Я продемонстрировал Хенри, что знаю, как дать задний ход с места стоянки, и он предоставил мне работу. Клиентам чартеров требуется солнце, море и удовольствия, по-видимому, в произвольных сочетаниях. Разработка этих сочетаний требует дотошного планирования. Последнее доставляло мне большое удовольствие. Шкиперы, считающие, что добьются прекрасных результатов, пустив дело на самотек, доставляют своих клиентов домой усталыми, обгоревшими на солнце и перенесшими морскую болезнь. Я же высаживал их на берег здоровыми, бодрыми и даже без похмельных синдромов.

За месяц я получил ускоренное незаконченное образование в отношении клиентов чартеров, Вест-Индии и больших яхт. У меня был опыт в состязаниях, привитый годами гребных гонок в Пул-Харбор. И я умел наяривать буги-вуги на фортепьяно.

Спустя полгода я преуспел в яхтенной гонке «Антигуа Уик», выиграв ее. К тому времени я едва помнил Ирландию и убежденно считал себя героем.

На деньги, оставленные отцом, я приобрел тридцатифутовый кеч «Фрея», доставленный с Азорских островов двумя датчанами. Судно продавалось дешево, так как местами прогнило. Я затащил его на слип, выпросил либо позаимствовал детали крепления, краску и лесоматериал. Люди сочувствовали долговязому ребенку с облупившимся носом и выпирающими из туфель большими пальцами ног. Четыре месяца спустя «Фрея» вновь была на плаву и днем я совершал на ней путешествия вокруг островов, а по ночам — спал в ее рулевой рубке.

За неделю до моего семнадцатилетия в голубых водах близ Роуд-Тауна бросил якорь круизный теплоход, подобный большому белому многоквартирному дому. Я одолжил канистру дизельного топлива и выехал посмотреть, не найдется ли для меня какого дела. Я причалил к громадному белому борту лайнера. Высоко над его поручнями нависал фриз из голов, чернеющих на фоне бриллиантово-голубого неба Карибского бассейна. Помощник капитана, с которым я познакомился еще раньше, сказал, что для выплаты обычного магарыча пошлет мне нескольких понтеров для того, что он называл опытом Длинного Джона Силвера.

И вот я сидел, попивал кока-колу и заматывал линь, превосходно чувствуя себя на собственной яхте в потоках солнечного света, струившегося на синее море. Как вдруг услышал женский голос:

— Можно подняться на борт?

Девушка была высокой, с черными волосами, постриженными в стиле «Принц Храбрый», с ровным загаром кожи. Ее серовато-голубые глаза сверкали белоснежными белками. Коротенькая юбка открывала длинные стройные ноги. Девушку звали Мэри Эллен Соумз. Она посмотрела на меня, потом — на «Фрею». И спросила:

— Это в самом деле ваша яхта?

Я кивнул, не решаясь заговорить.

— Здорово! — воскликнула Мэри Эллен. — Она великолепна!

По трапу круизного лайнера спускались, тяжело дыша, две упитанные дамы в ситцевых платьях, сопровождаемые почтительными мужьями в белых шапочках. Мэри Эллен бросила на них взгляд, в котором я немедленно распознал отчаяние и ненависть.

— Отходим, — сказал я.

Я отпустил тросы и оттолкнулся от борта лайнера. Я проворонивал две сотни таких необходимых мне долларов, да и помощник капитана, должно быть, разъярится из-за своего магарыча. Но мне уже было все равно. Я влюбился.

За полгода до нашей встречи Мэри Эллен окончила университет. Круизную путевку она выиграла в лотерее. Ей нравились устрицы, крабы и прочие дары моря, она предпочитала белое вино пиву и Арта Татума «Роллинг Стоунз». Никогда прежде ей не доводилось плавать на маленькой яхте.

Мы стартовали. И я привез ее на остров Верджин-Горда, которого в те времена еще почти не коснулась рука человека. Через пролив Фрэнсиса Дрейка мы следовали за китами. На вторую ночь Мэри Эллен сказала, что не собирается возвращаться на круизное судно. На третью — повторила это снова с полной убежденностью. На четвертое утро я опустошил свои счет в банке Роуд-Тауна, а Мэри Эллен написала письмо родителям и мы отправились в плавание вдоль островов на юг.

Год спустя мы очутились на Арубе, став на якорь недалеко от побережья, покрытого телами служащих сомнительных прибрежных банков. Вдали виднелись и сами банки — лес белых бетонных коробок, кишащий отпетыми преступниками. Мэри Эллен загорала, положив голову на мое колено. Ее бриллиантово-голубые глаза сияли на фоне кофейно-загорелой кожи лица.

— Я собираюсь стать матерью, — сказала она.

Мы выпили по этому случаю. Наша любовь была исполнена такой пронзительной нежности, какой ни одному из нас не доводилось испытывать прежде. Затем мы отправились через черное фосфоресцирующее море в Венесуэлу, чтобы остепениться. И обвенчались в душной мрачной церкви в предместье Каракаса. Мне только что стукнуло восемнадцать, а Мэри Эллен уже исполнился двадцать один год. Хозяйка, у которой мы сняли комнату, организовала нам вечер под шепчущимися пальмами, с ромом и широкими белозубыми улыбками приглашенных. Перспективы были самые радужные.

Спустя полтора часа я отложил карты, встал, чтобы поразмять ноги, и побрел наверх в квартиру.

В комнате Фрэнки около кровати лежали две книги: «Митридат» Расина и «Европейские баллады» Энтуистли — из университетского списка для чтения. В одну из книг было засунуто письмо от декана колледжа Фрэнки. Три ситцевых платья в цветочек — ее каникулярные наряды — висели на вешалке, прикрепленной к рейке для фотографий. На одной из карточек улыбалась возле клумбы люпина в своем коттедже в Суффолке Мэри Эллен.

Поворачиваясь, чтобы выйти из комнаты, я задел ногой корзину для бумаги. В ней блеснуло стекло. Я всмотрелся: стекло оказалось от рамки с фотографией, на которой был изображен я.

В ресторане никого не было. Когда я вышел на набережную, все еще накрапывал дождь, мелкий моросящий дождик Атлантики. Продавцы устриц сидели на тротуаре и, покуривая «жиганы», вскрывали раковины.

Я вернулся в ресторан и включил кофеварку. Шеф-повар вернулся с рыбного рынка. Вошел булочник с хлебом. Из кухни доносилось звяканье фарфоровой посуды. Очередной день набирал обороты, раскручивая свои колесики.

В небе над пилонами солнце пробилось сквозь тучи и лучи его окрасили воды гавани в молочно-зеленый цвет. Я сыпанул кофе на фильтр кофеварки и подогрел молоко. Появился Жерард. Колесики пришли в движение, работа закипела.

Зазвонил телефон.

— Господин Сэвидж? — услышал я в трубке мужской голос. — Рад, что представился случай пообщаться с вами.

Человек говорил по-английски с легким американским акцентом.

— Моя фамилия Креспи.

Все затихло вокруг.

— Чем могу служить, господин Креспи?

— Я разговаривал со своим другом — господином Фьюлла. Он сказал, что у вас затруднения с яхтой, которую вы построили господину Леду.

— Сказал? В самом деле?

— Нам нужно встретиться.

— Где?

— Я нахожусь в Ла-Рошели со своей яхтой, прибыл для участия в гонке. В порту «Минимес» у меня есть офис: агентство «Джотто».

— Я был там.

— Да, мне сказали. В два тридцать вас устроит?

— Устроит.

Это мог быть и не Креспи, и я позвонил в офис Фьюлла.

— Господин Фьюлла? — бархатным голосом переспросила секретарь. — Конечно.

— У меня тут люди, — сказал Фьюлла. — Впрочем, говорите.

Я слышал в трубке неразборчивые голоса его визитеров. Офисы Ла-Рошели — места деловые, где поддерживаются внешние приличия. Офис Фьюлла, вероятно, был душным, подернутым табачным дымом заведением, пропитанным горьким кофе, где почтенные джентльмены отменно вежливы друг с другом, замышляя свои планы.

— Итак, — сказал Фьюлла. — Все готово?

— Ян и Бьянка Дафи пригонят яхту из Ле-Сабль-де-Олонн. Сегодня утром.

— Отлично. Отлично! А кто еще участвует в гонке?

У меня был список заявок на участие. Я быстро ввел его в курс дела. Гонка не относилась к разряду серьезных. Там был класс «макси», пара шестидесятифутовых судов типа «Плаж де Ор», масса второразрядных яхт водоизмещением в одну тонну и лодок промышленного производства.

— А!

Наступила пауза. Фьюлла хотел что-то сказать.

— А вы сможете обойти «макси»?

— Это не так уж сложно. Они в большинстве своем стары и медлительны. Никто не станет рисковать своими шикарными быстроходными океанскими судами в неразберихе восточной бухты Бискайского залива.

— Включая Креспи.

— Мы сделаем все, что в наших силах.

— "Уайт Уинг" — совсем не то, что ваш легковесный прибрежный «макси», но он, вероятно, прекрасно чувствовал бы себя в кругосветной гонке, и судно это быстроходное.

— Вы англичанин? — спросил Фьюлла. — Вы так скромны.

— Ирландец.

— Простите.

— Расскажите мне о Креспи.

Фьюлла, казалось, колебался. Затем спросил:

— Зачем?

Я не хотел говорить о Тибо и потому сказал:

— Предпочитаю знать соперника.

— Я был знаком с ним некоторое время. Он до крайности неразборчив в средствах.

Спокойствие и некоторая удовлетворенность его ушли. Голос Фьюлла зазвучал резко. Я представляю себе, как могут ожесточаться его глаза, пылая под седой гривой волос.

— И разумеется, он многим попортил кровь, как здесь, в Ла-Рошели, так и у себя дома.

Душевное равновесие вновь вернулось к Фьюлла.

— Креспи добивается более дешевой страховки, чем его конкуренты. Мне ужасно хочется победить его. Желаю успеха!

Яхты, выигрывающие гонки, были для Фьюлла рекламными щитами, а капитаны — теми, кто всего лишь отчитывался за исполнение.

— Сделаю все, что смогу, — заверил я.

Мы выигрываем гонку. «Плаж де Ор» приобретает славу. Тибо Леду получает кредиты. А Мик Сэвидж — чек.

Чеки — вот что требовалось именно теперь. Чеки и сведения о Креспи.

Я позвонил Яну и спросил, кого он знает в городе. Ян посоветовал обратиться к Иву Маршанду, журналисту из «Квест Франс». Я набрал его номер. Трубку поднял мужчина с высоким деловым голосом.

— Ян? — переспросил он. — Да, конечно, я знаком с ним. И знаю, кто вы. Рад говорить с вами. Чем могу быть полезен?

— Что вам известно о господине Креспи?

— Он неожиданно появился здесь год назад. С дальнего юга. Осваивает земельные участки. Начал с нескольких мест к западу от Роны. Двадцать лет назад там были песчаные дюны, комары, устричные отмели да один-два туриста. Ну и солнце, вы знаете. Солнце, пышущее жаром доменной печи. И море. Лазурный берег установил такие высокие цены, что молодым семьям с детьми в августе месяце некуда податься. И он стал там строить, как в Порт-Гримауд, но не изысканные заведения, а огромные многоквартирные комплексы. Вы в последнее время видели Сет? Господи! Спаси и помилуй этот город! Я-то помню, каким он был прежде.

Так что теперь там куча денег: личных, государственных и общеевропейских. И большое взаимодействие. «Уайт Уинг», эта яхта Креспи, стала спонсорским судном от нескольких тамошних городов. У них есть и верфь, где они строят такие яхты. Все на деньги налогоплательщиков.

— И Креспи стоит в центре всего этого?

Голос Маршанда приобрел ироничный оттенок:

— Люди типа Креспи захватывают центр и получают преимущество, снимая сливки слева и справа, отовсюду.

— Ради чего он прибыл в Ла-Рошель?

— Ради денег. Он открыл цепочку страховых учреждений по всей Европе. По всему миру. Страхование необходимо всем.

Я подумал о лачуге Кристофа, объятой пламенем.

— Еще что-нибудь потребуется — звоните.

Ив повесил трубку.

Я выпил еще одну чашку кофе, силясь понять, какие же таланты требуются, чтобы затесываться в середину и снимать сливки со всех сторон. Похоже, сейчас я испытывал нужду именно в таких способностях.

Но не в телефонных звонках. Я достаточно долго находился в Ла-Рошели, чтобы меня настигли.

Из Пултни позвонила Мэри и в ее сообщении не было ничего утешительного.

Затем из Марблхеда позвонил Арт Шеккер и сказал, что слыхал, будто дела мои не слишком хороши и почему бы мне не облегчить свое положение и не поучаствовать в их кампании, связанной с Кубком Америки, — повод, который вынудит моего банковского менеджера счесть, что все его дни рождения грянули одновременно. Арт настаивал, чтобы мы встретились и все обсудили. Он был упрямым человеком. Я пообещал, что подумаю, и вернулся мыслями к Креспи.

Перед самым обедом в бар вошли Бьянка и Фрэнки. Дочь посмотрела на меня в упор. Припухлости возле ее глаза и на подбородке сошли. Кожа была обветренно-розовой и загоревшей, а белки глаз — чисты как молоко. Фрэнки улыбнулась мне и поднялась наверх. Я не был прощен, но улыбка есть улыбка. Она слегка ободрила меня.

Бьянка осталась в баре. В ней было что-то пиратское: лицо по-цыгански загорелое, черные волосы заплетены в косичку, в изящных ушах — золотые сережки.

Я налил ей пива, глядя на дверь с надписью «Частные апартаменты». Бьянка сжала мою руку: теплый ободряющий жест. И сказала:

— Фрэнки еще молода. Она преодолеет это.

Я пристально посмотрел в ее темно-синие глаза. Похоже, Бьянка считала себя старше, чем была. Она улыбнулась мне.

— А яхта хорошо идет, — сообщила она.

Бьянка была членом команды.

«Существует множество вещей, о которых мы даже не подозреваем, — подумал я. — Ты сейчас не знаешь, что я прочел связанные с „Поиссон де Аврил“ документы, которые ты вытащила из папок. Не знаешь, что я виделся с Тибо. А я не в курсе, что за игру ты ведешь».

Мне удалась ответная улыбка. В два тридцать я сел в фургончик и отправился в агентство «Джотто», на деловое свидание с господином Артуром Креспи.

Секретарь провела меня в обычный рабочий офис с письменным столом на козлах и алюминиевыми стульями. Креспи сидел за столом. Он протянул руку, пожатие которой ухитрилось быть и теплым и жестким одновременно.

— Садитесь, — сказал Креспи. — Садитесь!

Его уже наметившиеся подбородки слегка загорели, черные волосы были над квадратным красивым лицом тщательно завиты. Ощущался слабый запах гигиенической пудры. Вероятно, ему приходилось бриться дважды в день.

— У вас возникли затруднения с яхтой. Мой менеджер сообщил мне, что она застрахована на имя Тибо Леду. Кажется, господин Леду не уплатил вам сполна?

— Кто вам это сказал?

— Мой менеджер. — Креспи улыбнулся. — У меня много дел. Когда я приезжаю, чтобы участвовать в гонке, мне нравится анализировать ход дел, узнавать о... выдающихся событиях, происшедших со времени моего последнего визита. Менеджер рассказал мне о вашей встрече.

— Страховка оформлена на имя Тибо Леду, — сказал я. — Ваш менеджер не имел оснований выплатить ее мне.

— Но это создает вам трудности.

Улыбка не сходила с его лица. Это был вариант искренней улыбки сутенера с юга Франции: широкой, белозубой, с морщинками вокруг глаз.

— Хочу сказать вам кое-что, — начал Креспи. — Я моряк, как вы знаете. Конечно, не такой опытный, как вы.

И снова улыбка.

— Я построил «Уайт Уинг» и потому могу участвовать в гонке, но при поддержке. Некоторое время я наблюдал за вашей карьерой. И должен сказать: восхищен тем, что вы делаете.

Креспи опустил глаза как бы в смущении.

— Строить яхты в соответствии с вашей мечтой — благо. Именно следуя мечте. Для меня это очень существенно: способствовать мечте людей, которыми я восхищаюсь. Я деловой человек, не спортсмен. Я строю яхты и плачу людям, которые управляют ими, предоставляя им возможность достичь собственных целей. Для меня это больше чем удовольствие. Скорее — призвание.

Креспи наклонился вперед, ладонями упершись в стол; он был искренен сейчас. Мощь его личности заполнила всю комнату, подобно запаху дешевого лосьона «После бритья». Я напомнил себе, что это тот самый человек, который вынудил скрываться Тибо, чьи головорезы стащили его документы и пытались до смерти напугать меня. Vive le sport![19]

— Так вот, — резюмировал Креспи. — Мне неприятно видеть, что такой человек, как вы, испытывает трудности из-за вполне простительной ошибки, доверившись другу. Денежные отношения требуют и доверия и недоверия: тут важно придерживаться золотой середины. Спорт — тот на доверии. Если вы нарушаете правила, спорт кончается.

Креспи выпрямил руки и добавил:

— Вот что я вам предлагаю. Вы хотите уладить это дело, чтобы выбраться отсюда, уехать и продолжить свои дела. Мы все — люди деловые. Я понимаю вас. Поскольку страховой компании все равно пришлось бы уплатить по исковому заявлению Тибо Леду и ваша яхта находится на ремонте в доке, я не вижу, почему бы мне не пойти на уступку и не выплатить непосредственно вам то, что положено, до того, как господин Леду предъявит иск.

Креспи сидел, откинувшись на спинку стула. Он улыбался, до крайности озабоченный моим благосостоянием. Темные глаза смотрели настороженно.

Я, соответственно, тоже был начеку.

Креспи понятия не имел, что я обнаружил связь между ним и его телохранителями. Более того, он полагал непреложной истиной, что мир полон простодушных моряков, жадно хватающихся за любые средства, дабы вызволить свою яхту из затруднительного положения. Вот только неведомо ему было, что я — моряк, который немало времени потратил на изучение людей, желающих разбогатеть при помощи мошеннических страховых исков. При такой работе трудно не лишиться простодушия в кратчайшие сроки.

То, что мне было предложено, не имело ничего общего ни со страхованием, ни со спортом. Это была попытка откупиться, избавиться от меня с моей догадливостью. И от кое-чего еще.

— Кстати, — сказал Креспи. — Вы виделись с Тибо? В последнее время о нем ни слуху ни духу. Мне потребуется его подпись для уполномочения этого платежа. Простая формальность.

Я усмехнулся, надеясь, что именно такая усмешка свойственна спортсмену, одержимому своей мечтой. И сказал:

— Я увижу Тибо завтра. Он будет участвовать в гонке на «Плаж де Ор» и просил меня плыть вместе с ним.

— В самом деле? — обрадовался Креспи. — Как замечательно!

Он исполнился охотничьего азарта.

— Что касается вашего предложения... Вы уверены, что это реально?

— Конечно, это не имеет отношения к страховому полису. Но мы знаем, кто вы. И можем выйти за пределы дозволенного.

Креспи улыбнулся. Его глаза были доброжелательны как пара смоляных лужиц.

— Я свяжусь с вами, как только получу счет за ремонт. Если вы дадите мне документы, которые должен подписать Тибо, то я завтра же завизирую их при встрече с ним.

Я встал. Мы снова пожали друг другу руки. Я подождал, пока машинистка отпечатает соответствующий документ, плечом распахнул дверь и нырнул в дождь.

«Так-то, Сэвидж, — думал я. — Вот как это делается. Славный человек желает откупиться от тебя. Стало быть, ты можешь подделать подпись на документе, оплатить счет ремонта и выбраться отсюда, прихватив дочь».

Способ был вполне честным. Но вот что меня действительно интересовало — «почему»?