки техно, интернета и сообщений о терроризме в новостях. И от этого было как-то уютно и спокойно.

Вероника ловкой белочкой взнеслась по чугунной решетке ворот на столб при входе и встала на нем в полный рост, как раз над латунной памятной табличкой.

– Куда ты? – Хайди смотрела на подругу снизу.

Вероника стояла наверху меж багрецом заката и синевой ночи, стройная в своих брюках в обтяжку и короткой курточке, с буйной гривой черных завитков – двадцатидвухлетний экзотический цветок с неожиданным для коренной жительницы Йоханнесталя немецко-славянских кровей южным обликом.

– Я люблю этот город! – закричала она. – Это мой город, и я его люблю! – Вероника раскинула руки, словно стремясь обнять и вершины Свати-Гебирге[4], и купол собора из позеленевшей меди, и завешенные сеткой строительных лесов башни замка Шлосс-Йоханнес на холме над горбами красных крыш. – И даже Лауру твою люблю! Потому что эти ее сказки нашептывали ей Свати и улицы Янсталя.

Хайди внизу зааплодировала. Вероника села на край столба, свесив ноги, и, соскользнув с него, с грохотом приземлилась на выщербленную мостовую.

– Я тоже люблю Янсталь, – сказала Хайди. – Чем больше я узнаю его, тем больше люблю. И здесь я нашла очень хорошего друга, который даже видит за меня мои сны!

Молодые женщины рассмеялись.

– Знаешь… – Вероника снова вытянула из выреза блузки шарик медальона и сняла цепочку через голову. – Бери. Это тебе.

– Ты с ума сошла? Я не могу. Это же… реликвия!

– Это для тебя реликвия, а для меня – старая дурацкая игрушка, купленная предками на аукционе, где распродавали имущество твоей любимой бабульки. Видишь, даже ее вещи оказались никому не нужны, – она решительно вложила медальон в руку Хайди.

Хайди поднесла шарик из металла и стекла к глазам, заглядывая внутрь. Шарик покачивался, крылья помещенной в его центр золотой пчелы посверкивали мелкими искрами в кровавых отсветах заката, она казалась живой.

– Даже рисунок крыльев… Даже пушок на тельце… – прошептала Хайди. – Такая тонкая работа! Это же дорого!

– Ни исторической, ни художественной ценности не представляет, – пожала плечами Вероника. – Я ее сегодня нацепила только ради того сна. Но это же все-таки твой сон. А раз уж и рыцарь наш поблизости шатается…

– Спасибо, дорогая моя, – улыбнулась Хайди, надевая цепочку через голову.

– Да не за что. И вообще, насколько я помню ту сказку, золотая пчела приносила несчастья.

– Наверно, поэтому фрау Таннен и заключила ее в медальон, – предположила Хайди.

Вероника, прищурившись, посмотрела на нее.

– Слушай, у меня иногда возникает такое чувство, будто ты веришь, что все ее истории произошли на самом деле!

– Она так живо все это описала. Мы еще не опаздываем на твою «парти»?

Хайди застегнула молнию куртки, и, в последний раз сверкнув искрой красного золота, пчела на ее груди исчезла из глаз.

3

Барон Лауда фон Лаудаберг оторвался от шахматной партии, которую разыгрывал сам с собой, и обратил удивленный взгляд на своего случайного гостя, вошедшего в залу.

– Ты уже встал? Напрасно…

– Я совершенно здоров, благодарю тебя.

Гость как-то странно подался вперед, словно хотел поклониться, но, не довершив движения, снова выпрямился. Он был бледен, на распухшей щеке его темнела глубокая ссадина, но в целом по его облику трудно было догадаться, что вчера ночью его принесли в замок почти бездыханным. Держался он необычайно, почти неестественно прямо, идеальная осанка подчеркивала мощную грудь и плечи; черты мужественного широкоскулого лица с тяжелым подбородком и узкими, плотно сомкнутыми в тонкую линию губами были не слишком правильны, но производили приятное впечатление. По лицу этому, сильно обветренному и обожженному солнцем, невозможно было угадать возраст мужчины, и в светлых, платинового оттенка волосах и короткой бороде не видно было седины. Брови и ресницы его были темны, как и большие серые глаза, подернутые неведомой печалью, словно пасмурное осеннее небо.

Хозяин замка указал на кресло у камина, и рыцарь кивнул с благодарностью, глубоко вздохнул – последствия вчерашнего удара грудью о сук дерева, торчащий над дорогой, не должны были полностью пройти за одну ночь – и опустился в кресло, по-прежнему держа спину прямо, словно в любой момент готов был вскочить.

– Как твое имя? – спросил хозяин.

– Дитрих… – рыцарь запнулся. – Я бы предпочел…

– Я понимаю, – барон Лауда кивнул и лукаво улыбнулся. – Скажем, Дитрих фон Берн?

– Возможно, – улыбнулся в ответ рыцарь, но улыбка его была отнюдь не веселой, сквозила в ней горькая ирония. – Скажи мне… – рыцарь снова глубоко вздохнул, – со мной был ларец…

– Он здесь, – барон Лауда показал на сундук в углу, на котором действительно стоял деревянный, отделанный металлом и пестрой яшмой ларец, надежно запертый на маленький замок. – Не волнуйся, цел и невредим, никто его не открывал.

Только теперь рыцарь позволил себе опереться спиной о спинку кресла.

– Я бесконечно благодарен тебе. Но обстоятельства вынуждают меня спешить…

– Об этом не может быть и речи: тебе необходимо отдохнуть хотя бы несколько дней. Я не совсем понял, что вчера произошло. Кто-то пытался тебя убить?

– Очевидно, да, – мрачно кивнул рыцарь. – Не знаю, кто это, могу только предполагать.

– Этот арбалетный болт…

– Да, удивительная удача, – теперь рыцарь улыбнулся без всякой иронии, улыбкой необычайно светлой и располагающей, она придавала тепло и мягкость сумрачным глазам. – Что может быть глупее, чем налететь на торчащий над дорогой сук? А ведь именно он спас мне жизнь. Меня вышибло из седла, и болт, нацеленный мне в спину, пролетел мимо… – Он прикоснулся к щеке. – Да и тут Божьей милостью удивительно легко отделался.

– Легко отделался, потому что ехал не слишком быстро, – заметил Лауда. – Меня удивило, что ты не успел заметить этот сук… Бывает, людей выбивает из седла на полном скаку, но ты…

– Я заметил его слишком поздно, чтобы отвернуть в сторону, а наклониться не сумел бы, – покачал головой рыцарь. – Сарацинское копье постаралось, чтобы я более не кланялся… ни деревьям, ни болтам. Божьей милостью я остался жив и в силах продолжать свое служенье. Божьей милостью и… – Он на мгновенье прикрыл глаза. – И потому что был не один.

– Тебя преследуют из-за этого? – Лауда кивнул на ларец.

– Возможно.

– Сокровища из Палестины? Ценный трофей?

Рыцарь печально улыбнулся.

– Величайшее сокровище. Я должен доставить это в… одну церковь.

– Ты исполняешь обет? – понимающе кивнул Лауда.

– Обет… наверно, просто обещание.

– Но ты, должно быть, голоден, – спохватился Лауда, встал из-за столика, подошел вплотную к креслу, внимательно глядя на своего гостя. – Еще мои предки принесли обет помогать всем, кто следует в Святую землю и возвращается оттуда, если помыслы их чисты, – произнес он. – И я продолжаю соблюдать его. Поэтому ты можешь оставаться здесь, сколько будет необходимо для твоего исцеления и безопасного продолжения пути. Здесь тебе ничто не угрожает, ни тебе, ни твоему золоту для церкви, или что там у тебя?

– Благодарю тебя, и да вознаградит Господь твою доброту, – тихо ответил Дитрих и посмотрел в сторону ларца. – Это не золото… это символ любви.

4

– Я опоздала? – Вероника клюнула в щеку молодого парня – техника, с которым она ухитрилась познакомиться пару дней назад, рыская вокруг театра Яновки и стремясь всеми правдами и неправдами проникнуть внутрь.

– В самый раз, – авторитетно заверил ее Питер. – Примадонна наша еще не изволила явиться, если это он тебя больше всего интересует. Он всегда опаздывает.

Молодой человек проводил девушку по длинным, запутанным коридорам с голыми стенами на самый удобный наблюдательный пункт и даже галантно пододвинул облезлый стул, а потом сделал вид, что ничего не заметил, когда Вероника достала из сумочки свою миниатюрную «шпионскую» камеру. Один из осветителей критически осмотрел Веронику с верхней площадки, показал Питеру большой палец в знак одобрения, и тот теперь на многое готов был ради новой знакомой.

– О! Вот и Эдлигер, – Вероника настроила камеру, стараясь действовать так, чтобы никто кроме Питера ее не видел, и приблизила изображение. – Хорош, что да, то да! Осанка… именно, как в моем с…

– Что? – Питер наклонился ниже.

– Неважно. А плащ поверх футболки прикольно смотрится!

– Это же репетиция. Так, прогон реплик на сцене, пение – пока под фортепиано, без оркестра, немного хореографии. За самое интересное еще даже не брались – техника не готова. Будь театр побольше, и будь в нем больше места для репетиций, до основной сцены дело бы еще не дошло. Вот начнутся полноценные репетиции, там будет тебе и грим, и костюмы. Поверь, тогда наш герр Шаттенгланц[5] будет выглядеть более чем внушительно.

– Он и сейчас ничего себе смотрится, – признала Вероника, отрываясь от камеры.

– Не шурши, сейчас запоет, – наклонившись над Вероникиным стулом, Питер приобнял ее на мгновенье.

Плотно сбитый мужчина среднего роста медленной, уверенной походкой обошел стоявших на сцене актеров, лениво поигрывая полой плаща, остановился в центре сцены, откинул со лба светлую с платиновым отливом прядь. Тяжелый черный плащ, послушный уверенной руке, взметнулся, открывая блестевшую серебром подкладку. Артист произносил резкие, отрывистые фразы, тяжело и авторитетно, словно роняя их в бездонную пропасть, а в гигантском пустом пространстве зала нарастала, усиливалась, оживала музыка – неостановимым тревожным крещендо. Потом зазвучал сильный голос, взвиваясь от высокого баритона до резковатого тенора, и Вероника обернулась к Питеру, широко раскрыв глаза и беззвучно артикулируя: «Wow!» – у нее заложило уши.

В полный голос она сказала «Wow!», когда певец резко замолчал после нескончаемо долгой завершающей ноты, а потом обернулся к режиссеру с неожиданно застенчивой улыбкой и совершенно будничным тоном спросил:

– Пожалуй, сойдет?

Остальные актеры от души зааплодировали, и Вероника могла не беспокоиться, что ее услышат.

– Шикарный голос. Не скажу, что очень уж красивый, на любителя… но парень делает с ним что хочет! Кто-нибудь засекал время, сколько он тянет этот шлюсстон?[6]

– Двадцать пять – тридцать секунд, как нечего делать! – ответил Питер с такой гордостью, будто это было его личное достижение.

– Слушай, а Эдлигер никогда не играл в «Камелоте» или чем-нибудь подобном, с рыцарями?

– Вроде нет. Не припомню. Он играл Вальжана, Призрака Оперы, Байрона, разумеется… Никаких рыцарей. Разве что любит исполнять на концертах «Квест»[7] – арию дон Кихота.

– Байрона знаю, – блеснула эрудицией Вероника. – Только он там явно не блондин.

– Да и без трехдневной щетины, – усмехнулся Питер.

– Но так ему больше идет, – решила Вероника. – Я это просто к тому… Я б посмотрела на него во всем этом рыцарском железе… С его узким ртом и…

– Смотри, что сейчас будет! – подтолкнул ее Питер.

– Еще и танцует! – мечтательно вздохнула Вероника.

– Не всякий ведущий актер справляется и с танцем, – пояснил Питер. – Обычно, когда танец сложный, это делают дублеры…

– А то я не знаю! Черт возьми! – в восторге взвизгнула Вероника, испуганно прикрыла рот ладошкой и виновато оглянулась на смеющегося Питера. – Вот это силища!

Эдлигер на сцене легко поднял над головой героиню, плащ соскользнул с плеч ему за спину, бугры мышц перекатывались на обнаженных руках. Оба громко смеялись. Девушка так же легко спорхнула на пол, и Эдлигер весело осмотрелся.

– Так и не вставили в текст?

Над сценой грянул хохот.

Вероника вопросительно посмотрела на Питера.

– «Семейная» шутка. Она каждый раз взвизгивает, никак не может удержаться, а он каждый раз успокаивает ее, мол, не бойся, не уроню. Ну и после восьмого раза он стал предлагать включить и визг, и слова в либретто.

– Но героиня-то у вас не худышка!

– Да уж, тебя бы и я вот так подбросил! – Питер с удовольствием осмотрел тонкую фигурку Вероники.

– Ну нет, это я доверю только вашему Шаттенгланцу, – возразила девушка.

– Больше я тебя сюда не приведу, – пригрозил Питер.

– Приведешь-приведешь, – Вероника снова приблизила лицо Эдлигера в камере. – Нравится мне этот парень! Ему ведь должно быть уже за сорок?

– Бери выше! – мстительно ухмыльнулся Питер. – Лет сорок шесть – сорок восемь. Он же лет десять вообще не играл.

– Пустишь меня еще раз на репетицию – я подругу приведу? – спросила Вероника.

– Я тебе еще экскурсии должен водить? Меня уволят!

– Да ладно тебе ревновать! – хихикнула Вероника. – Сорок восемь для меня – ужас! Да и с ориентацией неясно.

– Почему же неясно? – фыркнул Питер. – Как раз все ясно.

– Тем более. Я его подруге показать должна. Он… ну, как бы ее рыцарь.

– Не знаю, – Питер выпрямился, придерживаясь за спинку стула Вероники.

– Да не жмись ты, сядь рядом, – разрешила девушка и подвинулась.

Питер с готовностью обхватил ее руками – иначе вдвоем на одном стуле было никак не поместиться.

– А почему он не играл-то до сих пор?

– А черт его знает. Вроде была какая-то травма на сцене…

– По всему судя, он в отличной форме!

– Что-то с ним не то, – серьезно сказал Питер. – Или именно это шоу у него не ладится. Или он как-то слишком легко к делу относится. Хотя, казалось бы…

– Погоди, – Вероника вытянулась вперед, снова делая в окошке камеры крупный план. – С ним точно что-то не так. Лицо совершенно белое. И так резко…

Она мягко высвободилась из объятий Питера, сдвинулась на самый краешек стула, словно готова была в любой момент вскочить и куда-то бежать – на помощь?

Светловолосый мужчина вышел на авансцену, опустив глаза и сжимая пальцами переносицу, потом глубоко вздохнул и, оглядевшись, объявил:

– Это мы сегодня пропустим.

И, на ходу снимая и аккуратно складывая плащ, он ушел со сцены.

Вероника и Питер недоуменно переглянулись.

5

Тонда Яновка, директор Йоханнесталь-театра, поднял глаза от документов, которые просматривал, когда дверь распахнулась без всякого предупреждения или стука, и в кабинет вошел, широко шагая, Аксель Эдлигер.

– Ты хотел со мной поговорить.

Актер решительно придвинул к столу стоявшее в углу кабинета кожаное кресло и сел в него. Теперь на нем была расстегнутая на широкой груди клетчатая рубашка с коротким рукавом; светлые пряди, еще влажные после душа, липли к высокому лбу. Тонда, тонкий, сухой, с седеющими усами на узком лице, уставился на Акселя без особого энтузиазма.

Артист потер лоб кончиками пальцев и посмотрел на директора театра.

– Тонда, у тебя выпить не найдется?

– Не найдется, – холодно ответил Яновка.

– Не верю. Ты же должен угощать каких-нибудь важных персон, уговаривая их подписать какие-нибудь важные контракты…

– Я на работе! – рыкнул Яновка. – Ты, между прочим, – тоже. И ты еще смеешь задавать такой вопрос после того, что устроил на репетиции?

– Я устроил?

– Я уже начинаю жалеть, что обратился к тебе, – Яновка поправил косо лежавший на столе карандаш. – Мне сказали, сегодня на репетиции тебе стало плохо?

– Это сильно сказано…

– Или что? Ты внезапно забыл весь текст?

– Музыку! – усмехнулся Аксель, вспомнив старый театральный анекдот. – Нет, я просто как-то ненадолго выпал из реальности…

– Ты постоянно опаздываешь. И ты уже который раз срываешь репетицию.

– Было бы что репетировать! – огрызнулся Аксель. – Возимся с какими-то разрозненными кусками в ожидании твоей техники, которая упорно остается понятием чисто виртуальным. Я не привык так работать!

– Страшно подумать, что будет, когда начнутся полноценные репетиции! – вздохнул Яновка и скорбно сдвинул брови. – Аксо, ну почему ты так меня подводишь?

– Я не знаю, что это, – признался Аксель. – Этот город действует на меня как-то странно…

– Я скажу тебе, что на тебя странно действует! – снова вскипел Яновка. – На тебя странно действуют твои ночные эскапады, вечеринки до утра, шатания по барам с кем попало!

– Ты прекрасно знаешь, почему… – начал Аксель.

– Так обратись к врачу!

– Да иди ты…

– А ты вообще-то уверен, что это возвращение на сцену тебе так уж необходимо? – снова успокоившись, спросил Яновка. – Может быть, вовсе не стоило—

– Перестань, – устало отмахнулся Аксель. – И не переживай, все будет в норме. Уж ты-то, в конце концов, должен меня знать. Мы же вместе учились…

– Да, мы вместе учились в школе и вместе играли в мушкетеров, и что? Это все в далеком прошлом. Портоса больше нет, а у Арамиса другая жизнь, мы разве что здороваемся, встретившись где-то по долгу службы. А ты, между прочим, был первым, кто ушел. Сбежал на Запад, исчез, не сказав никому ни слова, даже не попрощавшись…

– Даже не попрощавшись, – медленно повторил Аксель, задумчиво глядя большими темно-серыми глазами на стол Яновки. – А вы так и не простили мне это? Или то, что, уехав из ГДР, я добился большего успеха, чем вы все вместе взятые?

Яновка поморщился и слегка повел рукой в сторону, словно отметая вопрос Акселя.

– Это дело прошлое…

– Дело прошлое… Да, – тихо произнес актер. – Это уже в прошлом.

– Ты был роскошным Вальжаном, – вздохнул Яновка. – Просто роскошным.

– Я мог запросто поднять ту телегу, будь она даже настоящей, – ухмыльнулся Аксель.

– Не сомневаюсь, – повеселел Яновка. – И Байрон твой был хорош, еще как хорош… Я видел. Ну да. Но есть много хороших ролей и для нашего возраста.

– Вот именно, – Аксель взял со стола тяжелую мраморную пепельницу, повертел в руках. – Значит, с нашим Арамисом ты не общаешься?

– Карл теперь в городской администрации, – ответил Яновка. – Может быть, кстати, тебе бы стоило восстановить с ним контакт. Если уж ты приехал работать сюда, связи…

– У него хорошие связи?

– Как и у всей нашей администрации! – фыркнул Яновка. – Они все хором радостно лижут задницу герру Леграну.

– Легран… Постой. Эмерих Легран? – вздернул бровь Аксель.

– Ты его знаешь?

– Нет, лично не знаком, – скривился Аксель, перекинул пепельницу из руки в руку и вернул на стол.

– А стоило бы. Это и театру не помешало бы. Он самый богатый человек здесь и активно вкладывает средства в Янсталь. А ты… именно ты, вероятно, мог бы найти к нему подход… – Тон да замялся, бросил быстрый взгляд на Акселя и уставился на пепельницу.

– Почему именно я? – широко раскрыл глаза Аксель.

– Ну… – Яновка поправил криво стоявшую пепельницу. – Он, как я слышал, тоже…

– Что – тоже?

– Если этот человек тебе неприятен, то и говорить не о чем, – сказал Яновка, снова раздражаясь. – Просто мне не помешала бы сейчас любая помощь и протекция. Я хожу, как по лезвию бритвы, а ты, Аксо, знаешь ли, мое положение не укрепляешь!

Аксель пожал плечами.

– Я не знаю, – Яновка покачал головой, осмотрел стены собственного кабинета, задержав взгляд на картине Хайнделя[8] на стене напротив, словно она могла подсказать ему правильное решение. – Мы же еще даже не начали ставить трюки. Это уже может быть просто опасно!

Аксель снова пожал плечами.

– Я думаю… – Яновка протянул руку через стол, поднес к пепельнице, стал переставлять ее, ища идеальное положение. – У нас заключен договор, но…

– У нас заключен договор, – повторил Аксель, резко выпрямляясь в кресле. – К черту договор, тебе достаточно было бы сказать слово, но… Тонда, ты этого не сделаешь. Мне нужен этот шанс. В конце концов, мы…

– …играли в мушкетеров, – тяжело вздохнул директор театра и, оторвав взгляд от пепельницы, посмотрел на Акселя. – И можешь не напоминать мне о том долге, я его отдал полностью.

– Я и не собирался, – тихо сказал Аксель. – И это тут совершенно ни при чем. Это другая история.

– Да, это другая история, – кивнул Яновка. – Да, ты помог мне поднять этот театр, но у тебя были деньги, ты мог легко себе это позволить, ты рисковал только ими. У меня же поставлена на карту вся моя жизнь, все будущее. Будущее моего театра. Здесь ведь никогда не делали ничего подобного. Я слишком многое поставил на это шоу. И на твое имя. Аксо, не подводи меня!

– Не забывай, что я заинтересован в успехе ничуть не меньше тебя, – заметил Аксель. – И у меня на карту поставлено не меньше, а может быть, даже больше. Если я не добьюсь успеха здесь, кто даст мне ангажемент в большом театре? Тонда, клянусь тебе, я делаю и сделаю все, что в моих силах… – Он протянул руку и на мгновенье накрыл ею руку Яновки, так и лежавшую у пепельницы. – Может быть, мне нужно еще немного времени?

Яновка кивнул.

– Черт с тобой. Но смотри, чтобы я не раскаялся в этом. И если уж никак не можешь оставаться один, в самом деле, реши это как-нибудь… Собаку заведи… Любовницу постоянную, в смысле, парня себе найди, ну… А то поживи у меня пока.

Аксель приподнял брови.

– Магда и дети будут только рады. И для пользы дела…

– Нет уж, благодарю, – рассмеялся Аксель, снова откидываясь в кресле. – Правда, очень ценю твое приглашение, но не стоит. Семейная жизнь – это не то, к тому же… – Он прокашлялся. – Насколько я понимаю, к премьере приедет Карина с детьми… Только я не думаю, что это выход, скорее, наоборот. Я еще могу убедить ее не селиться со мной в одном номере – я же пою в любое время суток… Но вот как бы отселить ее вообще в другую гостиницу? В Янстале есть еще одна приличная гостиница, желательно, на другом конце города?

– Что еще за Карина?

– Все та же.

– Она же ушла от тебя.

– Она уже два раза уходила от меня, – вздохнул Аксель. – Плохо то, что она возвращается. Видимо, снова решила, что меня надо спасать. А ее присутствие мое положение ничуть не облегчает.

– Почему ты с ней не разведешься? Уж, казалось бы, у тебя есть все основания…

– Казалось бы, есть все основания, – согласился Аксель. – Но тогда она будет мне обходиться еще дороже, чем сейчас. К тому же… Вначале это было хорошо, и я был ее первым мужчиной, в конце концов. И она действительно любит меня, просто это принимает у нее какие-то устрашающие формы.

– Я вообще не понимаю, как ты ухитрился жениться.

– По молодости, по глупости. И только потом понял, что это не для меня.

– А дети?

– Это ее дети. Завела их себе где-то между… мной и мной. Симпатичные дети. Но их она тоже… любит. – Аксель поморщился и встал. – Думаю, мне пора, – Он обошел стол, встал у кресла директора и сжал его худое, острое плечо. – Это будет не успех, Тонда. Это будет триумф. Обещаю.

Яновка молча кивнул. Аксель отпустил его плечо, выпрямился и, расправив плечи – стать у него была королевская, – вышел из кабинета.

Яновка некоторое время смотрел ему вслед – вернее, на закрытую дверь – а потом внезапно от души выругался, ударив ладонью по столешнице.

6

– Вот сейчас это будет! – Вероника с громким хлюпом втянула из стакана остатки сока через соломинку, напряженно всматриваясь в экран компьютера.

Изображение на экране пометалось, потеряло четкость, потом снова настроилось, и стало видно, как Эдлигер, смеясь, хлопает кого-то по плечу и поправляет сползший во время танца плащ.

– Ой, нет, еще не сейчас! В общем, я уже не уверена, что это твой рыцарь. Какое-то у меня впечатление… тяжелое.

– Оставь ты моего рыцаря в покое! – махнула рукой Хайди, сидевшая рядом. – Честно говоря, после твоего рассказа мне этот Эдлигер не слишком симпатичен. Если он так относится к своей работе…

– Да нет, тут что-то другое. Я, знаешь, поспрашивала там еще кое-кого, так вроде они все только рады с ним работать. Вроде как он со всеми неизменно приветлив и любезен. И смешит их постоянно – ну это и по записи видно. Так что никакой такой звездности. И чтобы пил, как говорят, по нему незаметно: голос отличный и выглядит классно для своих лет. А когда он из театра выходил, мы с Питером стояли у дверей, и Эдлигер, проходя мимо, мне улыбнулся. Ты не представляешь, что это была за улыбка! И ведь я ничего не хотела, даже к нему не обращалась. Нет, мужик он что надо! Но тем не менее… О, смотри, удачный кадр!

Хайди, не отрывая глаз от экрана, поставила свой стакан с соком в опасной близости от края компьютерного стола. Артист пел, вся сцена погрузилась во мрак, луч прожектора выхватывал из темноты только его лицо и неожиданно маленькие и изящные для его массивного тела кисти рук, стискивавшие края черного плаща. Казалось, что лицо Эдлигера излучает собственное свечение, золотистый ореол на грани света и тьмы вокруг блестящих светлых волос. А потом прямо на глазах что-то заметно переменилось, хотя трудно было понять, что именно. Как будто черты породистого лица заострились, или изменилось выражение глаз, а может быть, цвет их и глубина, и одновременно кожа стремительно утратила всякую краску. Эта метаморфоза была настолько быстрой и явной, что Хайди вздрогнула, едва не смахнув со стола стакан.

– Жуть, правда? – Вероника щелкнула «пробелом», останавливая кадр. – Ты когда-нибудь видела, чтобы лицо вот так моментально менялось? Как будто это уже совсем другой человек. Прямо страшно становится.

– Ну, мы знаем, что он очень талантливый актер, – заметила Хайди. – Он, наверно, одними глазами может целую пьесу разыграть. А роль у него тут явно не положительная. Насколько я поняла, этот Шаттенгланц – что-то вроде злого волшебника, верно?

– А ты когда-нибудь видела, чтобы кожа так быстро меняла цвет?

– Просто изменили освещение.

– Да ничего там не меняли, я же там была. И сразу после этого он просто взял и ушел.

– А потом улыбался тебе у выхода?

– Это было через пару часов. У него было время на… на что, собственно? На то, чтобы прийти в себя?

– Ты спрашиваешь, видела ли я, чтобы человек вот так резко бледнел. Вообще-то, видела. Может быть, ему кто-то неожиданно сообщил что-то неприятное?

– Когда? Он все время был на сцене!

– Они там, на сцене, черте чем занимались, насколько я вижу!

– Нет же, ты сама видела, никто к нему не подходил, это произошло прямо на глазах.

– Значит, до него доходит медленно! А может, он вдруг что-то вспомнил или о чем-то догадался.

– Говорю тебе, у него стало совершенно чужое лицо, как… Не знаю, может, у него какая-нибудь шизофрения, или как это называется?

– А знаешь… – Хайди наклонила голову, разглядывая лицо на экране. – Мой Дитрих, как ты его называешь, действительно мог быть таким. Этот взгляд… Чем-то он ему очень подходит.

– Значит, наконец-то мы знаем, как выглядел твой герой! – обрадовалась Вероника.

– Что за глупости, в самом деле! – не выдержала Хайди. – Как можно строить какие-либо предположения, основываясь на том, что ты видела во сне? Сон – это случайность, иллюзия, не имеющая абсолютно никакого отношения к реальности. Ты думала обо мне, думала об этом Эдлигере, вот твой сон все и свел воедино.

– И золотую пчелу, – напомнила Вероника. – Вот уж о ней я совершенно точно не думала!

– Думала-думала. Может быть, она случайно попалась тебе на глаза.

– Нет, это невозможно! – возмутилась Вероника. – И ты еще говоришь мне об иллюзиях! Ты – историк, ученый вроде как – озабочена никогда не существовавшим персонажем, читаешь и перечитываешь сказания о Дитрихе, что там еще? – «Крабата»[9] и сказки Лауры Таннен!

– Почему? Я еще фантастику люблю, – напомнила Хайди.

– Того не доставало! Ученый, тоже мне. Что ты надеешься найти в детских сказках? Изучаешь с усердием, достойным лучшего применения, биографию помешанной старухи, которая никого не интересует. Если тебе так нравится Янсталь, написала бы популярную книжку по его истории, потому что ничего подобного у нас нет, а в последнее время всех стали интересовать эти пыльные дела. Было бы хоть что-то перспективное…

– Биография фрау Таннен – официальная тема моей работы, – возразила Хайди. – Но, кроме того, я просто хочу узнать тайну этого рыцаря. Чем кончилась его история на самом деле?

– На каком самом деле?! – взвизгнула Вероника.

– Ну, чем она должна была закончиться! Тот, кто писал рассказ, наверно, знал, какой будет конец?

– Я не понимаю… Ты что, всерьез рассчитываешь найти в конце концов в каком-нибудь трухлявом ящике ветхую бумаженцию с выцветшей надписью: «И исполнил рыцарь свою клятву, и жили они долго и счастливо», да?

– Вероятно, да, – улыбнулась Хайди. – Хотя не думаю, что там мог быть хэппи-энд: слишком тяжко было бремя и слишком глубоки раны. Но ведь это возможно…

– Возможно? Это — возможно? Да ты ведь даже не уверена, что именно Лаура писала тот рассказ! Собственно, скорее всего, не она!

– На самом деле…

Вероника нагнулась, подтянула к своему стулу валявшуюся на полу сумку Хайди и выудила из нее темно-зеленый потрепанный том издания конца XIX века.

– Прекрати! – приказала Хайди, но Вероника, не слушая, распахнула книгу.

– И что мы имеем? – победным тоном вопросила она. – Ужас, фрактура[10]! И ты все это прочитала?.. Итак, мы имеем начало рассказа, нацарапанное прямо на полях и нахзаце[11] ее книги. Вот и все историческое свидетельство. Источник – кажется, так это называется?

– Именно в этом экземпляре книги полно рисунков и шифрованных заметок, сделанных на полях ее рукой! Тем он и ценен.

– Но рассказ написан другим почерком – ты сама говорила.

– Зато шифр и стиль совпадают. Может быть, кто-то писал под ее диктовку.

– В ее книге?

– Может быть, больше негде было. Мало ли, какие были обстоятельства. Знаешь, как это бывает у писателей?

– Я не знаю, как это бывает у писателей!

– Один русский писатель, имя которого тебе ничего не скажет, утверждал, что самые лучшие произведения – это те, которые были записаны на уголке скатерти. Подумай сама: рассказ не окончен, конечно, именно потому, что книга – не лучшее место для литературных опытов.

– Почему же? – Вероника без особого пиетета листала старую книгу, не обращая внимания на то, как морщится Хайди. – Тут еще форзац чистый. И оборотные стороны листов с картинками… На целых два рассказа хватит, если мелким почерком.

– Ведь вполне вероятно, что где-то лежит папка или тетрадь с окончанием этой истории. А где мне ее искать, кроме как в этом доме?

– Вполне вероятно, что история эта никогда не была дописана! – дернула плечом Вероника и кинула книгу на журнальный столик, где стояла рюмка с остатками недопитого вчера вина, валялся последний номер «Бильда»[12] и несколько фантиков от конфет. Хайди взяла книгу и бережно отерла ладонями обложку.

– Истории Лауры Таннен… Кстати, перестань называть ее «бабулькой», свои рассказы она писала еще юной девушкой…

– А потом свихнулась и прожила сто лет!

– Неважно. Ее истории все как-то связаны между собой. И как-то неуловимо привязаны к Йоханнесталю. Они существуют сами по себе, но вместе словно бы образуют единое целое, общую картину, которую мне никак не удается разглядеть. Как будто это головоломка, к которой нужно подобрать один-единственный ключ, и тогда все станет ясно. Но я никак не могу его найти. Может быть, этим ключом является именно недописанный рассказ? Или его отсутствующая часть?

– Так я тебе уже все собрала! – просияла Вероника. – В моем сне! Чего тебе еще надо? – ты, он и пчела!

Хайди покачала головой и аккуратно убрала книгу обратно в сумку.

– И что ты мне предлагаешь? Подстеречь Эдлигера у выхода из театра и спросить: герр артист, а не знаете ли вы, чем кончил безымянный рыцарь из недописанного рассказа на полях книги Лауры Таннен?

– Это было бы ничуть не более безнадежно, чем твои поиски!

– Может, действительно попробовать? – вздохнула Хайди. – В любом случае, времени у меня мало…

– Что так? В Университете сообразили, что ты занимаешься совершенно бессмысленным делом, и грозят отобрать стипендию?

– В Университете не сомневаются, что я занимаюсь нужным и благородным делом, – Хайди отодвинула Веронику от стола вместе с компьютерным стулом, свернула все еще висевшее на экране окно плейера с лицом Эдлигера, открыла браузер и быстро вышла на сайт новостей Йоханнесталя. – А вот как тебе это нравится?

– Они что, с ума сошли? – ужаснулась Вероника. – Они хотят снести Штадтранд? И застроить его заново? Ну знаете ли, этот герр Легран…

– Я глазам своим не могла поверить, когда это прочитала! – пожаловалась Хайди. – Янсталь – город с такой богатой историей, в Средние века он имел немалое значение, а Штадтранд существовал уже тогда – как отдельное поселение за стенами города, конечно. А он хочет просто так взять и уничтожить дыхание тысячи лет!

– Честно говоря… – Вероника, несколько остыв, листала картинки в статье. – То, что они обещаются там построить, выглядит симпатично. И ты сама прекрасно знаешь, что дома там разваливаются прямо на глазах. И даже не дома, а сами улицы! На машине по некоторым переулкам уже и ездить-то опасно, тем более что с каждой поездкой колеса разбивают мостовые все больше. Не говоря уже о подвижках грунта… Но дом, конечно, жалко. И кто знает, что тогда будет со всеми вещами?..

– Вот именно, – мрачно кивнула Хайди. – Но меня-то уж точно никто спрашивать не будет. Значит, надо работать интенсивнее, чтобы закончить все, прежде чем меня выставят из дома.

7

– Тридцать лет – приличный срок, – Карл Йорген облокотился о балюстраду смотровой площадки на колокольне, щуря в полутьме светлые глаза.

Сгущались сумерки, наплывая синевой из-за Свати-Гебирге; суровая башня, в Средние века служившая тюрьмой, поднималась над Штадтрандом кургузым черным силуэтом, но зеленый купол собора совсем рядом еще подсвечивало заходящее солнце, вызолачивая его западный край и переплеты круглых окон – «бычьих глаз».

– Тридцать лет – приличный срок, – повторил Аксель. Держа руки в карманах куртки, сдвинув густые прямые брови, он неотрывно смотрел на плавные линии синих вершин, загораживавших горизонт. – Это целая жизнь. Все вокруг бурлит и кипит, ты не замечаешь, как пролетает время, а потом возвращаешься в детство и не можешь найти то неизменное, что всегда существовало где-то в мире, как тихая бухта в бурю… потому что здесь тоже прошло тридцать лет. Странное чувство, как будто выбивают из-под ног точку опоры.

– Знаешь ли, здесь за это время тоже много всего произошло! Когда ты уехал, мы жили в другой стране.

– Разумеется, – кивнул Аксель. – Просто я ожидал… не знаю, чего. Я был готов к наплыву сентиментальности до слез, к чему-то такому… Знаешь, воспоминания – ах, как это было, вот тут мы играли детьми, вот тут – первый поцелуй. И – ничего подобного. Я просто не узнал Янсталь. Нет, узнал, конечно, когда пришел в центр, но и здесь все здания выглядят по-другому. Даже отсюда, – Он медленно обвел глазами панораму города, фиолетовые в сумерках крыши и покрытые лесами башни замка, – вид другой. Крыши чище.

– Ты еще не был на Лютагассе, – усмехнулся Йорген. – Если тебе нужны сентиментальные слезы, сходи туда.

– Я еще не был на Лютагассе, – медленно повторил Аксель. – Да. Я боялся, что и там… все изменилось.

– Все рассыпается от дряхлости, а так ничего не изменилось.

– Лютагассе, – мечтательно произнес Аксель. – Наверно, только там, в восточных кварталах, еще сохранились вендские[13] названия… Стилизованные до неузнаваемости.

– Ты забыл Тонду Яновку, который сидит в самом центре, – фыркнул Йорген.

– Это верно, – тепло улыбнулся Аксель.

– Как тебе работается в его театре?

– Превосходно, разумеется.

– Да? – Йорген обернулся. – Мне казалось, с возрастом он становится все большим занудой.

– Не заметил. Но знаешь, у нас ведь с ним всегда были хорошие отношения.

– Да, помнится, вы крепко дружили. И восстановили связь уже в девяностые, да?

– Да. Восстановили.

– Ему нужны были деньги.

Аксель резко мотнул головой.

– Я так не думаю.

– Да ладно тебе. Он только и трясется над своим драгоценным театром.

– Это нормально. Это его дитя.

Оба помолчали. Йорген достал из кармана пачку сигарет и закурил, прикрывая огонек ладонями от ветра. Аксель подошел к балюстраде, облокотился на нее, встав так близко, что его мощное плечо, обтянутое мягкой кожей куртки, касалось плеча собеседника. Йоргена автоматически потянуло отодвинуться, но он вовремя вспомнил, что для Акселя почти жизненно важно это осязаемое ощущение чьего-то присутствия рядом, и не двинулся с места.

– Да, надо будет сходить на Лютагассе, – произнес Аксель, вглядываясь в густеющую тьму.

– Не тяни с этим, – посоветовал Йорген. – Скоро ее не будет.

– Не будет?

– Уже принято решение по городскому планированию. Восточные кварталы снесут, там предполагается новая застройка.

– Почему?

– Вот сходи туда и поймешь, почему. Там уже почти никто не живет, кроме нескольких стариков.

– А что насчет дома?

Йорген пожал плечами.

– Он в таком же аварийном состоянии, как и остальные, и реставрировать его никто не намерен. Ты, кстати, теоретически можешь заявить на него права. Если хочешь подпортить настроение герру Леграну.

– Это его инициатива?

– Это его деньги.

Аксель пожал плечами.

– Да нет. Зачем мне дом?

– Зачем человеку может быть дом? – криво усмехнулся Йорген. – Дай подумать. Ты мог бы завести себе парня и зажить с ним в семейном гнезде на старости лет…

– Я? В Янстале? – сделал большие глаза Аксель.

– Об этом речь все равно не идет. Разве что, пригрозив Леграну возможностью суда, ты можешь получить какие-то деньги. А район все равно снесут.

– А Штадтранд не жалко? Дух времени…

– В прах этот дух рассыпается. А городу нужно расширяться.

– И куда же он будет за Штадтрандом расширяться? Там дальше – только рудники, – Аксель махнул рукой в сторону гор. – Или вы их уже превратили в туристический аттракцион, укрепили стены, провели электричество?

– Нет. Вот где не изменилось совершенно ничего, – медленно произнес Карл и добавил, сделав глубокую затяжку. – Можешь проверить.

– Проверить, – тихо повторил Аксель, обхватив себя ладонями за плечи.

Скосив глаза, Йорген заметил, как побелели костяшки пальцев на руке артиста, стиснувшей кожаный рукав.

– Что та твоя… проблема? Не прошло со временем?

Аксель ответил не сразу. Отпустив плечо, он протянул руку, вынул из губ Йоргена сигарету и от души затянулся.

– Стало хуже, – наконец сказал он, следя за растворявшимся в темном воздухе облачком дыма. – С тех пор жизнь еще дважды здорово прикладывала меня… хребтом, – Аксель мрачно рассмеялся. – И постепенно стало уже… серьезно… Вот что значит гоняться за золотыми пчелами! – произнес он другим тоном, погасил сигарету о балюстраду и бросил в стоявшую рядом урну.

– Я так понял из твоих слов, – снова заговорил Йорген, – что идея поселиться в Йоханнестале тебя не прельщает. Объясни мне тогда, почему ты здесь? Только ради старой дружбы? – Он переменил позу, повернувшись к Акселю лицом.

– Не только. Просто был самый подходящий момент для подобного предложения. Я как раз понял, что должен вернуться на сцену. Почему бы не начать здесь?

– Значит, для тебя это так важно…

– Для меня это так же важно, как и для Тонды.

– Значит, ты действительно веришь в успех шоу? Здесь никогда раньше не ставили мюзиклы.

– Успех будет.

– Конечно, – улыбнулся Карл. – Одно твое имя…

– Да что там мое имя? Это пафосная пьеса с хорошей музыкой и грандиозное шоу с эффектными трюками. Именно то, что нужно для начала. А меня тут, кстати, не так уж хорошо знают. А те, кто мог бы приехать с Запада, меня уже успели забыть.

– Верно. И у меня как раз есть идея, – Йорген посмотрел на площадь перед собором, уже залитую золотистым светом фонарей. – Лишняя реклама вам ведь не помешает? На день города у нас состоится бал в Замковом саду – может, выступишь с парой-тройкой песен? Что-нибудь из твоего постоянного репертуара и из нового шоу.

– Неужели Шлоссгартен открыли для публики?

– Разумеется, нет. Это будет праздник для узкого круга.

– А! И опять платит Легран, – по-прежнему глядя на линию гор, уже почти неразличимую в темноте, Аксель потер кончиками пальцев покрытый темной щетиной тяжелый подбородок. – Я не люблю выступать на корпоративных действах, Карл. У меня другая профессия.

– Только не говори, что ты этого не делаешь!

– Я не говорю, что не делаю, я сказал, что не люблю.

– Это будет все-таки не вечеринка Леграна, а праздник города. Для местного светского общества. Приглашение ты и так получишь, ты и твоя… твой… кого захочешь привести. В общем, ты будешь почетным гостем, почему бы заодно не сделать рекламу шоу?

– Акт доброй воли, – пробормотал Аксель. – Да. Тонда тоже намекал на что-то подобное. Ладно, почему бы и нет, собственно? Для пользы дела…

– Вот и хорошо, – Йорген выпрямился, хлопнул Акселя по спине и отошел от балюстрады. – Идем отсюда, а то двери запрут, и нам придется ночевать здесь на колокольне.

– Я бы не против, – пробормотал Аксель, тоже выпрямившись и засовывая руки в карманы.

– Карл! – окликнул он, когда двое мужчин начали спускаться по винтовой лестнице. – Может, зайдем еще куда-нибудь, выпьем?

– Да я вообще-то собирался… – Йорген на мгновенье оглянулся на Акселя, тепло улыбнулся и кивнул. – Ладно, Аксо. Зайдем.

8

– Ты ведь работаешь в театре, интересуешься театром, значит, много знаешь! – безапелляционным тоном заявила Вероника и вонзила острые белые зубки в захваченный из дома бутерброд.

– Я театром в целом интересуюсь, а не конкретно биографией Эдлигера, – возразил Питер, едва не подавившись. Хайди быстро подала ему бутылку с пивом, и, откашлявшись, юноша продолжал: – Он же перестал играть еще прежде, чем я школу закончил! Тогда я и не думал работать в театре, а сейчас я не отказался бы от этой работы ни за что на свете, хотя, конечно, машинерия – дело ответственное и…

– Я у тебя разве твою биографию спрашиваю? – пробурчала Вероника.

Хайди с улыбкой смотрела на молодых людей и думала, в курсе ли этот мальчик, который любуется обтянутой тонкой футболкой грудью Вероники с таким явным наслаждением и – наверняка – надеждой пойти дальше простого созерцания, что грудь эта принадлежит единственной дочери бургомистра Йоханнесталя?

Был славный весенний денек, солнце щедро разливало тепло и свет по вершинам Свати-Гебирге, а они трое разместились с корзиной для пикников на скальном выступе среди молодых елей, откуда открывался роскошный вид на город.

– Ты в Википедии за пять минут найдешь больше, чем я могу рассказать, – уверял Веронику Питер.

– Википедия там, – показала Вероника на город. – А я тут.

– Ну что я знаю об Эдлигере? Впервые он обратил на себя внимание в начале восьмидесятых, в ллойд-уэбберовских «Кошках», то есть практически с приходом в Германию современного мюзикла. Тогда своей немецкой школы мюзикла у нас еще не существовало. Артистов, режиссеров, хореографов и прочих специалистов приглашали, в основном, из-за границы. Вот он и был одним из первых, кто получил уже у нас специальное образование и, соответственно, стал одним из первых артистов национального музыкального театра.

– Подумать только, – заметила Вероника. – Меня еще на свете не было, а он уже был звездой!

– Я уже была, – улыбнулась Хайди. – Но театром точно не интересовалась.

– Откуда он родом? – спросила Вероника.

– Не знаю. И по говору не определишь. Он никогда нигде не живет постоянно, все время переезжает из города в город, даже в последние годы, когда уже ушел со сцены. Так говорят, во всяком случае. Он сыграл много ярких ролей, в том числе роль Байрона в Лондоне. Немцу дали сыграть английского классика – настолько он был хорош!

– Но эта версия несколько в духе Холлендовского романа, – напомнила Хайди. – С привкусом готики.

– Да. Мюзикл перевезли на Бродвей, но Эдлигера не принял тамошний профсоюз[14]. И, чего и следовало ожидать, спектакль провалился. А Эдлигер через некоторое время вернулся к образу Байрона в «Готической фантасмагории» в Гамбурге, сыграв лорда Рутвена[15]. Играл он и Призрака Оперы… не помню, где… И много кого еще, за двадцать-то лет карьеры. Звезда была яркая, но рано закатилась. Он покинул сцену еще довольно молодым, когда находился на вершине славы.

– Почему? – увлекшись, Вероника совсем забыла про недоеденный бутерброд, и, неловко повернувшись, уронила его вместе с оберткой с камня в траву – к восторгу многотысячного населения находившегося там муравейника.

– А кто его знает? Я слышал про какой-то несчастный случай на сцене. Эдлигер всегда выполнял чуть ли не цирковые трюки. Возможно, переоценил свои силы – это вполне в его духе. Или техника подвела. Так или иначе, он выпал из театральной жизни на какое-то время, а почему этот простой затянулся на долгие годы, я не представляю. Естественно, его успели подзабыть, появились новые, не менее яркие, звезды… Впрочем, в истории музыкального театра его имя навсегда останется легендой.

– Значит, он получил тяжелую травму? – нахмурилась Хайди. – Такую, что не смог продолжать играть?

– Посмотрев, как он сейчас выглядит и работает, не скажешь, что у него что-то не так, – заметила Вероника. – Всем бы быть в такой форме в его годы!

– Даже если бы травма ограничивала его возможности, это тут ни при чем. Никто же не требует от него трюков! – Питер стряхнул муравья, ползшего по его брючине в надежде урвать еще кус бутерброда. – А голос герра Эдлигера никогда не подводил. Нет, я подозреваю, что проблема тут не физического характера, а скорее, наоборот…

– Вот я так и чувствовала! – скривилась Вероника.

– Но он же снова выступает, – напомнила Хайди. – Значит, все в порядке.

– Он и прежде иногда выступал, просто не соглашался на долгие ангажементы. Так, от случая к случаю, на концертах. Жить-то на что-то надо. Вкладывал средства в шоу местного значения. В общем, совсем забыть о себе не давал… А! – Питер махнул рукой. – Что мы можем об этом знать?

– Расскажи лучше, что он за человек, – попросила Хайди.

– Да правильный он человек, – пожал плечами Питер. – Работать с ним людям нравится, артистам он всегда может что-то подсказать, посоветовать, опыт-то у него какой… С другой стороны, он очень требователен, как к себе, так и к другим, и страшно упрям. Ну и похвастаться любит, показать свои возможности. Любит, чтобы им восхищались. Впрочем, а для чего еще люди идут на эту работу? В конце концов, это тяжелый труд, заработать приличные деньги можно и более легкими способами.

– Что ж, это все очень интересно, но надо бы уже собираться, – решила Хайди. – Мне еще работать.

– Работать! – простонала Вероника. – Ты там, наверно, уже живешь, в этом доме!

– Практически да.

– Его снесут еще не завтра!

– А когда? Ты мне обещала узнать у отца, как продвигается дело!

– Да не знает он ничего. Говорят, есть опасность, что объявятся какие-то наследники… Тогда все вообще может застрять. В общем, написать биографию Лауры Таннен ты успеешь. А чтобы найти то, что все равно не существует, и целой жизни не хватит.

– Что дело может застрять – это хорошо. Я пытаюсь обращаться к жителям Штадтранда, собирать подписи, но они проявляют удручающе мало интереса к судьбе собственных домов, – вздохнула Хайди. – Пишу сейчас только по вечерам…

– Как хочешь, как хочешь, – Вероника с видом покорности судьбе стала складывать остатки пиршества в корзину, но внезапно вскинулась, блеснув зелеными глазами: – А пещеры кто хотел посмотреть?

– Пещеры? – Хайди вскочила с камня. – Сейчас?

– Я слышал, здесь были рудники? – заинтересовался Питер. – Но мне говорили, туда ход закрыт.

– В рудники закрыт, – Вероника закрыла корзину крышкой и торжественно протянула ему. – Ты мужчина, ты и тащи. А всех входов в пещеры все равно никто не знает, горы пронизаны ими сплошь, один гигантский муравейник. Ну что, пошли?

9

– Надо было заранее сюда собраться, захватили бы карманный фонарь, – вздохнула Хайди, печально вглядываясь в темноту перед собой: дальше не достигал свет, льющийся с поверхности в какую-то щель, а от крохотной лампочки в Вероникином брелке для ключей и экранов мобильников толку оказалось мало.

– Там, кажется, есть еще проход… – Хайди с вожделением заглянула в темноту за выступом скалы.

– Без света нельзя, – сказала Вероника. – Этак можно заблудиться. Я, правда, о таком не слыхала, но теоретически здесь может и засыпать насмерть.

– Но это не рудники, – уточнил Питер. – Это явно дикая пещера.

– Рудники отсюда к востоку, но там все закрыто и заколочено досками.

Все трое не спеша двинулись по тоннелю назад, оглядывая покрытые известковыми наростами стены.

– Эти пещеры под названием Свати-Хёлен были известны с незапамятных времен… то есть, с самого начала Янсталя, – стала вспоминать Хайди. – И только недавно – к концу XVII века…

– Недавно! – фыркнула Вероника. – XVII век у нее – недавно!

– Я – историк, – напомнила Хайди. – Я меряю время столетиями. Так вот, к концу XVII века там обнаружили… – Она запнулась на мгновенье, и Вероника тут же вступила:

– Серебро, Хайди, серебро! Только серебро, никакого золота, тем более – никаких золотых пчел! Ты историк – вот и придерживайся фактов!

– Серебро, – покорно согласилась Хайди. – В XIX веке рудники полностью или почти полностью истощили и забросили. Тогда же начались эти таинственные подвижки…

– Какие подвижки? – спросил Питер.

– Ну это, есть такое народное предание, – Вероника пнула подвернувшийся под ногу камень. – Считается, что Свати чем-то недовольны и потихоньку наползают на Янсталь. И правда, здесь то и дело сдвигаются без всяких видимых причин целые пласты породы… Это ощущается и в восточных кварталах города, в Штадтранде. Такое вот уникальное геологическое явление.

– Все началось с того, что в XIX веке произошло полноценное землетрясение, – подхватила Хайди. – Вполне возможно, что серебро еще осталось в этих горах, но столько народу погибло, что рудники сразу же прикрыли… – Она помолчала и, хитро взглянув на Веронику, добавила: – А не надо было разорять улей золотых пчел!

– Хайди! – простонала Вероника, но тут же взвизгнула и шарахнулась в сторону, почувствовав, как ей на плечо сухой струйкой потек песок с потолка.

– Что за?.. – начал Питер, но его слова заглушил быстро накативший откуда-то издалека грохот за скальной стеной.

Через несколько мгновений все стихло, и трое исследователей глубоко вздохнули, вдруг обнаружив, что до сих пор не дышали вовсе.

– Что и требовалось доказать, – дрожащим голосом подытожила Вероника. – Мы забыли еще одно местное суеверие: об этих подвижках ни в коем случае нельзя говорить, даже думать нельзя, когда находишься в горах! Пошли-ка отсюда, на фиг!

Уговаривать остальных не пришлось.

10

– Черт возьми, не скажу, что городское руководство так уж неправо! – прошипел Аксель, едва не провалившись в неглубокую яму, внезапно распахнувшуюся перед ним посередине сбегавшей вниз старинной мощеной улочки, на самой крутизне. – Впрочем, тут, пожалуй, другое. Старая история…

Он осторожно спустился ниже, с интересом оглядывая края ямы. У него на глазах несколько камней скатились с верхнего края образовавшегося обрыва на нижний, и яма заметно увеличилась в размере, словно улица распахнула пошире голодную пасть, вооруженную неровными каменными зубами.

– Очередной оползень, – резюмировал Аксель. – И как, интересно, они собираются здесь строить?

Отклонившись назад, чтобы удержать равновесие, он сделал еще несколько шагов по улице вниз и остановился в нерешительности. Постепенно сгущались сумерки, и, очерчивая крутой изгиб улицы, уже зажигались редкие фонари. Нужно было пройти всего несколько десятков метров и свернуть за угол, чтобы оказаться на Лютагассе. Ему уже видна была идеально круглая вершина стоявшего в знакомом саду старого дуба и темная крыша, но Аксель не мог сдвинуться с места.

– Да что за чертовщина! – пробормотал он, снова испытывая то необъяснимое ощущение, которое то и дело нападало на него в последнее время. В глазах потемнело, по всему телу выступил холодный липкий пот, грохот пульса в висках участился до барабанной дроби, а мир мгновенно наполнился неясными и незнакомыми видениями и звуками.

В чувство его привело урчание автомобильного мотора за спиной, и Аксель не без удивления обнаружил, что так и стоит на узкой улице, хотя, казалось бы, он должен был потерять сознание, и он не удивился бы, если бы лежал на мостовой. Машина ехала сверху прямо на него.

– Эй, постойте! – Сообразив, что автомобиль сейчас въедет в ту самую яму на крутизне, и неизвестно, куда его после этого занесет, Аксель бросился наперерез, подняв руки: – Постойте!

Он увидел испуганное женское лицо за лобовым стеклом, потом бампер ударил его в бедро, и Аксель отлетел в сторону, где поджидала низкая деревянная ограда и кусты. Он почувствовал сильный удар в грудь, и, увидев ветки куста, летящие в лицо, успел зажмурить глаза, прежде чем острый сучок впился ему в щеку.

– Боже! – вскрикнула Хайди, резко затормозив, и выскочила из автомобиля. – Вы живы?

– К-кажется, пока жив, – Аксель отодвинулся от ограды, выпутываясь из куста, и глубоко вздохнул.

– Что же вы под колеса кидаетесь? – вопросила Хайди, подбегая к нему.

– А разве можно ехать на такой скорости по здешним улицам?

– На какой скорости? Если бы я не ползла, как зимняя муха, мы бы с вами уже не разговаривали! – Хайди внезапно прижала руку ко рту, потрясенно глядя на Акселя: – Боже! Это… вы?

Аксель снова глубоко вздохнул, держась за грудь. Глубоко вздыхать было больно.

Хайди подошла к нему.

– Акс Эдлигер?

– Фактически… да, – Аксель не без удивления посмотрел на нее. – Очень рад. Вы знаете, я уже привык, что меня перестали узнавать на улицах. Тем более – в Янстале. – Он дотронулся кончиками пальцев до скулы – на пальцах осталась кровь. – А вот это совсем некстати! Вы всегда так носитесь по крутизне?

– Я каждый день тут езжу, и никогда…

Аксель полным драматизма и достоинства жестом указал на яму.

– Что за?.. – Хайди шагнула к яме, наклонилась над ней. – Вчера еще ничего здесь не было!

– Очевидно, оползень. Обычное дело в этих местах.

– Вероника была права, – пробормотала Хайди. – Но это значит, что и я была права, и те предания… – Она снова повернулась к Акселю. – Спасибо!

– Не за что, – проворчал он, еще раз глубоко вздохнул и с внезапным интересом взглянул на Хайди. – Может быть, зайдем куда-нибудь отметить знакомство?

– Вы… – Хайди нервно рассмеялась. – Вы всегда так знакомитесь с девушками?

Аксель пожал плечами.

– Вы мне как будто должны. Если вы не против, конечно.

– У вас кровь течет, – заметила Хайди. – Давайте лучше зайдем в один дом, тут рядом. Мне кажется, вам следует беречь лицо.

– Мне следует беречь лицо, – вздохнул Аксель.

Хайди осторожно обошла яму и решительно направилась вниз, то и дело оглядываясь на Акселя. Струйка крови сбежала с его скулы на шею и расплылась пятном на воротнике рубашки.

Свернув за угол, Хайди снова оглянулась. Аксель споткнулся на повороте и, чтобы не упасть, схватился за чугунную решетку ограды: он шел, не глядя под ноги, широко раскрытыми глазами осматривая стены старых домов на улице, укрытые за буйными кронами матерых дубов, едва освещенные тусклым светом одинокого фонаря.

– Удивительное место, правда? – понимающе улыбнулась Хайди. – Стоит зайти на эту улицу, и мне каждый раз кажется, что я переношусь куда-то в прошлое. Идемте.

Пройдя еще несколько десятков метров по улице, она остановилась у столба с латунной табличкой, на которой были выгравированы женский профиль и имя, и толкнула чугунную калитку.

– В этот дом? – потрясенно спросил Аксель.

Хайди с удивлением посмотрела на него.

– Да. А что?

– Мне казалось, что тут раньше было что-то вроде музея?

– Это обычный жилой дом, только заброшенный. Но – да – одно время тут был музей. И именно поэтому аптечка здесь найдется.

Под ногами захрустел гравий: они шли по дорожке через лужайку к тяжелым, украшенным круглыми металлическими шляпками гвоздей дверям.

Аксель хмыкнул.

– Не думал, что мне придется зайти в дом Лауры Таннен в поисках аптечки. Странно…

– А вы знаете Лауру Таннен? – блеснула глазами Хайди. – Вы читали ее рассказы?

– Я, можно сказать, вырос на них, – улыбнулся Аксель.

– Но это же чудесно! Я хочу сказать, она ведь так мало известна за пределами родного города. Ну, может быть, в Лаузице ее еще читают, но в остальной Германии… А мне ее истории безумно нравятся. Особенно – про золотых пчел, – Хайди отворила двери, первой прошла в темный вестибюль и включила свет.

– Мне тоже нравилась эта история, – согласился Аксель, входя следом за ней. – И еще – помните? – что-то такое в духе Индианы Джонса про подземелье, в котором искали сокровище, и скелет сторожил вход…

– Но никакого сокровища не было, а герои обрели нечто гораздо более ценное. Да. Этим и хороши ее сказки. Проходите, пожалуйста.

Аксель повернулся, чтобы закрыть дверь, и замер на мгновенье – ему показалось, что в полумраке у ворот мелькнул крохотный огонек – может быть, сигарета. Впрочем, это мог быть и просто светлячок. Аксель закрыл тяжелую дверь, поморщился – слабое усилие снова вызвало приступ боли в груди – и стал подниматься следом за женщиной по широкой дубовой лестница.

Карл Йорген загасил сигарету, задумчиво посматривая на окна дома сквозь прутья решетки – свет в нижнем окне погас, потом зажегся где-то в глубине второго этажа. Сквозь незашторенное окно был виден тускло-желтый квадрат среди погруженных во мрак стен внутри дома. Йорген задумчиво покачал головой и медленно пошел прочь по узкой извилистой улице.

11

– Да все нормально! Если бы там было что-то серьезное, я бы это ощутил, – Аксель нажал ладонями на нижние ребра, несколько раз глубоко вдохнул. – Сильной боли нет, все в порядке.

Хайди окинула критическим взглядом его рельефную грудь.

– Да, торчащих наружу обломков костей явно не наличествует. Но ушиб тоже может быть опасен, тем более при твоей работе. Лучше бы обратиться к врачу.

– Я и так знаю, что он мне скажет: поменьше двигаться, чего доброго не петь, и уж конечно, не поднимать тяжести! – усмехнулся Аксель. – А Тон да меня убьет. Нет уж, завтра выходной, успею отлежаться.

– Как знаешь, – Хайди подняла брошенную на спинку дивана клетчатую рубашку с отмытым от крови, еще непросохшим воротом и протянула Акселю. – В конце концов, это твоя диафрагма.

– Вот именно, – поморщившись от боли, Аксель застегнул нижние пуговицы, поддернул, отодвигая от шеи, влажный край воротника и с удовлетворенным вздохом опустился на диван. – Не впервой. Поверь, я знаю свое тело и знаю, чего от него ждать. А вот за это – спасибо, – Он коснулся кончиками пальцев заклеенной пластырем щеки. – Шрам на физиономии мне совершенно ни к чему. А то придется играть только Призрака Оперы…

Хайди неуверенно потопталась на месте, стоя перед ним. Аксель молча смотрел на нее снизу вверх, откинувшись на спинку дивана и улыбаясь с доброй насмешкой.

– Я отвезу вас домой? – предложила Хайди. – Наверно, вам надо скорее лечь.

– Я никогда не сплю по ночам, – пожал плечами Аксель. – Просто не могу. И ненавижу быть один в ночное время. Составишь компанию – буду очень признателен. Я имею в виду… Есть у меня такой заскок, – Он постучал себя пальцем по виску, но тут же опустил руку, снова поморщившись.

– Странный вы, – рассмеялась Хайди и вышла из комнаты.

– Имею право, – пробормотал Аксель ей вслед, поерзал на диване, удобнее прижимая спину к мягкой обивке, и с интересом оглядел комнату, скупо освещенную старинным торшером на ножке красного дерева.

На резном сундуке у стены напротив и нескольких изящных подставках располагалось около десятка горшков с марантами, утопленных в пухлые слои мха. Пестрые темно-зеленые с алыми прожилками листья тихо шуршали, распрямляясь на тонких стеблях.

Аксель покачал головой и ухмыльнулся:

– Вот где не изменилось ничего.

Вернулась Хайди с бутылкой красного вина и двумя бокалами. Аксель приподнял густые брови. Хайди улыбнулась и протянула ему бокал.

– Герр Эдлигер…

– Аксо. Так меня называет всего пара человек… Но после того, как ты меня чуть не убила, какие могут быть между нами формальности? Что ты хотела спросить?

– Есть хоти… хочешь?

– Нет, благодарю. Ты что, живешь здесь?

– Я здесь работаю.

Хайди придвинула кресло поближе к дивану. Аксель дернулся помочь, но молодая женщина жестом приказала ему оставаться на месте и беречь ушибленную грудь и села перед ним, поставив бутылку на пол между креслом и диваном.

– Я пишу книгу о фрау Таннен.

– Пишешь книгу о… – Аксель вздрогнул, не договорив, когда маранта на подставке рядом с диваном с шелестом вытянула лист.

– Они не кусаются! – рассмеялась Хайди. – Наверно, ты ей нравишься.

– Я знаю эти цветы, – Аксель протянул руку и погладил полосатый лист.

– Кстати, говорят, они помогают от бессонницы.

– Возможно, – Аксель нахмурился, словно бы вспоминая что-то. – Возможно.

– Так что можешь взять отсюда пару штук, думаю, никто не будет против.

– Поливать цветы входит в твои обязанности?

– Нет, за домом следит одна милая старушка. Она когда-то продавала билеты в музей и даже знала Лауру Таннен лично. В какой-то момент после смерти писательницы ее имущество пробовали распродать с аукциона, но многое осталось. Потом, после очередного переиздания книги, она снова стала популярна, и здесь устроили музей, вернули кое-какую мебель или достали предметы времени ее молодости – конца XIX века. Но сейчас тут не то что музей не действует – весь Штадтранд рассыпается на куски. Вы сами видели, – Она вздохнула. – Поэтому я спокойно сижу здесь целыми днями, перебираю письма, пытаюсь понять, что она была за человек. Та старушка мне очень помогла… Герр Эдлигер! – встрепенулась Хайди и, увидев, как блеснули его темные глаза из-под прямых бровей, поправилась: – Аксо. Может быть, ты мне расскажешь, как ты вышел на ее сказки? Ведь действительно не так много людей…

– Читал их в детстве, как же еще? – улыбнулся Аксель. – Я всегда любил мрачные сказки. Гауфа, Гофмана… Ну и Лауры…

– Я тоже! – загорелась Хайди. – Мой любимый мультфильм в детстве был «Крабат». И книга тоже… А вот сказки фрау Таннен я прочитала уже взрослой, но они произвели на меня сильнейшее впечатление. Я хотела узнать о ней больше, а потом мне в руки попал один экземпляр ее книги… Вот он все и решил. Первое издание, 1891 года, с рисунками и пометками автора прямо в тексте. Это было такое удивительное ощущение, будто соприкасаешься с ее сознанием, с ее личностью… Вы… ты в порядке?

Примечания

1

«Битва при Равенне» (нем.)

2

Дитрих Бернский (Dietrich von Bern) – один из самых популярных персонажей немецких преданий позднего Средневековья.

3

Сюрко (фр. surcot) – средневековая верхняя одежда. Рыцари носили сюрко поверх доспехов и часто украшали гербами.

4

Gebirge (нем.) – горы, горная цепь.

5

Schattenglanz (нем.) – сочетание слов «тень» и «блеск».

6

Schlusston (нем.) – завершающий звук, заключительная нота в песне.

7

«Quest» или «Impossible dream» – главный номер дон Кихота из мюзикла «Человек из Ламанчи».

8

Robert Heindel (1938–2005) – американский художник, «Дега нашего времени», специализировавшийся на полотнах, посвященных театру, в том числе мюзикловому.

9

«Krabat» – роман лаузицкого (лужицкого) писателя Отфрида Пройслера, основанный на местных преданиях.

10

Фрактура (нем. Fraktur) – разновидность готического шрифта.

11

Нахзац (нем. Nachsatz) – задний форзац в книге.

12

«Bild» – немецкий иллюстрированный журнал, бульварная пресса.

13

Wendisch (нем.) – язык лужицких сербов, славянского населения Восточной Германии, проживающего в Нидерлаузице.

14

Актерский профсоюз США, как правило, не допускает иностранных актеров работать на Бродвее, если они не являются признанными в Соединенных Штатах звездами.

15

Lord Ruthven – персонаж романа Джона Полидори «The Vampyre», одного из первых вампирских романов. Прототипом лорда Рутвена послужил Байрон. На основе этого произведения Томом Холлендом был написан роман «Вампир: История лорда Байрона» (Vampyre: The Secret History of Lord Byron).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.