Глава 14

Комната была полна пробивающегося сквозь мелкий дождичек солнечного света. Мои часы показывали половину одиннадцатого. Моя одежда так и не высохла. Я выкатился из постели, напялил влажную одежду и спустился вниз.

Снаружи возле парадной двери что-то происходило. Оттуда слышался детский крик. На подъездной дорожке, на фоне насквозь промокших темно-зеленых рододендронов стояла машина «скорой помощи». Вокруг нее собрались все Салливаны: трое из них дрались друг с другом и плакали. Морэг была еще белее, чем обычно, а Джокки лежал на носилках.

В последний раз, когда я видел Джокки, у него на лице был какой-то красный рубец. А теперь от воротника его рубашки и до самого лба расползалось свежее пятно в форме полумесяца, а кожа по краям пятна была желтой и на вид высохшей.

Санитары «скорой помощи» подняли носилки. Один из них сказал:

— Мы готовы ехать, если и вы готовы, миссис.

Морэг Салливан забралась в кузов «скорой помощи» следом за носилками. Дверцы захлопнулись, зажглись фары «скорой помощи», и машина устремилась вниз по подъездной дорожке и вскоре исчезла среди беспорядочно разбросанных валунов узкой горной долины.

Фиона стояла в дверях дома, грустно наблюдая за всем происходящим.

— Он говорил, что его обожгла медуза, — сказал я.

— Так оно и было. — Фиона нервно вздрогнула. — Теперь кожа сходит с рубцов. Бедный ребенок.

Один из детей, темноволосый мальчик, вдруг заспорил:

— И никакая не медуза.

Мы с Фионой посмотрели на него. Мальчик покраснел.

— Ты не веришь брату? — мягко спросила Фиона.

— Это была не медуза, — упрямо повторил мальчик.

— Тогда что же случилось с твоим братом? — спросила Фиона.

— Я не могу вам сказать, — ответил ребенок.

Я открыл было рот, чтобы задать этот же вопрос более строгим тоном, однако Фиона быстро взглянула на меня и покачала головой.

— Нет, ты можешь, — сказала она мальчику. — Ты должен это сделать!

— А если меня поколотят?

— Никто здесь не собирается тебя колотить, Энгус, — ласково произнесла Фиона.

Энгус посмотрел на Фиону, прищурив глаза. Я надеялся, что он видит, какое у нее доброе, открытое лицо.

— Обещаете? — сказал он.

— Обещаю, — сказала Фиона.

— Не было никакой медузы, — сказал Энгус. — В папином сарае было что-то вроде крышки от какой-то жестянки. Мы играли в летающие тарелки, и она здорово хлопнула Джокки прямо по лицу, а он засунул ее себе под рубашку и унес.

— А на что похожа эта крышка? — спросила Фиона. Энгус не был готов к описаниям тонкостей в разновидностях крышек от консервных банок.

— Такая маленькая, — сказал он.

У меня появилась одна мысль. И она мне весьма не понравилась, Я вытащил из кармана фотографию бочки из-под нефти и спросил:

— Крышка вот такого цвета?

— Ага. Как верхняя часть этого, — сказал Энгус.

Он в конце концов разревелся. Хотя был ни в чем не виноват. Я взял его за руку и увел в дом. Потом я предупредил Фиону, что отправляюсь немедленно на Камас-Билэч. Гектора я нашел в мастерской, где он разбирал какой-то старый автомобиль. Мы пошли на «Зеленом дельфине», потому что он был быстрее. К полудню мы добрались до Камас-Билэча.

Море на мелководье было ослепительно зеленым. Мы прошли узким каналом в круглую бухточку и пришвартовались посередине причала.

С домом было то самое, что происходит с ним, когда люди его покидают. Я часто наблюдал это в делах по разводу: кажется, что за пару дней газон лужайки подрос дюймов на шесть, со ставен облупилась краска, а сорняки с противоестественной скоростью расползаются по дорожкам. В Камас-Билэче не было ни лужайки, ни замощенных дорожек, если не считать недостроенного бетонного эллинга. Однако дом смотрел на мир облупившимися зелеными оконными рамами, и стекло покрылось какой-то плесенью, словно этот дом стоял незаселенным долгие годы.

— Ужас, до чего много может случиться за совсем короткое время, — мрачно заметил Гектор.

Я не хотел, чтобы именно сейчас мне напоминали о вещах такого рода. Я миновал этот дом с закрытыми ставнями, прошел прямиком к сараю и принялся разглядывать тяжелый оцинкованный засов и большой навесной замок. Спросить детей насчет ключа я не сообразил.

— У тебя есть какой-нибудь ломик? — спросил я Гектора.

— Джимми держал инструменты в этом сарае, — сказал Гектор.

«Проделали весь этот путь без толку», — подумал я. Засов держался на болтах, проходящих насквозь через толстые доски двери, так что не было никакой возможности его отвинтить. Я вытянул руку, крепко сжал холодный металл замка и сделал бесполезный рывок.

Навесной замок оказался у меня в руке.

— Боже мой! — воскликнул Гектор.

Я отодвинул засов. Дверь распахнулась. Я посмотрел на навесной замок, лежавший в моей ладони.

Кто-то побывал здесь до нас.

Кем бы ни был этот человек, он перепилил стальную дужку навесного замка. Это было сделано совсем недавно, потому что распил был свежий.

Сам сарай не изменился. Обшарпанная морозильная камера, штабеля сплавного леса, подвесной мотор на козлах... Я подошел к коллекции сорокапятигаллонных бочек.

— Если бы я вломился в сарай Джимми, — заметил Гектор, — то я бы утащил его проклятый подвесной мотор.

В грязи на полу сарая остался какой-то круглый след. Этакое правильной формы кольцо, оставленное стоявшей здесь бочкой. Там были и следы колес, ведущие к дверям через лужи дизельного масла. Похоже на грузовую тележку. На бетонном эллинге снаружи, у отметки наивысшего уровня подъема воды, ярко голубела какая-то отметина. Гектор наклонился и потрогал ее. Маленький комочек краски упал на его ладонь.

— Недавно кто-то ободрался, — сказал он.

Это был цвет старого грузового суденышка, которым управлял Дональд Стюарт. Мы возвращались обратно к причалу. Среди крупной гальки из аспидного сланца что-то блеснуло.

Это оказался металлический диск диаметром возможно в три дюйма, выкрашенный желтой краской. Крышка от сорокапятигаллонной бочки. Вокруг ее кромки шли зажимы, а поперек был выведен черный серийный номер. А еще там, на крышке, были неумело процарапаны соединенные друг с другом кольца олимпийской эмблемы.

Я подцепил желтый диск куском черного полиэтилена.

— Что ты там нашел? — окликнул меня Гектор.

— Диск Джокки Салливана, — ответил я.

Мы сели в шлюпку и погребли к «Дельфину». Я осторожно упрятал завернутый в полиэтилен диск Джокки в рундук кокпита. Поднялся свежий западный ветерок. Он с треском наполнил паруса «Дельфина» и помчал его, как по американским горкам, через голубые волны, вздымавшиеся между зеленым конусом Камас-Билэча и серыми скалами Лоч-Биэга.

Энгус и его сестренки помогали Фионе в мастерской наматывать мотки пятнисто-красной шерстяной пряжи. Фиона подняла на меня глаза и улыбнулась. У меня было ощущение, что я вернулся к себе домой.

— Идите во двор и поиграйте, — сказала она детям.

В доме стоял запах мокрой шерсти, разноцветные мотки сушились на полке над нагревательным аппаратом. Фиона снова взялась за работу.

— Как дела у Джокки? — спросил я.

— Морэг говорит, что у него какая-то аллергическая реакция. Она и вызвала эти волдыри, а потом и кожа сошла. Врачи говорят о пересадке кожи.

— А к чему у него аллергия? К каким вещам?

— Они не знают, — сказала она. — Только это действительно была не медуза.

— Я принес в пластиковом мешочке ту штуку, которая не медуза. Возможно, Гектору придется отвезти ее в больницу.

— Конечно.

— Только вряд ли на кусочке металла, продраенном песком и течением, осталось что-то существенное.

Я позвонил в больницу и попросил разрешения поговорить с Морэг. Она сказала, что Джокки стало значительно лучше.

— Вы не заходили в сарай на минувшей неделе? — спросил я. — Может быть, давали ключ детям?

— Нет, — ответила она.

— А Джокки?

— Ах да! — вспомнила она. — Я посылала его туда взять рыбы из морозильника.

— А-а... — сказал я.

Значит, Джокки забрал рыбу, углядел в сарае эту крышку от бочки и прихватил ее с собой, сразу сообразив, что она может пригодиться для игры в летающие тарелки.

— Вы говорили, что у Джимми была какая-то стычка с Дональдом.

— Да, верно.

— По поводу бочки.

— Какой-то бочки из-под нефти, — сказала она.

— Серьезная стычка?

— Я же вам рассказывала, — простонала Морэг.

Голос у нее был усталый. Она и должна быть усталой, бедная женщина. Слишком усталой, чтобы помнить подробности давних споров и стычек.

— Постарайтесь вспомнить, — настаивал я. — Это очень важно. Мне необходимы точные факты.

— О Господи! — сказала она. — Дональд предлагал двадцать фунтов стерлингов за эту бочку. А Джимми сказал, что кто-то другой дал бы ему больше. По-моему, это все.

— А кто же это тот, другой? — Я не мог ничего поделать со своей назойливостью.

— Ах, я не помню! — Голос ее совсем упал. — Может быть, кто-нибудь с каменоломни? — Я старался представить ее в этой больнице: чистые, белые теплые комнаты. Она и Джокки взаперти, далеко-далеко от Камас-Билэча. — Я вообще ничего особенного об этом не помню.

— А откуда Дональд узнал, что у Джимми появилась такая бочка?

— Может быть, Джимми сам ему рассказал. Может быть, она упала за борт с какого-нибудь корабля... Послушайте, мистер Фрэзер, меня зовет Джокки.

— Передайте Джокки мои наилучшие пожелания, — сказал я.

Но она уже повесила трубку.

Фиона перестала возиться со своей пряжей и внимательно смотрела на меня.

— Ну и что? — спросила она. — Есть новости?

— Мне нужно выяснить, не возвратился ли Дональд из своего отгула, — сказал я.

Я набрал номер Джерри Файна. Его голос был таким же угрюмым, как и его лицо собаки-ищейки.

— О, привет! — сказал он так, словно был удивлен, что я все еще жив. — Вы звоните в чертовски неудобное время.

— Мне нужен Дональд Стюарт, — сухо сообщил я.

— Он в Блэкпуле, — ответил Файн, — должен вернуться завтра или послезавтра.

— А где бы я мог его разыскать, если он уже вернулся? — спросил я.

— В Дэнмерри есть сарай, которым мы пользуемся, — сказал Файн. — У рыбьего садка. Он держит там разный хлам.

Я поблагодарил его, повесил трубку и уставился на телефон. Двое знали, что у Джимми есть эта желтая бочка: Дональд и кто-то еще, кому Джимми ее предлагал. Поэтому у двоих людей было основание вломиться в сарай Джимми и самостоятельно решить этот вопрос.

Я вспомнил, как Эван в Дэнмерри громыхал навесным замком на двери сарая Дональда. «Я хочу заглянуть в его сарайчик. Посмотреть, где он там держит свой проклятый яд». Теперь этого же хотел и я.

Фиона была на кухне, в клубах пара.

— Ты не хочешь сходить куда-нибудь пообедать? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — Но все равно спасибо. Я побуду с детишками.

Я снял трубку телефона, позвонил Просперу и договорился пообедать с ним в гостинице «Дэнмерри». И я оставил Фиону хозяйничать за столом, в компании салливановских детишек, с жадностью пожирающих кукурузную кашу, а сам направился в лощеный, сверкающий мир шотландского праздника.

Глава 15

В тот же вечер в семь часов я провел «Зеленого дельфина» мимо серого волнореза замка Дэнмерри, направил его по ветру и подцепил причальный бакен с пометкой "V", то есть «для гостей». Яхта Проспера «Бонфиш» стояла на соседнем причале. Она выглядела безлюдной. Спустив и закрепив паруса, я тщательно побрился при помощи горячей воды из калорифера и втиснулся в темно-синий шелковый пиджак. А потом погреб к берегу.

От цветников исходил запах герани и вербены. В воздухе кружилась мошкара, но в количестве недостаточном для того, чтобы испытывать раздражение. Проспер сидел за столиком на балконе с Лизбет Вандекаа, рядом стояло ведерко со льдом. Он налил мне бокал «Крэга». Лизбет улыбнулась своими зубками фарфоровой белизны и глазками фарфоровой голубизны.

— Господи, — сказал Проспер, — у тебя же было время!

И многозначительно посмотрел мне на ноги. Я вытянул свои ноги в черных кожаных мокасинах фирмы «Себаго» и сказал:

— Это не сандалии.

— И все же, — сказал Проспер.

Мы оба засмеялись. Мои пальцы все еще побаливали там, где на них наступил тяжелым сапогом Дональд Стюарт. Я резко оборвал свой смех, потому что это выглядело неуважительно по отношению к Лизбет. Ведь она смеялась вместе с нами, не понимая, в чем дело.

— Проклятая неделя все-таки, — сказал Проспер. — Сначала Эван. Потом этот парень, которого вытащили с затонувшего траулера. Я слыхал, что ты тоже в этом участвовал.

Я пожал плечами.

— Лизбет! — произнес чей-то голос позади меня.

Это был Дэвид Лундгрен, краснощекий и круглолицый, в спортивном костюме и в туфлях для бега. Вокруг его шеи висело полотенце. Мужчина, который был с Лундгреном, выглядел как один из его крутых парней, хотя и без усов. Этакое крупное, покрасневшее на солнце лицо и коротко постриженные светлые волосы. Он выглядел мощным и хорошо сложенным, и голова его уходила прямо в плечи, без намека на шею.

Серые глазки Лундгрена посверкивали, его лоснящаяся челюсть выступила вперед.

— Мистер Дюплесси, мистер Фрэзер! Я смотрю, вы прервали тренировки к «Трем Бонам»!

— Чистейший фруктовый сок. — Проспер выгнул невинными дугами тонкие брови на кофейного цвета лбу. — Попробуйте рюмочку.

— Спасибо, но мы с Куртом бегаем, — сказал Лундгрен, а блондин без улыбки кивнул, наблюдая за нами. — Относимся к тренировкам серьезно. Курт держит себя в форме, не так ли, Курт?

Блондин снова кивнул. У меня было ощущение, что я его где-то уже видел.

— О, между прочим, — продолжал Лундгрен, — очень печально было услышать об Эване.

Он произнес это как-то по-светски, словно поддерживая вежливый разговор. Я сказал, что да, печально. А потом добавил:

— Мне хотелось бы принять ваше приглашение и побывать в каменоломне как-нибудь на днях.

— В самом деле? — спросил Лундгрен. — Я и не думал, что люди из Кинлочбиэга так энергичны. — Он позволил своим холодно-каменным глазам задержаться на мне. — Лизбет, ты сможешь это организовать?

Он улыбнулся, а потом повел Курта дальше по террасе, туда, где за кружками легкого пива сидел полный стол сурового вида молодых людей с короткими стрижками.

Из-за тучи выглянуло солнце. От компании Лундгрена долетел внезапный взрыв смеха, похожий на пронзительный лай стаи собак. Я мельком оглянулся на них.

И замер от изумления.

Курт сидел спиной к солнцу. Его волосы были настолько тонкими и редкими, что череп розово просвечивал сквозь блондинистую стерню. И я вспомнил, где я его видел раньше.

Он был тем самым человеком в лодке вместе с Дональдом Стюартом в день, когда тот столкнул Эвана в рыбий садок.

За обедом мы выпили еще одну бутылку шампанского, поели омаров и поболтали о плавании под парусом и о жизни на Карибском море. В течение часа-другого это было почти похоже на беспечный, ленивый отдых. Я так и сказал. Лизбет нахмурилась.

— Я не могу понять, почему Проспер приезжает сюда на лето. Куда лучше отдыхать на Мартинике или на Лазурном берегу.

— Здесь безлюдно, — сказал Проспер. — И никаких тебе ураганов. А в придачу есть возможность затащить свою задницу на какие-нибудь холмы и посоревноваться на яхте с моим старым приятелем Гарри.

— И погоняться за оленями? — добавила Лизбет.

— Это я уступаю Дэвиду и его мускулистым дружкам, — с ухмылкой сказал Проспер. — Имей в виду, это отличное занятие. Ты когда-нибудь видела оленя-самца в период гона? Смерть или слава. Подстрели его — и он даже не заметит. Вроде тебя, когда ты взбираешься на гору. — Он покачал головой. — Женщина-муха. Ты — великолепное создание, вроде радуги. — Она стукнула его кулаком по руке, да так и оставила там свою ладонь. — Или вот Гарри у Хорнгэйта. Ты так шел сквозь этот узкий туннель, что должен был стать покойником. Но ты просто этого не заметил.

По садовой дорожке мы не спеша пробирались обратно к причалу. Поднялся легкий ветерок, стучавший фалами о мачты скрытых туманом судов.

— Выпьем? — спросил Проспер.

— Хочу лечь пораньше, — сказал я.

— Увидимся завтра, в каменоломне, — сказала Лизбет. — В любое удобное вам время.

Ее зубы сверкали в лунном свете.

— А потом ко мне домой, — сказал Проспер. — Там всего пять миль.

Я дошел до «Дельфина», аккуратно пристроил обеденный пиджак на вешалку в шкафу. Потом я натянул на себя синюю матросскую фуфайку, черные джинсы и, извиваясь, влез в резиновую шкуру костюма для ныряния. Я запихнул в водонепроницаемый мешочек пару туфель на резиновой подошве и нож, после чего выключил свет. И тихонько выбрался обратно в кокпит.

На мачтах судов, столпившихся в гавани, горели якорные огни, отражаясь в легкой зыби. Кое-где в каютах зажигались лампы, притененные занавесками. Обрывки мелодии Бетховена плыли над водой с яхты Проспера. Он называл это «соблазняющей музыкой». Я отправился на корму «Дельфина», спустился по купальной лесенке и погрузился в черную воду.

Костюм для ныряния держал меня на плаву. Я осторожно поплыл к берегу. Позади остался черный корпус «Астероида». Водоросли щеткой прошлись по моим голеням. А потом я выбрался из воды там, где стена парка отрезала перешеек от полуострова. На меня тотчас накинулась мошкара. Я вытащил из мешочка, прикрепленного к поясу, бутылочку репеллента «Джунгли» и намочил им волосы — пот сам разнесет это снадобье по моему лицу. Потом я с трудом выбрался из резиновой шкуры, обул свои туфли на мягкой подошве и начал продвигаться вдоль стены.

Берег круто поднимался, превращаясь в скалистый гребень. Обернувшись, я увидел, что нахожусь в сотне футов над якорной стоянкой. В открытом море огни маяка Хайскэйр мерцали у самого основания туч. Во рту у меня пересохло сильнее, чем следовало — ведь меня тут никто не мог увидеть. Нашарив опору для рук, я перетащился через гребень хребта.

Внизу лежал залив. Рыбную ферму освещали лучи голубоватых прожекторов. В этом голубом прямоугольнике был четко виден сарай. Я осторожно начал спускаться вниз, пробуя ногой почву на склоне, прежде чем сделать следующий шаг. Если бы я поломал себе здесь кости, мне было бы трудно объяснить это Дэвиду Лундгрену.

Скалы закончились, под ногами шуршали трава и вереск, склон становился все более пологим. Какая-то черная масса возникла между мною и прожекторами. Сарай. Моя рука полезла в сумку за фонариком. «Ты не какой-нибудь ночной взломщик, — сказал я себе, — ты собираешь справки во благо своего клиента». Это не сделало мой рот менее сухим и не смирило стук моего сердца.

В темном пространстве, за сараем, я включил фонарик и осветил стену, сложенную из бетонных блоков. Цемент между ними был разной толщины — это уж постарался Гольфстрим. Никаких окон в стене не было. Я двинулся по кругу, к противоположной стороне сарая.

Вот там оказалось три окна, узких и высоких, со стальными рамами, вроде тех, какие можно увидеть в общественной уборной. Через них пролезть невозможно. А хотелось бы. С этой стороны сарай вовсе не был освещен, тогда как на стену с дверью светили во всю мощь голубые прожектора, с рыбной фермы.

Я зажал зубами фонарик, подпрыгнул и ухватился за подоконник ближайшего окна. Кто бы ни построил это сооружение, он был профаном. Подоконники делают уклоном наружу, а не внутрь, чтобы при дожде вода не попадала в помещение. Но этот подоконник имел уклон внутрь, и это дало моим пальцам хороший захват. Бесконечное наматывание лебедок «Зеленого дельфина» сделало мышцы моих рук достаточно тренированными, чтобы подтянуться вверх. Мой подбородок оказался на одном уровне с подоконником, и фонарик у меня в зубах бросил свой луч сквозь грязные стекла окон.

Внутри оказалась масса предметов желтого цвета. А бочки в сарае Салливана как раз были желтыми. Но тут не было никаких бочек. Только пластиковые ящики для рыбы с черными надписями: «Рыбные фермы Дэнмерри — Уэстер-Росс». Ящики были сложены в штабеля по дюжинам. Я спрыгнул вниз и принялся растирать затекшие пальцы. А что же я собирался найти на рыбной ферме кроме ящиков для рыбы?

Но, как бывало говаривал Артур Сомерс после парочки рюмок традиционной мадеры, все хорошие адвокаты действуют методически. Даже если для этого нужно прокрадываться в темноте ночи по территории, являющейся частной собственностью других людей.

Я убрал фонарик и вытащил нож. Ничего не поделаешь, придется войти через парадный вход. Двойные двери были выкрашены черной краской. Прекрасный фон для злоумышленника, одетого во все черное. Если бы не проклятые прожектора! Я с радостью обнаружил, что засов привинчен винтами, а не болтами.

Мой нож мог при надобности служить отверткой. Винты легко вышли наружу. Засов отодвинулся со скрипом, и дверь распахнулась. Один шаг внутрь — и я включил фонарик. Пошатывающиеся штабеля ящиков, рыбная вонь и большая морозильная камера, жужжащая в углу. Стандартный сарай рыбака с одним и тем же хламом от Фарерских островов до Фолклендских.

Я неспешно пробирался между штабелями ящиков. Проходы тут были достаточно широки, чтобы могла проехать тачка. В дальнем конце сарая лежали старые деревянные ящики, пропитавшиеся за долгие годы рыбьей кровью. Кружок света наткнулся на что-то желтое и скользнул дальше. Затаив дыхание, я вернул его обратно.

Эта желтая штука была сорокапятигаллонной бочкой. Ее прикрывали словно бы небрежно сваленные в кучу деревянные ящики. Я оттащил ящики в сторону и увидел знакомые буквы и цифры, написанные на боку бочки черной краской по трафарету. Такую же точно надпись я видел ни фотографии, которую нашел на борту «Флоры», а также на диске Джокки и на палубе затопленного «Мини-Салливана».