Глава 3

Я родился в двадцати ярдах от мрачного берега реки Барроу, в юго-восточном уголке Ирландии. Река эта всегда была запружена лодками. Там плавали и напоминающие каноэ, управляемые одним гребцом двусторонние челноки, чья конструкция не менялась с бронзового века, и ржавые лесовозы, что пыхтят меж илистыми берегами извилистой реки, направляясь в Нью-Росс. Ходили там парусные лодки и «санитары», принадлежавшие моим богатым кузинам, Сэвиджам из замка Друмкарти, что находился в нескольких милях выше по течению от нашего грязно-серого дома в Картхистоуне. И лодки для ловли лосося.

Я был единственным ребенком в семье. В раннем детстве в моей жизни существовало три понятия: мой отец — мрачнолицый человек, с толстым пористым носом над рыжей с проседью бородой, моя мать — бледная женщина с пышными белокурыми в молодости волосами, которые она теперь связывала в пучок на затылке, и спор между ними.

«Спор» был понятием одушевленным. По утрам, лежа в постели, я слышал, как он пробуждался, когда просыпались мои родители. И целый день он сотрясал воздух между ними. Время от времени его подпитывали весточки от дяди Джеймса, который жил в замке. Насытившись, «спор» становился шумным и яростным, а мой отец в результате напивался виски.

Я возненавидел «спор» задолго до того, как узнал, что сие понятие означает. Когда он начинался, я, по обыкновению, глазел в окно: на реку за зарослями крапивы в саду. Непосредственно за садом находился слип, где трое мужчин в болотных сапогах и непромокаемых костюмах, покрытых непросыхающей коркой, каждый день спускали на воду длинную четырехвесельную лодку для ловли лосося; на корме стопкой лежала сеть. Однажды, когда мне было лет пять, из замка пришло письмо.

— Ублюдок! — вскричал отец, прочтя его. — Ублюдок!

— Только не при Майкле, — попросила мать.

— Черт с ним! — заорал отец. — Черт с нами со всеми! Будь ты проклята — сухая дура-англичанка!

Всегда бледное, лицо моей матери приобрело прямо-таки молочный оттенок, а губы почти совсем исчезли. «О нет! — мысленно взмолился я. — Только не снова! Я не вынесу этого».

Окно было открыто: стоял июнь и еще не зарядили дожди. Доносились голоса парней, спускавшихся к реке, к своей лодке. Я соскользнул со стула. Отец уже бушевал. Никто не заметил, как я дотянулся до ручки двери и вышел в затхлую переднюю. «Прочь отсюда! — подсказывал мне разум. — Прочь!»

Я побежал по тропинке вниз, через влажный аромат крапивной зелени. Рыбаки спускали лодку на воду. Джон Тиннели обернулся и посмотрел на меня. Его рост едва достигал пяти футов, и моя голова достигала пряжки его ремня. Сквозь напоминающие летучих мышей уши Джона просвечивало солнце, придавая им неестественно розовый цвет. Я сглотнул слюну пересохшим от волнения горлом и попросил:

— Возьмите меня с собой.

Джон нахмурился:

— А что скажет твоя мамочка?

— Чтобы вы взяли меня с собой, — солгал я и замер, ожидая молнии, что поражает лжецов.

— А почему бы и нет? — согласился Джон.

Кто-то посадил меня на сеть. Весла ударили по воде, и лодка заскользила по атласной, покрытой тиной реке. Грязно-серый дом, полный «споров», уменьшился и казался ничтожным за широким полотном реки. На меня снизошло спокойствие, которого я раньше не знал.

С той минуты я был обречен.

Я познакомился с Мэри Эллен в Карибии, когда мне было семнадцать. Мы работали в Венесуэле. Спустя некоторое время Мэри Эллен понесла (как выражались в Картхистоуне). Мы вернулись из Венесуэлы в Англию на яхте, которую я сам построил, и с Фрэнки в качестве юнги. Стояла ужасная погода. Когда мы пришвартовались в Саутгемптоне, Мэри Эллен оставила на штурманском столике адрес своей подруги-англичанки и отправилась прямо в Лондон.

Я поехал вслед за ней. Мы жили в районе Эрлс-Корт, в квартире, которая пахла ароматами чужих кастрюль, если окна были закрыты, и бензиновыми парами с Уорвик-роуд, когда мы открывали их. Мэри Эллен работала у страхового брокера, я торговал вином в фирме Хэррода, а Фрэнки слонялась по маленькой провонявшей квартирке толстушки Джен, присматривавшей за детьми.

К исходу третьего месяца у меня начали выпадать волосы и я стал ввязываться в драки в пивных. Мэри Эллен предложила мне передохнуть. Я отправился в Пултни, с помощью друзей заново переоснастил свою яхту и принял участие в одиночном кругосветном плавании. Семья приехала проводить меня. Фрэнки еще не понимала, что значит «проводить», но я-то понимал, и Мэри Эллен тоже.

Мы стояли на набережной у дока Миллбей в Плимуте. Затон был полон старой кожуры от овощей.

— Будь осторожен, — сказала Мэри Эллен.

— Вы будете встречать меня здесь? — спросил я.

— Почему бы и нет?

Мэри Эллен улыбнулась своей канадской улыбкой, сжала мою руку и поцеловала меня спокойно и бесстрастно. И ушла, не оглядываясь. Днем раньше она принудила меня подписать закладную на первый дом в Ислингтоне.

Во время кругосветки мы несколько раз общались с Мэри Эллен по радио. Она сообщила, что нашла работу в компании «Ллойд» — самой крупной и престижной страховой компании в мире, и дела идут отлично. Работа больше была связана с приготовлением чая, нежели со страхованием, но Мэри Эллен много чего хотела доказать себе и всему миру и довольно скоро рассталась с сервировочным столиком. К тому времени как я совершил еще две кругосветки, Мэри Эллен должна была вскоре стать важной особой в синдикатах «Мак-Мурдо».

Компания «Ллойд» — это группа морских страховых компаний, которые оценивают степень риска и принимают страховые премии для его покрытия. За страховыми компаниями стоят тысячи «имен» — частных граждан, которые обеспечивают финансовую поддержку пари, заключенных компаниями. В удачный год, когда сумма премиальных превышает сумму выплат, прибыль распределяется между вышеуказанными «именами». В неудачный год, когда выплаты превосходят премиальные, «имена» пытаются докопаться до фактов, позволяющих снизить убытки, за которые они несут ответственность до последнего золотого зуба в челюсти. Страховые компании, ведущие дела квалифицированных синдикатов, проводят жизнь в осаде брокеров, чья работа заключается в поисках страхователей для желающих застраховаться. Брокеры бывают умными, но не обязательно добросовестными. Хорошая же страховая компания должна быть проницательной, очень надежной и не склонной к необдуманным действиям.

Так что Мэри Эллен была прямо-таки создана для такой работы. Когда я вернулся из того плавания, она встречала меня на набережной, в следующий раз — тоже, и так было всегда.

Мэри Эллен выносила на своих плечах заботы по воспитанию дочери, посещала театр и устроилась таким образом, что могла вычеркнуть из сознания докучливые воспоминания о Каракасе и трансатлантическом плавании.

В один прекрасный день я пришел в лондонскую квартиру Мэри Эллен. Она сменила Ислингтон на другой большой район города, где световые блики играли в серебряных водах Темзы. Цирк «Кракен» ремонтировался, после того как кто-то бросил сигарету в жестянку из-под моторного топлива, не опорожнив ее сначала. Я намеревался уговорить Мэри Эллен и Фрэнки отправиться на недельку ко мне в Пултни, чтобы подышать свежим морским воздухом и расслабиться в компании мореходов, среди которых были наши знакомые по Вест-Индии. Фрэнки, разумеется, не нуждалась в уговорах. Но Мэри Эллен была так поглощена своей работой, что вытащить ее из квартиры оказалось не менее трудным делом, чем вытащить призового угря из жерла пушки.

Итак, я позволил себе войти в квартиру, воспользовавшись собственными ключами. Я имел незначительные ожоги, был одет в пострадавшие от контакта с кислотой аккумулятора джинсы и подстрижен, согласно уставу «Кракена», под тяжелого металлиста.

Обстановка квартиры дышала уютом. Стены — чистые, светлой желтизны морской ракушки, в крапинку, на подставке из каррарского мрамора стояла бронзовая фигурка из Бенина, а у окна, перед кофейным столиком, за которым работала Мэри Эллен, — диван в стиле Людовика XVIII.

На сей раз кофейный столик был заставлен больше, чем обычно. В готическом, сделанном из металла кресле сидел какой-то мужчина. Мэри Эллен смотрела на него с почтением. Ее темные волосы были заколоты сзади, как она обычно делала, когда работала. Лицо Мэри Эллен было утонченных линий, с узким, слегка искривленным носом. Она улыбнулась: словно лучик света проглянул сквозь облака.

— Шпион, — сказала Мэри Эллен. — Мик, это Джастин Пибоди.

Незнакомец улыбнулся. Он был широкоплеч, те немногие волосы, что у него остались, — белокуры и коротко подстрижены, рукопожатие — крепкое, словно тиски, как у человека, который работает руками.

— Мэри Эллен рассказывала мне о вас, — сказал он. — Как дела в цирке?

Я тщательно изучал его. Люди, склонные к обобщениям, полагали, что я спятил, покинув Мэри Эллен на шесть долгих месяцев для того, чтобы участвовать в соревнованиях, метать ножи и заниматься еще Бог знает чем — мало ли что мне взбредет в голову — вместо того, чтобы найти настоящую работу. Но у Джастина были умные голубые глаза и он спрашивал с искренним интересом. Мы разговорились. Немного погодя Мэри Эллен закончила работу и присоединилась к нам. Мы отправились на Лейчестер-сквер, чтобы пообедать в ресторанчике «Манзи» — рыбацком кабаке, где скверно обслуживают, но хорошо кормят. Все трое провели чудесный и, можно сказать, бурный вечер. Мне стало ясно, что Джастин не впервые обедает с Мэри Эллен, но ведь мы заключили с ней соглашение: я не буду задавать ей вопросов о том, что было в мое отсутствие, и наоборот: она не будет ни о чем меня расспрашивать. Если же наши отношения с кем-нибудь зайдут слишком далеко, мы открыто в том признаемся.

Пока что до этого не дошло.

Джастин сделал мне, как он выразился, деловое предложение. Он работал брокером. Они же нуждаются в информации. Разумеется, ее обеспечивает разбросанная по всему миру сеть агентов компании «Ллойд». Но время от времени, сказал Джастин, страховые дела идут туго и компания заинтересована пригласить кого-нибудь, кто неизвестен как работник «Ллойд», чтобы задать нужные вопросы в нужном месте. Джастин был к тому же моряком и обладал дорогостоящей яхтой в престижном конце Солента. Он много слышал обо мне, и не только от Мэри Эллен. Поскольку Джастин был заинтересован, все, что склоняло Мэри Эллен дурно думать обо мне, говорило в мою пользу. Он хотел, чтобы я держал ухо востро. Конкретно Джастин хотел узнать счет ремонта голландского каботажного судна.

— Ублюдок из портовой мастерской раздул его, — сказал он, — поделившись с капитаном. Непорядочно, черт возьми!

Это была его манера выражаться, дабы скрыть алмазо-острый организаторский ум, скрытый меж его ушами.

— Не могли бы вы взглянуть на него?

Я взглянул. И нашел в мастерской чиновника, который сделал выписку. Я отправил ее Джастину и вернулся в цирк «Кракен». Джастин прислал чек, и Фрэнки стала обладательницей пони, который жил среди холмов в окрестностях Пултни, на ферме; она каталась на нем верхом, когда приезжала погостить.

После того случая я еще немало потрудился на Джастина. Он в шутку называл меня своим разведдивизионом. Расследования, которые он поручал мне, обычно касались завышения стоимости ремонта судна или объема украденного груза. Они не требовали ни маскировки, ни физического усилия. Просто большинство сотрудников «Ллойд» во все времена носило костюмы в тонкую полоску, и костюмы эти имели тенденцию возбуждать толки в доках Саутгемптона, особенно если их владельцы задавали слишком много вопросов.

Что касается меня, то я придавал слишком мало значения одежде, мог, в случае надобности, говорить с ирландским акцентом и обладал умением расспрашивать, не задавая прямых вопросов. А потому в моей квартире над набережной Пултни бюро возле стола, за которым я вел дела верфи «Яхты Сэвиджа», было забито письмами от благодарных страхователей. И все это за «лодырничанье на судах». Фрэнки все еще стояла у кровати.

— А что такое стряслось с Тибо? — спросил я.

— Стряслось? — удивилась Фрэнки.

— Он ужасно выглядит.

Фрэнки была еще не в том возрасте, когда слишком интересуются поступками тридцатидвухлетних.

— По-моему, у него все в порядке, — сказала она. — Немного устал, быть может. Впрочем, я не часто вижусь с ним.

— Я думал, он управляет рестораном.

Фрэнки вновь терпеливо посмотрела на меня:

— Управлять нечем. Разве что раз в неделю разнять шеф-повара с посудомойкой — любителей сцепиться.

— Сейчас я менеджер.

Фрэнки смерила меня с головы до ног невозмутимым взглядом.

— Ты просто рожден для такой работы, — уверила она. — Наверное, хочешь поспать?

Я кивнул. Мозг разжижался в моей голове.

— Ты останешься здесь? — спросил я.

Фрэнки улыбнулась в затруднении.

— Мне ведь нужно вернуться в бар, — сказала она.

Я провалился с полусон, как это обычно бывает, когда вы истощены и к тому же набрались коньяка сверх всякой меры. В полудреме я осознавал, что поток посетителей снизился и гул голосов ослаб. Я ожидал шагов Фрэнки по лестнице точно так же, как в Пултни, куда она приезжала погостить на каникулы. Наконец шаги послышались: сначала вверх, потом вниз. На набережной под моим окном взревел мотоцикл, повыл, словно собака, и растаял в ночи.

Потребовалось время, чтобы задремать вновь. Мой мозг разъедали меняющие свои очертания вопросы. Одно из первейших и наиважнейших правил судостроителя гласит: не отдавай яхту, пока деньги не уплачены сполна. Я нарушил правило. Мне требовалось спокойно поговорить с Тибо и услышать от него, что все в порядке.

Но Тибо, который прямо-таки рванул из ресторана, вовсе не был расположен к деловой беседе.

Я провалился в беспокойный сон.

На следующее утро Фрэнки разбудила меня и принесла, явно из ресторана, чашечку восхитительного кофе.

Фрэнки была аккуратно одета и выглядела свежо. Пятнышки веснушек, оседлавших ее переносицу, необычно контрастировали с кошачьей хитростью глаз.

— Тибо не появлялся?

Она покачала головой.

— Я только что вернулась.

Ее глаза избегали моих.

— Вернулась? Откуда это?

— Жан-Клод привез меня на мотоцикле.

— Кто такой Жан-Клод?

— Друг.

Я смотрел на Фрэнки. А она — на меня. Я прожил на свете на восемнадцать лет дольше нее. И открыл было рот, чтобы спросить, в каком смысле он ей друг.

Фрэнки отлично понимала, о чем я собираюсь спросить ее.

— Твоя ванна перельется, — нашлась она и вышла из комнаты.

Похоже, мне предъявили декларацию о независимости. Я встал и, пошатываясь, обошел этот «рай дизайнера», каким и была квартира над рестораном «У Тибо».

При свете дня она напоминала нашу с Мэри Эллен первую квартиру, в Эрлс-Корт. По обе стороны коридора располагались спальни, а в дальнем его конце — гостиная с уютной конторой. Стены украшали плакаты на морскую тематику, уголки их были загнуты. Мебель состояла из плохо сочетающихся разрозненных предметов, словно здесь подолгу никто не жил.

Ванна, конечно же, не перелилась, поскольку Фрэнки и не включала воду. Я побрился и выжал струю горячей воды из неудобного душа.

Как обычно, я взглянул на себя в зеркало. Крупное лицо, широкие рыжеватые брови и подбородок, который Мэри Эллен называла агрессивным. Оставив без внимания пробивающуюся седину, я пропахал расческой темно-рыжую солому волос и поспешил к опрятным униформам и гринписовским блузам ресторана «У Тибо».

«Аркансьель» слегка покачивался на волнах близ угрюмых серых крепостей у входа в гавань; мачта его возвышалась над другими. Вид яхты живо напомнил мне, что есть куда более веские причины для беспокойства, нежели ночные приключения дочери, к тому же вышедшей из возраста, когда ей требовалось мое разрешение на что-то.

Я вернулся в ресторан.

Я намеревался позавтракать за столиком, в лучах солнца, а затем позвонить в порт Джорджу, чтобы он привел в порядок яхту, проверил кингстоны и поручился за ремонт. Когда Тибо вернется, он, надо полагать, вручит мне чек последнего платежа за яхту.

Но все оказалось не так-то просто.

Войдя через дверь в дальней стороне бара, я увидел Жерарда, который разговаривал с двумя незнакомцами. Руки его, словно мотыльки, порхали перед грудью. Незнакомцы были коренастые, солидного вида, их слишком узкие серые костюмы никак не соответствовали тщательно инсценированному интерьеру бара, с фортепьяно в углу и картинами на морские сюжеты на стенах. Один из этой парочки был покрупнее другого. Тот, что выглядел постройнее, имел при себе толстый черный портфель с комбинированными замками. Пожилая дама с огромными наклеенными ресницами взгромоздилась на табурет. Ее руки, словно пауки, пробирались к кофейной чашке. Несмотря на могучие ресницы, дама была слепой.